Таково было состояние дел, когда Валентин и Трантоиль Ланек отправились в путь, везя своего раненого друга. Уже с час ехали они молча. Огни индейского лагеря светились вдали, но друзья были уже вне опасности, по крайней мере на время. Валентин подъехал к Трантоиль Ланеку, который служил проводником.
— Куда мы едем? — спросил он.
— В Вальдивию, — отвечал предводитель, — только там дон Луис будет в безопасности.
— Правда, — отвечал Валентин. — Но мы, неужели мы ничего не предпримем?
— Я сделаю все, что пожелает мой бледнолицый брат. Разве я не пенни его? Куда он пойдет, туда и я, его воля будет моею.
— Благодарю, предводитель, — сказал с волнением француз. — Мой брат человек с храбрым и честным сердцем.
— Мой брат спас мне жизнь, — просто отвечал индеец. — Моя жизнь принадлежит уже не мне, а ему.
Или арауканские предводители не заметили, как удалились их враги, или — что вероятнее — они не захотели их преследовать, только ничто не обеспокоило в пути небольшой отряд. Он медленно подвигался вперед, ибо раненый не перенес бы быстрой езды. Перед рассветом достигли они садов, которые окружают со всех сторон Вальдивию. Караван остановился на несколько минут, чтоб дать отдохнуть лошадям и мулам.
— Знает ли мой брат эту тольдерию? — спросил Трантоиль Ланек.
— К чему этот вопрос? — сказал Валентин.
— По очень простой причине, — отвечал предводитель. — В пустыне я днем и ночью могу служить проводником моему брату, но в этой тольдерии белых мои глаза закрываются, я слеп. Мой брат будет проводником.
— Ну, в этом случае я так же слеп, как и вы, предводитель. Вчера я был в городе с доном Тадео, но так недолго, что ничего не успел рассмотреть.
— Извините, ваша милость, — сказал один из пеонов, услышав этот разговор. — Скажите только, где вы намерены остановиться, и я провожу вас.
— Гм, — сказал Валентин, — где я намерен остановиться? Для меня все равно, только б мой друг был в безопасности.
— Осмелюсь, сеньор, — продолжал пеон, — пред…
— Осмелься! Осмелься, любезный! — отвечал Валентин. — Может быть, ты что-нибудь и придумаешь, а у меня голова теперь что пустой барабан.
— Извините, ваша милость, но отчего вам не остановиться у моего господина дона Тадео?
— В самом деле, мне это не пришло в голову. Но где он сам?
— Я могу проводить вашу милость к нему.
— Хорошо! — вскричал Валентин. — Ты малый неглупый. Когда ж мы двинемся?
— Когда будет угодно вашей милости.
— Сейчас! Сию минуту!
— Так в дорогу! — вскричал погонщик.
И мулы тронулись. Через несколько минут они были на главной площади и вскоре остановились перед домом дона Тадео. Луи тотчас же был перенесен в комнату и уложен в поспешно приготовленную для него постель. Вскоре Валентина проводили к дону Тадео. Бедный отец не спал почти всю ночь, занятый важными делами республики. Только поутру он немного вздремнул.
— Что это значит, что вы вернулись ночью? — сказал он Валентину. — Я не ждал вас раньше завтрашнего дня.
— Важная причина, дон Тадео, — отвечал Валентин печально. — Будьте мужчиной, соберите всю свою твердость, чтоб перенести постигший вас удар.
Дон Тадео прошелся раза два по комнате, с опущенной головой и наморщенным челом. Затем, бледный, но спокойный, остановился он перед Валентином.
— Говорите, — сказал он с твердостью, — я готов выслушать вас.
— Донья Розарио похищена, — сказал молодой человек дрожащим голосом. — Ее похитили во время моего отсутствия. Луи, мой молочный брат, защищая ее, изранен кинжалами.
Дон Тадео, казалось, окаменел. Бледный, как статуя, стоял он неподвижно, ни один мускул его лица не дрогнул. Этот железный человек, казалось, переделал свою природу, он умел владеть собою, несмотря ни на какое несчастие.
— Дон Луис жив? — спросил он участливо.
— Жив, — отвечал Валентин, удивляясь мужеству этого человека. — Я надеюсь, что через несколько дней он поправится.
— Сердечно рад, — с чувством сказал дон Тадео. — Это доброе известие.
В это время вошел в комнату Трантоиль Ланек. Скрестив руки на груди, он поклонился дону Тадео и сказал:
— Один человек преследует похитителей бледнолицей девушки. Этот человек Курумила, он найдет ее.
Луч радости блеснул в глазах дона Тадео.
— Что вы думаете делать? — спросил дона Тадео дон Грегорио, его лейтенант и друг.
— Ничего, пока не воротится Курумила. — Затем, оборотись к Валентину, он спросил: — Вы больше ничего не имеете сказать мне, мой друг?
— Есть еще известие. Вероятно, генерал Бустаменте сносился с арауканцами и просил у них помощи.
— И?
— Не знаю как, но они проведали, что генерал в плену. Дело в том, что при этой вести они собрали военный совет. Избран верховный токи, ему подчиняется все войско. Это Антинагуэль, и, кажется, он намерен объявить войну.
— Так я и думал! — вскричал гневно дон Тадео. — Этот лукавый Антинагуэль только и думает, как бы половить рыбки в мутной воде. Ради своего безумного честолюбия он готов на все. Но я покажу ему, что значит нарушать договоры. Долго не забудут меня арауканцы!
— Обратите внимание на того, кто вас слушает, — сказал дон Грегорио и указал на ульмена.
— А, не все ли равно? — вскричал дон Тадео. — Если я говорю, так для того, чтобы меня слышали. Я испанский дворянин и что чувствую, то и говорю. Ульмен может, коли ему угодно, передать мои слова своему верховному токи.
— Великий Орел белых несправедлив к своему сыну, — печально промолвил Трантоиль Ланек. — Не у всех арауканцев лживое сердце. Антинагуэль сам ответчик за свои действия. Трантоиль Ланек ульмен своего племени: он знает, как должно присутствовать на совете предводителей, что видят его очи и слышат его уши, то забывает его сердце и не повторяют его уста. Зачем мой отец ранит меня своими словами, когда я готов пожертвовать собой, чтоб возвратить ему ту, кого он лишился?
— Правда, предводитель, правда! Я поступил нехорошо, несправедливо. Ваше сердце право, ваш язык не знает лжи. Простите меня и дайте мне пожать вашу честную руку.
