— Куда вы хотите идти?
— Иди за мною, повторяю я тебе.
— В этой глуши нет ни проезжих, ни проселочных дорог… мы заблудимся в лесу и погибнем.
— Я пойду в ту сторону, откуда раздался выстрел.
— Это ровно ни к чему не поведет, — пробормотал солдат, а затем прибавил громко: — Будьте так добры, капитан, подождать меня всего одну минуту.
— Куда это ты хочешь идти?
— За вашими пистолетами и за своим ружьем. Кто знает, на кого мы можем наткнуться в этих кустах.
— Хорошо, ступай.
— Мы должны быть готовы ко всякой встрече.
— Неси же скорей.
— Лечу, капитан, и через минуту буду здесь к вашим услугам.
Золотая Ветвь как стрела помчался по направлению к пироге. Через несколько минут он вернулся назад и принес ружье и пистолеты.
— Пускай только сунутся теперь краснокожие черти! — проговорил он. — Их встретят, как они этого заслуживают. А теперь не будете ли вы так добры, капитан, сказать, куда вам угодно идти.
Офицер сначала заткнул пистолеты за пояс, а затем внимательно осмотрел отверстие, которое сделала пуля в голове индейца.
— Идем в ту сторону! Выстрел был сделан как раз оттуда, — отвечал капитан, указывая рукой на верховье маленькой речки.
И двое французов смело вошли в кусты. Они быстро продвигались вперед, внимательно осматривая траву и кусты, сквозь которые им приходилось пробираться. Оба одинаково храбрые, они смело шли вперед, не. думая об опасности и готовые встретить ее с оружием в руках. Они уже давно привыкли к жизни в лесу. Для них каждое дерево могло служить местом для засады, шорох листьев или лиан, перепутанных над их головами, сейчас же обнаружил бы присутствие тайного врага. Они не знали чувства боязни, которое невольно нападает в лесу на жителя городов. Осматривая каждое дерево, каждый куст, они поступали только, как осторожные люди, вот и все.
Но кругом все было спокойно.
Индеец, заплативший жизнью за покушение на убийство, очевидно, не имел сообщников. Это был один из тех бродяг, которые во множестве попадаются вблизи границ. Шляясь бесцельно по лесу, он увидел двух солдат, и в нем внезапно проснулась ненависть к белым. Случай был прекрасный. Он не рисковал ничем. Сделать — два удара ножом, заткнуть за пояс два скальпа и снова пуститься на охоту — вот что пришло ему в голову при виде бледнолицых.
Этого было больше чем достаточно для того, чтобы заставить заговорить его свирепые и кровожадные инстинкты. Но вышло не так, как он рассчитывал, и, сраженный невидимым врагом, охотник сам упал к ногам дичи.
Офицер и солдат шли вверх по течению реки, насколько это позволяли неровные и извилистые берега. Шли они, в общем, довольно быстро и в очень короткое время прошли пространство, отделявшее их от того места, где скрывалась молодая девушка. Наконец, они заметили пирогу и остановились.
— Лодка! Прикажете осмотреть ее, капитан? — спросил, улыбаясь, Золотая Ветвь.
— Да.
Золотая Ветвь, с ружьем в руках, направился к пироге и стал отыскивать глазами хозяина лодки.
— Я ничего не вижу.
— Неужели в лодке никого нет?
— Надо полагать, капитан.
— Но именно в этой лодке и должен был приехать сюда наш спаситель.
— Если только он не упал в воду.
Солдат говорил и действовал руками в одно и то же время. Он ухватился за веревку и стал тянуть пирогу к берегу. Вдруг он вскрикнул от удивления.
Офицер на лету успел схватить веревку, которую выпустил Золотая Ветвь.
— Да ты с ума сошел! — крикнул он сердито.
— Нет, капитан… Посмотрите-ка…
— Куда?
— В пирогу… видите там…
И при этом солдат, видимо, испуганный, указывал на дно пироги.
— Что там такое?
— Молодая девушка.
— Бедное дитя… она ранена и лежит без чувств!.. — вскричал капитан.
И, не успев даже притянуть пирогу к берегу, он прыгнул в нее, рискуя опрокинуть утлое суденышко. Золотая Ветвь последовал его примеру и этим восстановил равновесие.
— Клянусь всеми святыми, — проговорил он в, восхищении, — это она стреляла. Смотрите, капитан, она еще до сих пор держит в руках карабин. Это она… славная девушка… храбрая.
Золотая Ветвь угадал верно.
Видя, какой страшной опасности подвергался офицер, молодая девушка подняла ружье и выстрелила в индейца. Но после такого сильного нервного возбуждения наступила сейчас же реакция, и она упала на дно пироги без чувств. Она лежала без сознания, не имея ни времени, ни мужества узнать о результате своего отчаянного и смелого поступка. Очень возможно, что великодушный ребенок долго еще не узнал бы о результате своего подвига, если бы у офицера не явилось желание отблагодарить того, кого он считал спасителем своей жизни.
В первую минуту французов больше всего интересовало узнать, жива ли еще эта прелестная молодая девушка, мужеству которой они были обязаны спасением жизни. Убедившись, что она находится только в глубоком обмороке, они поспешили вынести ее из пироги и положить на землю. С величайшей осторожностью опустили они ее на густую мягкую траву под развесистым деревом.
— Воды! — приказал офицер, опускаясь на колени перед молодой девушкой и осторожно кладя ее голову к себе на колени.
Золотая Ветвь наполнил водою тыквенную бутылку и самым деликатным образом стал брызгать водой в лицо молодой девушки. Прошло несколько минут, а между тем, молодая канадка все еще не приходила в себя; обморок продолжался, и страшная тоска стала понемногу закрадываться в сердце офицера.
— Что если она умрет, не придя в себя! — прошептал он, схватив крошечную ручку канадки и невольно покрывая ее горячими поцелуями.
— Она скоро очнется, капитан, — отвечал Золотая Ветвь, продолжая свое врачевание, — молодые девушки, в конце концов, всегда приходят в себя.
— Прелестное создание!
— Ваша правда, капитан. Если она так хороша даже и с закрытыми глазами, то что же будет, когда она откроет оба свои окошечка?
— Она не шевелится.
— Подождите, скоро начнет шевелиться.
— Дыхание едва заметно.
— Как же иначе? — возразил солдат авторитетным тоном, — с первого взгляда кажется, что у этих хрупких созданий жизнь держится на волоске, а, между тем, они к ней привязаны такими же толстыми канатами, как моя рука. Не бойтесь, капитан, я отвечаю вам за нее.
В эту минуту у бедного ребенка вырвался легкий вздох, как бы в подтверждение слов солдата.
