Эллин Стенли. Свет мой, зеркальце, скажи

   - Нет. Послушай, Винс...
   - Только не это, старик! Я знаю, что он лауреат Нобелевской премии, последний из великих, отшельник и все прочее, но если ты меня представишь, то, думаю, не умрешь. Он мог все же слышать обо мне.
   - Послушай, Винс, он болен, не любит суеты и совершенно не желает издаваться у Макмануса и Нэйджа. Поэтому я бы предпочел...
   - Я примчался сюда из Лондона только из-за этого, Пит! Увидеть его ещё живым. Может быть, переброситься с ним парой слов. В конечном счете, Боже, это гений! Новый Ибсен. И ты считаешь себя в праве запретить мне пожать руку такому человеку?
   - Ты уже раз пожал руку Норману Мейлеру. С тебя этого мало?
   Он посмотрел на меня так, что я понял - ему это неприятно.
   - Послушай, старик, все, чего я прошу - это полчаса. И я клянусь, что не устрою сцены. Когда ты с ним встречаешься?
   - Сегодня после обеда. В три часа.
   - У тебя? В твоем номере?
   - Да.
   - Я буду у тебя. И тут же вылетаю обратно в Лондон. Ты поднимешься к себе прямо сейчас?
   - Нет.
   - Отлично. Я могу оккупировать твою кровать и наверстать упущенный сон до прихода Грандаля.
   - Нет нужды оккупировать мою постель. Я закажу тебе номер. Пусть будет приятнее для тебя.
   - За счет фирмы?
   - Естественно.
   Винс оценил Карен, затем невозмутимо огляделся, бросил взгляд на журналы и подмигнул мне с похотливым видом.
   - Да, старина, я думаю, так будет удобнее для всех.
   Строгет - длинная улица с магазинами, ресторанами и кинотеатрами. Въезд автомобилей запрещен, поэтому мы с Карен могли шагать прямо по мостовой в толпе людей, заполнивших всю проезжую часть. Карен, казалось нуждавшаяся в постоянной подпитке, съела второй рожок мороженого. Но судя по окружавшей нас толпе, это, видимо, датская привычка: все хрустели рожками. Невероятное количество уже достигших половой зрелости детей тащилось за своими родителями с леденцами во рту.
   Костлявая девица, которая в Нью-Йорке сошла бы за знаменитую модель, пересекла нам дорогу, волоча за собой пуделя: ноги как спички, высокомерный и пустой взгляд; позолотой блестели не только её лакированные ногти, но и веки, и, что ещё более невероятно, у него были черные роговые очки и такой же леденец!
   Карен толкнула меня локтем.
   - Ты видишь?
   - Да. Похож на игрушку.
   - Не собаку. Ее. Ты видел, как она на тебя посмотрела?
   - Нет, я рассматривал собаку.
   - Ну что ж, эта девица просверлила тебя взглядом насквозь! Будто она была... ну ты знаешь...
   Карен раздражено щелкнула пальцами.
   - Возбуждена?
   Она посмотрела на меня и расхохоталась.
   - Может быть и это тоже. Но я хотела сказать, что она восхищен.
   - Восхищена.
   - Пусть восхищена. И ты знаешь, мне это нравится. Большинство мужчин не столь высоки и красивы, как ты.
   - Здорово.
   - Да, - согласилась она поднимая руку к подбородку. - Я вот такая высокая, а они где-то там внизу. Потому люди находят это забавным. Как было бы забавным, если бы я прогулялась с твоим приятелем, недавним добрячком у газетного киоска.
   - Если тебе когда-нибудь доведется встретится с ним, постарайся не говорить ему этого. Он обидится.
   - Да, я понимаю...
   Она хмурит брови и доедает рожок с мороженым, прежде чем заговорить о том, что её волнует.
   - Он может доставить тебе неприятности из-за меня?
   - Ты хочешь сказать, из-за того, что видел нас вместе?
   - Да. Мужчины таковы, они иногда отпускают плоские шуточки при всех. И чаще всего при женщине. При жене.
