Страница:
У Альбера вдруг отчаянно заболела голова. Раскалываясь. Фелисьен посмотрел на него, затем на часы.
— Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы выехали? Девятнадцать часов. Давай ляжем и поспим.
Легли, где стояли. Альбер глянул на лицо друга, и сердце у него забилось сильно-сильно. У капитана на левом виске был шрам — в детстве приятель попал стрелой из лука. На левом виске — Альбер точно помнил. А теперь он был на правом!
Летчик открыл было рот, затем подумал, что лучше промолчать. И так слишком много чудес. Ну его к дьяволу!
Но капитан сам как-то странно смотрел на товарища.
— Слушай.
— Ну?
— Как будто бы у тебя этот карман на куртке был с левой стороны.
— И что?.. Он и есть с левой.
— Как? Ведь это же у тебя правая рука.
— Которая?.. Почему? Это у меня левая.
— Ну что ты!
— Естественно, левая. Тут у меня сердце — я его слышу… А вот у тебя…
— Что у меня?
— Ладно. Ничего. Давай спать, а то вообще тронемся.
Пока засыпали под палящим солнцем, накрыв головы куртками, пилот подумал, что он одно время не любил Счастливчика Карне. В школе космонавтов. Уж слишком гордо тот держался. За ужином скажешь: «Передать тебе сыру?» Он посмотрит: «Сыр?.. Вечером?» И кажешься себе олухом, не знающим очевидных вещей. Или спросишь; «Читал „Стамбульский экспресс“ Грэма Грина?» И опять: «Грина?.. Кто теперь читает Грина?» Но затем Альбер понял, что у Карне это было просто потому, что его считали выскочкой. Прорывшимся в космонавты из-за знаменитого отца. И он клин клином вышибал. После-то они сдружились… А вот теперь умирать вместе.
7
Проснулись через четыре часа, как привыкли за время полета. Оба были уже ослабевшими. Оставили на земле фотоаппарат, пошли и через час пришли к нему. Снова оставили и пришли через полчаса. Потом через пятнадцать минут — просто он исчезал сзади и появлялся впереди. Тогда подняли его, чтоб не мучить себя этой неразрешимостью. Было впечатление, что кто-то из них вывернулся наоборот. Во всяком случае, когда стояли друг против друга, получалось, что левая против левой. Но было непонятно, кто именно вывернулся.
Брели, поддерживая друг друга.
Только одинаковое белесое и синее было кругом. А танкетка и «Лютеция» совсем исчезли…
Грянул новый выстрел, Йен Абрахамс даже не услышал его.
Северное зимнее небо стояло над физиком, и он видел — не там, в черноте среди звезд, а просто так в сознании — какую-то странную сферу. Стеклянная прозрачная масса, вся пронизанная десятками, сотнями тоннелей с прозрачными стенками. В дальнем краю ее две точки медленно двигались, а рядом, за стенкой, была третья, неподвижная, побольше. Они все были в этой прозрачности, в этой массе, как соринки в янтаре. Не понимая, отчего это так, Йен чувствовал, что самое важное для него сейчас на его собственная судьба, а вот это — доберутся ли две маленькие точки до третьей.
Абрахамс следил за точками. Вот они хорошо свернули, вот им нужно сделать еще поворот… Вдруг стало тепло, мороз как бы потерял власть над ним. Физик ощущал, что никак не может повлиять на движение точек. Ему лишь хотелось, чтоб те две нашли третью.
Точки остановились, опять двинулись.
И в этот момент снега и небо вспыхнули, раскололись, виденье исчезло. Звук выстрела, оглушающе громкий, дошел до него, физику показалось, будто он летит вверх. Он уже не чувствовал своего тела, но поднимался стремительно, увидел на миг необъятную панораму расширяющейся вселенной, разбегающиеся галактики, светила, планеты вокруг нее, ниточки межзвездных трасс, по которым неслись корабли.
И понял, что это его последняя в жизни мысль.