— Видите, вот она уже начинает приходить в себя.
— Бедное, милое созданье.
— A! Dame!.. Капитан, она испытала такое сильное волнение, что, пожалуй, даже вы сами почувствовали бы себя скверно. Согласитесь, что такой молоденькой девушке нечасто приходится стрелять по такой крупной дичи. И потом, говоря откровенно, сделав столь удачный выстрел, есть от чего упасть в обморок. От радости, например.
— Так молода и так прелестна, — прошептал офицер. — Если с ней случится какое-нибудь несчастье, я никогда не прощу себе этого.
— В том только случае, если бы это произошло по нашей вине… А! Наконец-то, она зашевелилась!
— Ты уверен?
— Да, смотрите сами, рука… а вот она открывает глаза… Надеюсь, вы теперь довольны, капитан?
— Тише! Замолчи! Ты ее испугаешь.
— Ну, уж это едва ли? — пробормотал Золотая Ветвь, и затем, фатовато прибавил: — женщины еще никогда не пугались меня.
Молодая девушка, наконец, очнулась и полураскрыла глаза. Ее первый взгляд упал на молодого человека, стоявшего перед ней на коленях. Это было как бы электрической искрой.
Она в ту же минуту вскочила на ноги без всякого усилия, без посторонней помощи. Взгляд ее все время был прикован к глазам французского офицера. В этот день только в первый раз обменялись они взглядами, и этого было довольно.
Жаркое пламя охватило их, и все было сказано. В этот взгляд они вложили всю свою душу.
Они полюбили друг друга на всю жизнь. Ни одного слова не сорвалось с уст молодого человека. Из стесненной груди молодой девушки не вырвался ни один вздох. Но первый мысленно возносил к Богу горячую благодарственную молитву. Она была жива! Он благодарил Господа, пославшего и возвратившего ее ему в одно и то же время.
Молодая девушка, с своей стороны, переживала, странные для нее минуты. Она видела его точно в тумане, как бы во сне… а между тем, стоило только ей протянуть руку и она могла бы убедиться, что это не мечта, не сон… Тот, кто с некоторых пор без ее ведома завладел всеми ее помыслами, был здесь, близ нее, спасенный от ужасной смерти и притом спасенный ею! Она не была еще твердо уверена в этом, но память постепенно возвращалась к ней вместе с жизнью. Она припомнила все, что произошло, и сначала сладкая, затем ужасная, потрясающая мысль пронзила ее сердце.
«Что, если все это был только сон?! Что, если она проснется, придет в себя и вдруг окажется, что это — видение, что это только плод ее фантазии, ее страстного желания».
Все эти чувства отразились на ее подвижном и нежном лице. Страшная дрожь потрясла ее тело. Рыдание сдавило ее горло, и она залилась слезами. Это был конец припадка.
Молодой офицер, дрожа за нее, совершенно потерял голову при виде этого личика, залитого слезами. Он считал эти слезы слезами горя и не знал, что делать.
Солдат, который видел в молодой канадке только ребенка, решил вмешаться в это дело, хотя вмешательства этого никто и не требовал.
— Успокойтесь, капитан, — сказал он.
— Эх! Да разве ты не видишь? — Отлично вижу и нисколько не огорчаюсь этим! — Она, бедняжка, страдает, плачет!
— Она плачет! Да… но только вовсе не потому, что она страдает, поверьте мне. У женщин вообще, а в эти годы в особенности, слезы льются, как вода — и с горя и с радости.
— Ах! Если бы это была правда! Как бы я был рад.
— Эти слезы, которые, по вашему мнению, вызваны горем и страданием, в сущности только дамские нервы… подождите немного, и вы увидите, что вода успокоит ее окончательно. Выпейте, дитя мое, выпейте воды.
С этими словами солдат протянул тыквенную бутылку молодой девушке, и та большими глотками стала жадно пить воду.
— Так, так, — продолжал Золотая Ветвь, — а теперь, пожалуй, и довольно… Сначала нужно было употребить воду как наружное лекарство, а теперь она же пригодилась и для принятия внутрь, только не нужно злоупотреблять таким лекарством. Из меня могла бы выйти превосходная сиделка… Я не хуже доктора знаю, как надо лечить такие болезни, хотя, сказать по правде, я далеко не привык ухаживать за такими нежными больными… Надеюсь, вам теперь лучше, прелестное дитя?
— Благодарю вас, — отвечала молодая девушка.
— Видите, капитан, она говорит.
Последний вовсе не обращал внимания на болтовню своего вестового и сидел, погруженный в отчаяние. Но когда он услышал голос молодой девушки, радости его не было границ, и он готов был броситься на шею к Золотой Ветви, который, не выходя из своего обычного флегматичного состояния, продолжал:
— Не тревожьтесь, капитан, у этого бедного ребенка слишком переполнено сердце. Все эти слезы — просто-напросто продолжительное излияние из слезного мешочка, и об этом очень скоро забывают… Видите: моя правда. Малютка уже улыбается сквозь слезы и протягивает вам обе руки. Ну! Что же вы стоите столбом? Очнитесь, капитан! Господи ты мой, Боже! Теперь уже вам дурно! Недоставало только этого.
Золотая Ветвь не ошибался. Его офицер, видя, что молодая девушка пришла, наконец, в себя, до такой степени растерялся от радости, что молча и неподвижно стоял перед ней, не произнося ни слова.
Девушка протягивала ему руки, а он не брал их.
Наконец, голос, мелодичный, как пение птицы, коснулся его слуха.
Голос этот говорил:
— Это он… святая Матерь Божья! Это он… живой… и даже не ранен!
— И я спасен вами, — радостно отвечал офицер, обретая, наконец, дар слова.
— О! Как я счастлива! — тихо прошептала она, поднося руку к сердцу.
Чары были разрушены. Золотая Ветвь, глядя на них, бормотал сквозь зубы:
— Вот те раз! Кто же это тут подложил огня в порох. Молодой человек схватил обе ручки очаровательной девушки и сказал так тихо, что слова его слышала только она одна:
—Да, вы — мой ангел хранитель! Господь послал вас, чтобы сохранить мне жизнь, которую, с этой минуты, даю клятву посвятить вам.
— Вы так думаете? — отвечала она ему вопросом. И ответ этот был так же тихо произнесен, как и клятва офицера. Святая и инстинктивная стыдливость подсказала им, что откровение их душ должно принадлежать только им одним.
Золотая Ветвь счел себя лишним. Добрый малый скромно отошел в сторону.
— Скажите еще раз, что вы убеждены в этом! — повторила молодая девушка
— Клянусь спасением моей души, что я сказал вам то, что подсказало мне сердце!
— Благодарю… я верю вашим словам… Господь милостив… он услышал мою молитву.
