Страница:
На этой неделе будет год, как нам сказали о смерти Дженис. Возможно, именно поэтому в последнее время я так часто о ней вспоминаю. Погода и желтеющие листья напоминают о разложении и гниющем трупе, постепенно превращающемся в жидкость, — трупе, который никто не замечает. Жаль, что я не уделял ей больше внимания. В Дженис было столько красоты, а я ее бездарно упустил.
Но с другой стороны, это всего лишь новый повод для беспокойства вроде той мерзкой бабы из дома престарелых. Она опять позвонила сегодня вечером, когда я собирался в спортзал, и, ожидая услышать Вона, я ответил, даже не взглянув на экран телефона.
— Мистер Фридленд?
Я тут же понял, что это она. Она произносит мою фамилию с ударением на второй слог, в отличие от всех прочих. Фрид Ленд. Не поправляю я ее лишь потому, что, возможно, она точно так же обращается к моей матери. Подумав об этом и, естественно, о том, что мать не может выразить своего возмущения, я слегка развеселился.
— Да, слушаю, — ответил я, притворившись, будто ничего не заметил.
— Мистер Фрид Ленд, это заведующая из «Лиственниц».
— Да, — повторил я.
— С вашей матерью все в порядке, беспокоиться не о чем.
— Хорошо, — сказал я.
— Однако она страшно по вас скучает.
«Сомневаюсь», — подумал я.
— В самом деле? Вы уверены, что она вообще понимает, где она?
— Иногда да. У нее бывают просветления. И в такие моменты ей, похоже, остро недостает вас. Вы так долго ее не навещали, мистер Фрид Ленд.
— Я был очень занят, — ответил я. — Работы невпроворот.
— А по выходным?
— Послушайте, я постараюсь подъехать в воскресенье. А теперь прошу меня простить, дела.
— Конечно-конечно. До встречи.
Чертова баба, испортила своей болтовней интересный вечер. В любом случае какой мне смысл ехать навещать мать? Шансы, что в те полчаса, что я там пробуду, у нее наступит «просветление», ничтожны. А если даже и так, не могу представить, о чем мы будем говорить после столь долгой разлуки. И все-таки подумаю насчет воскресенья, лишь бы эта баба перестала донимать своими звонками.
Теперь она звонит реже. В прошлом году, когда инсульт превратил мать в беспомощное существо, дом престарелых был только рад ее принять. Я быстро нашел лазейку в законе о медицинском обеспечении, и ее содержание полностью оплачивалось. Похоже, представителей учреждения это не особо обрадовало, хотя я так и не понял почему — ведь они получали те же деньги, к тому же из более надежного неиссякаемого источника. Я подозревал, что они старались поддерживать со мной контакт, чтобы вытянуть больше денег на дополнительные услуги, которых финансирование не покрывало. Что толку от персонального телевизора, если есть такой же в комнате отдыха, который мать вполне может смотреть, появись у нее желание? Зачем ей туфли, если она никогда и шагу не сделает за дверь?
Однажды я попытался все это объяснить, но тон заведующей стал чересчур резким. После этого разговора — в завершение которого она сказала что-то насчет того, что мне следует хоть иногда навещать мать, причем с весьма неуместным сарказмом, — я перестал брать трубку, если на дисплее телефона высвечивался номер дома престарелых. Ей даже не приходило в голову оставить сообщение.
Я действительно готов навестить мать. Собственно, я вовсе не против съездить за город в солнечный выходной, купить по пути шоколада, а потом съесть его в комнате матери, поскольку сама она его съесть не может, — но я сатанею, если какая-то высохшая старуха указывает мне, когда именно следует мне это сделать.
Точно так же я терпеть не могу, когда кто-то указывает, что мне делать.
Так или иначе, у меня на эти выходные свои планы, и, вероятно, я буду основательно занят. Слишком многим моим исследовательским проектам предстоит дать плоды — восхитительные трансформации, которые никак нельзя пропустить.
Ноэль
Аннабель
Колин
Но с другой стороны, это всего лишь новый повод для беспокойства вроде той мерзкой бабы из дома престарелых. Она опять позвонила сегодня вечером, когда я собирался в спортзал, и, ожидая услышать Вона, я ответил, даже не взглянув на экран телефона.
— Мистер Фридленд?
Я тут же понял, что это она. Она произносит мою фамилию с ударением на второй слог, в отличие от всех прочих. Фрид Ленд. Не поправляю я ее лишь потому, что, возможно, она точно так же обращается к моей матери. Подумав об этом и, естественно, о том, что мать не может выразить своего возмущения, я слегка развеселился.
— Да, слушаю, — ответил я, притворившись, будто ничего не заметил.
— Мистер Фрид Ленд, это заведующая из «Лиственниц».
— Да, — повторил я.
— С вашей матерью все в порядке, беспокоиться не о чем.
— Хорошо, — сказал я.
— Однако она страшно по вас скучает.
«Сомневаюсь», — подумал я.
— В самом деле? Вы уверены, что она вообще понимает, где она?
— Иногда да. У нее бывают просветления. И в такие моменты ей, похоже, остро недостает вас. Вы так долго ее не навещали, мистер Фрид Ленд.
— Я был очень занят, — ответил я. — Работы невпроворот.
— А по выходным?
— Послушайте, я постараюсь подъехать в воскресенье. А теперь прошу меня простить, дела.
— Конечно-конечно. До встречи.
Чертова баба, испортила своей болтовней интересный вечер. В любом случае какой мне смысл ехать навещать мать? Шансы, что в те полчаса, что я там пробуду, у нее наступит «просветление», ничтожны. А если даже и так, не могу представить, о чем мы будем говорить после столь долгой разлуки. И все-таки подумаю насчет воскресенья, лишь бы эта баба перестала донимать своими звонками.
Теперь она звонит реже. В прошлом году, когда инсульт превратил мать в беспомощное существо, дом престарелых был только рад ее принять. Я быстро нашел лазейку в законе о медицинском обеспечении, и ее содержание полностью оплачивалось. Похоже, представителей учреждения это не особо обрадовало, хотя я так и не понял почему — ведь они получали те же деньги, к тому же из более надежного неиссякаемого источника. Я подозревал, что они старались поддерживать со мной контакт, чтобы вытянуть больше денег на дополнительные услуги, которых финансирование не покрывало. Что толку от персонального телевизора, если есть такой же в комнате отдыха, который мать вполне может смотреть, появись у нее желание? Зачем ей туфли, если она никогда и шагу не сделает за дверь?
