Оба индейца стали взбираться на скалу, вершины которой уже достигли граф и дон Тадео. На вершине этой скалистой груды, имевшей около двадцати квадратных футов, на самом краю площадки было много камней, за которыми легко было укрыться. Оба белых были удивлены, увидав новоприбывшего, который был не кто иной, как Жоан. Но некогда было пускаться в объяснения, и все четверо поспешили устроить ограду из камней. Окончив эту работу, они стали отдыхать. Теперь их было четверо, решительных мужей, вооруженных ружьями и обеспеченных пулями и порохом. Съестных припасов также хватало. Словом, положение их было отличное. Они, по крайней мере, неделю могли держаться в случае осады против многочисленных врагов. Усевшись на камнях, они стали расспрашивать Жоана, тщательно следя за тем, что происходит в долине, где все было еще тихо и пусто, хотя крики и выстрелы продолжались. Не будем приводить всего рассказа Жоана, ибо читатели знают уже, как происходила битва. Начнем с того места, когда Жоан оставил поле сражения.
— Когда я увидел, — сказал он, — что пленнику удалось бежать, несмотря на все усилия чилийцев, я подумал, что вам, может быть, будет полезно узнать это я постарался пробраться между сражающимися, бросился в лес и пустился в поиски. Я уже отчаялся найти вас, как вдруг случай помог.
— Как? — вскричал изумленный дон Тадео. — Как? Ему удалось бежать? О, Боже, теперь все погибло!
Крики удвоились, раздалась оглушительная перестрелка, и толпа индейцев с воем выбежала из ущелья. Одни пустились куда глаза глядят, другие отбивались от врагов, еще невидимых. Курумила и его товарищи встали в засаде, держа ружья наготове. Число беглецов увеличивалось с каждым мгновением. Равнина, до того спокойная, оживилась. Одни неслись, как безумные, другие собирались в небольшие кучки и возвращались к месту сражения. Время от времени одни падали, чтобы никогда уж не встать, другие, раненные, падали, с невыразимыми усилиями снова подымались и продолжали бегство. Показалось несколько чилийских всадников. Они гнали арауканцев, но те еще кое-как держались. В нескольких десятках метров от чилийского отряда на вороной лошади несся, как стрела, всадник. Он все больше и больше убегал от солдат, которые наконец отказались от преследования и воротились в ущелье.
— Это он! Он! — задыхаясь, вскричал дон Тадео. — Это Бустаменте!
— Дуло моего ружья смотрит прямо на него, — холодно сказал граф, спуская курок.
Одновременно выстрелил Курумила, два выстрела раздались сразу. Лошадь вдруг споткнулась, встала на дыбы, начала бить передними ногами в воздухе, потом пошатнулась и грохнулась, увлекая в своем падении всадника.
— Убит? — с замиранием спросил дон Тадео.
— Еще бы! — отвечал Луи.
— Лишняя пуля не повредит, — рассудительно заметил Жоан и тоже выстрелил.
Индейцы, испуганные этим внезапным нападением, удвоили скорость и пустились, как стая испуганных ворон, не думая драться и заботясь только о жизни.
— Вниз! Скорее вниз! — вскричал граф, быстро вставая. — Воспользуемся страхом арауканцев и прикончим генерала, если он только ранен.
— Рано еще! — флегматично сказал Курумила, останавливая его. — Бой будет не равен. Пусть мой брат посмотрит.
В самом деле толпа индейцев показалась из ущелья. Но эти не бежали. Напротив, плотной массой отступали они, не как презренные трусы, но как воины, гордо оставляющие поле сражения, единственно потому, что не могут дольше держаться. Отступление поддерживал задний отряд, составленный из сотни отборных воинов. Два предводителя, верхом на горячих скакунах, скакали от одного отряда к другому, распоряжаясь отступлением. Неприятеля еще не было видно.
Вдруг раздался страшный свист выстрелов и показались чилийцы, стреляя почти в упор. Индейцы не дрогнули и бросились на них с копьями. Большая часть беглецов, рассеянных по равнине, примкнула к своим храбрым товарищам. Белые замешкались на несколько минут. Дон Тадео с товарищами увидел, что пора действовать. Со скалы раздался залп, и вершина ее покрылась облаком дыма. Оба индейские предводителя упали вместе с конями. Индейцы страшно вскрикнули и бросились с копьями вперед, чтоб защитить своих предводителей, которых чуть было не захватили чилийцы. С быстротою молнии выскочили Антинагуэль и Черный Олень (ибо это были они) из-под убитых коней, потрясая оружием и издавая военный клич. Оба были ранены. Чилийцы, выбив неприятеля из ущелья, укрылись под камни, среди кустов. Арауканцы продолжали отступать. Равнина, над которой царила скалистая башня, где засели наши друзья, была не больше мили длиною. Она вскоре суживалась, и отсюда начинался девственный лес, продолжаясь в горах. Арауканцы шли плотной массой, подбирая раненых. Они миновали равнину и скрылись в лесу. Остались только трупы людей и лошадей, подстреленных Луи и его товарищами. Генерал Бустаменте исчез — значит, он был только ранен. Стервятники с громким и пронзительным криком стали кружиться над опустевшей равниной.
— Ну, и нам пора в дорогу, — сказал, подымаясь, дон Тадео.
Курумила посмотрел на него с величайшим удивлением, но не сказал ни слова.
— Что вы так на меня смотрите, предводитель? — сказал дон Тадео. — Или вы не видите — долина пуста, арауканцы удалились. Мы можем безопасно продолжать путь.
— В самом деле, предводитель, — сказал граф, — чего мы медлим? Друзья ждут нас, нам нечего тут делать. Зачем нам сидеть тут?
Индеец указал рукою на лес.
— Там много невидимых глаз, — сказал он.
— Вы думаете, за нами следят? — спросил Луи.
— Да.
— Вы ошибаетесь, предводитель, — начал дон Тадео. — Они дрались отступая, чтоб обеспечить бегство Бустаменте, но теперь он с ними. Что ж им тут делать?
— Мой отец не знает, как воюют аукасы, — с великой гордостью отвечал Курумила. — Они никогда не оставляют врагов у себя в тылу, если есть возможность уничтожить их.
— Что ж это значит? — нетерпеливо спросил дон Тадео.
— То, что Антинагуэль ранен пулей, которая вылетела отсюда, и не уйдет, пока не отомстит.
— Этого быть не может. Наша скала неприступна. Или арауканцы орлы, что могут взлететь сюда?
