Граф Луи Кулон де Виллье, капитан первого ранга морского королевского полка, входившего в это время в состав гарнизона форта Дюкэна, по своему происхождению принадлежал к одной из самых старинных аристократических фамилий в Анжу; целый ряд его предков фигурирует на страницах преимущественно военной истории нашей славной родины.
Как известно, форт Дюкэн в то время представлял важный военный пункт, который занимали французы в Канаде при слиянии Аллеганы и Манонгохелы, образующих затем реку Огио.
Графы де Виллье считали себя потомками знаменитого Бренна, по прозвищу Кэйлонь, прославившегося еще во времена первого вторжения римлян. Один из баронов де Виллье участвовал во взятии Иерусалима Годфридом Буллионским.
Одним словом, везде, где только в средние века велась война: в Европе, в Азии, на Сицилии или в Святой Земле — предки графа Кулон де Виллье всегда храбро сражались в рядах французских рыцарей. Военная жилка и жажда к приключениям невольно влекли членов этого дома главным образом туда, где можно было добыть скорее славу, чем богатство. Эта благородная раса не отступала ни пред какой опасностью. Фамилия Кулон де Виллье упоминается в числе первых колонистов Новой Франции.
Представитель этой славной фамилии поселился здесь, в Канаде, прельщенный красотами природы и теми благами, которые сулила эта тогда еще девственная почва. Сто человек его вассалов пожелали разделить с ним его судьбу. Он основал колонию, которая сперва процветала, а затем совершенно распалась после его внезапной и неожиданной смерти.
В более недавнее время, т. е. за тридцать лет до начала нашего рассказа, младший член фамилии де Виллье, офицер кариньянского полка, в свою очередь, поселился в Новом Орлеане. Но и в этой новой стране какой-то странный рок тяготел над этим древним родом: новый колонист исчез в один прекрасный день, так что никто даже и не мог объяснить причины, заставившей его поступить таким образом, как не могли сказать, где именно он нашел себе убежище. Все самые тщательные розыски не привели ни к чему. Все было напрасно.
Но как бы там ни было, фамилия Кулон де Виллье была хорошо известна и пользовалась большим уважением в Канаде
Здесь жили в большом числе потомки прежних вассалов этого рода. Несмотря на многие годы, прошедшие со времени переселения отцов в Новый Свет, эти честные люди с глубочайшим уважением хранили память о своем сеньоре и прежнем владыке
Граф Луи де Виллье, одаренный, подобно своим предкам, пылкою душой и подвижным характером, очень скоро пресытился прелестями парижских будуаров и жизнью при дворе короля Людовика XV.
Этот развращенный король слишком много отдавал времени любовным похождениям и благодаря этому почти не обращал внимания на заслуги состоявших при нем придворных, если они не принадлежали к числу излюбленных им куртизан.
Молодой дворянин обратился с просьбой разрешить ему отправиться в Америку, куда уже несколько лет тому назад переселился его старший брат.
Министр Людовика XV заставил довольно долго упрашивать себя, видимо, желая придать разрешению характер особой милости.
Наконец, разрешение все-таки было получено. Граф де Виллье простился со своими друзьями и отправился а Гавр, куда он так спешил, что успел застать еще в гавани корабль, отправлявшийся в Квебек — столицу колоний в Новой Франции.
Молодой человек носил прекрасное имя, и это имя, в соединении с благородством и репутацией первого щеголя Версаля, открыло ему настежь все двери самых аристократических домов в Канаде.
Здесь граф Луи де Виллье, со всем пылом и самонадеянностью молодого человека, не думающего о последствиях, очертя голову бросился в вихрь светских развлечений. Он волочился за всеми женщинами, должны мы прибавить, чтобы не уклониться от истины. Женщины очень редко относятся сурово к ухаживанью молодого блестящего кавалера, в особенности же по ту сторону океана. В некоторый промежуток времени наш молодой искатель приключений сделался кумиром прекрасного пола Канады.
Тут надо сознаться, что молодой офицер, так порицавший разгульную и безумную жизнь версальского двора, превратившись в американского искателя приключений, вместе с тем как бы утратил отвращение к тому, что он так порицал, и со всем пылом своей молодой необузданной натуры бросился в вихрь удовольствий праздного светского общества.
Граф де Виллье как нельзя более был подготовлен для той роли, которую ему пришлось играть в высшем обществе Квебека. Но увы! Все проходит и все имеет свой конец в этом мире. Человек скоро пресыщается всем этим и ему надоедает быть предметом ласк и обожаний с утра и до вечера. Подобного же рода история произошла и с графом де Виллье.
Разочарование и пресыщение наступили даже гораздо раньше, чем он мог ожидать. Он исчез на некоторое время. На все присылаемые ему приглашения, он не отвечал ни слова. Его нельзя было больше встретить ни в великосветских салонах, ни в наиболее посещаемых кабачках, ни на прогулках, где собиралась вся квебекская молодежь. В продолжение недели только и речи было, что о нем одном.
Но в Квебеке, как и в Париже, восемь дней равняется восьми векам. К концу недели любопытство, возбужденное исчезновением Дон-Жуана, стало заметно ослабевать. Покинутые им прекрасные дамы, которые могли бы составить такой же длинный список своих поклонников, как и знаменитый испанский обольститель, вспомнили других обожателей. Еще несколько дней, и имя его уже не упоминалось больше в разговорах. Он был забыт.
А, между тем, Луи де Виллье не без причины так неожиданно скрылся из мира, полного наслаждения и удовольствий.
В числе креолок, считавшихся в то время царицами моды и красоты в салонах Квебека, особенно выделялась одна. Многочисленные поклонники тщетно добивались ее благосклонности. Ее репутация неприступной добродетели оставалась все время непоколебимой и незапятнанной; ее доброе имя строго возвышалось на своем пьедестале, окруженное всем, что было молодого, богатого и блестящего в высшем обществе Канады. Ее мраморного сердца ни на секунду не коснулось жаркое пламя любви обожавших ее ухаживателей. Ни один луч любви не мог растопить льда ее требовательного ума.
В обществе то и дело называли имена ее поклонников, сделавшихся жертвами своей страсти. Один всадил себе в грудь кинжал, потому что она отказала открыть ему дверь в один из бурных вечеров. Другой угрожал поджечь ее дом, где она всегда жила, и сгореть вместе с ней, если она откажется выйти за него замуж. Она ограничилась тем, что переехала на свою виллу в окрестностях Квебека.