Трантоиль Ланек с жаром пожал руку, которую дон Тадео протянул ему ото всего сердца.
— Мой отец добр, — сказал он. — Его сердце помрачено теперь великим несчастием. Пусть мой отец утешится, Трантоиль Ланек возвратит ему девушку с небесно-голубыми очами.
— Благодарю, предводитель. Принимаю ваше предложение. Я у вас в долгу.
— Трантоиль Ланек не продает своих услуг. Ему заплачено, когда его друзья счастливы.
— Черт возьми! — вскричал Валентин, с жаром пожимая руку предводителя. — Вы отличный человек, Трантоиль Ланек, и я горжусь, что стал вашим другом!
И, обратившись к дону Тадео, сказал:
— Я прощусь с вами на некоторое время, поручаю вам брата моего Луи.
— Вы уезжаете? — с живостью спросил дон Тадео.
— Да, это необходимо. Я вижу, как вы страдаете, хотя вы и стараетесь скрыть это. Я вижу, что похищение дочери убивает вас. И, клянусь, я возвращу вам ее, дон Тадео, или, в крайнем случае, погибну, желая возвратить ее.
— Дон Валентин, — вскричал в волнении дон Тадео, — на что вы решились? Это безрассудно. Я никогда не приму такого самопожертвования.
— Позвольте мне делать, что я хочу, дон Тадео. Это, быть может, и безрассудно, но я парижанин, а потому упрям, как мул: если какая-нибудь мысль придет мне в голову, ее и колом оттуда не выбьешь. Я только прощусь с братом и тогда, — прибавил он,
обращаясь к Трантоиль Ланеку, — в дорогу, по следам похитителей!
— Едем, — отвечал ульмен.
Дон Тадео некоторое время стоял неподвижно, с каким-то странным выражением глядя на Валентина. Казалось, в душе его происходила борьба. Наконец, природа взяла свое, с рыданием бросился он обнимать француза, шепча прерывающимся голосом:
— Валентин! Валентин! Возврати мне дочь! Нравственное потрясение, испытанное доном Тадео,
невыразимые усилия, которые он употреблял, чтоб скрыть свое волнение, совершенно обессилили его. Он упал навзничь, ударившись о косяк дверей. Так падает могучий дуб, пораженный молнией. Он был без памяти. Валентин взглянул на него, исполненный жалости и горя, и потом сказал, полный решимости:
— Ободрись, бедный отец, ободрись! Твоя дочь будет возвращена тебе.
И он быстро вышел из комнаты, сопровождаемый Трантоиль Ланеком, а дон Грегорио, склонясь на колени близ своего друга, употреблял все усилия, чтобы привести его в чувство.
Шестая глава. БЕГСТВО
Седьмая глава. ПРИГОТОВЛЕНИЯ
— Куда мы едем? — спросил он.
— В Вальдивию, — отвечал предводитель, — только там дон Луис будет в безопасности.
— Правда, — отвечал Валентин. — Но мы, неужели мы ничего не предпримем?
— Я сделаю все, что пожелает мой бледнолицый брат. Разве я не пенни его? Куда он пойдет, туда и я, его воля будет моею.
— Благодарю, предводитель, — сказал с волнением француз. — Мой брат человек с храбрым и честным сердцем.
— Мой брат спас мне жизнь, — просто отвечал индеец. — Моя жизнь принадлежит уже не мне, а ему.
Или арауканские предводители не заметили, как удалились их враги, или — что вероятнее — они не захотели их преследовать, только ничто не обеспокоило в пути небольшой отряд. Он медленно подвигался вперед, ибо раненый не перенес бы быстрой езды. Перед рассветом достигли они садов, которые окружают со всех сторон Вальдивию. Караван остановился на несколько минут, чтоб дать отдохнуть лошадям и мулам.
— Знает ли мой брат эту тольдерию? — спросил Трантоиль Ланек.
— К чему этот вопрос? — сказал Валентин.
— По очень простой причине, — отвечал предводитель. — В пустыне я днем и ночью могу служить проводником моему брату, но в этой тольдерии белых мои глаза закрываются, я слеп. Мой брат будет проводником.
— Ну, в этом случае я так же слеп, как и вы, предводитель. Вчера я был в городе с доном Тадео, но так недолго, что ничего не успел рассмотреть.
— Извините, ваша милость, — сказал один из пеонов, услышав этот разговор. — Скажите только, где вы намерены остановиться, и я провожу вас.
— Гм, — сказал Валентин, — где я намерен остановиться? Для меня все равно, только б мой друг был в безопасности.
— Осмелюсь, сеньор, — продолжал пеон, — пред…
— Осмелься! Осмелься, любезный! — отвечал Валентин. — Может быть, ты что-нибудь и придумаешь, а у меня голова теперь что пустой барабан.
— Извините, ваша милость, но отчего вам не остановиться у моего господина дона Тадео?
— В самом деле, мне это не пришло в голову. Но где он сам?
— Я могу проводить вашу милость к нему.
— Хорошо! — вскричал Валентин. — Ты малый неглупый. Когда ж мы двинемся?
— Когда будет угодно вашей милости.
— Сейчас! Сию минуту!
— Так в дорогу! — вскричал погонщик.
И мулы тронулись. Через несколько минут они были на главной площади и вскоре остановились перед домом дона Тадео. Луи тотчас же был перенесен в комнату и уложен в поспешно приготовленную для него постель. Вскоре Валентина проводили к дону Тадео. Бедный отец не спал почти всю ночь, занятый важными делами республики. Только поутру он немного вздремнул.
— Что это значит, что вы вернулись ночью? — сказал он Валентину. — Я не ждал вас раньше завтрашнего дня.
— Важная причина, дон Тадео, — отвечал Валентин печально. — Будьте мужчиной, соберите всю свою твердость, чтоб перенести постигший вас удар.
Дон Тадео прошелся раза два по комнате, с опущенной головой и наморщенным челом. Затем, бледный, но спокойный, остановился он перед Валентином.
— Говорите, — сказал он с твердостью, — я готов выслушать вас.
— Донья Розарио похищена, — сказал молодой человек дрожащим голосом. — Ее похитили во время моего отсутствия. Луи, мой молочный брат, защищая ее, изранен кинжалами.
