Я подыграл его сдержанности. Только за завтраком он сообщил мне, что один из наших дальних родственников, граф де Тудела, о котором я до тех пор ничего не слышал, умер, и отец решил взять на свое попечение его единственного сына, оставшегося сиротой, и воспитать его, как своего родного сына. По приказанию отца слуга привел очаровательного шестилетнего мальчика, к которому, признаюсь, я тотчас же почувствовал какую-то безотчетную симпатию. Этого ребенка знала и ты.
— Гусман де Тудела? — вскричала она с живостью.
— Он самый… Но мальчик оставался в нашем дворце только несколько дней. Отец, неизвестно по какой причине, поспешил отдать его в Иеронимитский монастырь, где, как тебе хорошо известно, воспитываются дворяне. Мой отец, хотя и был очень строг к этому бедному ребенку, однако внимательно наблюдал за ним и, по-видимому, радовался его успехам. Я часто ездил навещать Гусмана в монастыре; мы много разговаривали с ним, иногда я брал его гулять в город. Бедный ребенок очень этому радовался. Таким образом прошло несколько лет, потом отец забрал его из монастыря и отдал в морской корпус; словом, теперь, несмотря на свою молодость, Гусман — офицер испанского флота. Через год после того как Гусман переехал к нам, отец опять ездил во Францию. На этот раз его отсутствие продолжалось также несколько месяцев, и, вернувшись, он привез еще одного ребенка; на этот раз это была восхитительная девушка.
— Хуана, не так ли? — вскричала донна Клара.
— Откуда тебе известно ее имя, сестра? — с удивлением спросил дон Санчо.
— Неважно, откуда бы я его ни знала, брат.
— Однако…
— Разве ты не помнишь, ведь я только что рассказывала тебе, как познакомилась в Сан-Хуане с этой девушкой?
— Правда, — ответил он, ударив себя по лбу, — не знаю, как это я забыл.
— Продолжай, умоляю тебя.
— Итак, это была Хуана, как ты верно сказала, сестра, но Хуана прибыла не одна, ее провожал офицер, которого мой отец называл ее опекуном. Это был дон Фернандо д'Авила. Оба остановились во дворце. Я знавал прежде дона Фернандо, честного и храброго воина, которому оказал некоторые услуги; но насколько мне было известно, у отца не было никакой причины протежировать ему. Однако герцог, по-видимому, очень полюбил этого человека и имел намерение серьезно помогать его продвижению по служебной лестнице. Это очень заинтересовало меня, так как мне был прекрасно известен себялюбивый и надменный характер нашего отца. Иногда я спрашивал себя, по какой причине он принимает такое горячее участие в этом человеке: действительно, дон Фернандо д'Авила, который после десятилетней войны во Фландрии с чрезвычайным трудом достиг чина альфереса, благодаря горячей рекомендации отца в один год сделался капитаном и получил приказание ехать на острова командиром роты, которую на свои деньги набрал и экипировал отец. Девочка, несмотря на свою юность, должна была ехать с ним. Не знаю, какое тревожное любопытство заставило меня в день отъезда дона Фернандо проводить его, без ведома моего отца, несколько миль по дороге в Севилью, откуда он должен был отправиться в Кадис. Не стану пересказывать тебе, сестра, разговор, который состоялся у меня с капитаном; повторю тебе только то, что я узнал. Отец ездил во Фландрию, где находился дон Фернандо, предложил ему взять попечение над ребенком, уверив его, что не только даст ему деньги, необходимые для воспитания этой девочки, но что поможет ему сделать карьеру. Дон Фернандо был беден, не имел никаких могущественных покровителей, способных вывести его из бедственного положения, в котором он прозябал. Не осведомляясь о причинах, заставлявших человека с именем и званием моего отца делать ему такие необыкновенные предложения, он поспешил принять их; так хотелось ему во что бы то ни стало выйти из ужасной нищеты, которую он терпел так давно. Он обещал нашему отцу слепо ему повиноваться и немедленно последовал за ним в Париж. Там герцог отдал ему ребенка, после чего они все втроем поехали в Мадрид. Таким образом, милая сестра, по приказанию отца были взяты на воспитание двое детей. Мыс тобой прекрасно знаем герцога Пеньяфлора и не станем оскорблять его предположением, будто любовь к человечеству и филантропия побудили его воспитать этих двух сирот. Какая же причина заставила его действовать подобным образом? И кто такие эти люди? Вот что нам надо узнать.
— А ты что думаешь об этом, брат?
— Мое мнение, сестра, что причина — мщение.
— Мщение? Какое мщение, брат?
— Послушай, моя бедная сестра, — продолжал дон Санчо с печальной улыбкой, — ты умерла или, по крайней мере, слывешь умершей, не правда ли?
— Правда, брат, ну и что?
— Дай же мне закончить. Кто знает, быть может герцог прекрасно знает, что ты еще жива, и распустил слухи о твоей смерти нарочно для того, чтобы упрочить мщение, в котором он поклялся не только тебе, но и человеку, который лишил его старшего сына и похитил у него дочь? Откуда ты знаешь, что отец не следил постоянно за каждым твоим шагом и бросил тебя только для того, чтобы вселить в тебя еще большую неуверенность и суметь таким образом одним махом поразить двух своих смертельных врагов.
— О! То, что ты предполагаешь, ужасно, брат! — вскричала Клара, с ужасом всплеснув руками.
— Сестра, я ничего не предполагаю, — ответил он сухо, — я только делаю выводы. Для меня очевидно, что герцог шаг за шагом следует плану, обдуманному им давно, и вот тому доказательство: месяц тому назад, заметь это хорошенько, пожалуйста, герцог Пеньяфлор и дон Гусман де Тудела находились в Веракрусе. Я тебе уже сказал, что дон Гусман — морской офицер; по приказанию нашего отца, который рассказал ему твою ужасную историю, сестра, хотя и переиначив ее, этот молодой человек, обезумев от горести и стыда, не колеблясь бросил почетную карьеру, открывавшуюся ему, и отправился матросом на флибустьерском судне, решившись умереть или отомстить за свою мать, так низко обесчещенную, по словам отца, одним из этих людей.
— Но это ужасно, брат!
— Не правда ли? Однако это еще не все. Этот молодой человек, одаренный прекраснейшими качествами и благороднейшими манерами, клятвенно обязался преследовать своей ненавистью предводителей флибустьеров, служить шпионом нашему правительству и предать в наши руки самых знаменитых флибустьеров. Понимаешь ли ты меня теперь, сестра? Должен ли я еще что-то добавить?