   - Нет, не думаю, что он глуп до такой степени, - и тут некая мысль зародилась и расцвела в моем мозгу. - Может быть, даже к лучшему, что я встретил его.
   - У лучшему? Не понимаю.
   - И не нужно. Куда ты ведешь меня?
   - Я тебе сказала. В "Ботик". Это недалеко.
   "Ботик" - длинный узкий магазин, где продается одежда для дам, маленький зал, сообщающийся с другими анфиладой, как в старых квартирах. В первом только трикотаж; толстые свитеры, выставленные в витринах, надеты на проволочные каркасы - торсы. К нам подошла продавщица и Карен спросила:
   - Фру Герда?
   Девушка обернулась и махнула рукой в глубину зала. Карен повлекла меня за собой; за каждой новой дверью зрелище менялось, мы прошли от лыжных костюмов до вечерних платьев и ночных сорочек. Герда оказалась в последнем зале, заполненном бельем. Она нежно обняла Карен и протянула мне крепкую руку. Карен объяснила цель нашего визита.
   - Какой размер у вашей жены? - спросила Герда.
   - Она скорее малышка, очень тоненькая. Похожа на вашу продавщицу в первом зале. Но с более развитой грудью. Понимаете?
   Я развел руки, пытаясь дать понять, что у Джоан очень крупные груди. Герда улыбнулась.
   - Счастливый муж! Десятый размер, американский, а здесь сороковой.
   Коробки открыты и вещи выложены. Вскоре прилавок и стулья полностью скрылись под нижним бельем, ночными рубашками, пеньюарами и baby-dolls. Я приступаю к отбору. Раз или два, видя, что я удивлен ценой, Карен заявляет Герде:
   - For dyrt. Слишком дорого.
   Герда не пыталась навязать мне эти вещи; она просто откладывала их в сторону. Несмотря на это, счет оказался довольно внушителен. Карен выхватила его у меня из рук, подсчитала в уме и, нахмурив брови, повернулась к Герде, как бы давая понять астрономический размер суммы.
   - Rabaten?
   Герда вздохнув, - то ли ей действительно не понравилась просьба, то ли она была прирожденной актрисой, - и скрепя сердце вычислила скидку на десять процентов. Я подумал, что эта комедия могла быть заранее оговорена между Карен и Гердой, чтобы дать клиенту ощущение выгодной сделки, тогда как Карен получила приличные комиссионные. Но у меня было прекрасное настроение, и я не дал воли подозрениям.
   - Это все, чего вам бы хотелось? - спросила Герда.
   - Нет.
   Я остался, и это произошло из-за Карен. В глубине магазина был примерочный салон, достаточно просторная комната с длинным узким столом, креслом, пепельницей на ножке и с ещё более резким ароматом духов, чем в магазине. Я устроился в кресле и закурил, а Карен спокойно и без ложной стыдливости сняла сандалии, разделась и примерила наиболее экзотическое белье Герды. И все без комплексов. Герда принесла коробки, опустошила их, набросила одеяние на обнаженное тело, поджав губы, присела на корточки, собрав морщинки на лбу, оценила, поправила шелковую складку, чуть отстранилась, чтобы оценить эффект, и повернулась ко мне, чтобы узнать мое мнение.
   Вообще-то решение принимать было мне, но я позволил собой манипулировать.
   - Я это просто обожаю! - восклицала Карен. Или еще: - Восхитительно, ты не находишь?
   Итак, пока некоторые клеточки моего мозга силились произвести простые арифметические действия, все остальные соглашались без промедления.
   - Да, конечно. Мы это берем.
   Она влюблена в свое собственное тело, эта милая Карен. Она примеряет и мои, и свои вещи перед огромным трюмо. Время от времени её переполняет чувство юмора. Она откидывает голову назад, полуприкрывает глаза, делает губки бантиком под Мерилин Монро и разражается ехидным смехом над своими сексуальными рефлексами. Как никак юмор - всего лишь мазок, плохо скрывающий реальное самообожание.
