Когда оба француза поздоровались с доном Тадео, он попросил одного из них навестить его дочь, которая чувствовала себя не совсем здоровой, а потому пожелала остаться в палатке, а другого пригласил пойти посмотреть на празднество. Луи вызвался остаться с молодой девушкой, а дон Тадео с Валентином отправились на праздник.
— Я жду сегодня важных вестей, — сказал дорогой дон Тадео Валентину, — и вы, быть может, будете мне полезны.
Индейцы последовали их примеру. Мало-помалу разошлись и слуги: «людей поглядеть, себя показать». Донья Розарио оказалась премилой девушкой шестнадцати лет, небольшого роста, нежного сложения. Она была блондинка, что редкость в Америке, с густыми волосами цвета спелой ржи и небесно-голубыми глазами. Луи весело и беззаботно болтал с нею, рассказывал о Франции, о Париже и старался дать молодой девушке понятие о шумной и многолюдной французской столице. Вдруг несколько человек, вооруженных с головы до ног, ворвались в палатку. Граф быстро вскочил, чтоб защитить молодую девушку, схватив в обе руки по пистолету. Но прежде чем успел направить свое оружие на нападающих, он упал наземь, пораженный кинжалами. Падая, он увидел, как во сне, что два человека схватили донью Розарио и побежали, унося ее. Тогда, с невыразимым усилием, молодой человек приподнялся на колени и наконец встал на ноги. Он увидел, что похитители бегут к лошадям, которых невдалеке держал под уздцы индеец. Молодой человек бросился за ними с криком:
— Убийство! Убийство!
И выстрелил. Один из похитителей упал, посылая ему страшные проклятья. Тут силы окончательно оставили молодого человека. Луи зашатался, будто пьяный, в ушах у него зазвенело, все завертелось перед его глазами, и он упал бездыханный на землю.
Донья Розарио так испугалась, увидев, что граф упал под ударами убийц, что лишилась чувств. Когда она пришла в себя, была глубокая ночь. Несколько минут только смутные мысли бродили в ее голове, она никак не могла опамятоваться. Наконец, мысли ее стали светлее, и она прошептала тихим голосом, с выражением ужаса:
— Господи! Господи! Что такое случилось?
Она открыла глаза и стала беспокойно поворачивать голову. Мы сказали, что стояла глубокая ночь, но она оказалась еще темнее для бедной девушки: у нее на лицо было наброшено тяжелое покрывало. С терпением, столь свойственным всем попавшимся в плен, она старалась дать себе отчет о своем положении.
Насколько можно было судить, она лежала в длину на спине мула, между двумя тюками; веревка проходила через грудь и мешала привстать, но руки ее были свободны. Мул шел тяжелым и неправильным шагом, столь свойственным этой породе, отчего бедная девушка страдала при каждом шаге. Она была покрыта попоной, по причине ночной росы, или для того, чтоб не распознать дороги, по которой ехали. Донье Розарио, потихоньку и с великими предосторожностями, наконец удалось освободиться от покрывала, наброшенного на лицо. Она огляделась вокруг. Повсюду густой мрак. По небу шли облака и беспрестанно закрывали месяц, который в малые промежутки бросал слабый и неверный свет.
Подняв тихонько голову, девушка увидела, что несколько всадников ехали впереди и позади мула, на котором она лежала. Насколько можно было разглядеть в ночной темноте, всадники походили на индейцев. Караван был довольно многочисленный, по меньшей мере из двадцати человек. Он двигался по узкой тропинке, между двумя отвесными горами, скалистые груды которых, бросая тень на дорогу, еще более увеличивали мрак. Эта тропинка слегка подымалась в гору. Лошади и мулы, вероятно утомленные долгой дорогой, шли тихо. Молодая девушка, вспоминая, когда она была похищена из палатки, полагала, что прошла уже половина дня, как она стала пленницей.
Утомленная усилием разглядеть что-либо вокруг нее, бедная девушка опустила голову, заглушая вздох отчаяния. Закрыв глаза, чтобы не видать окружающего, она предалась глубоким и печальным размышлениям. Девушка не знала, где она теперь, кто и зачем похитил ее. Эта неизвестность усиливала страдания: она не видела впереди никакой надежды. Ее больное воображение создавало ужасные призраки; как бы ни была печальна действительность, все-таки она легче призраков. Таково было положение бедной девушки.
Караван безостановочно подвигался вперед. Он вышел из ущелья и подымался по тропинке, шедшей по краю пропасти, на дне которой глухо шумела невидимая вода. Порой камень, сброшенный копытом мула, с шумом катился по склону утеса и падал в бездну. Ветер свистел между елками и лиственницами; их сухие иглы валились на путешественников. По временам совы, живущие в трещинах скалы, кричали, точно рыдал ребенок, и печальные звуки прерывали тишину.
Страшный лай послышался вдали. Мало-помалу он приближался, наконец раздался с особенной силой. Послышались резкие голоса баб и детей, унимавших собак, заблестели огни. Караван остановился. Очевидно, пришли на ночлег. Девушка осторожно поглядела * вокруг. Дул сильный ветер и почти гасил пламя факелов. Она заметила только несколько мазанок и тени людей, которые с криком и смехом ходили вокруг нее. Люди, сопровождавшие ее, с сильными криками и ругательствами расседлывали лошадей и развьючивали мулов, нимало, по-видимому, не заботясь о бедной девушке. Прошло довольно много времени. Наконец она почувствовала, что кто-то взял ее мула за узду и грубым голосом закричал:
— Аггеа!13
Это было слово, которым погонщики обыкновенно понукают мулов.
«Что значит эта остановка? Почему часть конвоя осталась в деревне?» Такие вопросы задавала себе пленница. На этот раз неизвестность продолжалась недолго. Через десять минут мул снова остановился, проводник подошел к донье Розарио. Он был одет, как гуасо — чилийский земледелец. На голове его была старая шляпа из панамской соломы, ее длинные поля закрывали лицо и не позволяли разглядеть его черты. При виде этого человека девушка невольно вздрогнула. Погонщик, не говоря ей ни слова, снял с нее попону, развязал веревку и, взяв девушку на руки, словно это был малый ребенок, понес ее, дрожащую от страха, в хижину, стоявшую невдалеке, совершенно уединенно. Дверь была отворена настежь и словно приглашала войти.
В хижине было темно. Погонщик осторожно и бережно положил на пол свою ношу, чего не ожидала девушка. В ту минуту, когда он опускал ее наземь, погонщик наклонился к ней и едва слышно прошептал:
— Не бойтесь и надейтесь.
