Эля Хакимова. Пепел Снежной Королевы

   – Вот! Кровь: «…частицы жизни переносятся частицами крови. Как бы в купели покоится душа».
   – Миледи, как можно в это верить!
   – Как можно верить в геометрию? Так-так… Вот: «…молодость. Как молодости вместилище кровь, так и жизни самой есть».
   – Жаль противоречить такому авторитетному «ученому», но, видишь ли, Фрэнсис, с приходом смерти кровь никуда не исчезает. И в стариках столько же этого «носителя жизни и молодости», как и в юношах. А насколько мне известно, у животных есть кровь, но нет души. Если верить отцам церкви, разумеется, – поправился он.
   – «После того как тело покидает молодость, жизнь и душа, оно становится обиталищем демонов». Можешь быть свободна, Мэри, – отпустила заметно побледневшую камеристку Фрэнсис и, дождавшись, когда за той закроется дверь, произнесла совсем другим тоном: – Корки, соблаговоли быть серьезным, пока я говорю.
   Она взглянула на сына, отраженного в зеркале. Убедившись, что он выпрямился в кресле, достала из ларца маленькую коробочку. Повернулась к нему, приглашающе похлопала по колену и протянула в его сторону руку.
   Корки, сев у ее ног на ковер, без слов смотрел в прекрасное, уже скрытое под сияющей пудрой лицо с подкрашенными губами и «роковой тайной» на левой щеке. Мушка подчеркивала ослепительную кожу и яркие глаза этой непостижимой женщины.
   – Смотри, – она протянула ему золотую пудреницу с богато инкрустированной крышкой, разрешая кивком головы открыть ее. Движение сопровождалось легким звоном драгоценностей в прическе.
   Внутри миниатюрной шкатулки на первый взгляд не было ничего. Внимательно приглядевшись, он увидел тончайшее кружево серого и белого – пепел. Ожидая объяснений, он молча смотрел на непривычно серьезную Фрэнсис.
   – Однажды я наблюдала сожжение ведьмы. Сначала тело покраснело и распухло. Потом почернело и скорчилось. А потом лепесток, слетев с цветущей неподалеку яблони, задел его, и оно рассыпалось в прах. Хлопья пепла могли спорить по красоте с лепестками цветов. За все время, что я храню этот лепесток с цветка смерти, никакие изменения, дурные запахи или следы неумолимого времени не потревожили его. – Фрэнсис держала на ладони золотую коробочку с лоскутом пепла. Другой ладонью, нежно погладив Корки по щеке, она обратилась к нему: – Единственное, чего бы я хотела от сына, – это чтобы он сжег мое тело после смерти. «Ибо тело без молодости и жизни, сиречь души, становится обителью демонов». Клянись!
   – Клянусь.
   – Хороший мальчик, – похвалила она. Но, помолчав, печально вздохнула: – Что же ты будешь делать, когда меня не станет с тобой?
   – Фрэн, дорогая моя, – шутливо воскликнул Корки. – Ты ведь не собираешься покидать меня?
   – Я подумываю уехать в путешествие. Надо мне развеяться, знаешь ли. Утомили эти бесконечные балы, на которых я всего лишь королева красоты… Кстати, ее величество устраивает бал, приглашение для тебя я перешлю с посыльным в городской дом. Ну, иди же… Да, как там старый зануда?
   – Очень плох. Вряд ли доживет до бала.
   – А какой блестящий был кавалер, – грустно склонила прелестную головку Фрэнсис. Но тут же забыв чужие несчастья, взлетела с кресла и, не прощаясь, упорхнула к гостям.

Глава 9

   Куки решила «Потерянный рай» подарить Кэсси. Захватив ключи от машины, она перебежала улицу и через кафедральный собор из темного камня с пятью дорическими колоннами и треугольным портиком вышла на кладбище.
   Оно вольготно располагалось над городом. Зеленые холмы и мрачные замшелые надгробия с достоинством взирали на город, раскинувшийся у их подножия.
   Плита с признаниями горячей любви незабвенной Кассандре уже слегка отклонилась от строгой вертикали. Поставив цветы, Куки попыталась вообразить, каково сейчас миссис Фэйрфакс там, внизу.
   Сыро, темно. До солнца и веселой травы метра полтора, прикидывала Куки. Хорошо еще, что Кэсси такая миниатюрная, крышка одного из самых дорогих и просторных гробов (модель «Кенсингтон-2567») не давит на нее сверху. Хотя, наверно, из-за огромной каски места внутри все равно маловато. Еще раз вздохнув, Куки побежала на стоянку.
