Элизабет Хейнс. Ласковый голос смерти

   Последовала короткая пауза.
   — Понимаю. А ты не мог бы позвонить пораньше? Просто Одри не любит есть слишком поздно, у нее там что-то с диетой.
   — Могу быть в семь, — отрезал я. — Если не устраивает, боюсь, придется отказаться.
   В конце концов он согласился на семь часов, а потом спросил, нет ли у меня каких-то особых требований к еде, на что я рассмеялся.
   — Я серьезно. Не хотелось бы прикончить тебя каким-нибудь аллергеном.
   — Мне не слишком нравятся баклажаны, — наконец ответил я.
   — Учтем, — сказал Вон. — Готовить будет Одри.
   — Она хорошо готовит? — спросил я, думая, что он наверняка уже рассказывал о кулинарных способностях Одри, как и обо всем остальном.
   — О да, — с энтузиазмом кивнул Вон.
   Однако, учитывая вкусы Вона к женщинам, пиву и музыке, мне это мало что говорило. Придется дождаться субботы и выяснить самому.
   По дороге домой я заглянул к своей подруге Мэгги. Вид у бедняжки был не слишком радостный, но я все же немного посидел и поболтал с ней. У нее прекрасный дом с не менее прекрасной обстановкой — наверху не меньше шести спален, хотя я понятия не имею, зачем ей столько, если она уже несколько лет живет одна. Вряд ли я сильно ее побеспокоил, хотя она и выглядела очень уставшей. Сказав, что зайду проведать ее в выходные, я ушел.
   Дома я прибрался в кухне и ванной, загрузил белье в стиральную машину и погладил рабочие рубашки, одновременно смотря новости.
   Придется тщательно спланировать выходные — слишком многое нужно в них втиснуть. Ужин у Вона, сколь бы он ни был занимательным, сейчас стоял на последнем месте.

   «Брайарстоун кроникл»
   Сентябрь
   Житель Брайарстоуна найден мертвым в квартире
   Вчера в Брайарстоуне работники городского совета обнаружили сильно разложившееся тело мужчины в одной из квартир многоквартирного дома.
   Сообщается, что чиновники жилищной службы явились в квартиру на Норт-лейн после того, как без ответа остались несколько официальных писем и телефонных звонков. По словам представителя совета, тело было найдено в кресле посреди гостиной при включенном телевизоре.
   Предполагается, что умерший — Робин Даунли, безработный. Соседи некоторое время его не видели. Женщина, пожелавшая остаться неизвестной, сказала: «Я постоянно звонила в совет насчет запаха — наверное, раз тридцать, но они так и не появились».