   Герда отступает вглубь. Она участница комедии, шепчет подсказки и поворачивается ко мне за подтверждением. Ее руки, завязав узлом ленту или распушив кружевной волан, иногда задерживаются, лаская и поглаживая. Я заметил, что женщины затевают передо мной небольшой спектакль и если и есть в мире вещь, которой желала бы добрейшая фрау Герда, так это моего скорейшего ухода, чтобы закрыть дверь на ключ и спокойно продолжить оргию.
   Но она оставляет нас, чтобы упаковать покупки и подсчитать стоимость. Как только она вышла и Карен облачилась в свою облегающую одежду, я спросил:
   - Я полагаю, ты хорошо знаешь Герду?
   - Да. Довольно давно.
   - Ты спишь с ней?
   - Нет. Конечно нет! Что за вопрос!
   Но это ответ автоматический. Карен изучает меня, пытаясь понять мои мысли. Как - никак и я без содрогания воспринял её фото в порножурнале, она знала мой вкус к любви со странностями, тогда почему бы не рискнуть и не попытаться получить деньги и за это? Не сводя с меня глаз, она прошептала:
   - Ты не будешь шокирован, получив двух девочек сразу? Ты понимаешь? Чтобы заняться любовью.
   - Итак, Герда и ты? Вы этим уже занимались?
   - Нет. Но она мне предлагала. Она все время просит меня об этом. Только, - морщится Карен, - я не люблю старых дородных женщин.
   - И каждый раз ты отказываешься.
   - Да, но... Не currement, понимаешь? Я говорю ей: на следующей неделе, в другой раз, в следующем месяце. Кто знает? Пока она надеется, она продает мне вещи billiqere. Как говорится? Менее дорого? Ты понимаешь?
   - Десятипроцентная скидка?
   - Ты отлично сказал. Скидка. Но десять процентов - это ничто. Иногда, когда у неё возникают особые надежды, это сорок и даже пятьдесят процентов.
   - Можно подумать, что ты умеешь это делать.
   - Да. Но две женщины тебя не шокируют? Тебе больше нравится это вечером?
   Я посмотрел на Карен, на стол, где лежала груда белья, вдохнул пропахший духами воздух.
   И улыбнулся Карен.
   - Ты действительно хочешь знать, что мне нравится?
   - Да.
   - Герда будет взбешена, если мы на некоторое время закроем дверь на ключ?
   Карен, не сказав ни слова, подбежала к двери и повернула ключ.
   - Почему, - спрашивает доктор Эрнст, - в столь решающий момент вы отказываетесь от продолжения исследований. Почему?
   Маленький, тщедушный, похожий на гнома, он стоит лицом к лицу со мной. Я вдыхаю его зловонное дыхание. Я пытаюсь отступить, чтобы не стоять против него. Только сейчас я заметил, что присяжные заседатели все ещё в комнате и восседают на стульях, как восковые фигуры, уставившись остекленевшими глазами в одну точку и все с раскрытыми буквой "О" ртами, будто готовы выпустить колечко дыма. У меня создалось впечатление, что я окружен ужасающимися масками.
   - Ну, что? - настаивает доктор. - Ну же? Ну?
   И вновь грубо тычет мне в солнечное сплетение своим указательным пальцем, подчеркивая каждое слово.
   - Я ничего не знаю, доктор.
   - Господин председатель, пожалуйста.
   - Господин председатель, я не знаю.
   - Я ваш фетиш, свет в конце тоннеля, надежда на спасение, проводник в потаенном лабиринте вашего сознания. Правда?
   - Да, доктор. Господин председатель.
   - Потому что, Питер, ваша мера пресечения уже определена. Смертный приговор оглашен. И поскольку я буду счастлив, если растопчу вас, он обжалованию не подлежит. Есть только один закон: тот, кто нажимает на курок, должен дорого расплачиваться.
   - Но я не стрелял, я...
   Ирвин Гольд делает мне знак замолчать. Мой добрейший адвокат!
   - Ну же, Хаббен, успокойтесь. Вспомните наше соглашение. Не забывайте о Николасе.
   - Боже, я не забываю!
   Если уж меня хотят изжарить, лишь бы Ник не присутствовал при этом, что же, я согласен, банда подлецов, готовьте вертел!