— Заира Алиевна ждет вас.
Секретарь матери, очень модная в бразильской шерстяной кофточке, повела его к лифту, он едва успевал кивать знакомым. На шестом этаже было спокойнее. Мать в своем кабинете поднялась из-за стола, маленькая, но величественная. Значительно взглянула на него, взяла под руку.
— Выйдем в холл.
Они вошли в оранжерею, стали возле огромного, во всю стену, окна. Александр Воинов подумал, что нужно сказать матери о своих планах.
— Мама, Тут есть одна девушка. Я хотел бы, чтоб вы позна…
Заира Дзахова, подняв руку, прервала его:
— Подожди. — Ей не хотелось мельчить ситуацию разговором о каких-то девушках. Не так уж часто такое бывает, когда выдающийся ученый современности Заира Дзахова беседует со своим сыном — тоже выдающимся современным ученым. — Подожди. Ты знаешь, зачем здесь, внизу, собрались люди?
Он вдруг сообразил. О господи, проект «Ясновидение»! Тот, в котором он сам принимал участие. Так, значит, это сделано.
— Знаю. Насколько я понял…
— Да, ты правильно понял. Но я должна сказать тебе несколько слов. Ты будешь в первом десятке тех, кто войдет в камеру облучения. Ты должен знать, что еще…
Он с тоской подумал, что ему предстоит выслушать лекцию, где будут и кумекая сивилла, и островитяне Торресова пролива, и «свертки времени», и Эйнштейн, и всякое-всякое.
— …еще халдейская сивилла Сабба…
— Заира Алиевна! — кудрявая секретарь возникла рядом.
— Минутку! — мать энергично отмахнулась смуглой рукой.
— Заира Алиевна, вас к телефону. Париж. Это относительно февральского конгресса.
— А… Подожди меня здесь, Александр. Я сейчас.
Она вернулась через четверть часа.
— Так вот, еще вавилонские мудрецы…
— Заира Алиевна! — Секретарь опять была рядом.
— Да?
— Пришли из финского женского журнала. Насчет того интервью.
— А… Подожди меня две минуты.
Он подождал двадцать, затем вместо матери вышла секретарь.
— Александр Викторович, пройдите, пожалуйста, на облучение. Заира Алиевне вас потом встретит.
Он отправился в камеру и через полчаса вышел побледневший. Десятки образов толпились в сознании, но, оттесняя другие, упрямо выплывало злобное мужское лицо с маленькими глазками и рядом девичье.
Дзахова поднялась навстречу ему из кресла.
— Так вот, я хотела тебе сказать, мальчик мой, что давняя мечта человечества…
Он посмотрел на нее безумно.
— Мама? У тебя машина здесь?
— Здесь… Но мальчик мой…
— Дай мне сейчас же ключ. Это страшно важно. Извини. Не позже чем через сорок минут мне нужно быть в гостинице «Украина». Вопрос жизни и смерти для меня.
Она машинально вынула из кармана ключ, затем посмотрела ему вслед разочарованно. Поговорили. Вот так оно и получается всю жизнь: либо у нее нет времени, либо теперь у него. Она его, собственно, и видела-то очень мало за эти двадцать пять лет. С досадой подумалось: «А был ли мальчик?»
Александр выскочил из гостиничное лифта, как выстрелил себя. Схватил на столе у дежурной телефонную трубку.
— Мистер Брейген?.. Это Александр Воинов. Выйдите ко мне. Понимаю, что вы заняты, но я должен поговорить с вами сию минуту… Да-да, я здесь, на этаже…
Встревоженно бегающие глазки Брейгена как-то не вязались с могучей уверенной роскошью гостиничной обстановки. Как если б он попал сюда незаконно. Александр успел подумать, пока тот приближался, что и в самом деле взлет этого человека был случаен. Сидел себе где-то в Претории маленький жучок, шансер на азартных играх, и вдруг судьба сделала фигурой в сфере международного шпионажа.
