Страница:
— Просто страшно подумать, — сказала я. — Вот так лежишь и лежишь, и никто даже не замечает, что ты умер.
— Угу, — пробормотала Кейт, даже толком не слушая.
— Интересно, сколько таких было в этом году?
Ответа не последовало, впрочем я его особо и не ожидала. Кейт делала вид, будто с головой ушла в составление двухнедельного отчета, который мы должны были представить руководству в среду, а на самом деле обновляла свой статус в «Фейсбуке» с телефона.
Черт побери, но я-то ничем не занята! Я задала поиск всех вызовов и происшествий, связанных с найденными трупами, с начала года, добавив ключевые слова «разложившийся» и «разложение». Вряд ли их окажется много, подумала я.
Но ошиблась.
— Двадцать четыре!
— Двадцать четыре чего?
— Трупа. Двадцать четыре с января. В Брайарстоуне.
Кейт вздохнула, отложила телефон и, высунув голову из-за монитора, пристально посмотрела на меня:
— Какие трупы? Ты о чем?
— Все трупы, найденные в домах в разложившемся состоянии.
— Зачем это тебе? Нам к обеду нужно закончить отчет.
— А знаешь, — я сделала паузу для воображаемой барабанной дроби, — сколько их было за весь прошлый год?
— Двадцать? Десять? — пожала плечами она.
— Четыре.
Кейт наконец с интересом уставилась на меня и, подойдя к столу, заглянула мне через плечо. Цифры были на экране — одинаковые критерии поиска для двух временны́х диапазонов свидетельствовали об удивительно большом количестве в текущем году и странно низком за весь предыдущий.
— Как насчет прошлых лет? — спросила она.
— Пожалуй, именно это я сейчас и проверю.
— Честно говоря, не вижу особого смысла, — заметила она. — Вряд ли кто-то заинтересуется. Их еле заставишь хоть что-то делать, когда преступление налицо, а уж когда состава нет…
— Главное, как подать, — ответила я, почесывая нос. — Общественная безопасность. Страх перед преступностью. Социальная сплоченность. Соседские отношения и все такое.
Увы, Кейт была права. Работа штатских в полиции зачастую становилась битвой мировоззрений в попытке объяснить начальству, что мы тоже можем внести достойный вклад в расследование, планирование ресурсов, развитие стратегических направлений, и не меньший, чем офицеры с богатым опытом погонь и арестов. Теснее всего я столкнулась с преступником, когда узнала, что жила в благословенном неведении в двух улицах от местного сексуального маньяка. Порой я встречала кого-то из правонарушителей в участке, пока те ждали оформления. Я вовсе не собиралась утихомиривать человека с ножом или сообщать кому-либо о смерти любимого. Я не собиралась убеждать женщину бросить избивающего ее партнера или указывать родителям на жестокое обращение с ребенком. Вместо этого я смотрела на цифры, ныряла в ежедневные потоки данных, находя закономерности и проникая в их суть. Но даже если я выуживала что-то интересное, попытка убедить руководство последовать моим рекомендациям порой превращалась в настоящий бой. Как я сказала Кейт, всегда стоит искать обтекаемые формулировки с намеком на дополнительную выгоду от попутного выполнения задач Министерства внутренних дел.
Я взглянула на список. Двадцать четыре человека, все найдены мертвыми, в одиночестве, какое-то время спустя после смерти. К несчастью, поскольку такие покойники не считались жертвами преступлений, параметры вроде возраста и пола оставались недоступны, но после просмотра нескольких отчетов стало ясно, что далеко не все они были стариками.
Проделав аналогичный поиск по 2005 год включительно, я вывела данные в таблицу. Результаты оказались весьма интересными — всего три разложившихся тела за весь 2005-й. За семь лет между 2005 и 2011 годом нашли двадцать два тела — больше всего в 2010-м, одиннадцать, но тогда была очень холодная зима. А в 2012-м — двадцать четыре тела за первые девять месяцев.
В обед я вышла на улицу и направилась вверх по склону холма к центру, с трудом переводя дыхание. Кейт и Кэрол шли в ту же сторону, оживленно беседуя. Меня они не видели или делали вид, будто меня нет. Так или иначе, они шагали вдвое быстрее и через пару минут уже забрались на вершину, где скрылись за углом.
Возвращаясь в полицейское управление, я взглянула на ряды домов вдоль Грейт-Барр-стрит с грязными ступенями и посеревшими занавесками. За матовым стеклом одной из дверей виднелась груда почты, на подоконнике у другой валялись кверху лапками дохлые мухи. Сколько там еще мертвецов, которые ждут, что их обнаружат?
Я ехала под дождем с перехватывающей парковки в супермаркет, включив радио и мысленно составляя список приятных дел после пережитого в выходные шока. Может, заказать еду навынос? Отмокнуть в ванне? Почитать книгу или посмотреть фильм?
Я уже много лет жила одна, и мне это нравилось. Кроме того, у меня была кошка. И меня хранили ангелы.
Моя мама ослабла здоровьем. В прошлом году она упала и, хотя отделалась ушибами, стала бояться выходить на улицу и потому снабжала меня списками покупок, аптечными рецептами и поручениями привезти кое-какие вещи. По дороге домой с работы я два-три раза в неделю заезжала к ней, чтобы приготовить обед и постирать. На самом деле мама вполне могла готовить и стирать сама, но, когда в декабре она болела воспалением легких, я стряпала, а потом так и не сумела побороть привычку.
Ее старый викторианский дом стоял на границе с центром города. Перед ним был припаркован старый «ниссан-микра», проржавевший насквозь, но мама упорно выплачивала налоги и страховку на случай, если ей вдруг захочется куда-нибудь поехать. Я остановила машину прямо за ним и какое-то время сидела, наслаждаясь одиночеством и тишиной.
Я открыла дверь своим ключом, висевшим на отдельном кольце в напоминание о его временном предназначении.
— Мама, это я!
Из задней комнаты слышался звук телевизора — какая-то мыльная опера, как обычно в это время.
— Привет, дорогая, — ответила она, не поднимая взгляда. — Не могла бы ты немного подкрутить термостат? Что-то холодает.
Протянув руку над ее головой, я повернула ручку до шипящего хлопка включившейся на кухне газовой колонки.
— Привезла тебе суп в упаковке, — сказала я. — Брокколи и стильтон.