   - Но если вердикт уже готов, к чему затевать этот смехотворный процесс?
   - Послушайте, Хаббен... - обратился ко мне Гольд.
   Герр доктор знаком остановил его.
   - Ах, мэтр! Прошу вас. Позвольте вашему клиенту самому ответить на вопрос.
   - Самому? - спросил я, поочередно, глядя на них. - Вы навязываете немыслимые законы и хотите, чтобы я вам объяснил их?
   Я был взбешен, горечь подступила к горлу, будто я съел неудобоваримый обед.
   - О Боже, с меня довольно! Прекратим этот фарс и перейдем к исполнению приговора! Закончим на этом. Spurlos versenrt. Посадите меня в кресло и пустите ток.
   Медик явно заинтересовался.
   - Правда? Это все, чего вы желаете? Конец - и все? Исполнение приговора без объяснений?
   Нет, я не хочу. Внезапно, будто прозрев, я понял, что не желаю быть уничтоженным без определения вины. Быть наказанным за преступление логично. Но понести кару из-за тотого, что совершено преступление и кто-то должен расплатиться...
   В припадке бешенства я выложил все это доктору, извергая аргументы и топя их в потоке слов, будто мог убедить его в чем-то, доказать всю чудовищную несправедливость, жертвой которой я стал. Он, серьезно склонив голову, выслушал меня, будто хищная птица в предвкушении трапезы.
   - Naturlich, - гоготал он. - Конечно. Чудовищная несправедливость. Права гражданина и человека. Гонения. Да, да, мой друг. Достаточно нагнать на вас страха, и вы показываете свое истинное лицо. Демосфен! Но все перлы мудрости ничего не смогут изменить в уличающих вас фактах. И вскоре вы будете мертвы, чтобы смыть преступление. Уясните это и согласитесь. Откажитесь от нелогичных аргументов и не настаивайте на том, что жертва вам незнакома, и, следовательно,...
   - Я повторяю...
   - И, следовательно, у вас не было никакого повода послать в неё пулю. Но вы - то её знаете. Только что вы были готовы вспомнить её имя. А затем решительно заблокировали свою память.
   - Решительно возражаю! Это последнее слово, которое можно использовать в моем случае. Все, что произошло...
   - Молчать!
   - Господин председатель, вы возводите напраслину.
   - Правда? - удивился герр доктор, оскалив пожелтелые зубы. - Ну, может быть, если ваш сын сможет присутствовать на этих слушаниях...
   - Нет!
   - Вы готовы на все, лишь бы это не произошло?
   - Да. Я сделаю все, что угодно.
   - Ах! Тогда опознайте свою жертву, Пит, мальчик мой. Вы уже готовы вспомнить её имя, если пройдетесь по Стречет в сопровождении своей датской проститутки. Поразмыслите. Вспоминаете? Имя. Странное имя... Какое?
   Он приближается ко мне, и я вновь отступаю, чтобы не вдыхать его тошнотворное дыхание.
   Имя.
   Ее имя. У неё было имя.
   - Карен?
   - Не говорите глупостей!
   - Тот истощенный манекен? Та, с забавным пуделем?
   - Но я никогда не знал её имени.
   - Для этого нет причин. Сделайте усилие.
   Немыслимая игра, игра в вопросы. Единственную зацепку мне дает слово Стречет.
   Стречет.
   "Ботик".
   - Герда, - говорю я. - Это может быть только Герда.
   - Вы отлично знаете, что нет!
   - Да. Вы правы. Подождите...
   Я безнадежно ищу имя, пытаюсь вспомнить его. Мимолетное, неуловимое, оно крутится в моей голове, на кончике языка, ускользает от меня. Необычное, греческое. Или что-то в этом роде. Странное. В моих ушах стоит грохот; я глохну. Я ищу, протягиваю руки к этому имени, я ухватываюсь за него.
   - Дэдхенни! Вивьен Дэдхенни!
   Да! О, да! Ну да! Я отлично его помню.
   Вивьен Дэдхенни.
   Подружка Карен.