Дон Тадео, казалось, окаменел. Бледный, как статуя, стоял он неподвижно, ни один мускул его лица не дрогнул. Этот железный человек, казалось, переделал свою природу, он умел владеть собою, несмотря ни на какое несчастие.
— Дон Луис жив? — спросил он участливо.
— Жив, — отвечал Валентин, удивляясь мужеству этого человека. — Я надеюсь, что через несколько дней он поправится.
— Сердечно рад, — с чувством сказал дон Тадео. — Это доброе известие.
В это время вошел в комнату Трантоиль Ланек. Скрестив руки на груди, он поклонился дону Тадео и сказал:
— Один человек преследует похитителей бледнолицей девушки. Этот человек Курумила, он найдет ее.
Луч радости блеснул в глазах дона Тадео.
— Что вы думаете делать? — спросил дона Тадео дон Грегорио, его лейтенант и друг.
— Ничего, пока не воротится Курумила. — Затем, оборотись к Валентину, он спросил: — Вы больше ничего не имеете сказать мне, мой друг?
— Есть еще известие. Вероятно, генерал Бустаменте сносился с арауканцами и просил у них помощи.
— И?
— Не знаю как, но они проведали, что генерал в плену. Дело в том, что при этой вести они собрали военный совет. Избран верховный токи, ему подчиняется все войско. Это Антинагуэль, и, кажется, он намерен объявить войну.
— Так я и думал! — вскричал гневно дон Тадео. — Этот лукавый Антинагуэль только и думает, как бы половить рыбки в мутной воде. Ради своего безумного честолюбия он готов на все. Но я покажу ему, что значит нарушать договоры. Долго не забудут меня арауканцы!
— Обратите внимание на того, кто вас слушает, — сказал дон Грегорио и указал на ульмена.
— А, не все ли равно? — вскричал дон Тадео. — Если я говорю, так для того, чтобы меня слышали. Я испанский дворянин и что чувствую, то и говорю. Ульмен может, коли ему угодно, передать мои слова своему верховному токи.
— Великий Орел белых несправедлив к своему сыну, — печально промолвил Трантоиль Ланек. — Не у всех арауканцев лживое сердце. Антинагуэль сам ответчик за свои действия. Трантоиль Ланек ульмен своего племени: он знает, как должно присутствовать на совете предводителей, что видят его очи и слышат его уши, то забывает его сердце и не повторяют его уста. Зачем мой отец ранит меня своими словами, когда я готов пожертвовать собой, чтоб возвратить ему ту, кого он лишился?
— Правда, предводитель, правда! Я поступил нехорошо, несправедливо. Ваше сердце право, ваш язык не знает лжи. Простите меня и дайте мне пожать вашу честную руку.
Трантоиль Ланек с жаром пожал руку, которую дон Тадео протянул ему ото всего сердца.
— Мой отец добр, — сказал он. — Его сердце помрачено теперь великим несчастием. Пусть мой отец утешится, Трантоиль Ланек возвратит ему девушку с небесно-голубыми очами.
— Благодарю, предводитель. Принимаю ваше предложение. Я у вас в долгу.
— Трантоиль Ланек не продает своих услуг. Ему заплачено, когда его друзья счастливы.
— Черт возьми! — вскричал Валентин, с жаром пожимая руку предводителя. — Вы отличный человек, Трантоиль Ланек, и я горжусь, что стал вашим другом!
И, обратившись к дону Тадео, сказал:
— Я прощусь с вами на некоторое время, поручаю вам брата моего Луи.
— Вы уезжаете? — с живостью спросил дон Тадео.
— Да, это необходимо. Я вижу, как вы страдаете, хотя вы и стараетесь скрыть это. Я вижу, что похищение дочери убивает вас. И, клянусь, я возвращу вам ее, дон Тадео, или, в крайнем случае, погибну, желая возвратить ее.
— Дон Валентин, — вскричал в волнении дон Тадео, — на что вы решились? Это безрассудно. Я никогда не приму такого самопожертвования.
— Позвольте мне делать, что я хочу, дон Тадео. Это, быть может, и безрассудно, но я парижанин, а потому упрям, как мул: если какая-нибудь мысль придет мне в голову, ее и колом оттуда не выбьешь. Я только прощусь с братом и тогда, — прибавил он,
обращаясь к Трантоиль Ланеку, — в дорогу, по следам похитителей!
— Едем, — отвечал ульмен.
Дон Тадео некоторое время стоял неподвижно, с каким-то странным выражением глядя на Валентина. Казалось, в душе его происходила борьба. Наконец, природа взяла свое, с рыданием бросился он обнимать француза, шепча прерывающимся голосом:
— Валентин! Валентин! Возврати мне дочь! Нравственное потрясение, испытанное доном Тадео,
невыразимые усилия, которые он употреблял, чтоб скрыть свое волнение, совершенно обессилили его. Он упал навзничь, ударившись о косяк дверей. Так падает могучий дуб, пораженный молнией. Он был без памяти. Валентин взглянул на него, исполненный жалости и горя, и потом сказал, полный решимости:
— Ободрись, бедный отец, ободрись! Твоя дочь будет возвращена тебе.
И он быстро вышел из комнаты, сопровождаемый Трантоиль Ланеком, а дон Грегорио, склонясь на колени близ своего друга, употреблял все усилия, чтобы привести его в чувство.
Шестая глава. БЕГСТВО
Чтоб объяснить читателю бегство доньи Розарио, нам надобно воротиться несколько назад, к тому времени, когда Курумила, после разговора с Трантоиль Ланеком, бросился как ищейка по следам похитителей молодой девушки. Курумила был воин столь же славный своею мудростью в совете, сколько и своей храбростью в бою.
Переправившись через реку, Курумила отдал лошадь сопровождавшему его пеону. Лошадь не только была бесполезна ему дальше, но могла выдать его своим топотом.
Индейцы славные наездники, но они, кроме того, неутомимые ходоки. Природа даровала им чрезвычайно сильные икры. Они в совершенстве владеют той равномерной и легкой походкой, которой под именем гимнастического шага ( pas gymnastique) обучают с недавнего времени европейских солдат.
Они с невероятной быстротой пробегают пространства, почти по прямой линии, как птица летит, которые вряд ли бы проскакали всадники во всю прыть. Для них ничего не значат бесчисленные трудности пути, никакое препятствие не задержит их. Это только им свойственное качество делает их особенно страшными для испано-американцев, которые никак не могут достигнуть подобной быстроты передвижения. Вследствие этого во время войны краснокожие появляются там, где их меньше всего ожидают, и почти всегда на значительных расстояниях от мест, где они, по-видимому, должны были бы находиться.
