Страница:
Надо предпринять упредительные шаги, которые обеспечат ему отходные пути в случае неудачи заговорщиков. А так близка была к осуществлению дерзкая мечта занять по праву причитающееся ему место среди избранной аристократии.
Золота действительно меньше, чем он рассчитывал. С такой скудной суммой ему нечего и мечтать о возвращении в столицу. При существующем положении он угодит непосредственно в долговую тюрьму. И матушка вряд ли его оттуда выкупит.
Хотя, конечно, эта книга… Ради нее она, пожалуй, потрудится вытащить из долговой ямы своего отпрыска. Сколько он ее помнил, она всегда увлекалась заплесневелыми легендами и оккультными ритуалами.
Какой скучной и однообразной должна казаться жизнь для неописуемо богатой леди, каковой являлась его матушка, чтобы с такой страстью увлекаться никому не нужными, вот уже многими веками позабытыми культурами и религиями…
По крайней мере хоть в ее родстве сомневаться не приходится. Не взяла бы Фрэнсис по доброй воле на себя заботы о воспитании Корки, не имей она к нему отношения. Ветреная и беззаботная Фрэнсис, красавица и умница, одинаково увлеченная балами, придворными интригами и книгами по алхимии.
Блестящая аристократка, не озаботившаяся запоминанием имени очередного любовника, от которого родила своего единственного сына.
В списке возможных кандидатур, со смехом предоставленном ею как-то Корки, были титулы громче владельца полуразрушенного замка, из которого он сейчас уезжал, но никто, кроме него, не признал и не признает незаконнорожденного.
Видимо, сентиментальный старикан Энгус Монтроуз и впрямь испытывал к блистательной Фрэнсис нечто похожее на любовь.
К ней единственной Корки питал какое-то подобие человеческих чувств, сам порой удивляясь этой способности своего организма, во всех остальных случаях в первую и единственную очередь принимавшего во внимание исключительно личную выгоду и животный инстинкт самосохранения.
Задумчиво перебирая пальцами, унизанными перстнями, Корки обманчиво безмятежно ласкал эфес своей шпаги. С детства надеясь только на свои силы, он в отличие от других многочисленных бастардов, довольствовавшихся ролью подъедал при своих покровителях, не стал учиться тому, что могло бы пригодиться секретарю или низшему военному чину.
Нет, его целью стали совсем другие горизонты. Виртуозное владение шпагой, необходимое разве что аристократам, прожигавшим жизнь на пирах, дуэльных поединках и охотах, стало первой ступенью в достижении главного.
С каким наслаждением он протыкал этой шпагой сиятельные шкуры тех, кто неосторожно задевал тонкого и гибкого, на первый взгляд всего лишь холеного и беспомощного обитателя великосветских салонов.
Под маской томного, пресыщенного праздной жизнью юнца прятался настоящий артист, профессиональный убийца с железной кистью не знающей усталости левой руки (он с легкостью фехтовал и правой, но, будучи левшой, чаще пользовался этим естественным преимуществом перед своими соперниками) и жесткостью, позволявшей не прощать своим жертвам ни единой оплошности или промаха.
Сам он отличался при этом меткостью и точностью, невиданными среди избалованных дворян голубой и самой чистейшей крови.
Слухи о его способностях быстро разнеслись при обоих дворах, английском и французском, и теперь уже редко кто осмеливался подшучивать или открыто презирать щуплого и невысокого Корки.
Острый на язык, не стесненный никакими обязательствами, он дрейфовал по салонам, дворцам и замкам, ведя почти такую же жизнь, как и большинство его ровесников, более счастливых признанием их наследных прав или родословных, получивших блестящее образование, планомерно идущих путями, сулившими им придворные должности, наследства или титулы.
Никто не знал, на что существует Корки. Многие и кроме него одевались и кутили в долг или в счет еще не полученного наследства от злонамеренно не умирающих престарелых теток или вот уже который год дышавших на ладан дядей.
В конце концов, старики благополучно испускали дух и, почив в Бозе, позволяли расплатиться с наиболее нетерпеливыми башмачниками или оружейниками. И сделать очередные астрономические долги.
Ему же, жалкому бастарду, не на что было рассчитывать, кроме как на громкое имя матушки, проигрывавшей за один вечер целые состояния, всепобеждающую самоуверенность и врожденный лоск придворного джентльмена до кончиков отполированных ногтей.
К тому же рано или поздно Корки расплачивался с какой-то частью долгов, причем не преминув сделать новые. Но расчетливые кожевники или королевские парфюмеры скрепя сердца ссужали ему опять и опять – полагая, что лучше понемногу, но соскребать с паршивой овцы по клоку шерсти, чем раз и навсегда содрать всю шкуру целиком.
Доехав до гостиницы, покинутой этим утром открыто самим господином и тайно его камердинером, они расположились в том же номере, предварительно заплатив трактирщику за постой и обед.
Скрипя зубами, мистер Ролли вынужден был расплатиться за предыдущий день и отправился наверх следить за сменой постельного белья и проветриванием шкафов и матрасов. Это была его маленькая месть хозяину гостиницы за несправедливые поборы.
Корки, устроившись внизу в кресле у камина в пустом зале, дожидался ужина, листая от скуки книгу, заказанную матушкой. «Что ей, право, дались эти пыльные алхимики?» – морщился он, с отвращением разглядывая подозрительные картинки, изображавшие людей с вывернутыми наружу внутренностями. В иллюстрациях были грубейшие ошибки, свидетельствующие о позорном неведении элементарной анатомии.
Доподлинно зная о расположении жизненно важных органов в так легко смертном человеке, умея с первого раза делать точечные уколы шпагой именно в них, Корки презрительно читал подписи под картинками, пояснявшими «тройственную жизнь внутреннего человека».
Сколько раз он пронзал человеческое сердце, имея возможность убедиться, что никакого дерева из него внутри человека не произрастает. А все, напротив, заполнено мягкой пульсирующей массой и кровью, толчками выбрасываемой из ран.
Впрочем, Корки предпочитал убивать с наименьшими кровопотерями. Чисто и красиво. Почти не повреждая кожи, он прокалывал сердца, печени или головы своих соперников, нимало не нарушая кровеносных сосудов.
Потратив уйму часов в анатомических театрах, он с легкостью мог видеть все, что было скрыто от глаз одеждами или бледной кожей. Анатомия – единственное полезное для человечества знание. И, пожалуй, еще математика.