— О! Нет, брат, ни слова больше, ради Бога! — вскричала она с ужасом.
— К счастью, — продолжал он, — мне удалось обменяться несколькими словами с Гусманом. Я должен его видеть; может быть, мне удастся, особенно если ты согласишься мне помочь, уберечь его от пропасти, в которую он готов упасть.
— Как ты можешь сомневаться в моей готовности помочь тебе, брат? Ах, Боже мой! Что же делать?
— Я еще не знаю. Прежде всего мне надо его увидеть.
— Это правда, Боже мой, это правда! Какое имя принял он среди флибустьеров?
— Я не знаю.
Она с отчаянием опустила голову и молчала несколько минут. Брат печально смотрел на нее, не смея прервать ход ее мыслей и возобновить разговор.
— Послушай, брат, — сказала донна Клара через минуту, вдруг подняв голову, со сверкающими глазами и упрямо сдвинув брови, — я слишком долго трусливо пряталась в этой долине, час решительных действий наконец пробил, неумолимая борьба между нашим отцом и мной, которую я считала конченной, начинается вновь. Хорошо, я принимаю ее; Господь да поможет мне — он покровительствует матерям, спасающим своих детей.
— Что ты собираешься делать, Клара?
— Оставить этот домик и отправиться в Марго или в Пор-де-Пе к флибустьерам, они будут ко мне не так жестоки, как мои соотечественники.
— Остерегайся, сестра.
— А чему я подвергаюсь? Смерти? Она будет мне только приятна, брат, если я смогу отыскать своего сына и спасти его честь.
— Но каким именно образом ты собираешься действовать, моя бедная Клара?
— Еще не знаю, Санчо, но Господь вдохновит меня, у меня все получится, я убеждена в этом.
— Поступай же как хочешь, сестра, у меня нет ни права, ни желания удерживать тебя. Но что если Гусман — не сын тебе?
— Ах! — сказала она с сомнением.
— Что если вместо сына у тебя дочь, и эта дочь — Хуана? Тем-то и ужасна, моя бедная сестра, твоя история, что ты, мать, даже не знаешь, какому ребенку дала жизнь, не знаешь, не умер ли этот ребенок при рождении.
— Боже мой! Боже мой! — прошептала она, с отчаянием ломая руки.
— К несчастью, наш отец, подстегиваемый ненавистью, не допустил ни малейшей ошибки, он все рассчитал, все предвидел. Помнишь, когда у тебя начались схватки, тебе дали сильное снотворное, так что все произошло во время твоего сна, и когда ты открыла глаза, твой ребенок уже исчез.
— Это правда, Санчо, это правда! — вскричала донна Клара, залившись слезами. — Я не видела своего ребенка! У меня его похитили прежде, чем я его поцеловала; эту первую ласку, столь сладостную для сердца матери, я не могла оказать своему ребенку! О, не ужасно ли это, брат?
— Успокойся, Клара, ради Бога, твое отчаяние пугает меня.
— О! Ты внезапно оживил все мои горести, эта ужасная рана постоянно обливается кровью в моем сердце! Мать не утешится никогда.
— Клара, сестра моя, умоляю тебя, ты знаешь, как я тебя люблю; я буду помогать тебе всеми своими силами, клянусь, мы отыщем твоего ребенка.
Внезапно, осененная догадкой, она приподнялась со стула с пылающим лицом, с сухими глазами.
— Брат… — сказала она. — А если оба они — мои дети?
— Что ты говоришь, Клара?!
— Я говорю, брат, что как ни глубок мрак, окружающий нас, как ни искусна ненависть моего отца, свет прольется на эту страшную тайну. Поверь мне, недаром после стольких лет Господь позволяет моему отцу и мне встретиться лицом к лицу. Вот час великой борьбы! Мы увидим, ангел или демон останется победителем в страшной партии, которая будет разыгрываться между нами.
Глава XVIII. Донна Клара
Глава XIX. Взятие Черепахи
— Гусман де Тудела? — вскричала она с живостью.
— Он самый… Но мальчик оставался в нашем дворце только несколько дней. Отец, неизвестно по какой причине, поспешил отдать его в Иеронимитский монастырь, где, как тебе хорошо известно, воспитываются дворяне. Мой отец, хотя и был очень строг к этому бедному ребенку, однако внимательно наблюдал за ним и, по-видимому, радовался его успехам. Я часто ездил навещать Гусмана в монастыре; мы много разговаривали с ним, иногда я брал его гулять в город. Бедный ребенок очень этому радовался. Таким образом прошло несколько лет, потом отец забрал его из монастыря и отдал в морской корпус; словом, теперь, несмотря на свою молодость, Гусман — офицер испанского флота. Через год после того как Гусман переехал к нам, отец опять ездил во Францию. На этот раз его отсутствие продолжалось также несколько месяцев, и, вернувшись, он привез еще одного ребенка; на этот раз это была восхитительная девушка.
— Хуана, не так ли? — вскричала донна Клара.
— Откуда тебе известно ее имя, сестра? — с удивлением спросил дон Санчо.
— Неважно, откуда бы я его ни знала, брат.
— Однако…
— Разве ты не помнишь, ведь я только что рассказывала тебе, как познакомилась в Сан-Хуане с этой девушкой?
— Правда, — ответил он, ударив себя по лбу, — не знаю, как это я забыл.
— Продолжай, умоляю тебя.