Затем он быстро встал и ушел, затворив за собою дверь.
Оставшись одна, донья Розарио приподнялась, а затем поспешно встала. Два слова, которые шепнул на ухо погонщик, возвратили ей присутствие духа и отогнали страх. Надежда, эта посланница небес, дарованная Господом, по его неизреченному милосердию, несчастным, чтоб утешать их в скорбях, снова поселилась в сердце девушки. Она почувствовала себя сильной и готовой для борьбы с неизвестными врагами. Она знала теперь, что дружеские глаза следят за нею, что в случае опасности ей окажут помощь. Вот почему не с боязнью, а скорей с нетерпением ждала она, чтобы похитители сказали, какую судьбу они ей готовят.
В хижине было темно, хоть глаз выколи. Сначала напрасно старалась она разглядеть что-нибудь. Но мало-помалу глаза ее привыкли к темноте, и она заметила прямо против себя слабый свет, видневшийся между половинками дверей. Осторожно, чтобы не привлечь внимания невидимых сторожей, которые, может быть, наблюдали за нею, протянув руки вперед, чтобы не наткнуться на что-нибудь в темноте, на цыпочках, прислушиваясь к малейшему шуму, она сделала несколько шагов в ту сторону, где виднелся свет, невольно привлекавший ее, как свечка привлекает неразумных бабочек, обжигающих о пламя крылья. Чем более она приближалась, тем явственнее становился свет; послышался чей-то голос. Вот она уперлась руками в дверь, наклонилась и приложила глаз к щелке. Девушка подавила крик удивления: в той комнате стоял индеец, по-видимому предводитель. Это был Антинагуэль (Тигр-Солнце), приказавший похитить ее.
Это был человек лет пятидесяти, высокий, величественной наружности. Все говорило в нем, что это муж, привыкший повелевать, созданный властвовать над другими. Он был одним из могущественных арауканских предводителей, могущественнейший токи, управлявший провинцией Пирег-Мапус (внутренние Анды). Он неслыханно прославился как воин, и его мозотоны просто боготворили его.
Похитив донью Розарио у отца, он просто захотел на ней жениться и ввести ее в свою хижину, и даже думал, что, сделав ее женою столь могущественного предводителя, окажет этим великую честь молодой девушке. Некогда, покрытый ранами, лежал предводитель почти без дыхания близ большой дороги. Донья Розарио увидела его, приказала пеонам (слугам) поднять его и перенести в дом своего отца. Три месяца был болен Антинагуэль. Все это время донья Розарио ухаживала за ним, и ее попечениями он поправился. С тех пор токи был исполнен уважения и поклонения к донье Розарио. И вот задумал взять ее себе в жены. Зная о празднестве и о том, что дон Тадео также выехал за город, предводитель зорко следил за всем, приказал он одному из храбрейших своих мозотонов Жоану во что бы то ни стало похитить девушку. Как это случилось, уже известно нашим читателям. Узнав, что пленница привезена, Антинагуэль, приехавший нарочно в эту деревню, приказал позвать к себе Жоана.
Вскоре явился индеец, но не Жоан.
— Что это значит? — спросил Антинагуэль. — Почему Жоан не пришел? Я звал именно его.
Тот, к кому относились эти слова, угрюмо посмотрел вокруг, вертя в руках шляпу, и отвечал с плохо скрытым замешательством:
— Жоан послал меня вместо себя.
— А по какому праву, — гневно сказал токи, — осмелился он поручить другому дело, которое я приказал ему?
— Жоан мой друг, — отвечал тот. — Поручение, которое мой отец дал ему, исполнено.
— Верно?
— Девушка с небесно-голубыми глазами там! — указал он на комнату, где была донья Розарио. — По дороге она ни с кем не говорила, и я могу уверить токи, что не знает, куда ее привезли.
При этом известии токи поглядел милостивее и сказал более ласковым голосом:
— А почему Жоан не поехал сам?
— О! — сказал исполнитель поручения с притворным простодушием, хотя плутовской взгляд и выдавал его. — По самой простой причине. У Жоана вдруг заболел сын — лежал при смерти. И хотя это недостойно воина, он воротился с половины дороги.
— Все это хорошо, — сказал Антинагуэль, — но еще не объясняет, кто таков мой сын.
— Я ульмен своего племени, великий воин между пуэльхами, — отвечал тот гордо.
— А, — сказал токи, довольный этим ответом. — Мой сын — ульмен пуэльхов! Могу ли я на него положиться?
— Я друг Жоана, — отвечал тот просто и почтительно поклонился.
— Хорошо. Мой сын хорошо ответил. Он может удалиться и ждать моих дальнейших приказаний на счёт той девушки. Я позову его, когда будет нужно.
Индейцы поклонились друг другу, и незнакомец вышел.
Затем Антинагуэль приказал позвать одного из своих мозотонов и долго разговаривал с ним. Окончив разговор, он приказал тому привести донью Розарио в свою комнату.
Воин удалился и вскоре поспешно вбежал в комнату с криком:
— Она бежала!
В самом деле, донья Розарио бежала с тем индейцем, которому был поручен надзор над нею. Никто не знал, куда и давно ли они скрылись.
С воплем вскочил Антинагуэль, услышав эту весть, и тотчас приказал послать погоню во все концы.
Пятая глава. РАНЕНЫЙ
— Я жду сегодня важных вестей, — сказал дорогой дон Тадео Валентину, — и вы, быть может, будете мне полезны.
Индейцы последовали их примеру. Мало-помалу разошлись и слуги: «людей поглядеть, себя показать». Донья Розарио оказалась премилой девушкой шестнадцати лет, небольшого роста, нежного сложения. Она была блондинка, что редкость в Америке, с густыми волосами цвета спелой ржи и небесно-голубыми глазами. Луи весело и беззаботно болтал с нею, рассказывал о Франции, о Париже и старался дать молодой девушке понятие о шумной и многолюдной французской столице. Вдруг несколько человек, вооруженных с головы до ног, ворвались в палатку. Граф быстро вскочил, чтоб защитить молодую девушку, схватив в обе руки по пистолету. Но прежде чем успел направить свое оружие на нападающих, он упал наземь, пораженный кинжалами. Падая, он увидел, как во сне, что два человека схватили донью Розарио и побежали, унося ее. Тогда, с невыразимым усилием, молодой человек приподнялся на колени и наконец встал на ноги. Он увидел, что похитители бегут к лошадям, которых невдалеке держал под уздцы индеец. Молодой человек бросился за ними с криком:
— Убийство! Убийство!