Отложив скучнейший том о символизме человеческого тела, молодой человек с видимым наслаждением принялся за «Теоретическую арифметику» Тейлора, захваченную по пути из спальни милорда в кабинет секретаря.
Завернув в библиотеку, в которую спустя всего лишь несколько минут суждено было прийти секретарю за «Теософией», Корки, зная наверняка, в каком шкафу может находиться искомое, в мгновение нашел то, что нужно было ему самому.
Что может быть увлекательней таинственного космоса цифр! Идеальные, безгрешные, точные и всегда одинаковые, они внушали ему восхищение своей логикой и однозначностью.
Лишенный, в отличие от скучного мира людей, понятий несправедливости или благородства, мир цифр представлялся ему единственно достойным изучения. Открыв Пифагора, Корки уже не мог уйти от очарования его философии.
Отвлекшись ненадолго для ужина, он продолжил чтение. В камине потрескивали дрова. Камердинер, с жадностью уничтожив остатки трапезы своего господина, ушел наверх дожидаться его в спальне.
Простых посетителей, торговцев и шотландцев из горских кланов, не допуская в эти комнаты, поили и кормили в трактире, спать же предоставляя в конюшне или сеннике. Ничто не мешало Корки предаться числам в ожидании позднего посетителя.
Незадолго до полуночи в дверь постучали. Вскинув голову, молодой джентльмен спросил:
– Кто там?
– Господин, здесь к вам пришли, – неуверенным голосом глухо ответил из-за дверей хозяин гостиницы.
– Пусть войдет. – Корки убрал руку с эфеса шпаги и снова вытянул ноги к решетке камина.
Дрова почти выгорели, оставив тлеющие угли. Кровавые отблески скакали по стенам, наполнив комнату багровыми всполохами, густо замешанными на угольно-черной тьме, выползающей из углов.
В помещение просочился посетитель. Держа шляпу в руках, молодой человек нерешительно топтался у порога. Длинные волосы сосульками свисали с его лба, глубоко посаженные глаза горели на бледном, без следа пудры, лице. Тонкий нос с горбинкой странно смотрелся в сочетании с неожиданно мягкими и полными, как у юной девицы, губами.
– С вашего позволения, милорд. – Он стоял у дверей, пока Корки не махнул ему, позволив приблизиться.
– Итак? – скучливо поинтересовался Корки, всем видом показывая, сколь тягостно для истинного джентльмена общество вошедшего.
– Было сложно, ваша милость изволили прибыть без предупреждения… К тому же сейчас сезон большой охоты, вся округа наводнена гостями и их прислугой. Но я справился, – поспешил заверить Корки говорящий. – Все подготовлено.
– Возраст?
– Тринадцать, записано в приходской книге.
– Ее рождение регистрировали в церкви, – зловеще тихим голосом уточнил Корки.
– Это простая служанка из ближайшего поместья, – заикаясь, пояснил гробовщик. – Всех дворовых регистрируют… Но это простолюдинка. Всего лишь грязная маленькая девчонка.
– Имя, – еще более тихим голосом потребовал Корки.
– Ка… Кажется, Анна, – проблеял скорчившийся ответчик.
Глава 7
Глава 8
Золота действительно меньше, чем он рассчитывал. С такой скудной суммой ему нечего и мечтать о возвращении в столицу. При существующем положении он угодит непосредственно в долговую тюрьму. И матушка вряд ли его оттуда выкупит.
Хотя, конечно, эта книга… Ради нее она, пожалуй, потрудится вытащить из долговой ямы своего отпрыска. Сколько он ее помнил, она всегда увлекалась заплесневелыми легендами и оккультными ритуалами.
Какой скучной и однообразной должна казаться жизнь для неописуемо богатой леди, каковой являлась его матушка, чтобы с такой страстью увлекаться никому не нужными, вот уже многими веками позабытыми культурами и религиями…
По крайней мере хоть в ее родстве сомневаться не приходится. Не взяла бы Фрэнсис по доброй воле на себя заботы о воспитании Корки, не имей она к нему отношения. Ветреная и беззаботная Фрэнсис, красавица и умница, одинаково увлеченная балами, придворными интригами и книгами по алхимии.
Блестящая аристократка, не озаботившаяся запоминанием имени очередного любовника, от которого родила своего единственного сына.
В списке возможных кандидатур, со смехом предоставленном ею как-то Корки, были титулы громче владельца полуразрушенного замка, из которого он сейчас уезжал, но никто, кроме него, не признал и не признает незаконнорожденного.
Видимо, сентиментальный старикан Энгус Монтроуз и впрямь испытывал к блистательной Фрэнсис нечто похожее на любовь.
К ней единственной Корки питал какое-то подобие человеческих чувств, сам порой удивляясь этой способности своего организма, во всех остальных случаях в первую и единственную очередь принимавшего во внимание исключительно личную выгоду и животный инстинкт самосохранения.
Задумчиво перебирая пальцами, унизанными перстнями, Корки обманчиво безмятежно ласкал эфес своей шпаги. С детства надеясь только на свои силы, он в отличие от других многочисленных бастардов, довольствовавшихся ролью подъедал при своих покровителях, не стал учиться тому, что могло бы пригодиться секретарю или низшему военному чину.
Нет, его целью стали совсем другие горизонты. Виртуозное владение шпагой, необходимое разве что аристократам, прожигавшим жизнь на пирах, дуэльных поединках и охотах, стало первой ступенью в достижении главного.
С каким наслаждением он протыкал этой шпагой сиятельные шкуры тех, кто неосторожно задевал тонкого и гибкого, на первый взгляд всего лишь холеного и беспомощного обитателя великосветских салонов.
Под маской томного, пресыщенного праздной жизнью юнца прятался настоящий артист, профессиональный убийца с железной кистью не знающей усталости левой руки (он с легкостью фехтовал и правой, но, будучи левшой, чаще пользовался этим естественным преимуществом перед своими соперниками) и жесткостью, позволявшей не прощать своим жертвам ни единой оплошности или промаха.
Сам он отличался при этом меткостью и точностью, невиданными среди избалованных дворян голубой и самой чистейшей крови.
Слухи о его способностях быстро разнеслись при обоих дворах, английском и французском, и теперь уже редко кто осмеливался подшучивать или открыто презирать щуплого и невысокого Корки.
