Страница:
in illo tempore. Истинный грех — это забвение. Девушка, которая во время своей первой менструации три дня проводит в темной хижине, не имея права ни с кем разговаривать, поступает так потому, что мифическая девушка, принесенная в жертву и превратившаяся в Луну, три дня оставалась во мраке. Если вступающая в период полового созревания девушка нарушит табу молчания и заговорит, она становится виновной в забвении первичного события. Индивидуальная память не имеет значения, важно лишь воспроизвести мифическое событие, только оно заслуживает внимания, так как только оно является творением. Именно первичный миф призван хранить истинную историю — историю положения человека в мире; именно в мифах следует искать и находить принципы и парадигмы всякого поведения.
На этой же стадии развития цивилизации мы обнаруживаем ритуальный каннибализм. Как представляется, каннибал больше всего заботился о том, чтобы быть некоей метафизической сущностью. Он не мог забыть того, что произошло in illo tempore. Вольхардт и Енсен достаточно ясно показали это: когда по случаю празднеств забивали и поедали свиней или когда съедались первые плоды урожая корнеплодов, происходило таинство: вкушалась божественная плоть так, как это происходило во времена пиршеств каннибалов. Жертвование свиней, охота за головами, каннибализм символически связаны со сбором урожая корнеплодов или кокосовых орехов. Заслугой Вольхардта [117]является то, что он сумел вскрыть наряду с религиозным значением антропофагии [118]ту ответственность, которую, принимал на себя перед человечеством каннибал. Растение, употребляемое в пищу, не дано Природой. Оно является продуктом убийства, ведь именно таким способом оно было сотворено на заре времен. Охота за головами, принесение в жертву человека, каннибализм — все это допускалось, чтобы обеспечить жизнь растений. Вольхардт справедливо утверждал, что каннибал принимает на себя ответственность в мире, что каннибализм — это не «естественное» поведение «примитивного» человека (впрочем, он не относится к самым древним временам цивилизации), это поведение культовое, основанное на религиозном видении жизни. Чтобы сохранился растительный мир, человек должен убить и быть убитым; он должен, кроме того, выполнять свою детородную функцию, доходя при этом до самых крайних форм — оргий. В одной абиссинской песне провозглашается: «Та, что не рожала, да родит; тот, кто не убивал, да убьет!». Это лишь иная форма выражения идеи о том, что оба пола «приговорены» выполнять предначертания их судеб.
Высказывая свое суждение о каннибализме, никогда не нужно забывать, что он происходит от сверхъестественных Существ, которые ввели его для того, чтобы позволить людям взять на себя ответственность за Космос, чтобы сделать их способными следить за непрерывностью растительной жизни. Следовательно, речь идет об ответственности религиозного порядка. Каннибалы ютото утверждают: «Наши традиции всегда живут с нами, даже если мы не танцуем; ведь мы работаем только для того, чтобы иметь возможность танцевать». Танцы же есть не что иное, как воспроизведение всех мифических событий, в том числе и первого убийства, за которым следовала антропофагия.
Мы вспомнили этот пример, чтобы показать, что у первобытных людей, равно как и в древних западных цивилизациях, imitatio deiдалеко не всегда представлялось идиллически и предполагало страшную ответственность перед человечеством. Определяя какое-то общество как «дикарское», нельзя упускать из виду, что даже варварские акты, самые отталкивающие поступки имели свои сверхчеловеческие, божественные образцы. Здесь мы сталкиваемся с такой проблемой, а именно с вопросом, почему, в результате каких искажений и недопонимания некоторые религиозные секты были извращены и приобрели уродливые формы. Эта проблема выходит за пределы нашего исследования. Мы хотели бы лишь подчеркнуть, что религиозный человек стремился подражать своим богам и верил, что поступает именно так, даже тогда, когда предавался поступкам, граничащим с безумием, мерзостью, преступлением.
2.9. Священная История, История, историзм
Глава III. СВЯЩЕННОСТЬ ПРИРОДЫ И КОСМИЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ
Религиозному человеку Природа никогда не представляется полностью «естественной»: она всегда имеет для него определенную религиозную значимость. И это вполне объяснимо, ведь Космос — это божественное творение. Мир, выйдя из рук богов, оказался пропитанным святостью. Речь не идет только о священности, сообщенной богами, например священности, приданной какому-либо месту или объекту божественным присутствием. Боги сделали нечто большее: они продемонстрировали различные виды священного в самой структуре Мира и космических феноменов.
Мир предстает перед религиозным человеком таким образом, что позволяет обнаружить в нем множество самых разнообразных проявлений священного, а следовательно, и Бытия. Прежде всего, Мир существует, он здесь, он обладает определенной структурой: это не Хаос, а Космос, т. е. он предстает как нечто сотворенное, как божественное деяние. Это божественное творение постоянно сохраняет некоторую праздность и, видимо, способно обнаружить самые разнообразные виды священного. Небо непосредственно, «естественным образом», открывает бесконечные расстояния до всевышнего Бога. Земля также «прозрачна»: она предстает как Всеобщая мать и кормилица. В космических ритмах проявляются порядок, гармония, постоянство, плодородие. Космос во всей своей полноте — это реальный живой и священный организм. Он обнаруживает разнообразие Бытия и святости. Онтофания и иерофания, таким образом, соединяются.