   Предстояла поездка на ферму Макензи. Надо успеть вернуться, поставить старенький «додж» Питера обратно. И пирог! Самый вкусный из спелых и ароматных яблок. Куки вспомнила, как бежала вприпрыжку из школы когда-то после уроков домой. Давно она не стремилась куда-то вернуться.
   Строго говоря, водить машину права она не имела. Просто потому, что у нее не было прав. Но раз уж Питер не спрашивал о документах, она благоразумно предпочла не затрагивать этот щекотливый вопрос.
   Тем более что ездить ей приходилось по пустынным сельским дорогам с редким движением. Порой она позволяла себе выехать на побережье и долго бродила по берегу, перекидывая носками ботинок мокрый песок.
   Серое по большей части море приветствовало ее как старого товарища, окатывало солеными брызгами и подбрасывало к ногам лохмотья бледной пены. Чайки с криками носились над головой, пытаясь в чем-то убедить.
   Фиалки в ящиках, укрытые влажной газетой, стояли в кузове машины. Тугие, полные сока, еще совсем свежие – но уже безнадежно мертвые.
   «Скоро они распустятся, посмертно отцветут, предъявив себя миру. Но все равно они уже не живые. Интересно, для каких букетов срезают людей? И во что они потом превращаются, распускаясь в полной тишине и абсолютной темноте запертых ящиков, там, глубоко под землей?» Кто же тот садовник, который выращивает их, по какому принципу отбирает необходимую зрелость и налив, и кто оценивает потом его композиции из мертвых людей? Куки уже давно заметила, как похожи мир людей и мир растений. Тех и других можно разбить на семейства, рода, виды и подвиды.
   Семейство розоцветных – Кэсси и мальва. Роузи тоже. Сокурсница Куки по художественному колледжу, единственная, кто с ней вообще разговаривал, чего избежать было ну никак невозможно – весь их класс разбивали на пары, которые должны были разрабатывать одну тему. Кто еще? Девушка в магазине килтов на центральном вокзале почти наверняка шиповник.
   Труди, жена Питера… Хм. Пожалуй, она никак не вписывалась в царство растений. Странно. Куки даже поморщилась, так непривычно для нее было не чувствовать, кем человек является на самом деле.
   Впрочем, Труди ведь и не общалась с Куки – даже словом не перемолвилась. Пока девушка работала с цветами, Труди иногда наблюдала за девушкой с верхней площадки конторы.
   Редко доводилось Куки видеть таких красавиц, как жена Питера, – не было лица умнее и прелестней, чем у Труди. Не было кожи прозрачней и нежней. Не было глаз выразительнее и печальней.
   Какие тонкие и изящные запястья обвивали мощную шею Питера, когда тот нес Труди вниз, предварительно спустив ее инвалидное кресло, – в редких случаях выхода Труди в свет. Какой странный и прохладный свет сиянием окутывал тогда и эту необычную больную женщину, и ее статного, здорового мужа.
   Мишель… Мишель, пожалуй, ромашка. Безыскусная и тонкая. С причудами, с идеальным сочетанием белоснежного и солнечно-желтого. Стебли и листья – нежно-зеленого цвета. Слабенькая и травянистая, некрепкая и непрочная…
   А вот сама Куки была не цветком, а деревом. Слишком уж много в ней было негибкого и основательного. Только эти дурацкие волосы, без блеска и цвета. У Куки в детстве была игрушка, смешной человечек с волосами-нитками, но они хотя бы обладали ярким синим цветом.
   Куки уверена была, что некрасива, – слишком уж угловатая и крупная, несообразная и бесцветная. Все ей казалось великоватым – крупный нос, большой рот с полными губами, упрямый подбородок. Выразительные зеленые глаза с темными ресницами были единственным признаваемым ею украшением.
   После того как из ее жизни ушла мать, она хотя бы могла одеваться сообразно своему вкусу. Воспоминания о тех восьми годах, проведенных в полной, относительно нормальной семье, омрачались страшными нарядами и ожесточенными баталиями между матерью и дочерью за каждый бантик или рюшу. Отец слабо справлялся с ролью рефери, и чаще победительницей выходила отнюдь не Куки.
   Но это давно в прошлом. Сейчас впервые за много-много лет как будто все налаживается. С отцом она уже может говорить спокойно. Просто говорить – это очень хороший знак.