И выстрелил. Один из похитителей упал, посылая ему страшные проклятья. Тут силы окончательно оставили молодого человека. Луи зашатался, будто пьяный, в ушах у него зазвенело, все завертелось перед его глазами, и он упал бездыханный на землю.
Донья Розарио так испугалась, увидев, что граф упал под ударами убийц, что лишилась чувств. Когда она пришла в себя, была глубокая ночь. Несколько минут только смутные мысли бродили в ее голове, она никак не могла опамятоваться. Наконец, мысли ее стали светлее, и она прошептала тихим голосом, с выражением ужаса:
— Господи! Господи! Что такое случилось?
Она открыла глаза и стала беспокойно поворачивать голову. Мы сказали, что стояла глубокая ночь, но она оказалась еще темнее для бедной девушки: у нее на лицо было наброшено тяжелое покрывало. С терпением, столь свойственным всем попавшимся в плен, она старалась дать себе отчет о своем положении.
Насколько можно было судить, она лежала в длину на спине мула, между двумя тюками; веревка проходила через грудь и мешала привстать, но руки ее были свободны. Мул шел тяжелым и неправильным шагом, столь свойственным этой породе, отчего бедная девушка страдала при каждом шаге. Она была покрыта попоной, по причине ночной росы, или для того, чтоб не распознать дороги, по которой ехали. Донье Розарио, потихоньку и с великими предосторожностями, наконец удалось освободиться от покрывала, наброшенного на лицо. Она огляделась вокруг. Повсюду густой мрак. По небу шли облака и беспрестанно закрывали месяц, который в малые промежутки бросал слабый и неверный свет.
Подняв тихонько голову, девушка увидела, что несколько всадников ехали впереди и позади мула, на котором она лежала. Насколько можно было разглядеть в ночной темноте, всадники походили на индейцев. Караван был довольно многочисленный, по меньшей мере из двадцати человек. Он двигался по узкой тропинке, между двумя отвесными горами, скалистые груды которых, бросая тень на дорогу, еще более увеличивали мрак. Эта тропинка слегка подымалась в гору. Лошади и мулы, вероятно утомленные долгой дорогой, шли тихо. Молодая девушка, вспоминая, когда она была похищена из палатки, полагала, что прошла уже половина дня, как она стала пленницей.
Утомленная усилием разглядеть что-либо вокруг нее, бедная девушка опустила голову, заглушая вздох отчаяния. Закрыв глаза, чтобы не видать окружающего, она предалась глубоким и печальным размышлениям. Девушка не знала, где она теперь, кто и зачем похитил ее. Эта неизвестность усиливала страдания: она не видела впереди никакой надежды. Ее больное воображение создавало ужасные призраки; как бы ни была печальна действительность, все-таки она легче призраков. Таково было положение бедной девушки.
Караван безостановочно подвигался вперед. Он вышел из ущелья и подымался по тропинке, шедшей по краю пропасти, на дне которой глухо шумела невидимая вода. Порой камень, сброшенный копытом мула, с шумом катился по склону утеса и падал в бездну. Ветер свистел между елками и лиственницами; их сухие иглы валились на путешественников. По временам совы, живущие в трещинах скалы, кричали, точно рыдал ребенок, и печальные звуки прерывали тишину.
Страшный лай послышался вдали. Мало-помалу он приближался, наконец раздался с особенной силой. Послышались резкие голоса баб и детей, унимавших собак, заблестели огни. Караван остановился. Очевидно, пришли на ночлег. Девушка осторожно поглядела * вокруг. Дул сильный ветер и почти гасил пламя факелов. Она заметила только несколько мазанок и тени людей, которые с криком и смехом ходили вокруг нее. Люди, сопровождавшие ее, с сильными криками и ругательствами расседлывали лошадей и развьючивали мулов, нимало, по-видимому, не заботясь о бедной девушке. Прошло довольно много времени. Наконец она почувствовала, что кто-то взял ее мула за узду и грубым голосом закричал:
— Аггеа!13
Это было слово, которым погонщики обыкновенно понукают мулов.
«Что значит эта остановка? Почему часть конвоя осталась в деревне?» Такие вопросы задавала себе пленница. На этот раз неизвестность продолжалась недолго. Через десять минут мул снова остановился, проводник подошел к донье Розарио. Он был одет, как гуасо — чилийский земледелец. На голове его была старая шляпа из панамской соломы, ее длинные поля закрывали лицо и не позволяли разглядеть его черты. При виде этого человека девушка невольно вздрогнула. Погонщик, не говоря ей ни слова, снял с нее попону, развязал веревку и, взяв девушку на руки, словно это был малый ребенок, понес ее, дрожащую от страха, в хижину, стоявшую невдалеке, совершенно уединенно. Дверь была отворена настежь и словно приглашала войти.
В хижине было темно. Погонщик осторожно и бережно положил на пол свою ношу, чего не ожидала девушка. В ту минуту, когда он опускал ее наземь, погонщик наклонился к ней и едва слышно прошептал:
— Не бойтесь и надейтесь.
Затем он быстро встал и ушел, затворив за собою дверь.
Оставшись одна, донья Розарио приподнялась, а затем поспешно встала. Два слова, которые шепнул на ухо погонщик, возвратили ей присутствие духа и отогнали страх. Надежда, эта посланница небес, дарованная Господом, по его неизреченному милосердию, несчастным, чтоб утешать их в скорбях, снова поселилась в сердце девушки. Она почувствовала себя сильной и готовой для борьбы с неизвестными врагами. Она знала теперь, что дружеские глаза следят за нею, что в случае опасности ей окажут помощь. Вот почему не с боязнью, а скорей с нетерпением ждала она, чтобы похитители сказали, какую судьбу они ей готовят.
В хижине было темно, хоть глаз выколи. Сначала напрасно старалась она разглядеть что-нибудь. Но мало-помалу глаза ее привыкли к темноте, и она заметила прямо против себя слабый свет, видневшийся между половинками дверей. Осторожно, чтобы не привлечь внимания невидимых сторожей, которые, может быть, наблюдали за нею, протянув руки вперед, чтобы не наткнуться на что-нибудь в темноте, на цыпочках, прислушиваясь к малейшему шуму, она сделала несколько шагов в ту сторону, где виднелся свет, невольно привлекавший ее, как свечка привлекает неразумных бабочек, обжигающих о пламя крылья. Чем более она приближалась, тем явственнее становился свет; послышался чей-то голос. Вот она уперлась руками в дверь, наклонилась и приложила глаз к щелке. Девушка подавила крик удивления: в той комнате стоял индеец, по-видимому предводитель. Это был Антинагуэль (Тигр-Солнце), приказавший похитить ее.