— Итак, это была Хуана, как ты верно сказала, сестра, но Хуана прибыла не одна, ее провожал офицер, которого мой отец называл ее опекуном. Это был дон Фернандо д'Авила. Оба остановились во дворце. Я знавал прежде дона Фернандо, честного и храброго воина, которому оказал некоторые услуги; но насколько мне было известно, у отца не было никакой причины протежировать ему. Однако герцог, по-видимому, очень полюбил этого человека и имел намерение серьезно помогать его продвижению по служебной лестнице. Это очень заинтересовало меня, так как мне был прекрасно известен себялюбивый и надменный характер нашего отца. Иногда я спрашивал себя, по какой причине он принимает такое горячее участие в этом человеке: действительно, дон Фернандо д'Авила, который после десятилетней войны во Фландрии с чрезвычайным трудом достиг чина альфереса, благодаря горячей рекомендации отца в один год сделался капитаном и получил приказание ехать на острова командиром роты, которую на свои деньги набрал и экипировал отец. Девочка, несмотря на свою юность, должна была ехать с ним. Не знаю, какое тревожное любопытство заставило меня в день отъезда дона Фернандо проводить его, без ведома моего отца, несколько миль по дороге в Севилью, откуда он должен был отправиться в Кадис. Не стану пересказывать тебе, сестра, разговор, который состоялся у меня с капитаном; повторю тебе только то, что я узнал. Отец ездил во Фландрию, где находился дон Фернандо, предложил ему взять попечение над ребенком, уверив его, что не только даст ему деньги, необходимые для воспитания этой девочки, но что поможет ему сделать карьеру. Дон Фернандо был беден, не имел никаких могущественных покровителей, способных вывести его из бедственного положения, в котором он прозябал. Не осведомляясь о причинах, заставлявших человека с именем и званием моего отца делать ему такие необыкновенные предложения, он поспешил принять их; так хотелось ему во что бы то ни стало выйти из ужасной нищеты, которую он терпел так давно. Он обещал нашему отцу слепо ему повиноваться и немедленно последовал за ним в Париж. Там герцог отдал ему ребенка, после чего они все втроем поехали в Мадрид. Таким образом, милая сестра, по приказанию отца были взяты на воспитание двое детей. Мыс тобой прекрасно знаем герцога Пеньяфлора и не станем оскорблять его предположением, будто любовь к человечеству и филантропия побудили его воспитать этих двух сирот. Какая же причина заставила его действовать подобным образом? И кто такие эти люди? Вот что нам надо узнать.
— А ты что думаешь об этом, брат?
— Мое мнение, сестра, что причина — мщение.
— Мщение? Какое мщение, брат?
— Послушай, моя бедная сестра, — продолжал дон Санчо с печальной улыбкой, — ты умерла или, по крайней мере, слывешь умершей, не правда ли?
— Правда, брат, ну и что?
— Дай же мне закончить. Кто знает, быть может герцог прекрасно знает, что ты еще жива, и распустил слухи о твоей смерти нарочно для того, чтобы упрочить мщение, в котором он поклялся не только тебе, но и человеку, который лишил его старшего сына и похитил у него дочь? Откуда ты знаешь, что отец не следил постоянно за каждым твоим шагом и бросил тебя только для того, чтобы вселить в тебя еще большую неуверенность и суметь таким образом одним махом поразить двух своих смертельных врагов.
— О! То, что ты предполагаешь, ужасно, брат! — вскричала Клара, с ужасом всплеснув руками.
— Сестра, я ничего не предполагаю, — ответил он сухо, — я только делаю выводы. Для меня очевидно, что герцог шаг за шагом следует плану, обдуманному им давно, и вот тому доказательство: месяц тому назад, заметь это хорошенько, пожалуйста, герцог Пеньяфлор и дон Гусман де Тудела находились в Веракрусе. Я тебе уже сказал, что дон Гусман — морской офицер; по приказанию нашего отца, который рассказал ему твою ужасную историю, сестра, хотя и переиначив ее, этот молодой человек, обезумев от горести и стыда, не колеблясь бросил почетную карьеру, открывавшуюся ему, и отправился матросом на флибустьерском судне, решившись умереть или отомстить за свою мать, так низко обесчещенную, по словам отца, одним из этих людей.
— Но это ужасно, брат!
— Не правда ли? Однако это еще не все. Этот молодой человек, одаренный прекраснейшими качествами и благороднейшими манерами, клятвенно обязался преследовать своей ненавистью предводителей флибустьеров, служить шпионом нашему правительству и предать в наши руки самых знаменитых флибустьеров. Понимаешь ли ты меня теперь, сестра? Должен ли я еще что-то добавить?
— О! Нет, брат, ни слова больше, ради Бога! — вскричала она с ужасом.
— К счастью, — продолжал он, — мне удалось обменяться несколькими словами с Гусманом. Я должен его видеть; может быть, мне удастся, особенно если ты согласишься мне помочь, уберечь его от пропасти, в которую он готов упасть.
— Как ты можешь сомневаться в моей готовности помочь тебе, брат? Ах, Боже мой! Что же делать?
— Я еще не знаю. Прежде всего мне надо его увидеть.
— Это правда, Боже мой, это правда! Какое имя принял он среди флибустьеров?
— Я не знаю.
Она с отчаянием опустила голову и молчала несколько минут. Брат печально смотрел на нее, не смея прервать ход ее мыслей и возобновить разговор.
— Послушай, брат, — сказала донна Клара через минуту, вдруг подняв голову, со сверкающими глазами и упрямо сдвинув брови, — я слишком долго трусливо пряталась в этой долине, час решительных действий наконец пробил, неумолимая борьба между нашим отцом и мной, которую я считала конченной, начинается вновь. Хорошо, я принимаю ее; Господь да поможет мне — он покровительствует матерям, спасающим своих детей.
— Что ты собираешься делать, Клара?
— Оставить этот домик и отправиться в Марго или в Пор-де-Пе к флибустьерам, они будут ко мне не так жестоки, как мои соотечественники.
— Остерегайся, сестра.
— А чему я подвергаюсь? Смерти? Она будет мне только приятна, брат, если я смогу отыскать своего сына и спасти его честь.
— Но каким именно образом ты собираешься действовать, моя бедная Клара?
— Еще не знаю, Санчо, но Господь вдохновит меня, у меня все получится, я убеждена в этом.
— Поступай же как хочешь, сестра, у меня нет ни права, ни желания удерживать тебя. Но что если Гусман — не сын тебе?
— Ах! — сказала она с сомнением.
— Что если вместо сына у тебя дочь, и эта дочь — Хуана? Тем-то и ужасна, моя бедная сестра, твоя история, что ты, мать, даже не знаешь, какому ребенку дала жизнь, не знаешь, не умер ли этот ребенок при рождении.
— Боже мой! Боже мой! — прошептала она, с отчаянием ломая руки.
— К несчастью, наш отец, подстегиваемый ненавистью, не допустил ни малейшей ошибки, он все рассчитал, все предвидел. Помнишь, когда у тебя начались схватки, тебе дали сильное снотворное, так что все произошло во время твоего сна, и когда ты открыла глаза, твой ребенок уже исчез.