Курумила, тщательно изучив следы похитителей, тотчас же решил, по какому направлению они поехали, чтобы перерезать дорогу и подождать их в том месте, где ему будет легко проследить за ними, и попытаться освободить пленницу. Приняв такое решение, ульмен отправился. Он шел несколько часов не останавливаясь, вглядываясь в тьму и внимательно прислушиваясь к звукам пустыни. Эти звуки для белых мертвы, но для индейца, изучившего эту азбуку, каждый звук имеет свое особое значение, в котором он никогда не ошибется. Он разбирает их, сравнивает и часто при помощи их угадывает такие вещи, которые враги стараются скрыть всевозможными средствами. Как ни необъяснимо это с первого взгляда, дело в сущности ясное: нет звука без причины. Полет птиц, бег дикого зверя, шелест листьев, ветер струит в высокой траве, ветви кустарника затрещат, камень с громом упадет в бездну — все эти звуки сумеет различить индеец и объяснить их происхождение.
На знакомом ему месте Курумила растянулся на земле позади гранитного обломка, и его стало не видно за высокой травой и кустарником, росшим по краю дороги. Более часа пролежал он без малейшего движения. Если б кто-нибудь увидел его, то принял бы за труп. Чуткое ухо индейца, которое все время было настороже, наконец различило вдали глухой топот мулов и коней по звонкой и сухой каменистой почве. Шум приближался все ближе и ближе. Вскоре, на два полета копья от него, ульмен увидел человек двадцать всадников, медленно подвигавшихся во тьме. Похитители, надеясь на свое число и полагая себя вне всякой опасности, ехали в полной безопасности. Индеец тихо поднял голову, уперся на руки и жадно следил за ними. Он выжидал; они прошли, не заметив его.
На несколько шагов позади каравана ехал всадник, предоставив коню полную волю. Он дремал, голова его склонялась на грудь, руки едва держали поводья. Курумила задумал смелое дело. Приподнявшись, он напряг все свои силы и вскочил позади седла всадника. Прежде чем тот, испуганный внезапным нападением, успел вскрикнуть, Курумила зажал ему рот так, что лишил того возможности позвать кого-нибудь на помощь. В мгновение ока предводитель накинул на всадника аркан и сбросил его на землю. Затем Курумила соскочил с лошади, привязал ее к кусту и воротился к своему пленнику. Пленник с стоической и надменной храбростью, столь свойственной американским туземцам, увидя себя побежденным, не пробовал сопротивляться. Он смотрел с улыбкой презрения на своего врага и ждал его слова.
— Ба, — сказал Курумила, наклонясь к нему, — Жоан!
— Курумила! — отвечал тот.
— Гм, — проворчал Курумила про себя, — я желал бы, чтобы это был кто-либо другой. Что делал мой брат на этой дороге? — спросил он.
— Что за дело до этого моему брату? — отвечал индеец вопросом на вопрос.
— Нечего терять время, — возразил ульмен, вынимая нож. — Пусть мой брат отвечает!
Жоан затрепетал, дрожь пробежала по его членам, когда сверкнул длинный и острый нож.
— Пусть предводитель спрашивает, — сказал он изменившимся голосом.
— Куда ехал мой брат?
— В тольдерию Сан-Мигуэль.
— Хорошо. А зачем мой брат ехал туда?
— Чтоб отвезти великому токи женщину, которая нам досталась сегодня в набеге.
— Кто приказал похитить ее?
— Тот, к кому мы везли ее.
— Кто был начальник набега?
— Я.
— Хорошо. Где Антинагуэль ожидает пленницу?
— Я сказал уже ульмену. В тольдерии Сан-Мигуэль.
— В какой хижине?
— В последней, в той, что стоит поодаль от других.
— Хорошо. Пусть мой брат обменяется со мною шляпой и пончо.
Индеец немедленно повиновался. Когда обмен был сделан, Курумила продолжал:
— Я мог бы убить моего брата, мудрость даже требует этого, но жалость вошла в мое сердце. У Жоана есть жена и дети, он один из храбрых воинов своего племени. Если я подарю ему жизнь, будет ли он благодарен мне?
Пленник приготовился уже к смерти. Эти слова возвратили ему надежду. Он не был злым человеком по природе; ульмен знал, что на его слово можно положиться.
— Моя жизнь в руках моего отца, — отвечал Жоан, — если он дарует мне ее теперь, я останусь его должником и по малейшему его знаку убью себя.
— Ладно, — отвечал Курумила, затыкая нож за пояс. — Мой брат может встать. Слово предводителя честно.
Индеец встал и почтительно поцеловал руку предводителя, пощадившего его жизнь.
— Что прикажет мой отец? — сказал он.
— Мой брат сейчас же отправится в тольдерию, которую гинкаса называют Вальдивией. Он отыщет дона Тадео, Великого Орла белых, и расскажет все, что произошло между нами, прибавив, что я освобожу пленницу или умру. Если Великому Орлу потребуются услуги моего брата, он должен ему беспрекословно повиноваться. Прощай. Да укажет Пиллиан путь моему брату и пусть брат мой помнит, что я не захотел отнять у него жизни, которая принадлежит мне. — Жоан будет помнить, — отвечал индеец. По знаку Курумилы Жоан бросился в высокую траву, пополз, как змея, и исчез по направлению к Вальдивии. Предводитель, не медля ни минуты, вскочил на коня, пришпорил его и скоро присоединился к каравану похитителей, которые тихо подвигались вперед, не подозревая происшедшего. Курумила-то и шепнул Розарио, перенося ее в хижину: «Надейтесь и ободритесь!»
Мы видели, какое действие произвели эти слова на молодую девушку. После разговора с Антинагуэлем, происходившим тотчас после окончания военного совета, объявившего войну против белых, Курумила в качестве тюремщика вошел в комнату, где была донья Розарио, и, набросив ей на плечи свое пончо, чтоб ее не узнали, промолвил тихим голосом:
— Следуйте за мною. Идите смело, я попробую освободить вас.
Девушка медлила; она боялась какой-нибудь новой ловушки. Ульмен понял, что происходило в ее душе.
— Я Курумила, — быстро сказал он, — один из ульменов, преданных двум французам, друзьям дона Тадео.
Донья Розарио невольно затрепетала.