Однажды я попытался все это объяснить, но тон заведующей стал чересчур резким. После этого разговора — в завершение которого она сказала что-то насчет того, что мне следует хоть иногда навещать мать, причем с весьма неуместным сарказмом, — я перестал брать трубку, если на дисплее телефона высвечивался номер дома престарелых. Ей даже не приходило в голову оставить сообщение.
Я действительно готов навестить мать. Собственно, я вовсе не против съездить за город в солнечный выходной, купить по пути шоколада, а потом съесть его в комнате матери, поскольку сама она его съесть не может, — но я сатанею, если какая-то высохшая старуха указывает мне, когда именно следует мне это сделать.
Точно так же я терпеть не могу, когда кто-то указывает, что мне делать.
Так или иначе, у меня на эти выходные свои планы, и, вероятно, я буду основательно занят. Слишком многим моим исследовательским проектам предстоит дать плоды — восхитительные трансформации, которые никак нельзя пропустить.
«Брайарстоун кроникл»
Август
Смерть пианиста — «трагическая потеря»
Тело бывшего концертного пианиста Ноэля Гардинера было найдено в прошлое воскресенье в доме в Кэтсвуде, где он жил со своим партнером, вокалистом Ларри Скоттом. По словам источников в полиции, предполагается, что тело мистера Гардинера пролежало в доме «некоторое время».
О смерти мистера Скотта от сердечного приступа в возрасте 59 лет сообщалось в «Кроникл» в мае. Друзья пары вчера сказали, что после тяжелой утраты мистер Гардинер был крайне подавлен.
«Мы пытались его подбодрить, — говорит один из друзей, пожелавший остаться неизвестным. — Но он страшно тосковал по Ларри. Они всегда были вместе».
Ноэль Гардинер был талантливым музыкантом, выступавшим с оркестрами по всему миру. После объявления о его смерти пришли многочисленные соболезнования, и возле дома на Лентон-лейн появилось несколько букетов.
Некролог: с. 46.
Ноэль
Впервые его увидев, я понял — это он. Понял именно так, как все мне предрекали, хотя никогда не верил в настоящую любовь и смеялся над теми, кто верил.
Он пел тенором в хоре, а меня в последнюю минуту поставили на замену какой-то старухи, отказавшейся играть. Должен сказать, в тот вечер я вложил в исполнение всю свою душу. Я лишь изредка осмеливался на него взглянуть и впитывал его, словно вино, растекавшееся по моим жилам, подобно первому в жизни глотку алкоголя. Мне не хватило смелости заговорить с ним после концерта, но, к счастью, он заметил, что я на него смотрю, и подошел спросить, где лучшее место в городе, чтобы пропустить стаканчик на ночь.
Я повел его в «Черного быка», зная, что никого из знакомых там не будет, — я не хотел ни с кем его делить. Я хотел оставить его себе. Если его и удивил паб — честно говоря, довольно мрачный, — то он не подал виду. Он купил бутылку дешевого вина на двоих, а когда мы ее допили, нам разрешили взять еще одну, хотя заведение почти закрывалось. Мы разговаривали и сплетничали, склонившись друг к другу, словно были знакомы всю жизнь, а не один короткий вечер. Когда он провожал меня домой, я вдруг испугался, что неправильно оценил ситуацию, что это лишь очередная мимолетная встреча, которая закончится физической близостью, и ничем больше, — а может, и этого не будет. Он был старше меня, симпатичный, умный, и я не думал, что мне могло так повезти.
Но я ошибся. Я стал самым счастливым парнем в мире.
С тех пор мы не расставались. Каждый день, на любом выступлении мы либо работали вместе, либо кто-то из нас отменял все прочие представления, чтобы быть среди публики. Мы просто не могли вынести разлуки большей чем в несколько часов. Его голос завораживал меня, его пение придавало мне сил. Он часами слушал мою игру и, даже когда я считал, что занимался достаточно, заставлял меня продолжать, сидя в кресле позади, прикрыв глаза и полностью погрузившись в музыку.
Вряд ли кто-то по-настоящему понимал, насколько глубоки наши отношения. У нас обоих водились друзья и, конечно, родственники — у него более любящие и отзывчивые, чем у меня, — но то, что было между нами, походило на монолитный камень в сравнении с переменчивыми песчинками всех прочих связей, которые то появлялись, то исчезали из нашей жизни.
Я нашел его на полу. Он лежал там уже давно, хотя я лишь выскочил из дому купить чего-нибудь вкусного на ужин.
Вызвав «скорую» и дожидаясь ее приезда, я постарался сделать все, что мог, — колотил по груди, пытался вдохнуть жизнь через его холодные губы. Но я уже понимал, что все тщетно, — он умер. Свет в его глазах угас.
С тех пор как он меня покинул, прошло три месяца, но я их не помнил. Время теперь не имело никакого смысла, никакого значения. Я не мог играть, даже не пытался. Я не мог слушать музыку, не мог смотреть на небо, не мог гулять на свежем воздухе — ибо без него все потеряло смысл. Оставалось только ждать.
Он пел тенором в хоре, а меня в последнюю минуту поставили на замену какой-то старухи, отказавшейся играть. Должен сказать, в тот вечер я вложил в исполнение всю свою душу. Я лишь изредка осмеливался на него взглянуть и впитывал его, словно вино, растекавшееся по моим жилам, подобно первому в жизни глотку алкоголя. Мне не хватило смелости заговорить с ним после концерта, но, к счастью, он заметил, что я на него смотрю, и подошел спросить, где лучшее место в городе, чтобы пропустить стаканчик на ночь.