Она скорчила гримасу:
— Ладно, дорогая. Съедим как-нибудь.
Это был мой любимый суп. Открыв коробку, я поставила ее в микроволновку, хотя мама всегда ворчала, если я не разогревала его в кастрюле. В раковине лежала маленькая сковородка, покрытая засохшей коркой — похоже, остатками омлета, который она готовила на завтрак. Дожидаясь, пока не приготовится суп, я пустила в сковородку горячую воду и выдавила немного жидкости для мытья посуды. Выключив микроволновку еще до ябеды-звонка, я вылила суп в миску, поставила ее на поднос рядом с тарелкой, где лежал ломоть цельнозернового хлеба с маслом, и отнесла все маме.
— А белых булочек нет? — горестно спросила она.
— В «Ко-опе» не оказалось, — сочинила я. — В любом случае цельнозерновой хлеб полезнее. Тебе нужно больше клетчатки, мама, особенно при твоей любви к омлету.
Она снова повернулась к телевизору.
Я помыла посуду, оттерла сковородку, пожалев, что мама хотя бы не поставила ее отмокать, прибралась в кухне и вернулась в гостиную. Мама съела весь суп, несмотря на заявления, что он ей не нравится.
— Пока ты здесь, — сказала она, — не поищешь мою банковскую книжку?
Подобное «пока ты здесь» случалось неизменно, как только я надевала пальто, собираясь уходить.
— Которую?
— Сберегательную.
Пройдя в другую комнату, я открыла верхний ящик буфета, где мама хранила свой просроченный паспорт, водительское удостоверение, гарантийные талоны и инструкции ко всем электрическим устройствам, купленным за последние тридцать лет, — все те документы, которые вряд ли когда-нибудь снова понадобятся и под которыми погребены нужные: банковские книжки, значок инвалида, семейные фотографии.
— Мама, она же перед глазами.
Я взглянула на банковскую книжку, лежавшую прямо наверху, где ее никогда прежде не было, и заметила, что все бумаги аккуратно разложены, будто кто-то основательно в них прибрался. Наверняка она сама навела некоторый порядок среди прежнего хаоса, а потом обо всем позабыла.
Мама стареет и становится забывчивой, подумала я, отдавая ей книжку. До сих пор ум ее оставался острым, несмотря на хрупкое здоровье. Как долго она еще сможет жить одна в доме, даже если я буду ее навещать?
Рашель
Колин
— Угу, — пробормотала Кейт, даже толком не слушая.
— Интересно, сколько таких было в этом году?
Ответа не последовало, впрочем я его особо и не ожидала. Кейт делала вид, будто с головой ушла в составление двухнедельного отчета, который мы должны были представить руководству в среду, а на самом деле обновляла свой статус в «Фейсбуке» с телефона.
Черт побери, но я-то ничем не занята! Я задала поиск всех вызовов и происшествий, связанных с найденными трупами, с начала года, добавив ключевые слова «разложившийся» и «разложение». Вряд ли их окажется много, подумала я.
Но ошиблась.
— Двадцать четыре!
— Двадцать четыре чего?
— Трупа. Двадцать четыре с января. В Брайарстоуне.
Кейт вздохнула, отложила телефон и, высунув голову из-за монитора, пристально посмотрела на меня:
— Какие трупы? Ты о чем?
— Все трупы, найденные в домах в разложившемся состоянии.
— Зачем это тебе? Нам к обеду нужно закончить отчет.
— А знаешь, — я сделала паузу для воображаемой барабанной дроби, — сколько их было за весь прошлый год?
— Двадцать? Десять? — пожала плечами она.
— Четыре.
Кейт наконец с интересом уставилась на меня и, подойдя к столу, заглянула мне через плечо. Цифры были на экране — одинаковые критерии поиска для двух временны́х диапазонов свидетельствовали об удивительно большом количестве в текущем году и странно низком за весь предыдущий.
— Как насчет прошлых лет? — спросила она.
— Пожалуй, именно это я сейчас и проверю.
— Честно говоря, не вижу особого смысла, — заметила она. — Вряд ли кто-то заинтересуется. Их еле заставишь хоть что-то делать, когда преступление налицо, а уж когда состава нет…
— Главное, как подать, — ответила я, почесывая нос. — Общественная безопасность. Страх перед преступностью. Социальная сплоченность. Соседские отношения и все такое.
Увы, Кейт была права. Работа штатских в полиции зачастую становилась битвой мировоззрений в попытке объяснить начальству, что мы тоже можем внести достойный вклад в расследование, планирование ресурсов, развитие стратегических направлений, и не меньший, чем офицеры с богатым опытом погонь и арестов. Теснее всего я столкнулась с преступником, когда узнала, что жила в благословенном неведении в двух улицах от местного сексуального маньяка. Порой я встречала кого-то из правонарушителей в участке, пока те ждали оформления. Я вовсе не собиралась утихомиривать человека с ножом или сообщать кому-либо о смерти любимого. Я не собиралась убеждать женщину бросить избивающего ее партнера или указывать родителям на жестокое обращение с ребенком. Вместо этого я смотрела на цифры, ныряла в ежедневные потоки данных, находя закономерности и проникая в их суть. Но даже если я выуживала что-то интересное, попытка убедить руководство последовать моим рекомендациям порой превращалась в настоящий бой. Как я сказала Кейт, всегда стоит искать обтекаемые формулировки с намеком на дополнительную выгоду от попутного выполнения задач Министерства внутренних дел.
Я взглянула на список. Двадцать четыре человека, все найдены мертвыми, в одиночестве, какое-то время спустя после смерти. К несчастью, поскольку такие покойники не считались жертвами преступлений, параметры вроде возраста и пола оставались недоступны, но после просмотра нескольких отчетов стало ясно, что далеко не все они были стариками.
Проделав аналогичный поиск по 2005 год включительно, я вывела данные в таблицу. Результаты оказались весьма интересными — всего три разложившихся тела за весь 2005-й. За семь лет между 2005 и 2011 годом нашли двадцать два тела — больше всего в 2010-м, одиннадцать, но тогда была очень холодная зима. А в 2012-м — двадцать четыре тела за первые девять месяцев.