Отвергнутый поклонник, впрочем, нисколько не смутился этим обстоятельством. Он поджег дом дамы своего сердца и, не найдя ее в комнатах, застрелился с отчаяния.
Вначале все восхищались ее строгостью и очаровательной внешностью, затем стали проклинать ее красоту, и общество отвернулось от нее.
Это было несправедливо, нелепо, но это было именно так.
Предмет стольких проклятий и ненависти, она имела не более двадцати одного, двадцати двух лет. Звали ее Камилла де Малеваль.
Мадам де Малеваль была вдова штаб-офицера, убитого в последнюю войну с англичанами; муж провел с нею только медовый месяц, не имев времени наскучить ей прозой жизни. Кроме того, с ее точки зрения, у нее, пожалуй, имелся еще и другой повод оплакивать мужа, потому что он оставил ей колоссальное богатство. Для всякой другой вдовы оставленное умершим мужем богатство было бы скорее источником радости, чем горя. Для нее же оно составляло вечный предмет траура, напоминавшего ей о муже, так щедро наградившем ее.
Мы уже сказали, что графиня Камилла де Малеваль была странное существо, странное и очаровательное. Высокая с тонкой талией, гибкая, как пальма, она была превосходно сложена. Нельзя себе даже представить, сколько было невыразимой грации в этой женщине, обладавшей той великолепной внешностью, которую наши прадеды так метко определяли словами: «осанка королевы». Черные волосы составляли очаровательный контраст с бледно-голубыми глазами, метавшими молнии из-под длинных шелковистых ресниц. Чувственный пурпуровый ротик часто складывался в тонкую насмешливую улыбку. Из ее уст звучал гармоничный, проникающий в сердце голос. Белизна кожи, тонкие черты лица, крошечные руки и ноги, элегантная внешность ставили ее в разряд самых совершенных представительниц человеческого рода.
С первого же взгляда она привлекала, очаровывала и покоряла.
Граф де Виллье встретился с нею. Эта встреча заставила его бросить все свои амурные похождения и легкие ежедневные победы. Его предупреждали об опасности, которой он подвергался. Советы друзей только еще более подзадорили его.
Сказать человеку, с первого же взгляда влюбившемуся в женщину: «берегитесь! Вы не будете иметь успеха, мы все были прогнаны один за другим», значит подлить масла в огонь.
Луи де Виллье не хотел ничего слышать. Он был представлен графине де Малеваль, которая с первого же дня стала обращаться с ним, как обращалась и с его предшественниками. Он потерял голову. Она закрыла ему двери своего дома.
Граф де Виллье поклялся, что он во что бы то ни стало проникнет к ней, хотя бы даже через окно. Случай помог ему.
Но можно ли сказать, что случай «помог ему»?
Да. Хотя тот день, когда ему посчастливилось проникнуть к прекрасной креолке, следовало бы назвать самым несчастным днем в его жизни.
Но чему быть, того не миновать. Вот каким образом удалось графу де Виллье войти победителем в дом к графине де Малеваль.
У нее был белый какаду, с перышками на щеках, с красным хохолком, которого она привезла из Европы. Этой замечательно красивой птицей, обладавшей необыкновенной памятью, любовались все знакомые графини. Хозяйка обожала его. Она научила его говорить и даже петь. Она берегла его как зеницу ока.
Рядом с графиней де Малеваль жил богатый плантатор. У плантатора была мартышка, очень забавная и очень злая в одно и то же время. Она любила только своего хозяина и без разбора кусала всех, кто осмеливался приблизиться к ней — будь то человек или животное.
Обезьянку звали Ник.
Попугая — Бианко.
В один прекрасный день Ник оборвал цепочку, взобрался на стену, отделявшую владения плантатора от владений графини, спрыгнул в парк, пробрался в святилище, где отдыхал Бианко, и, осторожно взяв его в лапы, выскользнул вон, несмотря на отчаянные крики негритянки, прибежавшей слишком поздно и поэтому не имевшей возможности помешать неожиданному похищению.
Шум и крики вызвали из комнаты графиню де Малеваль.
В ту же почти минуту прибежал и плантатор за своей обезьянкой. Ник, взобравшись на дерево высотою в сто футов, весело забавлялся с бедным Бианко, которому это вовсе не доставляло удовольствия. Плантатор хохотал. Графиня ломала руки в отчаянии.
Граф де Виллье довольно часто прогуливался мимо дома прекрасной креолки. Пользуясь суматохой, он без особого труда проник в парк, привлеченный отчаянными воплями хозяйки Бианко.
— Я готова пожертвовать жизнью за спасение попугая! — говорила графиня де Малеваль сквозь слезы. — Я отдам все свое состояние и даже жизнь; я все отдам, все!
Плантатор продолжал хохотать.
Граф де Виллье склонил голову перед вдовою графа де Малеваль и почтительно проговорил:
— Один поцелуй, и я выручу вашего попугая.
Хорошенькая женщина протянула ему руку.
Граф де Виллье почтительно запечатлел на ней поцелуй. Затем, взяв мушкет у одного из слуг графини, хладнокровно стал целиться в Ника. Плантатор подскочил к нему, размахивая кинжалом в восемнадцать дюймов.
— Если вы убьете обезьянку, я убью вас, — прохрипел он. Граф де Виллье молча пожал плечами и выстрелил. Обезьянка, которой пуля угодила прямо в голову, выпустила попугая, и тот тяжело упал на колени к своей госпоже. В ту же минуту французский кавалер упал к ее ногам, сраженный кинжалом плантатора.
Нечего и говорить, что прежде, чем упасть и лишиться чувств, молодой человек успел прикладом мушкета раздробить череп плантатору.
Какое, однако, оказалось дорогое животное — попугай графини де Малеваль,
Он стоил жизни обезьяне, плантатору и французскому дворянину. Обезьяна умерла на самом деле. Канадцу дурно ли, хорошо ли, но починили голову, хотя он остался идиотом на всю жизнь. Что же касается Луи де Виллье, то хозяйка Бианко должна была оставить его у себя до полного выздоровления.
И молодой человек долго не поправлялся.
Медленное выздоровление и частые посещения графом де Виллье графини де Малеваль — все это вместе давало обильную пищу для злословия врагам графини, и первая слабость неприступной креолки сделалась общим достоянием
Тигрица была укрощена.