В этой главе мы попытаемся уяснить, как выглядит Мир в глазах религиозного человека, и в первую очередь, как священное обнаруживает себя через сами структуры Мира. Не следует забывать, что для религиозного человека «сверхъестественное» неразрывно связано с «естественным», что Природа всегда выражает нечто, находящееся в высшей сфере. Как мы уже отмечали, если священному камню поклоняются, то это потому, что он священный, а не потому, что он камень; именно священность, проявившаяся через образ бытия камня, открывает его истинную сущность. Таким образом, мы не можем говорить здесь о «натуризме» или-о «натуральной религии» в том смысле, какой придавали этим терминам в XIX в., так как религиозному человеку через «естественные» аспекты Мира удается открыть «сверхъестественное».
3.1. Священность Неба и небесные боги
3.2. Далекий бог
На этой же стадии развития цивилизации мы обнаруживаем ритуальный каннибализм. Как представляется, каннибал больше всего заботился о том, чтобы быть некоей метафизической сущностью. Он не мог забыть того, что произошло in illo tempore. Вольхардт и Енсен достаточно ясно показали это: когда по случаю празднеств забивали и поедали свиней или когда съедались первые плоды урожая корнеплодов, происходило таинство: вкушалась божественная плоть так, как это происходило во времена пиршеств каннибалов. Жертвование свиней, охота за головами, каннибализм символически связаны со сбором урожая корнеплодов или кокосовых орехов. Заслугой Вольхардта [117]является то, что он сумел вскрыть наряду с религиозным значением антропофагии [118]ту ответственность, которую, принимал на себя перед человечеством каннибал. Растение, употребляемое в пищу, не дано Природой. Оно является продуктом убийства, ведь именно таким способом оно было сотворено на заре времен. Охота за головами, принесение в жертву человека, каннибализм — все это допускалось, чтобы обеспечить жизнь растений. Вольхардт справедливо утверждал, что каннибал принимает на себя ответственность в мире, что каннибализм — это не «естественное» поведение «примитивного» человека (впрочем, он не относится к самым древним временам цивилизации), это поведение культовое, основанное на религиозном видении жизни. Чтобы сохранился растительный мир, человек должен убить и быть убитым; он должен, кроме того, выполнять свою детородную функцию, доходя при этом до самых крайних форм — оргий. В одной абиссинской песне провозглашается: «Та, что не рожала, да родит; тот, кто не убивал, да убьет!». Это лишь иная форма выражения идеи о том, что оба пола «приговорены» выполнять предначертания их судеб.
Высказывая свое суждение о каннибализме, никогда не нужно забывать, что он происходит от сверхъестественных Существ, которые ввели его для того, чтобы позволить людям взять на себя ответственность за Космос, чтобы сделать их способными следить за непрерывностью растительной жизни. Следовательно, речь идет об ответственности религиозного порядка. Каннибалы ютото утверждают: «Наши традиции всегда живут с нами, даже если мы не танцуем; ведь мы работаем только для того, чтобы иметь возможность танцевать». Танцы же есть не что иное, как воспроизведение всех мифических событий, в том числе и первого убийства, за которым следовала антропофагия.
Мы вспомнили этот пример, чтобы показать, что у первобытных людей, равно как и в древних западных цивилизациях, imitatio deiдалеко не всегда представлялось идиллически и предполагало страшную ответственность перед человечеством. Определяя какое-то общество как «дикарское», нельзя упускать из виду, что даже варварские акты, самые отталкивающие поступки имели свои сверхчеловеческие, божественные образцы. Здесь мы сталкиваемся с такой проблемой, а именно с вопросом, почему, в результате каких искажений и недопонимания некоторые религиозные секты были извращены и приобрели уродливые формы. Эта проблема выходит за пределы нашего исследования. Мы хотели бы лишь подчеркнуть, что религиозный человек стремился подражать своим богам и верил, что поступает именно так, даже тогда, когда предавался поступкам, граничащим с безумием, мерзостью, преступлением.
2.9. Священная История, История, историзм
Повторим еще раз: религиозному человеку известны два типа Времени: мирское и священное. Мимолетная временная протяженность и «череда вечностей», периодически восстанавливаемая во время празднеств, составляющих священный календарь. Литургическое Время календаря протекает в замкнутом круге: это космическое время Года, освященное «деяниями богов». А так как грандиозным деянием божьим было Сотворение Мира, ознаменование космогонии играет важную роль во многих религиях. Новый год — это первый день Сотворения. Год — временное выражение Космоса. И когда проходит год, говорят: «Прошел Мир».
Каждый Новый год воспроизводит космогонию, вновь сотворяя Мир, при этом «сотворяется» и Время, оно регенерируется тем, люди «начинают сначала». А космогонический миф служит образцом для всякого «сотворения», «построения» и даже используется ритуальное средство излечения больных. Повторяя в обрядах акт зрения, люди восстанавливают первичную полноту мира. Больной выздоравливает, потому что он вновь начинает свою жизнь с нерастраченным запасом энергии.
Религиозный праздник — это воспроизведение в настоящем первичного события, какой-либо «священной истории», действующими лицами которой были боги или полубожественные Существа. А так как «священная история» пересказывается в мифах, участники шества становятся современниками богов и полубожественных Существ. Они живут в первичном Времени, освященном присутствием и деяниями богов. Священный календарь периодически восстанавливает Время, так как в праздники обычное время как бы совмещается с Временем начала, Временем «сильным» и «чистым». Религиозное понимание праздника, т. е. приобщения к священному, позволяет людям время от времени жить в присутствии богов. Отсюда и огромное значение мифов во всех домоисеевых религиях, ведь именно в мифах рассказывается о gestaбогов, а эти gestaпредставляют собой образцы всякой деятельности человека. В той мере, в какой религиозный человек имитирует своих богов, он живет во Времени Начала, в мифическом Времени. Он «выходит» из мирского течения времени и погружается в «неподвижное» Время — в «вечность».