Я повел его в «Черного быка», зная, что никого из знакомых там не будет, — я не хотел ни с кем его делить. Я хотел оставить его себе. Если его и удивил паб — честно говоря, довольно мрачный, — то он не подал виду. Он купил бутылку дешевого вина на двоих, а когда мы ее допили, нам разрешили взять еще одну, хотя заведение почти закрывалось. Мы разговаривали и сплетничали, склонившись друг к другу, словно были знакомы всю жизнь, а не один короткий вечер. Когда он провожал меня домой, я вдруг испугался, что неправильно оценил ситуацию, что это лишь очередная мимолетная встреча, которая закончится физической близостью, и ничем больше, — а может, и этого не будет. Он был старше меня, симпатичный, умный, и я не думал, что мне могло так повезти.
Но я ошибся. Я стал самым счастливым парнем в мире.
С тех пор мы не расставались. Каждый день, на любом выступлении мы либо работали вместе, либо кто-то из нас отменял все прочие представления, чтобы быть среди публики. Мы просто не могли вынести разлуки большей чем в несколько часов. Его голос завораживал меня, его пение придавало мне сил. Он часами слушал мою игру и, даже когда я считал, что занимался достаточно, заставлял меня продолжать, сидя в кресле позади, прикрыв глаза и полностью погрузившись в музыку.
Вряд ли кто-то по-настоящему понимал, насколько глубоки наши отношения. У нас обоих водились друзья и, конечно, родственники — у него более любящие и отзывчивые, чем у меня, — но то, что было между нами, походило на монолитный камень в сравнении с переменчивыми песчинками всех прочих связей, которые то появлялись, то исчезали из нашей жизни.
Я нашел его на полу. Он лежал там уже давно, хотя я лишь выскочил из дому купить чего-нибудь вкусного на ужин.
Вызвав «скорую» и дожидаясь ее приезда, я постарался сделать все, что мог, — колотил по груди, пытался вдохнуть жизнь через его холодные губы. Но я уже понимал, что все тщетно, — он умер. Свет в его глазах угас.
С тех пор как он меня покинул, прошло три месяца, но я их не помнил. Время теперь не имело никакого смысла, никакого значения. Я не мог играть, даже не пытался. Я не мог слушать музыку, не мог смотреть на небо, не мог гулять на свежем воздухе — ибо без него все потеряло смысл. Оставалось только ждать.
Аннабель
В среду я пошла на оперативное совещание вместе с Кейт, хотя была ее очередь. Обычно ей как-то удавалось отделаться, но на сей раз она проявила удивительный энтузиазм. Она настраивала презентацию на компьютере, стоя ко мне спиной и всем видом демонстрируя, что считает меня круглой дурой и готова насладиться предстоящим шоу.
Детектив-инспектор Эндрю Фрост, которому оставалось два года до пенсии, один из любимых моих коллег, вошел последним.
— Доброе утро, Аннабель. Доброе утро, Кейт. Сегодня у нас два аналитика по цене одного?
— Доброе утро, сэр, — сказала я, с облегчением поняв, что ведет совещание Фрости.
Другие детективы имели склонность задавать множество вопросов, даже совершенно бессмысленных. Казалось, будто они постоянно пытаются нас на чем-то поймать, стараясь выглядеть умнее за наш счет.
Все расселись вокруг стола — полицейские в форме по одну сторону, штатские по другую. Детектив-инспектор во главе стола, детектив-констебль Эллен Трейнор, детектив-констебль Аманда Шпиц и детектив-констебль Брайан Джонс, известный также как Шегги. Я как-то раз спросила Триггера, как Джонс получил это прозвище, если у него нет ни бородки, ни пса по кличке Скуби, и оказалось, что у него есть привычка постоянно попадать впросак, а как-то раз он ответил на некое обвинение фразой: «Это не я». Прозвище пристало еще десять лет назад, и от констебля я многого не ожидала. По нашу сторону стола сидели Джо из отдела информации, который должен был вести протокол, женщина из социальной службы, чье имя я постоянно забываю, на этот раз с пожилым мужчиной в шерстяной кофте, Кэрол и мы.
Кейт выступила первой, а затем началась бесконечная дискуссия обо всех текущих делах и о том, как с ними справляются, сколько еще осталось финансов и насколько эффективно управление рисками.
Я старалась не волноваться, но вдруг забеспокоилась о том, что собиралась сказать.
— Итак, есть предложения по части снабжения? Нет? Что ж, ладно. Есть еще вопросы?
Я вскинула руку, опередив тех, кто собирался спросить об увеличении платы за переработку.
— Да, сэр.
— Аннабель?
— Я исследовала необъяснимые смерти, после которых трупы какое-то время оставались ненайденными. Похоже, число подобных случаев в этом году необычно велико. Я составила график…
Кейт послушно переключилась с оперативной презентации на составленный мною график, на котором виднелся громадный пик.
— Следует отметить, что пик показывает текущее состояние на девять месяцев с начала года, в то время как данные по всем другим годам полные. Если средний уровень в этом году сохранится, можно ожидать, что число жертв превысит тридцать. Как видите, раньше их не бывало больше одиннадцати.
Я тревожно обвела взглядом стол. Все сидели с каменными лицами, глядя на мой график. Наконец заговорила Мэнди Шпиц:
— Прошу прощения, Аннабель, мне не вполне ясно — это убийства?
— Нет, — ответила я. — Это люди, которые умерли в собственных домах и которых долго не находили.
Мне показалось, будто кто-то фыркнул — вероятно, Кэрол. Другой что-то прошептал. Я почувствовала, как жар приливает к щекам.
Фрости откашлялся:
— Есть какие-нибудь соображения, почему их так много? Их что-либо связывает?
— Что ж, — сказала я, кивая Кейт, — следующий слайд отражает ряд интересных моментов…
То были лишь основные пункты — чтобы привлечь внимание.
— В этом году наблюдается необычно большой разброс возрастов. Младшей был всего двадцать один год — Рашель Хадсон, наверняка вы все ее помните, — а старшей за девяносто. Но есть и за тридцать, сорок, пятьдесят и шестьдесят. В прошлые годы в подобных обстоятельствах нашли лишь двух человек моложе шестидесяти. Один, вероятно, умер от передозировки наркотиков, а второй предположительно покончил с собой. Но в этом году ни у кого, за исключением одного, не наблюдалось видимых причин смерти.