— Идите, — сказала она, — что бы ни случилось, я следую за вами.
Они вышли из хижины. Индейцы, которые виднелись там и сям, не обратили внимания на них. Они толковали о военном совете, о предстоящей войне и прочих делах. Беглецы шли молча минут десять. Скоро деревня скрылась во мраке. Курумила остановился. Две оседланные лошади стояли за кустом кактуса.
— Чувствует ли моя сестра довольно силы, чтобы скакать? — спросил он.
— Чтоб бежать от моих похитителей, — отвечала она прерывающимся голосом, — я в силах сделать все.
— Хорошо, — сказал Курумила, — моя сестра храбрая девушка. Ее Бог поможет ей!
— На него вся моя надежда, — прошептала она. Они сели на лошадей и пустили их вскачь. Лошади
помчались, однако топота не было слышно: Курумила обернул копыта овечьей шкурой. Девушка была счастлива, чувствуя себя свободной и под покровительством преданного друга. Беглецы поскакали в сторону, противоположную от Вальдивии. Благоразумие требовало не ехать по той дороге, по которой скорей всего бросятся преследователи.
Ночь была черная, как смоль. Приклонившись к шее коней, понукая их движением руки и голосом, неслись беглецы к лесу, который чернел на горизонте. Бесчисленные извилины тропы, которой они придерживались, казалось, удаляли их от цели. Только бы достигнуть леса, — и они спасены! Вокруг было тихо. Лишь осенний ветерок шумел в придорожных деревьях и при каждом порыве осыпал всадников сухими листьями. Беглецы молча скакали все вперед и вперед, не оглядываясь. Взоры их были прикованы к лесу, который заметно приближался, но все еще был далеко. Вдруг раздалось громкое ржанье.
— Мы пропали! — воскликнул в отчаянии Курумила. — Нас преследуют!
— Что делать? что делать? — прошептала донья Розарио.
Курумила ничего не отвечал, он раздумывал. Лошади неслись по-прежнему.
— Постойте, — сказал ульмен, останавливая обеих лошадей.
Девушка повиновалась ему. Ей все это представлялось тяжелым и смутным сном. Индеец помог Розарио сойти с лошади и сказал:
— Верьте мне: все, что в силах человека, я сделаю, чтоб спасти вас.
— Я верю, — с чувством отвечала она, — и благодарю вас, мой друг. Пусть будет, что будет.
Курумила взял ее на руки и понес, как малого ребенка.
— Зачем вы несете меня? — спросила она.
— Чтобы не оставлять следов, — отвечал Курумила.
И он осторожно поставил ее на землю у подножия дерева, вокруг которого разросся кактус.
— В дереве дупло, моя сестра спрячется и не пошевелится до моего прихода.
— Вы бросите меня? — с испугом сказала она.
— Я проложу ложный след. Я скоро вернусь. Девушка медлила. Она боялась оставаться одна среди ночной мглы и не могла скрыть своего ужаса. Курумила понял ее мысли.
— Это единственное средство спасения, — печально сказал он. — Если моя сестра хочет, я останусь с нею. Но это большой риск, и, если она погибнет, в том не будет вины Курумилы.
Борьба укрепляет волю и заставляет сильнее пульсировать кровь. Донья Розарио не была одной из тех слабонервных девушек, которые встречаются в европейских городах, готовых упасть в обморок при виде паука или козявки. Она выросла на индейских границах, и пустыня была ей знакома. На охоте ей случалось попадать в положения, подобные нынешнему. У нее был довольно сильный характер; она понимала, что должна, сколько может, помогать этому человеку, столь ей преданному; иначе он будет лишен возможности спасти ее.
Она быстро решилась, поборола страх, который начал тихо овладевать ею, собралась с духом и отвечала твердым голосом:
— Я сделаю по желанию моего брата.
— Хорошо, — отвечал индеец, — пусть же моя сестра спрячется.
Он осторожно раздвинул руками кактусы и ползучие растения, скрывавшие дупло, и бедная девушка, вся дрожащая, приютилась в нем, как горный воробей в орлином гнезде. Как только донья Розарио уселась в дупле, предводитель привел кусты в прежнее положение и совершенно закрыл отверстие этим растительным покровом. Осмотрев еще раз, все ли в порядке, и убедившись, что самый опытный глаз ничего не заметит, Курумила воротился к лошадям, вскочил на свою, взял другую в повод и пустился во всю прыть. Он стал пересекать под прямым углом дорогу, по которой должна была приспеть погоня, и проскакал таким образом минут двадцать. Когда, по его мнению, он был довольно далеко от того места, где была спрятана донья Розарио, он спешился, с минуту послушал, снял с лошадиных копыт овечью шкуру, которой они были обернуты, и поскакал дальше.
Вскоре он услышал позади лошадиный топот, сначала отдаленный, но который становился все ближе и ближе и наконец стал отчетливо слышен. Курумила радостно усмехнулся; его хитрость удалась. Он еще сильнее погнал лошадей. Пришпорив своего коня острыми деревянными шпорами, он воткнул на всем скаку копье в землю и, ухватившись за него, быстро приподнялся на руках и плавно опустился на ноги, между тем обе лошади, предоставленные самим себе, продолжали нестись во всю мочь. Курумила как змей пополз в кусты, чтоб подползти к донье Розарио, надеясь, что погоня, обманутая ложными следами, только тогда узнает свою ошибку, когда будет уже поздно.
Ульмен ошибался. Антинагуэль разослал своих мозотонов по всем направлениям для поимки беглецов, но сам остался в тольдерии. Он был слишком опытный воин, чтобы попасться на явную уловку. Посланные им возвращались один за другим — они ничего не нашли. Последние привели двух коней.
Это были лошади, пущенные Курумилой.
Токи тотчас же приказал возобновить преследование и сам повел своих людей. На этот раз они не обманулись и направились в ту сторону, куда скрылись беглецы.
Между тем Курумила подполз к донье Розарио.
— Ну? — спросила та прерывающимся голосом.
— Через несколько минут нас схватят, — печально отвечал предводитель.
— Как? И нет никакой надежды?
— Никакой! Их пятьдесят человек, мы окружены со всех сторон.
— Чем я прогрешила пред Тобою, о Господи, что ты меня так жестоко наказываешь? — вскричала в отчаянии донья Розарио.