— Это правда, Санчо, это правда! — вскричала донна Клара, залившись слезами. — Я не видела своего ребенка! У меня его похитили прежде, чем я его поцеловала; эту первую ласку, столь сладостную для сердца матери, я не могла оказать своему ребенку! О, не ужасно ли это, брат?
— Успокойся, Клара, ради Бога, твое отчаяние пугает меня.
— О! Ты внезапно оживил все мои горести, эта ужасная рана постоянно обливается кровью в моем сердце! Мать не утешится никогда.
— Клара, сестра моя, умоляю тебя, ты знаешь, как я тебя люблю; я буду помогать тебе всеми своими силами, клянусь, мы отыщем твоего ребенка.
Внезапно, осененная догадкой, она приподнялась со стула с пылающим лицом, с сухими глазами.
— Брат… — сказала она. — А если оба они — мои дети?
— Что ты говоришь, Клара?!
— Я говорю, брат, что как ни глубок мрак, окружающий нас, как ни искусна ненависть моего отца, свет прольется на эту страшную тайну. Поверь мне, недаром после стольких лет Господь позволяет моему отцу и мне встретиться лицом к лицу. Вот час великой борьбы! Мы увидим, ангел или демон останется победителем в страшной партии, которая будет разыгрываться между нами.
Глава XVIII. Донна Клара
Сраженная волнением, донна Клара, произнеся с лихорадочной решимостью слова, завершающие предыдущую главу, почти без чувств упала на стул. Ее бледные черты лица, искаженные горестью, закрытые глаза, нервно съежившееся тело делали ее похожей на труп.
Дон Санчо был испуган состоянием, в котором находилась сестра, единственное существо, к которому он чувствовал искреннюю дружбу всю свою жизнь. Сердце его сжалось, и горячие слезы, которые он не отирал, медленно катились по его щекам.
— Бедная сестра! — прошептал он, смотря на нее с нежным состраданием. — Вся ее жизнь — сплошное продолжительное мучение! Почему я не могу вложить надежду в ее разбитое сердце! Боже мой, разве таким образом должен был я ее увидеть после стольких лет?
Он вздохнул, опустил голову на грудь и начал с волнением ходить взад и вперед по комнате. С четверть часа тишина нарушалась только сдержанными рыданиями донны Клары. Вдруг она выпрямилась и, положив свою руку на руку брата в ту минуту, когда он проходил мимо нее, сказала задыхающимся голосом:
— Санчо, могу ли я рассчитывать на тебя?
— Неужели ты сомневаешься в этом, сестра? — ответил он, останавливаясь, и, взяв ее руку, поцеловал.
— Прости меня, — сказала она. — Ах, я так несчастна, что часто против своей воли не смею верить!
— Я не упрекаю тебя, сестра; я тебя слушаю.
— Ты сказал мне, что любишь этого дона Гусмана де Тудела.
— Как брата.
— Он хорош собой, не правда ли?
— Хорош и храбр, сестра.
— А-а! — сказала она с радостью.
— Да, он настоящий дворянин, это написано на его мужественном лице.
— Ты мне сказал, что надеешься увидеть его?
— Надеюсь, что да, но не знаю, когда и каким образом устроится это свидание.
— Разве вы не условились?
— Герцог наблюдал за нами ревнивым взглядом, так что я смог обменяться с Гусманом лишь несколькими неопределенными фразами, но мне кажется, что он понял их.
— Понимаешь ли ты, что поручение, данное ему, ужасно, что роль, которую он вынужден играть, гнусна!
— Понимаю, но он этого не думает, напротив, он убежден, что выполняет свой долг.
— Но все-таки, как тебе кажется, существует ли в действительности это мнимое родство?
— Что сказать тебе, сестра? Все это покрыто для меня непроницаемой тайной. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что фамилия Тудела находится в близком родстве с нами, но поскольку они никогда не жили при дворе, а всегда в своем имении, среди своих вассалов, мы с ними почти не общались. Я не помню, чтобы видел у отца хоть одного человека, носящего эту фамилию, стало быть, я не могу утверждать, происходит или нет Гусман от этой фамилии, тем более, что герцог Пеньяфлор, я должен в этом признаться, никогда не оказывал мне ни малейшего доверия и, зная о той глубокой дружбе, которую я всегда испытывал к тебе, всегда умышленно скрывал от меня даже самые незначительные свои поступки.
— Повсюду мрак! — прошептала донна Клара. — О, как несправедливо Небо! — вскричала она с отчаянием. — Почему оно позволяет добродетели изнемогать таким образом?
— Пути Господа неисповедимы для взглядов людских, сестра, — ответил дон Санчо с убеждением. — Может быть, когда ты обвиняешь Его милосердие и правосудие, Он готовит громкое оправдание и страшное мщение.
Донна Клара склонила свое бедное лицо, между тем как мрачная улыбка мелькнула на ее губах.
— Нет, — возразила она, — я не могу дольше ждать! Час настал, повторяю тебе, даже если бы мне пришлось изнемочь в борьбе, я буду действовать.
— Что же ты намерена делать?
— Разорвать раз и навсегда пелену перед моими глазами.
— Тебе это не удастся.
— Пусть будет то, что угодно Богу, брат, я решилась; кроме того, ты торжественно поклялся помогать мне во всем.
— Во всем, что будет зависеть от меня, сестра, ты можешь рассчитывать на это.
— Благодарю тебя, Санчо… Скажи, Гусман, вступив в ряды Береговых братьев, не сохранил, конечно, своего имени?
— Конечно, ведь если бы узнали, что он испанец, его сочли бы шпионом.
— Ты знаешь, какое имя он взял?
— Знаю, сестра.
— Какое?
— Марсиаль.
— Хорошо, этого мне достаточно; не беспокойся, Санчо, я скоро узнаю, действительно ли этот молодой человек — мой сын.
— Извини, что я спрашиваю, сестра, но каким образом собираешься ты удостовериться в этом?
Донна Клара презрительно улыбнулась.
— Сердце мне подскажет, мать никогда не обманется, когда она должна узнать своего сына.
— Но для этого тебе надо его увидеть.
— Я его увижу, и очень скоро.
— Не осмеливаюсь понимать тебя, сестра. Итак, ты хочешь…
— Да, — перебила она запальчиво, — я, как и он, хочу пристать к Береговым братьям, жить их жизнью, наблюдать за их поступками и, главное, видеть этого молодого человека, этого Марсиаля, но так, чтобы он не знал, кто я. Я заставлю его полюбить меня; ведь если, как я тайно убеждена, он мой сын, он невольно будет привлечен ко мне, и тогда…
— Но это же безумие, сестра! — вскричал маркиз в ужасе. — Ты ведь не серьезно это говоришь?