— Хотите сказать, тела настолько разложились, что причину смерти определить невозможно? — спросил мужчина в шерстяной кофте глубоким и звучным голосом, словно исходившим из обширной пещеры.
— Да, отчасти, — ответила я, почувствовав интерес к моей теме, — но большинство тел было найдено в самой обыденной обстановке — лежащими на кровати или сидящими в кресле. В прошлые годы разложившиеся трупы находили, к примеру, под самодельной петлей или под водой в ванне. В некоторых отчетах о происшествиях не упоминается о местоположении тела, но даже при всем при этом вряд ли среди них найдется много таких, о которых можно сказать нечто большее, чем то, что они умерли.
— Сэр, я работала с полицией Хэмпшира по делу Рашель Хадсон, — сказала Эллен Трейнор, обращаясь к Фрости. — Кое-что тогда действительно казалось странным. Как будто она решила полностью отгородиться от общества и, похоже, предпочла умереть.
— Предпочла умереть? — переспросил Фрост; все молчали.
— Да. Во всем доме не было ни крошки еды. Умершая лежала на кровати в своей квартире, тело ее сильно разложилось. Коронер не смог определить причину смерти, но предположил, что она умерла от голода.
— Не самый приятный способ покончить с собой, — заметила Мэнди.
— В самом деле. — Эндрю Фрост замолчал, разглядывая слайд.
Мне снова стало не по себе.
— Не уверен, что здесь собралась подходящая публика, — наконец сказал он. — Если бы имелись хоть какие-то основания подозревать преступление…
— Лишь необычный возраст жертв, — ответила я. — И то, что никто их не разыскивал. Порой такое бывает с пожилыми, которые так боятся доживать дни в доме престарелых, что избегают всяческого контакта с окружающим миром, но не с молодежью.
— Это только в нашем городе? — спросила Эллен. — А в других частях страны?
Черт, я совсем забыла про соседний слайд!
— Это тоже интересно. Данные представлены на следующем слайде…
Кейт поняла намек и нажала кнопку.
— График достаточно прост. Как видите, везде вокруг по сравнению с прошлыми годами ничего не изменилось. Какова бы ни была причина этого всплеска, он наблюдается лишь в Брайарстоуне.
Все уставились на картинку. Женщина из социальной службы даже раскрыла рот. Фрости провел рукой по коротко подстриженным седым волосам.
— Я передам это в оперативный отдел, — наконец сказал он. — Посмотрим, вдруг у них появятся какие-то мысли. Аннабель, можете послать мне ваши слайды по электронной почте?
— Да, сэр, — ответила я.
— Если хотите, отправлю прямо сейчас, пока у меня все открыто, — услужливо подсказала Кейт.
— Идешь? — спросил Триггер у Кейт, стоя на пороге в пальто.
Было половина четвертого. Триггер имел личное место на автостоянке, чему был обязан трещине в бедре (что, как ни странно, не мешало долгим прогулкам, которым он посвящал бо́льшую часть выходных и праздников), и Кейт обычно просила подвезти ее до перехватывающей парковки.
— У меня еще есть дела, Триг, — ответила она. — Спасибо. Увидимся завтра.
Я удивленно взглянула на Кейт. Частенько после оперативной презентации она настолько выматывалась, что уходила намного раньше обычного.
— Фрости еще не прислал тебе письмо? — спросила она, когда Триггер ушел.
В управлении наступила тишина, даже громкоговоритель в коридоре молчал уже около часа.
— Прислал, — ответила я.
Письмо пришло с час назад, но я была слишком расстроена и разочарована, чтобы об этом рассказывать.
— И?..
— Они даже смотреть не стали. Мол, им хватает и текущих преступлений.
— Я же тебе говорила.
Толку от ее ответа было мало, но, по крайней мере, она проявила хоть какой-то несвойственный ей интерес.
— Оперативники только и думают, как улучшить показатели в угоду министерству, — возмутилась я. — Борьба с преступностью, раскрываемость и все такое. Если они не могут распутать какое-то дело, то притворяются, будто ничего вообще не случилось, никакого преступления не было. И им совершенно наплевать, что они работают с живыми людьми. Все сводится к статистике и поиску легких путей. Порой это меня с ума сводит.
Полчаса спустя мы вместе поднимались по склону холма к автобусной остановке. Кейт раньше со мной не ходила, даже когда мы направлялись в одну и ту же сторону и в одно и то же время. В четыре часа я выключила компьютер и пошла вымыть чашку. Когда я вернулась, Кейт уже стояла в пальто, и в итоге мы отправились на остановку вместе, будто всегда так и делали.
— Тут ведь еще проблема в том, — сказала я, слегка запыхавшись на подъеме, — что у нас даже жары особой не было, или необычно холодной зимы, или еще чего-нибудь в этом роде.
— Или наводнений, — добавила Кейт, чьи длинные ноги успевали без каких-либо усилий сделать один шаг там, где мне требовалось два.
— И, как я говорила на презентации, далеко не все они были стариками. Той, что нашли в пятницу, было сорок три. А женщину из Хэмпшира помнишь? Которую нашли в Бэйсбери? Всего двадцать один год. А другой — тридцать девять.
— Тебе-то самой сколько? — спросила Кейт.
— Тридцать восемь.
Она усмехнулась — усмешкой женщины, которой еще не было и тридцати и которой казалось, что до сорока еще очень и очень далеко.
— Не могу представить ничего ужаснее, чем умереть в собственном доме и остаться там гнить, — тихо сказала я, проходя мимо автоматических дверей аптеки и наслаждаясь коротким порывом теплого воздуха.
— Ты же все равно будешь мертвая и ничего не узнаешь, — пожала плечами Кейт.
Я прикусила язык.
«Представь, что это вовсе не конец, — хотелось сказать мне. — Представь, что ты смотришь на собственное разлагающееся тело и понимаешь, что вокруг нет никого, кто хотя бы поинтересовался, отчего тебя давно не видать».
— Тебе не кажется, — снова заговорила я, с тоской вдыхая аромат, исходящий из пирожковой на углу, — что окружающие должны были хоть что-то заметить? Особенно в случаях с теми, кто помоложе. У них наверняка были семьи, коллеги, друзья. Даже если они не работали, они должны были регистрироваться на бирже труда или что-то вроде того. Не так-то легко просто взять и исчезнуть.