   Но ни той, ни другой сейчас нет рядом со мной в номере "Регала". Нет никого, только я и посыльный, готовящий прохладительные напитки и закуски. Я абсолютно не знаю вкусов семидесятилетнего нобелевского лауреата, к тому же безнадежно больного, потому я заказал все в ассортименте. У меня создалось впечатление, что графинчиков и бутылок хватит на целый полк. А тут ещё новая забота. Я подготовился к этой встрече и просмотрел основные произведения старика, те, которыми пичкали в университете. Великолепно. Пока великолепно. Но Андерс Грандаль, - только сейчас я заметил, что позабыл об этом, - всегда был сторонником простой жизни, чуждался роскоши. Если он остался верен своим пристрастиям, вполне возможно, используя любимое выражение Карен, что он противник люкса.
   И если он найдет мой номер слишком роскошным, учитывая ещё и этот стол, то переговоры полетят ко всем чертям.
   Приехал Винс Кенна, осмотрелся. Он несколько скован, ему нужно немного выпить, чтобы справиться с депрессией, чтобы набраться храбрости.
   - Он не приезжал? Ты сказал, что он будет у тебя в три часа, а уже три с четвертью.
   - Он прибудет, когда сочтет нужным. Успокойся.
   Винс осмотрел стол.
   - Ты не говорил мне, что затеваешь банкет.
   - Он будет не один. С Грандалем придет его агент и ещё кто-то.
   - И я.
   Винс склонился над столом, указал на бутылку во льду и повернулся к официанту.
   - Джин с тоником. Mucho джин.
   - Это не джин, сэр. Это шнапс. Аквавит.
   - Это походит на джин.
   - Аквавит, сэр, - с нахальством обслуги, не боящейся увольнения, повторил тот.
   - Тимьяновая водка, - пояснил я Винсу. - Попробуй. Это наведет на размышление о неординарных вкусах.
   Винс - парень, путешествующий по миру и мечтающий найти всюду американский хлебный мякиш в целлофане. Как говорится, можно вытащить обывателя из страны, но нельзя вытянуть страну из обывателя.
   Он попробовал аквавит и не нашел его неудобоваримой. Усевшись в кресло со стаканом спиртного, принялся изучать меня сквозь полуприкрытые ресницы.
   - Что за новая слабость к лауреатам? Вначале в Париже ты отлавливаешь лауреатов гонкуровской премии, а теперь этот Грандаль. Что все это может значить? Ты считаешь, что мои романы недостаточно классны для вашего каталога?
   Он забарабанил пальцами. До сих пор автором номер один в каталоге коммерческой беллетристики издательств Макмануса и Нэйджа был Винсент Кенна, яркий пример удачливого бумагомарателя. Он писал отвратительную вульгарную прозу, нечто вроде напичканных порнографией романов для дам известного возраста; описывал наивного провинциального простака, наблюдающего за людьми большого города сквозь замочную скважину. Он создал большую серию произведений с прозрачной интригой, напичканных разными знаменитостями, весь замысел которых состоял в том, чтобы читатель и критика нашли соответствующий аналог в реальной жизни.
   Мои отношения с Винсом основывались на обоюдном недоверии. Вытащив Винса Кенну из рядов заурядных писак, показав ему, как извлечь из минимума таланта максимум возможностей для создания бестселлеров с миллионными тиражами, почему-то я создал у него впечатление, что обязан ему успехом. Девять десятых времени он проводит во вневменяемом состоянии, но в последнюю десятую, когда его парализуют душераздирающие сомнения, у него не хватает времени на поиски другого издателя. И тот факт, что он принадлежит мне ( телом может быть и нет, но душой - точно ) укрепляет мое иногда неустойчивое положение у Макмануса и Нэйджа. Я третий номер в издательском доме - после Макмануса в Нью-Йорке и Нэйджа в Лондоне, пока старина Винс продолжает издаваться у них. Святая простота!
   Поэтому я сказал ему, прикрывшись безразличием:
   - Не будь параноиком, Винс. Разве стоит раздражаться из-за того, что ты будешь фигурировать в том же каталоге, что и Андерс Грандал?