— Воины рассудительны, — отвечал ульмен, — они подождут, пока у моих братьев выйдут съестные припасы и они вынуждены будут сдаться.
Дон Тадео был поражен разумностью этого объяснения и не знал, что ответить.
— Однако нам все-таки нельзя оставаться здесь, — сказал молодой граф. — Предводитель прав, и мы через несколько дней попадем в когти этих бесов.
— Да, — сказал Курумила.
— Ну, это не очень-то устраивает нас, — продолжал граф. — Храбрость и смелость сумеют выйти из самого скверного положения.
— Мой брат знает средство? — спросил ульмен.
— Может быть. Не знаю только, хорошо ли оно. Через два часа настанет ночь. Когда совсем стемнеет и индейцы лягут спать, мы потихоньку выберемся отсюда.
— Индейцы не спят, — холодно сказал Курумила.
— О, черт возьми! — с энергией вскричал Луи, и глаза его заблистали. — Если так, мы пробьемся через их трупы!
Если бы Валентин был в эту минуту со своим молочным братом, как был бы он счастлив, видя эту проснувшуюся в нем решимость.
— Мне кажется, — сказал дон Тадео, — этот план может и удасться. В полночь мы попробуем. Не удастся — мы сможем снова укрыться здесь.
— Хорошо, — отвечал Курумила, — я исполню желание моих братьев.
Жоан не принимал никакого участия в разговоре. Сидя на земле, опершись спиною о камень, он покуривал со всею невозмутимостью индейца. Арауканцы вообще таковы, когда минута действий прошла, они считают излишним утруждать свои умственные способности, пока снова не настанет в этом нужда. Они наслаждаются настоящим, нимало не заботясь о будущем, если только они не возглавляют какое-нибудь предприятие, успех или неуспех которого лежит на их ответственности. В таком случае они обыкновенно бодрствуют, все видят и ко всему готовы.
Со времени отъезда из Вальдивии всем четверым не удалось перекусить, и голод начал их мучить. Они решили воспользоваться временем, пока враги не нападают, чтобы утолить голод. Приготовления были невелики. Так как они не знали наверняка, известно ли их убежище индейцам, и так как выгоднее было оставить их на этот счет в неведении и даже заставить думать, что на скале никого уже нет, то огня не разводили. Обед, или ужин, состоял только из поджаренной муки (род толокна), разведенной водою. Кушанье неважное, но наши друзья нашли, что Оно удивительно вкусно. Мы сказали, что съестных припасов было у них довольно. В самом деле, если они будут скупы на еду, то хватит на две недели и больше. Но воды было всего шесть козьих мехов, не больше четырех с половиною ведер. Стало быть, им угрожала скорее жажда, чем голод.
Покончив с едой, они закурили сигары и, покуривая, поглядывали на равнину, с нетерпением ожидая, скоро ли стемнеет. Прошло более получаса, все было спокойно вокруг. Солнце быстро садилось, небо темнело, вершины дальних гор оделись густым туманом. Словом, ночь была недалеко. Вдруг стервятники, большой стаей собравшиеся пожирать трупы, шумно взлетели с громкими криками.
— Ого! — сказал граф. — Что там такое? Стервятники недаром подняли тревогу.
— Мы скоро увидим, прав ли предводитель и окружены ли мы индейцами, — отвечал дон Тадео.
— Мой брат увидит, — сказал ульмен с хитрой улыбкой.
Отряд из пятидесяти чилийских копейщиков крупной рысью выехал из ущелья. Достигнув долины, он забрал немного влево и поехал по дороге в Сант-Яго. Дон Тадео и граф напрасно старались разузнать, что это за люди. Было уже довольно темно.
— Это бледнолицые, — сказал Курумила, сразу разглядев всадников своими зоркими очами.
Всадники продолжали свой путь. Они ехали, казалось, совершенно не заботясь об опасности. Это было легко заметить, потому что ружья были закинуты за спину, длинные копья качались как попало, даже строй едва сохранялся. Это был отряд, сопровождавший дона Рамона Сандиаса. Они все более и более подвигались к кустам, росшим на опушке дремучего леса, в котором скоро бы скрылись. Вдруг страшный военный клич, повторенный эхом утесов, раздался вблизи, и туча арауканцев с яростью набросилась на них со всех сторон. Испанцы, застигнутые врасплох, не устояли, они бросились во все стороны. Индейцы неутомимо преследовали их и скоро всех перебили или захватили в плен. Только один бедняга поскакал к скале, где засели наши друзья, которые с ужасом и едва переводя дух смотрели на эту резню. На их глазах индеец, гнавшийся за несчастным беглецом, ударом копья пронзил его насквозь. И затем, словно по какому волшебству, индейцы и чилийцы исчезли в лесу. Равнина снова затихла и опустела.
— Ну, — сказал Курумила, обращаясь к дону Тадео, — что скажет теперь мой отец? Ушли ли индейцы?
— Вы правы, предводитель, нельзя не сознаться. Увы! — прибавил он со вздохом, походившим на рыдание. — Кто спасет мою несчастную дочь?
— Послушайте, предводитель, — сказал граф, — мы глупо сделали, что засели в этой западне, надо во что бы то ни стало выйти отсюда. Если б Валентин был здесь, он придумал бы, как спастись. Скажите мне, где он, я пойду и приведу его сюда.
— Это было бы отлично, — сказал дон Тадео, — но не вам, а мне следует исполнить это.
— Да, — сказал Курумила, — мои бледнолицые братья правы, необходимо, чтобы Трантоиль Ланек и мой златокудрый брат соединились с нами. Надо их отыскать, и их отыщет — Жоан.
— Я знаю гору, — сказал тот, вступая в разговор. — Бледнолицые не знают индейских хитростей, они слепы ночью, они заплутаются и попадут впросак. Жоан ползает, как змея, у него чутье охотничьей собаки, он найдет. Антинагуэль настоящий кролик, вор Черных Змей, Жоан убьет его.
Не говоря больше ни слова, индеец снял свое пончо, свернув, обвязался им, как поясом, и приготовился отправиться. Курумила отрезал ножом кусок кисти от своего пончо и подал Жоану, говоря:
— Мой сын отдаст это Трантоиль Ланеку, чтоб тот узнал, от кого он прислан, и расскажет ульмену, что здесь случилось.
— Хорошо, — сказал Жоан, укладывая кусок за пояс. — Где я найду ульмена?
— Он ждет нас в тольдерии Сан-Мигуэль.
— Жоан отправится, — с благородством сказал индеец. — Если он не сделает дела, значит, он убит.
