Страница:
Вероятно, он задремал. Когда же проснулся, над ним стоял Концельманн и нагло ухмылялся.
– Ну? Готово?
Волосы стажера были еще влажные. Теперь он надел голубую рубашку с кантом и потайными пуговицами, прикрытыми планкой.
Йон презирал потайные пуговицы и канты на мужских рубашках. Кроме того, его больно задевала мысль о том, что Молокосос разглядывал его какое-то время, а он этого не замечал. Буркнув что-то невразумительное, он вскочил на ноги. Волейбольная площадка опустела, из открытых окон турбазы слышался гул голосов и стук посуды.
– Юлия сказала, что тебя нужно разбудить к обеду, – сообщил Концельманн. – Завидую тебе. Ты способен спать даже при таком шуме.
– Кто победил? – Йон зашагал к дому, тщательно следя, чтобы все время опережать Концельманна на шаг.
– Мы, разумеется, – ответил стажер. – Юлия напоследок накидала вам горяченьких.
«Да– да, – подумал Йон, – уж, конечно, не ты со своими кантиками и пуговками. Нечего было и ожидать». В столовой стучали ложки по тарелкам, как в тюрьме.
– Жалко, что ты этого не видел, – сказал Концельманн. – Но она сказала, что мы тебя только…
– Ты уже говорил об этом, – нетерпеливо прервал его Йон. – Ладно, все нормально, – добавил он и быстро пересек фойе. Сквозь открытую дверь столовой он увидел Юлию. Лука что-то положил ей на тарелку. Словно почувствовав взгляд Йона, она повернула голову, посмотрела на него и улыбнулась. У Йона перехватило дыхание. Он почему-то вспомнил, как стоял на Эльбском шоссе и никак не мог его перейти. А она была на другой стороне, в красной джинсовой куртке и красных сапожках, локоны развевались на ветру. Как именно в те мгновения он осознал, что она – женщина всей его жизни. Что у него никогда не будет другой, а все прочие женщины были лишь более или менее важными эпизодами. Даже Шарлотта.
– Душ сейчас принимать не обязательно, – сообщил Концельманн. – Сегодня после обеда мы идем всей группой в бассейн. В конце концов, надо экономить воду, – пошутил он.
– Спасибо за приятную информацию. Я этого не знал, – сказал Йон и хлопнул Концельманна по плечу, хотя с большим удовольствием вмазал бы ему по уху. – Между прочим, шикарная рубашка. Новая? В ней ты просто неотразим. – Оставив стажера внизу, он взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, – знай наших! – на случай, если Молокосос смотрел ему вслед.
Когда в комнате он стягивал через голову рубашку, ему неожиданно вспомнилось, как Шарлотта, в день ее смерти, спросила, новый ли у него пуловер. Он так и замер с поднятыми руками, не сняв ее до конца, и с удивлением осознал, что за много дней он впервые подумал о своей жене, когда смотрел на Юлию сквозь дверь столовой. Прошло уже десять недель, почти четверть года. Она утратила для него всякую важность, ее смерть тоже перестала иметь какое-то значение, поблекла, как тот петрушечный лес, что висел в его новой спальне. Пожалуй, еще четверть года, и он окончательно о ней забудет. Так, иногда вспомнит мимолетно, как вспоминает ее отца, кривоногого Пустовку с его кошмарной Труди.
Едва не задохнувшись от внезапного прилива счастья, он швырнул рубашку в угол и поспешил в душевую.
Провести вторую половину дня в бассейне – было мудрым решением. Десятиклассники были довольны и вели себя соответственно. Все с радостью бросились в воду, кроме Тамары – та уткнулась носом в любовный роман. Да еще Тимо и Лука несколько часов играли в карты; Тимо даже не снял с себя майку. Нора Шиндлер блеснула прыжками с трехметровой вышки. Концельманн неуклюже прыгнул в воду и больно ударился животом, но тут же выкрутился и заявил, что он лишь хотел показать, как не нужно делать. Шредер спал. Йон без конца плавал взад-вперед по пятидесятиметровой дорожке, чередуя разные стили и не сводя глаз с Юлии. А она, в гладком купальнике, целиком закрывавшем ее грудь и спину, держалась в основном у края бассейна, болтала ногами в воде и весело смеялась над новой версией игры «Город, страна, река», которую возле нее затеяли несколько девочек. Вместо пунктов «знаки зодиака, профессия и имя» они спрашивали про сорта сигарет, алкоголя, болезни, величину зада и ругательства.
Ужин прошел необычно тихо и мирно. Юлия села рядом с Тамарой, и они обсуждали роман, который читала девочка. Кормили картофельным салатом и колбасками, никто не фыркал.
– Затишье перед бурей, – шепнул Шредер Йону.
Ребятам объявили, что они свободны до восьми часов, но не должны покидать территорию турбазы. Потом дискотека в танцзале, до десяти, и никаких разговоров о ее продлении, ведь на турбазе живут не одни они. Без четверти одиннадцать в комнатах должна стоять абсолютная тишина. Отъезд в Гамбург на следующее утро ровно в девять.
– Рассказать тебе, что наши детки устроили в Праге в последнюю ночь? – спросил Шредер.
– Лучше не надо, – ответил Йон. – Ты знаешь, за кем мы должны следить в первую очередь?
– Лука, Тимо, Нора, Мориц, – заученным тоном отбарабанил Шредер. – Нашу тихую Янину я, между прочим, подозреваю в том, что она нюхает кое-что. Потом, разумеется, вся компания Фрилингауса. И не дам руки на отсечение, что Нико Бегеманн ничего не выкинет.
– Значит, их надо постоянно пересчитывать, – вмешался Концельманн. – Да еще кто-то должен смотреть за дверью. Я имею в виду входную дверь. Я могу незаметно устроиться в вестибюле.
Сразу видно, что для Молокососа это первая поездка с классом.
Когда незадолго до восьми Йон пришел в танцзал, еще ничего не началось. Нора и Мориц бренчали на рояле, Тимо и Лука возились с музыкальной установкой. Юлия сообщила, что не хватает какого-то переходника со штекером. Она опять надела красную юбку, а к ней черный топ с большим вырезом; купальник оставил на ее плечах две широкие светлые полосы. За последние дни Юлия сильно загорела, а кончики ее локонов посветлели.
