Густав Эмар
Спепные разбойники
ГЛАВА I. Охотничья кладовая
Прошло около двух месяцев. Мы — в прерии. Перед нами лежит бесконечность. Какое перо, как бы оно ни было красноречиво, осмелится описать эти неизмеримые океаны зелени, которым североамериканцы дали на их образном языке поэтичное и вместе с тем таинственное название Дикий Запад. Название это принадлежит малоисследованной стране, отличающейся разнообразными пейзажами, поражающими своей грандиозностью, но вместе с тем ласкающими и очаровывающими взгляд, — стране безграничных равнин с роскошнейшей смешанной флорой, напоминающей флору Индии.
Очарованным глазам путешественника, отважившегося проникнуть в эту страну, прежде всего представится обширное пространство, имеющее вид огромного зеленого ковра, усыпанного цветами и перерезанного широкими реками. Вид этот покажется ему тоскливо однообразным и как будто сливающимся на горизонте с синим небом. Но по мере того как глаз его привыкает к этой картине и начинает разбираться в ее деталях, он видит там и здесь Довольно высокие холмы, скалистые берега рек и тысячи Других возвышенностей, приятно нарушающих монотонность пейзажа, и которые при поверхностном взгляде не могли быть замечены благодаря высокой траве и деревьям.
Кто сумеет перечислить все произведения этой первобытной природы, представляющие собой великолепное и грандиозное зрелище вечных контрастов и потрясающей гармонии!
Здесь, над гигантскими папоротниками, кактусами, лиственницами и индейскими смоковницами, возвышается черное дерево с его продолговатыми листьями. Виднеются хлебные деревья, агава с широкими листьями в виде веера, авокадо с огромными гроздьями золотистых плодов, королевская пальма с обнаженным стволом, покачивающая при малейшем дуновении ветра своей величавой вершиной, сахарный тростник, лимонное дерево, бананы, черимойя с опьяняющими плодами, пробковый дуб, перувианское дерево и, наконец, восковое дерево. Там тянутся обширные поля далий, белых, как снег вершины Чимборасо 1 или красных как кровь.
Огромные лианы, переплетаясь друг с другом, обвиваются, как змеи, вокруг древесных стволов и виноградных лоз, увитых гроздьями. И в этом изумительном смешении всех видов растительного царства, в этом странном хаосе летают, бегают, ползают по всем направлениям всевозможные животные и птицы. Все эти твари поют, свистят, рычат, шипят на все лады, отовсюду раздаются звуки, то насмешливые и угрожающие, то приятные и меланхолические. Олени и лани пугливо и бесцельно бегут, насторожив уши; каменный баран перепрыгивает со скалы на скалу и останавливается как вкопанный у края пропасти; тяжеловесные и глупые бизоны с печальными глазами медленно бродят по прерии; многочисленные табуны диких лошадей носятся по равнине во все стороны, взрывая копытами землю; аллигаторы, зарывшись в тину, дремлют на солнце; отвратительная игуана лениво переползает с дерева на дерево; пума — этот лев без гривы, — пантера и ягуар коварно подстерегают свою добычу; бурый медведь, лакомка и большой охотник до меда; гризли, самый опасный из обитателей этих мест; хамелеон, меняющий свою кожу, отливающую всеми цветами радуги; василиск, бесшумно и зловеще ползающий под листьями; исполинский удав боа; коралловая змея, такая маленькая и в то же время такая опасная; большая тигровая змея — все это живет, движется и славит Творца. В высокой траве и в густой чаще деревьев скрываются и щебечут птицы и насекомые — туканы с их огромными клювами, голуби, изящные розовые фламинго и лебеди. А с одной лианы на другую, с одного кустарника на другой то и дело перепрыгивают с неподражаемой грацией хорошенькие серые белки. Высоко в небе, описывая большие круги и широко раскинув крылья, парят орлы и лысоголовые стервятники, высматривая добычу, на которую они бросаются с быстротой молнии.
Но вот среди безлюдной прерии точно по волшебству появляется медно-красный всадник, он мчится во весь дух, и из-под копыт его лошади, как брызги, летят мелкие камни, сверкая на солнце как золото. Это — индеец, красная кожа которого похожа на медь. Он могуч телосложением, жесты его преисполнены величественной грацией, а взгляд его имеет властное выражение. Он принадлежит к племени пауни или же навахов, а может быть, к племени команчей, апачей или сиу. Вертя над головой своим лассо, он гонит перед собой то стадо испуганных буйволов, то табун диких лошадей, то пантеру или ягуара, которые убегают от него прыжками, глухо рыча от испуга и ярости. Это дитя прерии, такое величественное, благородное и презирающее опасность, с невероятной быстротой разъезжающее по тысячам ему одному известных тропинок, действительно может считаться царем этой своеобразной страны — один только индеец и может ездить по ней днем и ночью, не боясь бесчисленных ожидающих его опасностей, и бороться с европейской цивилизацией, которая надвигается на него шаг за шагом, вытесняя из последних убежищ и обступая со всех сторон. А потому — горе трапперу или охотнику, дерзко осмелившемуся попасться ему на пути: кости его побелеют в прериях и волосы его украсят или щит индейского вождя, или гриву его лошади!
Таков и поныне великолепный, захватывающий и ужасный вид Дикого Запада.
В тот день, с которого мы возобновляем наше повествование, в ту минуту, когда солнце достигло своего зенита, мрачное молчание, царившее в прерии, вдруг было нарушено легким шелестом в густых кустах, росших у берегов Рио-Хилы, в одной из самых глухих частей прерий. Ветки осторожно раздвинулись, и посреди листьев и лиан показалось человеческое лицо. Оно было покрыто потом и выражало ужас и отчаяние.
Оглядевшись тревожно по сторонам с намерением убедиться, что никто его не выслеживает, человек этот медленно и осторожно высвободил свое туловище из травы и кустарников, которые скрывали его, и, сделав несколько шагов по направлению к реке, с тяжелым вздохом опустился на землю. Почти в то же время из кустов выскочила огромная собака-молос 2 и тут же улеглась у его ног. Человек, так неожиданно появившийся у берегов Рио-Хилы — это Красный Кедр. Положение его, по-видимому, было весьма плачевным: он был в прерии один, без оружия, потому что длинный нож, висевший у него на поясе из оленьей кожи, был почти бесполезен.