— Почему же, позволь тебя спросить, брат?
— Как же ты будешь жить с этими разбойниками, не имеющими ни веры, ни закона?
— У этих разбойников, не имеющих ни веры, ни закона, брат, больше чести, чем у тех, кто их презирает и преследует, как хищных зверей. Мне кажется, ты должен это знать лучше всех.
— Правда, сестра, лично я никогда не мог на них пожаловаться; напротив, они всегда вели себя со мной, как люди благородные, и поверь, я сохраняю к ним глубокую признательность.
— Если так, почему же ты предполагаешь, что они будут вести себя с женщиной не так, как с тобой?
— Я не то хотел сказать, ты не поняла меня.
— Объяснись же, — ответила она с легкой досадой.
— Разве ты забыла, что среди этих людей есть один человек, который запретил тебе являться перед ним?
— Если только я не возвращу ему его сына, это правда.
— Да!
— Я возвращу ему сына, брат. Поверь, мое сердце не обманывает меня.
Маркиз покачал головой и ничего не ответил. На несколько минут в комнате воцарилась молчание; наконец донна Клара прервала его:
— Я приняла решение, и никакая сила не заставит меня изменить его! Кроме того, — прибавила она печально, — не беспокойся, Санчо, он меня не узнает. Посмотри на меня внимательно; скажи, похожа ли эта несчастная, находящаяся перед тобой и разбитая несчастьем, согбенная под тяжестью незаслуженного стыда, на молодую женщину, которую ты знал двадцать лет тому назад? Нет, нет! Монбар, или граф де Бармон, называй его как хочешь, не узнает меня. Ах! Если он увидит меня, он пройдет мимо, и взгляд его не остановится на несчастной, черты которой, обезображенные горем, ничего не подскажут его воспоминаниям.
— Я не имею ни права, ни мужества удерживать тебя от этого мужественного шага, сестра, хотя не предвижу ничего хорошего для тебя. Мои искреннейшие сочувствия и поддержка будут сопутствовать тебе во всем; действуй, как считаешь нужным, и да поможет тебе Господь!
— Он будет со мной, брат, я надеюсь на это.
— Во всяком случае, — задумчиво продолжал он, — помни, что я — губернатор Эспаньолы и благодаря этому званию всегда смогу помочь тебе, если понадобится действительная помощь. Хоть эти негодяи наши смертельные враги, они, однако, часто вынуждены считаться с нами.
— Я знаю, как ты меня любишь, Санчо, и этого достаточно, чтобы я была уверена, что в любом случае могу на тебя положиться.
— О чем бы ты ни попросила меня, сестра, я сделаю это и днем и ночью; по первому твоему зову я явлюсь к тебе.
— Спасибо, — просто ответила Клара, протянув ему руку. Маркиз нежно пожал ее руку и грустно прошептал:
— Бедная сестра!
— Санчо, — продолжала она, — у меня есть тайное предчувствие, что мои горести подходят к концу и что скоро, — прибавила она с внезапной радостью, — я отыщу своего сына и прижму его к сердцу!
Маркиз поклонился сестре, подавив вздох.
— Теперь, — проговорил он, — я вынужден оставить тебя, ведь я отправился к тебе, никого не предупредив. Мое продолжительное отсутствие может показаться странным, мне уже пора появиться в Санто-Доминго и унять беспокойство, возбужденное этим непонятным для всех поступком. Я ведь еще только-только назначен губернатором и должен подумать о том, как достойным образом исполнять возложенные на меня обязанности. Надеюсь, мы скоро увидимся, я еще многое должен тебе рассказать после такой продолжительной разлуки.
— Я не знаю, когда мы свидимся, брат, и как ни велико мое желание поговорить с тобой, я не могу назначить тебе время нового свидания.
— Стало быть, ты намерена привести в исполнение свой план как можно скорее?
— Сегодня же вечером я отправлюсь в Пор-де-Пе.
— Так скоро, сестра?
— Я и так слишком медлила, не настаивай, пожалуйста, это бесполезно.
— Раз так, сестра, я молчу, мне остается только пожелать тебе успеха, но — увы! — я не надеюсь.
— Я не разделяю твоего мнения; прощай, брат.
— Прощай, сестра, — ответил он.
Они обнялись и долго оставались в объятиях друг друга. Донна Клара наконец высвободилась и сказала:
— Вооружись мужеством.
Они вышли. Негр Аристид держат лошадь маркиза под уздцы и прогуливал ее перед домом. Дон Санчо подал ему знак, в последний раз обнял сестру и сел на лошадь.
— Прощай, — сказал он прерывающимся голосом.
— До свидания! — ответила она.
Маркиз вонзил шпоры в бока лошади и галопом помчался прочь. Донна Клара неподвижно стояла на пороге дома и следила за ним глазами, пока могла его видеть. Когда он наконец исчез за поворотом тропинки, она перекрестилась, вздохнула и вернулась в дом, прошептав:
— Он всегда меня любил, добрый брат!
Бирбомоно стоял в прихожей; донна Клара подошла к нему.
— Друг мой, — сказала она ему тихим голосом, — я уезжаю отсюда.
Бирбомоно молча поклонился.
— Я хочу уехать сегодня же, через час, если это возможно.
— Через час все будет готово, — сказал он почтительно. Она колебалась, потом, вооружившись мужеством, продолжала:
— Видите ли, мой друг, я не знаю, когда я сюда вернусь, мое путешествие может продлиться дольше, чем я желала бы; мне нужно взять с собой довольно значительную поклажу.
— Пока вы беседовали с вашим братом, я все приготовил, — ответил Бирбомоно, — вы можете ехать, сеньора, когда пожелаете.
— Все приготовил?! — воскликнула она с удивлением. — Но как же вы узнали о моем намерении, когда еще час тому назад я сама о нем не знала?
— Стены здесь — простые перегородки, сеньора, невольно, не желая подслушивать, я слышал почти все, о чем вы говорили с его превосходительством.
Донна Клара улыбнулась.
— Я на вас не сержусь, Бирбомоно, — сказала она, — потому что у меня нет от вас тайн, да и я сама хотела вам все рассказать.
— Теперь это не имеет смысла.
— Во время моего отсутствия вы останетесь здесь; как знать, может быть, мне посчастливится вернуться в этот домик, где я пролила столько горьких слез и который потому сделался мне дорог.