За ней по пятам ходил Концельманн в своей детской рубашке с кантами; видно, основательно втюрился. Бедный болван. Duo cum faciunt idem, non est idem [36]. Усмехаясь про себя, Йон наблюдал, как он по команде Юлии раздает кулечки с чипсами и арахисом и перетаскивает в угол ящики с напитками. Потом ей захотелось выйти на улицу и выкурить сигарету, и она настойчиво попросила его не ходить за ней. Тогда Концельманн принялся бесцельно слоняться между ребятами, которые приходили маленькими группами, и в конце концов подсел к Йону и Симону Мюнхмейеру. Симон был хорошим учеником и после летних каникул собирался на год поехать по обмену в Болонью. Йон предложил ему взять с собой учебный материал для одиннадцатого класса. Если в Болонье он будет иногда заглядывать в учебники, год для него не пропадет.
– В Болонью? – заинтересовался Концельманн. – Ты установил контакт через фрау Швертфегер?
– Не-е, через программу Международных молодежных обменов. – Симону пришлось кричать; с оглушительной силой загремела музыка, тупой, гремящий рэп. Йон заткнул уши.
Симон зачерпнул горсть чипсов и отвалил с гримасой, то ли извиняющейся, то ли комической, по которой Йон понял, что мальчик охотно поговорил бы с ним подольше. Но не в присутствии Концельманна.
Хорошо еще, что появился Шредер и заставил Тимо уменьшить звук до приемлемой громкости. Тогда Йон убрал руки от ушей.
– С каких пор фрау Швертфегер стала посредницей в поездках по обмену? – Ему не хотелось произносить ее имя при Молокососе.
– Не стала, но могла бы стать, – заметил Концельманн. – Болонья – один из ее любимых городов, она собирается туда на летние каникулы. У нее там живут родственники, в гостях у них когда-то умерла ее мать, от инсульта, внезапно. Представляю, какой это был для Юлии ужас. Вместе поехали отдохнуть и… вот так…
– Ее мать?
Концельманн кивнул:
– Представляешь, каково ей было организовывать перевозку покойной через границу? А ведь тогда все было еще сложней, чем сегодня.
Йон впился в него глазами. В левой брови Концельманна виднелось белое пятнышко не шире шести-семи миллиметров, там росли абсолютно белые волосы. Как он раньше не замечал этого изъяна?
– Ты что, не знал? – В голосе Молокососа звучало торжество.
– Знал, знал. Разумеется, – поспешил ответить Йон. – Пожалуй, возьму что-нибудь попить. – Он встал и хотел пройти к ящикам с напитками, но вдруг замер на месте. Зал уже успел наполниться. Среди танцующих он увидел Нору и Морица; впервые за всю поездку порознь. Они дрыгались словно пара безумцев. И почему они называют танцем свои странные телодвижения? В лучшем случае это пляска святого Витта… Значит, ее матери уже нет в живых… И она собирается в Болонью…
Пышногрудая Людмила Неруда проплыла мимо него с развевающимися волосами.
– Потанцуйте, господин Эверманн! Не притворяйтесь, что устали.
Он резко отвернулся и вышел из зала.
Нашел он ее возле входа. Она сидела на ступеньках с Тамарой Грассман. Обе курили.
– Можно тебя на минутку?
Она похлопала рядом с собой по ступеньке и сказала Тамаре:
– Поговорим попозже, ладно?
– Не здесь, – сумрачно сказал Йон. – Давай отойдем немножко подальше.
– Что-нибудь случилось? – Она встала и сунула в карман юбки сигареты и зажигалку.
Не дожидаясь ее, он направился по усыпанной гравием дорожке вниз, к берегу Везера, мимо двух седовласых велосипедисток – те сидели на лужайке, ели вишни из одного кулька и окинули его ядовитыми взглядами. Он не мог определить, которая из них выглядывала прошлой ночью в коридор и заявила, что вся жизнь – сплошная чрезвычайная ситуация.
Не доходя до бульвара, он остановился. Юлия догнала его.
– Почему я должен узнавать от Концельманна, что ты собираешься в Италию на летние каникулы?
– От Маркуса? – Юлия рассмеялась. – Вот старое трепло! А что? Почему у тебя такое лицо? – Она снова засмеялась, нет, захихикала, почти как «близняшка». Йон заметил, что она возбуждена.
– Давно умерла твоя мать?
– Что?
– Она умерла в Болонье. Почему ты мне лжешь, что она еще жива? Я не понимаю тебя.
Юлия поглядела на него и преувеличенно громко рассмеялась:
– Ах, Благородный олень меня не понимает… Он не понимает, почему я что-то рассказываю маленькому Маркусу.
…Ему не хватало воздуха. Сейчас перед ним стояла не его Юлия; это была обкурившаяся наркотиками молодая, наглая особа, которая сама не знает, что несет…
– Верно, – с трудом проговорил он. – Может, ты мне объяснишь?
Она встала в позу, сунув руки в карманы юбки.
– Ты никогда не вылезаешь из своей оболочки, да? Ты учитель, раз и навсегда?
Раз она в таком состоянии, едва ли имело смысл с ней говорить. Но он должен был избавиться от мучащих его вопросов.
– Я не понимаю, кто заставляет тебя лгать, – сказал он. – Мне ли ты говоришь неправду или этому Молокососу? А твои планы на лето? Ведь еще вчера мы обсуждали, что ты собираешься делать, если закончится твой договор.
– Это вилами по воде писано, поеду ли я вообще в Италию. Мне лишь требовалось выяснить, где я могла бы найти недорогое жилье. Ну как, убедила я тебя?
– Знаешь, меня это обижает, – сказал он. – Я ломаю голову, строю планы, придумываю, как сделать интересной твою жизнь, а ты…
Она положила ладонь ему на грудь:
– Стоп, Йон! Давай не сейчас. И послушай меня внимательно. Идея с Италией пришла мне только что, ясно? Когда Маркус спросил, что я делаю на каникулах. А про мою мать я рассказала ему, потому что… – Она замерла, сильней надавила ладонью и сказала: – Ладно, об этом забудь. Все равно не поймешь.
– Спасибо, – фыркнул Йон. – Необычайно приятно слышать это от тебя. – Перед его глазами снова замаячила торжествующая физиономия Концельманна. – Мы ведь любим друг друга, Юлия. А если люди любят, они не обсуждают важные вещи сначала с какими-то молокососами. Неужели тебе это непонятно?
– Мне не нравится, что ты постоянно называешь Маркуса Молокососом, – заявила она. – Мне это кажется невежливым и некрасивым, понятно? – Она достала из кармана сигареты и зажигалку. – И вообще, по-моему, ты слишком заносчив.
Йон почувствовал, как в том месте на груди, где только что лежала ее рука, что-то задрожало, глубоко под кожей. Он хотел ответить и не смог. Лишь молча смотрел, как она красивыми и точными движениями вытащила из пачки последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку. Дым был светло голубой, он немного повисел над ними в воздухе и растворился. Она смотрела куда-то мимо Йона, сжимая в руке пустую пачку. Наконец ему показалось, что к нему снова вернулась способность владеть голосом.