Сердце ее, наконец, заговорило в пользу очаровательного и неустрашимого спасителя Бианко, белого попугая Графиня де Малеваль перенесла это поражение, как женщина мужественная и вместе с тем гордящаяся испытываемым ею новым чувством. Вместо того, чтобы заставить сплетников прикусить язычки и опровергнуть слухи по поводу ее отношений с графом де Виллье, она так открыто принимала его поклонение, что заставила умолкнуть даже самых ярых своих врагов.
Граф, довольный своим успехом, в первое время искренно наслаждался им он думал, что он счастлив Его возлюбленная тоже всецело отдалась этой страсти, захватившей ее таким странным образом. Она теперь только и бредила, что замужеством.
Луи де Виллье призадумался, стал допрашивать себя, и результатом этих допросов и совещаний со своею совестью явилось довольно странное решение для поклонника очаровательной креолки. Графиня ему нравилась, но он не любил ее. Молодой человек был слишком честен, чтобы жениться на женщине, которую он не любил. В его счастье была огромная доля удовлетворенного тщеславия.
В одно прекрасное утро он проснулся, с изумлением ощущая холод и пустоту в сердце. Итак, эта страсть, казавшаяся такой желанной, такой очаровательной, стала ему в тягость. Он пытался разорвать ее. К несчастью, в противоположность молодому человеку, креолка полюбила его со всей страстью своей пылкой души и в эту любовь вложила всю надежду на будущее счастье.
У графа де Виллье не хватило духу порвать узы. Он стал ждать.
Но время только еще сильнее стягивало звенья его цепи.
Он надеялся, что новый каприз вернет ему свободу; но молодая женщина, к несчастью, оставалась непоколебимо верна охватившей ее любви
Сознавая невозможность разрыва обычным путем, как это практиковалось при дворе Людовика XV, он решил употребить геройское средство. Средство это заключалось в поспешном бегстве Граф де Виллье был уверен, что графиня его забудет, если он уедет и надолго
— Долой с глаз — вон из сердца! — говорил он себе
Граф де Виллье немедленно отправился к маркизу Дюкэн де Мэнневилль, губернатору Новой Франции, которому его рекомендовали с самой лучшей стороны.
Маркиз всегда очень симпатично относился к нему Ни словом не упомянув об обстоятельствах, заставляющих его обратиться с подобной просьбой, молодой человек попросил не оставлять его больше в Квебеке и как можно скорее дать ему возможность с пользою послужить королю
Маркиз де Мэнневилль был прежде всего светский человек Он понял все с полуслова. Он даже не улыбнулся — что делало честь его проницательности — и горячо похвалил графа за его ревность и преданность службе его величества.
Затем капитан де Виллье тут же получил приказ отправиться в полк, стоявший гарнизоном в форте Дюкэне, внутри страны Если прибавить, что губернатор Новой Франции тоже состоял в числе обожателей, отвергнутых прекрасной графиней де Малеваль, тогда станет вполне понятна причина утвердительного и быстрого ответа.
Заполучив приказ, граф де Виллье отправился к своей возлюбленной. Здесь лицо его выражало такое взволнованное состояние духа и такое глубокое отчаяние звучало в его голосе, что молодая женщина легко далась в обман. Она не только горевала о предстоящей разлуке, но еще должна была утешать изменника, который втихомолку смеялся над тем, как ловко удалась ему его хитрость.
Они стали изыскивать способы отклонить исполнение этого жестокого приказа. Но графиня де Малеваль, видевшая в этом прежде всего месть со стороны маркиза де Мэнневилль, уверяла, что все хлопоты не приведут ни к чему. Волей-неволей приходилось покориться. Она клялась любить его вечно; он, с своей стороны, самыми страшными клятвами заверял ее в том же.
На другой день рано утром граф де Виллье, боясь, как бы приказ не был отменен, покинул Квебек и отправился в далекий путь, всей душой радуясь вновь обретенной свободе.
Как известно, форт Дюкэн в то время представлял важный военный пункт, который занимали французы в Канаде при слиянии Аллеганы и Манонгохелы, образующих затем реку Огио.
Графы де Виллье считали себя потомками знаменитого Бренна, по прозвищу Кэйлонь, прославившегося еще во времена первого вторжения римлян. Один из баронов де Виллье участвовал во взятии Иерусалима Годфридом Буллионским.
Одним словом, везде, где только в средние века велась война: в Европе, в Азии, на Сицилии или в Святой Земле — предки графа Кулон де Виллье всегда храбро сражались в рядах французских рыцарей. Военная жилка и жажда к приключениям невольно влекли членов этого дома главным образом туда, где можно было добыть скорее славу, чем богатство. Эта благородная раса не отступала ни пред какой опасностью. Фамилия Кулон де Виллье упоминается в числе первых колонистов Новой Франции.
Представитель этой славной фамилии поселился здесь, в Канаде, прельщенный красотами природы и теми благами, которые сулила эта тогда еще девственная почва. Сто человек его вассалов пожелали разделить с ним его судьбу. Он основал колонию, которая сперва процветала, а затем совершенно распалась после его внезапной и неожиданной смерти.
В более недавнее время, т. е. за тридцать лет до начала нашего рассказа, младший член фамилии де Виллье, офицер кариньянского полка, в свою очередь, поселился в Новом Орлеане. Но и в этой новой стране какой-то странный рок тяготел над этим древним родом: новый колонист исчез в один прекрасный день, так что никто даже и не мог объяснить причины, заставившей его поступить таким образом, как не могли сказать, где именно он нашел себе убежище. Все самые тщательные розыски не привели ни к чему. Все было напрасно.
Но как бы там ни было, фамилия Кулон де Виллье была хорошо известна и пользовалась большим уважением в Канаде
Здесь жили в большом числе потомки прежних вассалов этого рода. Несмотря на многие годы, прошедшие со времени переселения отцов в Новый Свет, эти честные люди с глубочайшим уважением хранили память о своем сеньоре и прежнем владыке
Граф Луи де Виллье, одаренный, подобно своим предкам, пылкою душой и подвижным характером, очень скоро пресытился прелестями парижских будуаров и жизнью при дворе короля Людовика XV.
Этот развращенный король слишком много отдавал времени любовным похождениям и благодаря этому почти не обращал внимания на заслуги состоявших при нем придворных, если они не принадлежали к числу излюбленных им куртизан.