В связи с тем, что мифы составляют его «святую историю», религиозный человек первобытных обществ не смел забывать их: воспроизводя мифы, он приближался к богам и приобщался к святости. Но ведь есть и «трагические священные истории». И человек взваливает на себя огромную ответственность перед самим собой и перед Природой, воспроизводя в определенные периоды эти истории.
Ритуальный каннибализм — это следствие одной из таких трагических религиозных концепций.
Подводя итог сказанному, отметим следующее: воспроизведением своих мифов религиозный человек желает приблизиться к богам и приобщиться к Бытию; имитация божественных образцов объясняет как его стремление к святости, так и его онтологическую ностальгию.
В первобытных и древних религиях вечное повторение божественных актов объясняется как imitatio dei. По Священному календарю ежегодно повторяются те же празднества, знаменуются те же мифические события. Собственно говоря, священный календарь есть нечто вроде «вечного возврата» к ограниченному числу божественных актов, и это справедливо не только для первобытной, но и для всякой другой религии. Любой календарь празднеств представляет собой периодический возврат к одним и тем же первичным ситуациям и, как следствие, восстановление самого священного Времени. Религиозному человеку воспроизведение в настоящем одних и тех же мифических событий придает великую надежду: каждое такое воспроизведение дает ему возможность преобразовать свое существование, уподобить его божественному образцу. Одним словом, для религиозного человека первобытных и древних обществ вечное повторение образцовых жестов и вечная встреча с мифическим Временем начала, освященного богами, ни в коем случае не предполагают пессимистического взгляда на жизнь; напротив, именно благодаря этому «вечному возврату» к истокам священного и реального собственное существование представляется человеку защищенным от небытия и смерти.
Однако ситуация полностью меняется, если смысл космической религиозности утрачивает ясность. Именно так происходит в некоторых более развитых обществах, когда интеллектуальные элиты более вырываются из границ традиционной религии. Периодическое освящение космического Времени становится в этом случае лтолезным и незначащим. Невозможно более достичь богов через сосмические ритмы. Религиозное значение повторения образцовых актов теряется. А повторение, лишенное религиозного содержания, с необходимостью ведет к пессимистическому видению существования. Если цикличное Время не доносит более первичных событий, оно не обнаруживает таинственного присутствия богов, если оно десакрализовано, оно начинает наводить ужас, так как предстает в аиде вечно вращающегося вокруг своей оси и бесконечно повторяющегося круга.
Именно так и произошло в Индии, где доктрина космических целое ( yuga) подверглась научному развитию. Полный цикл — lahayuga— включает 12000 лет. Он завершается неким «растворением» — pralaya, повторяющимся в более радикальной форме ( mahaalaya— «Великое растворение») в конце тысячного цикла, так как схема-модель «Сотворение — разрушение — сотворение и г. д.» воспроизводится до бесконечности. 12000 лет одного mahayugaоцениваются как «божественные годы», каждый из которых длится 360 земных лет. Таким образом, 4320000 земных лет входят в один космический цикл. Тысяча mahayugaсоставляют одну kalpa(«Форму»), а четырнадцать kalpa— одну manvantara(этот период назван так потому, что предполагается, что именно такую продолжительность имело правление одного Ману, мифического Предка — царя). Одна kalpaравна одному дню жизни Брахмы, а другая — одной ночи. >го тысяч «лет» жизни Брахмы, т. е. 311000 миллиардов человече-сих лет составляют жизнь Бога. Но и эта значительная продолжительность жизни Брахмы не исчерпывает Время, так как боги не вечны, и космические сотворения и разрушения сменяют друг друга ad infinitum [119]. [120]
Это истинно «вечное возвращение», вечное повторение основополагающего ритма Космоса, его периодическое разрушение и восcоздание. В общем — это та же первобытная концепция «Года — Космоса», только лишенная своего религиозного содержания. Следует отметить, что доктрина yugaбыла разработана в недрах интеллектуальных элит и что даже если она и стала паниндийской, не следует румать, что она открылась всем народам Индии с ее устрашающей стороны. В основном только религиозная и философская элиты чувствовали безысходность перед этим бесконечно повторяющимся цикличным Временем, так как это вечное возвращение предполагало для индийских мыслителей вечный возврат к существованию благодаря карме( karma) у универсальному закону причинности. С другой стороны, Время уподоблялось космической иллюзии ( maуa), а вечный возврат к жизни означал бесконечное продление страданий и угнетений. Единственной надеждой для религиозных и философских элит было невозвращение к жизни, устранение karma, иными словами, окончательное освобождение ( moksha), предполагающее вознесение из Космоса. [121]