   - Нэйдж сказал мне, что издает его полное собрание сочинений. Двадцать томов. По приличной цене.
   - Он никогда не видел своих произведений на английском, хотя заслуживает этого. Не расстраивайся. Придет и твой час.
   - Ты хочешь, чтобы я в это поверил?
   - Послушай, Винс! Переиздание полного собрания сочинений автора - его погребальный памятник. При, вручаемый тому, с кем уже покончено.
   - Ну да? - прошептал он, размышляя. - Неужели? Ну ладно...
   Он поднялся, повернулся к столу и взбесил официанта, роясь среди так тщательно расставленных приборов в поисках чего-либо удобоваримого, типа сэндвича с арахисовым маслом. В конечном он решился и налил себе ещё стаканчик живительной влаги. Потом растерянно посмотрел на меня.
   - Как ты делаешь?
   - Как я делаю что?
   - Ставишь в глупое положение. Боже, внезапно оказывается, что я завидую старине Грандалю из-за того, что публикуется его полное собрание сочинений. И ты заставляешь проглотить столько ерунды без всякого соуса.
   Алкоголь начал производить свое действие. Фаза депрессии закончилась и началось его падение. Он заулыбался, восхищенно закивал головой.
   - И я не одинок. Еще в Нью-Йорке Макманус сказал мне: "- Пит в Лондоне пытается уговорить этого педераста Нэйджа обновить каталог. Он постарается вправить ему мозги." Я отправился оттуда в Лондон и услышал от Нэйджа: "Старина Питер великолепен. Если бы ему не удалось обвести вокруг пальца этого чертова Макмануса, мы бы обанкротились". Ты запутал их, а они это обожают. Но знаешь что, Пит?
   - Что?
   - Однажды они встретятся, поразмыслят, заметят, что старина Пит здорово их провел, и это станет концом старины Пита. Не так ли?
   - Ложь. Я всего-то им сказал...
   - Для их же блага, я знаю. Дерьмо.
   - Если тебе так больше нравится.
   - Мне нравится. А теперь очередь за Джоанной, верно?
   Я ждал подобного, поэтому не выказал вида, ошеломлено переспросив:
   - Джоанной?
   - Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю старик. Я имею в виду ту потаскушку, большой кусок дешевого мяса, с которой ты был у газетного киоска. С которой ты слегка разминался у витрины с порнографией.
   - Ты смеешься, Винс! Ты и вправду подумал, что эта девица проститутка?
   - Да это видно с первого взгляда!
   Винс озлобился. Он вновь уселся в кресло и уставился на меня, поднося стакан к губам.
   - Можешь бить меня ниже пояса, но не делай из меня дурака, старик.
   - Если хочешь знать, эта девушка работает на торговую фирму.
   - Ну и что?
   - И если ты решишь приподнести подарочек своей жене, а сам не слишком разбираешься в женском белье, подобные ей дамы приводят тебя в нужные места и помогают выбрать то, что нужно. Небезвозмездно. Коммерсанты выделяют им процент с выручки.
   Теперь он насмехался в открытую.
   - Ну ты и наговорил!
   - Не будь циничным, Винс, это тебе не к лицу, - одернул я его, взяв свой бумажник, чтобы достать накладные Герды. - Я действительно очень признателен тебе за напоминание, ибо сам чуть было не забыл. Видишь ли, я заказал множество всяких мелочей для Джоан, но хочу вручить их сам, потому я перешлю их в Нью-Йорк на твой адрес самолетом. А вернувшись я приду их забрать и это будет потрясающе - распаковать их перед Джоан!
   - Надо же! - буркнул он, но уже мягче.
   Я передал ему накладные. Он внимательно изучил одну из них.
   - Черт побери, Пит, видя эту кралю...
   - Ты плохо смотрел, да ещё в дурном настроении, Винс. Скажи, Бетси будет дома, когда все это прийдет?
   - Да, естественно. Ребята идут в школу, и ей придется оставаться дома. Но скажи, что за дела с этими покупками? Что за барахло?
   - Маленькие поленца.
   - Что?
   - Для разжигания огня. Ночные сорочки, сексуальное нижнее белье. В кружевах. Чтобы напомнить, что не время гасить огонь.