Молодой дворянин обратился с просьбой разрешить ему отправиться в Америку, куда уже несколько лет тому назад переселился его старший брат.
Министр Людовика XV заставил довольно долго упрашивать себя, видимо, желая придать разрешению характер особой милости.
Наконец, разрешение все-таки было получено. Граф де Виллье простился со своими друзьями и отправился а Гавр, куда он так спешил, что успел застать еще в гавани корабль, отправлявшийся в Квебек — столицу колоний в Новой Франции.
Молодой человек носил прекрасное имя, и это имя, в соединении с благородством и репутацией первого щеголя Версаля, открыло ему настежь все двери самых аристократических домов в Канаде.
Здесь граф Луи де Виллье, со всем пылом и самонадеянностью молодого человека, не думающего о последствиях, очертя голову бросился в вихрь светских развлечений. Он волочился за всеми женщинами, должны мы прибавить, чтобы не уклониться от истины. Женщины очень редко относятся сурово к ухаживанью молодого блестящего кавалера, в особенности же по ту сторону океана. В некоторый промежуток времени наш молодой искатель приключений сделался кумиром прекрасного пола Канады.
Тут надо сознаться, что молодой офицер, так порицавший разгульную и безумную жизнь версальского двора, превратившись в американского искателя приключений, вместе с тем как бы утратил отвращение к тому, что он так порицал, и со всем пылом своей молодой необузданной натуры бросился в вихрь удовольствий праздного светского общества.
Граф де Виллье как нельзя более был подготовлен для той роли, которую ему пришлось играть в высшем обществе Квебека. Но увы! Все проходит и все имеет свой конец в этом мире. Человек скоро пресыщается всем этим и ему надоедает быть предметом ласк и обожаний с утра и до вечера. Подобного же рода история произошла и с графом де Виллье.
Разочарование и пресыщение наступили даже гораздо раньше, чем он мог ожидать. Он исчез на некоторое время. На все присылаемые ему приглашения, он не отвечал ни слова. Его нельзя было больше встретить ни в великосветских салонах, ни в наиболее посещаемых кабачках, ни на прогулках, где собиралась вся квебекская молодежь. В продолжение недели только и речи было, что о нем одном.
Но в Квебеке, как и в Париже, восемь дней равняется восьми векам. К концу недели любопытство, возбужденное исчезновением Дон-Жуана, стало заметно ослабевать. Покинутые им прекрасные дамы, которые могли бы составить такой же длинный список своих поклонников, как и знаменитый испанский обольститель, вспомнили других обожателей. Еще несколько дней, и имя его уже не упоминалось больше в разговорах. Он был забыт.
А, между тем, Луи де Виллье не без причины так неожиданно скрылся из мира, полного наслаждения и удовольствий.
В числе креолок, считавшихся в то время царицами моды и красоты в салонах Квебека, особенно выделялась одна. Многочисленные поклонники тщетно добивались ее благосклонности. Ее репутация неприступной добродетели оставалась все время непоколебимой и незапятнанной; ее доброе имя строго возвышалось на своем пьедестале, окруженное всем, что было молодого, богатого и блестящего в высшем обществе Канады. Ее мраморного сердца ни на секунду не коснулось жаркое пламя любви обожавших ее ухаживателей. Ни один луч любви не мог растопить льда ее требовательного ума.
В обществе то и дело называли имена ее поклонников, сделавшихся жертвами своей страсти. Один всадил себе в грудь кинжал, потому что она отказала открыть ему дверь в один из бурных вечеров. Другой угрожал поджечь ее дом, где она всегда жила, и сгореть вместе с ней, если она откажется выйти за него замуж. Она ограничилась тем, что переехала на свою виллу в окрестностях Квебека.
Отвергнутый поклонник, впрочем, нисколько не смутился этим обстоятельством. Он поджег дом дамы своего сердца и, не найдя ее в комнатах, застрелился с отчаяния.
Вначале все восхищались ее строгостью и очаровательной внешностью, затем стали проклинать ее красоту, и общество отвернулось от нее.
Это было несправедливо, нелепо, но это было именно так.
Предмет стольких проклятий и ненависти, она имела не более двадцати одного, двадцати двух лет. Звали ее Камилла де Малеваль.
Мадам де Малеваль была вдова штаб-офицера, убитого в последнюю войну с англичанами; муж провел с нею только медовый месяц, не имев времени наскучить ей прозой жизни. Кроме того, с ее точки зрения, у нее, пожалуй, имелся еще и другой повод оплакивать мужа, потому что он оставил ей колоссальное богатство. Для всякой другой вдовы оставленное умершим мужем богатство было бы скорее источником радости, чем горя. Для нее же оно составляло вечный предмет траура, напоминавшего ей о муже, так щедро наградившем ее.
Мы уже сказали, что графиня Камилла де Малеваль была странное существо, странное и очаровательное. Высокая с тонкой талией, гибкая, как пальма, она была превосходно сложена. Нельзя себе даже представить, сколько было невыразимой грации в этой женщине, обладавшей той великолепной внешностью, которую наши прадеды так метко определяли словами: «осанка королевы». Черные волосы составляли очаровательный контраст с бледно-голубыми глазами, метавшими молнии из-под длинных шелковистых ресниц. Чувственный пурпуровый ротик часто складывался в тонкую насмешливую улыбку. Из ее уст звучал гармоничный, проникающий в сердце голос. Белизна кожи, тонкие черты лица, крошечные руки и ноги, элегантная внешность ставили ее в разряд самых совершенных представительниц человеческого рода.
С первого же взгляда она привлекала, очаровывала и покоряла.
Граф де Виллье встретился с нею. Эта встреча заставила его бросить все свои амурные похождения и легкие ежедневные победы. Его предупреждали об опасности, которой он подвергался. Советы друзей только еще более подзадорили его.
Сказать человеку, с первого же взгляда влюбившемуся в женщину: «берегитесь! Вы не будете иметь успеха, мы все были прогнаны один за другим», значит подлить масла в огонь.
Луи де Виллье не хотел ничего слышать. Он был представлен графине де Малеваль, которая с первого же дня стала обращаться с ним, как обращалась и с его предшественниками. Он потерял голову. Она закрыла ему двери своего дома.
Граф де Виллье поклялся, что он во что бы то ни стало проникнет к ней, хотя бы даже через окно. Случай помог ему.