Миф о вечном возвращении был известен и в Греции. Там также философы более поздней эпохи довели до крайних пределов концепцию кругового Времени. Приведем прекрасное наблюдение Г. Ш. Пуэка: «По известному платоновскому определению, время, определяющее и измеряющее обращение небесных сфер, есть подвижный образ неподвижной вечности, которую оно имитирует, разворачиваясь по кругу. Следовательно, становление космоса в целом, а также развитие того мира зарождения и разложения, коим является наш мир, будут происходить по кругу или в определенной бесконечной последовательности циклов, в ходе которых одна и та же реальность образуется, разрушается и создается вновь в силу какого-то непреложного закона, каких-то неизменных чередований. При этом не только сохраняется та же сумма вещества — ничто не утрачивается, ничто не создается вновь, — но и, по предположению некоторых мыслителей поздней античности — пифагорейцев, стоиков, платоников, — на протяжении каждого из этих временных циклов, этих aeva, [122] aiones, воспроизводятся те же ситуации, которые уже имели место в предшествующих циклах; они будут воспроизводиться и в последующих циклах, и так до бесконечности. Никакое событие не уникально, не происходит лишь единожды (например, осуждение и смерть Сократа), а проигрывается и будет проигрываться вечно: те же самые индивидуумы, что уже появлялись, появляются вновь и будут появляться в будущем с возвращением цикла на "круги своя". Космическая продолжительность — это повторение и anakuklesis, вечное возвращение» [123]
По сравнению с древними и древневосточными религиями, а также с мифологически-философскими концепциями о Вечном Возврате, в том виде, в каком они были разработаны в Индии и в Греции, иудаизм вводит фундаментальное новшество. Для иудаизма Время имело начало и будет иметь конец. Идея цикличного Времени превзойдена. Яхве уже проявляется не в космическом Времени(подобно богам других религий), а во Времени историческом, необратимом. Каждое новое проявление Яхве в истории сводится к какому-либо предшествовавшему проявлению. В падении Иерусалима нашел свое выражение гнев Яхве на свой народ, но это был вовсе не тот гнев, что обрушил Яхве на Самарию. [124]Деяния Яхве — это его личныешаги в Истории: они открывают свой глубокий смысл лишь его народу, тому народу, что был избранЯхве. Историческое событие приобретает при этом новое звучание: оно становится теофанией. [125]
Христианство идет еще дальше в оценке исторического Времени, ввиду того, что бог воплотился, принял исторически обусловленное человеческое существование. История может быть освящена. Illud tempus, упоминаемый в Евангелии, это однозначно определенное историческое Время — Время, когда Понтий Пилат был правителем Иудеи, но оно освящено присутствием Христа. Современный христианин во время литургии приобщается к illud tempus, когда жил, агонизировал и вознесся Иисус, но ведь речь не идет о каком-то мифическом Времени, но о Времени, когда Понтий Пилат правил Иудеей. И для христианина священный календарь бесконечно воспроизводит одни и те же события из жизни Христа, но они разворачивались в Истории, это уже не события, происходившие у истока времен, во «Время начала»(с тем лишь небольшим отличием, что для христианина Время началось заново с рождением Христа, ведь воплощение основывает новое положение человека в Космосе). Короче говоря, Историяоткрывается как некое новое измерение присутствия Бога в мире. История становится Историей Священной, такой, какой она понималась в первобытных и древних религиях, но только приобретает мифическую форму. [126]
Христианство, таким образом, выливается не в какую-то философию, а в теологиюистории, так как вмешательство Бога в Историю, и особенно Воплощение в историческую личность Иисуса Христа, имеет трансисторическую цель: спасениечеловека.
Гегель подхватывает иудео-христианскую идеологию и применяет ее к универсальной Истории в целом: Всеобщий разум постояннопроявляется в исторических событиях, и тольков этих событиях. История становится, таким образом, во всей ее полноте, некоей теофанией: все, что произошло в Истории, должно было произойти именно таким образом, потому что всеобщий Разум желал, чтобы было именно так. Это открывало путь различным формам исторической философии XX века. Здесь мы закончим наше разыскание, так как эти новые оценки Времени и Истории принадлежат уже истории философии. Однако следует добавить, что историцизм сложился как продукт разложения христианского учения, он придает решающее значение историческому событию (что является одной из исходных идей иудео-христианства), но событию такому, каково оно есть, т. е. отбирая у него возможность вскрыть некий сотериологический (избавительский) трансисторический замысел. [127]
В отношении концепций Времени, на которых останавливались те или иные исторические и экзистенциалистские философии, небезынтересно сделать одно замечание: несмотря на то, что время не мыслилось уже как «круг», оно обнаруживает в этих современных философиях тот устрашающий аспект, который оно имело в индийских или греческих философиях о Вечном Возвращении. Будучи окончательно десакрализованным, Время предстает как некая хрупкая мимолетная протяженность, неизбежно приводящая к смерти.
Каждый Новый год воспроизводит космогонию, вновь сотворяя Мир, при этом «сотворяется» и Время, оно регенерируется тем, люди «начинают сначала». А космогонический миф служит образцом для всякого «сотворения», «построения» и даже используется ритуальное средство излечения больных. Повторяя в обрядах акт зрения, люди восстанавливают первичную полноту мира. Больной выздоравливает, потому что он вновь начинает свою жизнь с нерастраченным запасом энергии.