Острый на язык, не стесненный никакими обязательствами, он дрейфовал по салонам, дворцам и замкам, ведя почти такую же жизнь, как и большинство его ровесников, более счастливых признанием их наследных прав или родословных, получивших блестящее образование, планомерно идущих путями, сулившими им придворные должности, наследства или титулы.
Никто не знал, на что существует Корки. Многие и кроме него одевались и кутили в долг или в счет еще не полученного наследства от злонамеренно не умирающих престарелых теток или вот уже который год дышавших на ладан дядей.
В конце концов, старики благополучно испускали дух и, почив в Бозе, позволяли расплатиться с наиболее нетерпеливыми башмачниками или оружейниками. И сделать очередные астрономические долги.
Ему же, жалкому бастарду, не на что было рассчитывать, кроме как на громкое имя матушки, проигрывавшей за один вечер целые состояния, всепобеждающую самоуверенность и врожденный лоск придворного джентльмена до кончиков отполированных ногтей.
К тому же рано или поздно Корки расплачивался с какой-то частью долгов, причем не преминув сделать новые. Но расчетливые кожевники или королевские парфюмеры скрепя сердца ссужали ему опять и опять – полагая, что лучше понемногу, но соскребать с паршивой овцы по клоку шерсти, чем раз и навсегда содрать всю шкуру целиком.
Доехав до гостиницы, покинутой этим утром открыто самим господином и тайно его камердинером, они расположились в том же номере, предварительно заплатив трактирщику за постой и обед.
Скрипя зубами, мистер Ролли вынужден был расплатиться за предыдущий день и отправился наверх следить за сменой постельного белья и проветриванием шкафов и матрасов. Это была его маленькая месть хозяину гостиницы за несправедливые поборы.
Корки, устроившись внизу в кресле у камина в пустом зале, дожидался ужина, листая от скуки книгу, заказанную матушкой. «Что ей, право, дались эти пыльные алхимики?» – морщился он, с отвращением разглядывая подозрительные картинки, изображавшие людей с вывернутыми наружу внутренностями. В иллюстрациях были грубейшие ошибки, свидетельствующие о позорном неведении элементарной анатомии.
Доподлинно зная о расположении жизненно важных органов в так легко смертном человеке, умея с первого раза делать точечные уколы шпагой именно в них, Корки презрительно читал подписи под картинками, пояснявшими «тройственную жизнь внутреннего человека».
Сколько раз он пронзал человеческое сердце, имея возможность убедиться, что никакого дерева из него внутри человека не произрастает. А все, напротив, заполнено мягкой пульсирующей массой и кровью, толчками выбрасываемой из ран.
Впрочем, Корки предпочитал убивать с наименьшими кровопотерями. Чисто и красиво. Почти не повреждая кожи, он прокалывал сердца, печени или головы своих соперников, нимало не нарушая кровеносных сосудов.
Потратив уйму часов в анатомических театрах, он с легкостью мог видеть все, что было скрыто от глаз одеждами или бледной кожей. Анатомия – единственное полезное для человечества знание. И, пожалуй, еще математика.
Отложив скучнейший том о символизме человеческого тела, молодой человек с видимым наслаждением принялся за «Теоретическую арифметику» Тейлора, захваченную по пути из спальни милорда в кабинет секретаря.
Завернув в библиотеку, в которую спустя всего лишь несколько минут суждено было прийти секретарю за «Теософией», Корки, зная наверняка, в каком шкафу может находиться искомое, в мгновение нашел то, что нужно было ему самому.
Что может быть увлекательней таинственного космоса цифр! Идеальные, безгрешные, точные и всегда одинаковые, они внушали ему восхищение своей логикой и однозначностью.
Лишенный, в отличие от скучного мира людей, понятий несправедливости или благородства, мир цифр представлялся ему единственно достойным изучения. Открыв Пифагора, Корки уже не мог уйти от очарования его философии.
Отвлекшись ненадолго для ужина, он продолжил чтение. В камине потрескивали дрова. Камердинер, с жадностью уничтожив остатки трапезы своего господина, ушел наверх дожидаться его в спальне.
Простых посетителей, торговцев и шотландцев из горских кланов, не допуская в эти комнаты, поили и кормили в трактире, спать же предоставляя в конюшне или сеннике. Ничто не мешало Корки предаться числам в ожидании позднего посетителя.
Незадолго до полуночи в дверь постучали. Вскинув голову, молодой джентльмен спросил:
– Кто там?
– Господин, здесь к вам пришли, – неуверенным голосом глухо ответил из-за дверей хозяин гостиницы.
– Пусть войдет. – Корки убрал руку с эфеса шпаги и снова вытянул ноги к решетке камина.
Дрова почти выгорели, оставив тлеющие угли. Кровавые отблески скакали по стенам, наполнив комнату багровыми всполохами, густо замешанными на угольно-черной тьме, выползающей из углов.
В помещение просочился посетитель. Держа шляпу в руках, молодой человек нерешительно топтался у порога. Длинные волосы сосульками свисали с его лба, глубоко посаженные глаза горели на бледном, без следа пудры, лице. Тонкий нос с горбинкой странно смотрелся в сочетании с неожиданно мягкими и полными, как у юной девицы, губами.
– С вашего позволения, милорд. – Он стоял у дверей, пока Корки не махнул ему, позволив приблизиться.
– Итак? – скучливо поинтересовался Корки, всем видом показывая, сколь тягостно для истинного джентльмена общество вошедшего.
– Было сложно, ваша милость изволили прибыть без предупреждения… К тому же сейчас сезон большой охоты, вся округа наводнена гостями и их прислугой. Но я справился, – поспешил заверить Корки говорящий. – Все подготовлено.
– Возраст?
– Тринадцать, записано в приходской книге.
– Ее рождение регистрировали в церкви, – зловеще тихим голосом уточнил Корки.
– Это простая служанка из ближайшего поместья, – заикаясь, пояснил гробовщик. – Всех дворовых регистрируют… Но это простолюдинка. Всего лишь грязная маленькая девчонка.
– Имя, – еще более тихим голосом потребовал Корки.
– Ка… Кажется, Анна, – проблеял скорчившийся ответчик.
Глава 7
– Куки! Куки, – уже в который раз окликнул ее недовольный Питер, – ты сегодня рассеянна. Больше чем обычно, я имею в виду.
– Я вас слушаю, Питер. – Куки старательно изобразила полнейшую внимательность. – Два венка с белыми и красными розами. Что еще?