Это был человек лет пятидесяти, высокий, величественной наружности. Все говорило в нем, что это муж, привыкший повелевать, созданный властвовать над другими. Он был одним из могущественных арауканских предводителей, могущественнейший токи, управлявший провинцией Пирег-Мапус (внутренние Анды). Он неслыханно прославился как воин, и его мозотоны просто боготворили его.
Похитив донью Розарио у отца, он просто захотел на ней жениться и ввести ее в свою хижину, и даже думал, что, сделав ее женою столь могущественного предводителя, окажет этим великую честь молодой девушке. Некогда, покрытый ранами, лежал предводитель почти без дыхания близ большой дороги. Донья Розарио увидела его, приказала пеонам (слугам) поднять его и перенести в дом своего отца. Три месяца был болен Антинагуэль. Все это время донья Розарио ухаживала за ним, и ее попечениями он поправился. С тех пор токи был исполнен уважения и поклонения к донье Розарио. И вот задумал взять ее себе в жены. Зная о празднестве и о том, что дон Тадео также выехал за город, предводитель зорко следил за всем, приказал он одному из храбрейших своих мозотонов Жоану во что бы то ни стало похитить девушку. Как это случилось, уже известно нашим читателям. Узнав, что пленница привезена, Антинагуэль, приехавший нарочно в эту деревню, приказал позвать к себе Жоана.
Вскоре явился индеец, но не Жоан.
— Что это значит? — спросил Антинагуэль. — Почему Жоан не пришел? Я звал именно его.
Тот, к кому относились эти слова, угрюмо посмотрел вокруг, вертя в руках шляпу, и отвечал с плохо скрытым замешательством:
— Жоан послал меня вместо себя.
— А по какому праву, — гневно сказал токи, — осмелился он поручить другому дело, которое я приказал ему?
— Жоан мой друг, — отвечал тот. — Поручение, которое мой отец дал ему, исполнено.
— Верно?
— Девушка с небесно-голубыми глазами там! — указал он на комнату, где была донья Розарио. — По дороге она ни с кем не говорила, и я могу уверить токи, что не знает, куда ее привезли.
При этом известии токи поглядел милостивее и сказал более ласковым голосом:
— А почему Жоан не поехал сам?
— О! — сказал исполнитель поручения с притворным простодушием, хотя плутовской взгляд и выдавал его. — По самой простой причине. У Жоана вдруг заболел сын — лежал при смерти. И хотя это недостойно воина, он воротился с половины дороги.
— Все это хорошо, — сказал Антинагуэль, — но еще не объясняет, кто таков мой сын.
— Я ульмен своего племени, великий воин между пуэльхами, — отвечал тот гордо.
— А, — сказал токи, довольный этим ответом. — Мой сын — ульмен пуэльхов! Могу ли я на него положиться?
— Я друг Жоана, — отвечал тот просто и почтительно поклонился.
— Хорошо. Мой сын хорошо ответил. Он может удалиться и ждать моих дальнейших приказаний на счёт той девушки. Я позову его, когда будет нужно.
Индейцы поклонились друг другу, и незнакомец вышел.
Затем Антинагуэль приказал позвать одного из своих мозотонов и долго разговаривал с ним. Окончив разговор, он приказал тому привести донью Розарио в свою комнату.
Воин удалился и вскоре поспешно вбежал в комнату с криком:
— Она бежала!
В самом деле, донья Розарио бежала с тем индейцем, которому был поручен надзор над нею. Никто не знал, куда и давно ли они скрылись.
С воплем вскочил Антинагуэль, услышав эту весть, и тотчас приказал послать погоню во все концы.
Пятая глава. РАНЕНЫЙ
Возвратимся теперь к графу Пребуа-Крансе. Когда случилось похищение, в той части равнины, где дон Тадео разбил палатку, никого не было. Толпа, привлеченная любопытством, вся собралась к месту, где происходило празднество. Вдобавок похитители распорядились весьма умно; все было сделано быстро, без особого крику и гаму, так что никто и не подозревал о случившемся. Крика графа: «Убийство!» — никто не слыхал, и даже пистолетные выстрелы потерялись в общем шуме празднества. А потому Луи довольно долго пролежал без всякой помощи перед палаткой, истекая кровью, так как получил две ножевые раны.
Пеоны, погонщики мулов и даже оба индейских предводителя, не подозревая ни о какой опасности, — все, как мы уже говорили, отправились поглазеть на праздник. Когда он кончился, толпа разошлась во все стороны, каждый к своей палатке. Индейские предводители прежде других направились к палатке, где они оставили Луи. Теперь, утолив свое любопытство, они сожалели, что так надолго оставили своего друга. Подходя к палаткам, они удивились, что не увидели Луи; их поразил также беспорядок вокруг палаток. Они прибавили шагу. Чем ближе они подходили, тем беспорядок становился для них явственнее. В самом деле, ограда из тюков вокруг палаток была разрушена; несколько тюков валялись в беспорядке; самое место походило скорей на поле битвы; следы лошадиных копыт были видны на сырой земле. Этих признаков было достаточно для индейцев; они с беспокойством посмотрели друг на друга и бегом поспешили к палаткам.
Луи лежал поперек входа в палатку; разряженные пистолеты были сжаты в руках, голова откинута назад, губы полуоткрыты, зубы стиснуты. Кровь уже не текла. Оба индейца с ужасом глядели на него. Лицо у Луи было бледно-пепельного цвета, как у мертвеца.
— Умер? — сказал с волнением Курумила.
— Кажется, — отвечал Трантоиль Ланек, наклоняясь к телу.
Он поднял голову молодого человека, развязал галстук и расстегнул грудь; тут он увидел две зияющие раны.
— Это мщение, — прошептал он.
Курумила в отчаянии покачал головою.
— Что делать? — спросил он.
— Попробуем, быть может, он еще жив.
С необыкновенным искусством и проворством стали они осматривать раны и заботливо оказывать помощь несчастному молодому человеку. Долго их усилия были тщетны. Наконец слабый вздох с трудом вылетел из груди раненого. Легкий румянец окрасил его щеки, он на некоторое время открыл глаза. Курумила, омыв раны свежей водою, сделал перевязку из листьев орегано.
— Он обессилел от потери крови, — сказал он. — Раны широки, но не глубоки и не опасны.