Религиозный праздник — это воспроизведение в настоящем первичного события, какой-либо «священной истории», действующими лицами которой были боги или полубожественные Существа. А так как «священная история» пересказывается в мифах, участники шества становятся современниками богов и полубожественных Существ. Они живут в первичном Времени, освященном присутствием и деяниями богов. Священный календарь периодически восстанавливает Время, так как в праздники обычное время как бы совмещается с Временем начала, Временем «сильным» и «чистым». Религиозное понимание праздника, т. е. приобщения к священному, позволяет людям время от времени жить в присутствии богов. Отсюда и огромное значение мифов во всех домоисеевых религиях, ведь именно в мифах рассказывается о gestaбогов, а эти gestaпредставляют собой образцы всякой деятельности человека. В той мере, в какой религиозный человек имитирует своих богов, он живет во Времени Начала, в мифическом Времени. Он «выходит» из мирского течения времени и погружается в «неподвижное» Время — в «вечность».
В связи с тем, что мифы составляют его «святую историю», религиозный человек первобытных обществ не смел забывать их: воспроизводя мифы, он приближался к богам и приобщался к святости. Но ведь есть и «трагические священные истории». И человек взваливает на себя огромную ответственность перед самим собой и перед Природой, воспроизводя в определенные периоды эти истории.
Ритуальный каннибализм — это следствие одной из таких трагических религиозных концепций.
Подводя итог сказанному, отметим следующее: воспроизведением своих мифов религиозный человек желает приблизиться к богам и приобщиться к Бытию; имитация божественных образцов объясняет как его стремление к святости, так и его онтологическую ностальгию.
В первобытных и древних религиях вечное повторение божественных актов объясняется как imitatio dei. По Священному календарю ежегодно повторяются те же празднества, знаменуются те же мифические события. Собственно говоря, священный календарь есть нечто вроде «вечного возврата» к ограниченному числу божественных актов, и это справедливо не только для первобытной, но и для всякой другой религии. Любой календарь празднеств представляет собой периодический возврат к одним и тем же первичным ситуациям и, как следствие, восстановление самого священного Времени. Религиозному человеку воспроизведение в настоящем одних и тех же мифических событий придает великую надежду: каждое такое воспроизведение дает ему возможность преобразовать свое существование, уподобить его божественному образцу. Одним словом, для религиозного человека первобытных и древних обществ вечное повторение образцовых жестов и вечная встреча с мифическим Временем начала, освященного богами, ни в коем случае не предполагают пессимистического взгляда на жизнь; напротив, именно благодаря этому «вечному возврату» к истокам священного и реального собственное существование представляется человеку защищенным от небытия и смерти.
Однако ситуация полностью меняется, если смысл космической религиозности утрачивает ясность. Именно так происходит в некоторых более развитых обществах, когда интеллектуальные элиты более вырываются из границ традиционной религии. Периодическое освящение космического Времени становится в этом случае лтолезным и незначащим. Невозможно более достичь богов через сосмические ритмы. Религиозное значение повторения образцовых актов теряется. А повторение, лишенное религиозного содержания, с необходимостью ведет к пессимистическому видению существования. Если цикличное Время не доносит более первичных событий, оно не обнаруживает таинственного присутствия богов, если оно десакрализовано, оно начинает наводить ужас, так как предстает в аиде вечно вращающегося вокруг своей оси и бесконечно повторяющегося круга.
Именно так и произошло в Индии, где доктрина космических целое ( yuga) подверглась научному развитию. Полный цикл — lahayuga— включает 12000 лет. Он завершается неким «растворением» — pralaya, повторяющимся в более радикальной форме ( mahaalaya— «Великое растворение») в конце тысячного цикла, так как схема-модель «Сотворение — разрушение — сотворение и г. д.» воспроизводится до бесконечности. 12000 лет одного mahayugaоцениваются как «божественные годы», каждый из которых длится 360 земных лет. Таким образом, 4320000 земных лет входят в один космический цикл. Тысяча mahayugaсоставляют одну kalpa(«Форму»), а четырнадцать kalpa— одну manvantara(этот период назван так потому, что предполагается, что именно такую продолжительность имело правление одного Ману, мифического Предка — царя). Одна kalpaравна одному дню жизни Брахмы, а другая — одной ночи. >го тысяч «лет» жизни Брахмы, т. е. 311000 миллиардов человече-сих лет составляют жизнь Бога. Но и эта значительная продолжительность жизни Брахмы не исчерпывает Время, так как боги не вечны, и космические сотворения и разрушения сменяют друг друга ad infinitum [119]. [120]
Это истинно «вечное возвращение», вечное повторение основополагающего ритма Космоса, его периодическое разрушение и восcоздание. В общем — это та же первобытная концепция «Года — Космоса», только лишенная своего религиозного содержания. Следует отметить, что доктрина yugaбыла разработана в недрах интеллектуальных элит и что даже если она и стала паниндийской, не следует румать, что она открылась всем народам Индии с ее устрашающей стороны. В основном только религиозная и философская элиты чувствовали безысходность перед этим бесконечно повторяющимся цикличным Временем, так как это вечное возвращение предполагало для индийских мыслителей вечный возврат к существованию благодаря карме( karma) у универсальному закону причинности. С другой стороны, Время уподоблялось космической иллюзии ( maуa), а вечный возврат к жизни означал бесконечное продление страданий и угнетений. Единственной надеждой для религиозных и философских элит было невозвращение к жизни, устранение karma, иными словами, окончательное освобождение ( moksha), предполагающее вознесение из Космоса. [121]