— Вашу молитву? — с удивлением сказал офицер.
— Да, я часто молилась за вас!
Офицер с нескрываемым изумлением смотрел на нее.
— Вы, следовательно, знаете меня? — спросил он молодую девушку.
— Давно.
— Я не понимаю вас, милое дитя.
— Каким же образом иначе могла я попасть сюда? — возразила очаровательная девушка, и в тоне ее голоса слышался как бы упрек по адресу офицера. — Это произошло совсем не случайно. Вы приезжаете сюда отдыхать или ловить рыбу почти ежедневно в течение целого месяца, который пролетел так поразительно скоро, по крайней мере, для меня.
— Наш форт так далек от населенной местности, что ни о каком развлечении не может быть и речи.
— Я видела вас.
— Значит, вы живете.
— Близко отсюда? Да… и я каждый день приезжала сюда, останавливалась здесь, возле берега и смотрела на вас.
— Как же это я ничего не подозревал!
— О! Я отлично пряталась… я была так рада, так рада, что могу смотреть на вас, могу видеть вас.
Это было сказано так просто, так невинно, что молодой француз, совершенно растерявшись, в немом восхищении смотрел на молодую девушку.
Золотая Ветвь, до которого доносились только отдельные фразы, с угрюмым видом опустил глаза и в то же время бормотал про себя, кусая усы:
— Что за черт! Смеется она что ли над нами? Надо будет проверить.
И он стал внимательно прислушиваться, делая вид, что его нисколько не интересует их разговор. А в это время капитан, увлеченный и покоренный наивной и трогательной грацией молодой канадки, говорил ей:
— Итак, вы думали обо мне?
— День и ночь.
— Почему вы не дали мне знать об этом?
— Каким образом?
— Каким-нибудь способом… Можно если не сказать, то написать это…
— Я не смела!..
— Наконец, вы могли сделать это так, как вы поступили сейчас!
— А! Теперь это совсем другое дело.
— Почему? — спросил, улыбаясь, офицер.
— Теперь мне кажется, будто я вас знала… всю жизнь.
— Правда?
— Я даже спрашиваю себя, как я могла жить, не зная вас?
— Милое дитя! Значит, я должен вас любить за это вдвойне…
— О! Да, любите меня! — с живостью перебила его молодая девушка.
— Да, и на это целых две причины! — повторил молодой человек.
— А какие?
— Во-первых, вы спасли мне жизнь.
— О! Это не может идти в счет. Стреляя в этого индейца, я спасала вас от него для себя.
— И вы меня любите?
— Конечно, я вас люблю! — отвечала канадка с восхитительной чистосердечностью.
— Настоящей любовью или как друга?
— Настоящей любовью! — повторила она изумленно и стараясь понять, что значат его слова.
— Да?
— Не знаю.
— Пусть меня повесят, если я верю хоть одному слову из того, о чем воркуют эти голубки! — пробормотал Золотая Ветвь, который в это время строгал палочки, чтобы показать, что его вовсе не интересует разговор канадки и офицера.
Молодая девушка в это время продолжала:
— Я не знаю, как назвать то чувство, которое я испытываю.
— Объяснитесь.
— Я все время думаю о вас! Мысль о вас не оставляет меня даже во время молитвы… Я не могу не думать о вас, даже если бы я этого и хотела.
— Злая.
— О! Я не злая, потому что я люблю вас… Верите вы мне?
— Верю.
— И вы хорошо делаете. Я никогда не лгала. В наших лесах нет надобности лгать, как в ваших городах, где все наперерыв обманывают друг друга.
— Я не обману вас!
— Гм! Гм! — подумал Золотая Ветвь в своем углу.
— Видите ли, друг мой, — продолжала молодая девушка, — ваш образ никогда не покидает меня… Здесь ли вы, или нет вас, я вижу вас, чувствую ваше присутствие.
— Но это гораздо лучше дружбы!
— Лучше? Нет.
— Тогда больше, чем простая дружба.
— Это возможно, — проговорила она, задумчиво опуская глаза, — я очень люблю моего отца; я люблю его всей душой, а между тем, я люблю его не так, как вас, — это не одно и то же.
— А почему же нет? — возразил молодой человек, которому очень приятно было слушать эти слова и который в то же время боялся неловким замечанием оскорбить ее дочернюю любовь.
— С отцом я всегда спокойна, ровна и беззаботна, а когда я вижу вас, со мной происходит совсем иное. Когда я вижу вас, слышу ваш голос — я чувствую то страшную тоску, то безумную радость. Надежда встретить вас до боли сжимает мне сердце и я вся горю желанием видеть вас. Я вся дрожу, когда собираюсь сюда, и все-таки я сажусь в пирогу и еду.
Молодой человек не знал, что и отвечать канадке на эти слова. Это происходило, впрочем, вовсе не от излишней скромности… Нет, за это можно было смело поручиться. Ему не раз приходилось иметь дело с опытными кокетками, которые говорили с ним почти таким же языком, как молодая канадка, и он всегда умел пользоваться такими случаями.
Но ему еще никогда не приходилось выслушивать такие откровенные признания при первой же встрече и, притом, в такой безыскусственной форме.
Чистосердечная наивность, полнейшее неведение этого ангелоподобного создания, которое, спокойно улыбаясь, стояло перед ним, покоряли и восхищали его в одно и то же время.
В его сердце вспыхнула любовь, любовь целомудренная и благородная, как и та, которая ее внушала, — любовь, которая, как он это чувствовал, могла окончиться только с его смертью. Слова любви просились у него с языка, но он не произносил их.
Зачем стал бы он выражать словами то, о чем так ясно говорили его глаза? Если бы он хоть тысячу раз подряд повторил:
«Я вас люблю! Я вас обожаю!» — эти слова не могли бы найти более верного доступа к сердцу этого прелестного и целомудренного ребенка, чем его почтительное молчание.
Они молча смотрели друг на друга, как очарованные. Несмотря на свое скептическое отношение ко всякого рода чувствительным сценам, а тем более в любовных похождениях, Золотая Ветвь тоже не мог остаться равнодушным зрителем и, отвернувшись, незаметно смахнул бежавшие из глаз слезы.
— Все это пустяки! — ворчал он при этом, — мой капитан впадает в детство! Я не понимаю, как это можно объясняться в молчанку… Ну, да не в том дело… Это действует даже и на меня, черт возьми! Не знаю только почему! Признаться, я был бы очень рад, если бы кто-нибудь намылил мне шею, как это проделает завтра прачка с этим платком.
С этим словом он вынул из кармана платок, которому, по всей вероятности, в первый раз пришлось намокнуть от слез, хотя владелец платка и сам не знал, что именно заставляет течь слезы по его щекам, обожженным американским солнцем.