— Извините меня, — сказал Бирбомоно, внезапно побледнев, — я не совсем хорошо понял ваше последнее приказание, которое вы изволили мне дать. Вы, кажется, изъявили желание, чтобы я остался здесь?
— Да, друг мой.
— Простите, сеньора, но это невозможно!
— Почему невозможно?
— Вот уже двадцать лет, как я с вами, сеньора, и ни за что не соглашусь расстаться, когда вы решаетесь на опасное предприятие, во время которого вам больше прежнего понадобится преданный слуга.
— Но, друг мой, вы не подумали о том, что я буду жить среди смертельных врагов испанцев и что, взяв вас с собой, я подвергну вас страшной опасности.
— Извините, сеньора, я подумал об этом, но имею честь заметить вам, что там, где будем мы, находятся другие испанцы, которые живут, не будучи тревожимы никем, с тем простым условием, что покоряются флибустьерским законам и не вмешиваются в их дела. Я буду поступать, как другие — вот и все.
— Я не знала о том, что вы мне сказали, друг мой, однако я предпочла бы, чтобы вы согласились остаться здесь.
— Я уже имел честь говорить вам, сеньора, что это невозможно; если вы мне прикажете не следовать за вами, я повинуюсь вам, но уеду один в Пор-де-Пе.
— Настаивать дольше — значило бы не признавать вашей преданности, друг мой, но кто же будет караулить дом во время нашего отсутствия?
— Негр Аристид, сеньора; он смышлен, предан и честен, я дал ему все необходимые указания, вы можете полностью положиться на него.
— Если так, я сдаюсь, сделаем так, как вы хотите.
— Благодарю вас за вашу милость, сеньора, — ответил старый добрый слуга, — вы очень огорчили бы меня, если бы потребовали, чтобы я расстался с вами в таких важных обстоятельствах, от которых зависит, может быть, счастье всей вашей жизни.
— Может быть, действительно так будет лучше, друг мой, — ответила донна Клара с задумчивым видом. — Когда лошади будут оседланы, а мулы навьючены, предупредите меня, я буду готова.
Она сделала ему дружеский знак и вошла в спальню, заперев за собой дверь. Перед долгим и опасным путешествием она чувствовала потребность собраться с мыслями и еще раз обо всем хорошенько подумать и все взвесить.
Бирбомоно, обрадованный последними словами своей госпожи, весело отправился готовиться к отъезду.
Незадолго до заката солнца госпожа и слуга выехали из домика, оставленного под присмотром Аристида, очень гордого таким доверием, и направились в Пор-де-Пе, стараясь сдерживать своих лошадей, так чтобы приехать в город ночью, не привлекая к себе внимания.
Дон Санчо был испуган состоянием, в котором находилась сестра, единственное существо, к которому он чувствовал искреннюю дружбу всю свою жизнь. Сердце его сжалось, и горячие слезы, которые он не отирал, медленно катились по его щекам.
— Бедная сестра! — прошептал он, смотря на нее с нежным состраданием. — Вся ее жизнь — сплошное продолжительное мучение! Почему я не могу вложить надежду в ее разбитое сердце! Боже мой, разве таким образом должен был я ее увидеть после стольких лет?
Он вздохнул, опустил голову на грудь и начал с волнением ходить взад и вперед по комнате. С четверть часа тишина нарушалась только сдержанными рыданиями донны Клары. Вдруг она выпрямилась и, положив свою руку на руку брата в ту минуту, когда он проходил мимо нее, сказала задыхающимся голосом:
— Санчо, могу ли я рассчитывать на тебя?
— Неужели ты сомневаешься в этом, сестра? — ответил он, останавливаясь, и, взяв ее руку, поцеловал.
— Прости меня, — сказала она. — Ах, я так несчастна, что часто против своей воли не смею верить!
— Я не упрекаю тебя, сестра; я тебя слушаю.
— Ты сказал мне, что любишь этого дона Гусмана де Тудела.
— Как брата.
— Он хорош собой, не правда ли?
— Хорош и храбр, сестра.
— А-а! — сказала она с радостью.
— Да, он настоящий дворянин, это написано на его мужественном лице.
— Ты мне сказал, что надеешься увидеть его?
— Надеюсь, что да, но не знаю, когда и каким образом устроится это свидание.
— Разве вы не условились?
— Герцог наблюдал за нами ревнивым взглядом, так что я смог обменяться с Гусманом лишь несколькими неопределенными фразами, но мне кажется, что он понял их.
— Понимаешь ли ты, что поручение, данное ему, ужасно, что роль, которую он вынужден играть, гнусна!
— Понимаю, но он этого не думает, напротив, он убежден, что выполняет свой долг.
— Но все-таки, как тебе кажется, существует ли в действительности это мнимое родство?
— Что сказать тебе, сестра? Все это покрыто для меня непроницаемой тайной. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что фамилия Тудела находится в близком родстве с нами, но поскольку они никогда не жили при дворе, а всегда в своем имении, среди своих вассалов, мы с ними почти не общались. Я не помню, чтобы видел у отца хоть одного человека, носящего эту фамилию, стало быть, я не могу утверждать, происходит или нет Гусман от этой фамилии, тем более, что герцог Пеньяфлор, я должен в этом признаться, никогда не оказывал мне ни малейшего доверия и, зная о той глубокой дружбе, которую я всегда испытывал к тебе, всегда умышленно скрывал от меня даже самые незначительные свои поступки.
— Повсюду мрак! — прошептала донна Клара. — О, как несправедливо Небо! — вскричала она с отчаянием. — Почему оно позволяет добродетели изнемогать таким образом?
— Пути Господа неисповедимы для взглядов людских, сестра, — ответил дон Санчо с убеждением. — Может быть, когда ты обвиняешь Его милосердие и правосудие, Он готовит громкое оправдание и страшное мщение.
Донна Клара склонила свое бедное лицо, между тем как мрачная улыбка мелькнула на ее губах.
— Нет, — возразила она, — я не могу дольше ждать! Час настал, повторяю тебе, даже если бы мне пришлось изнемочь в борьбе, я буду действовать.
— Что же ты намерена делать?
— Разорвать раз и навсегда пелену перед моими глазами.
— Тебе это не удастся.
— Пусть будет то, что угодно Богу, брат, я решилась; кроме того, ты торжественно поклялся помогать мне во всем.