Робин

   От меня ушла жена — так начался конец моей жизни.
   Помню, воскресным днем я был дома с детьми и мыл посуду, когда раздался звонок в дверь. Пришла Элен, лучшая подруга моей жены, со слезами на глазах. Я пригласил ее войти и неловко предложил чая; она сидела в гостиной и беззастенчиво рыдала во весь голос. К счастью, дети были наверху; они изрядно шумели и ничего не замечали.
   — Где Беверли? — спросила Элен, когда к ней наконец вернулся дар речи.
   Я предположил, что ей просто хотелось выплакаться на плече подруги, а не на моем.
   — Точно не знаю, — ответил я. — Куда-то вышла.
   Мы были не из тех супружеских пар, что не разлучаются ни на минуту. У каждого была своя жизнь, свое хобби, свои друзья — и потому те часы, что мы были вместе, становились более волнующими, более драгоценными. Или, по крайней мере, так мне казалось.
   В дверь снова позвонили, и я помню, что мне вдруг стало страшно, будто мир вдруг перевернулся, а я этого так и не понял; будто что-то изменилось окончательно и бесповоротно, но я не знал об этом до последнего. На пороге стояла Беверли вместе с Майком, мужем Элен.
   Они держались за руки.
   Я отошел, пропуская их, и они направились прямо в гостиную, где сидела Элен, вероятно уже догадавшаяся о бомбе, готовой обрушиться на наши жизни. С удивительным спокойствием и полным отсутствием каких-либо эмоций они сообщили, что у них роман уже пять месяцев и они больше не могут всем лгать. Беверли сказала, что не любит меня, что любит Майка и хочет получить от нас согласие на развод, чтобы они могли пожениться.
   Тогда я отнесся к случившемуся достаточно спокойно. Думаю, будь мы с Бев наедине, я мог бы на нее накричать, чем-нибудь швырнуть — уж голос повысил бы точно. Но мы были вчетвером, и у нас над головой играли дети, чьи забавы сопровождались непрерывным грохотом и топотом.
   Естественно, Беверли и Майк получили что хотели. Помешать этому я никак не мог, к тому же после истерики Элен, похоже, свыклась с мыслью о случившемся и возражать не стала. Как я мог устроить скандал, если она повела себя столь благоразумно?
   Однако в последующие дни и недели я вдруг обнаружил, что постепенно скатываюсь вниз по спирали. Я переехал в съемную квартиру, оставив Бев с детьми в доме до его продажи. Но время для того, чтобы продавать дом на четыре спальни, было не слишком подходящее, и он оставался на рынке месяц за месяцем, в течение которых мне приходилось выплачивать ипотеку, арендную плату за квартиру и деньги Бев на содержание детей.
   Сидя в своей убогой квартирке и пытаясь понять, что же я сделал не так, почему оказался наказан, хотя вовсе не я завел роман на стороне и не я требовал развода, я начал пить по вечерам, а потом и по утрам.
   В ноябре я потерял работу — в тот самый день, когда явился туда в похмелье и даже пьяным, поскольку пришлось выпить с утра бутылку крепкого сидра.
   Бев мне немного помогла, она действительно хорошая и добрая женщина — отчего я в первую очередь на ней и женился. Думаю, она чувствовала себя виноватой в том, чем все в итоге закончилось. Она сказала, что я могу не платить алименты, пока не решу свои дела, и, как оказалось, ипотечный кредит закрыт, поскольку Майк и Элен продали свой дом и Майк переехал к Бев и детям, став новым домовладельцем.
   Я получал небольшое социальное пособие, которое уходило на оплату квартиры. Оставшееся я пытался тратить на еду, счета и подарки детям на Рождество и дни рождения. Но чаще я просто шел в магазин на углу и покупал пару бутылок, просто чтобы согреться.
   Этим все и закончилось — два года спустя с того воскресного дня, когда я, пребывая в блаженном неведении, мыл посуду, пока дети играли наверху, а моя жена была неизвестно где и занималась неизвестно чем.
   Никогда не поймешь, что такое на самом деле одиночество, пока не ощутишь его на собственной шкуре, — как болезнь, оно подступает постепенно. И конечно, алкоголь нисколько не помогает — пьешь, чтобы забыть, какое дерьмо твоя жизнь, а когда перестаешь пить, все кажется стократ хуже. И ты снова пьешь, чтобы стереть всю эту дрянь из памяти.
   Я постоянно думал, с кем бы поговорить, кто бы мог по-настоящему меня выслушать… Не с врачом, который всегда спешил побыстрее отделаться, ведь от меня несло перегаром и кое-чем похуже, и не с людьми в центре социальной помощи, которые слышали подобные истории каждый день, к тому же порой куда страшнее моей.
   Никого, конечно, не нашлось. А если бы и нашелся, если бы случайный прохожий подошел ко мне и спросил: «Как дела?» — что бы я ему ответил? С чего бы начал?
   Иногда я играл на улице в небольшую игру, пытаясь понять, смогу ли привлечь чей-то взгляд, заставить человека на меня смотреть, пусть всего секунду. И знаете что? Никто не смотрит в глаза. И я понял, что прошли годы с тех пор, как кто-то смотрел мне в глаза, и последней, вероятно, была Бев. Что же это значило? И значило ли что-либо вообще? Если люди больше на тебя не смотрят — значит ли это, что тебя больше не существует? Значит ли это, что ты больше не человек? Значит ли это, что ты уже мертв?