Наконец, оба влюбленных обрели дар речи.
Солдат весь превратился в слух.
— Как вас зовут? — спросила канадка офицера.
— Луи.
— Луи! Очень хорошее имя, оно мне нравится, — сказала она, хлопая в ладоши.
— Почему?
— Да разве вы не знаете, что так же точно звали и нашего святого короля?
— Да, это правда.
— Я говорю про короля Франции!
— Вы знаете это? — удивленно сказал молодой человек.
— Я знаю все, что касается Франции.
— Вы — француженка.
— Да.
— О! Тем лучше! А как вас зовут, милое дитя?
— Анжела. Вам нравится это имя?
— Анжела? Разумеется.
— Я очень рада, что это имя вам нравится! — вскричала она.
— По-моему, это как нельзя более подходящее имя для вас.
— Почему? — спросила она, не придавая никакого особого значения своему вопросу.
— Вы забываете, что слово Анжела происходит от слова ангел, — отвечал офицер, целуя в то же время ее ручки.
— Вы смеетесь надо мною?
— Боже сохрани!
Она прямо посмотрела ему в лицо и прочла в его глазах, что он говорит истинную правду.
— Вы любите рыбную ловлю? — спросила она.
— За неимением лучшего.
— А вы будете приезжать сюда иногда удить рыбу?
— Каждый день.
— Хорошо, когда вам надоест удить или читать, вспомните обо мне.
— Вы не придете больше? — тревожно спросил он.
— Приду, но я не буду мешать вам. Я буду поступать так же, как делала это и до сих пор: я буду смотреть на вас.
На этот раз Золотая Ветвь не мог удержаться, чтобы не свистнуть, выражая этим и удивление и веселый смех.
Молодой человек поспешно отвечал:
— Но я не хочу и слышать этого.
— Чего?
— Я хочу, я желаю, чтобы вы мешали мне заниматься чтением, которое не доставляет мне особенного удовольствия, я требую, чтобы вы мешали мне заниматься рыбной ловлей, которая, сказать вам правду, вовсе не интересует меня. Видите, — прибавил он затем, смеясь, — это нельзя назвать даже жертвой с моей стороны.
— Хорошо, я буду приезжать посидеть с вами.
— И мы будем болтать?
— Как сегодня. Вы живете близко отсюда?
— В нескольких милях.
— А где именно?
— Я служу в гарнизоне форта Дюкэна.
— Форт Дюкэн! Я не знаю его, но я часто слышу о нем.
— От кого?
— От… от моего отца, — отвечала молодая девушка, после легкого колебания.
— Ваш отец! Чем он занимается? Он — колонист? При этом простом и вполне естественном вопросе молодая
девушка задумалась и побледнела, несмотря на все старание
скрыть это от глаз своего собеседника.
— Вы не хотите огорчать меня, Луи?
— Сохрани меня Боже!
— В таком случае никогда не говорите мне о… о моем отце. Все подобные вопросы могут угрожать ему большою опасностью. Вот все, что я могу вам сказать о себе: мы живем одиноко среди леса… Отец, по мере сил, старается исполнять все мои малейшие желания. Моя улыбка делает его счастливым. Мы любим друг друга и пока спокойно живем в своем уголке. Я умоляю вас, Луи, как в моих, так и в ваших интересах не пытайтесь отыскивать наше убежище! Дайте мне клятву, что вы исполните мою просьбу!
— Клянусь вам, Анжела.
— Благодарю.
— Ну, а если какие-нибудь непредвиденные обстоятельства столкнут нас лицом к лицу?
— Значит, так будет угодно Богу, и я не стану упрекать вас за это. Помните, что все, что ни делает Господь, все к лучшему.
— Итак, завтра вы приедете сюда?
— Я приеду завтра и буду приезжать каждый день. А теперь мы должны расстаться.
— Уже? — печально проговорил Луи.
Так нужно, друг мой. Мне предстоит еще длинный путь, чтобы добраться до дому. Если отец вернется без меня, он будет беспокоиться и отправится меня разыскивать, и я дрожу при одной мысли о том, что он может застать нас здесь.
— Разве мы делаем что-нибудь дурное?
Подобный вопрос был более чем странен в устах молодого и блестящего начальника Золотой Ветви. А между тем вопрос был сделан совершенно искренно: любовь — волшебник, от нее дураки умнеют, а умные глупеют.
— Ровно ничего, — отвечала Анжела, улыбаясь, — но я так счастлива, когда вижу вас, что меня пугает все, что может помешать мне быть с вами.
— Вы очаровательны! — мог только сказать капитан.
— Нет, я вас очень люблю и это заставляет меня быть осторожной и благоразумной. Вы будете думать обо мне сегодня и завтра?
— Спрашивать меня об этом — значит оскорблять меня.
— Я тоже все время буду думать о вас, я в этом уверена. Таким образом, мы даже в разлуке будем как бы вместе.
С этими словами она высвободила свои руки из его рук. Затем она быстро и ловко прыгнула в свою пирогу и схватила весла.
— До завтра, Луи, — крикнула она еще раз на прощанье.
— До завтра, Анжела.
— Счастливый путь, — счел с своей стороны нужным сказать и Золотая Ветвь.
Пирога отошла от берега и вскоре скрылась за поворотом реки. Офицер остался один на берегу, неподвижный, охваченный странным волнением.
— Я люблю, люблю ее! — воскликнул он, не обращая никакого внимания на подошедшего к нему вестового. — Я безумно люблю ее!
— И вы совершенно правы, капитан. Молодая особа стоит того, чтобы потерять несколько голову; но это, по моему мнению, нисколько не мешает нам собраться в дорогу и ехать обратно в форт Дюкэн.
— Хорошо, едем. Зато завтра!..
—Мы ранехонько вернемся назад, — заметил лукаво улыбаясь, Золотая Ветвь.
— До свидания, Анжела, до свидания! — крикнул капитан, точно молодая девушка могла его слышать.
— Ох! Эти влюбленные! Эти влюбленные! — опять начал ворчать солдат. — Все то же, все та же старая песня!
Затем солдат и офицер сели в пирогу, не думая об уборке трупа краснокожего, которого они покидали здесь в добычу ястребам. Через час они достигли форта Дюкэна.
Странная перемена произошла в беззаботном до сих пор молодом офицере. Все только что случившееся вдруг дало цель его жизни. Он любил, как никогда. Ему казалось, что он в один час прожил целую вечность. Все его прошлое стушевалось, отошло назад. Пред ним открывалось светлое и радостное будущее
Глава VI. В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ХОРОШЕНЬКОЙ ЖЕНЩИНЕ НИКОГДА НЕ СЛЕДУЕТ ИМЕТЬ БЕЛОГО ПОПУГАЯ
— Иди за мною, повторяю я тебе.