– Все. Это было последнее. Не опаздывай, – подняв указательный палец с безупречным маникюром, внушительно повторил ей гробовщик, уже в двадцать первый раз за сегодняшний изнурительно нескончаемый день.
Проводив взглядом девушку, Питер запер двери и поднялся в жилые комнаты к скрывавшейся там вечно больной жене. Удовлетворенно осмотрел попутно жирно зеленевшие пальмы и листья Ficus benjamina в кадках, которые оживляли выставку гробов в зале. Что у Куки действительно получается, так это ухаживать за растениями. Но все-таки она слишком странная девочка, даже для этого бизнеса.
Пробираясь по мокрым улицам, под огромным черным зонтом похожая на черепаху, Куки шла домой. Она от всей души надеялась, что отец еще не вернулся из паба. Пусть бы его там задержал очередной чемпионат по дартсу или первенство на звание «самой крепкой башки» – все что угодно, лишь бы не встретить его мощную гривастую физиономию. Лучше вообще успеть спрятаться у себя до его возвращения, притворившись спящей.
На одной из узких улиц ей навстречу вышла Голубая Фея. Возможно, каждый приличный город имеет местного сумасшедшего, но в их городе была, наверное, самая романтичная сумасшедшая из всех.
Некоторые считали за удачу, если по пути им встретится дама сплошь в голубом, с грустными небесно-голубыми глазами и при голубом же чемоданчике.
Среди горожан бытовало несколько версий о причине ее помешательства. И несчастная любовь, и безвременная кончина ребенка (детей) – точно мало кто мог высказаться по этому печальному поводу.
Разумеется, родных у нее не наличествовало, что само по себе было большой редкостью и уже вполне могло быть причиной всяческих бед, слабоумия в том числе.
Возможно, депрессия, выйдя из-под контроля, увела ее блуждать скорбными путями, тихо и ласково – без общественно опасных проявлений. Иначе чем же можно было оправдать бездействие официальной медицины в этом вопиющем случае?
Защищенная от дождя голубой шляпой, с полей которой капала бисером или стекала струями вода (выцветший голубой некогда зонтик использовался только для защиты от солнца), она шла навстречу потоку прохожих.
Горожане обращали на нее столько же внимания, сколько на темно-серое небо над головой или на городскую ратушу с часами, замершими на готической цифре «пять» много лет назад.
Но когда Голубая Фея остановилась перед Куки, преградив дорогу, безумица была, наконец, замечена. Куки тоже остановилась перед странной дамой и вынуждена была рассматривать ту более внимательно, чем обычно.
«Что же ей от меня понадобилось? Может быть, денег?» Порывшись в кармане, Куки нашла мелочь и протянула сумасшедшей. Не отреагировав на подношение, та выдернула из рукава своего твидового пальто голубую нитку и повязала вокруг запястья девушки. Ласково потрепав Куки по мокрой щеке, Голубая Фея продолжила свой путь.
Опомнившись и снова спрятавшись под зонт, девушка свернула в свой переулок. Сегодня ей как будто повезло. Темные окна дома, тихого и пустого, порадовали Куки. Лишь чердачное окно, как маяк, светилось в море ночного света.
Перед сном, когда уже затих и отец, возвратившийся из паба, она, осторожно включив ночник, достала свои папки и под «Мишель» [7] принялась любовно перебирать содержимое некоторых досье.
Вот она, миссис Кассандра Фэйрфакс. Кэсси. Куки знала и такую Кэсс, какой помнили ее сестры, муж и дочери. Знала и такую Кэсси, о существовании которой в их общине никто не подозревал.
Невесту, безуспешно разыскивавшую пропавшего без вести в Арденнах жениха, от которого остался только жетон с номером. Мать рожденного вне брака ребенка. Женщина, отдавшая своего первенца в чужие руки на ступенях собора. Тогда, во время Второй мировой, девушкам не полагалось рожать и воспитывать детей без мужа.
Миниатюрная отважная красавица Кэсси тушила зажигательные бомбы. На фотографии в газетной вырезке великоватая каска сидит поверх летного шлема на ее маленькой голове.
Каска патрульного ПВО, выданная во время бомбежек, лежала теперь в соответствии с завещанием миссис Фэйрфакс глубоко под землей в могиле под камнем с ее именем. Засыпая, Куки пыталась представить Кассандру там, внизу.
Ночью Куки снова приснился гость. Призрак, или галлюцинация, или сновидение, – тип без имени и прошлого. Он тихо бродил по комнатам и коридорам, снова внимательно осматривая все стены, столы и шкафы.
«Черт! Как он выбрался из запертой мансарды? А ведь после посещения Мишель я точно его заперла. Похоже, отмычками вполне сносно владел не только Уилфред».
На этот раз гость не бесцельно бродил по комнатам, он определенно что-то искал. «Как бы не наткнулся на мои папки, – озабоченно подумала Куки. – Впрочем, что с того? Разве не все равно, если мою работу увидит никто. Ведет себя странно, как сомнамбула. Может, воспользоваться и устроить ему допрос?»
– Кто ты? – шепотом спросила Куки.
– Ты? – переспросил он. Хотя, возможно, это было эхо. Ну нет, только не в маленькой комнате, заполненной вещами и мебелью.
– Я Куки, а ты? – попыталась еще раз она.
– Ты, – повторил он, но уже с другой интонацией.
– Ты же не мой сон?
– Сон, – соглашался он.
Утром она застала отца на кухне. Замерев на пороге, она прошла к столу и, налив себе в чашку кофе, отвернулась к окну.
– Гм-гм. Куки, ты… сегодня допоздна? – Смущенный лев. Почему она раньше не замечала, как он похож на льва? Крупная голова, крупный же нос и рот. Куки такой крупной уродилась в него.
– Папа, а мама была какой?
– Какой? – Неожиданный вопрос застал его врасплох. Забыв о кофе и газете, он смотрел на свою дочь, возможно, впервые за многие месяцы.
– Ну, высокой, маленькой? Какой?
– Ты ведь ее должна помнить, Куки, ты была уже взрослой девочкой.
– Я тогда была меньше ростом, – пояснила Куки, слишком задумчивая, чтобы начинать раздражаться.
– Даже не знаю, что и сказать. – Он пожал плечами и отвел глаза. – Мама была среднего роста. Мне она всегда казалась слишком худой. Да, скорее она была миниатюрной. Я имею в виду есть.