Аннабель

   Я понимала, что в ангелов верить странно.
   На работе я об этом не говорила, поскольку мои слова, естественно, восприняли бы как шутку. Коллеги ежедневно сталкивались с ужасными преступлениями, и смех по любому поводу помогал им сохранить здравый рассудок. Они потешались друг над другом и соответствующим образом к этому относились, часто выводя из себя нас, аналитиков. Кейт, со своей непробиваемой натурой, на усмешки не обращала внимания: даже если сказать ей, что она уродливое ничтожество, она лишь улыбнется и ответит что-нибудь вроде: «Кто бы сомневался, красавица».
   Я знала, что чересчур ранима, и старалась всеми силами этому противостоять, невозмутимо реагируя на шутки о моем весе или замкнутости. Похоже, окружающие чувствовали черту, которую не следует переступать.
   Потому я ничего им не говорила про ангелов — что они, настоящие, непорочные, прекрасные, постоянно находятся среди нас. Я чувствовала их, когда мне было грустно, — радужное сияние, прикосновение пера, дыхание легкого ветерка на коже. Я разговаривала с ними и прислушивалась к их ответам, пыталась вести себя так, чтобы порадовать их.
   Но в тот момент мне было вовсе не радостно. Я все время думала о Шелли Бертон и других несчастных, что умерли в одиночестве в своих домах, ожидая встречи с ангелами и вместе с тем оставаясь на земле, где им предстояло лежать и гнить без всякой любви, заботы и уважения. При мысли о них мне становилось больно и стыдно. Действительно ли они знали, что их ждет, или жизнь поступила с ними слишком плохо и желание умереть пересилило кошмарную посмертную неизвестность?
   Сегодня на совещании с отделом информации присутствовали трое из оперативной группы, и они недурно посмеялись над моим внезапным увлечением разлагающимися трупами. Ха-ха-ха, как весело, у старой толстухи Аннабель фетиш на гнилое мясо, кто бы мог подумать… Кейт тоже смеялась. Что ж, если честно, смеялась и я, впрочем что мне еще было делать — расплакаться? Они вовсе не хотели меня обидеть — хотя любого постороннего кое-какие их разговоры привели бы в ужас, — просто так они относились к явлениям, с которыми приходилось иметь дело каждый день. Я тем временем держала руку в кармане, нащупывая хрустального ангела. Я постоянно носила его с собой, веря и надеясь, что он дарует мне утешение, что я смогу надлежащим образом сделать свою работу и убедить кого-нибудь взглянуть на результаты — тревожное число никем не любимых и никому не нужных людей.
   Надеясь, что смогу положить этому конец.
   Но, похоже, это никого не интересовало. В конце концов я ответила на письмо Фрости и переслала копию главному детективу-инспектору из отдела тяжких преступлений, Биллу и даже в отдел по работе с прессой (в конце концов, почему бы и нет?). Я отметила, что наблюдается весьма тревожная тенденция и, даже если она не связана с преступностью, это симптом неблагополучия общества, которое нам полагается исправлять. Главный детектив-инспектор удалил письмо, не открывая. В отделе по работе с прессой его открыли, а затем удалили. Билл даже не стал открывать.
   Билл — старший аналитик. Из-за последних сокращений ему приходится работать как у нас, так и в Восточном филиале, который он всегда возглавлял. Несмотря на уверения, будто он «всегда на телефоне, если потребуется», за те полгода, что он у нас работает, мы видели его всего пару раз. Якобы это знак нашей самодостаточности, того, что мы можем и дальше заниматься своими делами. В действительности ему просто нравилась такая легкая жизнь, и у него не было никакого желания кататься за двадцать миль в полицейское управление какого-то городка, где даже припарковаться негде.
   До четверга мне не представилось возможности заняться теми трупами. Хватало другой работы — нужно было составить досье на очередного насильника, которого собирались выпустить после длительного заключения. Речь шла, как всегда, об управлении рисками. Я изучила историю его преступлений, места, где он жил, его коллег и родственников, его нынешнюю ситуацию, пытаясь найти некую закономерность и определить, какова вероятность того, что он будет опасен и в дальнейшем причинит невообразимую боль молодым и невинным.
   Кейт отсутствовала, так что мне приходилось еще тяжелее — нужно было отслеживать как ее список текущих задач, так и мой собственный.
   Я так глубоко погрузилась в работу, что даже не заметила, как кто-то подошел сзади, — рука легла мне на плечо, и я едва не подпрыгнула.
   — Прошу прощения, — рассмеялся Энди Фрост, словно мальчишка. — Я вовсе не хотел вас напугать.
   — Все в порядке, сэр.
   — Оставьте это «сэр», Аннабель. Я вам уже говорил.
   — Знаю. Просто привычка.
   — Я получил ваше письмо, — сказал он, присаживаясь на край стола Кейт. — Не могли бы вы чуть внимательнее взглянуть на список тел? Так сказать, провести сравнительный анализ?
   — Конечно. Хотя достаточно подробным он вряд ли получится. Не забывайте, они упоминаются лишь в протоколах о происшествиях, а не в криминальных сводках. О некоторых вообще только несколько слов.
   — Гм, — задумчиво протянул он. — Я упомянул об этом в оперативном отделе. Отдел тяжких преступлений не особо заинтересовался, чем я не слишком удивлен. У них и без того дел полно. Но Алан Робсон проявил чуть больший энтузиазм, так что я пообещал ему дать подробности.
   — Алан Робсон? Глава отдела по борьбе с преступностью?
   — Да, — кивнул Энди. — Его перевели из оперативного отдела в прошлом месяце.
   — Похоже, готовит портфолио на повышение.
   — Даже если так, это лучше, чем ничего. Какая-то информация у вас наверняка есть, к тому же, как вы сами говорили, это касается проблем общества, что, видимо, и привлекло его внимание. А если нам потребуется содействие социальной службы или ассоциации помощи престарелым — уверяю вас, он будет просто неоценим.
   — В таком случае постараюсь сделать что смогу, — улыбнулась я.
 