На Диком Западе, в этом безграничном океане зелени, человека безоружного можно считать мертвым.
Борьба с бесчисленными врагами, которые подстерегают его всюду и ждут только удобного случая, чтобы напасть на него, становится для него невозможной.
Красный Кедр был лишен бесценных сокровищ каждого охотника: ружья и лошади. Кроме того, он был одинок. До тех пор, пока человек видит перед собой другого, — даже если этот другой его враг, — он не чувствует себя одиноким. В душе его гнездится надежда, в происхождении которой он хоть и не может дать себе отчета, но которая тем не менее поддерживает его и придает ему мужества. Но как скоро этого другого нет и человек — эта незаметная песчинка в пустыне — остается один перед лицом Творца, он начинает трепетать, в нем растет сознание собственного ничтожества, он понимает, насколько слаб в сравнении с грандиозными творениями природы и как безумны его усилия приподнять хотя бы край песчаного савана, постепенно окутывающего его со всех сторон. Красный Кедр был бывалый бродяга. Сотни раз во время своих экскурсий по прериям он бывал в положении почти безвыходном, и каждый раз он ухитрялся выйти из него благодаря смелости, терпению, а главное — твердости воли. Но никогда он не бывал до такой степени лишен всего самого необходимого, как в этот раз. Однако ему надо было на что-нибудь решаться. Он встал, пробормотал проклятие, свистнул своей собаке — единственному существу, оставшемуся верным ему в беде, и тихо побрел, не стараясь даже сориентироваться. Да и в самом деле, зачем стал бы он выбирать направление пути? Не все ли было ему равно, куда идти?! Все пути были одинаково годны на то, чтобы через известный промежуток времени привести его к одной цели… к смерти!
Так он шел в течение нескольких часов — опустив голову, встречая по дороге каменных баранов. Они прыгали вокруг него и точно насмехались над ним. Бизоны едва удостаивали поднять головы в то время, когда он проходил мимо них, и смотрели на него своими большими печальными глазами, будто понимая, что беспощадный враг их был теперь им не опасен, так как он шел без оружия. Различные животные прыгали и резвились вокруг него, а собака, ничего не понимавшая в этом совершенно новом для нее положении вещей, посматривала на своего хозяина и, казалось, спрашивала у него взглядом: «Что все это должно означать?!»
День прошел, и он не только не внес никакой перемены к лучшему в положении охотника, но, напротив, значительно ухудшил его. Когда настал вечер, охотник не лег, а почти упал на песок, изнемогая от усталости и голода.
Солнце скрылось. Ночной сумрак стал быстро окутывать прерию. Уже слышно было рычание диких зверей, которые выходят из своих логовищ только ночью, чтобы утолить жажду и найти добычу. Безоружный скваттер не мог развести огня и этим отогнать их. Он оглянулся по сторонам. Инстинкт самосохранения — эта священная искра, никогда не угасающая в сердце даже самого несчастного человека — заставил его искать убежища. Он влез на дерево и, привязав себя к нему покрепче, чтобы предохраниться от падения, что могло легко случиться, он закрыл глаза и попытался заснуть, чтобы хоть на короткое время обмануть терзавший его голод и забыть о своем ужасном положении.
Но сон не любит посещать несчастных, он именно тогда и не является, когда его желают всего более. Никто не может представить себе всего ужаса бессонной ночи в прерии, не испытав этого на себе. Ночной мрак наполняется зловещими призраками, дикие звери рычат, змеи обвиваются вокруг Древесных стволов и нередко охватывают своими холодными липкими кольцами несчастного человека, полумертвого от страха. В этом ужасном положении каждая минута становится вечностью, и болезненно настроенное воображение как назло создает картины одну страшнее другой, — в особенности тогда, когда желудок пуст.
На рассвете скваттер облегченно вздохнул. А между тем что значил для него наступающий день, как не продолжение его бедствий и страшных мук. Но его радовало уже то, что стало светло — он мог по крайней мере дать себе отчет в том, что происходило вокруг него. Солнце согрело и до некоторой степени приободрило его.
Он слез с дерева, на котором провел ночь, и снова двинулся в путь. Куда и зачем шел он? Он сам бы не мог ответить. на эти вопросы, а между тем он шел так, будто имел перед собою какую-то цель, несмотря на то, что он знал: помощи ему ждать не от кого и, напротив, первым человеческим лицом, которое он увидит в этой безграничной пустыне, будет лицо недруга. Но человек такой закалки, как этот скваттер, не мог поступить иначе. Такой человек не в состоянии предаваться отчаянию, он борется до последней минуты.
Мы не располагаем возможностью описать все те мысли, которые вихрем кружились в голове скваттера, в то время когда он молчаливо, мрачно и бесцельно бродил по обширным равнинам. К полудню жара стала настолько нестерпимой, что побежденный бесчисленными физическими и нравственными страданиями скваттер наконец упал совершенно обессиленный у подножия одного дерева. Он долго лежал распростертым на земле. Наконец, томимый голодом, он снова встал и, шатаясь и едва держась на ногах, занялся поисками корней и трав, способных если не утолить, то хотя бы обмануть голод, терзавший его внутренности. Долгое время поиски его были бесплодны, но они все же увенчались успехом. Он нашел юкку — род мучнистого корня — и с наслаждением стал есть это растение. Сделав порядочный запас этого корня, дав его и своей собаке, он напился воды из реки и уже намеревался продолжать свой путь, немного подкрепившись этим скудным обедом, как вдруг глаза его сверкнули, лицо его точно просветлело, и он пробормотал дрожащим от волнения голосом:
— Что если это именно она?!
Вот что вызвало такое восклицание со стороны Красного Кедра: в тот момент, когда он снова двинулся в путь, машинально бросив взгляд вокруг, ему показалось, что в одном месте трава была гуще и выше, чем во всех других местах. Это незначительное само по себе явление могло броситься в глаза только человеку, давно привыкшему к прериям, и оно не ускользнуло от внимания Красного Кедра.