   И, конечно же, работа! Это, пожалуй, самое важное, самое приятное. Куки улыбалась во весь рот и глупым истеричкам чайкам, и такому спокойному, большому морю. Ну ладно. Пора возвращаться в город. Прощай море! До свиданья, друг.
   Все еще улыбаясь, Куки села в кабину машины. По дороге вспоминала рецепт пирога. И думала о Ромео и Джульетте.
   Странный друг странной Миши. Кто же ты? Как найти твою семью, узнать твое имя, из которого известна только первая буква? Куки уже успела поработать в библиотеке, просмотреть подшивки газет с объявлениями о рождении, заключении браков и смерти… Но пока ни намека на розыски мальчика такого же возраста.
   Куки изначально приняла за факт предположение о том, что он местный. Их городок довольно маленький, и девушка трусливо решила поднять самый легкий камень – городские архивы. Но делала она все это только для очистки совести.
   Скорее всего, придется обращаться в полицию. В смысле убедить парочку в необходимости этого. А значит, и в необходимости возвращения в клинику.
   Куки помрачнела. Не любила она быть свидетелем чужих трагедий. А Мишу и ее Ромео это может убить. Слишком они были хрупкие, слишком неприспособленные к этому миру. И слишком влюбленные друг в друга.
   – Что-то ты задержалась, Куки. – Питер запер препараторскую, собираясь уже опустить жалюзи в цветочной лавке. – Надеюсь, в этот раз ты не забыла квитанции? Труди потратила несколько бланков на их восстановление для налогового управления.
   – Нет, Питер, не забыла. – Куки протянула ему бумаги вместе с ключами от машины.
   – Аккуратность очень важна в любом деле, – величаво подняв палец, изрек Питер, но, памятуя об утреннем триумфе Куки, решил все же не портить такой знаменательный день выговорами и нотациями. – Как в этот раз фиалки?
   – Я их еще не убирала, взгляните. – Куки подошла к столу с ящиками. – Похоже, новый сорт вполне освоился в теплицах Макензи.
   – Да, наверное. Но мне лично и старый был вполне симпатичен. Очень уж новый театрален. Помпезность с фиалками не вяжется, как думаешь?
   – Интересный оттенок. – Куки не подала виду, как ей приятно, что он спрашивает ее мнения. «Потерянный рай» определенно произвел на Питера впечатление. – Очень хорошо вписывается в тенденции этого сезона.
   – Да, Макензи всегда следили за модой. Хотя хороший вкус и мода не всегда совпадают, как я уяснил за десятки сезонных перемен, – прищурившись, разглядывал цветы Питер. Но все же ему пришлось одобрить и цвет: – Отлично! Что ж, до завтра, Куки, затвори за собой двери, у меня сегодня преферанс. Приятного вечера.
   – До свидания, Питер, – ответила Куки, осторожно прикрывая коробку газетами. – Удачной игры!
   – Спасибо-спасибо. – И, уже почти выйдя, бросил из-за плеча: – Ты сегодня утром была великолепна, Куки. В самом деле, «Потерянный рай» – это настоящий шедевр.
   – Спасибо. – И, тепло улыбаясь, добавила про себя: «Я знаю».
   Забытая улыбка оставалась на губах, когда Куки, застыв над последней коробкой с цветами, внимательно всмотрелась в мокрый лист газеты, покрывавший бледноватые бутоны фиалок.
   Газетный лист со столбцами текста и фотографиями в некоторых местах уже расползался. Волокна, не покрытые типографской краской, разбивали ровные строчки.
   Никаких сомнений: на одной из фотографий был изображен именно он. Несчастный Ромео, аутичный друг Мишель. Нахмурившись, Куки осторожно сняла с коробки мокрое полотно газеты.
   Она старалась не повредить расползающийся в пальцах лист, по верхней планке которого можно было понять, что это последний раздел с частными объявлениями столичного издания.
   Часть текстов была потеряна безвозвратно, но это ничего. Можно будет взять в библиотеке, там всегда хранились подшивки за несколько лет. Хотелось надеяться, что этому номеру не больше нескольких месяцев. По крайней мере мальчик ненамного изменился с тех пор, как его запечатлели на этом снимке.
   Часть информации и сейчас можно было разобрать, достроив фразы и подобрав подходящие по смыслу слова.