Но можно ли сказать, что случай «помог ему»?
Да. Хотя тот день, когда ему посчастливилось проникнуть к прекрасной креолке, следовало бы назвать самым несчастным днем в его жизни.
Но чему быть, того не миновать. Вот каким образом удалось графу де Виллье войти победителем в дом к графине де Малеваль.
У нее был белый какаду, с перышками на щеках, с красным хохолком, которого она привезла из Европы. Этой замечательно красивой птицей, обладавшей необыкновенной памятью, любовались все знакомые графини. Хозяйка обожала его. Она научила его говорить и даже петь. Она берегла его как зеницу ока.
Рядом с графиней де Малеваль жил богатый плантатор. У плантатора была мартышка, очень забавная и очень злая в одно и то же время. Она любила только своего хозяина и без разбора кусала всех, кто осмеливался приблизиться к ней — будь то человек или животное.
Обезьянку звали Ник.
Попугая — Бианко.
В один прекрасный день Ник оборвал цепочку, взобрался на стену, отделявшую владения плантатора от владений графини, спрыгнул в парк, пробрался в святилище, где отдыхал Бианко, и, осторожно взяв его в лапы, выскользнул вон, несмотря на отчаянные крики негритянки, прибежавшей слишком поздно и поэтому не имевшей возможности помешать неожиданному похищению.
Шум и крики вызвали из комнаты графиню де Малеваль.
В ту же почти минуту прибежал и плантатор за своей обезьянкой. Ник, взобравшись на дерево высотою в сто футов, весело забавлялся с бедным Бианко, которому это вовсе не доставляло удовольствия. Плантатор хохотал. Графиня ломала руки в отчаянии.
Граф де Виллье довольно часто прогуливался мимо дома прекрасной креолки. Пользуясь суматохой, он без особого труда проник в парк, привлеченный отчаянными воплями хозяйки Бианко.
— Я готова пожертвовать жизнью за спасение попугая! — говорила графиня де Малеваль сквозь слезы. — Я отдам все свое состояние и даже жизнь; я все отдам, все!
Плантатор продолжал хохотать.
Граф де Виллье склонил голову перед вдовою графа де Малеваль и почтительно проговорил:
— Один поцелуй, и я выручу вашего попугая.
Хорошенькая женщина протянула ему руку.
Граф де Виллье почтительно запечатлел на ней поцелуй. Затем, взяв мушкет у одного из слуг графини, хладнокровно стал целиться в Ника. Плантатор подскочил к нему, размахивая кинжалом в восемнадцать дюймов.
— Если вы убьете обезьянку, я убью вас, — прохрипел он. Граф де Виллье молча пожал плечами и выстрелил. Обезьянка, которой пуля угодила прямо в голову, выпустила попугая, и тот тяжело упал на колени к своей госпоже. В ту же минуту французский кавалер упал к ее ногам, сраженный кинжалом плантатора.
Нечего и говорить, что прежде, чем упасть и лишиться чувств, молодой человек успел прикладом мушкета раздробить череп плантатору.
Какое, однако, оказалось дорогое животное — попугай графини де Малеваль,
Он стоил жизни обезьяне, плантатору и французскому дворянину. Обезьяна умерла на самом деле. Канадцу дурно ли, хорошо ли, но починили голову, хотя он остался идиотом на всю жизнь. Что же касается Луи де Виллье, то хозяйка Бианко должна была оставить его у себя до полного выздоровления.
И молодой человек долго не поправлялся.
Медленное выздоровление и частые посещения графом де Виллье графини де Малеваль — все это вместе давало обильную пищу для злословия врагам графини, и первая слабость неприступной креолки сделалась общим достоянием
Тигрица была укрощена.
Сердце ее, наконец, заговорило в пользу очаровательного и неустрашимого спасителя Бианко, белого попугая Графиня де Малеваль перенесла это поражение, как женщина мужественная и вместе с тем гордящаяся испытываемым ею новым чувством. Вместо того, чтобы заставить сплетников прикусить язычки и опровергнуть слухи по поводу ее отношений с графом де Виллье, она так открыто принимала его поклонение, что заставила умолкнуть даже самых ярых своих врагов.
Граф, довольный своим успехом, в первое время искренно наслаждался им он думал, что он счастлив Его возлюбленная тоже всецело отдалась этой страсти, захватившей ее таким странным образом. Она теперь только и бредила, что замужеством.
Луи де Виллье призадумался, стал допрашивать себя, и результатом этих допросов и совещаний со своею совестью явилось довольно странное решение для поклонника очаровательной креолки. Графиня ему нравилась, но он не любил ее. Молодой человек был слишком честен, чтобы жениться на женщине, которую он не любил. В его счастье была огромная доля удовлетворенного тщеславия.
В одно прекрасное утро он проснулся, с изумлением ощущая холод и пустоту в сердце. Итак, эта страсть, казавшаяся такой желанной, такой очаровательной, стала ему в тягость. Он пытался разорвать ее. К несчастью, в противоположность молодому человеку, креолка полюбила его со всей страстью своей пылкой души и в эту любовь вложила всю надежду на будущее счастье.
У графа де Виллье не хватило духу порвать узы. Он стал ждать.
Но время только еще сильнее стягивало звенья его цепи.
Он надеялся, что новый каприз вернет ему свободу; но молодая женщина, к несчастью, оставалась непоколебимо верна охватившей ее любви
Сознавая невозможность разрыва обычным путем, как это практиковалось при дворе Людовика XV, он решил употребить геройское средство. Средство это заключалось в поспешном бегстве Граф де Виллье был уверен, что графиня его забудет, если он уедет и надолго
— Долой с глаз — вон из сердца! — говорил он себе
Граф де Виллье немедленно отправился к маркизу Дюкэн де Мэнневилль, губернатору Новой Франции, которому его рекомендовали с самой лучшей стороны.
Маркиз всегда очень симпатично относился к нему Ни словом не упомянув об обстоятельствах, заставляющих его обратиться с подобной просьбой, молодой человек попросил не оставлять его больше в Квебеке и как можно скорее дать ему возможность с пользою послужить королю
Маркиз де Мэнневилль был прежде всего светский человек Он понял все с полуслова. Он даже не улыбнулся — что делало честь его проницательности — и горячо похвалил графа за его ревность и преданность службе его величества.