Остальные горячо пожали ему руку. Индеец поклонился им и стал спускаться. При отблесках зари они увидели, как он достиг подножия горы, откуда он попрощался с ними движением руки и исчез в высокой траве. Едва он успел скрыться, как в том направлении раздался выстрел и почти вслед за ним другой. Оставшиеся вздрогнули.
— Он погиб, — с отчаянием сказал граф.
— Может быть, — колеблясь, отвечал Курумила. — Жоан разумный воин, но теперь мои братья ясно видят, что мы окружены со всех сторон.
— Правда, — сказал дон Тадео, опуская голову на руки.
Двенадцатая глава. ПЕРЕГОВОРЫ
— Когда я увидел, — сказал он, — что пленнику удалось бежать, несмотря на все усилия чилийцев, я подумал, что вам, может быть, будет полезно узнать это я постарался пробраться между сражающимися, бросился в лес и пустился в поиски. Я уже отчаялся найти вас, как вдруг случай помог.
— Как? — вскричал изумленный дон Тадео. — Как? Ему удалось бежать? О, Боже, теперь все погибло!
Крики удвоились, раздалась оглушительная перестрелка, и толпа индейцев с воем выбежала из ущелья. Одни пустились куда глаза глядят, другие отбивались от врагов, еще невидимых. Курумила и его товарищи встали в засаде, держа ружья наготове. Число беглецов увеличивалось с каждым мгновением. Равнина, до того спокойная, оживилась. Одни неслись, как безумные, другие собирались в небольшие кучки и возвращались к месту сражения. Время от времени одни падали, чтобы никогда уж не встать, другие, раненные, падали, с невыразимыми усилиями снова подымались и продолжали бегство. Показалось несколько чилийских всадников. Они гнали арауканцев, но те еще кое-как держались. В нескольких десятках метров от чилийского отряда на вороной лошади несся, как стрела, всадник. Он все больше и больше убегал от солдат, которые наконец отказались от преследования и воротились в ущелье.
— Это он! Он! — задыхаясь, вскричал дон Тадео. — Это Бустаменте!
— Дуло моего ружья смотрит прямо на него, — холодно сказал граф, спуская курок.
Одновременно выстрелил Курумила, два выстрела раздались сразу. Лошадь вдруг споткнулась, встала на дыбы, начала бить передними ногами в воздухе, потом пошатнулась и грохнулась, увлекая в своем падении всадника.
— Убит? — с замиранием спросил дон Тадео.
— Еще бы! — отвечал Луи.
— Лишняя пуля не повредит, — рассудительно заметил Жоан и тоже выстрелил.
Индейцы, испуганные этим внезапным нападением, удвоили скорость и пустились, как стая испуганных ворон, не думая драться и заботясь только о жизни.
— Вниз! Скорее вниз! — вскричал граф, быстро вставая. — Воспользуемся страхом арауканцев и прикончим генерала, если он только ранен.
— Рано еще! — флегматично сказал Курумила, останавливая его. — Бой будет не равен. Пусть мой брат посмотрит.
В самом деле толпа индейцев показалась из ущелья. Но эти не бежали. Напротив, плотной массой отступали они, не как презренные трусы, но как воины, гордо оставляющие поле сражения, единственно потому, что не могут дольше держаться. Отступление поддерживал задний отряд, составленный из сотни отборных воинов. Два предводителя, верхом на горячих скакунах, скакали от одного отряда к другому, распоряжаясь отступлением. Неприятеля еще не было видно.
Вдруг раздался страшный свист выстрелов и показались чилийцы, стреляя почти в упор. Индейцы не дрогнули и бросились на них с копьями. Большая часть беглецов, рассеянных по равнине, примкнула к своим храбрым товарищам. Белые замешкались на несколько минут. Дон Тадео с товарищами увидел, что пора действовать. Со скалы раздался залп, и вершина ее покрылась облаком дыма. Оба индейские предводителя упали вместе с конями. Индейцы страшно вскрикнули и бросились с копьями вперед, чтоб защитить своих предводителей, которых чуть было не захватили чилийцы. С быстротою молнии выскочили Антинагуэль и Черный Олень (ибо это были они) из-под убитых коней, потрясая оружием и издавая военный клич. Оба были ранены. Чилийцы, выбив неприятеля из ущелья, укрылись под камни, среди кустов. Арауканцы продолжали отступать. Равнина, над которой царила скалистая башня, где засели наши друзья, была не больше мили длиною. Она вскоре суживалась, и отсюда начинался девственный лес, продолжаясь в горах. Арауканцы шли плотной массой, подбирая раненых. Они миновали равнину и скрылись в лесу. Остались только трупы людей и лошадей, подстреленных Луи и его товарищами. Генерал Бустаменте исчез — значит, он был только ранен. Стервятники с громким и пронзительным криком стали кружиться над опустевшей равниной.
— Ну, и нам пора в дорогу, — сказал, подымаясь, дон Тадео.
Курумила посмотрел на него с величайшим удивлением, но не сказал ни слова.
— Что вы так на меня смотрите, предводитель? — сказал дон Тадео. — Или вы не видите — долина пуста, арауканцы удалились. Мы можем безопасно продолжать путь.
— В самом деле, предводитель, — сказал граф, — чего мы медлим? Друзья ждут нас, нам нечего тут делать. Зачем нам сидеть тут?
Индеец указал рукою на лес.
— Там много невидимых глаз, — сказал он.
— Вы думаете, за нами следят? — спросил Луи.
— Да.
— Вы ошибаетесь, предводитель, — начал дон Тадео. — Они дрались отступая, чтоб обеспечить бегство Бустаменте, но теперь он с ними. Что ж им тут делать?
— Мой отец не знает, как воюют аукасы, — с великой гордостью отвечал Курумила. — Они никогда не оставляют врагов у себя в тылу, если есть возможность уничтожить их.
— Что ж это значит? — нетерпеливо спросил дон Тадео.
— То, что Антинагуэль ранен пулей, которая вылетела отсюда, и не уйдет, пока не отомстит.
— Этого быть не может. Наша скала неприступна. Или арауканцы орлы, что могут взлететь сюда?
— Воины рассудительны, — отвечал ульмен, — они подождут, пока у моих братьев выйдут съестные припасы и они вынуждены будут сдаться.
Дон Тадео был поражен разумностью этого объяснения и не знал, что ответить.
— Однако нам все-таки нельзя оставаться здесь, — сказал молодой граф. — Предводитель прав, и мы через несколько дней попадем в когти этих бесов.