   По дороге домой я заехала в супермаркет, а потом завезла маме продукты, которые она просила купить накануне. Сегодня днем она опять звонила, чтобы добавить в список еще кое-что. Мама не пожелала ждать до выходных, хотя я обычно делала покупки в субботу утром.
   В ее доме, как всегда, на всю громкость работал телевизор, и, если бы не невнятное бормотание в ответ на мое приветствие, я бы решила, что она вообще меня не заметила. Положив продукты в холодильник, я поставила размораживаться в микроволновку картофельную запеканку с мясом и включила духовку на прогрев. Под гудение микроволновки я вымыла и вытерла оставшуюся со вчерашнего ужина тарелку и утреннюю чашку из-под хлопьев, после чего поставила их в буфет.
   От запаха мяса и подливки у меня заурчало в животе. Когда звякнула микроволновка, я поставила пластиковую тарелку на противень и сунула его в духовку, включив таймер.
   — Будет готово минут через двадцать, — сказала я. — Хочешь, сделаю овощей?
   — Гороха, — ответила мама, не поднимая взгляда. — И картошки.
   — Картошка там уже есть, — возразила я. — Это же картофельная запеканка.
   Она не ответила. Вздохнув, я поставила кипятиться воду, достала из контейнера в холодильнике большую картофелину и принялась ее чистить, думая, отчего мне хочется плакать.
   Когда я сварила картошку и горох, запеканка уже покрылась хрустящей золотистой корочкой, сквозь которую пузырилась подливка. Выложив запеканку на тарелку, я поставила ее на поднос рядом с ножом, вилкой и бумажным полотенцем вместо салфетки — все мамины салфетки лежали где-то в коробке, обмотанной скотчем, который давно уже не клеился и свободно болтался.
   Она молча начала есть, дуя на дымящуюся вилку, а затем бросила на меня взгляд, после которого я снова встала и пошла на кухню принести ей выпить. Когда я поставила на поднос стакан воды, она с отвращением на меня посмотрела:
   — Что это?
   Сегодня у меня не было сил с ней сражаться. В большинстве случаев мне удавалось остаться победительницей, но на этот раз я сразу же сдалась и вернулась в кухню. В холодильнике стояла неоткупоренная бутылка белого вина. Вытащив пробку, я принесла бутылку матери вместе с бокалом. Наливать всего один бокал не было никакого смысла — раз уж бутылка открыта, мама все равно ее допьет. А если она напьется и упадет, то будет виновата сама.
   Наконец-то все. Попрощавшись, я надела пальто и вышла в ночь.
   По крайней мере, кошка рада была меня видеть, она мяукала и прыгала у моих ног, словно пытаясь хоть чем-то мне помочь. Увидев внезапно появившуюся перед ней миску, Люси громко замурлыкала, а после еды разоралась у двери. Я открыла, и кошка убежала в темноту по своим кошачьим делам. В доме наступила тишина, я снова осталась одна.