Индейцы и охотники часто сталкиваются с необходимостью обратиться в бегство, чтобы избежать неприятельской засады, а потому им приходится большую часть своей добычи и своих товаров оставлять на месте. А так как они не имеют ни малейшего желания навсегда лишиться этой добычи и этих товаров, то они устраивают нечто вроде кладовой, носящей на языке трапперов название cache. Вот каким образом устраивается такая кладовая.
Прежде всего вокруг того места, где желают сделать кладовую, стелют одеяла и бизоньи шкуры; затем лопатой поднимают дерн, очертив при этом на земле круг или четырехугольник — смотря по тому, какой формы желают сделать кладовую — и роют яму, выбрасывая всю вынутую землю на одеяла.
Когда яма уже достаточно глубока, стенки и дно ее также устилают бизоньими шкурами, и уже тогда складывают на дно ее товары, тщательно прикрыв их кожами. После этого яму снова засыпают землей, заравнивают и кладут дерн на прежнее место, затем поливают, чтобы он не засох, а оставшуюся землю бросают в реку, чтобы уничтожить все следы своей деятельности. Все это проделывается с такой ловкостью, что только самый опытный человек может различить место, где находится кладовая, да и то нередко пустота найденной ямы ясно свидетельствует, что вещи уже были унесены кем-нибудь раньше.
Вещи, сложенные в кладовой, могут храниться без порчи лет пять или шесть. Сколько таких вещей пропадает вследствие смерти их владельца, убитого из-за куста или погибшего во время неожиданного нападения. Мертвые уносят с собой в могилу тайну о том, в каком месте они зарыли свои сокровища!
Мы говорили, что скваттеру показалось, будто он набрел на такую кладовую. В его положении такая находка была неоценимой — она могла дать ему возможность запастись предметами первой необходимости и заставить его, так сказать, воскреснуть из мертвых и возобновить скитальческую жизнь охотника.
Он несколько минут стоял неподвижно, пристально глядя на то место, где, как он предполагал, был зарыт клад. Волновавшие его при этом чувства не поддаются описанию. Наконец, совладав со своим волнением, он с бьющимся от страха и надежды сердцем тщательно расстелил вокруг холмика одеяло и свою одежду, чтобы положить на них дерн и землю, вынул из-за пояса нож и принялся снимать с холмика дерн, решив про себя, по своей прирожденной честности, свойственной каждому обитателю прерий, несмотря на свою разбойничью профессию, не брать лишнего, не лишать законного владельца найденных им вещей — предметов первой необходимости. Постепенно, с осторожностью, он снял весь дерн с холмика, а затем приостановился, чтобы перевести дух. Через четверть часа, вытерев пот, струившийся с его лба, он снова принялся за работу. Вырывать землю ножом и, взяв ее в пригоршню, выкладывать на одеяло, было работой далеко не легкой для человека усталого и истощенного продолжительными лишениями. Он несколько раз бросал работу, и дело поэтому шло чрезвычайно медленно. Кроме того, на поверхности земли не появлялось ни малейшего признака, по которому можно было судить, что скваттер действительно не ошибся. Он даже несколько раз едва не бросил совсем своих напрасных поисков. Но в них ведь заключалось единственное средство к его спасению — если бы поиски его увенчались успехом, то это дало бы ему возможность снова начать вольную жизнь охотника, а потому он цеплялся за эту последнюю надежду, которая выпала на его долю благодаря простой случайности, с тем отчаянием, с каким утопающий хватается за соломинку. Между тем несчастный уже довольно долго рыл землю своим ножом; перед ним уже зияла глубокая яма, но ничто еще не подтверждало, что он не ошибся в своем предположении, а потому, несмотря на свой энергичный характер, он почувствовал, что мужество снова начинает покидать его. Слезы бессильной ярости показались на его лихорадочно воспаленных глазах, и он бросил свой нож в яму, изрыгая проклятия. Нож упал на дно и, издав металлический звук, отскочил в сторону. Скваттер, не желая более пользоваться своим ножом, снова стал рыть землю, но на этот раз просто ногтями, как дикий зверь. Скоро из-под земли показалась бизонья шкура. Но вместо того, чтобы сейчас же приподнять эту кожу, без сомнения скрывавшую под собой желанное сокровище, скваттер с неизъяснимым волнением стал ее рассматривать.
Красный Кедр не ошибся. Он действительно нашел кладовую. Его многолетний опыт не обманул его! Но что именно содержала в себе эта кладовая? Может быть, она уже была ограблена и теперь в ней было пусто? Теперь, когда ему достаточно было сделать легкое движение, чтобы разрешить свои сомнения, скваттер заколебался: им овладел страх! В течение тех трех часов, в продолжение которых он работал, Красный Кедр лелеял столько надежд, что теперь стал инстинктивно бояться разочарования; он опасался с высоты своих мечтаний быть мгновенно низвергнутым в страшную, сжимавшую его словно железными когтями действительность. Колебания его были продолжительны. Наконец, решившись, он дрожащими от волнения руками, быстрым как мысль движением сдернул с земли бизонью шкуру. Скваттера мгновенно точно что-то ослепило, и он издал радостный крик, похожий на рычание тигра.
Они нашел кладовую охотника! Здесь были всевозможных видов железные капканы, ружья, двуствольные и одноствольные пистолеты, пороховницы, мешочки, наполненные пулями, ножи и множество других вещей, необходимых охотнику. Красный Кедр ожил; он внезапно преобразился и сделался снова тем смелым и неукротимым человеком, каким был до катастрофы, жертвой которой сделался. Да, он стал снова человеком, не знающим ни страха, ни угрызений совести, готовым вести борьбу совсем миром и смеющимся над опасностями, могущими встретиться ему на пути. Он выбрал из этого запаса лучшую винтовку, две пары пистолетов и острый нож с широким, длинным лезвием. Он взял также полный набор для верховой езды, два рога пороха, мешок с пулями и охотничью сумку из шкуры оленя, богато расшитую в индейском стиле. В ней были огниво и всякие прочие мелочи, необходимые в дороге. Красный Кедр нашел также табак и трубку, которыми он не преминул немедленно воспользоваться. Самым большим лишением для него за это время было отсутствие курева.