– Между тобой и Молокососом что-то есть?
Она громко рассмеялась. Потом заявила:
– На такие вопросы я не отвечаю.
– Как знаешь. Но, может, ты все-таки еще раз подумаешь над этим? Может, попытаешься понять меня, встать на мое место? Я не люблю, когда меня водят за нос, и не позволяю этого никому. – С этими словами он повернулся и стал спускаться к реке.
Она за ним не пошла.
39
40
– Ну? Готово?
Волосы стажера были еще влажные. Теперь он надел голубую рубашку с кантом и потайными пуговицами, прикрытыми планкой.
Йон презирал потайные пуговицы и канты на мужских рубашках. Кроме того, его больно задевала мысль о том, что Молокосос разглядывал его какое-то время, а он этого не замечал. Буркнув что-то невразумительное, он вскочил на ноги. Волейбольная площадка опустела, из открытых окон турбазы слышался гул голосов и стук посуды.
– Юлия сказала, что тебя нужно разбудить к обеду, – сообщил Концельманн. – Завидую тебе. Ты способен спать даже при таком шуме.
– Кто победил? – Йон зашагал к дому, тщательно следя, чтобы все время опережать Концельманна на шаг.
– Мы, разумеется, – ответил стажер. – Юлия напоследок накидала вам горяченьких.
«Да– да, – подумал Йон, – уж, конечно, не ты со своими кантиками и пуговками. Нечего было и ожидать». В столовой стучали ложки по тарелкам, как в тюрьме.
– Жалко, что ты этого не видел, – сказал Концельманн. – Но она сказала, что мы тебя только…
– Ты уже говорил об этом, – нетерпеливо прервал его Йон. – Ладно, все нормально, – добавил он и быстро пересек фойе. Сквозь открытую дверь столовой он увидел Юлию. Лука что-то положил ей на тарелку. Словно почувствовав взгляд Йона, она повернула голову, посмотрела на него и улыбнулась. У Йона перехватило дыхание. Он почему-то вспомнил, как стоял на Эльбском шоссе и никак не мог его перейти. А она была на другой стороне, в красной джинсовой куртке и красных сапожках, локоны развевались на ветру. Как именно в те мгновения он осознал, что она – женщина всей его жизни. Что у него никогда не будет другой, а все прочие женщины были лишь более или менее важными эпизодами. Даже Шарлотта.
– Душ сейчас принимать не обязательно, – сообщил Концельманн. – Сегодня после обеда мы идем всей группой в бассейн. В конце концов, надо экономить воду, – пошутил он.
– Спасибо за приятную информацию. Я этого не знал, – сказал Йон и хлопнул Концельманна по плечу, хотя с большим удовольствием вмазал бы ему по уху. – Между прочим, шикарная рубашка. Новая? В ней ты просто неотразим. – Оставив стажера внизу, он взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, – знай наших! – на случай, если Молокосос смотрел ему вслед.
Когда в комнате он стягивал через голову рубашку, ему неожиданно вспомнилось, как Шарлотта, в день ее смерти, спросила, новый ли у него пуловер. Он так и замер с поднятыми руками, не сняв ее до конца, и с удивлением осознал, что за много дней он впервые подумал о своей жене, когда смотрел на Юлию сквозь дверь столовой. Прошло уже десять недель, почти четверть года. Она утратила для него всякую важность, ее смерть тоже перестала иметь какое-то значение, поблекла, как тот петрушечный лес, что висел в его новой спальне. Пожалуй, еще четверть года, и он окончательно о ней забудет. Так, иногда вспомнит мимолетно, как вспоминает ее отца, кривоногого Пустовку с его кошмарной Труди.
Едва не задохнувшись от внезапного прилива счастья, он швырнул рубашку в угол и поспешил в душевую.
Провести вторую половину дня в бассейне – было мудрым решением. Десятиклассники были довольны и вели себя соответственно. Все с радостью бросились в воду, кроме Тамары – та уткнулась носом в любовный роман. Да еще Тимо и Лука несколько часов играли в карты; Тимо даже не снял с себя майку. Нора Шиндлер блеснула прыжками с трехметровой вышки. Концельманн неуклюже прыгнул в воду и больно ударился животом, но тут же выкрутился и заявил, что он лишь хотел показать, как не нужно делать. Шредер спал. Йон без конца плавал взад-вперед по пятидесятиметровой дорожке, чередуя разные стили и не сводя глаз с Юлии. А она, в гладком купальнике, целиком закрывавшем ее грудь и спину, держалась в основном у края бассейна, болтала ногами в воде и весело смеялась над новой версией игры «Город, страна, река», которую возле нее затеяли несколько девочек. Вместо пунктов «знаки зодиака, профессия и имя» они спрашивали про сорта сигарет, алкоголя, болезни, величину зада и ругательства.
Ужин прошел необычно тихо и мирно. Юлия села рядом с Тамарой, и они обсуждали роман, который читала девочка. Кормили картофельным салатом и колбасками, никто не фыркал.
– Затишье перед бурей, – шепнул Шредер Йону.
Ребятам объявили, что они свободны до восьми часов, но не должны покидать территорию турбазы. Потом дискотека в танцзале, до десяти, и никаких разговоров о ее продлении, ведь на турбазе живут не одни они. Без четверти одиннадцать в комнатах должна стоять абсолютная тишина. Отъезд в Гамбург на следующее утро ровно в девять.
– Рассказать тебе, что наши детки устроили в Праге в последнюю ночь? – спросил Шредер.
– Лучше не надо, – ответил Йон. – Ты знаешь, за кем мы должны следить в первую очередь?
– Лука, Тимо, Нора, Мориц, – заученным тоном отбарабанил Шредер. – Нашу тихую Янину я, между прочим, подозреваю в том, что она нюхает кое-что. Потом, разумеется, вся компания Фрилингауса. И не дам руки на отсечение, что Нико Бегеманн ничего не выкинет.
– Значит, их надо постоянно пересчитывать, – вмешался Концельманн. – Да еще кто-то должен смотреть за дверью. Я имею в виду входную дверь. Я могу незаметно устроиться в вестибюле.
Сразу видно, что для Молокососа это первая поездка с классом.
Когда незадолго до восьми Йон пришел в танцзал, еще ничего не началось. Нора и Мориц бренчали на рояле, Тимо и Лука возились с музыкальной установкой. Юлия сообщила, что не хватает какого-то переходника со штекером. Она опять надела красную юбку, а к ней черный топ с большим вырезом; купальник оставил на ее плечах две широкие светлые полосы. За последние дни Юлия сильно загорела, а кончики ее локонов посветлели.