Затем капитан де Виллье тут же получил приказ отправиться в полк, стоявший гарнизоном в форте Дюкэне, внутри страны Если прибавить, что губернатор Новой Франции тоже состоял в числе обожателей, отвергнутых прекрасной графиней де Малеваль, тогда станет вполне понятна причина утвердительного и быстрого ответа.
Заполучив приказ, граф де Виллье отправился к своей возлюбленной. Здесь лицо его выражало такое взволнованное состояние духа и такое глубокое отчаяние звучало в его голосе, что молодая женщина легко далась в обман. Она не только горевала о предстоящей разлуке, но еще должна была утешать изменника, который втихомолку смеялся над тем, как ловко удалась ему его хитрость.
Они стали изыскивать способы отклонить исполнение этого жестокого приказа. Но графиня де Малеваль, видевшая в этом прежде всего месть со стороны маркиза де Мэнневилль, уверяла, что все хлопоты не приведут ни к чему. Волей-неволей приходилось покориться. Она клялась любить его вечно; он, с своей стороны, самыми страшными клятвами заверял ее в том же.
На другой день рано утром граф де Виллье, боясь, как бы приказ не был отменен, покинул Квебек и отправился в далекий путь, всей душой радуясь вновь обретенной свободе.
Глава VII. РАСПЛАТА
В тот день, когда капитан де Виллье занимался на берегу речки рыбной ловлей и чтением в одно и то же время и чуть не поплатился жизнью за свою беспечность, исполнился ровно месяц со дня его прибытия в добровольное изгнание в форт Дюкэн.
Часто ли в течение этого месяца вставал образ Камиллы де Малеваль перед глазами блестящего офицера? Жалел он или нет о том, что так резко прервал всякие сношения с очаровательной вдовушкой? Не вздыхал ли он по временам, сравнивая свое настоящее более чем скромное существование с веселою жизнью великосветского общества в Квебеке? Может быть, в последнем случае главную роль играла монотонно-однообразная жизнь в форте, находившемся на границе с пустыней и, благодаря этому, лишенном всех удобств местностей, пользующихся плодами цивилизации?
Все эти вопросы разъяснятся сами собой и притом в самом непродолжительном времени.
Прежде всего нужно заметить, что появление очаровательного создания, которое таким чудесным образом спасло ему жизнь, окончательно разрушило чары, привязывавшие его к прошлому, как бы хорошо оно ни было. Пылкая и капризная великосветская дама навсегда лишилась места в его сердце. Все его помыслы были теперь заняты простодушной девушкой, безыскусственная речь которой заставляла его испытывать сладостное волнение истинной любви. Здесь он в первый раз всеми фибрами своего сердца ясно ощущал, что любит.
Прошло несколько дней, и его любовь к канадке только еще больше усилилась. Каждое утро молодой человек в сопровождении Золотой Ветви, к которому он питал полнейшее доверие, отправлялся в пироге на условленное место свидания, куда аккуратно являлась и молодая девушка. Долгие часы незаметно пролетали в составлении проектов будущего и в торжественных клятвах во взаимной любви перед лицом лучезарного солнца. Затем молодые люди расставались.
На другой день они снова сходились и снова велись бесконечные разговоры, при чем повторялось все то же, что обыкновенно проделывается в этой вечно старой и вечно юной истории, которую называют любовью. Дивная музыка, от которой так сладостно дрожали и будут дрожать все струны двух бьющихся в унисон сердец! Нет ничего целомудреннее и привлекательнее этих свиданий, оканчивающихся пожатием руки. Никогда ни одного поцелуя.
Если бы кому-нибудь из друзей Луи де Виллье пришлось присутствовать при этих свиданиях, они, наверное, ни за что не узнали бы в нем героя великосветских салонов Версаля и Квебека. Они не поверили бы ни своим ушам, ни своим глазам.
А между тем, молодой человек никогда в жизни не чувствовал еще себя счастливее.
Один раз Анжела не явилась утром на свидание. Капитан прождал ее целый день. Наконец, наступила ночь, а молодой девушки так и не было. Луи, вначале только слегка волновавшийся, к вечеру начал уже сильно тревожиться, точно предчувствуя что-то недоброе. Более благоразумный Золотая Ветвь тщетно старался успокоить его и придумать причины, которые могли задержать молодую девушку дома. Капитан не слушал его и, несмотря на поздний час, не решался покинуть места свидания и вернуться в форт Дюкэн.
Все самые убедительные доводы солдата разбивались об отчаянное упорство офицера.
— Если она не пришла, — говорил он, — значит, с ней случилось какое-нибудь несчастье. Понять не могу, что заставляет ее так тщательно скрывать от меня, где она живет. Хорош, должно быть, ее отец, если ей приходится, благодаря ему, бояться чужого! Я не увижу ее больше!
— Вы совсем напрасно так волнуетесь, капитан, и, наверное, увидите ее завтра же утром, поверьте мне. Молодая девушка не булавка, которую нельзя найти в копне сена. Женщина никогда не пропадет.
Несмотря на красноречие Золотой Ветви, граф де Виллье с мрачным предчувствием повернул назад.
Было уже очень поздно. Солнце садилось в волнах пурпура и золота за вершинами Аллеганских гор. Прохладный ветерок волновал поверхность реки, и на ней вздымались волны, как на океане.
Офицер, полурастянувшись на корме пироги, предавался своим печальным думам, не обращая внимания на великолепные пейзажи, развертывавшиеся, как в калейдоскопе, перед его глазами.
Вдруг он поднялся и стал прислушиваться. С правого берега реки доносился какой-то шум. Солдат остановил пирогу и тоже прислушался. С берега доносились страшные крики вперемежку с мольбами и раскатами веселого смеха.
— Что там такое? — спросил тихо граф.
— Похоже на то, что там режут кого-то.
— А что, если мы отправимся туда?
— Как прикажете, капитан, но только уж очень поздно, и, если мы станем заниматься чужими делами, мы упустим свои:
мы приедем в форт в то время, когда ворота будут уже заперты.
— Да, это правда. Поедем в форт, — отвечал капитан.
— Тем более, что в этих местах дикари воют таким же точно образом. Иной раз, право, можно подумать, что они собираются перерезать горло один другому, а подойдешь поближе и окажется, что ничего подобного нет, а они или молятся своим богам или же пляшут и поют на свадьбе.