Они так мало говорили о матери, что проще было заочно исключить ее из мира живых, из их общей на двоих реальности. И зачем ворошить прошлое? Так все хорошо сейчас, мир и спокойствие. Порядок и горячий кофе по утрам.
Оба старательно отводили взгляд от фарфоровых осколков, разложенных рядом с уже наполовину собранной и склеенной кружкой. В слове «любимым» не хватало буквы «б». Может быть это тот самый осколок, который поранил Куки. «Надо его поискать», – подумала она.
– Я приду сегодня пораньше, – решилась Куки, – испеку яблочный пирог, все-таки осень уже заканчивается.
– И я постараюсь пораньше. Сегодня розыгрыш, – отец выглянул из-за газеты, – я нашел новый вариант формулы. Хочешь, все вместе посмотрим? Мишель обещала прийти. Парня выманим с мансарды…
– Хорошо. – И потеребила в смущении голубую нитку на запястье. Мишель ничего не говорила. Они встречались несколько раз, девчонка все боялась, как бы Куки не забыла ее просьбу. Куки еще ничего не нашла в архивах городской библиотеки, сообщить ей было нечего. – Спасибо за кофе.
– Спасибо тебе, – растерянно ответил отец.
Так и не избавившись от ощущения неотвратимости больших, но хороших перемен, Куки пришла на работу.
Напоив растения, расплатившись с курьером, доставившим заказанные вчера ветви кипариса и дюжину роз сорта «Ночная Красавица Веллингтон», она постояла перед длинным столом с разложенными на нем заготовками для икебан, секаторами и широкими глянцевыми листьями папоротника.
Вдруг девушка взялась за веерную конструкцию из прутиков, закрепленных в пластичной массе, не зная еще, к чему это приведет.
– Куки, надо съездить к Макензи, за фиалками. – Питер заглянул сюда по пути наверх, пришла пора обедать. – Не забудь накладные… Что это?!
Как громом пораженный, он застыл перед композицией, только что сотворенной Куки. Это было то самое – полет фантазии, чудо, совершенное сочетание цвета, соотношения высоты и объема каждого элемента… То самое, чего Куки никогда не могла сделать раньше.
Обойдя вокруг букета, он с легкими признаками ревности не обнаружил ни одной ошибки, недочета или… нет! Все было идеально.
– Идеально! Куки, ты молодчина, – сказал Питер, недоверчиво посмотрев на девушку, которая, не отрывая глаз, созерцала свое творение. – Это работа мастера, вот что я тебе скажу, Куки. Здесь есть душа. Это мечта человека о рае. Три уровня – недостижимое божественное, человеческое настоящее и земное вечное. Благородная печаль с легким налетом воспоминания о былом счастье. Древняя Греция, тоска об утерянном Золотом веке. Если бы мы выставили эту композицию на слете, назвав ее «Потерянный рай», первое место было бы у нас в кармане.
– Вы считаете? – неуверенно улыбаясь, повернулась к нему Куки. Но она и сама это видела.
– Я знаю. Куки, теперь я могу поручать тебе все заказы. Поздравляю, больше мне тебя нечему учить. – С чувством пожав ее руку, Питер, качая головой, ушел наверх.
– Я вас слушаю, Питер. – Куки старательно изобразила полнейшую внимательность. – Два венка с белыми и красными розами. Что еще?
– Все. Это было последнее. Не опаздывай, – подняв указательный палец с безупречным маникюром, внушительно повторил ей гробовщик, уже в двадцать первый раз за сегодняшний изнурительно нескончаемый день.
Проводив взглядом девушку, Питер запер двери и поднялся в жилые комнаты к скрывавшейся там вечно больной жене. Удовлетворенно осмотрел попутно жирно зеленевшие пальмы и листья Ficus benjamina в кадках, которые оживляли выставку гробов в зале. Что у Куки действительно получается, так это ухаживать за растениями. Но все-таки она слишком странная девочка, даже для этого бизнеса.
Пробираясь по мокрым улицам, под огромным черным зонтом похожая на черепаху, Куки шла домой. Она от всей души надеялась, что отец еще не вернулся из паба. Пусть бы его там задержал очередной чемпионат по дартсу или первенство на звание «самой крепкой башки» – все что угодно, лишь бы не встретить его мощную гривастую физиономию. Лучше вообще успеть спрятаться у себя до его возвращения, притворившись спящей.
На одной из узких улиц ей навстречу вышла Голубая Фея. Возможно, каждый приличный город имеет местного сумасшедшего, но в их городе была, наверное, самая романтичная сумасшедшая из всех.
Некоторые считали за удачу, если по пути им встретится дама сплошь в голубом, с грустными небесно-голубыми глазами и при голубом же чемоданчике.
Среди горожан бытовало несколько версий о причине ее помешательства. И несчастная любовь, и безвременная кончина ребенка (детей) – точно мало кто мог высказаться по этому печальному поводу.
Разумеется, родных у нее не наличествовало, что само по себе было большой редкостью и уже вполне могло быть причиной всяческих бед, слабоумия в том числе.
Возможно, депрессия, выйдя из-под контроля, увела ее блуждать скорбными путями, тихо и ласково – без общественно опасных проявлений. Иначе чем же можно было оправдать бездействие официальной медицины в этом вопиющем случае?
Защищенная от дождя голубой шляпой, с полей которой капала бисером или стекала струями вода (выцветший голубой некогда зонтик использовался только для защиты от солнца), она шла навстречу потоку прохожих.
Горожане обращали на нее столько же внимания, сколько на темно-серое небо над головой или на городскую ратушу с часами, замершими на готической цифре «пять» много лет назад.
Но когда Голубая Фея остановилась перед Куки, преградив дорогу, безумица была, наконец, замечена. Куки тоже остановилась перед странной дамой и вынуждена была рассматривать ту более внимательно, чем обычно.
«Что же ей от меня понадобилось? Может быть, денег?» Порывшись в кармане, Куки нашла мелочь и протянула сумасшедшей. Не отреагировав на подношение, та выдернула из рукава своего твидового пальто голубую нитку и повязала вокруг запястья девушки. Ласково потрепав Куки по мокрой щеке, Голубая Фея продолжила свой путь.
Опомнившись и снова спрятавшись под зонт, девушка свернула в свой переулок. Сегодня ей как будто повезло. Темные окна дома, тихого и пустого, порадовали Куки. Лишь чердачное окно, как маяк, светилось в море ночного света.