Курумила без движения лег на землю. Он снял оружие, которое носил на поясе, положил его около себя и со стоическим равнодушием индейца, знающего, что ему не миновать беды, спокойно ожидал, сложив руки на груди, когда придут враги, от которых, несмотря на все усилия, он не мог спасти бедную девушку. Уже слышался вдали топот лошадей, которые приближались все ближе и ближе. Еще четверть часа, и настанет развязка.
— Пусть моя сестра приготовится, — холодно сказал Курумила, — Антинагуэль близко.
Бедная девушка вздрогнула от этих слов. Курумила с сожалением поглядел на нее.
— Несчастный! — сказала она. — Зачем вы хотели спасти меня?
— Девушка с небесно-голубыми глазами друг моих бледнолицых братьев. Я отдам свою жизнь за нее.
Донья Розарио подошла к ульмену.
— Вам незачем умирать, предводитель, — сказала она своим мягким, звучным голосом, — я не хочу этого.
— Я не боюсь мучений. Моя сестра увидит, как умирает предводитель.
— Вы знаете, что индейцы редко убивают женщин, значит, моя жизнь вне опасности.
Курумила кивнул головой в знак подтверждения.
— А если вы останетесь со мною, вас убьют, — продолжала она.
— Да, — холодно отвечал он.
— Кто ж известит моих друзей о моей участи? Если вы умрете, то как они узнают, куда уведут меня враги? Как они освободят меня?
— Правда, тогда они не будут иметь возможности.
— Итак, вы должны остаться жить, предводитель, если не для себя, то для меня. Уходите же, слышите.
— Моя сестра желает этого?
— Я требую.
— Хорошо, — сказал индеец. — Я уйду. Пусть моя сестра не отчаивается. Мы скоро увидимся.
В эту минуту топот раздался с удвоенной силой — всадники были не больше чем в ста шагах. Курумила поднял свое оружие, заткнул его за пояс и, бросив одобрительный взгляд на донью Розарио, пополз в высокой траве и исчез. Девушка с минуту стояла в раздумье; затем смело подняла голову и, точно ободряя себя, прошептала:
— Что ж, пойдем!
И она вышла из кустов и стала на тропинке: Антинагуэль с своими мозотонами был не далее как в двадцати шагах.
— Я здесь, — твердо произнесла она. — Делайте со мною, что хотите.
Изумленные этой неожиданной храбростью, ее преследователи остолбенели. Этим смелая девушка спасла Курумилу.
Переправившись через реку, Курумила отдал лошадь сопровождавшему его пеону. Лошадь не только была бесполезна ему дальше, но могла выдать его своим топотом.
Индейцы славные наездники, но они, кроме того, неутомимые ходоки. Природа даровала им чрезвычайно сильные икры. Они в совершенстве владеют той равномерной и легкой походкой, которой под именем гимнастического шага ( pas gymnastique) обучают с недавнего времени европейских солдат.
Они с невероятной быстротой пробегают пространства, почти по прямой линии, как птица летит, которые вряд ли бы проскакали всадники во всю прыть. Для них ничего не значат бесчисленные трудности пути, никакое препятствие не задержит их. Это только им свойственное качество делает их особенно страшными для испано-американцев, которые никак не могут достигнуть подобной быстроты передвижения. Вследствие этого во время войны краснокожие появляются там, где их меньше всего ожидают, и почти всегда на значительных расстояниях от мест, где они, по-видимому, должны были бы находиться.
Курумила, тщательно изучив следы похитителей, тотчас же решил, по какому направлению они поехали, чтобы перерезать дорогу и подождать их в том месте, где ему будет легко проследить за ними, и попытаться освободить пленницу. Приняв такое решение, ульмен отправился. Он шел несколько часов не останавливаясь, вглядываясь в тьму и внимательно прислушиваясь к звукам пустыни. Эти звуки для белых мертвы, но для индейца, изучившего эту азбуку, каждый звук имеет свое особое значение, в котором он никогда не ошибется. Он разбирает их, сравнивает и часто при помощи их угадывает такие вещи, которые враги стараются скрыть всевозможными средствами. Как ни необъяснимо это с первого взгляда, дело в сущности ясное: нет звука без причины. Полет птиц, бег дикого зверя, шелест листьев, ветер струит в высокой траве, ветви кустарника затрещат, камень с громом упадет в бездну — все эти звуки сумеет различить индеец и объяснить их происхождение.
На знакомом ему месте Курумила растянулся на земле позади гранитного обломка, и его стало не видно за высокой травой и кустарником, росшим по краю дороги. Более часа пролежал он без малейшего движения. Если б кто-нибудь увидел его, то принял бы за труп. Чуткое ухо индейца, которое все время было настороже, наконец различило вдали глухой топот мулов и коней по звонкой и сухой каменистой почве. Шум приближался все ближе и ближе. Вскоре, на два полета копья от него, ульмен увидел человек двадцать всадников, медленно подвигавшихся во тьме. Похитители, надеясь на свое число и полагая себя вне всякой опасности, ехали в полной безопасности. Индеец тихо поднял голову, уперся на руки и жадно следил за ними. Он выжидал; они прошли, не заметив его.
На несколько шагов позади каравана ехал всадник, предоставив коню полную волю. Он дремал, голова его склонялась на грудь, руки едва держали поводья. Курумила задумал смелое дело. Приподнявшись, он напряг все свои силы и вскочил позади седла всадника. Прежде чем тот, испуганный внезапным нападением, успел вскрикнуть, Курумила зажал ему рот так, что лишил того возможности позвать кого-нибудь на помощь. В мгновение ока предводитель накинул на всадника аркан и сбросил его на землю. Затем Курумила соскочил с лошади, привязал ее к кусту и воротился к своему пленнику. Пленник с стоической и надменной храбростью, столь свойственной американским туземцам, увидя себя побежденным, не пробовал сопротивляться. Он смотрел с улыбкой презрения на своего врага и ждал его слова.
— Ба, — сказал Курумила, наклонясь к нему, — Жоан!
— Курумила! — отвечал тот.
— Гм, — проворчал Курумила про себя, — я желал бы, чтобы это был кто-либо другой. Что делал мой брат на этой дороге? — спросил он.
— Что за дело до этого моему брату? — отвечал индеец вопросом на вопрос.
— Нечего терять время, — возразил ульмен, вынимая нож. — Пусть мой брат отвечает!
Жоан затрепетал, дрожь пробежала по его членам, когда сверкнул длинный и острый нож.
— Пусть предводитель спрашивает, — сказал он изменившимся голосом.