— Что тут случилось? — спросил Трантоиль Ланек.
— Тс! — сказал Курумила, положив палец на уста. — Он шепчет что-то.
В самом деле губы раненого зашевелились. Наконец, с усилием, тихо, так что индейцы едва расслышали, произнес он одно, но многозначительное слово:
— Розарио.
И снова впал в беспамятство.
— А! — вскричал Курумила, как будто озаренный внезапным светом. — Где же бледнолицая девушка?
И он бросился в палатку.
— Теперь я понимаю все, — сказал он, возвращаясь к своему другу.
Индейцы осторожно подняли раненого и перенесли в палатку, где положили его в пустой гамак доньи Розарио. Луи снова пришел в себя, но вскоре впал в глубокий полуобморочный сон. Уложив его возможно удобнее, индейцы вышли из палатки и начали, со свойственным для племени инстинктом, отыскивать на земле ключ к открытию тайны, о которой не от кого было узнать: они изучали следы. Теперь, когда совершены злодейство и похищение, надо было броситься по следам похитителей и попытаться, если возможно, спасти девушку. После тщательных розысков, продолжавшихся, по крайней мере, два часа, индейцы возвратились к палатке. Они сели друг против друга и курили несколько минут молча.
Пеоны и погонщики мулов между тем вернулись с праздника. Ужас овладел ими, когда они увидели, что случилось. Несчастные не знали, с чего начать; они трепетали, помышляя об ответственности, которая на них падала, и о грозном отчете, который потребует от них дон Тадео.
А оба предводителя молча выкурили по трубке, вытрясли золу, и Трантоиль Ланек начал речь таким образом:
— Мой брат мудрый предводитель, — промолвил он, — пусть он скажет, что видел.
— Я скажу, ибо это угодно моему брату, — отвечал Курумила, наклоняя голову. — Бледнолицая девушка с небесно-голубыми очами похищена пятью всадниками.
Трантоиль Ланек кивнул в знак подтверждения.
— Пять всадников прибыли из-за реки, следы ясны на мокрой земле, там, где кони их выходили на берег. Четыре всадника гуилихи, пятый бледнолицый. Подъехав к палаткам, они остановились, совещались с минуту; четверо спешились, следы их ног видны.
— Хорошо, — сказал Трантоиль Ланек, — у моего брата очи андского орла; ничто не скроется от него.
— Четверо всадников спешились. Трое из них индейцы, что легко узнать по следу их босых ног: большой палец у них поодаль от других, он привык держать стремя. Четвертый мурух, от его шпор повсюду видна дорожка. Индейцы подползли к дону Луису, который у входа в палатку разговаривал с молодой девушкой с голубыми глазами. Он сидел спиной ко входу. На него напали внезапно, он упал, не успев защититься. Тогда четвертый всадник прыгнул, как пума, схватил девушку, снова перепрыгнул через тело дона Луиса и пошел к лошади. Индейцы за ним. Но дон Луис приподнялся на колени, потом привстал на ноги и выстрелил в одного из похитителей, тот упал. Это был бледнолицый, где он упал, стоит лужа крови. Умирая, он судорожно рвал траву руками. Тут товарищи сошли опять с коней, подняли его и пустились бежать. Дон Луис, выстрелив, обессилел и упал. Вот все, что знает Курумила.
— Хорошо, — отвечал Трантоиль Ланек. — Мой брат знает все. Подняв тело товарища, похитители переправились через реку и направились в горы. Что станет делать теперь мой брат?
— Трантоиль Ланек испытанный предводитель, он подождет дона Валентина. Курумила моложе, он пойдет по следам похитителей.
— Мой брат хорошо сказал, он умен и разумен. Он найдет их.
— Да, Курумила найдет их, — коротко отвечал предводитель.
Сказав это, он встал, оседлал лошадь и поскакал. Скоро Трантоиль Ланек потерял его из виду. Тогда он воротился к раненому.
Так прошел день. Чилийцы оставили равнину; индейцы последовали их примеру. Осталось только несколько запоздавших арауканцев, но и они, видимо, торопились уехать.
Вечером Луи стало гораздо лучше. Он мог коротко рассказать индейскому предводителю, что случилось, но не открыл ничего для того нового. Индейцы все верно узнали при осмотре следов.
— Ах, — сказал молодой человек, оканчивая свой рассказ, — Розарио, бедная Розарио! Она погибла!
— Пусть мой брат не предается отчаянию, — с участием сказал Трантоиль Ланек. — Курумила поскакал по следам похитителей. Бледнолицая девушка будет спасена.
— Это правда, предводитель? Курумила в самом деле преследует их? — спросил молодой человек, устремив блестящие взоры на индейца. — Могу ли я надеяться?
— Трантоиль Ланек — ульмен, — с благородством отвечал арауканец, — ложь никогда не марала его уст, у него не раздвоенный язык. Повторяю, Курумила преследует похитителей. Пусть мой брат надеется: он увидит птичку, которая распевает звучные песни.
Мгновенный румянец покрыл щеки молодого человека при этих словах. Слабая улыбка промелькнула на бледных губах. Он слабо пожал руку предводителю и опустил голову. Вскоре он заснул.
Немного погодя раздался страшный лошадиный топот.
— Хорошо! — прошептал Трантоиль Ланек, смотря на раненого. Тот дышал правильно, значит, спокойно уснул. — Что-то скажет дон Валентин?
Он поспешно вышел и очутился лицом к лицу с Валентином. На лице парижанина выражалось беспокойство.
— Предводитель, — вскричал он прерывающимся голосом, — правда ли то, что сказали пеоны?
— Да, — холодно отвечал предводитель. Молодой человек упал, как пораженный молнией.
Индеец бережно посадил его на тюк и, сев подле, взял его за руку и с участием сказал ему:
— Мой брат мужествен.
— Увы! — в отчаянии вскричал молодой человек. — Луи, мой бедный Луи, умер, убит! О, — прибавил он с грозным движением, — я отомщу за него! Я буду жить только, чтобы исполнить эту священную обязанность. Предводитель внимательно поглядел на него.
— Что говорит мой брат? — спросил он. — Его друг жив.
— Зачем обманывать меня, предводитель?
— Я говорю правду, дон Луис жив, — отвечал ульмен уверенным тоном, возродившим надежду в разбитом сердце молодого человека.
— Как! — вскричал он, вскакивая. — Он жив? Возможно ли это?
— У него две раны, но да успокоится мой брат: раны не опасны, через неделю они закроются.