За ней по пятам ходил Концельманн в своей детской рубашке с кантами; видно, основательно втюрился. Бедный болван. Duo cum faciunt idem, non est idem [36]. Усмехаясь про себя, Йон наблюдал, как он по команде Юлии раздает кулечки с чипсами и арахисом и перетаскивает в угол ящики с напитками. Потом ей захотелось выйти на улицу и выкурить сигарету, и она настойчиво попросила его не ходить за ней. Тогда Концельманн принялся бесцельно слоняться между ребятами, которые приходили маленькими группами, и в конце концов подсел к Йону и Симону Мюнхмейеру. Симон был хорошим учеником и после летних каникул собирался на год поехать по обмену в Болонью. Йон предложил ему взять с собой учебный материал для одиннадцатого класса. Если в Болонье он будет иногда заглядывать в учебники, год для него не пропадет.
– В Болонью? – заинтересовался Концельманн. – Ты установил контакт через фрау Швертфегер?
– Не-е, через программу Международных молодежных обменов. – Симону пришлось кричать; с оглушительной силой загремела музыка, тупой, гремящий рэп. Йон заткнул уши.
Симон зачерпнул горсть чипсов и отвалил с гримасой, то ли извиняющейся, то ли комической, по которой Йон понял, что мальчик охотно поговорил бы с ним подольше. Но не в присутствии Концельманна.
Хорошо еще, что появился Шредер и заставил Тимо уменьшить звук до приемлемой громкости. Тогда Йон убрал руки от ушей.
– С каких пор фрау Швертфегер стала посредницей в поездках по обмену? – Ему не хотелось произносить ее имя при Молокососе.
– Не стала, но могла бы стать, – заметил Концельманн. – Болонья – один из ее любимых городов, она собирается туда на летние каникулы. У нее там живут родственники, в гостях у них когда-то умерла ее мать, от инсульта, внезапно. Представляю, какой это был для Юлии ужас. Вместе поехали отдохнуть и… вот так…
– Ее мать?
Концельманн кивнул:
– Представляешь, каково ей было организовывать перевозку покойной через границу? А ведь тогда все было еще сложней, чем сегодня.
Йон впился в него глазами. В левой брови Концельманна виднелось белое пятнышко не шире шести-семи миллиметров, там росли абсолютно белые волосы. Как он раньше не замечал этого изъяна?
– Ты что, не знал? – В голосе Молокососа звучало торжество.
– Знал, знал. Разумеется, – поспешил ответить Йон. – Пожалуй, возьму что-нибудь попить. – Он встал и хотел пройти к ящикам с напитками, но вдруг замер на месте. Зал уже успел наполниться. Среди танцующих он увидел Нору и Морица; впервые за всю поездку порознь. Они дрыгались словно пара безумцев. И почему они называют танцем свои странные телодвижения? В лучшем случае это пляска святого Витта… Значит, ее матери уже нет в живых… И она собирается в Болонью…
Пышногрудая Людмила Неруда проплыла мимо него с развевающимися волосами.
– Потанцуйте, господин Эверманн! Не притворяйтесь, что устали.
Он резко отвернулся и вышел из зала.
Нашел он ее возле входа. Она сидела на ступеньках с Тамарой Грассман. Обе курили.
– Можно тебя на минутку?
Она похлопала рядом с собой по ступеньке и сказала Тамаре:
– Поговорим попозже, ладно?
– Не здесь, – сумрачно сказал Йон. – Давай отойдем немножко подальше.
– Что-нибудь случилось? – Она встала и сунула в карман юбки сигареты и зажигалку.
Не дожидаясь ее, он направился по усыпанной гравием дорожке вниз, к берегу Везера, мимо двух седовласых велосипедисток – те сидели на лужайке, ели вишни из одного кулька и окинули его ядовитыми взглядами. Он не мог определить, которая из них выглядывала прошлой ночью в коридор и заявила, что вся жизнь – сплошная чрезвычайная ситуация.
Не доходя до бульвара, он остановился. Юлия догнала его.
– Почему я должен узнавать от Концельманна, что ты собираешься в Италию на летние каникулы?
– От Маркуса? – Юлия рассмеялась. – Вот старое трепло! А что? Почему у тебя такое лицо? – Она снова засмеялась, нет, захихикала, почти как «близняшка». Йон заметил, что она возбуждена.
– Давно умерла твоя мать?
– Что?
– Она умерла в Болонье. Почему ты мне лжешь, что она еще жива? Я не понимаю тебя.
Юлия поглядела на него и преувеличенно громко рассмеялась:
– Ах, Благородный олень меня не понимает… Он не понимает, почему я что-то рассказываю маленькому Маркусу.
…Ему не хватало воздуха. Сейчас перед ним стояла не его Юлия; это была обкурившаяся наркотиками молодая, наглая особа, которая сама не знает, что несет…
– Верно, – с трудом проговорил он. – Может, ты мне объяснишь?
Она встала в позу, сунув руки в карманы юбки.
– Ты никогда не вылезаешь из своей оболочки, да? Ты учитель, раз и навсегда?
Раз она в таком состоянии, едва ли имело смысл с ней говорить. Но он должен был избавиться от мучащих его вопросов.
– Я не понимаю, кто заставляет тебя лгать, – сказал он. – Мне ли ты говоришь неправду или этому Молокососу? А твои планы на лето? Ведь еще вчера мы обсуждали, что ты собираешься делать, если закончится твой договор.
– Это вилами по воде писано, поеду ли я вообще в Италию. Мне лишь требовалось выяснить, где я могла бы найти недорогое жилье. Ну как, убедила я тебя?
– Знаешь, меня это обижает, – сказал он. – Я ломаю голову, строю планы, придумываю, как сделать интересной твою жизнь, а ты…
Она положила ладонь ему на грудь:
– Стоп, Йон! Давай не сейчас. И послушай меня внимательно. Идея с Италией пришла мне только что, ясно? Когда Маркус спросил, что я делаю на каникулах. А про мою мать я рассказала ему, потому что… – Она замерла, сильней надавила ладонью и сказала: – Ладно, об этом забудь. Все равно не поймешь.
– Спасибо, – фыркнул Йон. – Необычайно приятно слышать это от тебя. – Перед его глазами снова замаячила торжествующая физиономия Концельманна. – Мы ведь любим друг друга, Юлия. А если люди любят, они не обсуждают важные вещи сначала с какими-то молокососами. Неужели тебе это непонятно?
– Мне не нравится, что ты постоянно называешь Маркуса Молокососом, – заявила она. – Мне это кажется невежливым и некрасивым, понятно? – Она достала из кармана сигареты и зажигалку. – И вообще, по-моему, ты слишком заносчив.