— Куда ехал мой брат?
— В тольдерию Сан-Мигуэль.
— Хорошо. А зачем мой брат ехал туда?
— Чтоб отвезти великому токи женщину, которая нам досталась сегодня в набеге.
— Кто приказал похитить ее?
— Тот, к кому мы везли ее.
— Кто был начальник набега?
— Я.
— Хорошо. Где Антинагуэль ожидает пленницу?
— Я сказал уже ульмену. В тольдерии Сан-Мигуэль.
— В какой хижине?
— В последней, в той, что стоит поодаль от других.
— Хорошо. Пусть мой брат обменяется со мною шляпой и пончо.
Индеец немедленно повиновался. Когда обмен был сделан, Курумила продолжал:
— Я мог бы убить моего брата, мудрость даже требует этого, но жалость вошла в мое сердце. У Жоана есть жена и дети, он один из храбрых воинов своего племени. Если я подарю ему жизнь, будет ли он благодарен мне?
Пленник приготовился уже к смерти. Эти слова возвратили ему надежду. Он не был злым человеком по природе; ульмен знал, что на его слово можно положиться.
— Моя жизнь в руках моего отца, — отвечал Жоан, — если он дарует мне ее теперь, я останусь его должником и по малейшему его знаку убью себя.
— Ладно, — отвечал Курумила, затыкая нож за пояс. — Мой брат может встать. Слово предводителя честно.
Индеец встал и почтительно поцеловал руку предводителя, пощадившего его жизнь.
— Что прикажет мой отец? — сказал он.
— Мой брат сейчас же отправится в тольдерию, которую гинкаса называют Вальдивией. Он отыщет дона Тадео, Великого Орла белых, и расскажет все, что произошло между нами, прибавив, что я освобожу пленницу или умру. Если Великому Орлу потребуются услуги моего брата, он должен ему беспрекословно повиноваться. Прощай. Да укажет Пиллиан путь моему брату и пусть брат мой помнит, что я не захотел отнять у него жизни, которая принадлежит мне. — Жоан будет помнить, — отвечал индеец. По знаку Курумилы Жоан бросился в высокую траву, пополз, как змея, и исчез по направлению к Вальдивии. Предводитель, не медля ни минуты, вскочил на коня, пришпорил его и скоро присоединился к каравану похитителей, которые тихо подвигались вперед, не подозревая происшедшего. Курумила-то и шепнул Розарио, перенося ее в хижину: «Надейтесь и ободритесь!»
Мы видели, какое действие произвели эти слова на молодую девушку. После разговора с Антинагуэлем, происходившим тотчас после окончания военного совета, объявившего войну против белых, Курумила в качестве тюремщика вошел в комнату, где была донья Розарио, и, набросив ей на плечи свое пончо, чтоб ее не узнали, промолвил тихим голосом:
— Следуйте за мною. Идите смело, я попробую освободить вас.
Девушка медлила; она боялась какой-нибудь новой ловушки. Ульмен понял, что происходило в ее душе.
— Я Курумила, — быстро сказал он, — один из ульменов, преданных двум французам, друзьям дона Тадео.
Донья Розарио невольно затрепетала.
— Идите, — сказала она, — что бы ни случилось, я следую за вами.
Они вышли из хижины. Индейцы, которые виднелись там и сям, не обратили внимания на них. Они толковали о военном совете, о предстоящей войне и прочих делах. Беглецы шли молча минут десять. Скоро деревня скрылась во мраке. Курумила остановился. Две оседланные лошади стояли за кустом кактуса.
— Чувствует ли моя сестра довольно силы, чтобы скакать? — спросил он.
— Чтоб бежать от моих похитителей, — отвечала она прерывающимся голосом, — я в силах сделать все.
— Хорошо, — сказал Курумила, — моя сестра храбрая девушка. Ее Бог поможет ей!
— На него вся моя надежда, — прошептала она. Они сели на лошадей и пустили их вскачь. Лошади
помчались, однако топота не было слышно: Курумила обернул копыта овечьей шкурой. Девушка была счастлива, чувствуя себя свободной и под покровительством преданного друга. Беглецы поскакали в сторону, противоположную от Вальдивии. Благоразумие требовало не ехать по той дороге, по которой скорей всего бросятся преследователи.
Ночь была черная, как смоль. Приклонившись к шее коней, понукая их движением руки и голосом, неслись беглецы к лесу, который чернел на горизонте. Бесчисленные извилины тропы, которой они придерживались, казалось, удаляли их от цели. Только бы достигнуть леса, — и они спасены! Вокруг было тихо. Лишь осенний ветерок шумел в придорожных деревьях и при каждом порыве осыпал всадников сухими листьями. Беглецы молча скакали все вперед и вперед, не оглядываясь. Взоры их были прикованы к лесу, который заметно приближался, но все еще был далеко. Вдруг раздалось громкое ржанье.
— Мы пропали! — воскликнул в отчаянии Курумила. — Нас преследуют!
— Что делать? что делать? — прошептала донья Розарио.
Курумила ничего не отвечал, он раздумывал. Лошади неслись по-прежнему.
— Постойте, — сказал ульмен, останавливая обеих лошадей.
Девушка повиновалась ему. Ей все это представлялось тяжелым и смутным сном. Индеец помог Розарио сойти с лошади и сказал:
— Верьте мне: все, что в силах человека, я сделаю, чтоб спасти вас.
— Я верю, — с чувством отвечала она, — и благодарю вас, мой друг. Пусть будет, что будет.
Курумила взял ее на руки и понес, как малого ребенка.
— Зачем вы несете меня? — спросила она.
— Чтобы не оставлять следов, — отвечал Курумила.
И он осторожно поставил ее на землю у подножия дерева, вокруг которого разросся кактус.
— В дереве дупло, моя сестра спрячется и не пошевелится до моего прихода.
— Вы бросите меня? — с испугом сказала она.
— Я проложу ложный след. Я скоро вернусь. Девушка медлила. Она боялась оставаться одна среди ночной мглы и не могла скрыть своего ужаса. Курумила понял ее мысли.
— Это единственное средство спасения, — печально сказал он. — Если моя сестра хочет, я останусь с нею. Но это большой риск, и, если она погибнет, в том не будет вины Курумилы.