— Добрый вечер, мистер Воинов. Может быть, мы пройдем ко мне в номер?
— Не надо. — Ужасно не хотелось идти в номер к этому. К счастью, в «Украине», построенной с размахом, всяких холлов было великое множество. Идемте!
Они поднялись по лестнице и оказались в просторном помещении, облицованном мрамором и яшмой, которое раньше неизвестно для чего предназначалось, а теперь было приспособлено дежурными для своих нужд.
Александр уже чувствовал, что сделает все быстро.
— Итак, слушайте, Брейген, Я знаю, чем вы занимались всего минуту назад и во что вы старались вовлечь мисс Фрону Мэссон. И про зажигалку тоже знаю. (Брови у Брейгена поднялись, челюсть отвисла, он набрал воздуха.) Молчите! И многое другое мне тоже известно. Короче говоря, вы сделаете так: сегодня же попросите, чтоб вам срочно оформили документы на выезд, и завтра уберетесь из нашей страны. Это во-первых. И начиная с этого мгновенья, во-вторых, никогда не будете пытаться увидеть Фрону. (Брейген опять набрал воздуха.) Молчите, ни слова!.. Дело в том, что у меня тоже дар. Пожалуй, посильнее вашего. Чтобы вы в этом убедились, проделаем сейчас такой опыт. Вы начнете мне возражать, а я буду говорить те же самые слова. Одновременно. То есть докажу, что вижу будущее и знаю заранее, что вы собираетесь произнести и сделать. А поскольку я спортсмен и у меня реакция лучше, мы будем говорить в унисон. Начинайте.
Брейген выпрямился негодующе.
— Послушайте, я…
Но это прозвучало, как дуэт. Потому что Александр сказал то же самое.
Брейген выпустил воздух, растерянно заглянул в глаза Воинову.
— Послушайте, если вы думаете…
И снова это был хор. Два голоса слились в один.
— Но подождите…
Унисон.
— Но одну минуту. Я…
Тоже хор.
На лице у Брейгена было отчаяние. Он машинально поправил галстук.
И Александр проделал то же самое. Одновременно, без сотой доли опоздания. Как если бы он был отраженьем.
— Одну минуту, я хочу вам сказать…
Голоса обоих начали и кончили в полном согласии. И снова тишина.
— Тогда я пойду и…
Оба сказали это сразу, оба пошагали к двери, оба попытались взяться за ручку и помешали друг другу.
Брейген закусил губу.
— Ладно!
Вдруг шагнул вперед и, подняв руки, попытался схватить Александра за горло. Но поскольку тот сделал совершенно то же самое, их руки просто столкнулись в воздухе.
Сиротливая стиральная доска была единственным свидетелем поединка.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, затем Брейген отступил.
— Послушайте, я все понял. Я согласен.
Опять это прозвучало в унисон.
— Ну, что же вы еще хотите?
Александр усмехнулся и отпустил, наконец, врага.
— Хорошо. Раз поняли, все в порядке. Значит, завтра вас уже на будет в Москве.
Брейген, вытирая платком лицо, вздохнул:
— Согласен.
— А теперь ступайте к себе в номер, позвоните мисс Фроне и попросите ее выйти в холл. Скажите, что…
Он не успел договорить, как оба услышали шорох и обернулись. Высокая бледная девушка стояла в дверях.
Фелисьен и Альберт все-таки нашли танкетку. До этого они уже собрались погибать. Брели шесть часов подряд, легли, отдохнули. Поднялись потом. Карне сказал так, без надежды:
— Пойдем назад. Впереди на этом курсе ничего нет.
И, повернувшись, увидели на горизонте пятнышко.
Вездеход так и был, как они его оставили. Пили воду, глядя друг на друга блестящими, сразу помолодевшими глазами. Ели. Даже беспощадная ровность кругом не казалась такой унылой.
Включили мотор, поехали назад, к «Лютеции». И опять началось жуткое. Проехали обратным курсом километров двести пятьдесят, а ракета как сквозь землю провалилась.