Йон почувствовал, как в том месте на груди, где только что лежала ее рука, что-то задрожало, глубоко под кожей. Он хотел ответить и не смог. Лишь молча смотрел, как она красивыми и точными движениями вытащила из пачки последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку. Дым был светло голубой, он немного повисел над ними в воздухе и растворился. Она смотрела куда-то мимо Йона, сжимая в руке пустую пачку. Наконец ему показалось, что к нему снова вернулась способность владеть голосом.
– Между тобой и Молокососом что-то есть?
Она громко рассмеялась. Потом заявила:
– На такие вопросы я не отвечаю.
– Как знаешь. Но, может, ты все-таки еще раз подумаешь над этим? Может, попытаешься понять меня, встать на мое место? Я не люблю, когда меня водят за нос, и не позволяю этого никому. – С этими словами он повернулся и стал спускаться к реке.
Она за ним не пошла.
39
Какое-то время он сидел на берегу Везера и глядел на пляшущие на волнах блики от багрового солнца, глядел до боли в глазах. Они постепенно бледнели и меркли. Солнце скрылось за горизонтом. Может, Юлия права? И он в самом деле заносчив? Но не коренится ли такая заносчивость в его повышенной ранимости, а значит, это всего лишь способ самозащиты? Но от чего он хочет себя защитить? Есть ли что-то, чего он боится? Ему не пришло в голову ничего, кроме страха потерять Юлию. Они слишком редко бывают вместе, у них мало возможностей свободно поговорить друг с другом; естественно, случаются и недоразумения. Да еще эта мучительная необходимость скрывать свои чувства от окружающих. То, что она рассказала Концельманну про свою мать, вероятно, была вынужденная ложь, ведь Йон ничего не знает о том, в какой ситуации это прозвучало.
Но все же и она должна понять, что поставила его в неприятное положение перед Концельманном, именно перед ним. В то, что между ними что-то есть, Йон всерьез не верил. Но ему все равно не нравилось, что она постоянно его выгораживает. Каждое ее слово в защиту Концельманна оказывается обращенным против него, Йона. Как она не понимает этого? Почему?
Когда он опять заглянул в танцзал, Юлия танцевала с Нико Бегеманном; пару Шредеру составила пышная Людмила Невуда. Воздух в зале был такой, что хоть топор вешай. С красной повязкой на лбу, как у индейца, Тимо Фосс торчал за установкой. Он увидел Йона и поднес к губам микрофон.
– Так, люди, теперь что-нибудь для другого поколения. Мы ведь здесь все-таки не одни.
Том Уэйтс. Йон знал эту песню, раньше часто ее слушал. Тимо встал, раскинул руки и, покачивая бедрами, запел вместе с певцом.
Юлия тоже пела. Слова знал даже Концельманн; он сидел в углу, отбивал ногой ритм и, разумеется, не отрывал глаз от Юлии. Подпевая, самозабвенно и по-идиотски ухмыляясь.
Йон поднялся к себе в комнату в ожидании, когда закончится песня; музыку он слышал и издалека. «Saving all my love for you» [38], – так называлась песня. Он взял с собой книгу и уселся в вестибюле.
Через несколько минут мимо прошел Шредер.
– Эй! Решил заменить Концельманна на посту Цербера, или как?
– Там, в зале, оглохнуть можно и нечем дышать, – ответил Йон.
– Что-нибудь не ладится у вас с Юлией?
– С чего ты взял?
– Ну, послушай. На твоем месте я бы не стал добровольно отказываться от возможности ее пощупать. А танцы как раз для этого и устраиваются… – Шредер покрутил в воздухе пальцем и издал неаппетитное чмоканье.
Йон снова уткнулся в книгу и перевернул страницу, хоть и не дочитал ее до конца:
– Отстань!
– Кроме того, несколько учащихся пошли в разнос, – усмехнулся Шредер. – Но не беспокойся, я слежу за порядком. – Насвистывая, он направился к туалетам.
Буквы прыгали перед глазами. Йон пару раз зажмуривался. Внезапно он обратил внимание, как побелели косточки его больших пальцев, и расслабил кисти рук. Взглянул на часы. Еще пятьдесят минут. Потом она пройдет тут мимо него, остановится и извинится. А он попробует ей объяснить, что означает на самом деле его кажущаяся заносчивость. Теперь он даже был готов никогда не называть Молокососа Молокососом.
Подошла к нему и села рядом не Юлия, а Янина Петерсен, с обкусанными ногтями, в черных джинсах и болотного цвета майке. Сначала поболтала о том, о сем – в зале слишком жарко, поездка оказалась ничего себе, погода шикарная, бассейн после обеда просто супер. Наконец заявила, что ей требуются дополнительные занятия по латыни. Не может ли Йон кого-нибудь ей порекомендовать? При этом она зажала пальцы между коленями и уставилась на свои расшнурованные кроссовки.
– У тебя ведь твердая тройка, – возразил Йон, мысленно посылая ее к черту. – Помощь тебе вовсе и не требуется. Просто ты сама должна больше заниматься. – Из зала послышались крики и визг. Десять часов. Слава Богу! Конец представления.
– Одной заниматься плохо, – возразила Янина. – Я подумала, что, может, вы смогли бы… – Она не договорила до конца и скрестила ноги. На внешних краях обеих кроссовок разошлись швы.
Не в первый раз школьницы подходили к Йону с таким вопросом. Он уже понял, что этим девочкам недостаточно напоминать ведомственные инструкции: «Учителя не имеют права оказывать дополнительную помощь собственным ученикам». Янине придется объяснить тут, на этом самом месте, что и в остальных отношениях на него тоже нельзя рассчитывать. Ни как на замену отца, ни как на доброго друга, ни как на объект потаенных эротических мечтаний.
Пока он подыскивал нужные слова, в вестибюль вышла Юлия. Взглянула на него. Его сердце учащенно забилось.
– Янина, ты поможешь нам убрать? – крикнула Юлия и прошла в кабинет хозяина турбазы.
Девочка неохотно встала.
– Я не могу этого делать, – сказал он, – не имею права. Но мы еще поговорим на эту тему. Скажем, завтра, по пути домой. Согласна? – Как только Янина уйдет, к нему подсядет Юлия.
Девочка кивнула. У нее красивые глаза. Верно ли то, на что намекал Шредер? Что она балуется наркотиками? Юлия как-то рассказывала ему, что в этом возрасте перепробовала все и считает это вполне нормальным. Тут все дело в откровенности, – сказала она тогда. Хотя он предпочел бы, чтоб в данном случае она обошлась без нее.
Она вышла из кабинета, не удостоив его даже мимолетным взглядом. Стала подниматься по лестнице. Красная юбка вилась вокруг ее ног.