Вынув из ямы все то, что ему было нужно, он все остальное аккуратно положил на место и ловко скрыл следы, по которым другие могли бы найти кладовую, принесшую ему такую огромную пользу. Исполнив таким образом обязанность всякого честного человека по отношению к владельцу тех вещей, которыми он воспользовался без спросу, Красный Кедр перекинул за спину винтовку, свистнул своей собаке и удалился быстрыми шагами, бормоча:
— А-а! Вы думаете, что уже поймали медведя в его берлоге?! Посмотрим, сумеет ли он отомстить за себя!
Какими же судьбами скваттер, которого мы видели отправляющимся в поход во главе многочисленного и сильного отряда, оказался вдруг одиноким и погибающим в прерии?
Очарованным глазам путешественника, отважившегося проникнуть в эту страну, прежде всего представится обширное пространство, имеющее вид огромного зеленого ковра, усыпанного цветами и перерезанного широкими реками. Вид этот покажется ему тоскливо однообразным и как будто сливающимся на горизонте с синим небом. Но по мере того как глаз его привыкает к этой картине и начинает разбираться в ее деталях, он видит там и здесь Довольно высокие холмы, скалистые берега рек и тысячи Других возвышенностей, приятно нарушающих монотонность пейзажа, и которые при поверхностном взгляде не могли быть замечены благодаря высокой траве и деревьям.
Кто сумеет перечислить все произведения этой первобытной природы, представляющие собой великолепное и грандиозное зрелище вечных контрастов и потрясающей гармонии!
Здесь, над гигантскими папоротниками, кактусами, лиственницами и индейскими смоковницами, возвышается черное дерево с его продолговатыми листьями. Виднеются хлебные деревья, агава с широкими листьями в виде веера, авокадо с огромными гроздьями золотистых плодов, королевская пальма с обнаженным стволом, покачивающая при малейшем дуновении ветра своей величавой вершиной, сахарный тростник, лимонное дерево, бананы, черимойя с опьяняющими плодами, пробковый дуб, перувианское дерево и, наконец, восковое дерево. Там тянутся обширные поля далий, белых, как снег вершины Чимборасо 1 или красных как кровь.
Огромные лианы, переплетаясь друг с другом, обвиваются, как змеи, вокруг древесных стволов и виноградных лоз, увитых гроздьями. И в этом изумительном смешении всех видов растительного царства, в этом странном хаосе летают, бегают, ползают по всем направлениям всевозможные животные и птицы. Все эти твари поют, свистят, рычат, шипят на все лады, отовсюду раздаются звуки, то насмешливые и угрожающие, то приятные и меланхолические. Олени и лани пугливо и бесцельно бегут, насторожив уши; каменный баран перепрыгивает со скалы на скалу и останавливается как вкопанный у края пропасти; тяжеловесные и глупые бизоны с печальными глазами медленно бродят по прерии; многочисленные табуны диких лошадей носятся по равнине во все стороны, взрывая копытами землю; аллигаторы, зарывшись в тину, дремлют на солнце; отвратительная игуана лениво переползает с дерева на дерево; пума — этот лев без гривы, — пантера и ягуар коварно подстерегают свою добычу; бурый медведь, лакомка и большой охотник до меда; гризли, самый опасный из обитателей этих мест; хамелеон, меняющий свою кожу, отливающую всеми цветами радуги; василиск, бесшумно и зловеще ползающий под листьями; исполинский удав боа; коралловая змея, такая маленькая и в то же время такая опасная; большая тигровая змея — все это живет, движется и славит Творца. В высокой траве и в густой чаще деревьев скрываются и щебечут птицы и насекомые — туканы с их огромными клювами, голуби, изящные розовые фламинго и лебеди. А с одной лианы на другую, с одного кустарника на другой то и дело перепрыгивают с неподражаемой грацией хорошенькие серые белки. Высоко в небе, описывая большие круги и широко раскинув крылья, парят орлы и лысоголовые стервятники, высматривая добычу, на которую они бросаются с быстротой молнии.
Но вот среди безлюдной прерии точно по волшебству появляется медно-красный всадник, он мчится во весь дух, и из-под копыт его лошади, как брызги, летят мелкие камни, сверкая на солнце как золото. Это — индеец, красная кожа которого похожа на медь. Он могуч телосложением, жесты его преисполнены величественной грацией, а взгляд его имеет властное выражение. Он принадлежит к племени пауни или же навахов, а может быть, к племени команчей, апачей или сиу. Вертя над головой своим лассо, он гонит перед собой то стадо испуганных буйволов, то табун диких лошадей, то пантеру или ягуара, которые убегают от него прыжками, глухо рыча от испуга и ярости. Это дитя прерии, такое величественное, благородное и презирающее опасность, с невероятной быстротой разъезжающее по тысячам ему одному известных тропинок, действительно может считаться царем этой своеобразной страны — один только индеец и может ездить по ней днем и ночью, не боясь бесчисленных ожидающих его опасностей, и бороться с европейской цивилизацией, которая надвигается на него шаг за шагом, вытесняя из последних убежищ и обступая со всех сторон. А потому — горе трапперу или охотнику, дерзко осмелившемуся попасться ему на пути: кости его побелеют в прериях и волосы его украсят или щит индейского вождя, или гриву его лошади!
Таков и поныне великолепный, захватывающий и ужасный вид Дикого Запада.
В тот день, с которого мы возобновляем наше повествование, в ту минуту, когда солнце достигло своего зенита, мрачное молчание, царившее в прерии, вдруг было нарушено легким шелестом в густых кустах, росших у берегов Рио-Хилы, в одной из самых глухих частей прерий. Ветки осторожно раздвинулись, и посреди листьев и лиан показалось человеческое лицо. Оно было покрыто потом и выражало ужас и отчаяние.
Оглядевшись тревожно по сторонам с намерением убедиться, что никто его не выслеживает, человек этот медленно и осторожно высвободил свое туловище из травы и кустарников, которые скрывали его, и, сделав несколько шагов по направлению к реке, с тяжелым вздохом опустился на землю. Почти в то же время из кустов выскочила огромная собака-молос 2 и тут же улеглась у его ног. Человек, так неожиданно появившийся у берегов Рио-Хилы — это Красный Кедр. Положение его, по-видимому, было весьма плачевным: он был в прерии один, без оружия, потому что длинный нож, висевший у него на поясе из оленьей кожи, был почти бесполезен.