Валентин был ошеломлен этой внезапной вестью, после того, что рассказали ему слуги и погонщики мулов.
— О, — вскричал он, обнимая предводителя и судорожно прижимая его к груди, — это правда, да? Его жизнь вне опасности?
— Пусть мой брат ободрится; только потеря крови — причина обморока его друга. Я отвечаю за его жизнь.
— Благодарю, предводитель, тысячу раз благодарю! Могу я его видеть?
— Он спит.
— О, я не разбужу его, я только на него взгляну. — Пойдем, — сказал, улыбаясь, Трантоиль Ланек. Валентин вошел в палатку. Он с минуту глядел на своего друга, тот спокойно спал. Валентин осторожно наклонился к нему, поцеловал его в лоб и прошептал:
— Спи спокойно, брат; я сторожу тебя. Губы раненого зашевелились, он прошептал:
— Валентин!.. Спаси ее!..
Парижанин наморщил брови и выпрямился:
— Пойдемте, предводитель, — сказал он Трантоиль Ланеку, — расскажите мне подробно, что случилось, чтоб я мог отомстить за брата и спасти девушку.
Они вышли.
Настала ночь. Склонившись над изголовьем своего друга, который все еще лежал в обморочном сне, следующим обыкновенно за большою потерей крови, Валентин с нежностью смотрел на его лицо, по которому изредка проходили тени.
— О, — говорил он вполголоса, гневно сжимая кулаки, — твои убийцы, кто бы они ни были, дорого заплатят за свое злодейство.
Завеса палатки приподнялась, и кто-то положил руку на плечо парижанина. Тот оглянулся. Перед ним стоял Трантоиль Ланек мрачный, как ночь. Он был, по-видимому, в великом волнении.
— Что случилось, предводитель? — спросил Валентин. — Ради Бога, что случилось? Или новое несчастие нависло над нами?
— Несчастия непрестанно сторожат человека, — наставительно отвечал предводитель. — Надо быть готовым каждый час встретить нежданного гостя.
— Говорите, — твердо сказал молодой человек, — что бы ни случилось, я не боюсь.
— Мой брат сильный, великий воин, он не падет духом. Пусть мой брат поспешит, надо отправиться.
— Ехать? — вскричал в волнении Валентин. — А Луи?
— Мой брат Луис поедет с нами.
— Но разве это возможно?
— Это следует сделать, — решительно отвечал индеец. — Топор войны вырыт против бледнолицых. Аукасские предводители напились огненной воды, злой дух царит в их сердце. Надо ехать, пока они не проведали о нас. Через час будет поздно.
— Едем, — поспешно отвечал молодой человек, убежденный, что Трантоиль Ланек знает больше, чем сказал, и что им действительно грозит великая опасность, ибо предводитель был человеком испытанной храбрости и недаром его покинуло то выражение равнодушия, которое почти никогда не оставляет индейцев.
Поспешно стали собираться в дорогу. Скоро все было готово. Гамак, в котором лежал Луи, был крепко привязан к двум перекладинам, прикрепленным к седлам двух мулов. Все было сделано так бережно, что раненый даже не проснулся. Небольшой отряд отправился в путь, соблюдая все возможные предосторожности.
Для того чтобы объяснить читателям внезапное объявление войны со стороны арауканских предводителей, необходимо рассказать, что произошло в это время в Чилийской Республике и между ее правительством и Антинагуэлем, первым токи своего народа.
Уже несколько лет томилось Чили под деспотизмом генерала дона Панчо Бустаменте, который был военным министром и страшно угнетал всю страну. Для освобождения отечества соединилось несколько благородных и горячих патриотов, во главе которых стоял дон Тадео де Леон, отец доньи Розарио. Бустаменте напал на след заговора, и все главнейшие патриоты были схвачены и приговорены к расстрелу. Но накануне исполнения этого приговора друзьям удалось освободить дона Тадео. В этом освобождении участвовали и наши французы. Вскоре он явился во главе восстания целого народа. Бустаменте был разбит в большом сражении, бежал, но за ним была послана сильная погоня. Дон Тадео с нетерпением ожидал известия об успехе этого предприятия. На него-то и намекнул он Валентину, когда сказал, что ждет важного известия сегодня. Предприятие удалось вполне; Бустаменте был схвачен и привезен в Вальдивию. Это-то известие и заставило дона Тадео, не заезжая к дочери, скакать возможно скорее в город в сопровождении Валентина. Антинагуэль был тайным союзником Бустаменте. Заветным планом великого предводителя аукасов было возвращение провинции Вальдивии, которая сто лет тому назад была отнята у испанцев арауканским вождем Симгарока, но впоследствии испанцам удалось вернуть ее назад. Когда против Бустаменте разразилось восстание, то Антинагуэль вступил с ним в переговоры и обещал помощь, если Вальдивия будет уступлена арауканцам. Генерал не соглашался, но, видя свои неудачи, начинал уже колебаться. Весть о пленении генерала нимало не огорчила Антинагуэля, напротив, это ободрило его. Если ему удастся выручить Бустаменте из плена, то нет сомнения, генерал согласится на уступку Вальдивии, только бы достигнуть прежней власти. Немедленно собрал Антинагуэль военный совет, аука-койог, на берегу реки, отделяющей арауканскую землю от Вальдивии, объяснил аукасам, какой раздор возник между чилийцами и как легко теперь овладеть Вальдивией. Все собрание единогласно одобрило его слова и избрало его главноначальствующим соединенного арауканского войска и правителем всей страны.
Пеоны, погонщики мулов и даже оба индейских предводителя, не подозревая ни о какой опасности, — все, как мы уже говорили, отправились поглазеть на праздник. Когда он кончился, толпа разошлась во все стороны, каждый к своей палатке. Индейские предводители прежде других направились к палатке, где они оставили Луи. Теперь, утолив свое любопытство, они сожалели, что так надолго оставили своего друга. Подходя к палаткам, они удивились, что не увидели Луи; их поразил также беспорядок вокруг палаток. Они прибавили шагу. Чем ближе они подходили, тем беспорядок становился для них явственнее. В самом деле, ограда из тюков вокруг палаток была разрушена; несколько тюков валялись в беспорядке; самое место походило скорей на поле битвы; следы лошадиных копыт были видны на сырой земле. Этих признаков было достаточно для индейцев; они с беспокойством посмотрели друг на друга и бегом поспешили к палаткам.