— Да, — сказал Курумила.
— Ну, это не очень-то устраивает нас, — продолжал граф. — Храбрость и смелость сумеют выйти из самого скверного положения.
— Мой брат знает средство? — спросил ульмен.
— Может быть. Не знаю только, хорошо ли оно. Через два часа настанет ночь. Когда совсем стемнеет и индейцы лягут спать, мы потихоньку выберемся отсюда.
— Индейцы не спят, — холодно сказал Курумила.
— О, черт возьми! — с энергией вскричал Луи, и глаза его заблистали. — Если так, мы пробьемся через их трупы!
Если бы Валентин был в эту минуту со своим молочным братом, как был бы он счастлив, видя эту проснувшуюся в нем решимость.
— Мне кажется, — сказал дон Тадео, — этот план может и удасться. В полночь мы попробуем. Не удастся — мы сможем снова укрыться здесь.
— Хорошо, — отвечал Курумила, — я исполню желание моих братьев.
Жоан не принимал никакого участия в разговоре. Сидя на земле, опершись спиною о камень, он покуривал со всею невозмутимостью индейца. Арауканцы вообще таковы, когда минута действий прошла, они считают излишним утруждать свои умственные способности, пока снова не настанет в этом нужда. Они наслаждаются настоящим, нимало не заботясь о будущем, если только они не возглавляют какое-нибудь предприятие, успех или неуспех которого лежит на их ответственности. В таком случае они обыкновенно бодрствуют, все видят и ко всему готовы.
Со времени отъезда из Вальдивии всем четверым не удалось перекусить, и голод начал их мучить. Они решили воспользоваться временем, пока враги не нападают, чтобы утолить голод. Приготовления были невелики. Так как они не знали наверняка, известно ли их убежище индейцам, и так как выгоднее было оставить их на этот счет в неведении и даже заставить думать, что на скале никого уже нет, то огня не разводили. Обед, или ужин, состоял только из поджаренной муки (род толокна), разведенной водою. Кушанье неважное, но наши друзья нашли, что Оно удивительно вкусно. Мы сказали, что съестных припасов было у них довольно. В самом деле, если они будут скупы на еду, то хватит на две недели и больше. Но воды было всего шесть козьих мехов, не больше четырех с половиною ведер. Стало быть, им угрожала скорее жажда, чем голод.
Покончив с едой, они закурили сигары и, покуривая, поглядывали на равнину, с нетерпением ожидая, скоро ли стемнеет. Прошло более получаса, все было спокойно вокруг. Солнце быстро садилось, небо темнело, вершины дальних гор оделись густым туманом. Словом, ночь была недалеко. Вдруг стервятники, большой стаей собравшиеся пожирать трупы, шумно взлетели с громкими криками.
— Ого! — сказал граф. — Что там такое? Стервятники недаром подняли тревогу.
— Мы скоро увидим, прав ли предводитель и окружены ли мы индейцами, — отвечал дон Тадео.
— Мой брат увидит, — сказал ульмен с хитрой улыбкой.
Отряд из пятидесяти чилийских копейщиков крупной рысью выехал из ущелья. Достигнув долины, он забрал немного влево и поехал по дороге в Сант-Яго. Дон Тадео и граф напрасно старались разузнать, что это за люди. Было уже довольно темно.
— Это бледнолицые, — сказал Курумила, сразу разглядев всадников своими зоркими очами.
Всадники продолжали свой путь. Они ехали, казалось, совершенно не заботясь об опасности. Это было легко заметить, потому что ружья были закинуты за спину, длинные копья качались как попало, даже строй едва сохранялся. Это был отряд, сопровождавший дона Рамона Сандиаса. Они все более и более подвигались к кустам, росшим на опушке дремучего леса, в котором скоро бы скрылись. Вдруг страшный военный клич, повторенный эхом утесов, раздался вблизи, и туча арауканцев с яростью набросилась на них со всех сторон. Испанцы, застигнутые врасплох, не устояли, они бросились во все стороны. Индейцы неутомимо преследовали их и скоро всех перебили или захватили в плен. Только один бедняга поскакал к скале, где засели наши друзья, которые с ужасом и едва переводя дух смотрели на эту резню. На их глазах индеец, гнавшийся за несчастным беглецом, ударом копья пронзил его насквозь. И затем, словно по какому волшебству, индейцы и чилийцы исчезли в лесу. Равнина снова затихла и опустела.
— Ну, — сказал Курумила, обращаясь к дону Тадео, — что скажет теперь мой отец? Ушли ли индейцы?
— Вы правы, предводитель, нельзя не сознаться. Увы! — прибавил он со вздохом, походившим на рыдание. — Кто спасет мою несчастную дочь?
— Послушайте, предводитель, — сказал граф, — мы глупо сделали, что засели в этой западне, надо во что бы то ни стало выйти отсюда. Если б Валентин был здесь, он придумал бы, как спастись. Скажите мне, где он, я пойду и приведу его сюда.
— Это было бы отлично, — сказал дон Тадео, — но не вам, а мне следует исполнить это.
— Да, — сказал Курумила, — мои бледнолицые братья правы, необходимо, чтобы Трантоиль Ланек и мой златокудрый брат соединились с нами. Надо их отыскать, и их отыщет — Жоан.
— Я знаю гору, — сказал тот, вступая в разговор. — Бледнолицые не знают индейских хитростей, они слепы ночью, они заплутаются и попадут впросак. Жоан ползает, как змея, у него чутье охотничьей собаки, он найдет. Антинагуэль настоящий кролик, вор Черных Змей, Жоан убьет его.
Не говоря больше ни слова, индеец снял свое пончо, свернув, обвязался им, как поясом, и приготовился отправиться. Курумила отрезал ножом кусок кисти от своего пончо и подал Жоану, говоря:
— Мой сын отдаст это Трантоиль Ланеку, чтоб тот узнал, от кого он прислан, и расскажет ульмену, что здесь случилось.
— Хорошо, — сказал Жоан, укладывая кусок за пояс. — Где я найду ульмена?
— Он ждет нас в тольдерии Сан-Мигуэль.
— Жоан отправится, — с благородством сказал индеец. — Если он не сделает дела, значит, он убит.
Остальные горячо пожали ему руку. Индеец поклонился им и стал спускаться. При отблесках зари они увидели, как он достиг подножия горы, откуда он попрощался с ними движением руки и исчез в высокой траве. Едва он успел скрыться, как в том направлении раздался выстрел и почти вслед за ним другой. Оставшиеся вздрогнули.