На Диком Западе, в этом безграничном океане зелени, человека безоружного можно считать мертвым.
Борьба с бесчисленными врагами, которые подстерегают его всюду и ждут только удобного случая, чтобы напасть на него, становится для него невозможной.
Красный Кедр был лишен бесценных сокровищ каждого охотника: ружья и лошади. Кроме того, он был одинок. До тех пор, пока человек видит перед собой другого, — даже если этот другой его враг, — он не чувствует себя одиноким. В душе его гнездится надежда, в происхождении которой он хоть и не может дать себе отчета, но которая тем не менее поддерживает его и придает ему мужества. Но как скоро этого другого нет и человек — эта незаметная песчинка в пустыне — остается один перед лицом Творца, он начинает трепетать, в нем растет сознание собственного ничтожества, он понимает, насколько слаб в сравнении с грандиозными творениями природы и как безумны его усилия приподнять хотя бы край песчаного савана, постепенно окутывающего его со всех сторон. Красный Кедр был бывалый бродяга. Сотни раз во время своих экскурсий по прериям он бывал в положении почти безвыходном, и каждый раз он ухитрялся выйти из него благодаря смелости, терпению, а главное — твердости воли. Но никогда он не бывал до такой степени лишен всего самого необходимого, как в этот раз. Однако ему надо было на что-нибудь решаться. Он встал, пробормотал проклятие, свистнул своей собаке — единственному существу, оставшемуся верным ему в беде, и тихо побрел, не стараясь даже сориентироваться. Да и в самом деле, зачем стал бы он выбирать направление пути? Не все ли было ему равно, куда идти?! Все пути были одинаково годны на то, чтобы через известный промежуток времени привести его к одной цели… к смерти!
Так он шел в течение нескольких часов — опустив голову, встречая по дороге каменных баранов. Они прыгали вокруг него и точно насмехались над ним. Бизоны едва удостаивали поднять головы в то время, когда он проходил мимо них, и смотрели на него своими большими печальными глазами, будто понимая, что беспощадный враг их был теперь им не опасен, так как он шел без оружия. Различные животные прыгали и резвились вокруг него, а собака, ничего не понимавшая в этом совершенно новом для нее положении вещей, посматривала на своего хозяина и, казалось, спрашивала у него взглядом: «Что все это должно означать?!»
День прошел, и он не только не внес никакой перемены к лучшему в положении охотника, но, напротив, значительно ухудшил его. Когда настал вечер, охотник не лег, а почти упал на песок, изнемогая от усталости и голода.
Солнце скрылось. Ночной сумрак стал быстро окутывать прерию. Уже слышно было рычание диких зверей, которые выходят из своих логовищ только ночью, чтобы утолить жажду и найти добычу. Безоружный скваттер не мог развести огня и этим отогнать их. Он оглянулся по сторонам. Инстинкт самосохранения — эта священная искра, никогда не угасающая в сердце даже самого несчастного человека — заставил его искать убежища. Он влез на дерево и, привязав себя к нему покрепче, чтобы предохраниться от падения, что могло легко случиться, он закрыл глаза и попытался заснуть, чтобы хоть на короткое время обмануть терзавший его голод и забыть о своем ужасном положении.
Но сон не любит посещать несчастных, он именно тогда и не является, когда его желают всего более. Никто не может представить себе всего ужаса бессонной ночи в прерии, не испытав этого на себе. Ночной мрак наполняется зловещими призраками, дикие звери рычат, змеи обвиваются вокруг Древесных стволов и нередко охватывают своими холодными липкими кольцами несчастного человека, полумертвого от страха. В этом ужасном положении каждая минута становится вечностью, и болезненно настроенное воображение как назло создает картины одну страшнее другой, — в особенности тогда, когда желудок пуст.
На рассвете скваттер облегченно вздохнул. А между тем что значил для него наступающий день, как не продолжение его бедствий и страшных мук. Но его радовало уже то, что стало светло — он мог по крайней мере дать себе отчет в том, что происходило вокруг него. Солнце согрело и до некоторой степени приободрило его.
Он слез с дерева, на котором провел ночь, и снова двинулся в путь. Куда и зачем шел он? Он сам бы не мог ответить. на эти вопросы, а между тем он шел так, будто имел перед собою какую-то цель, несмотря на то, что он знал: помощи ему ждать не от кого и, напротив, первым человеческим лицом, которое он увидит в этой безграничной пустыне, будет лицо недруга. Но человек такой закалки, как этот скваттер, не мог поступить иначе. Такой человек не в состоянии предаваться отчаянию, он борется до последней минуты.
Мы не располагаем возможностью описать все те мысли, которые вихрем кружились в голове скваттера, в то время когда он молчаливо, мрачно и бесцельно бродил по обширным равнинам. К полудню жара стала настолько нестерпимой, что побежденный бесчисленными физическими и нравственными страданиями скваттер наконец упал совершенно обессиленный у подножия одного дерева. Он долго лежал распростертым на земле. Наконец, томимый голодом, он снова встал и, шатаясь и едва держась на ногах, занялся поисками корней и трав, способных если не утолить, то хотя бы обмануть голод, терзавший его внутренности. Долгое время поиски его были бесплодны, но они все же увенчались успехом. Он нашел юкку — род мучнистого корня — и с наслаждением стал есть это растение. Сделав порядочный запас этого корня, дав его и своей собаке, он напился воды из реки и уже намеревался продолжать свой путь, немного подкрепившись этим скудным обедом, как вдруг глаза его сверкнули, лицо его точно просветлело, и он пробормотал дрожащим от волнения голосом:
— Что если это именно она?!
Вот что вызвало такое восклицание со стороны Красного Кедра: в тот момент, когда он снова двинулся в путь, машинально бросив взгляд вокруг, ему показалось, что в одном месте трава была гуще и выше, чем во всех других местах. Это незначительное само по себе явление могло броситься в глаза только человеку, давно привыкшему к прериям, и оно не ускользнуло от внимания Красного Кедра.