— Пожалуй. Думаю, если я пропаду на пару дней из «Фейсбука», про меня начнут расспрашивать.
Мы присели на ограждение, дожидаясь автобуса, вернее, Кейт присела и закурила, а я прислонилась к стене с подветренной стороны.
— Хотя, может, и нет, если уйти постепенно, — сказала она несколько минут спустя.
— Уйти откуда? — спросила я.
— Из «Фейсбука». Я про что — если намереваешься оставить общество, ты постепенно перестаешь писать в «Фейсбук», и какое-то время спустя никто даже не заметит, что тебя больше нет. А если заметят… может, оставят сообщение, пошлют письмо, но если ты не станешь отвечать… Собственно, бо́льшая часть этих так называемых друзей вовсе не настоящие, в смысле не близкие. А настоящим можно сказать, что уезжаешь за границу, или у тебя сломался компьютер, или еще что-нибудь. Сколько месяцев пройдет, прежде чем кто-то всерьез заинтересуется, где ты?
— Меня нет в «Фейсбуке», — сказала я, но она меня не слушала.
— И все-таки не вижу смысла придавать этому значение. Двадцать четыре трупа или пятьдесят четыре — в любом случае речь о естественной смерти. Люди каждый день умирают сотнями. Насколько я понимаю, никто из этих разложившихся людей не стал жертвой убийства?
— В одном случае коронеру не удалось определить причину смерти, — покачала головой я, — но в большинстве других считается, что смерть наступила по естественным причинам.
— И ничего их между собой не связывает?
— Ничего, кроме того, что тела всех найденных сильно разложились и что все они жили в Брайарстоуне…
— Что ж, увы, — мы лишь криминальные аналитики и не занимаемся социальными проблемами. Скорее всего, именно так тебе и скажут. И что еще хуже… — Она спрыгнула с ограждения и погасила окурок об урну. — Если они решат, что ты чересчур увлеклась, тебе найдут какую-нибудь другую работу.
— Здо́рово, ничего не скажешь, — усмехнулась я.
Словно чтобы разнообразить нашу беседу, из-за поворота появился мой автобус — точно минута в минуту. Кейт, чья машина была припаркована на другой автостоянке, со стороны Бэйсбери, предстояло подождать чуть дольше.
У моего дома не оказалось ни одного свободного парковочного места. Пришлось оставить автомобиль на главной улице, где жили все местные гопники и наркоманы, и возвращаться пешком, трижды проверив, заперта ли машина и не осталось ли внутри чего интересного или ценного. Вряд ли десятилетний «пежо» кого-то соблазнит, но, к несчастью, из-за базовой конфигурации угнать его было очень легко. Впрочем, если даже его и украдут, мир не перевернется, просто станет чертовски неудобно.
Люси встретила меня в начале улицы, спрыгнув с невысокой изгороди, и до самой двери путалась под ногами, будто ее три недели не кормили. С трудом отыскав в темноте замочную скважину — надо все-таки сменить лампочку, — я открыла дверь и тут же услышала телефонный звонок.
— Алло? — Это была моя мать. — Да, мама, только что вошла. Можно тебе перезвонить?
— Вообще-то, я весь день ждала — думала, на работе ты слишком занята, — но если сейчас ты говорить не можешь…
— Извини, мам, я просто устала.
— Я ненадолго. У тебя есть ручка?
Сев в пальто на диван и положив на колени блокнот, я составила для нее список покупок на завтра. Кошка вертелась у ног, цепляя когтями юбку и колготки; я раз за разом пыталась ее отогнать, пока наконец не сдалась — сунула трубку под ухо и пошла в кухню за кормом.
Приготовив себе омлет к чаю, я посмотрела по телевизору передачу про Африку, а потом пошла принять ванну. Сидя в горячей пенной воде, я вслушивалась в царившую в доме тишину, эхом отражающуюся от стен.
Я попыталась представить, что случилось с Шелли Бертон за месяцы, прошедшие с тех пор, как я видела ее в последний раз. Возможно, уход партнера стал таким ударом, что сначала она перестала интересоваться садом, а потом и жизнью. Возможно, он завел на стороне роман, и это ее раздавило.
За дверями соседнего дома могло происходить что угодно, но я этого не замечала. Я давно не встречала Шелли и, может быть, потому предположила, что она уехала, а дом продали или сдали внаем, — но оказалось, что все это время она жила там.
Внезапно к глазам подступили слезы. Я оплакивала собственное одиночество и всех тех, кто умер в своих домах и постепенно разлагался на кости и слизь, пока не превратился в черное пятно на матрасе или кресле. И на похоронах не было никого, кроме женщины из совета, которая безуспешно искала хоть кого-то, кто их любил.
Если я умру прямо здесь и сейчас, хватится ли меня кто-нибудь? Уж на работе точно заметят. Наверняка мама позвонит в полицию, если не сможет со мной связаться. Кто-нибудь попытается меня проведать — что, если я не отвечу на стук в дверь? Сколько пройдет времени, прежде чем замок взломают? Дни? Недели? И в каком состоянии тогда буду я сама?
За дверью ванной послышалось царапанье. Кошка. Моя поддержка и опора.
Детектив-инспектор Эндрю Фрост, которому оставалось два года до пенсии, один из любимых моих коллег, вошел последним.
— Доброе утро, Аннабель. Доброе утро, Кейт. Сегодня у нас два аналитика по цене одного?
— Доброе утро, сэр, — сказала я, с облегчением поняв, что ведет совещание Фрости.
Другие детективы имели склонность задавать множество вопросов, даже совершенно бессмысленных. Казалось, будто они постоянно пытаются нас на чем-то поймать, стараясь выглядеть умнее за наш счет.