— Он погиб, — с отчаянием сказал граф.
— Может быть, — колеблясь, отвечал Курумила. — Жоан разумный воин, но теперь мои братья ясно видят, что мы окружены со всех сторон.
— Правда, — сказал дон Тадео, опуская голову на руки.
Двенадцатая глава. ПЕРЕГОВОРЫ
Темнота вскоре покрыла все. Была густая мгла. Тучи медленно тащились по небу и закрывали бледный месяц. Мертвое молчание воцарилось в природе. Только порой зарычит вдали дикий зверь, да ветер прошумит между деревьями. Напрасно наши три друга напрягали зрение; повсюду была непроглядная тьма. Изредка какой-то шум достигал площадки и еще более увеличивал их беспокойство. Чтоб избежать внезапного нападения, никто и не думал ложиться спать.
Дон Тадео еще днем заметил, что хотя скала, где они засели, и высока, но гора, у подошвы которой она возвышалась, еще выше. И если искусные стрелки взберутся на гору, то перестреляют их совершенно спокойно. Теперь он передал это замечание своим товарищам, и те нашли, что оно вполне справедливо. Со стороны долины они были хорошо защищены, взобраться отсюда на скалу было невозможно, и они могли из-за камней стрелять в нападающих. Но другое дело со стороны горы. Надо было укрепиться и тут. Они воспользовались тьмою и, наложив камни один на другой, устроили стену в восемь футов высотою. Далее, так как в этой земле весьма сильные росы, то при помощи копий Курумилы и Жоана, которое тот не взял с собою, они устроили род палатки из двух связанных пончо. Сюда они спрятали снаряжение и попоны. Таким образом, они не только были защищены с двух сторон от неприятеля, но еще устроили себе убежище от ночного холода и дневного зноя — весьма полезное, если им придется пробыть долго на скале. В палатке можно было также сохранять порох и съестные припасы, и им не повредит ни сырость, ни жара. Эти работы заняли большую часть ночи. Около трех часов, когда начало чуть-чуть светлеть и небо на востоке стало белесоватым — признак, что скоро солнце взойдет, Курумила подошел к своим товарищам, которые тщетно боролись со сном и усталостью.
— Пусть мои братья соснут часа два, — сказал он. — Курумила станет сторожить.
— Но вы, предводитель, — возразил дон Тадео, — вы также нуждаетесь в отдыхе.
— Курумила — предводитель, — отвечал ульмен, — когда он на тропе войны, он не спит.
Белые слишком хорошо знали своего друга, чтоб противиться его решению. В глубине души они были очень довольны, что смогут отдохнуть, а потому тотчас улеглись и заснули.
Когда Курумила удостоверился, что его товарищи крепко заснули, он потихоньку сполз со скалы и притаился у ее подножия. Мы уже говорили, что гора была покрыта густой и высокой травой. В некоторых местах посреди этой сожженной летним солнцем травы росли смолистые кустарники. Курумила пополз в гору и, достигнув одной такой купы кустов, спрятался в ней и стал прислушиваться. Все было тихо. Все спало или казалось, что спит, на равнине и на горе. Затем предводитель снял свое пончо, положил на землю, лег на него и завернулся. Потом вынул огниво и кремень из-за пояса и выбил огня. Ни одной искры не было видно во тьме, так плотно он завернулся в пончо. Добыв огня, он набрал в кустах сухих листьев, легко раздул огонь, затем быстро пополз назад и взобрался на скалу. Никто из бесчисленных часовых, вероятно стороживших наших друзей, не заметил, что делал предводитель. Его товарищи спали.
— Ну, — сказал он про себя с видимым удовольствием, — теперь нам нечего бояться, что стрелки взберутся на гору выше нашей скалы и станут стрелять в нас из-за кустов.
Он стал внимательно глядеть на то место, где зажег листья. Скоро красноватый отблеск прорезал тьму. Свет увеличивался все больше. И вот пламенный столб поднялся к небу, разбрасывая искры. Пламя быстро распространилось, и через несколько минут вся вершина горы была в огне. Раздался страшный крик, и при свете пожара видно было, как толпа индейцев бежала с тех мест, где стояла на страже; длинные тени их мелькали в дыму. Но не вся гора была покрыта кустами, а потому пожар не мог далеко распространиться. Тем не менее цель Курумилы была достигнута: кусты, за которыми могли скрыться стрелки, сгорели. При крике индейцев дон Тадео и Луи вскочили, думая, что начался приступ; они бросились к предводителю и увидели, что тот любуется пожаром, потирая руки и смеясь про себя.
— Кто это зажег кусты? — спросил дон Тадео.
— Я! — отвечал Курумила. — Поглядите, как улепетывают эти полуобгорелые разбойники.
Белые разделили радость предводителя.
— Дивное дело сделали вы, предводитель, — сказал граф. — Вы нас избавили от соседей, которые нельзя сказать, чтобы были нам по душе.
Скоро все кусты сгорели. Наши друзья поглядели на равнину. Они вскрикнули от удивления и досады. Солнце начало всходить, и на равнине ясно теперь был виден большой укрепленный стан индейцев, окруженный широким рвом и укрепленный по всем правилам арауканской фортификации. В середине этого стана возвышалось большое число палаток, устроенных из бычьих шкур, натянутых на вкопанные в землю шесты. Нашим друзьям предстояло выдержать правильную осаду. Хорошо, что Курумила сжег кусты.
— Гм, — заметил граф, — не знаю, как мы отсюда выберемся.
— Глядите, — дон Тадео указал рукой на индейский стан, — они, кажется, хотят вступить в переговоры.
— Да, — подтвердил Курумила, прицеливаясь, — не выстрелить ли?
— Постойте, предводитель, — поспешно вскричал дон Тадео, — узнаем сперва условия, может быть, можно будет принять их.
— Сомневаюсь, — отвечал граф, — но все-таки послушаем, что-то они скажут.
Курумила спокойно опустил ружье к ноге и оперся на него. Несколько человек вышли из стана, они были безоружны. Один из них вертел над головою флажком. Двое из них были одеты по-чилийски. Приблизясь почти к подножию естественной крепости, они остановились. Высота была значительная, так что голос еле-еле доходил до осажденных.
— Пусть один из вас сойдет, — кричал чей-то голос, в котором дон Тадео узнал голос генерала Бустаменте, — мы предложим вам условия!
Дон Тадео хотел отвечать, но граф быстро отстранил его.
— С ума вы сошли, любезный друг! — сказал он несколько резко. — Они не знают, кто здесь засел, да и ни к чему им это знать. Позвольте мне переговорить с ними.