Перед сном, когда уже затих и отец, возвратившийся из паба, она, осторожно включив ночник, достала свои папки и под «Мишель» [7] принялась любовно перебирать содержимое некоторых досье.
Вот она, миссис Кассандра Фэйрфакс. Кэсси. Куки знала и такую Кэсс, какой помнили ее сестры, муж и дочери. Знала и такую Кэсси, о существовании которой в их общине никто не подозревал.
Невесту, безуспешно разыскивавшую пропавшего без вести в Арденнах жениха, от которого остался только жетон с номером. Мать рожденного вне брака ребенка. Женщина, отдавшая своего первенца в чужие руки на ступенях собора. Тогда, во время Второй мировой, девушкам не полагалось рожать и воспитывать детей без мужа.
Миниатюрная отважная красавица Кэсси тушила зажигательные бомбы. На фотографии в газетной вырезке великоватая каска сидит поверх летного шлема на ее маленькой голове.
Каска патрульного ПВО, выданная во время бомбежек, лежала теперь в соответствии с завещанием миссис Фэйрфакс глубоко под землей в могиле под камнем с ее именем. Засыпая, Куки пыталась представить Кассандру там, внизу.
Ночью Куки снова приснился гость. Призрак, или галлюцинация, или сновидение, – тип без имени и прошлого. Он тихо бродил по комнатам и коридорам, снова внимательно осматривая все стены, столы и шкафы.
«Черт! Как он выбрался из запертой мансарды? А ведь после посещения Мишель я точно его заперла. Похоже, отмычками вполне сносно владел не только Уилфред».
На этот раз гость не бесцельно бродил по комнатам, он определенно что-то искал. «Как бы не наткнулся на мои папки, – озабоченно подумала Куки. – Впрочем, что с того? Разве не все равно, если мою работу увидит никто. Ведет себя странно, как сомнамбула. Может, воспользоваться и устроить ему допрос?»
– Кто ты? – шепотом спросила Куки.
– Ты? – переспросил он. Хотя, возможно, это было эхо. Ну нет, только не в маленькой комнате, заполненной вещами и мебелью.
– Я Куки, а ты? – попыталась еще раз она.
– Ты, – повторил он, но уже с другой интонацией.
– Ты же не мой сон?
– Сон, – соглашался он.
Утром она застала отца на кухне. Замерев на пороге, она прошла к столу и, налив себе в чашку кофе, отвернулась к окну.
– Гм-гм. Куки, ты… сегодня допоздна? – Смущенный лев. Почему она раньше не замечала, как он похож на льва? Крупная голова, крупный же нос и рот. Куки такой крупной уродилась в него.
– Папа, а мама была какой?
– Какой? – Неожиданный вопрос застал его врасплох. Забыв о кофе и газете, он смотрел на свою дочь, возможно, впервые за многие месяцы.
– Ну, высокой, маленькой? Какой?
– Ты ведь ее должна помнить, Куки, ты была уже взрослой девочкой.
– Я тогда была меньше ростом, – пояснила Куки, слишком задумчивая, чтобы начинать раздражаться.
– Даже не знаю, что и сказать. – Он пожал плечами и отвел глаза. – Мама была среднего роста. Мне она всегда казалась слишком худой. Да, скорее она была миниатюрной. Я имею в виду есть.
Они так мало говорили о матери, что проще было заочно исключить ее из мира живых, из их общей на двоих реальности. И зачем ворошить прошлое? Так все хорошо сейчас, мир и спокойствие. Порядок и горячий кофе по утрам.
Оба старательно отводили взгляд от фарфоровых осколков, разложенных рядом с уже наполовину собранной и склеенной кружкой. В слове «любимым» не хватало буквы «б». Может быть это тот самый осколок, который поранил Куки. «Надо его поискать», – подумала она.
– Я приду сегодня пораньше, – решилась Куки, – испеку яблочный пирог, все-таки осень уже заканчивается.
– И я постараюсь пораньше. Сегодня розыгрыш, – отец выглянул из-за газеты, – я нашел новый вариант формулы. Хочешь, все вместе посмотрим? Мишель обещала прийти. Парня выманим с мансарды…
– Хорошо. – И потеребила в смущении голубую нитку на запястье. Мишель ничего не говорила. Они встречались несколько раз, девчонка все боялась, как бы Куки не забыла ее просьбу. Куки еще ничего не нашла в архивах городской библиотеки, сообщить ей было нечего. – Спасибо за кофе.
– Спасибо тебе, – растерянно ответил отец.
Так и не избавившись от ощущения неотвратимости больших, но хороших перемен, Куки пришла на работу.
Напоив растения, расплатившись с курьером, доставившим заказанные вчера ветви кипариса и дюжину роз сорта «Ночная Красавица Веллингтон», она постояла перед длинным столом с разложенными на нем заготовками для икебан, секаторами и широкими глянцевыми листьями папоротника.
Вдруг девушка взялась за веерную конструкцию из прутиков, закрепленных в пластичной массе, не зная еще, к чему это приведет.
– Куки, надо съездить к Макензи, за фиалками. – Питер заглянул сюда по пути наверх, пришла пора обедать. – Не забудь накладные… Что это?!
Как громом пораженный, он застыл перед композицией, только что сотворенной Куки. Это было то самое – полет фантазии, чудо, совершенное сочетание цвета, соотношения высоты и объема каждого элемента… То самое, чего Куки никогда не могла сделать раньше.
Обойдя вокруг букета, он с легкими признаками ревности не обнаружил ни одной ошибки, недочета или… нет! Все было идеально.
– Идеально! Куки, ты молодчина, – сказал Питер, недоверчиво посмотрев на девушку, которая, не отрывая глаз, созерцала свое творение. – Это работа мастера, вот что я тебе скажу, Куки. Здесь есть душа. Это мечта человека о рае. Три уровня – недостижимое божественное, человеческое настоящее и земное вечное. Благородная печаль с легким налетом воспоминания о былом счастье. Древняя Греция, тоска об утерянном Золотом веке. Если бы мы выставили эту композицию на слете, назвав ее «Потерянный рай», первое место было бы у нас в кармане.
– Вы считаете? – неуверенно улыбаясь, повернулась к нему Куки. Но она и сама это видела.
– Я знаю. Куки, теперь я могу поручать тебе все заказы. Поздравляю, больше мне тебя нечему учить. – С чувством пожав ее руку, Питер, качая головой, ушел наверх.