В обед я вышла на улицу и направилась вверх по склону холма к центру, с трудом переводя дыхание. Кейт и Кэрол шли в ту же сторону, оживленно беседуя. Меня они не видели или делали вид, будто меня нет. Так или иначе, они шагали вдвое быстрее и через пару минут уже забрались на вершину, где скрылись за углом.
Возвращаясь в полицейское управление, я взглянула на ряды домов вдоль Грейт-Барр-стрит с грязными ступенями и посеревшими занавесками. За матовым стеклом одной из дверей виднелась груда почты, на подоконнике у другой валялись кверху лапками дохлые мухи. Сколько там еще мертвецов, которые ждут, что их обнаружат?
Я ехала под дождем с перехватывающей парковки в супермаркет, включив радио и мысленно составляя список приятных дел после пережитого в выходные шока. Может, заказать еду навынос? Отмокнуть в ванне? Почитать книгу или посмотреть фильм?
Я уже много лет жила одна, и мне это нравилось. Кроме того, у меня была кошка. И меня хранили ангелы.
Моя мама ослабла здоровьем. В прошлом году она упала и, хотя отделалась ушибами, стала бояться выходить на улицу и потому снабжала меня списками покупок, аптечными рецептами и поручениями привезти кое-какие вещи. По дороге домой с работы я два-три раза в неделю заезжала к ней, чтобы приготовить обед и постирать. На самом деле мама вполне могла готовить и стирать сама, но, когда в декабре она болела воспалением легких, я стряпала, а потом так и не сумела побороть привычку.
Ее старый викторианский дом стоял на границе с центром города. Перед ним был припаркован старый «ниссан-микра», проржавевший насквозь, но мама упорно выплачивала налоги и страховку на случай, если ей вдруг захочется куда-нибудь поехать. Я остановила машину прямо за ним и какое-то время сидела, наслаждаясь одиночеством и тишиной.
Я открыла дверь своим ключом, висевшим на отдельном кольце в напоминание о его временном предназначении.
— Мама, это я!
Из задней комнаты слышался звук телевизора — какая-то мыльная опера, как обычно в это время.
— Привет, дорогая, — ответила она, не поднимая взгляда. — Не могла бы ты немного подкрутить термостат? Что-то холодает.
Протянув руку над ее головой, я повернула ручку до шипящего хлопка включившейся на кухне газовой колонки.
— Привезла тебе суп в упаковке, — сказала я. — Брокколи и стильтон.
Она скорчила гримасу:
— Ладно, дорогая. Съедим как-нибудь.
Это был мой любимый суп. Открыв коробку, я поставила ее в микроволновку, хотя мама всегда ворчала, если я не разогревала его в кастрюле. В раковине лежала маленькая сковородка, покрытая засохшей коркой — похоже, остатками омлета, который она готовила на завтрак. Дожидаясь, пока не приготовится суп, я пустила в сковородку горячую воду и выдавила немного жидкости для мытья посуды. Выключив микроволновку еще до ябеды-звонка, я вылила суп в миску, поставила ее на поднос рядом с тарелкой, где лежал ломоть цельнозернового хлеба с маслом, и отнесла все маме.
— А белых булочек нет? — горестно спросила она.
— В «Ко-опе» не оказалось, — сочинила я. — В любом случае цельнозерновой хлеб полезнее. Тебе нужно больше клетчатки, мама, особенно при твоей любви к омлету.
Она снова повернулась к телевизору.
Я помыла посуду, оттерла сковородку, пожалев, что мама хотя бы не поставила ее отмокать, прибралась в кухне и вернулась в гостиную. Мама съела весь суп, несмотря на заявления, что он ей не нравится.
— Пока ты здесь, — сказала она, — не поищешь мою банковскую книжку?
Подобное «пока ты здесь» случалось неизменно, как только я надевала пальто, собираясь уходить.
— Которую?
— Сберегательную.
Пройдя в другую комнату, я открыла верхний ящик буфета, где мама хранила свой просроченный паспорт, водительское удостоверение, гарантийные талоны и инструкции ко всем электрическим устройствам, купленным за последние тридцать лет, — все те документы, которые вряд ли когда-нибудь снова понадобятся и под которыми погребены нужные: банковские книжки, значок инвалида, семейные фотографии.
— Мама, она же перед глазами.
Я взглянула на банковскую книжку, лежавшую прямо наверху, где ее никогда прежде не было, и заметила, что все бумаги аккуратно разложены, будто кто-то основательно в них прибрался. Наверняка она сама навела некоторый порядок среди прежнего хаоса, а потом обо всем позабыла.
Мама стареет и становится забывчивой, подумала я, отдавая ей книжку. До сих пор ум ее оставался острым, несмотря на хрупкое здоровье. Как долго она еще сможет жить одна в доме, даже если я буду ее навещать?
«Брайарстоун кроникл»
Апрель
Тело пропавшей Рашель найдено в доме в Бэйсбери
Вызванная вечером во вторник в один из домов в поселке Бэйсбери полиция обнаружила разложившиеся останки Рашель Хадсон, 21 год, жившей в Хэмпшире и пропавшей в прошлом декабре.
По словам соседей, молодая женщина поселилась в доме в начале года, но все полагали, что она снова выехала, поскольку больше ее не видели. «Мы однажды зашли поздороваться, но она не пригласила нас войти, — сказала Пола Ньюмен, 33 года. — Похоже, она была чем-то очень занята. Стучаться больше не стали, а поскольку с тех пор девушка не появлялась, мы решили, что она уехала. Не могу поверить, что все это время она была там».
Родственники мисс Хадсон сообщили, что Рашель покинула родной дом в Фархэме после ссоры. Какое-то время она страдала депрессией. Неизвестно, почему она решила перебраться в Бэйсбери, так же как неизвестна причина ее смерти. Тело обнаружили лишь после того, как в полицию позвонил владелец дома на Бэлхэм-драйв, которому перестала поступать ежемесячная квартплата.
Слова представителя полиции: «Полицию вызвали по адресу в Бэйсбери, где было обнаружено сильно разложившееся тело молодой женщины. Смерть предположительно наступила по естественным причинам».
Рашель
В газетах писали, будто никто не знает, почему я ушла и куда, будто мне это совершенно не свойственно, будто у меня были друзья и любимый дом, будто меня наверняка кто-то похитил, ведь сама я никогда бы не сбежала. Мама говорила, что я хорошо учусь в колледже и меня ждет неплохая карьера, что впереди у меня целая жизнь. Она говорила, что я прекрасная девочка и что вся семья меня любит.