Луи лежал поперек входа в палатку; разряженные пистолеты были сжаты в руках, голова откинута назад, губы полуоткрыты, зубы стиснуты. Кровь уже не текла. Оба индейца с ужасом глядели на него. Лицо у Луи было бледно-пепельного цвета, как у мертвеца.
— Умер? — сказал с волнением Курумила.
— Кажется, — отвечал Трантоиль Ланек, наклоняясь к телу.
Он поднял голову молодого человека, развязал галстук и расстегнул грудь; тут он увидел две зияющие раны.
— Это мщение, — прошептал он.
Курумила в отчаянии покачал головою.
— Что делать? — спросил он.
— Попробуем, быть может, он еще жив.
С необыкновенным искусством и проворством стали они осматривать раны и заботливо оказывать помощь несчастному молодому человеку. Долго их усилия были тщетны. Наконец слабый вздох с трудом вылетел из груди раненого. Легкий румянец окрасил его щеки, он на некоторое время открыл глаза. Курумила, омыв раны свежей водою, сделал перевязку из листьев орегано.
— Он обессилел от потери крови, — сказал он. — Раны широки, но не глубоки и не опасны.
— Что тут случилось? — спросил Трантоиль Ланек.
— Тс! — сказал Курумила, положив палец на уста. — Он шепчет что-то.
В самом деле губы раненого зашевелились. Наконец, с усилием, тихо, так что индейцы едва расслышали, произнес он одно, но многозначительное слово:
— Розарио.
И снова впал в беспамятство.
— А! — вскричал Курумила, как будто озаренный внезапным светом. — Где же бледнолицая девушка?
И он бросился в палатку.
— Теперь я понимаю все, — сказал он, возвращаясь к своему другу.
Индейцы осторожно подняли раненого и перенесли в палатку, где положили его в пустой гамак доньи Розарио. Луи снова пришел в себя, но вскоре впал в глубокий полуобморочный сон. Уложив его возможно удобнее, индейцы вышли из палатки и начали, со свойственным для племени инстинктом, отыскивать на земле ключ к открытию тайны, о которой не от кого было узнать: они изучали следы. Теперь, когда совершены злодейство и похищение, надо было броситься по следам похитителей и попытаться, если возможно, спасти девушку. После тщательных розысков, продолжавшихся, по крайней мере, два часа, индейцы возвратились к палатке. Они сели друг против друга и курили несколько минут молча.
Пеоны и погонщики мулов между тем вернулись с праздника. Ужас овладел ими, когда они увидели, что случилось. Несчастные не знали, с чего начать; они трепетали, помышляя об ответственности, которая на них падала, и о грозном отчете, который потребует от них дон Тадео.
А оба предводителя молча выкурили по трубке, вытрясли золу, и Трантоиль Ланек начал речь таким образом:
— Мой брат мудрый предводитель, — промолвил он, — пусть он скажет, что видел.
— Я скажу, ибо это угодно моему брату, — отвечал Курумила, наклоняя голову. — Бледнолицая девушка с небесно-голубыми очами похищена пятью всадниками.
Трантоиль Ланек кивнул в знак подтверждения.
— Пять всадников прибыли из-за реки, следы ясны на мокрой земле, там, где кони их выходили на берег. Четыре всадника гуилихи, пятый бледнолицый. Подъехав к палаткам, они остановились, совещались с минуту; четверо спешились, следы их ног видны.
— Хорошо, — сказал Трантоиль Ланек, — у моего брата очи андского орла; ничто не скроется от него.
— Четверо всадников спешились. Трое из них индейцы, что легко узнать по следу их босых ног: большой палец у них поодаль от других, он привык держать стремя. Четвертый мурух, от его шпор повсюду видна дорожка. Индейцы подползли к дону Луису, который у входа в палатку разговаривал с молодой девушкой с голубыми глазами. Он сидел спиной ко входу. На него напали внезапно, он упал, не успев защититься. Тогда четвертый всадник прыгнул, как пума, схватил девушку, снова перепрыгнул через тело дона Луиса и пошел к лошади. Индейцы за ним. Но дон Луис приподнялся на колени, потом привстал на ноги и выстрелил в одного из похитителей, тот упал. Это был бледнолицый, где он упал, стоит лужа крови. Умирая, он судорожно рвал траву руками. Тут товарищи сошли опять с коней, подняли его и пустились бежать. Дон Луис, выстрелив, обессилел и упал. Вот все, что знает Курумила.
— Хорошо, — отвечал Трантоиль Ланек. — Мой брат знает все. Подняв тело товарища, похитители переправились через реку и направились в горы. Что станет делать теперь мой брат?
— Трантоиль Ланек испытанный предводитель, он подождет дона Валентина. Курумила моложе, он пойдет по следам похитителей.
— Мой брат хорошо сказал, он умен и разумен. Он найдет их.
— Да, Курумила найдет их, — коротко отвечал предводитель.
Сказав это, он встал, оседлал лошадь и поскакал. Скоро Трантоиль Ланек потерял его из виду. Тогда он воротился к раненому.
Так прошел день. Чилийцы оставили равнину; индейцы последовали их примеру. Осталось только несколько запоздавших арауканцев, но и они, видимо, торопились уехать.
Вечером Луи стало гораздо лучше. Он мог коротко рассказать индейскому предводителю, что случилось, но не открыл ничего для того нового. Индейцы все верно узнали при осмотре следов.
— Ах, — сказал молодой человек, оканчивая свой рассказ, — Розарио, бедная Розарио! Она погибла!
— Пусть мой брат не предается отчаянию, — с участием сказал Трантоиль Ланек. — Курумила поскакал по следам похитителей. Бледнолицая девушка будет спасена.
— Это правда, предводитель? Курумила в самом деле преследует их? — спросил молодой человек, устремив блестящие взоры на индейца. — Могу ли я надеяться?
— Трантоиль Ланек — ульмен, — с благородством отвечал арауканец, — ложь никогда не марала его уст, у него не раздвоенный язык. Повторяю, Курумила преследует похитителей. Пусть мой брат надеется: он увидит птичку, которая распевает звучные песни.
Мгновенный румянец покрыл щеки молодого человека при этих словах. Слабая улыбка промелькнула на бледных губах. Он слабо пожал руку предводителю и опустил голову. Вскоре он заснул.
Немного погодя раздался страшный лошадиный топот.
— Хорошо! — прошептал Трантоиль Ланек, смотря на раненого. Тот дышал правильно, значит, спокойно уснул. — Что-то скажет дон Валентин?
Он поспешно вышел и очутился лицом к лицу с Валентином. На лице парижанина выражалось беспокойство.