И, встав на краю площадки, он закричал:
— Если кто-нибудь из нас сойдет вниз, то будет ли ему позволено воротиться к товарищам, если условия не будут приняты?
— Да, — отвечал генерал, — даю честное слово солдата, переговорщик вне опасности и может свободно возвратиться к товарищам.
Луи поглядел на дона Тадео.
— Ступайте, — сказал последний с благородством, — хотя он мой враг, но я сам положился бы на его слово.
Молодой человек снова обратился лицом к равнине и закричал:
— Я иду!
Сняв оружие, он ловко стал спрыгивать с уступа на уступ и через пять минут был лицом к лицу с неприятельскими предводителями. Их было, как мы уже заметили, четверо: Антинагуэль, Черный Олень, генерал Бустаменте и сенатор дон Рамон Сандиас. Один только сенатор не имел ран. Генерал и Антинагуэль были ранены в грудь и голову, у Черного Оленя правая рука висела на перевязи. Граф, подойдя к ним, вежливо поклонился и, сложив руки на груди, ждал, пока те заговорят.
— Кавалер, — сказал ему дон Панчо Бустаменте с принужденной улыбкой, — здесь на солнце жарко. Как видите, я ранен, не угодно ли вам пойти за мною в стан? Не бойтесь.
— Сеньор, — надменно отвечал француз, — я ничего не боюсь, это доказывает мой приход сюда. Я пойду за вами, куда вам будет угодно.
— Милости просим, — отвечал тот, поклонившись. Все пятеро направились к стану и вошли в него, переходя по очереди по доске, положенной через ров.
— Гм, — пробормотал француз про себя, — наружность этих молодцов не совсем приличная. Не попасть бы мне в западню.
Генерал, который смотрел в это время на него, кажется, отгадал его мысли. Он остановил француза, когда тот ступал на доску, и сказал:
— Сеньор, если вы боитесь, вы можете воротиться. Молодой человек вздрогнул. Ему стало стыдно своих недавних мыслей и досадно, что генерал отгадал их.
— Генерал, — отвечал он, — вы дали мне честное слово, и мне нечего бояться. Проходите, сделайте милость, или позвольте мне пройти вперед.
— Благодарю за доверие, — сказал генерал, протягивая руку французу. — Клянусь, если вы останетесь недовольны переговорами, то это будет не моя вина.
— Благодарю, сеньор, — отвечал Луи, пожимая ему руку.
Индейцы между тем спокойно ожидали окончания этого разговора. Затем все пятеро молча пошли по стану и через несколько минут достигли палатки большей, чем прочие, при входе в которую пучок длинных копий, украшенных красными знаками, был всажен в землю — знак, что это палатка предводителя. Они вошли. Внутри не было никакой мебели, несколько бычьих черепов заменяли стулья. Все уселись на этих не совсем удобных сиденьях. Наконец генерал, подумав немного, посмотрел на графа и сказал ему довольно резко:
— Ну-с, сеньор, на каких условиях вы согласны сдаться?
— Извините, сеньор, — отвечал молодой человек, — мы не согласны сдаваться ни на каких условиях. Вы, кажется, изволили забыть, что именно вы вызвали меня сюда и" хотели предложить некоторые условия. Не угодно ли вам будет изложить их?
За этими словами последовало молчание. Дон Панчо Бустаменте был сам слишком храбр, чтоб не уважать этого качества в другом. Гордый и уверенный вид молодого человека понравился ему, и он сказал ему с поклоном:
— Ваше замечание совершенно справедливо, сеньор?..
— Граф де Пребуа-Крансе, — отвечал француз также с поклоном.
В Америке, этой стране равенства, дворянства не существует, по крайней мере, по мнению людей, там никогда не бывавших. Титулы там совершенно не известны. Но вряд ли есть другая страна, где столь прельстительно это дворянство и эти титулы. На графа или маркиза, путешествующих по Америке, жители смотрят как на людей высшей касты, чем прочие смертные. И сказанное нами относится не только к Южной Америке, где по установившемуся закону всякий кастилец — дворянин, а потомки испанцев имеют право на дворянство. Нет, в Соединенных Штатах особенно сильно это влияние титулов. Бессмертный Фенимор Купер раньше нас заметил это. Он рассказывает, какой эффект произвел один из героев его рассказа, который, бежав в Англию во время революции, вернулся оттуда с титулом баронета. Эффект был невероятный, и Купер простодушно прибавляет, что янки гордились этим.
Генерал и сенатор почтительно посмотрели на молодого человека, и дон Панчо, после небольшого молчания, сказал:
— Прежде всего позвольте, граф, спросить вас, как случилось, что вы находитесь между теми, кого мы осаждаем?
— По очень простой причине, сеньор, — отвечал граф с легкой улыбкой. — Я путешествую с несколькими друзьями и довольно большим числом слуг. Вчера мы услышали шум битвы. Я, понятно, захотел узнать, что такое случилось. В это время довольно много испанских солдат взобрались на скалу, где я сам искал убежища, вовсе не желая попасть в руки победителей, если таковыми окажутся арауканцы, — народ, как я слышал, свирепый, без законов и религии. Что ж сказать еще? Битва, начавшись в ущелье, продолжалась на равнине. Солдаты, увидев врагов, не удержались и выстрелили в них. Это было неблагоразумно — убежище наше открыли.
Генерал и сенатор отлично понимали, насколько этот рассказ правдив, но в качестве светских людей не показали виду, что сомневаются. Антинагуэль и Черный Олень поверили рассказу графа — и немудрено: он говорил так спокойно и уверенно.
— Итак, граф, — спросил генерал, — вы начальник гарнизона?
— Да, сеньор?..
— Генерал дон Панчо Бустаменте.
— Ах, извините, генерал, я не знал, с кем имею честь говорить, — поспешно сказал граф с видимым изумлением, хотя прекрасно знал, кто перед ним.
Дон Панчо гордо улыбнулся.
— А велик ли ваш гарнизон? — продолжал он.
— Да, порядочный, — небрежно отвечал граф.
— Человек тридцать? — вкрадчиво спросил генерал.
— Да, около этого, — самоуверенно отвечал граф. Генерал встал.
— Как, граф, — вскричал он с притворным гневом, — и вы с тридцатью солдатами думаете защищаться против пятисот арауканских воинов?
— А почему же нет? — холодно отвечал молодой человек.
Он это сказал столь просто и твердо, что все присутствующие с удивлением поглядели на него.