Все это неправда.
Я видела по телевизору: со слезами на глазах она просила меня дать о себе знать. А потом обращалась к тем, кто якобы меня похитил: «Кто-нибудь, где-нибудь наверняка знает, где моя Рашель, где моя девочка…» — просила связаться с полицией, успокоить несчастную мать, которая сходит с ума в неизвестности.
«Моя девочка». Я наяву слышала, как она это сказала. Я сидела на диване в своей новой квартире, потрясенно разглядывая собственную мать на экране телевизора. На мне было три свитера — я экономила на отоплении. Я постоянно мерзла, даже летом.
Я поняла, что какое-то время нельзя выходить из дому. Однажды я видела соседей и надеялась, что они меня не узнают. Я покрасила волосы в черный цвет и неровно их подстригла — не слишком красиво, но все лучше, чем никак. По крайней мере, густота скрасила дефекты стрижки. Жирно подведя глаза, я стала похожа на настоящее эмо. Сомневаюсь, что меня бы узнала родная мать, впрочем она и до того не особо обращала на меня внимание.
Через два месяца у меня закончились лекарства, но пойти к врачу я не могла, так что училась обходиться без них — и вполне успешно. В любом случае меня уже тошнило от лекарств. Черная туча, по крайней мере, не дает забыть, кто ты и где ты. В общем-то, она никуда и не девалась, просто таблетки как будто скрывали ее из виду. Лучше уж наверняка знать, что она тут, рядом. Пусть от нее только хуже, зато она настоящая.
Увидев мать в новостях, я несколько дней не выходила из дому, а значит, и не покупала еду — пришлось жить впроголодь. На момент, когда мне наконец пришлось выйти, я скинула, наверное, фунта четыре. А может, и все семь. Давно я так не теряла в весе. Фунт тут, полфунта там — временами, а если день выдавался особенно неудачным, я даже прибавляла в весе, но обычно столь же быстро его сбрасывала. Я думала, когда вернусь домой — если вообще вернусь, — стану стройной и красивой, и, может быть, меня начнут слушать и лучше ко мне относиться.
Мне нравилась эта квартира. Конечно, она маленькая, но в ней была мебель, и мне позволили жить в ней полгода. Я заплатила бабушкиными деньгами. Никто об этом не знал. Перед смертью она дала мне семь тысяч фунтов и сказала, чтобы я положила их в банк и ничего никому не говорила. Она завещала мне и другие деньги, но знала, что их все равно у меня отберут.
Только бабушка любила меня, несмотря ни на что, только она понимала, что я стремлюсь к совершенству. Она никогда не говорила, что я слишком истощена и что мне нужно прибавить несколько фунтов, ни разу не говорила, что я уродина, но и не говорила, что я красавица. Для нее я была просто Рашель, все та же маленькая девочка, когда-то игравшая на ее заднем дворе, а потом наряжавшаяся в вечерние платья и туфли на высоких каблуках.
Каждый раз, вспоминая о бабушке и о том, как гостила в ее доме, я улыбаюсь. Других поводов улыбаться у меня не бывает.
Я хотела бегать — рано по утрам, пока все еще спят. В школе я любила бегать, любила ощущения, которые дарил мне бег, и с физкультурницей у меня отношения были куда лучше, чем с другими безмозглыми учителями, которые только и твердили о курсовых, о сроках и профессиональных знаниях. Мисс Джексон было на все это наплевать. Она любила меня за то, что я никогда не притворялась больной, всегда помогала ей убрать снаряжение. Раньше школа получала финансирование на спортивные нужды и отправляла учеников на соревнования с другими школами, но потом оно прекратилось. Впрочем, это мало кого волновало, кроме меня. В конце концов дела мои стали столь плохи, что пришлось оставить школу, хотя мне все рано нравилось бегать — кто знает, может, мне пошли бы на пользу регулярные занятия на тренажерах, будь они у нас, как в других школах.
Но с бегом ничего не вышло. Несмотря на все усилия, ноги не работали как надо. Казалось, будто мое тело уже умерло и только ждет, когда его примеру последует разум. А может, все дело в черной туче. Может, черная туча — это смерть, а я просто этого не поняла. Многие из нас до сих пор ходят по земле, но, по сути, мы уже мертвы — из-за черной тучи внутри нас, вне нас и вокруг нас.
Туча окутала меня, и из нее не вырваться, не убежать. Как будто в лабиринте, где, какой бы ты путь ни выбрал, — тупик. За исключением одного-единственного — пути к выходу. Мне просто нужно его найти.
Все это неправда.
Я видела по телевизору: со слезами на глазах она просила меня дать о себе знать. А потом обращалась к тем, кто якобы меня похитил: «Кто-нибудь, где-нибудь наверняка знает, где моя Рашель, где моя девочка…» — просила связаться с полицией, успокоить несчастную мать, которая сходит с ума в неизвестности.
«Моя девочка». Я наяву слышала, как она это сказала. Я сидела на диване в своей новой квартире, потрясенно разглядывая собственную мать на экране телевизора. На мне было три свитера — я экономила на отоплении. Я постоянно мерзла, даже летом.
Я поняла, что какое-то время нельзя выходить из дому. Однажды я видела соседей и надеялась, что они меня не узнают. Я покрасила волосы в черный цвет и неровно их подстригла — не слишком красиво, но все лучше, чем никак. По крайней мере, густота скрасила дефекты стрижки. Жирно подведя глаза, я стала похожа на настоящее эмо. Сомневаюсь, что меня бы узнала родная мать, впрочем она и до того не особо обращала на меня внимание.
Через два месяца у меня закончились лекарства, но пойти к врачу я не могла, так что училась обходиться без них — и вполне успешно. В любом случае меня уже тошнило от лекарств. Черная туча, по крайней мере, не дает забыть, кто ты и где ты. В общем-то, она никуда и не девалась, просто таблетки как будто скрывали ее из виду. Лучше уж наверняка знать, что она тут, рядом. Пусть от нее только хуже, зато она настоящая.