Индейцы и охотники часто сталкиваются с необходимостью обратиться в бегство, чтобы избежать неприятельской засады, а потому им приходится большую часть своей добычи и своих товаров оставлять на месте. А так как они не имеют ни малейшего желания навсегда лишиться этой добычи и этих товаров, то они устраивают нечто вроде кладовой, носящей на языке трапперов название cache. Вот каким образом устраивается такая кладовая.
Прежде всего вокруг того места, где желают сделать кладовую, стелют одеяла и бизоньи шкуры; затем лопатой поднимают дерн, очертив при этом на земле круг или четырехугольник — смотря по тому, какой формы желают сделать кладовую — и роют яму, выбрасывая всю вынутую землю на одеяла.
Когда яма уже достаточно глубока, стенки и дно ее также устилают бизоньими шкурами, и уже тогда складывают на дно ее товары, тщательно прикрыв их кожами. После этого яму снова засыпают землей, заравнивают и кладут дерн на прежнее место, затем поливают, чтобы он не засох, а оставшуюся землю бросают в реку, чтобы уничтожить все следы своей деятельности. Все это проделывается с такой ловкостью, что только самый опытный человек может различить место, где находится кладовая, да и то нередко пустота найденной ямы ясно свидетельствует, что вещи уже были унесены кем-нибудь раньше.
Вещи, сложенные в кладовой, могут храниться без порчи лет пять или шесть. Сколько таких вещей пропадает вследствие смерти их владельца, убитого из-за куста или погибшего во время неожиданного нападения. Мертвые уносят с собой в могилу тайну о том, в каком месте они зарыли свои сокровища!
Мы говорили, что скваттеру показалось, будто он набрел на такую кладовую. В его положении такая находка была неоценимой — она могла дать ему возможность запастись предметами первой необходимости и заставить его, так сказать, воскреснуть из мертвых и возобновить скитальческую жизнь охотника.
Он несколько минут стоял неподвижно, пристально глядя на то место, где, как он предполагал, был зарыт клад. Волновавшие его при этом чувства не поддаются описанию. Наконец, совладав со своим волнением, он с бьющимся от страха и надежды сердцем тщательно расстелил вокруг холмика одеяло и свою одежду, чтобы положить на них дерн и землю, вынул из-за пояса нож и принялся снимать с холмика дерн, решив про себя, по своей прирожденной честности, свойственной каждому обитателю прерий, несмотря на свою разбойничью профессию, не брать лишнего, не лишать законного владельца найденных им вещей — предметов первой необходимости. Постепенно, с осторожностью, он снял весь дерн с холмика, а затем приостановился, чтобы перевести дух. Через четверть часа, вытерев пот, струившийся с его лба, он снова принялся за работу. Вырывать землю ножом и, взяв ее в пригоршню, выкладывать на одеяло, было работой далеко не легкой для человека усталого и истощенного продолжительными лишениями. Он несколько раз бросал работу, и дело поэтому шло чрезвычайно медленно. Кроме того, на поверхности земли не появлялось ни малейшего признака, по которому можно было судить, что скваттер действительно не ошибся. Он даже несколько раз едва не бросил совсем своих напрасных поисков. Но в них ведь заключалось единственное средство к его спасению — если бы поиски его увенчались успехом, то это дало бы ему возможность снова начать вольную жизнь охотника, а потому он цеплялся за эту последнюю надежду, которая выпала на его долю благодаря простой случайности, с тем отчаянием, с каким утопающий хватается за соломинку. Между тем несчастный уже довольно долго рыл землю своим ножом; перед ним уже зияла глубокая яма, но ничто еще не подтверждало, что он не ошибся в своем предположении, а потому, несмотря на свой энергичный характер, он почувствовал, что мужество снова начинает покидать его. Слезы бессильной ярости показались на его лихорадочно воспаленных глазах, и он бросил свой нож в яму, изрыгая проклятия. Нож упал на дно и, издав металлический звук, отскочил в сторону. Скваттер, не желая более пользоваться своим ножом, снова стал рыть землю, но на этот раз просто ногтями, как дикий зверь. Скоро из-под земли показалась бизонья шкура. Но вместо того, чтобы сейчас же приподнять эту кожу, без сомнения скрывавшую под собой желанное сокровище, скваттер с неизъяснимым волнением стал ее рассматривать.
Красный Кедр не ошибся. Он действительно нашел кладовую. Его многолетний опыт не обманул его! Но что именно содержала в себе эта кладовая? Может быть, она уже была ограблена и теперь в ней было пусто? Теперь, когда ему достаточно было сделать легкое движение, чтобы разрешить свои сомнения, скваттер заколебался: им овладел страх! В течение тех трех часов, в продолжение которых он работал, Красный Кедр лелеял столько надежд, что теперь стал инстинктивно бояться разочарования; он опасался с высоты своих мечтаний быть мгновенно низвергнутым в страшную, сжимавшую его словно железными когтями действительность. Колебания его были продолжительны. Наконец, решившись, он дрожащими от волнения руками, быстрым как мысль движением сдернул с земли бизонью шкуру. Скваттера мгновенно точно что-то ослепило, и он издал радостный крик, похожий на рычание тигра.
Они нашел кладовую охотника! Здесь были всевозможных видов железные капканы, ружья, двуствольные и одноствольные пистолеты, пороховницы, мешочки, наполненные пулями, ножи и множество других вещей, необходимых охотнику. Красный Кедр ожил; он внезапно преобразился и сделался снова тем смелым и неукротимым человеком, каким был до катастрофы, жертвой которой сделался. Да, он стал снова человеком, не знающим ни страха, ни угрызений совести, готовым вести борьбу совсем миром и смеющимся над опасностями, могущими встретиться ему на пути. Он выбрал из этого запаса лучшую винтовку, две пары пистолетов и острый нож с широким, длинным лезвием. Он взял также полный набор для верховой езды, два рога пороха, мешок с пулями и охотничью сумку из шкуры оленя, богато расшитую в индейском стиле. В ней были огниво и всякие прочие мелочи, необходимые в дороге. Красный Кедр нашел также табак и трубку, которыми он не преминул немедленно воспользоваться. Самым большим лишением для него за это время было отсутствие курева.