— Но это безумие! — вскричал генерал.
— Или храбрость, — отвечал граф. — Бог мой! Я уверен, что все вы люди решительные и на моем месте поступили бы точно так же.
— Да, — сказал Антинагуэль, — мой брат мурух хорошо говорит. Он великий воин своего народа. Аукасы будут гордиться победой над ним.
Генерал нахмурил брови. Оборот разговора не понравился ему.
Дон Тадео еще днем заметил, что хотя скала, где они засели, и высока, но гора, у подошвы которой она возвышалась, еще выше. И если искусные стрелки взберутся на гору, то перестреляют их совершенно спокойно. Теперь он передал это замечание своим товарищам, и те нашли, что оно вполне справедливо. Со стороны долины они были хорошо защищены, взобраться отсюда на скалу было невозможно, и они могли из-за камней стрелять в нападающих. Но другое дело со стороны горы. Надо было укрепиться и тут. Они воспользовались тьмою и, наложив камни один на другой, устроили стену в восемь футов высотою. Далее, так как в этой земле весьма сильные росы, то при помощи копий Курумилы и Жоана, которое тот не взял с собою, они устроили род палатки из двух связанных пончо. Сюда они спрятали снаряжение и попоны. Таким образом, они не только были защищены с двух сторон от неприятеля, но еще устроили себе убежище от ночного холода и дневного зноя — весьма полезное, если им придется пробыть долго на скале. В палатке можно было также сохранять порох и съестные припасы, и им не повредит ни сырость, ни жара. Эти работы заняли большую часть ночи. Около трех часов, когда начало чуть-чуть светлеть и небо на востоке стало белесоватым — признак, что скоро солнце взойдет, Курумила подошел к своим товарищам, которые тщетно боролись со сном и усталостью.
— Пусть мои братья соснут часа два, — сказал он. — Курумила станет сторожить.
— Но вы, предводитель, — возразил дон Тадео, — вы также нуждаетесь в отдыхе.
— Курумила — предводитель, — отвечал ульмен, — когда он на тропе войны, он не спит.
Белые слишком хорошо знали своего друга, чтоб противиться его решению. В глубине души они были очень довольны, что смогут отдохнуть, а потому тотчас улеглись и заснули.
Когда Курумила удостоверился, что его товарищи крепко заснули, он потихоньку сполз со скалы и притаился у ее подножия. Мы уже говорили, что гора была покрыта густой и высокой травой. В некоторых местах посреди этой сожженной летним солнцем травы росли смолистые кустарники. Курумила пополз в гору и, достигнув одной такой купы кустов, спрятался в ней и стал прислушиваться. Все было тихо. Все спало или казалось, что спит, на равнине и на горе. Затем предводитель снял свое пончо, положил на землю, лег на него и завернулся. Потом вынул огниво и кремень из-за пояса и выбил огня. Ни одной искры не было видно во тьме, так плотно он завернулся в пончо. Добыв огня, он набрал в кустах сухих листьев, легко раздул огонь, затем быстро пополз назад и взобрался на скалу. Никто из бесчисленных часовых, вероятно стороживших наших друзей, не заметил, что делал предводитель. Его товарищи спали.
— Ну, — сказал он про себя с видимым удовольствием, — теперь нам нечего бояться, что стрелки взберутся на гору выше нашей скалы и станут стрелять в нас из-за кустов.
Он стал внимательно глядеть на то место, где зажег листья. Скоро красноватый отблеск прорезал тьму. Свет увеличивался все больше. И вот пламенный столб поднялся к небу, разбрасывая искры. Пламя быстро распространилось, и через несколько минут вся вершина горы была в огне. Раздался страшный крик, и при свете пожара видно было, как толпа индейцев бежала с тех мест, где стояла на страже; длинные тени их мелькали в дыму. Но не вся гора была покрыта кустами, а потому пожар не мог далеко распространиться. Тем не менее цель Курумилы была достигнута: кусты, за которыми могли скрыться стрелки, сгорели. При крике индейцев дон Тадео и Луи вскочили, думая, что начался приступ; они бросились к предводителю и увидели, что тот любуется пожаром, потирая руки и смеясь про себя.
— Кто это зажег кусты? — спросил дон Тадео.
— Я! — отвечал Курумила. — Поглядите, как улепетывают эти полуобгорелые разбойники.
Белые разделили радость предводителя.
— Дивное дело сделали вы, предводитель, — сказал граф. — Вы нас избавили от соседей, которые нельзя сказать, чтобы были нам по душе.
Скоро все кусты сгорели. Наши друзья поглядели на равнину. Они вскрикнули от удивления и досады. Солнце начало всходить, и на равнине ясно теперь был виден большой укрепленный стан индейцев, окруженный широким рвом и укрепленный по всем правилам арауканской фортификации. В середине этого стана возвышалось большое число палаток, устроенных из бычьих шкур, натянутых на вкопанные в землю шесты. Нашим друзьям предстояло выдержать правильную осаду. Хорошо, что Курумила сжег кусты.
— Гм, — заметил граф, — не знаю, как мы отсюда выберемся.
— Глядите, — дон Тадео указал рукой на индейский стан, — они, кажется, хотят вступить в переговоры.
— Да, — подтвердил Курумила, прицеливаясь, — не выстрелить ли?
— Постойте, предводитель, — поспешно вскричал дон Тадео, — узнаем сперва условия, может быть, можно будет принять их.
— Сомневаюсь, — отвечал граф, — но все-таки послушаем, что-то они скажут.
Курумила спокойно опустил ружье к ноге и оперся на него. Несколько человек вышли из стана, они были безоружны. Один из них вертел над головою флажком. Двое из них были одеты по-чилийски. Приблизясь почти к подножию естественной крепости, они остановились. Высота была значительная, так что голос еле-еле доходил до осажденных.
— Пусть один из вас сойдет, — кричал чей-то голос, в котором дон Тадео узнал голос генерала Бустаменте, — мы предложим вам условия!
Дон Тадео хотел отвечать, но граф быстро отстранил его.
— С ума вы сошли, любезный друг! — сказал он несколько резко. — Они не знают, кто здесь засел, да и ни к чему им это знать. Позвольте мне переговорить с ними.
И, встав на краю площадки, он закричал:
— Если кто-нибудь из нас сойдет вниз, то будет ли ему позволено воротиться к товарищам, если условия не будут приняты?
— Да, — отвечал генерал, — даю честное слово солдата, переговорщик вне опасности и может свободно возвратиться к товарищам.
Луи поглядел на дона Тадео.