Миф о вечном возвращении был известен и в Греции. Там также философы более поздней эпохи довели до крайних пределов концепцию кругового Времени. Приведем прекрасное наблюдение Г. Ш. Пуэка: «По известному платоновскому определению, время, определяющее и измеряющее обращение небесных сфер, есть подвижный образ неподвижной вечности, которую оно имитирует, разворачиваясь по кругу. Следовательно, становление космоса в целом, а также развитие того мира зарождения и разложения, коим является наш мир, будут происходить по кругу или в определенной бесконечной последовательности циклов, в ходе которых одна и та же реальность образуется, разрушается и создается вновь в силу какого-то непреложного закона, каких-то неизменных чередований. При этом не только сохраняется та же сумма вещества — ничто не утрачивается, ничто не создается вновь, — но и, по предположению некоторых мыслителей поздней античности — пифагорейцев, стоиков, платоников, — на протяжении каждого из этих временных циклов, этих aeva, [122] aiones, воспроизводятся те же ситуации, которые уже имели место в предшествующих циклах; они будут воспроизводиться и в последующих циклах, и так до бесконечности. Никакое событие не уникально, не происходит лишь единожды (например, осуждение и смерть Сократа), а проигрывается и будет проигрываться вечно: те же самые индивидуумы, что уже появлялись, появляются вновь и будут появляться в будущем с возвращением цикла на "круги своя". Космическая продолжительность — это повторение и anakuklesis, вечное возвращение» [123]
По сравнению с древними и древневосточными религиями, а также с мифологически-философскими концепциями о Вечном Возврате, в том виде, в каком они были разработаны в Индии и в Греции, иудаизм вводит фундаментальное новшество. Для иудаизма Время имело начало и будет иметь конец. Идея цикличного Времени превзойдена. Яхве уже проявляется не в космическом Времени(подобно богам других религий), а во Времени историческом, необратимом. Каждое новое проявление Яхве в истории сводится к какому-либо предшествовавшему проявлению. В падении Иерусалима нашел свое выражение гнев Яхве на свой народ, но это был вовсе не тот гнев, что обрушил Яхве на Самарию. [124]Деяния Яхве — это его личныешаги в Истории: они открывают свой глубокий смысл лишь его народу, тому народу, что был избранЯхве. Историческое событие приобретает при этом новое звучание: оно становится теофанией. [125]
Христианство идет еще дальше в оценке исторического Времени, ввиду того, что бог воплотился, принял исторически обусловленное человеческое существование. История может быть освящена. Illud tempus, упоминаемый в Евангелии, это однозначно определенное историческое Время — Время, когда Понтий Пилат был правителем Иудеи, но оно освящено присутствием Христа. Современный христианин во время литургии приобщается к illud tempus, когда жил, агонизировал и вознесся Иисус, но ведь речь не идет о каком-то мифическом Времени, но о Времени, когда Понтий Пилат правил Иудеей. И для христианина священный календарь бесконечно воспроизводит одни и те же события из жизни Христа, но они разворачивались в Истории, это уже не события, происходившие у истока времен, во «Время начала»(с тем лишь небольшим отличием, что для христианина Время началось заново с рождением Христа, ведь воплощение основывает новое положение человека в Космосе). Короче говоря, Историяоткрывается как некое новое измерение присутствия Бога в мире. История становится Историей Священной, такой, какой она понималась в первобытных и древних религиях, но только приобретает мифическую форму. [126]
Христианство, таким образом, выливается не в какую-то философию, а в теологиюистории, так как вмешательство Бога в Историю, и особенно Воплощение в историческую личность Иисуса Христа, имеет трансисторическую цель: спасениечеловека.
Гегель подхватывает иудео-христианскую идеологию и применяет ее к универсальной Истории в целом: Всеобщий разум постояннопроявляется в исторических событиях, и тольков этих событиях. История становится, таким образом, во всей ее полноте, некоей теофанией: все, что произошло в Истории, должно было произойти именно таким образом, потому что всеобщий Разум желал, чтобы было именно так. Это открывало путь различным формам исторической философии XX века. Здесь мы закончим наше разыскание, так как эти новые оценки Времени и Истории принадлежат уже истории философии. Однако следует добавить, что историцизм сложился как продукт разложения христианского учения, он придает решающее значение историческому событию (что является одной из исходных идей иудео-христианства), но событию такому, каково оно есть, т. е. отбирая у него возможность вскрыть некий сотериологический (избавительский) трансисторический замысел. [127]
В отношении концепций Времени, на которых останавливались те или иные исторические и экзистенциалистские философии, небезынтересно сделать одно замечание: несмотря на то, что время не мыслилось уже как «круг», оно обнаруживает в этих современных философиях тот устрашающий аспект, который оно имело в индийских или греческих философиях о Вечном Возвращении. Будучи окончательно десакрализованным, Время предстает как некая хрупкая мимолетная протяженность, неизбежно приводящая к смерти.
Глава III. СВЯЩЕННОСТЬ ПРИРОДЫ И КОСМИЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ
Религиозному человеку Природа никогда не представляется полностью «естественной»: она всегда имеет для него определенную религиозную значимость. И это вполне объяснимо, ведь Космос — это божественное творение. Мир, выйдя из рук богов, оказался пропитанным святостью. Речь не идет только о священности, сообщенной богами, например священности, приданной какому-либо месту или объекту божественным присутствием. Боги сделали нечто большее: они продемонстрировали различные виды священного в самой структуре Мира и космических феноменов.