Борьба укрепляет волю и заставляет сильнее пульсировать кровь. Донья Розарио не была одной из тех слабонервных девушек, которые встречаются в европейских городах, готовых упасть в обморок при виде паука или козявки. Она выросла на индейских границах, и пустыня была ей знакома. На охоте ей случалось попадать в положения, подобные нынешнему. У нее был довольно сильный характер; она понимала, что должна, сколько может, помогать этому человеку, столь ей преданному; иначе он будет лишен возможности спасти ее.
Она быстро решилась, поборола страх, который начал тихо овладевать ею, собралась с духом и отвечала твердым голосом:
— Я сделаю по желанию моего брата.
— Хорошо, — отвечал индеец, — пусть же моя сестра спрячется.
Он осторожно раздвинул руками кактусы и ползучие растения, скрывавшие дупло, и бедная девушка, вся дрожащая, приютилась в нем, как горный воробей в орлином гнезде. Как только донья Розарио уселась в дупле, предводитель привел кусты в прежнее положение и совершенно закрыл отверстие этим растительным покровом. Осмотрев еще раз, все ли в порядке, и убедившись, что самый опытный глаз ничего не заметит, Курумила воротился к лошадям, вскочил на свою, взял другую в повод и пустился во всю прыть. Он стал пересекать под прямым углом дорогу, по которой должна была приспеть погоня, и проскакал таким образом минут двадцать. Когда, по его мнению, он был довольно далеко от того места, где была спрятана донья Розарио, он спешился, с минуту послушал, снял с лошадиных копыт овечью шкуру, которой они были обернуты, и поскакал дальше.
Вскоре он услышал позади лошадиный топот, сначала отдаленный, но который становился все ближе и ближе и наконец стал отчетливо слышен. Курумила радостно усмехнулся; его хитрость удалась. Он еще сильнее погнал лошадей. Пришпорив своего коня острыми деревянными шпорами, он воткнул на всем скаку копье в землю и, ухватившись за него, быстро приподнялся на руках и плавно опустился на ноги, между тем обе лошади, предоставленные самим себе, продолжали нестись во всю мочь. Курумила как змей пополз в кусты, чтоб подползти к донье Розарио, надеясь, что погоня, обманутая ложными следами, только тогда узнает свою ошибку, когда будет уже поздно.
Ульмен ошибался. Антинагуэль разослал своих мозотонов по всем направлениям для поимки беглецов, но сам остался в тольдерии. Он был слишком опытный воин, чтобы попасться на явную уловку. Посланные им возвращались один за другим — они ничего не нашли. Последние привели двух коней.
Это были лошади, пущенные Курумилой.
Токи тотчас же приказал возобновить преследование и сам повел своих людей. На этот раз они не обманулись и направились в ту сторону, куда скрылись беглецы.
Между тем Курумила подполз к донье Розарио.
— Ну? — спросила та прерывающимся голосом.
— Через несколько минут нас схватят, — печально отвечал предводитель.
— Как? И нет никакой надежды?
— Никакой! Их пятьдесят человек, мы окружены со всех сторон.
— Чем я прогрешила пред Тобою, о Господи, что ты меня так жестоко наказываешь? — вскричала в отчаянии донья Розарио.
Курумила без движения лег на землю. Он снял оружие, которое носил на поясе, положил его около себя и со стоическим равнодушием индейца, знающего, что ему не миновать беды, спокойно ожидал, сложив руки на груди, когда придут враги, от которых, несмотря на все усилия, он не мог спасти бедную девушку. Уже слышался вдали топот лошадей, которые приближались все ближе и ближе. Еще четверть часа, и настанет развязка.
— Пусть моя сестра приготовится, — холодно сказал Курумила, — Антинагуэль близко.
Бедная девушка вздрогнула от этих слов. Курумила с сожалением поглядел на нее.
— Несчастный! — сказала она. — Зачем вы хотели спасти меня?
— Девушка с небесно-голубыми глазами друг моих бледнолицых братьев. Я отдам свою жизнь за нее.
Донья Розарио подошла к ульмену.
— Вам незачем умирать, предводитель, — сказала она своим мягким, звучным голосом, — я не хочу этого.
— Я не боюсь мучений. Моя сестра увидит, как умирает предводитель.
— Вы знаете, что индейцы редко убивают женщин, значит, моя жизнь вне опасности.
Курумила кивнул головой в знак подтверждения.
— А если вы останетесь со мною, вас убьют, — продолжала она.
— Да, — холодно отвечал он.
— Кто ж известит моих друзей о моей участи? Если вы умрете, то как они узнают, куда уведут меня враги? Как они освободят меня?
— Правда, тогда они не будут иметь возможности.
— Итак, вы должны остаться жить, предводитель, если не для себя, то для меня. Уходите же, слышите.
— Моя сестра желает этого?
— Я требую.
— Хорошо, — сказал индеец. — Я уйду. Пусть моя сестра не отчаивается. Мы скоро увидимся.
В эту минуту топот раздался с удвоенной силой — всадники были не больше чем в ста шагах. Курумила поднял свое оружие, заткнул его за пояс и, бросив одобрительный взгляд на донью Розарио, пополз в высокой траве и исчез. Девушка с минуту стояла в раздумье; затем смело подняла голову и, точно ободряя себя, прошептала:
— Что ж, пойдем!
И она вышла из кустов и стала на тропинке: Антинагуэль с своими мозотонами был не далее как в двадцати шагах.
— Я здесь, — твердо произнесла она. — Делайте со мною, что хотите.
Изумленные этой неожиданной храбростью, ее преследователи остолбенели. Этим смелая девушка спасла Курумилу.
Седьмая глава. ПРИГОТОВЛЕНИЯ
После ухода Валентина и Трантоиль Ланека дон Грегорио приложил все заботы, чтоб помочь своему другу. Сильная природа, на минуту побежденная страшным, сверх человеческих сил, ударом, помогла дону Тадео скоро оправиться. Открыв глаза, он безнадежно поглядел вокруг, потом, вспомнив все, что случилось сегодня, в порыве горя закрыл лицо руками. Так прошло несколько минут. Дон Гфегорио, видя, что он больше не нужен, поспешил выйти, зная, что для его друга сейчас важнее всего спокойствие. Но дон Тадео не мог успокоиться, он понимал, что настало время действовать. Он встал, прошелся несколько раз по комнате и ударил в ладони. Дон Грегорио вошел. При его появлении дон Тадео стал снова, по-видимому, спокоен и холоден; следы горя исчезли на его лице, но оно было бледно, как мрамор.