— Предводитель, — вскричал он прерывающимся голосом, — правда ли то, что сказали пеоны?
— Да, — холодно отвечал предводитель. Молодой человек упал, как пораженный молнией.
Индеец бережно посадил его на тюк и, сев подле, взял его за руку и с участием сказал ему:
— Мой брат мужествен.
— Увы! — в отчаянии вскричал молодой человек. — Луи, мой бедный Луи, умер, убит! О, — прибавил он с грозным движением, — я отомщу за него! Я буду жить только, чтобы исполнить эту священную обязанность. Предводитель внимательно поглядел на него.
— Что говорит мой брат? — спросил он. — Его друг жив.
— Зачем обманывать меня, предводитель?
— Я говорю правду, дон Луис жив, — отвечал ульмен уверенным тоном, возродившим надежду в разбитом сердце молодого человека.
— Как! — вскричал он, вскакивая. — Он жив? Возможно ли это?
— У него две раны, но да успокоится мой брат: раны не опасны, через неделю они закроются.
Валентин был ошеломлен этой внезапной вестью, после того, что рассказали ему слуги и погонщики мулов.
— О, — вскричал он, обнимая предводителя и судорожно прижимая его к груди, — это правда, да? Его жизнь вне опасности?
— Пусть мой брат ободрится; только потеря крови — причина обморока его друга. Я отвечаю за его жизнь.
— Благодарю, предводитель, тысячу раз благодарю! Могу я его видеть?
— Он спит.
— О, я не разбужу его, я только на него взгляну. — Пойдем, — сказал, улыбаясь, Трантоиль Ланек. Валентин вошел в палатку. Он с минуту глядел на своего друга, тот спокойно спал. Валентин осторожно наклонился к нему, поцеловал его в лоб и прошептал:
— Спи спокойно, брат; я сторожу тебя. Губы раненого зашевелились, он прошептал:
— Валентин!.. Спаси ее!..
Парижанин наморщил брови и выпрямился:
— Пойдемте, предводитель, — сказал он Трантоиль Ланеку, — расскажите мне подробно, что случилось, чтоб я мог отомстить за брата и спасти девушку.
Они вышли.
Настала ночь. Склонившись над изголовьем своего друга, который все еще лежал в обморочном сне, следующим обыкновенно за большою потерей крови, Валентин с нежностью смотрел на его лицо, по которому изредка проходили тени.
— О, — говорил он вполголоса, гневно сжимая кулаки, — твои убийцы, кто бы они ни были, дорого заплатят за свое злодейство.
Завеса палатки приподнялась, и кто-то положил руку на плечо парижанина. Тот оглянулся. Перед ним стоял Трантоиль Ланек мрачный, как ночь. Он был, по-видимому, в великом волнении.
— Что случилось, предводитель? — спросил Валентин. — Ради Бога, что случилось? Или новое несчастие нависло над нами?
— Несчастия непрестанно сторожат человека, — наставительно отвечал предводитель. — Надо быть готовым каждый час встретить нежданного гостя.
— Говорите, — твердо сказал молодой человек, — что бы ни случилось, я не боюсь.
— Мой брат сильный, великий воин, он не падет духом. Пусть мой брат поспешит, надо отправиться.
— Ехать? — вскричал в волнении Валентин. — А Луи?
— Мой брат Луис поедет с нами.
— Но разве это возможно?
— Это следует сделать, — решительно отвечал индеец. — Топор войны вырыт против бледнолицых. Аукасские предводители напились огненной воды, злой дух царит в их сердце. Надо ехать, пока они не проведали о нас. Через час будет поздно.
— Едем, — поспешно отвечал молодой человек, убежденный, что Трантоиль Ланек знает больше, чем сказал, и что им действительно грозит великая опасность, ибо предводитель был человеком испытанной храбрости и недаром его покинуло то выражение равнодушия, которое почти никогда не оставляет индейцев.
Поспешно стали собираться в дорогу. Скоро все было готово. Гамак, в котором лежал Луи, был крепко привязан к двум перекладинам, прикрепленным к седлам двух мулов. Все было сделано так бережно, что раненый даже не проснулся. Небольшой отряд отправился в путь, соблюдая все возможные предосторожности.
Для того чтобы объяснить читателям внезапное объявление войны со стороны арауканских предводителей, необходимо рассказать, что произошло в это время в Чилийской Республике и между ее правительством и Антинагуэлем, первым токи своего народа.
Уже несколько лет томилось Чили под деспотизмом генерала дона Панчо Бустаменте, который был военным министром и страшно угнетал всю страну. Для освобождения отечества соединилось несколько благородных и горячих патриотов, во главе которых стоял дон Тадео де Леон, отец доньи Розарио. Бустаменте напал на след заговора, и все главнейшие патриоты были схвачены и приговорены к расстрелу. Но накануне исполнения этого приговора друзьям удалось освободить дона Тадео. В этом освобождении участвовали и наши французы. Вскоре он явился во главе восстания целого народа. Бустаменте был разбит в большом сражении, бежал, но за ним была послана сильная погоня. Дон Тадео с нетерпением ожидал известия об успехе этого предприятия. На него-то и намекнул он Валентину, когда сказал, что ждет важного известия сегодня. Предприятие удалось вполне; Бустаменте был схвачен и привезен в Вальдивию. Это-то известие и заставило дона Тадео, не заезжая к дочери, скакать возможно скорее в город в сопровождении Валентина. Антинагуэль был тайным союзником Бустаменте. Заветным планом великого предводителя аукасов было возвращение провинции Вальдивии, которая сто лет тому назад была отнята у испанцев арауканским вождем Симгарока, но впоследствии испанцам удалось вернуть ее назад. Когда против Бустаменте разразилось восстание, то Антинагуэль вступил с ним в переговоры и обещал помощь, если Вальдивия будет уступлена арауканцам. Генерал не соглашался, но, видя свои неудачи, начинал уже колебаться. Весть о пленении генерала нимало не огорчила Антинагуэля, напротив, это ободрило его. Если ему удастся выручить Бустаменте из плена, то нет сомнения, генерал согласится на уступку Вальдивии, только бы достигнуть прежней власти. Немедленно собрал Антинагуэль военный совет, аука-койог, на берегу реки, отделяющей арауканскую землю от Вальдивии, объяснил аукасам, какой раздор возник между чилийцами и как легко теперь овладеть Вальдивией. Все собрание единогласно одобрило его слова и избрало его главноначальствующим соединенного арауканского войска и правителем всей страны.