Йон захлопнул книгу и прошел в зал. Навстречу выходили ребята. Он оставил без ответа их просьбы продлить танцы еще на полчаса. Вместо этого пожелал спокойной ночи.
Концельманн подметал раздавленные чипсы, Лука и Тимо все еще возились с музыкой. Шредер сунул им под нос часы.
– Давайте, друзья, закругляйтесь. – Он вручил Йону коробку с оставшимися кульками. – Это мы раздадим завтра в автобусе. Все пока что под контролем, слава Богу. Как ты? Прочел книжку?
– Почти. – На самом деле он не одолел и трех страниц. – Как ты считаешь, они скоро успокоятся?
Шредер лишь пожал плечами:
– Учащийся, как биологический вид и социальный тип, непредсказуем. Завтра я тебе все-таки расскажу, что они откололи в последнюю ночь в Праге, хочешь ты этого или нет. Между прочим, Юлия уже ушла к себе, если ты ее разыскиваешь. У нее заболела голова. Ты тоже выглядишь довольно говенно, позволь тебе заметить.
– Слишком мало спал, – ответил Йон. – Ты ведь в бассейне наверстал по меньшей мере два часа.
– Да уж, пока ты пялился на старорежимный купальник Юлии, – усмехнулся Шредер. – Меня-то он не интересовал. Впрочем, ты тоже придавил клопа, когда мы играли в волейбол. Мы ведь оба с тобой уже не мальчики. – Он пропустил Тимо и Луку в дверь, Тимо размахивал неоново-зеленым чемоданчиком, вероятно с его личными компакт-дисками и кассетами.
– Спокойной ночи, – сказал Шредер. – Музыка была классная, честное слово. Но теперь никаких глупостей, уясните это себе.
Тимо насмешливо скривил лицо.
– И вам того же.
– Мы не будем, – пообещал Лука.
Наконец Концельманн подмел все крошки и высыпал в мусорное ведро. Йон и Шредер ждали его у двери.
– Давайте еще минутку посидим перед домом? – предложил Шредер, когда они втроем шли через холл.
– У меня в комнате есть бутылка виски, – сообщил Концельманн.
Шредер присвистнул:
– И ты говоришь об этом только сейчас? «Скотч» или «Бурбон»?
– «Айриш Молт», – ответил Концельманн. – Жалко, что Юлия уже ушла спать.
Шредер на ходу толкнул плечом Йона:
– Верно мыслишь, Маркус! Без Юлии даже «Айриш Молт» покажется вдвое хуже.
– Не обижайтесь на меня, – сказал Йон, – но я лучше немного почитаю. И не забывайте: сегодня последняя ночь. Так что не набирайтесь.
– Слушай, Йон, приятель. – Шредер остановился перед их дверью. – Нельзя же так! Стаканчик. Ну хотя бы половинку.
– В другой раз выпью с удовольствием. – Он нажал локтем на дверную ручку, поставил коробку внутрь у косяка и закрыл дверь. Подождал немного, не войдет ли Шредер, чтобы продолжить свои уговоры, потом рухнул на постель.
Значит, у нее головная боль. Можно дать гарантию, что это только предлог. Вероятно, она мучается и переживает, как и он сам. После случая в «Мамма Леоне» ей понадобилось несколько часов, прежде чем она отошла и перестала злиться. Пожалуй, он ей позвонит. Предложит поговорить еще раз.
Его мобильный телефон торчал из кармана брюк, в которых он был нынешним вечером. Йон набрал номер Юлии и нажал на зеленую кнопку. Подождал. «Абонент временно недоступен».
Он швырнул трубку на стол. Мобильник заскользил по столешнице и упал на пол. Йон даже не захотел его поднять.
Он опять рухнул на постель и закрыл глаза.
Но все же и она должна понять, что поставила его в неприятное положение перед Концельманном, именно перед ним. В то, что между ними что-то есть, Йон всерьез не верил. Но ему все равно не нравилось, что она постоянно его выгораживает. Каждое ее слово в защиту Концельманна оказывается обращенным против него, Йона. Как она не понимает этого? Почему?
Когда он опять заглянул в танцзал, Юлия танцевала с Нико Бегеманном; пару Шредеру составила пышная Людмила Невуда. Воздух в зале был такой, что хоть топор вешай. С красной повязкой на лбу, как у индейца, Тимо Фосс торчал за установкой. Он увидел Йона и поднес к губам микрофон.
– Так, люди, теперь что-нибудь для другого поколения. Мы ведь здесь все-таки не одни.
Том Уэйтс. Йон знал эту песню, раньше часто ее слушал. Тимо встал, раскинул руки и, покачивая бедрами, запел вместе с певцом.
[37]
It's too early for the circus, it's too late for the bars,
no one's sleepin' but the paperboys,
and no one in this town is makin' any noise,
but the dogs and the milkmen and me.
Юлия тоже пела. Слова знал даже Концельманн; он сидел в углу, отбивал ногой ритм и, разумеется, не отрывал глаз от Юлии. Подпевая, самозабвенно и по-идиотски ухмыляясь.
Йон поднялся к себе в комнату в ожидании, когда закончится песня; музыку он слышал и издалека. «Saving all my love for you» [38], – так называлась песня. Он взял с собой книгу и уселся в вестибюле.
Через несколько минут мимо прошел Шредер.
– Эй! Решил заменить Концельманна на посту Цербера, или как?
– Там, в зале, оглохнуть можно и нечем дышать, – ответил Йон.
– Что-нибудь не ладится у вас с Юлией?
– С чего ты взял?
– Ну, послушай. На твоем месте я бы не стал добровольно отказываться от возможности ее пощупать. А танцы как раз для этого и устраиваются… – Шредер покрутил в воздухе пальцем и издал неаппетитное чмоканье.
Йон снова уткнулся в книгу и перевернул страницу, хоть и не дочитал ее до конца:
– Отстань!
– Кроме того, несколько учащихся пошли в разнос, – усмехнулся Шредер. – Но не беспокойся, я слежу за порядком. – Насвистывая, он направился к туалетам.
Буквы прыгали перед глазами. Йон пару раз зажмуривался. Внезапно он обратил внимание, как побелели косточки его больших пальцев, и расслабил кисти рук. Взглянул на часы. Еще пятьдесят минут. Потом она пройдет тут мимо него, остановится и извинится. А он попробует ей объяснить, что означает на самом деле его кажущаяся заносчивость. Теперь он даже был готов никогда не называть Молокососа Молокососом.
Подошла к нему и села рядом не Юлия, а Янина Петерсен, с обкусанными ногтями, в черных джинсах и болотного цвета майке. Сначала поболтала о том, о сем – в зале слишком жарко, поездка оказалась ничего себе, погода шикарная, бассейн после обеда просто супер. Наконец заявила, что ей требуются дополнительные занятия по латыни. Не может ли Йон кого-нибудь ей порекомендовать? При этом она зажала пальцы между коленями и уставилась на свои расшнурованные кроссовки.