   «…единственный выживш…»
   «…йчас психичиски бол…»
   «…ашумевшее дело серийн…»
   «…еспомощность полиции проде…»
   «…язано со старинными преданиями о Сн…»

   Достав полиэтиленовую упаковку, в которую заворачивали букеты, Куки осторожно выложила на нее мозаику из мокрой бумаги. Главным образом, пострадал именно тот угол, который интересовал больше всего. А также верхний край, на котором обычно располагают информацию о названии газеты, номере и разделе.
   Можно попытаться выяснить эти сведения по другим листам на первых двух коробках с цветами. Хотя не факт, что это листы одной и той же газеты.
   Почти не надеясь, Куки вытащила из холодильника фиалки. Просмотрев газеты на них, убедилась, что надеяться нечего. Все это были последние листы разных газет. Мистер Макензи (или кто там еще из Макензи другой), очевидно, всей душой увлекался разгадыванием кроссвордов. Почти все они были разгаданы. Кстати, именно они меньше всего и пострадали.

Глава 10

   Выглянув в маленькую, но уютную гостиную, Корки заметил Мэри и приказал:
   – Мэри, вызовите ко мне мистера Ролли.
   – Слушаю. – Служанка присела в точно выверенном реверансе, достойно характеризовавшем ее не только как особу, сведущую в иерархии титулов, но и доподлинно знавшую отношение хозяйки к джентльмену, который отдал это довольно смелое распоряжение.
   Вернувшись в будуар, Корки стал раздумывать, куда ему податься в ожидании бала. В столице до этого момента показываться он отнюдь не жаждал. По ряду причин. И в первую голову из-за долгов. На деньги, полученные от Энгуса, у него были планы иные, нежели опустить их в переполненные мошны купцов или процентщиков.
   В Европу… Пока и там появляться не с чем. Пожалуй, на игорных столах Эдинбурга был шанс поправить финансовые дела.
   Вдруг раздался шум и топот каблучков. Не постучавшись, в комнату вбежала растерянная и испуганная Мэри.
   Остановившись в раскрытых дверях, она, заломив руки и позабыв обо всех правилах поведения камеристок важных дам, заголосила скороговоркой, перемежая слова всхлипами и драматическими восклицаниями с многократными упоминаниями всего святого семейства, а также некоторых малоизвестных святых.
   – Мэри, будьте столь любезны удостоить меня внятной речью. Английский язык вполне подойдет. – Корки с нескрываемым раздражением сурово взирал на взволнованную девушку и, начиная уже серьезно беспокоиться, стал задавать наводящие вопросы: – Пожар? Миледи?
   – Ах, нет же, сударь! – в отчаянии Мэри притопнула ножкой. – Скорее, туда… Там ваш камердинер… Он убьет! Его убьют! Сударь, Боже мой милосердный!
   – Пока нет, но я стремлюсь к самым вершинам славы и чести. Клянусь, достиг бы сего почетного звания уже давно, если бы не паршивец Ролли. – Пристегивая на ходу шпагу, быстрым и решительным шагом Корки вылетел из будуара, предоставив причитавшей Мэри самостоятельно прийти в себя после серьезного, по всей видимости, испытания.
   Возможно, леди Фрэнсис или ей подобные даже не догадывались о существовании множества служебных помещений для прислуги, но Корки отлично ориентировался в камердинерских, лакейских и кухонных епархиях.
   Он прошел несколькими коридорами и пару раз свернул на темные лестницы. Стены постепенно сужались, становились темнее, больше не встречались украшения и гобелены.
   Далее идя уже на шум, джентльмен очутился там, где и разворачивались события, нанесшие столь большой урон достоинствам Мэри как персоны воспитанной, сдержанной и преисполненной сознания собственной важности.
   Ничуть не сомневаясь кого и приблизительно догадываясь за что лишали жизни, Корки, сохраняя невозмутимое спокойствие, оказался среди вопивших и топавших от переизбытка восторга слуг, лакеев и камердинеров.
   Столь бурное веселье вызывал дюжий парень, пленивший бледного и кричавшего дурным голосом Ролли. Соратник истязателя, не тратя времени даром, пытался проверить на предмет огнеупорности правую руку несчастного, прижигая ее горящей головней из очага.
   – Ату его, ату! – стуча тростями по полу, подбадривали слуг несколько благородных господ, прискучившихся охотой на животных и скудным на увеселения времяпрепровождением в сельской глуши.
   Так же как и Корки, они пришли на зов своих слуг или на изрядный шум, создаваемый толпой, которая собралась в людской.