— Во всем, что будет зависеть от меня, сестра, ты можешь рассчитывать на это.
— Благодарю тебя, Санчо… Скажи, Гусман, вступив в ряды Береговых братьев, не сохранил, конечно, своего имени?
— Конечно, ведь если бы узнали, что он испанец, его сочли бы шпионом.
— Ты знаешь, какое имя он взял?
— Знаю, сестра.
— Какое?
— Марсиаль.
— Хорошо, этого мне достаточно; не беспокойся, Санчо, я скоро узнаю, действительно ли этот молодой человек — мой сын.
— Извини, что я спрашиваю, сестра, но каким образом собираешься ты удостовериться в этом?
Донна Клара презрительно улыбнулась.
— Сердце мне подскажет, мать никогда не обманется, когда она должна узнать своего сына.
— Но для этого тебе надо его увидеть.
— Я его увижу, и очень скоро.
— Не осмеливаюсь понимать тебя, сестра. Итак, ты хочешь…
— Да, — перебила она запальчиво, — я, как и он, хочу пристать к Береговым братьям, жить их жизнью, наблюдать за их поступками и, главное, видеть этого молодого человека, этого Марсиаля, но так, чтобы он не знал, кто я. Я заставлю его полюбить меня; ведь если, как я тайно убеждена, он мой сын, он невольно будет привлечен ко мне, и тогда…
— Но это же безумие, сестра! — вскричал маркиз в ужасе. — Ты ведь не серьезно это говоришь?
— Почему же, позволь тебя спросить, брат?
— Как же ты будешь жить с этими разбойниками, не имеющими ни веры, ни закона?
— У этих разбойников, не имеющих ни веры, ни закона, брат, больше чести, чем у тех, кто их презирает и преследует, как хищных зверей. Мне кажется, ты должен это знать лучше всех.
— Правда, сестра, лично я никогда не мог на них пожаловаться; напротив, они всегда вели себя со мной, как люди благородные, и поверь, я сохраняю к ним глубокую признательность.
— Если так, почему же ты предполагаешь, что они будут вести себя с женщиной не так, как с тобой?
— Я не то хотел сказать, ты не поняла меня.
— Объяснись же, — ответила она с легкой досадой.
— Разве ты забыла, что среди этих людей есть один человек, который запретил тебе являться перед ним?
— Если только я не возвращу ему его сына, это правда.
— Да!
— Я возвращу ему сына, брат. Поверь, мое сердце не обманывает меня.
Маркиз покачал головой и ничего не ответил. На несколько минут в комнате воцарилась молчание; наконец донна Клара прервала его:
— Я приняла решение, и никакая сила не заставит меня изменить его! Кроме того, — прибавила она печально, — не беспокойся, Санчо, он меня не узнает. Посмотри на меня внимательно; скажи, похожа ли эта несчастная, находящаяся перед тобой и разбитая несчастьем, согбенная под тяжестью незаслуженного стыда, на молодую женщину, которую ты знал двадцать лет тому назад? Нет, нет! Монбар, или граф де Бармон, называй его как хочешь, не узнает меня. Ах! Если он увидит меня, он пройдет мимо, и взгляд его не остановится на несчастной, черты которой, обезображенные горем, ничего не подскажут его воспоминаниям.
— Я не имею ни права, ни мужества удерживать тебя от этого мужественного шага, сестра, хотя не предвижу ничего хорошего для тебя. Мои искреннейшие сочувствия и поддержка будут сопутствовать тебе во всем; действуй, как считаешь нужным, и да поможет тебе Господь!
— Он будет со мной, брат, я надеюсь на это.
— Во всяком случае, — задумчиво продолжал он, — помни, что я — губернатор Эспаньолы и благодаря этому званию всегда смогу помочь тебе, если понадобится действительная помощь. Хоть эти негодяи наши смертельные враги, они, однако, часто вынуждены считаться с нами.
— Я знаю, как ты меня любишь, Санчо, и этого достаточно, чтобы я была уверена, что в любом случае могу на тебя положиться.
— О чем бы ты ни попросила меня, сестра, я сделаю это и днем и ночью; по первому твоему зову я явлюсь к тебе.
— Спасибо, — просто ответила Клара, протянув ему руку. Маркиз нежно пожал ее руку и грустно прошептал:
— Бедная сестра!
— Санчо, — продолжала она, — у меня есть тайное предчувствие, что мои горести подходят к концу и что скоро, — прибавила она с внезапной радостью, — я отыщу своего сына и прижму его к сердцу!
Маркиз поклонился сестре, подавив вздох.
— Теперь, — проговорил он, — я вынужден оставить тебя, ведь я отправился к тебе, никого не предупредив. Мое продолжительное отсутствие может показаться странным, мне уже пора появиться в Санто-Доминго и унять беспокойство, возбужденное этим непонятным для всех поступком. Я ведь еще только-только назначен губернатором и должен подумать о том, как достойным образом исполнять возложенные на меня обязанности. Надеюсь, мы скоро увидимся, я еще многое должен тебе рассказать после такой продолжительной разлуки.
— Я не знаю, когда мы свидимся, брат, и как ни велико мое желание поговорить с тобой, я не могу назначить тебе время нового свидания.
— Стало быть, ты намерена привести в исполнение свой план как можно скорее?
— Сегодня же вечером я отправлюсь в Пор-де-Пе.
— Так скоро, сестра?
— Я и так слишком медлила, не настаивай, пожалуйста, это бесполезно.
— Раз так, сестра, я молчу, мне остается только пожелать тебе успеха, но — увы! — я не надеюсь.
— Я не разделяю твоего мнения; прощай, брат.
— Прощай, сестра, — ответил он.
Они обнялись и долго оставались в объятиях друг друга. Донна Клара наконец высвободилась и сказала:
— Вооружись мужеством.
Они вышли. Негр Аристид держат лошадь маркиза под уздцы и прогуливал ее перед домом. Дон Санчо подал ему знак, в последний раз обнял сестру и сел на лошадь.
— Прощай, — сказал он прерывающимся голосом.
— До свидания! — ответила она.
Маркиз вонзил шпоры в бока лошади и галопом помчался прочь. Донна Клара неподвижно стояла на пороге дома и следила за ним глазами, пока могла его видеть. Когда он наконец исчез за поворотом тропинки, она перекрестилась, вздохнула и вернулась в дом, прошептав:
— Он всегда меня любил, добрый брат!