Остановили танкетку, Карне сказал:
— Да… До сих пор мы считали, что, выбираясь в космос, люди встретятся там с необычным в категориях обычного времени и пространства. Но оказывается, мы имеем дело с необычными феноменами самого пространства. Короче говоря, давай попробуем «лимон».
— «Лимон»? Зачем?
— Ну, так… Понимаешь, в этой пустыне ничего не меняется. Солнце неподвижно. Вот эту поверхность ничем не потревожить. Такое впечатление, будто тут нет времени. Но если хоть кусочек этого бетона оторвать или переместить, может быть, что-нибудь произойдет.
«Лимон» был атомной миной. Их вооружили несколькими на всякий случай.
— Положим прямо на землю и взорвем.
Они поставили завод тяжелой желтой мины на десять минут. Девять ехали; на десятой соскочили и укрылись за танкеткой.
— Ну, давай, милая, — сказал Альберт.
Секунды текли. Осталось пять, четыре, три, две…
А потом они не сразу поняли, что произошло. Раздался рев, пустыня и синее небо вдруг раздернулись, открывая что-то зеленое.
Двое почувствовали, что проваливаются. Упали, поднялись на ноги, огляделись.
Солнце откатилось к горизонту, стало большим, просвечивающим сквозь облака. Вездеход, накренившись, стоял над космонавтами на огромном камне. Кругом был лес, похожий на земной, но только ранний, с хвощами, сигилляриями, папоротниками. Квакали какие-то существа.
А километрах в двух высилась над зеленью громада «Лютеции».
Они подошли, перелезая через поваленные стволы, поднялись по лестнице. Было удивительно, что Ришпен не встречает их.
Астрофизик сидел в радиорубке. Помахал рукой.
— Видел вас сейчас, ребята. Как вы идете… Связь восстановилась. Но вот какая штука. Для Земли не было этих двух суток… Для них связь не прерывалась. Выходит, мы были как-то втиснуты в мгновенье.
Карне смотрел на Ришпена. Тот перехватил его взгляд.
— Я уже видел. У меня седая прядь. Черт знает что я пережил, пока вас не было. Договаривались же на три часа.
Альберт, отдуваясь, сказал:
— А ведь у нас топлива не хватит, чтоб взлететь. Истратились. Будем ждать теперь советской экспедиции.
Снаружи начинало смеркаться. Надвигался вечер на Венере.
8
Питер Брейген в нерешительности остановился. Вроде бы то, что нужно, и дом тот и вывеска та, «Сырье по ценам со скидкой» с подзаголовком «Союз помощи слаборазвитым странам».
Питер вздохнул с облегчением. Фу, наконец-то он снова в местах, где деловому человеку можно дышать не жабрами, а в полную силу легких! Где вас не хватают за ворот только потому, что видят насквозь. (От встречи с Воиновым у Питера остались самые тревожные ощущения.)
Питер похрустел в кармане бумажкой новенького банкнота и пустил любовный взгляд по ущелью авеню. Авеню? Да нет, пожалуй, стрита. То, что нужно! Бетон, стекло, сталь! Белоснежные экипажи, шорох шин. Прохожие в смокингах. И ни одного всевидящего среди них!
Наконец-то ты на верном пути, Питер! Как ты сразу не догадался, что твое место там, где нет других ясновидцев? Дернул же тебя черт ввязаться в этот частный шпионаж! Открывать свою лавочку по соседству с ярмаркой. Соваться в страну, где и без него ясновидящих полно! Нет, теперь он, Питер Брейген, будет вести себя осмотрительнее.
И как он только так подумал, из крохотной полуподвальной дверки, из-под лестницы парадного входа появились два молодых человека и четким строевым шагом направились к Брейгену. Разумеется, их серые костюмы были совершенно одинаковы, карманы, разумеется, оттопыривались, и поля шляп фирмы «Шейлок» были одинаково надвинуты на глаза.