Колин

   Перед вечерним семинаром мне следовало почитать о критических субмодальностях, но я незаметно увлекся прошлогодними учебниками по биологии. Вспомнилось, как я узнал все о разложении — столь прекрасном и совершенном процессе, который создала природа, но лишил всей прелести человек; процессе, в котором так много переменных и предсказуемых величин; целой системе, управляемой природой и неподвластной людям.
   Я зашел в Сеть поискать информацию об активном гниении — моей любимой стадии разложения. Формально активное гниение начинается после вздутия, когда природа окончательно заявляет о своих правах, — в этот период мягкие ткани быстро распадаются, особенно если во время фазы вздутия лопается слишком сильно растянувшаяся кожа. Наряду с деятельностью падальщиков разложение ускоряют внутренние естественные процессы, в том числе крайне восхищавший меня автолиз — разрушение клеток тела их собственными ферментами. Одной из первых разлагается поджелудочная железа, содержащая большое количество пищеварительных ферментов. В конце фазы активного гниения почти ничего не остается, даже кожи. Молекулы, из которых когда-то состояло живое, дышащее, чувствующее существо, превращаются в атомы, питающие почву и поддерживающие новую жизнь. Потрясающий круговорот.
   В конце концов мне пришлось оставить компьютер. По пути в колледж я ненадолго заглянул в один дом в Кэтсвуде, но это мало что мне дало.
   Здание колледжа Уилсона было серым в потоках дождя — каменное строение, которое другим казалось омерзительным, а у меня вызывало интерес. Оно выглядело сплошным и монолитным, но чем ближе к нему подходишь, тем больше вблизи замечаешь поросших лишайником трещин и отметин стихии.
   На семинар пришли пятеро — Даррен, Лиза, Элисон, Роджер и я. Найджел, преподаватель, как всегда, опаздывал, и мы болтались возле запертой аудитории с кофе из автомата в мрачной тишине. Интересно, подумал я, они тоже пытаются придумать, что бы сказать поумнее? Такая уж проблема с этим курсом — не знаешь даже, о чем с ними и заговорить, чтобы не попасть впросак.
   Ко мне подошел Роджер и, откашлявшись, поинтересовался, применял ли я уже на практике какую-либо из методик.
   — Нет, ни разу.
   Я улыбнулся и несмело ему подмигнул: в силу изучаемого предмета он вполне может понять, что я лгу. Хотя, весьма вероятно, он не заметил лжи и неверно истолковал мое подмигивание — все же наши способы общения не слишком надежны.
   После семинара я задержался в аудитории, пытаясь выведать, какие еще курсы схожей тематики имеет смысл пройти и что за преимущества дадут мне эти лекции при получении степени, на этот раз по психологии — почему бы, собственно, и нет? Но на самом деле я просто тянул время, чтобы не пришлось возвращаться на парковку вместе с компанией неудачников.
   Сквозь стеклянную дверь вестибюля я заметил Лизу и Роджера, которые застыли у главного входа, о чем-то беседуя. Она стояла вполоборота к нему, отставив носок туфли. Он наклонился к ней, смеясь и — да, в том не было никакого сомнения — облизывая губы. Она тоже рассмеялась и откинула голову, открыв ему шею.
   Повернувшись к ним спиной, я стал разглядывать доску у входа — объявления о съеме квартир, разнообразные листовки общественных и спортивных организаций, предложения для студентов, включая психологическую помощь. Последние я изучил чуть подробнее. Под показавшимся мне совершенно неуместным объявлением группы поддержки молодых кормящих матерей приткнулась маленькая бумажка:
   «Мы — группа студентов, потерявших близких. Наша цель — найти взаимную поддержку в тяжелой ситуации. Вторник, 18.30–21.00, аудитория 13. Приглашаем всех желающих».
   Я несколько мгновений таращился на объявление, не желая оборачиваться, чтобы Лиза и Роджер меня не заметили и не стали интересоваться, что у меня на уме. Рядом висела другая листовка, на этот раз насчет пищевых расстройств. А чуть дальше, более официального вида, — от Общества анонимных алкоголиков.
   Странно, как порой причудлива судьба. Я стоял у доски объявлений и читал про алкоголиков и потерявших близких, как вдруг рядом оказалась девушка, перебиравшая те же пустые слова. Я взглянул на нее и ощутил едва заметное волнение. На ней была джинсовая куртка, потрепанные манжеты которой она то и дело натягивала на руки, и шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи.
   Снова на нее посмотрев, я попытался улыбнуться, но она тут же отвела взгляд. От нее веяло отчаянием. Я не знал, что тому причиной, но сомневаться не приходилось.
   Я коснулся ее руки, и она слегка вздрогнула.
   — Послушайте, — сказал я, — думаю, вам следует обратить внимание вот на что.
   Я ткнул в случайное объявление, насчет психологической помощи студентам. Она тут же наклонилась ближе к доске — и ко мне, — внимательно читая текст на обрывке бумаги.
   — Мне кажется…
   — Вам кажется, что больше подойдет вот это? — Я показал на другое объявление.
   — Да, — с улыбкой ответила она. — То самое. Думаю, да. Спасибо.
   — Порой так легко сделать чью-то жизнь лучше, — сказал я.
   Она судорожно всхлипнула, и по щеке ее скатилась слеза. Я снова коснулся ее руки.
   — А вы не думаете, что стоило бы пойти со мной в паб? Это ведь проще простого? — спросил я.
   — Да, конечно, — ответила она, к моему удивлению даже не поколебавшись.
   Роджер и Лиза, к счастью, уже ушли. Я повел девушку на парковку, размышляя, стоит ли ее вот так сразу сажать к себе в машину. На углу светился какой-то паб, и вряд ли в нем было слишком многолюдно. Нас вполне могли заметить, но это меня устраивало. Я не мог рисковать, сажая ее в машину. На двух незнакомцев в местном пабе, вероятно, обратят внимание, но, с другой стороны, вряд ли там есть камеры наблюдения.
   В общем баре я усадил ее возле нерабочего камина.
   — Где бы вы хотели сесть? Неплохое место, вам не кажется? — спросил я; она без колебаний подчинилась. — Вам не кажется, что вам хотелось бы кока-колы?
   — Да, — ответила она.
   Я бросил взгляд на пожилого типа, перед которым стояли полпинты темного эля, единственного посетителя бара. С противоположной стороны слышался стук бильярдных шаров и смех молодежи. Более чем подходящее место.
   За стойкой появилась барменша — молодая крашеная блондинка с длинной косой через плечо.
   — Слушаю вас?
   — Кока-колу и пинту «Джона Смита», пожалуйста, — сказал я, протягивая ей банкноту.
   Пока она наливала пиво, я оглянулся на мою новую спутницу: сидела там, где я ее оставил, нервно теребя рукава куртки, словно в очереди к зубному врачу или перед собеседованием. Я много лет размышлял, как завоевать женщину, а в действительности все оказалось до смешного просто. Нужно лишь говорить ей, что делать.
   Я принес напитки за столик и сел напротив нее.
   — Как вас зовут? — спросила она.
   — Джон, — ответил я, выбрав имя наугад — каждый раз новое в подтверждение того факта, что для каждой из них я становился другим человеком.
   — Джон, — повторила она, словно наслаждаясь вкусом слова.
   — А вас?
   — Лея.
   — Вас зовут Лея, — повторил я. — Хорошо.
   Она взяла стакан и отпила колы, не задавая вопросов и даже не удивляясь странному строению моих фраз. Именно в этот момент я понял — она моя, моя целиком, и я могу делать с ней, что захочу. Нам с Леей много о чем предстояло поговорить. Мне хотелось услышать ее историю, хотелось, чтобы она рассказала о своих несчастьях, страхах и утраченных надеждах. И теперь я знаю, как ей помочь.