   Один из джентльменов, молодой, но уже заметно потасканный человек в напудренном парике и с чрезмерной любовью к драгоценностям, густо украшавшим его бархатный камзол, белоснежный галстук, жилет и башмаки, был хорошо знаком Корки.
   Лорд Джордж Аргайл был широко известен не только каждому представителю высшего света Англии и Шотландии, но и во многих притонах самого гнусного толка.
   Председатель нескольких клубов, членами которых были аристократы, развлекающиеся среди всего прочего такими милыми забавами над невинными обывателями, как принуждением тех ходить на руках под страхом быть заколотыми. Причем обычно не считались ни с чинами, ни со званиями, ни с полом или возрастом злосчастной жертвы.
   Кто не знал Джорджи? Любимца королевы, владельца одного из самых богатых поместий в Шотландии и нескольких не меньших в Англии. Будущего наследника титула графа Аргайлского и настоящего носителя сразу нескольких лишь чуть менее блестящих титулов.
   Лорд Аргайл имел сказочное будущее и волшебное настоящее. Он имел все то, что могло бы принадлежать Корки, – если бы Фрэнсис побеспокоилась сочетаться браком до того, как понести от одного из многочисленных любовников.
   Но богатство Аргайлов, как и еще нескольких славных фамилий, не могло достаться незаконнорожденному и потому ожидало ближайшего родственника, волею судеб оказавшегося именно Джорджем. Впрочем, в роду сих славных фамилий числились и менее достойные типы, и совсем уже законченные негодяи, если этот эпитет мог прикрепляться к носителям столь громких титулов, каковые значились рядом с именем Аргайлов.
   – Зажарь этого жирного кабанчика! – напутствовал Джорджи малого, державшего пылающую головню у самой ладони Ролли.
   – По-моему, опасно следовать столь неосторожным советам, – ласковым голосом произнес Корки. Приблизившись к главным действующим лицам, он слегка пощекотал кончиком обнаженной шпаги горло лакея с головней. – Ваше славное лицо внушает мне доверие и безотчетную симпатию, а потому мне будет искренне жаль прервать земное существование такого поистине достойного человека. Что касается печально зарекомендовавшего себя Ролли, охотно возьму на себя труд примерно наказать его за любой проступок, вольно и невольно допущенный оным.
   Эти нежности произвели большое впечатление как на непосредственных инквизиторов Ролли, так и на всех остальных участников этого развлечения.
   Внезапно отпущенный из тисков здоровенного детины Ролли упал к ногам своих палачей и, не сразу опомнившись, дрожа и подвывая, подполз к своему господину.
   Тишина, воцарившаяся на кухне, была столь абсолютной, что слышны были потрескивание дров в огромном очаге и шипение капель жира, стекавших на них со свиньи, целиком жарившейся на вертеле.
   – Не соблаговолит ли благороднейшее общество сообщить причины столь бурной радости? Мне, право, отчего-то грустно сегодня, – томно протянул Корки, позевывая и постукивая шпагой по носку своего башмака.
   – А вот, кстати, и хозяин. Не составляло труда догадаться, кому прислуживает этот прохвост. – Не изменив позы и иронично улыбаясь, Аргайл приподнял бровь.
   Слуги, затаившись, ожидали реакции господ, не решаясь вмешиваться без приказа в дальнейшее развитие событий которое обещало, судя по всему, еще большее развлечение, чем прерванное только что.
   Некоторые из них удовлетворенно загудели, выражая полную готовность оценить остроумие выпада Аргайла по достоинству. Как по команде, подхватил еще один из джентльменов:
   – Вор в услужении ублюдка – милая пара!
   – Премного благодарен за сообщение ваших пристрастий в области представителей человеческой природы, кем бы ни были господа, только что упомянутые вами. Однако, раз уж мы завели настолько откровенный и задушевный тон, позвольте сообщить вам и некоторые из моих убеждений. Я считаю, например, что за проступки слуги несет ответственность его господин, – доверительным тоном произнес Корки, искоса взглянув на джентльмена, не упуская из виду Аргайла. – Я готов ответить, а вы?
   – Господа, нас давно уже ждут, – подоспел кто-то из наиболее благоразумных господ. – К чему эти лакейские свары?
   – Как метко вы подметили, дорогой Денвер, именно лакейские, – издевательски подтвердил Аргайл. – Но ведь надо учить подлых, какими бы недостойными наших трудов они ни были.