Граф де Виллье поднял уже руку, чтобы подать знак Золотой Ветви продолжать путь, как вдруг раздирающий крик пронесся в воздухе, и капитан задрожал с ног до головы. Смертельная бледность покрыла его лицо. Он узнал голос Анжелы.
— Вперед! — крикнул он в ту же минуту взволнованным голосом.
Солдат тоже понял, в чем дело. Он не нуждался больше ни в каких объяснениях, повернул лодку и, налегая изо всех сил на весла, стрелой понесся к берегу.
Крики становились все слышнее и слышнее. Граф де Виллье, ни жив ни мертв, сидел на своем месте и только повторял поминутно:
— Скорей! Скорей!
Золотая Ветвь молча протянул ему весло. Луи схватил его. Пирога буквально летела по воде. Как только нос лодки ударился в прибрежный песок, офицер и солдат выскочили на берег, захватив с собою оружие.
Бегом направились они сквозь кустарник в ту сторону, откуда крики неслись теперь все чаще и слышались уже гораздо громче. Граф де Виллье и его спутник буквально задыхались от усталости, но они не только не уменьшили быстроты бега, а, напротив, напрягали последние усилия, стараясь достигнуть как можно скорее того места, откуда неслись крики, и так добежали до края поляны.
Ужасное зрелище представилось их глазам. Десятка два людей, в которых по костюму не трудно было узнать канадских колонистов, кричали и неистовствовали, размахивая саблями, топорами и ружьями над головами старика и молодой девушки, находившихся в средине этого живого круга.
Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать молодую канадку. Он, значит, не ошибся. И в ту же минуту, не думая об опасности, которой он подвергался, не зная даже, как далеко отстал от него солдат, граф де Виллье одним прыжком бросился на злодеев, грозивших смертью его возлюбленной.
Расталкивая одних, нанося направо и налево удары другим и опрокидывая все, встречавшееся ему на пути, он в одну минуту был уже рядом с ней.
Золотая Ветвь, так как ему нечего было особенно волноваться, бормотал про себя:
— Их много, их слишком много!
Тем не менее он продолжал идти следом за своим начальником, видимо, не желая, чтобы он один подвергался первому взрыву гнева людей, планы которых он явился разрушить, не справляясь даже о том, что здесь происходит: преступление или мщение.
А здесь в это время как раз именно и происходило отмщение, или расплата с тем, кого обвиняли эти грубые и рассвирепевшие люди.
Их жертвой был не кто иной, как отец Анжелы, таинственный человек, которого граф проклинал всего несколько минут тому назад; тот, кого плантаторы и колонисты называли изгнанником или колдуном, не зная ни его настоящего имени, ни происхождения.
Вот таким образом все это случилось.
Несколько человек колонистов возвращались к себе домой из форта Дюкэна, где они, в обмен на свои товары, приобретали необходимые для себя предметы. На обратном пути они встретили на уединенной тропинке старика, который спокойно шел вместе с молодой девушкой по направлению к своему жилищу среди леса.
Отправляясь в форт, колонисты также имели в виду и свои собственные удовольствия, и в течение нескольких часов, проведенных ими в форте, успели выпить, и выпить хорошо в компании с солдатами гарнизона. Их, правда, нельзя было назвать совершенно пьяными, нет, они твердо держались на ногах и были только сильно возбуждены под влиянием спиртных напитков.
Отец и дочь посторонились, давая им дорогу. И вот это-то едва и не стоило им жизни.
Будь канадцев человека четыре или пять, они не только не осмелились бы затронуть старика, к которому они питали нечто вроде инстинктивного уважения и страха, но даже постарались бы не попасться ему на глаза.
К несчастью для старика, внушавшего им подобные чувства, их было много, и это обстоятельство и придало им храбрости. Ободряя один другого, они сначала осыпали его градом насмешек, на которые последний считал унизительным для себя отвечать. Затем они постепенно становились все смелее и смелее и, окружив старика, стали бранить его так, как умеют браниться только подвыпившие колонисты.
Часто ли в течение этого месяца вставал образ Камиллы де Малеваль перед глазами блестящего офицера? Жалел он или нет о том, что так резко прервал всякие сношения с очаровательной вдовушкой? Не вздыхал ли он по временам, сравнивая свое настоящее более чем скромное существование с веселою жизнью великосветского общества в Квебеке? Может быть, в последнем случае главную роль играла монотонно-однообразная жизнь в форте, находившемся на границе с пустыней и, благодаря этому, лишенном всех удобств местностей, пользующихся плодами цивилизации?
Все эти вопросы разъяснятся сами собой и притом в самом непродолжительном времени.
Прежде всего нужно заметить, что появление очаровательного создания, которое таким чудесным образом спасло ему жизнь, окончательно разрушило чары, привязывавшие его к прошлому, как бы хорошо оно ни было. Пылкая и капризная великосветская дама навсегда лишилась места в его сердце. Все его помыслы были теперь заняты простодушной девушкой, безыскусственная речь которой заставляла его испытывать сладостное волнение истинной любви. Здесь он в первый раз всеми фибрами своего сердца ясно ощущал, что любит.
Прошло несколько дней, и его любовь к канадке только еще больше усилилась. Каждое утро молодой человек в сопровождении Золотой Ветви, к которому он питал полнейшее доверие, отправлялся в пироге на условленное место свидания, куда аккуратно являлась и молодая девушка. Долгие часы незаметно пролетали в составлении проектов будущего и в торжественных клятвах во взаимной любви перед лицом лучезарного солнца. Затем молодые люди расставались.
На другой день они снова сходились и снова велись бесконечные разговоры, при чем повторялось все то же, что обыкновенно проделывается в этой вечно старой и вечно юной истории, которую называют любовью. Дивная музыка, от которой так сладостно дрожали и будут дрожать все струны двух бьющихся в унисон сердец! Нет ничего целомудреннее и привлекательнее этих свиданий, оканчивающихся пожатием руки. Никогда ни одного поцелуя.
Если бы кому-нибудь из друзей Луи де Виллье пришлось присутствовать при этих свиданиях, они, наверное, ни за что не узнали бы в нем героя великосветских салонов Версаля и Квебека. Они не поверили бы ни своим ушам, ни своим глазам.
А между тем, молодой человек никогда в жизни не чувствовал еще себя счастливее.