Глава 8
– Боюсь, милорд, Анна и есть очередная жертва. – Крысолов, опустив голову в знак скорби, не мог смягчить удар. – Тела я пока не нашел.
– Господь, за что караешь столь жестоко! – воскликнул Энгус. Имел ли он в виду свою немощь, или череду бедствий, постигших его владения, или грядущую войну, черной тучей нависшую над зелеными холмами, синими озерами и скалистыми горами со всеми их обитателями, Юбер не знал. – Об одном молюсь, лишь бы не умереть до того, как я найду убийцу!
– Милорд, есть надежда. Не спешите отчаиваться и храните терпение. Я нашел ниточку. Возможно, именно она выведет нас из лабиринта.
Воцарилась гнетущая тишина, прерываемая сиплым дыханием Энгуса и постукиванием о подлокотники кресла длинных пальцев Юбера.
– Некто Олаф Лимерик. Служит при церкви. Гробовщик и… лекарь.
– Я думал, что большинство жителей этой местности пользовала почтенная вдова Игл. – Энгус, едва сдержав стон, переждал очередной приступ жесточайшей боли, терзавшей его с начала болезни.
– Да, большинство добропорядочных людей. Но и он имел успех у части… публики. Лимерик был приписан к приходу соседнего графства. Получил образование в Эдинбургском университете, имеет темное прошлое. Ведет уединенный образ жизни в сторожке при соборе.
– Что рассказал ирландец? – с видимым нетерпением поторопил друга Энгус.
– Для начала я задал ему вопрос, какому виду смерти он отдает предпочтение. Оказалось, что у него такого предпочтения нет, – холодно и сдержанно улыбнулся Крысолов. – Тогда я попросил его открыть думы о причине безвременной кончины несчастных во цвете лет. Его медицинское образование не замедлило сослужить свою службу. Открылись новые обстоятельства, милорд.
В мрачных покоях стало еще темнее. Ночь, предъявляя свои права, завладела и замком, и комнатой, в которой прочно уже поселились болезнь и ожидание смерти. Запах лекарств и источаемых умирающим миазмов дополняли угнетающее предчувствие кончины, витавшее в темном и душном от постоянного огня в камине воздухе.
– До сих пор мы не знали точной причины смерти девушек. Гробовщик же сообщил, что последние жертвы жестоко изнасилованы и задушены. Это еще не все. Их клеймили, сэр. Лилия…
– Что я слышу! Но… я полагал, что эта история давно канула в Лету со всеми ее участниками! – Больной выказывал признаки беспокойства, грозившие перерасти в очередной приступ.
– Милорд, сохраняйте присутствие духа. – Крысолов вскочил с кресла.
– Серебряная лилия… негодяи! – только и в силах был произнести Энгус. Грудь его сдавило железным обручем, воздух со зловещим свистом вырывался из нее. – Большая королевская охота… Корки, – собрав остатки сил, более внятно произнес Энгус, прежде чем провалиться в беспамятство.
– Дженни! – крикнул в сторону двери Юбер, кинувшись к господину, упавшему на подушки.
Вбежала прислуга, Крысолова оттолкнули. Чувствуя свою ненужность у постели больного, тот оставил покои, заполненные суетливым позвякиванием стекла и тревожными возгласами.
Пора переговорить с секретарем. Пожалуй, беседа, прервавшая сладкие сны, даст больше результатов, нежели самый суровый допрос человека, выспавшегося и откушавшего завтрак, резонно решил Юбер. Он направился в крыло, где располагались спальни служащих.
Вот уже около часа ожидавший свою мать молодой человек со всеми возможными удобствами расположился в покоях, выделенных для сиятельной леди.
«Одна из лучших комнат, – признал Корки. – Фрэн, невзирая на возраст, все еще котируют на самый высокий счет». Оценив величественный вид из окон спальни, он уселся с книгой у камина.
– Корки! Милый мой мальчик, я рада видеть тебя. Ты привез… Разумеется, я рада видеть тебя без всяких условий, – великодушно добавила свежая и сияющая леди Фрэнсис.
– Это Гитхель!.. Нет, – она быстро пролистала выхваченную у Корки книгу, которую приняла за свою, – геометрия, арифметика… Твой скучный Пифагор. Я вижу, ты все еще во власти чар этого изъеденного молью старика.
– Миледи, этот изъеденный молью, как вы изволили выразиться, старик будет пленять умы еще через много столетий после того, как забудут и нас с вами, и даже «самого» Гитхеля. – Корки поцеловал протянутую руку, с наслаждением вдыхая аромат, распространяемый его матерью.
– Единственное, за что можно помнить его, так это за смелое утверждение, что все узы без дружбы являются оковами, и нет никакой добродетели в их поддержании. Хотя, – она лукаво улыбнулась, сверкнув глазами на по-девичьи юном лице, – друг мой, нам ли попусту тратить время в погоне за добродетелью!
– «В сердце взращивайте древо добродетели, ибо через него достигнет крона вашего чела», – процитировал по памяти Корки. – Разве не в поисках добродетели вы, матушка, читаете труды, подобные «Теософии»? – делано удивился Корки, наблюдая, как Фрэнсис при помощи камеристки Мэри выбирает платье для очередной смены. Видимо, предстоял общий обед.
– Во-первых, много раз просила тебя не величать меня на такой деревенский манер, – капризно поджав губы, довольно холодно заметила Фрэнсис тоном, которым только что отдавала приказания Мэри. – А потом, что я слышу? Ты читал столь презираемого тобой автора!
– О, всего лишь просмотрел иллюстрации, всего лишь…
– Мммм? А как же шестой афоризм Пифагора: «Выйдя из своего дома, не возвращайся, иначе в нем будут обитать фурии»? – Растопырив тонкие длинные пальцы и придав зловещее выражение подвижным чертам лица, Фрэнсис довольно успешно изобразила фурию, выглянув из-за ширмы, где Мэри облачала ее в лимонно-желтую робу, усыпанную сапфирами в цвет ее сверкающим глазам. – Я понимаю это так: не возвращайся, раз начав, на исходную точку. Пройдя полпути, следуй далее.
– Или другим путем, – подхватил Корки.
Закончив одеваться, Фрэнсис показала себя со всех сторон, повернувшись в изящном пируэте, и под одобрительный кивок сына присела за туалетный столик, взяв «Теософию». Мэри укладывала царственный парик и украшала его драгоценностями.