Увидев мать в новостях, я несколько дней не выходила из дому, а значит, и не покупала еду — пришлось жить впроголодь. На момент, когда мне наконец пришлось выйти, я скинула, наверное, фунта четыре. А может, и все семь. Давно я так не теряла в весе. Фунт тут, полфунта там — временами, а если день выдавался особенно неудачным, я даже прибавляла в весе, но обычно столь же быстро его сбрасывала. Я думала, когда вернусь домой — если вообще вернусь, — стану стройной и красивой, и, может быть, меня начнут слушать и лучше ко мне относиться.
Мне нравилась эта квартира. Конечно, она маленькая, но в ней была мебель, и мне позволили жить в ней полгода. Я заплатила бабушкиными деньгами. Никто об этом не знал. Перед смертью она дала мне семь тысяч фунтов и сказала, чтобы я положила их в банк и ничего никому не говорила. Она завещала мне и другие деньги, но знала, что их все равно у меня отберут.
Только бабушка любила меня, несмотря ни на что, только она понимала, что я стремлюсь к совершенству. Она никогда не говорила, что я слишком истощена и что мне нужно прибавить несколько фунтов, ни разу не говорила, что я уродина, но и не говорила, что я красавица. Для нее я была просто Рашель, все та же маленькая девочка, когда-то игравшая на ее заднем дворе, а потом наряжавшаяся в вечерние платья и туфли на высоких каблуках.
Каждый раз, вспоминая о бабушке и о том, как гостила в ее доме, я улыбаюсь. Других поводов улыбаться у меня не бывает.
Я хотела бегать — рано по утрам, пока все еще спят. В школе я любила бегать, любила ощущения, которые дарил мне бег, и с физкультурницей у меня отношения были куда лучше, чем с другими безмозглыми учителями, которые только и твердили о курсовых, о сроках и профессиональных знаниях. Мисс Джексон было на все это наплевать. Она любила меня за то, что я никогда не притворялась больной, всегда помогала ей убрать снаряжение. Раньше школа получала финансирование на спортивные нужды и отправляла учеников на соревнования с другими школами, но потом оно прекратилось. Впрочем, это мало кого волновало, кроме меня. В конце концов дела мои стали столь плохи, что пришлось оставить школу, хотя мне все рано нравилось бегать — кто знает, может, мне пошли бы на пользу регулярные занятия на тренажерах, будь они у нас, как в других школах.
Но с бегом ничего не вышло. Несмотря на все усилия, ноги не работали как надо. Казалось, будто мое тело уже умерло и только ждет, когда его примеру последует разум. А может, все дело в черной туче. Может, черная туча — это смерть, а я просто этого не поняла. Многие из нас до сих пор ходят по земле, но, по сути, мы уже мертвы — из-за черной тучи внутри нас, вне нас и вокруг нас.
Туча окутала меня, и из нее не вырваться, не убежать. Как будто в лабиринте, где, какой бы ты путь ни выбрал, — тупик. За исключением одного-единственного — пути к выходу. Мне просто нужно его найти.
Колин
Еще один отупляющий день на работе, впрочем сегодня хотя бы вторник, а значит, вечером у меня занятия в спортзале, что, в свою очередь, означает, что сегодня ночью я смогу заснуть. Сейчас я готов побить достижения прошлой недели, должным образом зафиксированные в моей фитнес-программе.
Меня начинает всерьез беспокоить, что я слишком много мастурбирую — на этой неделе по несколько часов за ночь. Думаю, все из-за скуки и избытка порнухи — обычная навязчивая идея.
Я нахожу своего рода успокоение в рутинных делах. Вечер понедельника посвящен учебным занятиям. Вторник — спортзалу. Среда — стирке и уборке. Четверг — колледжу. Пятница — еде навынос и фильмам. Суббота и воскресенье — что ж, в выходные я, так сказать, позволяю себе некоторую гибкость. И конечно, встречи с друзьями. Мне нравится поддерживать с ними контакт.
Однако основное внимание я всегда уделяю учебе. Хотя последний курс был весьма интересным, мне он не показался особо сложным. Все тесты я сдал вовремя, некоторые даже досрочно и без каких-либо усилий получил высшую оценку.
Закончив курс в прошлом году, я начал искать варианты учебы без отрыва от работы, но лишь немногие меня привлекли. Я даже подумывал снова заняться биологией, поскольку она больше всего мне нравилась. Но потом мне на глаза попалась тема «НЛП и методы поведенческого анализа для бизнеса и социального взаимодействия». Бизнес меня интересовал мало — я не думал о дальнейшей карьере в совете, — но меня заинтриговала идея, что, пройдя этот курс, я смогу проникать в мысли и намерения людей. Результат показался мне весьма заманчивым и притом не требующим особых усилий, как и подавляющее большинство курсов, которые я изучал в колледже. Больше же всего меня занимали дополнительные области исследования: передача мыслей, гипнотизм (в отличие от гипнотерапии, не имеющей с этим ничего общего), нейролингвистическое программирование — названное так явно по ошибке — и промывание мозгов. Проходя очередной курс, я редко обхожусь без дополнительных материалов, особенно если тема интересная, а эта открывала передо мной целый мир новых возможностей. Хотя для меня не вполне обычно изучать тему больше одного года, она настолько меня увлекла, что я перешел на следующий курс. К моему удивлению, некоторые сокурсники поступили точно так же, хотя, на мой взгляд, никогда не отличались особым умом.
Вот только я понятия не имею, почему этот самый поведенческий анализ заставляет меня дрочить каждую ночь.
Помню, когда курс только начался, я лежал в темноте, размышляя, подобно бесчисленным одиноким мужчинам, как, черт побери, затащить в постель женщину.
В конце концов, я же вовсе не чудовище. Во мне шесть с лишним футов роста, я хорошо сложен, не страдаю ожирением, опрятно одеваюсь, тщательно моюсь — что еще нужно уважающей себя даме? Похоже, единственное, чего мне не хватает, — способности понять, что они, собственно, хотят от меня услышать. Чего на самом деле хотят женщины? Вряд ли вы сможете ответить на этот вопрос — я лично даже гадать не стану, — и, подозреваю, ваш ответ будет отличаться от ответа любого другого мужчины.