Один раз Анжела не явилась утром на свидание. Капитан прождал ее целый день. Наконец, наступила ночь, а молодой девушки так и не было. Луи, вначале только слегка волновавшийся, к вечеру начал уже сильно тревожиться, точно предчувствуя что-то недоброе. Более благоразумный Золотая Ветвь тщетно старался успокоить его и придумать причины, которые могли задержать молодую девушку дома. Капитан не слушал его и, несмотря на поздний час, не решался покинуть места свидания и вернуться в форт Дюкэн.
Все самые убедительные доводы солдата разбивались об отчаянное упорство офицера.
— Если она не пришла, — говорил он, — значит, с ней случилось какое-нибудь несчастье. Понять не могу, что заставляет ее так тщательно скрывать от меня, где она живет. Хорош, должно быть, ее отец, если ей приходится, благодаря ему, бояться чужого! Я не увижу ее больше!
— Вы совсем напрасно так волнуетесь, капитан, и, наверное, увидите ее завтра же утром, поверьте мне. Молодая девушка не булавка, которую нельзя найти в копне сена. Женщина никогда не пропадет.
Несмотря на красноречие Золотой Ветви, граф де Виллье с мрачным предчувствием повернул назад.
Было уже очень поздно. Солнце садилось в волнах пурпура и золота за вершинами Аллеганских гор. Прохладный ветерок волновал поверхность реки, и на ней вздымались волны, как на океане.
Офицер, полурастянувшись на корме пироги, предавался своим печальным думам, не обращая внимания на великолепные пейзажи, развертывавшиеся, как в калейдоскопе, перед его глазами.
Вдруг он поднялся и стал прислушиваться. С правого берега реки доносился какой-то шум. Солдат остановил пирогу и тоже прислушался. С берега доносились страшные крики вперемежку с мольбами и раскатами веселого смеха.
— Что там такое? — спросил тихо граф.
— Похоже на то, что там режут кого-то.
— А что, если мы отправимся туда?
— Как прикажете, капитан, но только уж очень поздно, и, если мы станем заниматься чужими делами, мы упустим свои:
мы приедем в форт в то время, когда ворота будут уже заперты.
— Да, это правда. Поедем в форт, — отвечал капитан.
— Тем более, что в этих местах дикари воют таким же точно образом. Иной раз, право, можно подумать, что они собираются перерезать горло один другому, а подойдешь поближе и окажется, что ничего подобного нет, а они или молятся своим богам или же пляшут и поют на свадьбе.
Граф де Виллье поднял уже руку, чтобы подать знак Золотой Ветви продолжать путь, как вдруг раздирающий крик пронесся в воздухе, и капитан задрожал с ног до головы. Смертельная бледность покрыла его лицо. Он узнал голос Анжелы.
— Вперед! — крикнул он в ту же минуту взволнованным голосом.
Солдат тоже понял, в чем дело. Он не нуждался больше ни в каких объяснениях, повернул лодку и, налегая изо всех сил на весла, стрелой понесся к берегу.
Крики становились все слышнее и слышнее. Граф де Виллье, ни жив ни мертв, сидел на своем месте и только повторял поминутно:
— Скорей! Скорей!
Золотая Ветвь молча протянул ему весло. Луи схватил его. Пирога буквально летела по воде. Как только нос лодки ударился в прибрежный песок, офицер и солдат выскочили на берег, захватив с собою оружие.
Бегом направились они сквозь кустарник в ту сторону, откуда крики неслись теперь все чаще и слышались уже гораздо громче. Граф де Виллье и его спутник буквально задыхались от усталости, но они не только не уменьшили быстроты бега, а, напротив, напрягали последние усилия, стараясь достигнуть как можно скорее того места, откуда неслись крики, и так добежали до края поляны.
Ужасное зрелище представилось их глазам. Десятка два людей, в которых по костюму не трудно было узнать канадских колонистов, кричали и неистовствовали, размахивая саблями, топорами и ружьями над головами старика и молодой девушки, находившихся в средине этого живого круга.
Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать молодую канадку. Он, значит, не ошибся. И в ту же минуту, не думая об опасности, которой он подвергался, не зная даже, как далеко отстал от него солдат, граф де Виллье одним прыжком бросился на злодеев, грозивших смертью его возлюбленной.
Расталкивая одних, нанося направо и налево удары другим и опрокидывая все, встречавшееся ему на пути, он в одну минуту был уже рядом с ней.
Золотая Ветвь, так как ему нечего было особенно волноваться, бормотал про себя:
— Их много, их слишком много!
Тем не менее он продолжал идти следом за своим начальником, видимо, не желая, чтобы он один подвергался первому взрыву гнева людей, планы которых он явился разрушить, не справляясь даже о том, что здесь происходит: преступление или мщение.
А здесь в это время как раз именно и происходило отмщение, или расплата с тем, кого обвиняли эти грубые и рассвирепевшие люди.
Их жертвой был не кто иной, как отец Анжелы, таинственный человек, которого граф проклинал всего несколько минут тому назад; тот, кого плантаторы и колонисты называли изгнанником или колдуном, не зная ни его настоящего имени, ни происхождения.
Вот таким образом все это случилось.
Несколько человек колонистов возвращались к себе домой из форта Дюкэна, где они, в обмен на свои товары, приобретали необходимые для себя предметы. На обратном пути они встретили на уединенной тропинке старика, который спокойно шел вместе с молодой девушкой по направлению к своему жилищу среди леса.
Отправляясь в форт, колонисты также имели в виду и свои собственные удовольствия, и в течение нескольких часов, проведенных ими в форте, успели выпить, и выпить хорошо в компании с солдатами гарнизона. Их, правда, нельзя было назвать совершенно пьяными, нет, они твердо держались на ногах и были только сильно возбуждены под влиянием спиртных напитков.
Отец и дочь посторонились, давая им дорогу. И вот это-то едва и не стоило им жизни.
Будь канадцев человека четыре или пять, они не только не осмелились бы затронуть старика, к которому они питали нечто вроде инстинктивного уважения и страха, но даже постарались бы не попасться ему на глаза.
К несчастью для старика, внушавшего им подобные чувства, их было много, и это обстоятельство и придало им храбрости. Ободряя один другого, они сначала осыпали его градом насмешек, на которые последний считал унизительным для себя отвечать. Затем они постепенно становились все смелее и смелее и, окружив старика, стали бранить его так, как умеют браниться только подвыпившие колонисты.