– Господь, за что караешь столь жестоко! – воскликнул Энгус. Имел ли он в виду свою немощь, или череду бедствий, постигших его владения, или грядущую войну, черной тучей нависшую над зелеными холмами, синими озерами и скалистыми горами со всеми их обитателями, Юбер не знал. – Об одном молюсь, лишь бы не умереть до того, как я найду убийцу!
– Милорд, есть надежда. Не спешите отчаиваться и храните терпение. Я нашел ниточку. Возможно, именно она выведет нас из лабиринта.
Воцарилась гнетущая тишина, прерываемая сиплым дыханием Энгуса и постукиванием о подлокотники кресла длинных пальцев Юбера.
– Некто Олаф Лимерик. Служит при церкви. Гробовщик и… лекарь.
– Я думал, что большинство жителей этой местности пользовала почтенная вдова Игл. – Энгус, едва сдержав стон, переждал очередной приступ жесточайшей боли, терзавшей его с начала болезни.
– Да, большинство добропорядочных людей. Но и он имел успех у части… публики. Лимерик был приписан к приходу соседнего графства. Получил образование в Эдинбургском университете, имеет темное прошлое. Ведет уединенный образ жизни в сторожке при соборе.
– Что рассказал ирландец? – с видимым нетерпением поторопил друга Энгус.
– Для начала я задал ему вопрос, какому виду смерти он отдает предпочтение. Оказалось, что у него такого предпочтения нет, – холодно и сдержанно улыбнулся Крысолов. – Тогда я попросил его открыть думы о причине безвременной кончины несчастных во цвете лет. Его медицинское образование не замедлило сослужить свою службу. Открылись новые обстоятельства, милорд.
В мрачных покоях стало еще темнее. Ночь, предъявляя свои права, завладела и замком, и комнатой, в которой прочно уже поселились болезнь и ожидание смерти. Запах лекарств и источаемых умирающим миазмов дополняли угнетающее предчувствие кончины, витавшее в темном и душном от постоянного огня в камине воздухе.
– До сих пор мы не знали точной причины смерти девушек. Гробовщик же сообщил, что последние жертвы жестоко изнасилованы и задушены. Это еще не все. Их клеймили, сэр. Лилия…
– Что я слышу! Но… я полагал, что эта история давно канула в Лету со всеми ее участниками! – Больной выказывал признаки беспокойства, грозившие перерасти в очередной приступ.
– Милорд, сохраняйте присутствие духа. – Крысолов вскочил с кресла.
– Серебряная лилия… негодяи! – только и в силах был произнести Энгус. Грудь его сдавило железным обручем, воздух со зловещим свистом вырывался из нее. – Большая королевская охота… Корки, – собрав остатки сил, более внятно произнес Энгус, прежде чем провалиться в беспамятство.
– Дженни! – крикнул в сторону двери Юбер, кинувшись к господину, упавшему на подушки.
Вбежала прислуга, Крысолова оттолкнули. Чувствуя свою ненужность у постели больного, тот оставил покои, заполненные суетливым позвякиванием стекла и тревожными возгласами.
Пора переговорить с секретарем. Пожалуй, беседа, прервавшая сладкие сны, даст больше результатов, нежели самый суровый допрос человека, выспавшегося и откушавшего завтрак, резонно решил Юбер. Он направился в крыло, где располагались спальни служащих.
* * *
Для Корки не вполне хорошим тоном было явиться в это поместье без приглашения. Владелец затеял охоту и созвал на нее всех самых блестящих носителей титулов. Корки приглашать никто даже не думал. Он и ему подобные на эти сборища обычно являлись сами, правда, в сопровождении своих покровителей.Вот уже около часа ожидавший свою мать молодой человек со всеми возможными удобствами расположился в покоях, выделенных для сиятельной леди.
«Одна из лучших комнат, – признал Корки. – Фрэн, невзирая на возраст, все еще котируют на самый высокий счет». Оценив величественный вид из окон спальни, он уселся с книгой у камина.
– Корки! Милый мой мальчик, я рада видеть тебя. Ты привез… Разумеется, я рада видеть тебя без всяких условий, – великодушно добавила свежая и сияющая леди Фрэнсис.
– Это Гитхель!.. Нет, – она быстро пролистала выхваченную у Корки книгу, которую приняла за свою, – геометрия, арифметика… Твой скучный Пифагор. Я вижу, ты все еще во власти чар этого изъеденного молью старика.
– Миледи, этот изъеденный молью, как вы изволили выразиться, старик будет пленять умы еще через много столетий после того, как забудут и нас с вами, и даже «самого» Гитхеля. – Корки поцеловал протянутую руку, с наслаждением вдыхая аромат, распространяемый его матерью.
– Единственное, за что можно помнить его, так это за смелое утверждение, что все узы без дружбы являются оковами, и нет никакой добродетели в их поддержании. Хотя, – она лукаво улыбнулась, сверкнув глазами на по-девичьи юном лице, – друг мой, нам ли попусту тратить время в погоне за добродетелью!
– «В сердце взращивайте древо добродетели, ибо через него достигнет крона вашего чела», – процитировал по памяти Корки. – Разве не в поисках добродетели вы, матушка, читаете труды, подобные «Теософии»? – делано удивился Корки, наблюдая, как Фрэнсис при помощи камеристки Мэри выбирает платье для очередной смены. Видимо, предстоял общий обед.
– Во-первых, много раз просила тебя не величать меня на такой деревенский манер, – капризно поджав губы, довольно холодно заметила Фрэнсис тоном, которым только что отдавала приказания Мэри. – А потом, что я слышу? Ты читал столь презираемого тобой автора!
– О, всего лишь просмотрел иллюстрации, всего лишь…
– Мммм? А как же шестой афоризм Пифагора: «Выйдя из своего дома, не возвращайся, иначе в нем будут обитать фурии»? – Растопырив тонкие длинные пальцы и придав зловещее выражение подвижным чертам лица, Фрэнсис довольно успешно изобразила фурию, выглянув из-за ширмы, где Мэри облачала ее в лимонно-желтую робу, усыпанную сапфирами в цвет ее сверкающим глазам. – Я понимаю это так: не возвращайся, раз начав, на исходную точку. Пройдя полпути, следуй далее.
– Или другим путем, – подхватил Корки.
Закончив одеваться, Фрэнсис показала себя со всех сторон, повернувшись в изящном пируэте, и под одобрительный кивок сына присела за туалетный столик, взяв «Теософию». Мэри укладывала царственный парик и украшала его драгоценностями.