Мир предстает перед религиозным человеком таким образом, что позволяет обнаружить в нем множество самых разнообразных проявлений священного, а следовательно, и Бытия. Прежде всего, Мир существует, он здесь, он обладает определенной структурой: это не Хаос, а Космос, т. е. он предстает как нечто сотворенное, как божественное деяние. Это божественное творение постоянно сохраняет некоторую праздность и, видимо, способно обнаружить самые разнообразные виды священного. Небо непосредственно, «естественным образом», открывает бесконечные расстояния до всевышнего Бога. Земля также «прозрачна»: она предстает как Всеобщая мать и кормилица. В космических ритмах проявляются порядок, гармония, постоянство, плодородие. Космос во всей своей полноте — это реальный живой и священный организм. Он обнаруживает разнообразие Бытия и святости. Онтофания и иерофания, таким образом, соединяются.
В этой главе мы попытаемся уяснить, как выглядит Мир в глазах религиозного человека, и в первую очередь, как священное обнаруживает себя через сами структуры Мира. Не следует забывать, что для религиозного человека «сверхъестественное» неразрывно связано с «естественным», что Природа всегда выражает нечто, находящееся в высшей сфере. Как мы уже отмечали, если священному камню поклоняются, то это потому, что он священный, а не потому, что он камень; именно священность, проявившаяся через образ бытия камня, открывает его истинную сущность. Таким образом, мы не можем говорить здесь о «натуризме» или-о «натуральной религии» в том смысле, какой придавали этим терминам в XIX в., так как религиозному человеку через «естественные» аспекты Мира удается открыть «сверхъестественное».
3.1. Священность Неба и небесные боги
Обычное созерцание небесного свода оказывается достаточным, чтобы приобщиться к религиозному опыту. Небо открывается нам во всей своей бесконечности и запредельности. Оно в полной мере предстает как
ganz andereпо сравнению с тем «ничто», которое представляют собой человек и его окружение. Мы обнаруживаем эту запредельность, как только осознаем бесконечную высоту неба. «Очень высоко» тут же оказывается определением божественности. Недоступные человеку высшие сферы, звездные миры становятся для человека чем-то запредельным, некой абсолютной реальностью, вечностью. Именно там живут боги, туда попадают некоторые избранники божьи посредством ритуала вознесения, туда, по некоторым религиозным учениям, поднимаются души усопших. «Очень высоко» — это недоступное обычному человеку расстояние, оно по праву принадлежит лишь сверхчеловеческим силам и существам. И тот, кто поднимается по ступеням жертвенника или восходит по ритуальной лестнице, ведущей в Небо, перестает на это время быть человеком: тем или иным образом он приобщается к сверхъестественному.
Речь не идет о какой-то логической рациональной операции. Традиционная категория «высоты», надземного, бесконечного открывается человеку в целом, как его разуму, так и душе. Такое осознание оказывается наиболее полным для человека: перед Небом человек открывает для себя безмерность божественного и свое собственное место в Космосе. Одной лишь своей формой существованияНебо открывает человеку запредельность, силу, вечность. Его существование абсолютно, потому что оно высоко, бесконечно, вечно и могущественно.
Именно в этом смысле следует понимать то, о чем мы говорили выше: боги демонстрируют различные виды священного в самой структуре Мира. Космос — образцовое творение богов — «устроен» таким образом, что религиозное чувственное восприятие божествен ной запредельности стимулируется, вызывается самим существова нием Неба. А так как Небо существуетабсолютным образом, множество высших божеств первобытных народов получают имена, обозна чающие высоту, небесный свод, метеорологические феномены; они могут также просто называться «Владельцами Неба», «Жителями Неба».
Высшее божество народа маори [128]зовут Ио (Iho), что означает «поднятый вверх, находящийся наверху». Уволуву (Uwoluwu), так зовется Высшее божество негров акпафу, [129]означает «тот, что находится наверху, высшие сферы». У селькнамов архипелага Огненная Земля [130]Бога зовут «Житель Неба», или «Тот, кто в Небе». Пулуга (Puluga) — Высшее божество андаманцев [131]— живет на Небе: его голос — гром, ветер — его дыханье, ураган — знак гнева; он поражает молнией тех, кто уклоняется от его повелений. Бог неба народа йоруба [132]с Невольничьего берега [133]зовется Олорун (Olorun), буквально «Владелец Неба». Самоеды (самодийцы) [134]обожают Нума — Бога, который живет в самом высоком Небе, его имя означает — «Небо». У коряков [135]высшее божество зовется «Один сверху», «Хозяин трго, что наверху», «Тот, кто существует». Айны [136]знают его как «Божественного Вождя Неба», «Небесного Бога», «Божественного Творца миров», но также как Kamui, что означает «Небо». Это перечисление может быть легко продолжено. [137]
Добавим, что подобное встречается в религиях и более цивилизованных народов, тех, чья роль в Истории весьма значительна. Монгольское наименование Бога — tengri — означает «Небо» Китайское Т'ien — это одновременно и «Небо» и «Бог неба». Шумерский [138]термин dingir, обозначавший божество, имел в своей основе значение первобытной небесной эпифании: «светлый, блестящий». Имя вавилонского бога Ану одновременно употреблялось для обозначения понятия «Небо». В индоевропейском слове Dieus («Высшее божество») также наличествует связь как с небесной эпифанией, так и со священным (ср. санскр. div. «блестеть», «день»; dyaus«небо», «день»; Dyaus— индийский бог Неба). Зевс, Юпитер до сих пор хранят в своих именах воспоминания о небесной святости. Кельтское слово Taranis (от taran«гром»), балтийское Perkunas («молния») и древне-славянское Перун [139](ср. польское piorun«молния») особенно отчетливо показывают последующие трансформации богов Неба в богов Грозы. [140]
Однако остережемся делать вывод о «натуризме». Небесный Бог не отождествляется с Небом. Именно Бог — творец всего Космоса в целом — сотворил и Небо, поэтому он зовется «Создатель», «Всемогущий», «Господин», «Вождь», «Отец» и т. п. Небесный Бог — это личность, а не небесная эпифания. Он лишь живет на Небе и проявляется в метеорологических феноменах: громе, молнии, грозе, метеоритах и т. п. Это означает, что некоторые привилегированные структуры Космоса — Небо, атмосфера — представляют собой любимые области Высшего Существа; оно проявляет себя свойственным ему образом в majestasбезграничности неба, в tremendumгрозы.