Бирбомоно стоял в прихожей; донна Клара подошла к нему.
— Друг мой, — сказала она ему тихим голосом, — я уезжаю отсюда.
Бирбомоно молча поклонился.
— Я хочу уехать сегодня же, через час, если это возможно.
— Через час все будет готово, — сказал он почтительно. Она колебалась, потом, вооружившись мужеством, продолжала:
— Видите ли, мой друг, я не знаю, когда я сюда вернусь, мое путешествие может продлиться дольше, чем я желала бы; мне нужно взять с собой довольно значительную поклажу.
— Пока вы беседовали с вашим братом, я все приготовил, — ответил Бирбомоно, — вы можете ехать, сеньора, когда пожелаете.
— Все приготовил?! — воскликнула она с удивлением. — Но как же вы узнали о моем намерении, когда еще час тому назад я сама о нем не знала?
— Стены здесь — простые перегородки, сеньора, невольно, не желая подслушивать, я слышал почти все, о чем вы говорили с его превосходительством.
Донна Клара улыбнулась.
— Я на вас не сержусь, Бирбомоно, — сказала она, — потому что у меня нет от вас тайн, да и я сама хотела вам все рассказать.
— Теперь это не имеет смысла.
— Во время моего отсутствия вы останетесь здесь; как знать, может быть, мне посчастливится вернуться в этот домик, где я пролила столько горьких слез и который потому сделался мне дорог.
— Извините меня, — сказал Бирбомоно, внезапно побледнев, — я не совсем хорошо понял ваше последнее приказание, которое вы изволили мне дать. Вы, кажется, изъявили желание, чтобы я остался здесь?
— Да, друг мой.
— Простите, сеньора, но это невозможно!
— Почему невозможно?
— Вот уже двадцать лет, как я с вами, сеньора, и ни за что не соглашусь расстаться, когда вы решаетесь на опасное предприятие, во время которого вам больше прежнего понадобится преданный слуга.
— Но, друг мой, вы не подумали о том, что я буду жить среди смертельных врагов испанцев и что, взяв вас с собой, я подвергну вас страшной опасности.
— Извините, сеньора, я подумал об этом, но имею честь заметить вам, что там, где будем мы, находятся другие испанцы, которые живут, не будучи тревожимы никем, с тем простым условием, что покоряются флибустьерским законам и не вмешиваются в их дела. Я буду поступать, как другие — вот и все.
— Я не знала о том, что вы мне сказали, друг мой, однако я предпочла бы, чтобы вы согласились остаться здесь.
— Я уже имел честь говорить вам, сеньора, что это невозможно; если вы мне прикажете не следовать за вами, я повинуюсь вам, но уеду один в Пор-де-Пе.
— Настаивать дольше — значило бы не признавать вашей преданности, друг мой, но кто же будет караулить дом во время нашего отсутствия?
— Негр Аристид, сеньора; он смышлен, предан и честен, я дал ему все необходимые указания, вы можете полностью положиться на него.
— Если так, я сдаюсь, сделаем так, как вы хотите.
— Благодарю вас за вашу милость, сеньора, — ответил старый добрый слуга, — вы очень огорчили бы меня, если бы потребовали, чтобы я расстался с вами в таких важных обстоятельствах, от которых зависит, может быть, счастье всей вашей жизни.
— Может быть, действительно так будет лучше, друг мой, — ответила донна Клара с задумчивым видом. — Когда лошади будут оседланы, а мулы навьючены, предупредите меня, я буду готова.
Она сделала ему дружеский знак и вошла в спальню, заперев за собой дверь. Перед долгим и опасным путешествием она чувствовала потребность собраться с мыслями и еще раз обо всем хорошенько подумать и все взвесить.
Бирбомоно, обрадованный последними словами своей госпожи, весело отправился готовиться к отъезду.
Незадолго до заката солнца госпожа и слуга выехали из домика, оставленного под присмотром Аристида, очень гордого таким доверием, и направились в Пор-де-Пе, стараясь сдерживать своих лошадей, так чтобы приехать в город ночью, не привлекая к себе внимания.
Глава XIX. Взятие Черепахи
Вернемся теперь к двум нашим персонажам, которых события рассказа заставили нас оставить в довольно критическом положении. Мы говорим о Филиппе и его бывшем работнике Питриане, которые спрятались в расселине грозных скал — Железных берегов, представляющих для Черепашьего острова природные укрепления.
Оба флибустьера спали без просыпу всю ночь, ничто не нарушало их спокойного сна. Только на рассвете, когда первые лучи дневного светила упали им на лицо, они проснулись. Вокруг все было тихо и уединенно; море, едва волнуемое утренним ветерком, тихо шелестело у подножия скал. Глупыши и зимородки с громкими криками касались своими крыльями ровной поверхности моря; ни один парус не белел на горизонте.
В одно мгновение авантюристы вскочили и спустились к берегу; здесь они оказались в сравнительной безопасности, так как на этом месте их невозможно было заметить с центра острова. К счастью, осматриваясь направо и налево, они увидели природный грот, образованный, без сомнения, благодаря постоянному действию морских волн. Он представлял собой надежное убежище не только от посторонних взоров, но и от солнечных лучей, нестерпимо палящих в полуденный зной.
— Ого! — заметил Филипп, как можно удобнее прислоняясь спиной к скале и набивая свою трубку. — Наше положение кажется мне довольно сносным, как ты думаешь, Питриан?
Оба флибустьера спали без просыпу всю ночь, ничто не нарушало их спокойного сна. Только на рассвете, когда первые лучи дневного светила упали им на лицо, они проснулись. Вокруг все было тихо и уединенно; море, едва волнуемое утренним ветерком, тихо шелестело у подножия скал. Глупыши и зимородки с громкими криками касались своими крыльями ровной поверхности моря; ни один парус не белел на горизонте.
В одно мгновение авантюристы вскочили и спустились к берегу; здесь они оказались в сравнительной безопасности, так как на этом месте их невозможно было заметить с центра острова. К счастью, осматриваясь направо и налево, они увидели природный грот, образованный, без сомнения, благодаря постоянному действию морских волн. Он представлял собой надежное убежище не только от посторонних взоров, но и от солнечных лучей, нестерпимо палящих в полуденный зной.
— Ого! — заметил Филипп, как можно удобнее прислоняясь спиной к скале и набивая свою трубку. — Наше положение кажется мне довольно сносным, как ты думаешь, Питриан?