— Ступайте, — сказал последний с благородством, — хотя он мой враг, но я сам положился бы на его слово.
Молодой человек снова обратился лицом к равнине и закричал:
— Я иду!
Сняв оружие, он ловко стал спрыгивать с уступа на уступ и через пять минут был лицом к лицу с неприятельскими предводителями. Их было, как мы уже заметили, четверо: Антинагуэль, Черный Олень, генерал Бустаменте и сенатор дон Рамон Сандиас. Один только сенатор не имел ран. Генерал и Антинагуэль были ранены в грудь и голову, у Черного Оленя правая рука висела на перевязи. Граф, подойдя к ним, вежливо поклонился и, сложив руки на груди, ждал, пока те заговорят.
— Кавалер, — сказал ему дон Панчо Бустаменте с принужденной улыбкой, — здесь на солнце жарко. Как видите, я ранен, не угодно ли вам пойти за мною в стан? Не бойтесь.
— Сеньор, — надменно отвечал француз, — я ничего не боюсь, это доказывает мой приход сюда. Я пойду за вами, куда вам будет угодно.
— Милости просим, — отвечал тот, поклонившись. Все пятеро направились к стану и вошли в него, переходя по очереди по доске, положенной через ров.
— Гм, — пробормотал француз про себя, — наружность этих молодцов не совсем приличная. Не попасть бы мне в западню.
Генерал, который смотрел в это время на него, кажется, отгадал его мысли. Он остановил француза, когда тот ступал на доску, и сказал:
— Сеньор, если вы боитесь, вы можете воротиться. Молодой человек вздрогнул. Ему стало стыдно своих недавних мыслей и досадно, что генерал отгадал их.
— Генерал, — отвечал он, — вы дали мне честное слово, и мне нечего бояться. Проходите, сделайте милость, или позвольте мне пройти вперед.
— Благодарю за доверие, — сказал генерал, протягивая руку французу. — Клянусь, если вы останетесь недовольны переговорами, то это будет не моя вина.
— Благодарю, сеньор, — отвечал Луи, пожимая ему руку.
Индейцы между тем спокойно ожидали окончания этого разговора. Затем все пятеро молча пошли по стану и через несколько минут достигли палатки большей, чем прочие, при входе в которую пучок длинных копий, украшенных красными знаками, был всажен в землю — знак, что это палатка предводителя. Они вошли. Внутри не было никакой мебели, несколько бычьих черепов заменяли стулья. Все уселись на этих не совсем удобных сиденьях. Наконец генерал, подумав немного, посмотрел на графа и сказал ему довольно резко:
— Ну-с, сеньор, на каких условиях вы согласны сдаться?
— Извините, сеньор, — отвечал молодой человек, — мы не согласны сдаваться ни на каких условиях. Вы, кажется, изволили забыть, что именно вы вызвали меня сюда и" хотели предложить некоторые условия. Не угодно ли вам будет изложить их?
За этими словами последовало молчание. Дон Панчо Бустаменте был сам слишком храбр, чтоб не уважать этого качества в другом. Гордый и уверенный вид молодого человека понравился ему, и он сказал ему с поклоном:
— Ваше замечание совершенно справедливо, сеньор?..
— Граф де Пребуа-Крансе, — отвечал француз также с поклоном.
В Америке, этой стране равенства, дворянства не существует, по крайней мере, по мнению людей, там никогда не бывавших. Титулы там совершенно не известны. Но вряд ли есть другая страна, где столь прельстительно это дворянство и эти титулы. На графа или маркиза, путешествующих по Америке, жители смотрят как на людей высшей касты, чем прочие смертные. И сказанное нами относится не только к Южной Америке, где по установившемуся закону всякий кастилец — дворянин, а потомки испанцев имеют право на дворянство. Нет, в Соединенных Штатах особенно сильно это влияние титулов. Бессмертный Фенимор Купер раньше нас заметил это. Он рассказывает, какой эффект произвел один из героев его рассказа, который, бежав в Англию во время революции, вернулся оттуда с титулом баронета. Эффект был невероятный, и Купер простодушно прибавляет, что янки гордились этим.
Генерал и сенатор почтительно посмотрели на молодого человека, и дон Панчо, после небольшого молчания, сказал:
— Прежде всего позвольте, граф, спросить вас, как случилось, что вы находитесь между теми, кого мы осаждаем?
— По очень простой причине, сеньор, — отвечал граф с легкой улыбкой. — Я путешествую с несколькими друзьями и довольно большим числом слуг. Вчера мы услышали шум битвы. Я, понятно, захотел узнать, что такое случилось. В это время довольно много испанских солдат взобрались на скалу, где я сам искал убежища, вовсе не желая попасть в руки победителей, если таковыми окажутся арауканцы, — народ, как я слышал, свирепый, без законов и религии. Что ж сказать еще? Битва, начавшись в ущелье, продолжалась на равнине. Солдаты, увидев врагов, не удержались и выстрелили в них. Это было неблагоразумно — убежище наше открыли.
Генерал и сенатор отлично понимали, насколько этот рассказ правдив, но в качестве светских людей не показали виду, что сомневаются. Антинагуэль и Черный Олень поверили рассказу графа — и немудрено: он говорил так спокойно и уверенно.
— Итак, граф, — спросил генерал, — вы начальник гарнизона?
— Да, сеньор?..
— Генерал дон Панчо Бустаменте.
— Ах, извините, генерал, я не знал, с кем имею честь говорить, — поспешно сказал граф с видимым изумлением, хотя прекрасно знал, кто перед ним.
Дон Панчо гордо улыбнулся.
— А велик ли ваш гарнизон? — продолжал он.
— Да, порядочный, — небрежно отвечал граф.
— Человек тридцать? — вкрадчиво спросил генерал.
— Да, около этого, — самоуверенно отвечал граф. Генерал встал.
— Как, граф, — вскричал он с притворным гневом, — и вы с тридцатью солдатами думаете защищаться против пятисот арауканских воинов?
— А почему же нет? — холодно отвечал молодой человек.
Он это сказал столь просто и твердо, что все присутствующие с удивлением поглядели на него.
— Но это безумие! — вскричал генерал.
— Или храбрость, — отвечал граф. — Бог мой! Я уверен, что все вы люди решительные и на моем месте поступили бы точно так же.
— Да, — сказал Антинагуэль, — мой брат мурух хорошо говорит. Он великий воин своего народа. Аукасы будут гордиться победой над ним.
Генерал нахмурил брови. Оборот разговора не понравился ему.