Речь не идет о какой-то логической рациональной операции. Традиционная категория «высоты», надземного, бесконечного открывается человеку в целом, как его разуму, так и душе. Такое осознание оказывается наиболее полным для человека: перед Небом человек открывает для себя безмерность божественного и свое собственное место в Космосе. Одной лишь своей формой существованияНебо открывает человеку запредельность, силу, вечность. Его существование абсолютно, потому что оно высоко, бесконечно, вечно и могущественно.
Именно в этом смысле следует понимать то, о чем мы говорили выше: боги демонстрируют различные виды священного в самой структуре Мира. Космос — образцовое творение богов — «устроен» таким образом, что религиозное чувственное восприятие божествен ной запредельности стимулируется, вызывается самим существова нием Неба. А так как Небо существуетабсолютным образом, множество высших божеств первобытных народов получают имена, обозна чающие высоту, небесный свод, метеорологические феномены; они могут также просто называться «Владельцами Неба», «Жителями Неба».
Высшее божество народа маори [128]зовут Ио (Iho), что означает «поднятый вверх, находящийся наверху». Уволуву (Uwoluwu), так зовется Высшее божество негров акпафу, [129]означает «тот, что находится наверху, высшие сферы». У селькнамов архипелага Огненная Земля [130]Бога зовут «Житель Неба», или «Тот, кто в Небе». Пулуга (Puluga) — Высшее божество андаманцев [131]— живет на Небе: его голос — гром, ветер — его дыханье, ураган — знак гнева; он поражает молнией тех, кто уклоняется от его повелений. Бог неба народа йоруба [132]с Невольничьего берега [133]зовется Олорун (Olorun), буквально «Владелец Неба». Самоеды (самодийцы) [134]обожают Нума — Бога, который живет в самом высоком Небе, его имя означает — «Небо». У коряков [135]высшее божество зовется «Один сверху», «Хозяин трго, что наверху», «Тот, кто существует». Айны [136]знают его как «Божественного Вождя Неба», «Небесного Бога», «Божественного Творца миров», но также как Kamui, что означает «Небо». Это перечисление может быть легко продолжено. [137]
Добавим, что подобное встречается в религиях и более цивилизованных народов, тех, чья роль в Истории весьма значительна. Монгольское наименование Бога — tengri — означает «Небо» Китайское Т'ien — это одновременно и «Небо» и «Бог неба». Шумерский [138]термин dingir, обозначавший божество, имел в своей основе значение первобытной небесной эпифании: «светлый, блестящий». Имя вавилонского бога Ану одновременно употреблялось для обозначения понятия «Небо». В индоевропейском слове Dieus («Высшее божество») также наличествует связь как с небесной эпифанией, так и со священным (ср. санскр. div. «блестеть», «день»; dyaus«небо», «день»; Dyaus— индийский бог Неба). Зевс, Юпитер до сих пор хранят в своих именах воспоминания о небесной святости. Кельтское слово Taranis (от taran«гром»), балтийское Perkunas («молния») и древне-славянское Перун [139](ср. польское piorun«молния») особенно отчетливо показывают последующие трансформации богов Неба в богов Грозы. [140]
Однако остережемся делать вывод о «натуризме». Небесный Бог не отождествляется с Небом. Именно Бог — творец всего Космоса в целом — сотворил и Небо, поэтому он зовется «Создатель», «Всемогущий», «Господин», «Вождь», «Отец» и т. п. Небесный Бог — это личность, а не небесная эпифания. Он лишь живет на Небе и проявляется в метеорологических феноменах: громе, молнии, грозе, метеоритах и т. п. Это означает, что некоторые привилегированные структуры Космоса — Небо, атмосфера — представляют собой любимые области Высшего Существа; оно проявляет себя свойственным ему образом в majestasбезграничности неба, в tremendumгрозы.
3.2. Далекий бог
История Высших Существ небесной структуры имеет первостепенное значение, если мы хотим понять историю религии человечества в целом. Разумеется, мы и не думаем представить ее здесь на нескольких страницах.
[141]Однако мы полагали важным напомнить об одном факте, имеющем, на наш взгляд, первостепенное значение: Высшие Существа небесной структуры постепенно исчезают из культов: они «отдаляются» от человека, уходят в небо и становятся
dei otiosi.
[142]Эти боги, создав Космос, дав человеку жизнь, чувствуют, можно сказать, нечто вроде «усталости», как если бы великий промысел Сотворения исчерпал их ресурсы. Они укрываются в Небе, оставив на земле своего сына или какого-либо демиурга,