Все расселись вокруг стола — полицейские в форме по одну сторону, штатские по другую. Детектив-инспектор во главе стола, детектив-констебль Эллен Трейнор, детектив-констебль Аманда Шпиц и детектив-констебль Брайан Джонс, известный также как Шегги. Я как-то раз спросила Триггера, как Джонс получил это прозвище, если у него нет ни бородки, ни пса по кличке Скуби, и оказалось, что у него есть привычка постоянно попадать впросак, а как-то раз он ответил на некое обвинение фразой: «Это не я». Прозвище пристало еще десять лет назад, и от констебля я многого не ожидала. По нашу сторону стола сидели Джо из отдела информации, который должен был вести протокол, женщина из социальной службы, чье имя я постоянно забываю, на этот раз с пожилым мужчиной в шерстяной кофте, Кэрол и мы.
Кейт выступила первой, а затем началась бесконечная дискуссия обо всех текущих делах и о том, как с ними справляются, сколько еще осталось финансов и насколько эффективно управление рисками.
Я старалась не волноваться, но вдруг забеспокоилась о том, что собиралась сказать.
— Итак, есть предложения по части снабжения? Нет? Что ж, ладно. Есть еще вопросы?
Я вскинула руку, опередив тех, кто собирался спросить об увеличении платы за переработку.
— Да, сэр.
— Аннабель?
— Я исследовала необъяснимые смерти, после которых трупы какое-то время оставались ненайденными. Похоже, число подобных случаев в этом году необычно велико. Я составила график…
Кейт послушно переключилась с оперативной презентации на составленный мною график, на котором виднелся громадный пик.
— Следует отметить, что пик показывает текущее состояние на девять месяцев с начала года, в то время как данные по всем другим годам полные. Если средний уровень в этом году сохранится, можно ожидать, что число жертв превысит тридцать. Как видите, раньше их не бывало больше одиннадцати.
Я тревожно обвела взглядом стол. Все сидели с каменными лицами, глядя на мой график. Наконец заговорила Мэнди Шпиц:
— Прошу прощения, Аннабель, мне не вполне ясно — это убийства?
— Нет, — ответила я. — Это люди, которые умерли в собственных домах и которых долго не находили.
Мне показалось, будто кто-то фыркнул — вероятно, Кэрол. Другой что-то прошептал. Я почувствовала, как жар приливает к щекам.
Фрости откашлялся:
— Есть какие-нибудь соображения, почему их так много? Их что-либо связывает?
— Что ж, — сказала я, кивая Кейт, — следующий слайд отражает ряд интересных моментов…
То были лишь основные пункты — чтобы привлечь внимание.
— В этом году наблюдается необычно большой разброс возрастов. Младшей был всего двадцать один год — Рашель Хадсон, наверняка вы все ее помните, — а старшей за девяносто. Но есть и за тридцать, сорок, пятьдесят и шестьдесят. В прошлые годы в подобных обстоятельствах нашли лишь двух человек моложе шестидесяти. Один, вероятно, умер от передозировки наркотиков, а второй предположительно покончил с собой. Но в этом году ни у кого, за исключением одного, не наблюдалось видимых причин смерти.
— Хотите сказать, тела настолько разложились, что причину смерти определить невозможно? — спросил мужчина в шерстяной кофте глубоким и звучным голосом, словно исходившим из обширной пещеры.
— Да, отчасти, — ответила я, почувствовав интерес к моей теме, — но большинство тел было найдено в самой обыденной обстановке — лежащими на кровати или сидящими в кресле. В прошлые годы разложившиеся трупы находили, к примеру, под самодельной петлей или под водой в ванне. В некоторых отчетах о происшествиях не упоминается о местоположении тела, но даже при всем при этом вряд ли среди них найдется много таких, о которых можно сказать нечто большее, чем то, что они умерли.
— Сэр, я работала с полицией Хэмпшира по делу Рашель Хадсон, — сказала Эллен Трейнор, обращаясь к Фрости. — Кое-что тогда действительно казалось странным. Как будто она решила полностью отгородиться от общества и, похоже, предпочла умереть.
— Предпочла умереть? — переспросил Фрост; все молчали.
— Да. Во всем доме не было ни крошки еды. Умершая лежала на кровати в своей квартире, тело ее сильно разложилось. Коронер не смог определить причину смерти, но предположил, что она умерла от голода.
— Не самый приятный способ покончить с собой, — заметила Мэнди.
— В самом деле. — Эндрю Фрост замолчал, разглядывая слайд.
Мне снова стало не по себе.
— Не уверен, что здесь собралась подходящая публика, — наконец сказал он. — Если бы имелись хоть какие-то основания подозревать преступление…
— Лишь необычный возраст жертв, — ответила я. — И то, что никто их не разыскивал. Порой такое бывает с пожилыми, которые так боятся доживать дни в доме престарелых, что избегают всяческого контакта с окружающим миром, но не с молодежью.
— Это только в нашем городе? — спросила Эллен. — А в других частях страны?
Черт, я совсем забыла про соседний слайд!
— Это тоже интересно. Данные представлены на следующем слайде…
Кейт поняла намек и нажала кнопку.
— График достаточно прост. Как видите, везде вокруг по сравнению с прошлыми годами ничего не изменилось. Какова бы ни была причина этого всплеска, он наблюдается лишь в Брайарстоуне.
Все уставились на картинку. Женщина из социальной службы даже раскрыла рот. Фрости провел рукой по коротко подстриженным седым волосам.
— Я передам это в оперативный отдел, — наконец сказал он. — Посмотрим, вдруг у них появятся какие-то мысли. Аннабель, можете послать мне ваши слайды по электронной почте?
— Да, сэр, — ответила я.
— Если хотите, отправлю прямо сейчас, пока у меня все открыто, — услужливо подсказала Кейт.
— Идешь? — спросил Триггер у Кейт, стоя на пороге в пальто.
Было половина четвертого. Триггер имел личное место на автостоянке, чему был обязан трещине в бедре (что, как ни странно, не мешало долгим прогулкам, которым он посвящал бо́льшую часть выходных и праздников), и Кейт обычно просила подвезти ее до перехватывающей парковки.
— У меня еще есть дела, Триг, — ответила она. — Спасибо. Увидимся завтра.
Я удивленно взглянула на Кейт. Частенько после оперативной презентации она настолько выматывалась, что уходила намного раньше обычного.
— Фрости еще не прислал тебе письмо? — спросила она, когда Триггер ушел.