   - Ну? И все для этого?
   - Ну да; иногда создается такое впечатление, что моя жена проводит все время в бумазейном пеньюаре и бигуди. Я полагаю, что это из-за совместно прожитых тринадцати лет; супружеская жизнь давно стала привычкой.
   - Ты конечно вправе говорить подобное, но чтобы женщина типа Джоан... Клянусь, Пит, твоя жена становится все очаровательнее. Из года в год она словно молодеет. Поэтому мне просто странно, чтобы столь сексуальная особа, как она...
   - Я знаю. Потому я и устроил закупку подобных туалетов. Это не столь дорого, как супружеские раздоры.
   - Вот те на! Послушай, Пит, ты не возразишь, если я введу Бетси в курс дела? Ибо она тотчас спросит про эту кипу.
   - Как хочешь! Расскажи ей все, что сочтешь нужным. Между нами нет секретов, не так ли? Только прошу тебя, не вскрывай коробки. Я хочу сделать это сам.
   - Ну что ты, что ты... конечно...
   Его взгляд и голос затухают. Он всего лишь завистливый негодяй, и сейчас он представляет себя на необитаемом острове с моей женой, то разглядывающим набедренную повязку на её теле, то бросающимся к её ногам. И я готов поклясться, что сцена появится в ближайшем романе. С тех пор, как он познакомился с моей женой, во всех его книгах появляется расписываемая в деталях сцена с некоей евреечкой со смоляными кудрями и объемистыми грудями, позволяющей поразвлечься с собой. Мы с Джоан знаем, о ком идет речь, и даже давняя и добрая знакомая Бетси Кенна знает это, ибо она заставила мужа сменить Нью-Йорк на Сан Франциско, по словам Бетси, единственный цивилизованный город Соединенных Штатов.
   Но мнение Винса диаметрально противоположно.
   Мои судьи все так же сидят на своих местах в застывших позах, устремив взор в одну точку , с широко раскрытыми от ужаса ртами. Они мертвы. Чучела набитые. Я пытаюсь приблизиться, чтобы прощупать у них пульс, поднести к приоткрытым ртам зеркало и убедиться в отсутствии дыхания.
   Доктор, как мне показалось, преобразился. Все такой же маленький и хилый, но уже без признаков недоброжелательства или попыток совершить насилие. Вполне возможно, что его волнует иная проблема, а не я. Он держит в обеих руках клюшку для гольфа под свой размер, клюшку в миниатюре. И посылает лежащий перед ним мяч.
   - Мэтр?
   В противоположном конце комнаты Ирвин Гольд послушно опускает стакан на пол и кладет его горловиной к доктору. Герр доктор сводит ноги вместе и прочно упирается в ковер, опустив клюшку напротив мяча. Он наклоняется вперед, шевелит своими ляжками, будто готовящийся к прыжку кот. Потом бьет по мячу, и тот катится по ковру прямо в лунку. Отличный удар.
   Дрожь нетерпения, словно от укусов полчища муравьев, пробегает по коже.
   - Господин председатель...
   - Прошу вас, минуточку.
   Голос его невыразителен. Он кладет на ковер новый мяч.
   Удар клюшкой.
   Отлично.
   Удивленный, недоверчивый, я смотрю на этот жалкий турнир, у него в руке невообразимым чудом появляется третий мяч. Меня поедают муравьи. Будто взрыв, из меня меня вырывается протест.
   - Ради Бога! Вы говорили, что нельзя терять время!
   Он повернулся ко мне и любезно улыбнулся.
   - Вы кажется забыли, Пит? Это святая пятница.
   - И что дальше?
   - Ах, пятница, пятница! Всего лишь три года, а вы не помните, что это за день для меня? День игры в гольф, Питер. Шесть дней в неделю, включая и соблазнительный солнечный уикэнд, клиенты выплескивают свои неврозы в мои всевнемлющие уши. Но пятница, Питер, день отдыха для моей клиентуры, а для меня сейчас ещё и время чаепития. Ну что? Теперь вы вспоминаете?