— В этой глуши нет ни проезжих, ни проселочных дорог… мы заблудимся в лесу и погибнем.
— Я пойду в ту сторону, откуда раздался выстрел.
— Это ровно ни к чему не поведет, — пробормотал солдат, а затем прибавил громко: — Будьте так добры, капитан, подождать меня всего одну минуту.
— Куда это ты хочешь идти?
— За вашими пистолетами и за своим ружьем. Кто знает, на кого мы можем наткнуться в этих кустах.
— Хорошо, ступай.
— Мы должны быть готовы ко всякой встрече.
— Неси же скорей.
— Лечу, капитан, и через минуту буду здесь к вашим услугам.
Золотая Ветвь как стрела помчался по направлению к пироге. Через несколько минут он вернулся назад и принес ружье и пистолеты.
— Пускай только сунутся теперь краснокожие черти! — проговорил он. — Их встретят, как они этого заслуживают. А теперь не будете ли вы так добры, капитан, сказать, куда вам угодно идти.
Офицер сначала заткнул пистолеты за пояс, а затем внимательно осмотрел отверстие, которое сделала пуля в голове индейца.
— Идем в ту сторону! Выстрел был сделан как раз оттуда, — отвечал капитан, указывая рукой на верховье маленькой речки.
И двое французов смело вошли в кусты. Они быстро продвигались вперед, внимательно осматривая траву и кусты, сквозь которые им приходилось пробираться. Оба одинаково храбрые, они смело шли вперед, не. думая об опасности и готовые встретить ее с оружием в руках. Они уже давно привыкли к жизни в лесу. Для них каждое дерево могло служить местом для засады, шорох листьев или лиан, перепутанных над их головами, сейчас же обнаружил бы присутствие тайного врага. Они не знали чувства боязни, которое невольно нападает в лесу на жителя городов. Осматривая каждое дерево, каждый куст, они поступали только, как осторожные люди, вот и все.
Но кругом все было спокойно.
Индеец, заплативший жизнью за покушение на убийство, очевидно, не имел сообщников. Это был один из тех бродяг, которые во множестве попадаются вблизи границ. Шляясь бесцельно по лесу, он увидел двух солдат, и в нем внезапно проснулась ненависть к белым. Случай был прекрасный. Он не рисковал ничем. Сделать — два удара ножом, заткнуть за пояс два скальпа и снова пуститься на охоту — вот что пришло ему в голову при виде бледнолицых.
Этого было больше чем достаточно для того, чтобы заставить заговорить его свирепые и кровожадные инстинкты. Но вышло не так, как он рассчитывал, и, сраженный невидимым врагом, охотник сам упал к ногам дичи.
Офицер и солдат шли вверх по течению реки, насколько это позволяли неровные и извилистые берега. Шли они, в общем, довольно быстро и в очень короткое время прошли пространство, отделявшее их от того места, где скрывалась молодая девушка. Наконец, они заметили пирогу и остановились.
— Лодка! Прикажете осмотреть ее, капитан? — спросил, улыбаясь, Золотая Ветвь.
— Да.
Золотая Ветвь, с ружьем в руках, направился к пироге и стал отыскивать глазами хозяина лодки.
— Я ничего не вижу.
— Неужели в лодке никого нет?
— Надо полагать, капитан.
— Но именно в этой лодке и должен был приехать сюда наш спаситель.
— Если только он не упал в воду.
Солдат говорил и действовал руками в одно и то же время. Он ухватился за веревку и стал тянуть пирогу к берегу. Вдруг он вскрикнул от удивления.
Офицер на лету успел схватить веревку, которую выпустил Золотая Ветвь.
— Да ты с ума сошел! — крикнул он сердито.
— Нет, капитан… Посмотрите-ка…
— Куда?
— В пирогу… видите там…
И при этом солдат, видимо, испуганный, указывал на дно пироги.
— Что там такое?
— Молодая девушка.
— Бедное дитя… она ранена и лежит без чувств!.. — вскричал капитан.
И, не успев даже притянуть пирогу к берегу, он прыгнул в нее, рискуя опрокинуть утлое суденышко. Золотая Ветвь последовал его примеру и этим восстановил равновесие.
— Клянусь всеми святыми, — проговорил он в, восхищении, — это она стреляла. Смотрите, капитан, она еще до сих пор держит в руках карабин. Это она… славная девушка… храбрая.
Золотая Ветвь угадал верно.
Видя, какой страшной опасности подвергался офицер, молодая девушка подняла ружье и выстрелила в индейца. Но после такого сильного нервного возбуждения наступила сейчас же реакция, и она упала на дно пироги без чувств. Она лежала без сознания, не имея ни времени, ни мужества узнать о результате своего отчаянного и смелого поступка. Очень возможно, что великодушный ребенок долго еще не узнал бы о результате своего подвига, если бы у офицера не явилось желание отблагодарить того, кого он считал спасителем своей жизни.
В первую минуту французов больше всего интересовало узнать, жива ли еще эта прелестная молодая девушка, мужеству которой они были обязаны спасением жизни. Убедившись, что она находится только в глубоком обмороке, они поспешили вынести ее из пироги и положить на землю. С величайшей осторожностью опустили они ее на густую мягкую траву под развесистым деревом.
— Воды! — приказал офицер, опускаясь на колени перед молодой девушкой и осторожно кладя ее голову к себе на колени.
Золотая Ветвь наполнил водою тыквенную бутылку и самым деликатным образом стал брызгать водой в лицо молодой девушки. Прошло несколько минут, а между тем, молодая канадка все еще не приходила в себя; обморок продолжался, и страшная тоска стала понемногу закрадываться в сердце офицера.
— Что если она умрет, не придя в себя! — прошептал он, схватив крошечную ручку канадки и невольно покрывая ее горячими поцелуями.
— Она скоро очнется, капитан, — отвечал Золотая Ветвь, продолжая свое врачевание, — молодые девушки, в конце концов, всегда приходят в себя.
— Прелестное создание!
— Ваша правда, капитан. Если она так хороша даже и с закрытыми глазами, то что же будет, когда она откроет оба свои окошечка?
— Она не шевелится.
— Подождите, скоро начнет шевелиться.
— Дыхание едва заметно.
— Как же иначе? — возразил солдат авторитетным тоном, — с первого взгляда кажется, что у этих хрупких созданий жизнь держится на волоске, а, между тем, они к ней привязаны такими же толстыми канатами, как моя рука. Не бойтесь, капитан, я отвечаю вам за нее.