У меня промелькнула мысль найти проститутку, но, честно говоря, я не хочу платить за то, что бесчисленным пустоголовым идиотам по всей стране удается получить бесплатно, не говоря уже о риске подцепить какую-нибудь заразу. Но, несмотря на внутреннее отрицание, шлюха остается в числе моих любимых фантазий. Я представляю, как медленно еду в темноте по Лондон-роуд среди оранжевых кругов света и разглядываю силуэты женщин, прислонившихся к стенам или прогуливающихся по тротуару на невероятно высоких каблуках, призывно покачивая бедрами. Я притормаживаю возле одной — не могу хорошенько ее разглядеть, собственно, не вижу ее вообще, но почему-то я выбираю именно ее. Она выходит на свет и наклоняется к открытому окну машины.
Иногда ей уже за сорок, у нее черные вьющиеся волосы — наверняка парик. Улыбнувшись, она садится в машину, и мы едем в убогую квартиру, которая, по ее мнению, со вкусом украшена розовым нейлоном и полиэстером, а на ковре тот же самый психоделический узор, что и в гостиной моих родителей в семидесятые. Я ложусь на кровать, от которой несет сыростью и сексом, и смотрю, как она раздевается, сбрасывая нейлоновые кружева на потертый цветастый диван. Тело у нее старое и потасканное, кожа висит на костях, под париком растрепанные седые волосы. Я пытаюсь ее трахать, но даже не чувствую краев ее громадной дыры, так что в конце концов она вынимает зубы и яростно отсасывает у меня голыми деснами, пока я наконец не дохожу до оргазма. Фантазия, естественно, не заканчивается, пока я не плачу ей тошнотворно большую сумму и не выхожу на улицу, чувствуя вонь ее пота и грязь ее тела на лице, руках, коже и одежде.
Впрочем, порой мне удается повернуть дело по-другому, и тогда к окну моей машины склоняется девушка непревзойденной красоты, настоящий ангел, чьи светлые волосы волнами падают на обширную грудь; она садится в машину, и мы едем в отель, прямо в люкс на самой крыше, где она раздевает меня напротив громадных окон, за которыми виднеются очертания города на фоне неба. Тело ее чувственно и нежно, кожа словно источает сияние, когда она ложится на ослепительно-белые простыни. Но когда я пытаюсь ее трахать, у меня ничего не получается. Я просто не могу — не могу заставить себя взглянуть на нее, и у меня даже толком не встает.
Что со мной такое — я не в состоянии даже представить собственное счастье?
И потому я вновь возвращаюсь в своем воображении к грязной казенной квартире, в которой старая шлюха теперь то ли мертва, то ли просто спит, и, пока она неподвижно лежит подо мной — торчащие кости и обвисшая кожа, — я позволяю себе кончить, после чего встаю и долго моюсь в душе, думая, что же я за мужчина.
Прошлой ночью, когда я вернулся в постель, досуха вытершись и благоухая гелем для душа, я подумал о Дженис. В последнее время я часто думал о ней, вновь и вновь переживая тот день, когда нам на работе сказали, что нашли ее труп.
Интересно, дала бы она мне хоть раз?
Когда в семь вечера я прихожу в спортзал, я все еще думаю о Дженис. Полчаса на велотренажере, полчаса на качалке, полчаса на беговой дорожке. Сегодня мне особенно тяжело, но бо́льшую часть тренировки мысли мои заняты ею.
Я помню, когда Дженис заговорила со мной в первый раз. Вероятно, она работала в совете уже многие годы, став такой же неотъемлемой частью обстановки, как копировальный аппарат или стопка телефонных справочников десятилетней давности, но я ни разу не слышал, чтобы она с кем-либо разговаривала.
В тот день она принесла почту из приемной и, вместо того чтобы просто оставить ее в лотке у двери, положила на мой стол конверт, откашлялась и сказала:
— Это вам.
Я удивленно поднял взгляд.
Тогда ей было около тридцати, как мне сейчас, но она выглядела почти на пятьдесят — каштановые волосы с сединой на висках завязаны в тощий конский хвост, бледные ввалившиеся глаза на морщинистом лице. Ей бы очень помог макияж — а подобное я мало кому готов сказать. Я вполне мог представить ее участницей шоу с преображениями, в которых из неряшливой старой девы делают уверенную в себе зрелую женщину.
Будто прочитав мои мысли, она улыбнулась, и лицо ее тут же изменилось, оно даже показалось мне почти красивым — словно старуха превратилась в ангела.
После я неоднократно с ней заговаривал. Мы часто одновременно заходили на кухню, чтобы заварить чай. Она не отличалась словоохотливостью, всегда держалась вежливо и формально, но мне — сам до сих пор не верю — нравилось ее общество. Когда она однажды заболела, я по ней чуть ли не скучал. Но потом она исчезла надолго, и мы не вспоминали о ее существовании до того дня, когда тот невежественный придурок из отдела персонала собрал нас в комнате для совещаний и сообщил, что Дженис нашли мертвой в собственном доме. Я решил, что у нее случился сердечный приступ, и ожидал информации о том, когда смогут нанять кого-то другого, но дальше кадровик рассказал, что женщина пролежала в собственном доме, разлагаясь, почти четыре месяца.
И это было перед самым обедом.
В последующие несколько дней все только и говорили о печальной судьбе Дженис, я уже готов был вскочить и заорать, что сыт по горло и сам за себя не отвечаю, если еще хоть раз услышу ее имя. Однако больше меня встревожило, что в разговоре внезапно упомянули меня.
— Прошу прощения?
Конечно, это была Марта.
— Я сказала, Колин, если ты не слышал, что вы с ней дружили.
— С кем, с Дженис? Вовсе нет.
— Ты разговаривал с ней больше всех нас.
— Да, разговаривал — но это вовсе не значит, что мы дружили.
— И все-таки тебе не кажется чудовищным, что она все это время была мертва и никто из нас не пытался выяснить, что с ней?
— Да, это чудовищно, — ответил я сквозь зубы и вернулся к работе, надеясь, что они поняли намек.
К счастью, коллеги переключились на другую тему.
И все же я не мог не думать о Дженис. Почему она заговорила со мной в тот день, после столь долгого молчания? Неужели я показался ей привлекательным? Я вспоминал ее улыбку, то, как преобразилось ее лицо. Я пытался представить Дженис в моей спальне; представить, как снимаю с нее шерстяную кофту и жуткую бесформенную блузку, которую она, похоже, носила постоянно, а под ней оказывается обширных размеров бюстгальтер. Но под одеждой, там, где ожидал увидеть нечто реальное и вещественное, с волосами, складками и родинками, выпуклостями и запахом пота, я обнаруживал лишь тело моего ангела, гибкое, золотое и светящееся, безупречное, безмятежное и недостижимое. И от моей страсти не остается и следа, как обычно бывает, когда оказываешься лицом к лицу с самим совершенством.