– У тебя ведь твердая тройка, – возразил Йон, мысленно посылая ее к черту. – Помощь тебе вовсе и не требуется. Просто ты сама должна больше заниматься. – Из зала послышались крики и визг. Десять часов. Слава Богу! Конец представления.
– Одной заниматься плохо, – возразила Янина. – Я подумала, что, может, вы смогли бы… – Она не договорила до конца и скрестила ноги. На внешних краях обеих кроссовок разошлись швы.
Не в первый раз школьницы подходили к Йону с таким вопросом. Он уже понял, что этим девочкам недостаточно напоминать ведомственные инструкции: «Учителя не имеют права оказывать дополнительную помощь собственным ученикам». Янине придется объяснить тут, на этом самом месте, что и в остальных отношениях на него тоже нельзя рассчитывать. Ни как на замену отца, ни как на доброго друга, ни как на объект потаенных эротических мечтаний.
Пока он подыскивал нужные слова, в вестибюль вышла Юлия. Взглянула на него. Его сердце учащенно забилось.
– Янина, ты поможешь нам убрать? – крикнула Юлия и прошла в кабинет хозяина турбазы.
Девочка неохотно встала.
– Я не могу этого делать, – сказал он, – не имею права. Но мы еще поговорим на эту тему. Скажем, завтра, по пути домой. Согласна? – Как только Янина уйдет, к нему подсядет Юлия.
Девочка кивнула. У нее красивые глаза. Верно ли то, на что намекал Шредер? Что она балуется наркотиками? Юлия как-то рассказывала ему, что в этом возрасте перепробовала все и считает это вполне нормальным. Тут все дело в откровенности, – сказала она тогда. Хотя он предпочел бы, чтоб в данном случае она обошлась без нее.
Она вышла из кабинета, не удостоив его даже мимолетным взглядом. Стала подниматься по лестнице. Красная юбка вилась вокруг ее ног.
Йон захлопнул книгу и прошел в зал. Навстречу выходили ребята. Он оставил без ответа их просьбы продлить танцы еще на полчаса. Вместо этого пожелал спокойной ночи.
Концельманн подметал раздавленные чипсы, Лука и Тимо все еще возились с музыкой. Шредер сунул им под нос часы.
– Давайте, друзья, закругляйтесь. – Он вручил Йону коробку с оставшимися кульками. – Это мы раздадим завтра в автобусе. Все пока что под контролем, слава Богу. Как ты? Прочел книжку?
– Почти. – На самом деле он не одолел и трех страниц. – Как ты считаешь, они скоро успокоятся?
Шредер лишь пожал плечами:
– Учащийся, как биологический вид и социальный тип, непредсказуем. Завтра я тебе все-таки расскажу, что они откололи в последнюю ночь в Праге, хочешь ты этого или нет. Между прочим, Юлия уже ушла к себе, если ты ее разыскиваешь. У нее заболела голова. Ты тоже выглядишь довольно говенно, позволь тебе заметить.
– Слишком мало спал, – ответил Йон. – Ты ведь в бассейне наверстал по меньшей мере два часа.
– Да уж, пока ты пялился на старорежимный купальник Юлии, – усмехнулся Шредер. – Меня-то он не интересовал. Впрочем, ты тоже придавил клопа, когда мы играли в волейбол. Мы ведь оба с тобой уже не мальчики. – Он пропустил Тимо и Луку в дверь, Тимо размахивал неоново-зеленым чемоданчиком, вероятно с его личными компакт-дисками и кассетами.
– Спокойной ночи, – сказал Шредер. – Музыка была классная, честное слово. Но теперь никаких глупостей, уясните это себе.
Тимо насмешливо скривил лицо.
– И вам того же.
– Мы не будем, – пообещал Лука.
Наконец Концельманн подмел все крошки и высыпал в мусорное ведро. Йон и Шредер ждали его у двери.
– Давайте еще минутку посидим перед домом? – предложил Шредер, когда они втроем шли через холл.
– У меня в комнате есть бутылка виски, – сообщил Концельманн.
Шредер присвистнул:
– И ты говоришь об этом только сейчас? «Скотч» или «Бурбон»?
– «Айриш Молт», – ответил Концельманн. – Жалко, что Юлия уже ушла спать.
Шредер на ходу толкнул плечом Йона:
– Верно мыслишь, Маркус! Без Юлии даже «Айриш Молт» покажется вдвое хуже.
– Не обижайтесь на меня, – сказал Йон, – но я лучше немного почитаю. И не забывайте: сегодня последняя ночь. Так что не набирайтесь.
– Слушай, Йон, приятель. – Шредер остановился перед их дверью. – Нельзя же так! Стаканчик. Ну хотя бы половинку.
– В другой раз выпью с удовольствием. – Он нажал локтем на дверную ручку, поставил коробку внутрь у косяка и закрыл дверь. Подождал немного, не войдет ли Шредер, чтобы продолжить свои уговоры, потом рухнул на постель.
Значит, у нее головная боль. Можно дать гарантию, что это только предлог. Вероятно, она мучается и переживает, как и он сам. После случая в «Мамма Леоне» ей понадобилось несколько часов, прежде чем она отошла и перестала злиться. Пожалуй, он ей позвонит. Предложит поговорить еще раз.
Его мобильный телефон торчал из кармана брюк, в которых он был нынешним вечером. Йон набрал номер Юлии и нажал на зеленую кнопку. Подождал. «Абонент временно недоступен».
Он швырнул трубку на стол. Мобильник заскользил по столешнице и упал на пол. Йон даже не захотел его поднять.
Он опять рухнул на постель и закрыл глаза.
40
Проснулся он от назойливого звона комара, включил светильник над кроватью и взглянул на часы: без пяти два. Шредер спал в своей постели, повернувшись к Йону расцарапанной голой спиной.
Йон снова выключил свет и некоторое время лежал неподвижно. Обе створки окна были широко распахнуты, но воздух не стал от этого прохладней. Пахло виски. Комар полетел к Шредеру. Вот и хорошо, на расцарапанной спине для него найдется достаточно места.
Нужно все-таки переодеться в пижаму. Но до этого, пожалуй, принять душ. Рубашка пропотела. Старик Пустовка как-то раз утверждал, что в тяжелые годы его волосы однажды утром примерзли к подушке. Так трудно жили – ни пожрать нечего, ни в печку бросить. Вероятно, тогда он и начал лысеть, старый кавалерист. Волосы он потерял все, зато бабки приобрел.