В эту минуту у бедного ребенка вырвался легкий вздох, как бы в подтверждение слов солдата.
— Видите, вот она уже начинает приходить в себя.
— Бедное, милое созданье.
— A! Dame!.. Капитан, она испытала такое сильное волнение, что, пожалуй, даже вы сами почувствовали бы себя скверно. Согласитесь, что такой молоденькой девушке нечасто приходится стрелять по такой крупной дичи. И потом, говоря откровенно, сделав столь удачный выстрел, есть от чего упасть в обморок. От радости, например.
— Так молода и так прелестна, — прошептал офицер. — Если с ней случится какое-нибудь несчастье, я никогда не прощу себе этого.
— В том только случае, если бы это произошло по нашей вине… А! Наконец-то, она зашевелилась!
— Ты уверен?
— Да, смотрите сами, рука… а вот она открывает глаза… Надеюсь, вы теперь довольны, капитан?
— Тише! Замолчи! Ты ее испугаешь.
— Ну, уж это едва ли? — пробормотал Золотая Ветвь, и затем, фатовато прибавил: — женщины еще никогда не пугались меня.
Молодая девушка, наконец, очнулась и полураскрыла глаза. Ее первый взгляд упал на молодого человека, стоявшего перед ней на коленях. Это было как бы электрической искрой.
Она в ту же минуту вскочила на ноги без всякого усилия, без посторонней помощи. Взгляд ее все время был прикован к глазам французского офицера. В этот день только в первый раз обменялись они взглядами, и этого было довольно.
Жаркое пламя охватило их, и все было сказано. В этот взгляд они вложили всю свою душу.
Они полюбили друг друга на всю жизнь. Ни одного слова не сорвалось с уст молодого человека. Из стесненной груди молодой девушки не вырвался ни один вздох. Но первый мысленно возносил к Богу горячую благодарственную молитву. Она была жива! Он благодарил Господа, пославшего и возвратившего ее ему в одно и то же время.
Молодая девушка, с своей стороны, переживала, странные для нее минуты. Она видела его точно в тумане, как бы во сне… а между тем, стоило только ей протянуть руку и она могла бы убедиться, что это не мечта, не сон… Тот, кто с некоторых пор без ее ведома завладел всеми ее помыслами, был здесь, близ нее, спасенный от ужасной смерти и притом спасенный ею! Она не была еще твердо уверена в этом, но память постепенно возвращалась к ней вместе с жизнью. Она припомнила все, что произошло, и сначала сладкая, затем ужасная, потрясающая мысль пронзила ее сердце.
«Что, если все это был только сон?! Что, если она проснется, придет в себя и вдруг окажется, что это — видение, что это только плод ее фантазии, ее страстного желания».
Все эти чувства отразились на ее подвижном и нежном лице. Страшная дрожь потрясла ее тело. Рыдание сдавило ее горло, и она залилась слезами. Это был конец припадка.
Молодой офицер, дрожа за нее, совершенно потерял голову при виде этого личика, залитого слезами. Он считал эти слезы слезами горя и не знал, что делать.
Солдат, который видел в молодой канадке только ребенка, решил вмешаться в это дело, хотя вмешательства этого никто и не требовал.
— Успокойтесь, капитан, — сказал он.
— Эх! Да разве ты не видишь? — Отлично вижу и нисколько не огорчаюсь этим! — Она, бедняжка, страдает, плачет!
— Она плачет! Да… но только вовсе не потому, что она страдает, поверьте мне. У женщин вообще, а в эти годы в особенности, слезы льются, как вода — и с горя и с радости.
— Ах! Если бы это была правда! Как бы я был рад.
— Эти слезы, которые, по вашему мнению, вызваны горем и страданием, в сущности только дамские нервы… подождите немного, и вы увидите, что вода успокоит ее окончательно. Выпейте, дитя мое, выпейте воды.
С этими словами солдат протянул тыквенную бутылку молодой девушке, и та большими глотками стала жадно пить воду.
— Так, так, — продолжал Золотая Ветвь, — а теперь, пожалуй, и довольно… Сначала нужно было употребить воду как наружное лекарство, а теперь она же пригодилась и для принятия внутрь, только не нужно злоупотреблять таким лекарством. Из меня могла бы выйти превосходная сиделка… Я не хуже доктора знаю, как надо лечить такие болезни, хотя, сказать по правде, я далеко не привык ухаживать за такими нежными больными… Надеюсь, вам теперь лучше, прелестное дитя?
— Благодарю вас, — отвечала молодая девушка.
— Видите, капитан, она говорит.
Последний вовсе не обращал внимания на болтовню своего вестового и сидел, погруженный в отчаяние. Но когда он услышал голос молодой девушки, радости его не было границ, и он готов был броситься на шею к Золотой Ветви, который, не выходя из своего обычного флегматичного состояния, продолжал:
— Не тревожьтесь, капитан, у этого бедного ребенка слишком переполнено сердце. Все эти слезы — просто-напросто продолжительное излияние из слезного мешочка, и об этом очень скоро забывают… Видите: моя правда. Малютка уже улыбается сквозь слезы и протягивает вам обе руки. Ну! Что же вы стоите столбом? Очнитесь, капитан! Господи ты мой, Боже! Теперь уже вам дурно! Недоставало только этого.
Золотая Ветвь не ошибался. Его офицер, видя, что молодая девушка пришла, наконец, в себя, до такой степени растерялся от радости, что молча и неподвижно стоял перед ней, не произнося ни слова.
Девушка протягивала ему руки, а он не брал их.
Наконец, голос, мелодичный, как пение птицы, коснулся его слуха.
Голос этот говорил:
— Это он… святая Матерь Божья! Это он… живой… и даже не ранен!
— И я спасен вами, — радостно отвечал офицер, обретая, наконец, дар слова.
— О! Как я счастлива! — тихо прошептала она, поднося руку к сердцу.
Чары были разрушены. Золотая Ветвь, глядя на них, бормотал сквозь зубы:
— Вот те раз! Кто же это тут подложил огня в порох. Молодой человек схватил обе ручки очаровательной девушки и сказал так тихо, что слова его слышала только она одна:
—Да, вы — мой ангел хранитель! Господь послал вас, чтобы сохранить мне жизнь, которую, с этой минуты, даю клятву посвятить вам.
— Вы так думаете? — отвечала она ему вопросом. И ответ этот был так же тихо произнесен, как и клятва офицера. Святая и инстинктивная стыдливость подсказала им, что откровение их душ должно принадлежать только им одним.
Золотая Ветвь счел себя лишним. Добрый малый скромно отошел в сторону.
— Скажите еще раз, что вы убеждены в этом! — повторила молодая девушка
— Клянусь спасением моей души, что я сказал вам то, что подсказало мне сердце!