В управлении наступила тишина, даже громкоговоритель в коридоре молчал уже около часа.
— Прислал, — ответила я.
Письмо пришло с час назад, но я была слишком расстроена и разочарована, чтобы об этом рассказывать.
— И?..
— Они даже смотреть не стали. Мол, им хватает и текущих преступлений.
— Я же тебе говорила.
Толку от ее ответа было мало, но, по крайней мере, она проявила хоть какой-то несвойственный ей интерес.
— Оперативники только и думают, как улучшить показатели в угоду министерству, — возмутилась я. — Борьба с преступностью, раскрываемость и все такое. Если они не могут распутать какое-то дело, то притворяются, будто ничего вообще не случилось, никакого преступления не было. И им совершенно наплевать, что они работают с живыми людьми. Все сводится к статистике и поиску легких путей. Порой это меня с ума сводит.
Полчаса спустя мы вместе поднимались по склону холма к автобусной остановке. Кейт раньше со мной не ходила, даже когда мы направлялись в одну и ту же сторону и в одно и то же время. В четыре часа я выключила компьютер и пошла вымыть чашку. Когда я вернулась, Кейт уже стояла в пальто, и в итоге мы отправились на остановку вместе, будто всегда так и делали.
— Тут ведь еще проблема в том, — сказала я, слегка запыхавшись на подъеме, — что у нас даже жары особой не было, или необычно холодной зимы, или еще чего-нибудь в этом роде.
— Или наводнений, — добавила Кейт, чьи длинные ноги успевали без каких-либо усилий сделать один шаг там, где мне требовалось два.
— И, как я говорила на презентации, далеко не все они были стариками. Той, что нашли в пятницу, было сорок три. А женщину из Хэмпшира помнишь? Которую нашли в Бэйсбери? Всего двадцать один год. А другой — тридцать девять.
— Тебе-то самой сколько? — спросила Кейт.
— Тридцать восемь.
Она усмехнулась — усмешкой женщины, которой еще не было и тридцати и которой казалось, что до сорока еще очень и очень далеко.
— Не могу представить ничего ужаснее, чем умереть в собственном доме и остаться там гнить, — тихо сказала я, проходя мимо автоматических дверей аптеки и наслаждаясь коротким порывом теплого воздуха.
— Ты же все равно будешь мертвая и ничего не узнаешь, — пожала плечами Кейт.
Я прикусила язык.
«Представь, что это вовсе не конец, — хотелось сказать мне. — Представь, что ты смотришь на собственное разлагающееся тело и понимаешь, что вокруг нет никого, кто хотя бы поинтересовался, отчего тебя давно не видать».
— Тебе не кажется, — снова заговорила я, с тоской вдыхая аромат, исходящий из пирожковой на углу, — что окружающие должны были хоть что-то заметить? Особенно в случаях с теми, кто помоложе. У них наверняка были семьи, коллеги, друзья. Даже если они не работали, они должны были регистрироваться на бирже труда или что-то вроде того. Не так-то легко просто взять и исчезнуть.
— Пожалуй. Думаю, если я пропаду на пару дней из «Фейсбука», про меня начнут расспрашивать.
Мы присели на ограждение, дожидаясь автобуса, вернее, Кейт присела и закурила, а я прислонилась к стене с подветренной стороны.
— Хотя, может, и нет, если уйти постепенно, — сказала она несколько минут спустя.
— Уйти откуда? — спросила я.
— Из «Фейсбука». Я про что — если намереваешься оставить общество, ты постепенно перестаешь писать в «Фейсбук», и какое-то время спустя никто даже не заметит, что тебя больше нет. А если заметят… может, оставят сообщение, пошлют письмо, но если ты не станешь отвечать… Собственно, бо́льшая часть этих так называемых друзей вовсе не настоящие, в смысле не близкие. А настоящим можно сказать, что уезжаешь за границу, или у тебя сломался компьютер, или еще что-нибудь. Сколько месяцев пройдет, прежде чем кто-то всерьез заинтересуется, где ты?
— Меня нет в «Фейсбуке», — сказала я, но она меня не слушала.
— И все-таки не вижу смысла придавать этому значение. Двадцать четыре трупа или пятьдесят четыре — в любом случае речь о естественной смерти. Люди каждый день умирают сотнями. Насколько я понимаю, никто из этих разложившихся людей не стал жертвой убийства?
— В одном случае коронеру не удалось определить причину смерти, — покачала головой я, — но в большинстве других считается, что смерть наступила по естественным причинам.
— И ничего их между собой не связывает?
— Ничего, кроме того, что тела всех найденных сильно разложились и что все они жили в Брайарстоуне…
— Что ж, увы, — мы лишь криминальные аналитики и не занимаемся социальными проблемами. Скорее всего, именно так тебе и скажут. И что еще хуже… — Она спрыгнула с ограждения и погасила окурок об урну. — Если они решат, что ты чересчур увлеклась, тебе найдут какую-нибудь другую работу.
— Здо́рово, ничего не скажешь, — усмехнулась я.
Словно чтобы разнообразить нашу беседу, из-за поворота появился мой автобус — точно минута в минуту. Кейт, чья машина была припаркована на другой автостоянке, со стороны Бэйсбери, предстояло подождать чуть дольше.
У моего дома не оказалось ни одного свободного парковочного места. Пришлось оставить автомобиль на главной улице, где жили все местные гопники и наркоманы, и возвращаться пешком, трижды проверив, заперта ли машина и не осталось ли внутри чего интересного или ценного. Вряд ли десятилетний «пежо» кого-то соблазнит, но, к несчастью, из-за базовой конфигурации угнать его было очень легко. Впрочем, если даже его и украдут, мир не перевернется, просто станет чертовски неудобно.
Люси встретила меня в начале улицы, спрыгнув с невысокой изгороди, и до самой двери путалась под ногами, будто ее три недели не кормили. С трудом отыскав в темноте замочную скважину — надо все-таки сменить лампочку, — я открыла дверь и тут же услышала телефонный звонок.
— Алло? — Это была моя мать. — Да, мама, только что вошла. Можно тебе перезвонить?