Удалось ли заснуть Юлии? И все ли спокойно у школьников? Надо, пожалуй, сделать еще один контрольный обход.
Он тихо встал, повесил на шею полотенце и взял гель для душа. Потом, повинуясь внезапному импульсу, отложил их в сторону, достал из шкафа кроссовки и, тихонько выйдя на цыпочках в коридор, натянул их там на ноги. Прошел в коридор девочек. Кто-то закашлялся, и снова все стихло. Он посмотрел на секундную стрелку, выждал ровно две минуты, затем направился в отсек, занимаемый мальчишками. Ему показалось, что в комнате, где разместились Маттиас Фрилингаус и его компания, шепчутся и хихикают. Он подошел вплотную к двери, прислушался, но ничего не услышал. Какое-то мгновение он взвешивал, не нужно ли открыть дверь и заглянуть внутрь. В итоге решил не усердствовать. Все-таки они не в армии.
Он спустился по лестнице в холл. Два настенных светильника бросали холодный свет на каменный пол. Входная дверь была закрыта. Он пересек столовую, прошел на кухне мимо огромной плиты и открыл окно. Зажигать свет не понадобилось. Луна была почти полная, небо очистилось от облаков.
Вниз, к Везеру, он побежал по траве, а не по жесткому гравию. Вчера, после дневного похода, он устроил себе неплохую разминку – по бульвару до большого моста, назад и еще на запад до очистных сооружений. Сейчас ему захотелось повторить свой маршрут, тем более что его первая часть была особенно приятна – совершенно ровный отрезок вдоль реки.
Вскоре глаза привыкли к темноте, и он увеличил темп. Льняные брюки, конечно, плохо приспособлены для бега, но плевать. Главное – движение. Следить за ступнями, контролировать дыхание, расслабить и согнуть в локтях руки. Не думать о Юлии. Завтра они помирятся.
На бегу он приложил ладони к лицу. Нет, не ошибся – правая щека прохладней левой. От реки тянуло свежестью. Его собственная тень росла и уменьшалась от фонаря к фонарю, которые стояли вдоль всего бульвара на равных расстояниях. Перед ним, где-то в тени большого моста, унизанного огнями, кто-то крикнул: «Buona notte, Eduardo, a domani» [39]. Ответ прозвучал невнятно, будто каша из звуков. Чуть позже под фонарями возникла долговязая фигура. Мужчина замедлил шаг, повозился с ширинкой и пустил струю на фонарный столб. Она заблестела при падающем сверху свете.
Йон бежал ровно посредине бульвара, не видя необходимости сторониться этого скота. Места достаточно, тут разойдутся даже шесть-семь человек. Когда парень заметил, что навстречу кто-то бежит, он небрежно сунул свое орудие в штаны и зигзагом двинулся к Йону.
Йон насторожился и сбавил темп бега, чтобы нечаянно не столкнуться с неприятным типом. Но тактику он выбрал неправильную. Когда они поравнялись друг с другом под очередным фонарем, парень неожиданно повернулся, раскинул руки и с возгласом «Que bella notte, е?»
Йон снова выключил свет и некоторое время лежал неподвижно. Обе створки окна были широко распахнуты, но воздух не стал от этого прохладней. Пахло виски. Комар полетел к Шредеру. Вот и хорошо, на расцарапанной спине для него найдется достаточно места.
Нужно все-таки переодеться в пижаму. Но до этого, пожалуй, принять душ. Рубашка пропотела. Старик Пустовка как-то раз утверждал, что в тяжелые годы его волосы однажды утром примерзли к подушке. Так трудно жили – ни пожрать нечего, ни в печку бросить. Вероятно, тогда он и начал лысеть, старый кавалерист. Волосы он потерял все, зато бабки приобрел.
Удалось ли заснуть Юлии? И все ли спокойно у школьников? Надо, пожалуй, сделать еще один контрольный обход.
Он тихо встал, повесил на шею полотенце и взял гель для душа. Потом, повинуясь внезапному импульсу, отложил их в сторону, достал из шкафа кроссовки и, тихонько выйдя на цыпочках в коридор, натянул их там на ноги. Прошел в коридор девочек. Кто-то закашлялся, и снова все стихло. Он посмотрел на секундную стрелку, выждал ровно две минуты, затем направился в отсек, занимаемый мальчишками. Ему показалось, что в комнате, где разместились Маттиас Фрилингаус и его компания, шепчутся и хихикают. Он подошел вплотную к двери, прислушался, но ничего не услышал. Какое-то мгновение он взвешивал, не нужно ли открыть дверь и заглянуть внутрь. В итоге решил не усердствовать. Все-таки они не в армии.
Он спустился по лестнице в холл. Два настенных светильника бросали холодный свет на каменный пол. Входная дверь была закрыта. Он пересек столовую, прошел на кухне мимо огромной плиты и открыл окно. Зажигать свет не понадобилось. Луна была почти полная, небо очистилось от облаков.
Вниз, к Везеру, он побежал по траве, а не по жесткому гравию. Вчера, после дневного похода, он устроил себе неплохую разминку – по бульвару до большого моста, назад и еще на запад до очистных сооружений. Сейчас ему захотелось повторить свой маршрут, тем более что его первая часть была особенно приятна – совершенно ровный отрезок вдоль реки.
Вскоре глаза привыкли к темноте, и он увеличил темп. Льняные брюки, конечно, плохо приспособлены для бега, но плевать. Главное – движение. Следить за ступнями, контролировать дыхание, расслабить и согнуть в локтях руки. Не думать о Юлии. Завтра они помирятся.
На бегу он приложил ладони к лицу. Нет, не ошибся – правая щека прохладней левой. От реки тянуло свежестью. Его собственная тень росла и уменьшалась от фонаря к фонарю, которые стояли вдоль всего бульвара на равных расстояниях. Перед ним, где-то в тени большого моста, унизанного огнями, кто-то крикнул: «Buona notte, Eduardo, a domani» [39]. Ответ прозвучал невнятно, будто каша из звуков. Чуть позже под фонарями возникла долговязая фигура. Мужчина замедлил шаг, повозился с ширинкой и пустил струю на фонарный столб. Она заблестела при падающем сверху свете.
Йон бежал ровно посредине бульвара, не видя необходимости сторониться этого скота. Места достаточно, тут разойдутся даже шесть-семь человек. Когда парень заметил, что навстречу кто-то бежит, он небрежно сунул свое орудие в штаны и зигзагом двинулся к Йону.
Йон насторожился и сбавил темп бега, чтобы нечаянно не столкнуться с неприятным типом. Но тактику он выбрал неправильную. Когда они поравнялись друг с другом под очередным фонарем, парень неожиданно повернулся, раскинул руки и с возгласом «Que bella notte, е?»