— Благодарю… я верю вашим словам… Господь милостив… он услышал мою молитву.
— Вашу молитву? — с удивлением сказал офицер.
— Да, я часто молилась за вас!
Офицер с нескрываемым изумлением смотрел на нее.
— Вы, следовательно, знаете меня? — спросил он молодую девушку.
— Давно.
— Я не понимаю вас, милое дитя.
— Каким же образом иначе могла я попасть сюда? — возразила очаровательная девушка, и в тоне ее голоса слышался как бы упрек по адресу офицера. — Это произошло совсем не случайно. Вы приезжаете сюда отдыхать или ловить рыбу почти ежедневно в течение целого месяца, который пролетел так поразительно скоро, по крайней мере, для меня.
— Наш форт так далек от населенной местности, что ни о каком развлечении не может быть и речи.
— Я видела вас.
— Значит, вы живете.
— Близко отсюда? Да… и я каждый день приезжала сюда, останавливалась здесь, возле берега и смотрела на вас.
— Как же это я ничего не подозревал!
— О! Я отлично пряталась… я была так рада, так рада, что могу смотреть на вас, могу видеть вас.
Это было сказано так просто, так невинно, что молодой француз, совершенно растерявшись, в немом восхищении смотрел на молодую девушку.
Золотая Ветвь, до которого доносились только отдельные фразы, с угрюмым видом опустил глаза и в то же время бормотал про себя, кусая усы:
— Что за черт! Смеется она что ли над нами? Надо будет проверить.
И он стал внимательно прислушиваться, делая вид, что его нисколько не интересует их разговор. А в это время капитан, увлеченный и покоренный наивной и трогательной грацией молодой канадки, говорил ей:
— Итак, вы думали обо мне?
— День и ночь.
— Почему вы не дали мне знать об этом?
— Каким образом?
— Каким-нибудь способом… Можно если не сказать, то написать это…
— Я не смела!..
— Наконец, вы могли сделать это так, как вы поступили сейчас!
— А! Теперь это совсем другое дело.
— Почему? — спросил, улыбаясь, офицер.
— Теперь мне кажется, будто я вас знала… всю жизнь.
— Правда?
— Я даже спрашиваю себя, как я могла жить, не зная вас?
— Милое дитя! Значит, я должен вас любить за это вдвойне…
— О! Да, любите меня! — с живостью перебила его молодая девушка.
— Да, и на это целых две причины! — повторил молодой человек.
— А какие?
— Во-первых, вы спасли мне жизнь.
— О! Это не может идти в счет. Стреляя в этого индейца, я спасала вас от него для себя.
— И вы меня любите?
— Конечно, я вас люблю! — отвечала канадка с восхитительной чистосердечностью.
— Настоящей любовью или как друга?
— Настоящей любовью! — повторила она изумленно и стараясь понять, что значат его слова.
— Да?
— Не знаю.
— Пусть меня повесят, если я верю хоть одному слову из того, о чем воркуют эти голубки! — пробормотал Золотая Ветвь, который в это время строгал палочки, чтобы показать, что его вовсе не интересует разговор канадки и офицера.
Молодая девушка в это время продолжала:
— Я не знаю, как назвать то чувство, которое я испытываю.
— Объяснитесь.
— Я все время думаю о вас! Мысль о вас не оставляет меня даже во время молитвы… Я не могу не думать о вас, даже если бы я этого и хотела.
— Злая.
— О! Я не злая, потому что я люблю вас… Верите вы мне?
— Верю.
— И вы хорошо делаете. Я никогда не лгала. В наших лесах нет надобности лгать, как в ваших городах, где все наперерыв обманывают друг друга.
— Я не обману вас!
— Гм! Гм! — подумал Золотая Ветвь в своем углу.
— Видите ли, друг мой, — продолжала молодая девушка, — ваш образ никогда не покидает меня… Здесь ли вы, или нет вас, я вижу вас, чувствую ваше присутствие.
— Но это гораздо лучше дружбы!
— Лучше? Нет.
— Тогда больше, чем простая дружба.
— Это возможно, — проговорила она, задумчиво опуская глаза, — я очень люблю моего отца; я люблю его всей душой, а между тем, я люблю его не так, как вас, — это не одно и то же.
— А почему же нет? — возразил молодой человек, которому очень приятно было слушать эти слова и который в то же время боялся неловким замечанием оскорбить ее дочернюю любовь.
— С отцом я всегда спокойна, ровна и беззаботна, а когда я вижу вас, со мной происходит совсем иное. Когда я вижу вас, слышу ваш голос — я чувствую то страшную тоску, то безумную радость. Надежда встретить вас до боли сжимает мне сердце и я вся горю желанием видеть вас. Я вся дрожу, когда собираюсь сюда, и все-таки я сажусь в пирогу и еду.
Молодой человек не знал, что и отвечать канадке на эти слова. Это происходило, впрочем, вовсе не от излишней скромности… Нет, за это можно было смело поручиться. Ему не раз приходилось иметь дело с опытными кокетками, которые говорили с ним почти таким же языком, как молодая канадка, и он всегда умел пользоваться такими случаями.
Но ему еще никогда не приходилось выслушивать такие откровенные признания при первой же встрече и, притом, в такой безыскусственной форме.
Чистосердечная наивность, полнейшее неведение этого ангелоподобного создания, которое, спокойно улыбаясь, стояло перед ним, покоряли и восхищали его в одно и то же время.
В его сердце вспыхнула любовь, любовь целомудренная и благородная, как и та, которая ее внушала, — любовь, которая, как он это чувствовал, могла окончиться только с его смертью. Слова любви просились у него с языка, но он не произносил их.
Зачем стал бы он выражать словами то, о чем так ясно говорили его глаза? Если бы он хоть тысячу раз подряд повторил:
«Я вас люблю! Я вас обожаю!» — эти слова не могли бы найти более верного доступа к сердцу этого прелестного и целомудренного ребенка, чем его почтительное молчание.
Они молча смотрели друг на друга, как очарованные. Несмотря на свое скептическое отношение ко всякого рода чувствительным сценам, а тем более в любовных похождениях, Золотая Ветвь тоже не мог остаться равнодушным зрителем и, отвернувшись, незаметно смахнул бежавшие из глаз слезы.
— Все это пустяки! — ворчал он при этом, — мой капитан впадает в детство! Я не понимаю, как это можно объясняться в молчанку… Ну, да не в том дело… Это действует даже и на меня, черт возьми! Не знаю только почему! Признаться, я был бы очень рад, если бы кто-нибудь намылил мне шею, как это проделает завтра прачка с этим платком.