— Вообще-то, я весь день ждала — думала, на работе ты слишком занята, — но если сейчас ты говорить не можешь…
— Извини, мам, я просто устала.
— Я ненадолго. У тебя есть ручка?
Сев в пальто на диван и положив на колени блокнот, я составила для нее список покупок на завтра. Кошка вертелась у ног, цепляя когтями юбку и колготки; я раз за разом пыталась ее отогнать, пока наконец не сдалась — сунула трубку под ухо и пошла в кухню за кормом.
Приготовив себе омлет к чаю, я посмотрела по телевизору передачу про Африку, а потом пошла принять ванну. Сидя в горячей пенной воде, я вслушивалась в царившую в доме тишину, эхом отражающуюся от стен.
Я попыталась представить, что случилось с Шелли Бертон за месяцы, прошедшие с тех пор, как я видела ее в последний раз. Возможно, уход партнера стал таким ударом, что сначала она перестала интересоваться садом, а потом и жизнью. Возможно, он завел на стороне роман, и это ее раздавило.
За дверями соседнего дома могло происходить что угодно, но я этого не замечала. Я давно не встречала Шелли и, может быть, потому предположила, что она уехала, а дом продали или сдали внаем, — но оказалось, что все это время она жила там.
Внезапно к глазам подступили слезы. Я оплакивала собственное одиночество и всех тех, кто умер в своих домах и постепенно разлагался на кости и слизь, пока не превратился в черное пятно на матрасе или кресле. И на похоронах не было никого, кроме женщины из совета, которая безуспешно искала хоть кого-то, кто их любил.
Если я умру прямо здесь и сейчас, хватится ли меня кто-нибудь? Уж на работе точно заметят. Наверняка мама позвонит в полицию, если не сможет со мной связаться. Кто-нибудь попытается меня проведать — что, если я не отвечу на стук в дверь? Сколько пройдет времени, прежде чем замок взломают? Дни? Недели? И в каком состоянии тогда буду я сама?
За дверью ванной послышалось царапанье. Кошка. Моя поддержка и опора.
Колин
Сегодня на работе я увидел, что Марта разговаривает с Кэтрин, нашей временной сотрудницей. Первые пару недель я почти ее не замечал, а потом она улыбнулась мне в лифте, и я вдруг стал обращать на нее внимание каждый раз, когда она появлялась в комнате.
Похоже, она датчанка, хотя никакого акцента не заметно. Когда ее нет, все о ней только и говорят, так же как наверняка говорят обо мне, стоит лишь выйти. Терпеть не могу мелочность и зловредность коллег, их манеру притворяться друзьями, буквально терзать добычу в клочья в ее отсутствие.
Они и меня пытались вовлечь в разговоры, спрашивая моего мнения, но потом поняли, что я не испытываю никакого желания играть в их детские игры. Я здесь для того, чтобы работать, а не общаться.
Собственно, я здесь потому, что меня это устраивает. Каждый месяц я получаю определенную сумму, не прилагая особых умственных усилий. Как правило, я выполняю свои обязанности к половине одиннадцатого утра, а потом сижу за компьютером, занимаясь по учебе или что-нибудь исследуя. Искать лишнюю работу нет никакого смысла, от меня станут лишь больше требовать. Я просто делаю то, что положено, причем делаю хорошо и даже чуть лучше других, и меня никто не трогает.
Мастурбировать я пока что прекратил — мне самому порой становится противно. Разве что по выходным, да и то если захочется. Как всегда, я полностью себя контролирую.
Вон Брэдсток спросил, не хочу ли я поужинать в субботу вместе с ним и очаровательной Одри.
Сперва я решил, что это помешает моему вечернему дрочилову и порнухе, но потом передумал. Интересно было бы познакомиться с Одри, ведь в последние месяцы я слышал столько интимных подробностей о ее жизни, физических данных и личных качествах… Кстати, в Уэстон-сьюпер-Мэр Вон решил не ехать, и я рассудил, что он поступил вполне разумно. Если уж собрался куда-то с женщиной своей мечты, то наверняка можно найти что-нибудь поэкзотичнее, чем Уэстон-сьюпер-Мэр.
— Примерно в полседьмого устроит? — спросил он.
Как обычно, подумал я.
— Нельзя чуть попозже? Мне в это время нужно кое-куда позвонить.
Похоже, она датчанка, хотя никакого акцента не заметно. Когда ее нет, все о ней только и говорят, так же как наверняка говорят обо мне, стоит лишь выйти. Терпеть не могу мелочность и зловредность коллег, их манеру притворяться друзьями, буквально терзать добычу в клочья в ее отсутствие.
Они и меня пытались вовлечь в разговоры, спрашивая моего мнения, но потом поняли, что я не испытываю никакого желания играть в их детские игры. Я здесь для того, чтобы работать, а не общаться.
Собственно, я здесь потому, что меня это устраивает. Каждый месяц я получаю определенную сумму, не прилагая особых умственных усилий. Как правило, я выполняю свои обязанности к половине одиннадцатого утра, а потом сижу за компьютером, занимаясь по учебе или что-нибудь исследуя. Искать лишнюю работу нет никакого смысла, от меня станут лишь больше требовать. Я просто делаю то, что положено, причем делаю хорошо и даже чуть лучше других, и меня никто не трогает.
Мастурбировать я пока что прекратил — мне самому порой становится противно. Разве что по выходным, да и то если захочется. Как всегда, я полностью себя контролирую.
Вон Брэдсток спросил, не хочу ли я поужинать в субботу вместе с ним и очаровательной Одри.
Сперва я решил, что это помешает моему вечернему дрочилову и порнухе, но потом передумал. Интересно было бы познакомиться с Одри, ведь в последние месяцы я слышал столько интимных подробностей о ее жизни, физических данных и личных качествах… Кстати, в Уэстон-сьюпер-Мэр Вон решил не ехать, и я рассудил, что он поступил вполне разумно. Если уж собрался куда-то с женщиной своей мечты, то наверняка можно найти что-нибудь поэкзотичнее, чем Уэстон-сьюпер-Мэр.
— Примерно в полседьмого устроит? — спросил он.
Как обычно, подумал я.
— Нельзя чуть попозже? Мне в это время нужно кое-куда позвонить.