Вынув из ямы все то, что ему было нужно, он все остальное аккуратно положил на место и ловко скрыл следы, по которым другие могли бы найти кладовую, принесшую ему такую огромную пользу. Исполнив таким образом обязанность всякого честного человека по отношению к владельцу тех вещей, которыми он воспользовался без спросу, Красный Кедр перекинул за спину винтовку, свистнул своей собаке и удалился быстрыми шагами, бормоча:
— А-а! Вы думаете, что уже поймали медведя в его берлоге?! Посмотрим, сумеет ли он отомстить за себя!
Какими же судьбами скваттер, которого мы видели отправляющимся в поход во главе многочисленного и сильного отряда, оказался вдруг одиноким и погибающим в прерии?
ГЛАВА II. Привал
Заканчивая вторую часть нашего повествования, мы говорили, что следом за отрядом гамбусинос 3, предводителем которого был Красный Кедр, в прерию выехал другой отряд. Им командовал Валентин Гилуа, и состоял он из Курумиллы, генерала Ибаньеса, дона Мигеля Сарате и его сына. Эти пятеро людей ехали для того, чтобы совершить дело мести.
Очутившись на индейской территории, француз бросил пытливый взгляд вокруг, остановил лошадь и обернулся к дону Мигелю:
— Прежде чем ехать дальше, — сказал он ему, — нам, мне кажется, не мешало бы посоветоваться друг с другом, чтобы наметить план действий и уже не отступать от него.
— Друг мой, — ответил асиендадо 4, — вы знаете, что на вас вся наша надежда, а потому поступайте так, как вы сочтете необходимым.
—Хорошо, — сказал Валентин. — Теперь такое время, когда нестерпимая жара вынуждает все живое в прериях скрываться под тенью деревьев, а потому давайте сделаем привал, — место это очень удобно для такой цели!
— Отлично, — коротко ответил асиендадо. Всадники слезли с лошадей, сняли с них уздечки, чтобы дать бедным животным возможность пощипать тощую и выжженную солнцем траву, которая еле-еле пробивалась на этой неблагодатной почве.
Действительно, место для бивака было выбрано очень удачно: это была обширная поляна, по которой протекал один из тех многочисленных ручейков, которые изрезали прерии вдоль и поперек и зачастую стекаются в большие реки. Над головами путников был свод густых деревьев, защищавший их от жгучих солнечных лучей. Хотя было около полудня, близость ручья навевала на поляну прохладу, которая так и манила прилечь и воспользоваться полуденным отдыхом, так удачно названным сиестой.
Но путешественники, занятые серьезным делом, даже и. не думали о сне.
Приняв все меры предосторожности на случай внезапного нападения, Валентин присел у подножия одного дерева, сделав своим друзьям знак сесть рядом.
Трое белых немедленно приняли его приглашение, тогда как Курумилла, по обыкновению не говоря ни слова, взял в руки ружье и стал на страже в нескольких шагах от остальных.
После нескольких минут размышления Валентин начал говорить:
— Сеньоры кабальеро! — сказал он. — Настало время поговорить друг с другом откровенно. Мы теперь — на неприятельской территории, перед нами на пространстве более двух тысяч миль раскинулись прерии. Нам предстоит бороться не только с белыми или с краснокожими, которых мы встретим на пути, но и с голодом, жаждой и со всевозможными дикими зверями. Не старайтесь придать моим словам иного значения, чем то, которое придаю им я. Вы давно знаете меня, дон Мигель, и вам известно, какую дружбу я питаю к вам.
— Я это знаю, и благодарю вас за нее! — с глубоким чувством ответил дон Мигель.
— Из этого следует, — продолжал Валентин, — что никакое препятствие, каким бы оно ни было, не заставит меня отказаться от возложенной мною на себя задачи.
— Я в этом убежден, мой друг!
— Хорошо, но что касается меня, так я — старый бродяга. Жизнь в прериях, с ее лишениями и опасностями, мне вполне знакома; то, что я намереваюсь сделать — пустяк для меня и для моего друга-индейца…
— К чему вы все это клоните? — перебил его с тревогой дон Мигель.
— Вот к чему, — ответил охотник. — Вы, кабальеро, как и все люди, привыкшие к роскоши и к свободе, может быть, будете не в состоянии вынести тяжелых условий существования, на которое себя обрекли. В приступе страшного горя вы очертя голову бросились преследовать похитителей вашей дочери, не взвесив последствий вашего поступка.
— Это правда, — пробормотал дон Мигель.
— А потому, — продолжал Валентин, — я считаю своим долгом предупредить вас: не бойтесь отступить, будьте так же чистосердечны со мной, как я с вами. Меня и Курумиллы будет вполне достаточно, чтобы выполнить задачу, которую мы приняли на себя. Позади, не более чем в десяти милях от нас, находится мексиканская граница. Возвращайтесь туда, и предоставьте нам заботу найти ваше дитя, если вы не чувствуете в себе сил преодолеть бесчисленные опасности угрожающие нам.
Во время этой короткой речи дон Мигель стоял, опустив голову и сдвинув брови. В глубине души он не мог не сознавать, что в словах говорившего было много правды. Когда Валентин умолк, асиендадо выпрямился и протянул охотнику руку, которую тот горячо пожал.
— Друг мой, — ответил дон Мигель, — то, что вы мне сказали, вы обязаны были мне сказать. Слова ваши не оскорбили меня, тем более что они были внушены вам сочувствием ко мне и тем расположением, которым вы меня одариваете. Доводы, которые вы мне привели, справедливы, и я уже сам их себе приводил, но, что бы ни случилось, решение мое останется неизменным: я не отступлю ни перед чем до тех пор, пока не найду своей дочери!
— Я знал, что ваш ответ будет именно таков, дон Мигель, — сказал охотник. — Отец не может согласиться покинуть свое дитя, оставить его в руках разбойников, не сделав попытки освободить его. Но, повторяю, я должен был предупредить вас. А теперь перестанем говорить об этом и займемся составлением плана кампании.
— О-о! — весело воскликнул генерал. — Посмотрим, посмотрим!…
— Простите, генерал, — сказал Валентин, — но война, которую мы ведем, резко отличается от войн цивилизованных наций — в прериях побеждает только хитрость.