Аннабель

   — Как в том чертовом Бридженде, — сказал Триггер, бросая на свой захламленный стол экземпляр «Брайарстоун кроникл».
   — В Бридженде? — переспросила я. — Ты про самоубийства подростков?
   — Угу, что-то вроде того. И прежде чем ты что-нибудь скажешь — я знаю, что все они умерли по естественным причинам.
   Я промолчала. На самом деле естественными были далеко не все смерти — в отчете, который предоставили нам коронеры, значилось, что двое умерли вследствие алкоголизма, а один от передозировки барбитуратов. Еще семеро, похоже, от голода. Подобную смерть тоже можно было назвать естественной, но если бы они хотя бы иногда ели, то, скорее всего, были бы живы.
   — А теперь чертовы газетчики, похоже, об этом пронюхали. Попомни мои слова, хлопот не оберешься. Я вчера говорил с Дэйвом Моррисом — знаешь Дэйва? Дежурный инспектор в диспетчерской, раньше работал в дорожной полиции.
   Я кивнула, лишь бы не выслушивать детальный доклад о карьере Дэйва Морриса.
   — Он говорит, что им поступает куча звонков от соседей, спасибо прессе. Каждые пять минут: «Мы давно не видели старушку из соседнего дома» или «Какой-то странный запах, будто кто-то умер». На всякий случай они посылают патрули, но это уже начинает их раздражать.
   Я улыбнулась в надежде, что он не ждет от меня извинений. Можно подумать, я во всем виновата лишь потому, что обратила на проблему внимание.
   На этот раз день выдался солнечный. Я закончила сравнительный анализ и переслала копии Энди Фросту, Биллу, Триггеру и всем прочим заинтересованным лицам, — может, хоть кто-то за них возьмется. На самом деле в отчете было не так уж много данных сверх того, что я уже откопала; графики выглядели впечатляюще, но мои рекомендации и требования к информации оказались вдвое длиннее основной части отчета.