   – Весьма самоотверженно с вашей стороны намерение взять на себя этот тяжкий и, смею предположить, неблагодарный труд! – похвалил Корки кузена, уже занявшего позицию с обнаженной рапирой. – Сам я предпочитаю предоставить несчастным исправляться своими силами. Поелику это в моей власти, разумеется.
   – Полно, господа! Шпаги в ножны, – не терял надежды призвать к миру соперников лорд Денвер. – Корки, будь же благоразумен! Аргайл, вспомни об уважении к хозяину дома!
   – Это делает тебе честь, Денвер, – оценил старания лорда Корки. – Со своей стороны могу заверить, что всякого, кому будет угодно поучить лично меня хорошим манерам, отнюдь не ждет отказ. В том числе и тебя, мой друг.
   – Надеюсь, в этой очереди я буду первым? – поинтересовался Аргайл, неожиданно сделав первый выпад под одобрительный гул всех свидетелей поединка.
   – Всенепременнейше, мой милый брат, – с готовностью заверил Корки, парируя очередной сложный удар, но сохраняя оборонительный характер боя, – и не только лишь благодаря родственным связям.
   – Ублюдок, да я вспорю тебе брюхо и замажу твою мерзкую улыбочку твоей же собственной кровью! – выведенный из себя упоминанием родства, зарычал Аргайл, в ярости ударив клинком по столу, разделявшему их, благодаря маневрам пританцовывавшего Корки.
   – Всегда к вашим услугам, милый братец, – сладким голосом засвидетельствовал Корки, – даже не утруждайтесь просьбами. Трудами и без того заполнена ваша нелегкая жизнь, смею предположить.
   – Я наколю тебя, как индейку на вертел, и зажарю вместо твоего слуги!
   Но всем, кто был свидетелем этой потасовки, уже стало ясно, как мало шансов у Аргайла претворить свои намерения в жизнь. Корки теснил его, перехватив инициативу и демонстрируя, за что именно заслужил репутацию лучшего фехтовальщика своего времени.
   Это было тем неожиданней, что Аргайл имел значительное превосходство в росте, а следовательно, и в длине руки с оружием. Корки даже в башмаках, снабженных высокими каблуками, на голову уступал кузену в росте. Однако с излишком компенсировал это виртуозным владением клинком и поистине железной рукой.
   Превосходство одного из бойцов было очевидным. Когда Аргайл удваивал усилия в яростном броске – его дыхание становилось хриплым, а по лицу градом катился пот, смывая пудру и обильные румяна.
   Корки же, сдерживая натиск, спокойно срывал все планы нападающего. Он заставлял соперника работать то примами, то секундами, менять защиту терциями на защиту квартами.
   Наконец Корки решил, что пора положить конец поединку, чтобы не обмануть ожидания благородных господ, их слуг и пришедшего в себя Ролли. Он провел длинную стоккаду de pied ferme ^[8], отскочил и нанес еще один удар, на долю секунды зафиксировав клинок напротив сердца противника.
   – Ну все, Корки, прекрати немедленно, – громовым голосом приказал Денвер, когда тот молниеносным ударом выбил рапиру из рук противника и приставил свою шпагу к груди Джорджи.
   Корки сделал последний шаг назад и, резко стартовав с правой ноги, одним жестом провел шпагой вдоль всего тела противника. Великолепный камзол и шелковый жилет грудой тряпья упали к ногам Аргайла.
   – Да, пожалуй, мне пора, как ни жаль покидать такое любезное общество, – глумливо согласился Корки. – Мистер Ролли, от всей души призываю вас восстать с пола и вспомнить о своих обязанностях. Я, собственно, за тем и разыскал вас, чтобы сообщить о своем намерении тронуться в путь немедля.
   Не сводя глаз с побежденного и почти обнаженного соперника, молодой человек не отнимал шпаги от его тяжело вздымавшейся груди.
   Совершенно спокойный и даже несколько расслабленный Корки снова перевоплотился из сосредоточенного и смертельно опасного человека в томного и куртуазного великосветского прожигателя жизни.
   Ролли, возрадовавшийся возможности ретироваться, выскочил из помещения и со всех ног кинулся в покои леди Фрэнсис за вещами и дорожным сундуком господина.
   Спустя всего несколько минут он присоединился к хозяину. Корки стоял рядом с запряженной каретой и коротал время в ожидании слуги за приятельской беседой с лордом Денвером.