— Ну что же, будем хитрить! Я ничего ни имею против этого, тем более, что с таким слабыми силами, какие имеются в нашем распоряжении, я не вижу иного способа воевать.
— Это правда, — подтвердил охотник, — нас всего пятеро, но поверьте, что пятеро смельчаков гораздо опаснее, чем это можно предположить, и я надеюсь в скором времени доказать это нашим врагам.
— Хорошо сказано, друг! — воскликнул дон Мигель с восторгом. — Cuerpo de Dios 5! Негодяи не замедлят это увидеть!
Очутившись на индейской территории, француз бросил пытливый взгляд вокруг, остановил лошадь и обернулся к дону Мигелю:
— Прежде чем ехать дальше, — сказал он ему, — нам, мне кажется, не мешало бы посоветоваться друг с другом, чтобы наметить план действий и уже не отступать от него.
— Друг мой, — ответил асиендадо 4, — вы знаете, что на вас вся наша надежда, а потому поступайте так, как вы сочтете необходимым.
—Хорошо, — сказал Валентин. — Теперь такое время, когда нестерпимая жара вынуждает все живое в прериях скрываться под тенью деревьев, а потому давайте сделаем привал, — место это очень удобно для такой цели!
— Отлично, — коротко ответил асиендадо. Всадники слезли с лошадей, сняли с них уздечки, чтобы дать бедным животным возможность пощипать тощую и выжженную солнцем траву, которая еле-еле пробивалась на этой неблагодатной почве.
Действительно, место для бивака было выбрано очень удачно: это была обширная поляна, по которой протекал один из тех многочисленных ручейков, которые изрезали прерии вдоль и поперек и зачастую стекаются в большие реки. Над головами путников был свод густых деревьев, защищавший их от жгучих солнечных лучей. Хотя было около полудня, близость ручья навевала на поляну прохладу, которая так и манила прилечь и воспользоваться полуденным отдыхом, так удачно названным сиестой.
Но путешественники, занятые серьезным делом, даже и. не думали о сне.
Приняв все меры предосторожности на случай внезапного нападения, Валентин присел у подножия одного дерева, сделав своим друзьям знак сесть рядом.
Трое белых немедленно приняли его приглашение, тогда как Курумилла, по обыкновению не говоря ни слова, взял в руки ружье и стал на страже в нескольких шагах от остальных.
После нескольких минут размышления Валентин начал говорить:
— Сеньоры кабальеро! — сказал он. — Настало время поговорить друг с другом откровенно. Мы теперь — на неприятельской территории, перед нами на пространстве более двух тысяч миль раскинулись прерии. Нам предстоит бороться не только с белыми или с краснокожими, которых мы встретим на пути, но и с голодом, жаждой и со всевозможными дикими зверями. Не старайтесь придать моим словам иного значения, чем то, которое придаю им я. Вы давно знаете меня, дон Мигель, и вам известно, какую дружбу я питаю к вам.
— Я это знаю, и благодарю вас за нее! — с глубоким чувством ответил дон Мигель.
— Из этого следует, — продолжал Валентин, — что никакое препятствие, каким бы оно ни было, не заставит меня отказаться от возложенной мною на себя задачи.
— Я в этом убежден, мой друг!
— Хорошо, но что касается меня, так я — старый бродяга. Жизнь в прериях, с ее лишениями и опасностями, мне вполне знакома; то, что я намереваюсь сделать — пустяк для меня и для моего друга-индейца…
— К чему вы все это клоните? — перебил его с тревогой дон Мигель.
— Вот к чему, — ответил охотник. — Вы, кабальеро, как и все люди, привыкшие к роскоши и к свободе, может быть, будете не в состоянии вынести тяжелых условий существования, на которое себя обрекли. В приступе страшного горя вы очертя голову бросились преследовать похитителей вашей дочери, не взвесив последствий вашего поступка.
— Это правда, — пробормотал дон Мигель.
— А потому, — продолжал Валентин, — я считаю своим долгом предупредить вас: не бойтесь отступить, будьте так же чистосердечны со мной, как я с вами. Меня и Курумиллы будет вполне достаточно, чтобы выполнить задачу, которую мы приняли на себя. Позади, не более чем в десяти милях от нас, находится мексиканская граница. Возвращайтесь туда, и предоставьте нам заботу найти ваше дитя, если вы не чувствуете в себе сил преодолеть бесчисленные опасности угрожающие нам.
Во время этой короткой речи дон Мигель стоял, опустив голову и сдвинув брови. В глубине души он не мог не сознавать, что в словах говорившего было много правды. Когда Валентин умолк, асиендадо выпрямился и протянул охотнику руку, которую тот горячо пожал.
— Друг мой, — ответил дон Мигель, — то, что вы мне сказали, вы обязаны были мне сказать. Слова ваши не оскорбили меня, тем более что они были внушены вам сочувствием ко мне и тем расположением, которым вы меня одариваете. Доводы, которые вы мне привели, справедливы, и я уже сам их себе приводил, но, что бы ни случилось, решение мое останется неизменным: я не отступлю ни перед чем до тех пор, пока не найду своей дочери!
— Я знал, что ваш ответ будет именно таков, дон Мигель, — сказал охотник. — Отец не может согласиться покинуть свое дитя, оставить его в руках разбойников, не сделав попытки освободить его. Но, повторяю, я должен был предупредить вас. А теперь перестанем говорить об этом и займемся составлением плана кампании.
— О-о! — весело воскликнул генерал. — Посмотрим, посмотрим!…
— Простите, генерал, — сказал Валентин, — но война, которую мы ведем, резко отличается от войн цивилизованных наций — в прериях побеждает только хитрость.
— Ну что же, будем хитрить! Я ничего ни имею против этого, тем более, что с таким слабыми силами, какие имеются в нашем распоряжении, я не вижу иного способа воевать.
— Это правда, — подтвердил охотник, — нас всего пятеро, но поверьте, что пятеро смельчаков гораздо опаснее, чем это можно предположить, и я надеюсь в скором времени доказать это нашим врагам.
— Хорошо сказано, друг! — воскликнул дон Мигель с восторгом. — Cuerpo de Dios 5! Негодяи не замедлят это увидеть!