Спортзал пустеет, и я направляюсь в раздевалку. Быстрый душ, чтобы смыть пот, а затем тридцать кругов в бассейне в легком ритме, чтобы остыть. При всем при этом я поглядываю на часы. В прошлый раз у меня ушло девятнадцать минут. Возможно, удастся сократить время до пятнадцати, что меня устроит куда больше, но придется поднапрячься.
Когда только перебрался в этот спортзал из другого, в городе, я не был уверен насчет своих тренировок. На старом месте занималась группа молодых женщин, которые, казалось, следовали за мной по пятам, хихикая и перешептываясь за спиной. И там всегда было полно народу — еще одна причина уйти. Нет ничего хуже, чем наблюдать за чьей-то потной задницей, подпрыгивающей в седле велотренажера, дожидаясь своей очереди.
Этот спортзал дороже, но, на мой взгляд, он того стоит. Он намного больше, а значит, лучше оснащен, и абонемент по карману далеко не каждому клиенту. Днем приходят женщины, которым больше нечем заняться, матери с детьми после школы. Но вечером спортзал заполняют профессионалы-одиночки, которые, сделав свое дело, отправляются домой, или в паб, или куда-нибудь еще, куда идут люди, одновременно и похожие, и столь непохожие на меня.
Меня начинает всерьез беспокоить, что я слишком много мастурбирую — на этой неделе по несколько часов за ночь. Думаю, все из-за скуки и избытка порнухи — обычная навязчивая идея.
Я нахожу своего рода успокоение в рутинных делах. Вечер понедельника посвящен учебным занятиям. Вторник — спортзалу. Среда — стирке и уборке. Четверг — колледжу. Пятница — еде навынос и фильмам. Суббота и воскресенье — что ж, в выходные я, так сказать, позволяю себе некоторую гибкость. И конечно, встречи с друзьями. Мне нравится поддерживать с ними контакт.
Однако основное внимание я всегда уделяю учебе. Хотя последний курс был весьма интересным, мне он не показался особо сложным. Все тесты я сдал вовремя, некоторые даже досрочно и без каких-либо усилий получил высшую оценку.
Закончив курс в прошлом году, я начал искать варианты учебы без отрыва от работы, но лишь немногие меня привлекли. Я даже подумывал снова заняться биологией, поскольку она больше всего мне нравилась. Но потом мне на глаза попалась тема «НЛП и методы поведенческого анализа для бизнеса и социального взаимодействия». Бизнес меня интересовал мало — я не думал о дальнейшей карьере в совете, — но меня заинтриговала идея, что, пройдя этот курс, я смогу проникать в мысли и намерения людей. Результат показался мне весьма заманчивым и притом не требующим особых усилий, как и подавляющее большинство курсов, которые я изучал в колледже. Больше же всего меня занимали дополнительные области исследования: передача мыслей, гипнотизм (в отличие от гипнотерапии, не имеющей с этим ничего общего), нейролингвистическое программирование — названное так явно по ошибке — и промывание мозгов. Проходя очередной курс, я редко обхожусь без дополнительных материалов, особенно если тема интересная, а эта открывала передо мной целый мир новых возможностей. Хотя для меня не вполне обычно изучать тему больше одного года, она настолько меня увлекла, что я перешел на следующий курс. К моему удивлению, некоторые сокурсники поступили точно так же, хотя, на мой взгляд, никогда не отличались особым умом.
Вот только я понятия не имею, почему этот самый поведенческий анализ заставляет меня дрочить каждую ночь.
Помню, когда курс только начался, я лежал в темноте, размышляя, подобно бесчисленным одиноким мужчинам, как, черт побери, затащить в постель женщину.
В конце концов, я же вовсе не чудовище. Во мне шесть с лишним футов роста, я хорошо сложен, не страдаю ожирением, опрятно одеваюсь, тщательно моюсь — что еще нужно уважающей себя даме? Похоже, единственное, чего мне не хватает, — способности понять, что они, собственно, хотят от меня услышать. Чего на самом деле хотят женщины? Вряд ли вы сможете ответить на этот вопрос — я лично даже гадать не стану, — и, подозреваю, ваш ответ будет отличаться от ответа любого другого мужчины.
У меня промелькнула мысль найти проститутку, но, честно говоря, я не хочу платить за то, что бесчисленным пустоголовым идиотам по всей стране удается получить бесплатно, не говоря уже о риске подцепить какую-нибудь заразу. Но, несмотря на внутреннее отрицание, шлюха остается в числе моих любимых фантазий. Я представляю, как медленно еду в темноте по Лондон-роуд среди оранжевых кругов света и разглядываю силуэты женщин, прислонившихся к стенам или прогуливающихся по тротуару на невероятно высоких каблуках, призывно покачивая бедрами. Я притормаживаю возле одной — не могу хорошенько ее разглядеть, собственно, не вижу ее вообще, но почему-то я выбираю именно ее. Она выходит на свет и наклоняется к открытому окну машины.
Иногда ей уже за сорок, у нее черные вьющиеся волосы — наверняка парик. Улыбнувшись, она садится в машину, и мы едем в убогую квартиру, которая, по ее мнению, со вкусом украшена розовым нейлоном и полиэстером, а на ковре тот же самый психоделический узор, что и в гостиной моих родителей в семидесятые. Я ложусь на кровать, от которой несет сыростью и сексом, и смотрю, как она раздевается, сбрасывая нейлоновые кружева на потертый цветастый диван. Тело у нее старое и потасканное, кожа висит на костях, под париком растрепанные седые волосы. Я пытаюсь ее трахать, но даже не чувствую краев ее громадной дыры, так что в конце концов она вынимает зубы и яростно отсасывает у меня голыми деснами, пока я наконец не дохожу до оргазма. Фантазия, естественно, не заканчивается, пока я не плачу ей тошнотворно большую сумму и не выхожу на улицу, чувствуя вонь ее пота и грязь ее тела на лице, руках, коже и одежде.