С этим словом он вынул из кармана платок, которому, по всей вероятности, в первый раз пришлось намокнуть от слез, хотя владелец платка и сам не знал, что именно заставляет течь слезы по его щекам, обожженным американским солнцем.
Наконец, оба влюбленных обрели дар речи.
Солдат весь превратился в слух.
— Как вас зовут? — спросила канадка офицера.
— Луи.
— Луи! Очень хорошее имя, оно мне нравится, — сказала она, хлопая в ладоши.
— Почему?
— Да разве вы не знаете, что так же точно звали и нашего святого короля?
— Да, это правда.
— Я говорю про короля Франции!
— Вы знаете это? — удивленно сказал молодой человек.
— Я знаю все, что касается Франции.
— Вы — француженка.
— Да.
— О! Тем лучше! А как вас зовут, милое дитя?
— Анжела. Вам нравится это имя?
— Анжела? Разумеется.
— Я очень рада, что это имя вам нравится! — вскричала она.
— По-моему, это как нельзя более подходящее имя для вас.
— Почему? — спросила она, не придавая никакого особого значения своему вопросу.
— Вы забываете, что слово Анжела происходит от слова ангел, — отвечал офицер, целуя в то же время ее ручки.
— Вы смеетесь надо мною?
— Боже сохрани!
Она прямо посмотрела ему в лицо и прочла в его глазах, что он говорит истинную правду.
— Вы любите рыбную ловлю? — спросила она.
— За неимением лучшего.
— А вы будете приезжать сюда иногда удить рыбу?
— Каждый день.
— Хорошо, когда вам надоест удить или читать, вспомните обо мне.
— Вы не придете больше? — тревожно спросил он.
— Приду, но я не буду мешать вам. Я буду поступать так же, как делала это и до сих пор: я буду смотреть на вас.
На этот раз Золотая Ветвь не мог удержаться, чтобы не свистнуть, выражая этим и удивление и веселый смех.
Молодой человек поспешно отвечал:
— Но я не хочу и слышать этого.
— Чего?
— Я хочу, я желаю, чтобы вы мешали мне заниматься чтением, которое не доставляет мне особенного удовольствия, я требую, чтобы вы мешали мне заниматься рыбной ловлей, которая, сказать вам правду, вовсе не интересует меня. Видите, — прибавил он затем, смеясь, — это нельзя назвать даже жертвой с моей стороны.
— Хорошо, я буду приезжать посидеть с вами.
— И мы будем болтать?
— Как сегодня. Вы живете близко отсюда?
— В нескольких милях.
— А где именно?
— Я служу в гарнизоне форта Дюкэна.
— Форт Дюкэн! Я не знаю его, но я часто слышу о нем.
— От кого?
— От… от моего отца, — отвечала молодая девушка, после легкого колебания.
— Ваш отец! Чем он занимается? Он — колонист? При этом простом и вполне естественном вопросе молодая
девушка задумалась и побледнела, несмотря на все старание
скрыть это от глаз своего собеседника.
— Вы не хотите огорчать меня, Луи?
— Сохрани меня Боже!
— В таком случае никогда не говорите мне о… о моем отце. Все подобные вопросы могут угрожать ему большою опасностью. Вот все, что я могу вам сказать о себе: мы живем одиноко среди леса… Отец, по мере сил, старается исполнять все мои малейшие желания. Моя улыбка делает его счастливым. Мы любим друг друга и пока спокойно живем в своем уголке. Я умоляю вас, Луи, как в моих, так и в ваших интересах не пытайтесь отыскивать наше убежище! Дайте мне клятву, что вы исполните мою просьбу!
— Клянусь вам, Анжела.
— Благодарю.
— Ну, а если какие-нибудь непредвиденные обстоятельства столкнут нас лицом к лицу?
— Значит, так будет угодно Богу, и я не стану упрекать вас за это. Помните, что все, что ни делает Господь, все к лучшему.
— Итак, завтра вы приедете сюда?
— Я приеду завтра и буду приезжать каждый день. А теперь мы должны расстаться.
— Уже? — печально проговорил Луи.
Так нужно, друг мой. Мне предстоит еще длинный путь, чтобы добраться до дому. Если отец вернется без меня, он будет беспокоиться и отправится меня разыскивать, и я дрожу при одной мысли о том, что он может застать нас здесь.
— Разве мы делаем что-нибудь дурное?
Подобный вопрос был более чем странен в устах молодого и блестящего начальника Золотой Ветви. А между тем вопрос был сделан совершенно искренно: любовь — волшебник, от нее дураки умнеют, а умные глупеют.
— Ровно ничего, — отвечала Анжела, улыбаясь, — но я так счастлива, когда вижу вас, что меня пугает все, что может помешать мне быть с вами.
— Вы очаровательны! — мог только сказать капитан.
— Нет, я вас очень люблю и это заставляет меня быть осторожной и благоразумной. Вы будете думать обо мне сегодня и завтра?
— Спрашивать меня об этом — значит оскорблять меня.
— Я тоже все время буду думать о вас, я в этом уверена. Таким образом, мы даже в разлуке будем как бы вместе.
С этими словами она высвободила свои руки из его рук. Затем она быстро и ловко прыгнула в свою пирогу и схватила весла.
— До завтра, Луи, — крикнула она еще раз на прощанье.
— До завтра, Анжела.
— Счастливый путь, — счел с своей стороны нужным сказать и Золотая Ветвь.
Пирога отошла от берега и вскоре скрылась за поворотом реки. Офицер остался один на берегу, неподвижный, охваченный странным волнением.
— Я люблю, люблю ее! — воскликнул он, не обращая никакого внимания на подошедшего к нему вестового. — Я безумно люблю ее!
— И вы совершенно правы, капитан. Молодая особа стоит того, чтобы потерять несколько голову; но это, по моему мнению, нисколько не мешает нам собраться в дорогу и ехать обратно в форт Дюкэн.
— Хорошо, едем. Зато завтра!..
—Мы ранехонько вернемся назад, — заметил лукаво улыбаясь, Золотая Ветвь.
— До свидания, Анжела, до свидания! — крикнул капитан, точно молодая девушка могла его слышать.
— Ох! Эти влюбленные! Эти влюбленные! — опять начал ворчать солдат. — Все то же, все та же старая песня!
Затем солдат и офицер сели в пирогу, не думая об уборке трупа краснокожего, которого они покидали здесь в добычу ястребам. Через час они достигли форта Дюкэна.
Странная перемена произошла в беззаботном до сих пор молодом офицере. Все только что случившееся вдруг дало цель его жизни. Он любил, как никогда. Ему казалось, что он в один час прожил целую вечность. Все его прошлое стушевалось, отошло назад. Пред ним открывалось светлое и радостное будущее