Впрочем, порой мне удается повернуть дело по-другому, и тогда к окну моей машины склоняется девушка непревзойденной красоты, настоящий ангел, чьи светлые волосы волнами падают на обширную грудь; она садится в машину, и мы едем в отель, прямо в люкс на самой крыше, где она раздевает меня напротив громадных окон, за которыми виднеются очертания города на фоне неба. Тело ее чувственно и нежно, кожа словно источает сияние, когда она ложится на ослепительно-белые простыни. Но когда я пытаюсь ее трахать, у меня ничего не получается. Я просто не могу — не могу заставить себя взглянуть на нее, и у меня даже толком не встает.
Что со мной такое — я не в состоянии даже представить собственное счастье?
И потому я вновь возвращаюсь в своем воображении к грязной казенной квартире, в которой старая шлюха теперь то ли мертва, то ли просто спит, и, пока она неподвижно лежит подо мной — торчащие кости и обвисшая кожа, — я позволяю себе кончить, после чего встаю и долго моюсь в душе, думая, что же я за мужчина.
Прошлой ночью, когда я вернулся в постель, досуха вытершись и благоухая гелем для душа, я подумал о Дженис. В последнее время я часто думал о ней, вновь и вновь переживая тот день, когда нам на работе сказали, что нашли ее труп.
Интересно, дала бы она мне хоть раз?
Когда в семь вечера я прихожу в спортзал, я все еще думаю о Дженис. Полчаса на велотренажере, полчаса на качалке, полчаса на беговой дорожке. Сегодня мне особенно тяжело, но бо́льшую часть тренировки мысли мои заняты ею.
Я помню, когда Дженис заговорила со мной в первый раз. Вероятно, она работала в совете уже многие годы, став такой же неотъемлемой частью обстановки, как копировальный аппарат или стопка телефонных справочников десятилетней давности, но я ни разу не слышал, чтобы она с кем-либо разговаривала.
В тот день она принесла почту из приемной и, вместо того чтобы просто оставить ее в лотке у двери, положила на мой стол конверт, откашлялась и сказала:
— Это вам.
Я удивленно поднял взгляд.
Тогда ей было около тридцати, как мне сейчас, но она выглядела почти на пятьдесят — каштановые волосы с сединой на висках завязаны в тощий конский хвост, бледные ввалившиеся глаза на морщинистом лице. Ей бы очень помог макияж — а подобное я мало кому готов сказать. Я вполне мог представить ее участницей шоу с преображениями, в которых из неряшливой старой девы делают уверенную в себе зрелую женщину.
Будто прочитав мои мысли, она улыбнулась, и лицо ее тут же изменилось, оно даже показалось мне почти красивым — словно старуха превратилась в ангела.
После я неоднократно с ней заговаривал. Мы часто одновременно заходили на кухню, чтобы заварить чай. Она не отличалась словоохотливостью, всегда держалась вежливо и формально, но мне — сам до сих пор не верю — нравилось ее общество. Когда она однажды заболела, я по ней чуть ли не скучал. Но потом она исчезла надолго, и мы не вспоминали о ее существовании до того дня, когда тот невежественный придурок из отдела персонала собрал нас в комнате для совещаний и сообщил, что Дженис нашли мертвой в собственном доме. Я решил, что у нее случился сердечный приступ, и ожидал информации о том, когда смогут нанять кого-то другого, но дальше кадровик рассказал, что женщина пролежала в собственном доме, разлагаясь, почти четыре месяца.
И это было перед самым обедом.
В последующие несколько дней все только и говорили о печальной судьбе Дженис, я уже готов был вскочить и заорать, что сыт по горло и сам за себя не отвечаю, если еще хоть раз услышу ее имя. Однако больше меня встревожило, что в разговоре внезапно упомянули меня.
— Прошу прощения?
Конечно, это была Марта.
— Я сказала, Колин, если ты не слышал, что вы с ней дружили.
— С кем, с Дженис? Вовсе нет.
— Ты разговаривал с ней больше всех нас.
— Да, разговаривал — но это вовсе не значит, что мы дружили.
— И все-таки тебе не кажется чудовищным, что она все это время была мертва и никто из нас не пытался выяснить, что с ней?
— Да, это чудовищно, — ответил я сквозь зубы и вернулся к работе, надеясь, что они поняли намек.
К счастью, коллеги переключились на другую тему.
И все же я не мог не думать о Дженис. Почему она заговорила со мной в тот день, после столь долгого молчания? Неужели я показался ей привлекательным? Я вспоминал ее улыбку, то, как преобразилось ее лицо. Я пытался представить Дженис в моей спальне; представить, как снимаю с нее шерстяную кофту и жуткую бесформенную блузку, которую она, похоже, носила постоянно, а под ней оказывается обширных размеров бюстгальтер. Но под одеждой, там, где ожидал увидеть нечто реальное и вещественное, с волосами, складками и родинками, выпуклостями и запахом пота, я обнаруживал лишь тело моего ангела, гибкое, золотое и светящееся, безупречное, безмятежное и недостижимое. И от моей страсти не остается и следа, как обычно бывает, когда оказываешься лицом к лицу с самим совершенством.
Спортзал пустеет, и я направляюсь в раздевалку. Быстрый душ, чтобы смыть пот, а затем тридцать кругов в бассейне в легком ритме, чтобы остыть. При всем при этом я поглядываю на часы. В прошлый раз у меня ушло девятнадцать минут. Возможно, удастся сократить время до пятнадцати, что меня устроит куда больше, но придется поднапрячься.
Когда только перебрался в этот спортзал из другого, в городе, я не был уверен насчет своих тренировок. На старом месте занималась группа молодых женщин, которые, казалось, следовали за мной по пятам, хихикая и перешептываясь за спиной. И там всегда было полно народу — еще одна причина уйти. Нет ничего хуже, чем наблюдать за чьей-то потной задницей, подпрыгивающей в седле велотренажера, дожидаясь своей очереди.
Этот спортзал дороже, но, на мой взгляд, он того стоит. Он намного больше, а значит, лучше оснащен, и абонемент по карману далеко не каждому клиенту. Днем приходят женщины, которым больше нечем заняться, матери с детьми после школы. Но вечером спортзал заполняют профессионалы-одиночки, которые, сделав свое дело, отправляются домой, или в паб, или куда-нибудь еще, куда идут люди, одновременно и похожие, и столь непохожие на меня.