«Чисто работают, черти!» — с восхищением подумал Питер.
Все было именно так, как в тех кинофильмах, просмотр которых отнял у Брейгена пятую, а то и четвертую часть жизни. И чеканка поступи молодцов в сером слилась с ударами сердца околдованного Питера. Он как бы перенесся из кресла зрительного зала в плоскость экрана, освоился в этой плоскости и жил жизнью, которую зритель считает более реальной, нежели его собственная.
Надо сказать, бетонная коробка, у основания которой Питер Брейген ждал разрешения своей судьбы, принадлежала организации, равно далекой как от нужд и чаяний слабых стран, так и от поставок какого-то бы ни было сырья со скидками или без оных. Да и о каком сырье для слаборазвитых стран может идти речь вообще, если страны эти привыкли получать продукт в готовом виде, сырье же спокон веков поставляли сами? Однако стилистическая небрежность текста вывески не привлекала внимания прохожих, глаз которых, как нам известно, давно перегрузился зрительным раздражением от действия габаритной, кричащей рекламы.
Устраивала вывеска и обитателей самого полунебоскреба, ибо их не волновал вопрос, что начертано на портале Центрального департамента разведки, а дом этот принадлежал именно этому департаменту.
Аромат таинственности, повеявший прямо с дверей офиса, пришелся Питеру Брейгену по вкусу. Ему всегда казалось, что самые острые и подлинные ощущения приносят именно те вещи или ситуации, которые люди предпочитают не называть своими именами. И, не называя своего имени, он зашагал прямо к маленькой дверце под парадным входом, предварительно придав лицу выражение легкой загадочности. Детективы сделали кругом-арш и последовали за ним так, будто церемониал встречи был заранее разработан и отрепетирован.
Через несколько секунд Питер взлетел в скоростном лифте на нужный этаж. Бесшумная кабина внесла его прямо в кабинет и тут же исчезла за сомкнувшейся стеной. Прямо перед Питером сидел человек средних лет, подтянутый, с внимательными глазами и доброй, хотя и твердой складкой рта.
— Полковник. — Он приподнялся с кресла со стандартным полупоклоном и тут же опустился обратно, быстро добавив: — Называйте меня просто полковником. Этого достаточно.
— Намек ясен, полковник, — свойски, как будто они были старыми приятелями, ответил Питер и поискал взглядом второе кресло. Кресла не обнаружилось, и тогда Питер гаркнул: — Брейген в вашем распоряжении!
Полковник поморщился и взглянул на Питера несколько иначе. Питер понял, что в чем-то просчитался, но не смутился от этого.
— Итак, вы решили передать свой дар в наше распоряжение. Это разумно, в нашем большом коллективном деле время одиночек, пусть даже способных, миновало. Одиночка обречен в условиях детерминированного отлова личности. Впрочем, за исключением случая, когда личность — сама по себе коллектив, когда в одном человеке совмещается как бы много людей. Но это уже совсем редкостный случай…
Последние слова полковник пробормотал под нос, обращаясь к самому себе. Остальное он произнес легко, играя интонациями голоса, как человек, привыкший излагать мысли перед аудиторией.
— Совершенно верно, полковник! — с жаром откликнулся Питер и тут же поведал о своих мытарствах, начавшихся в тот роковой день, когда на него накатило это. Удачи в казино казались ему теперь настоящим праздником в общей цепи событий. Коварство красавицы Фроны, поражение в стычке с Воиновым, позорное бегство восвояси, загадочный инцидент на границе — эти потрясения не могли компенсировать даже успех с ликвидацией конкурентов Абрахамса и Мэллори.
Полковник слушал признания молча, погрузившись в созерцание резного мундштука из слоновой кости.
— И вам не жалко земляков? — внезапно спросил он.
— А чего жалеть простофиль? — с подлинным недоумением ответил Питер. Особенно этого журналиста. Примчался с голыми кулаками, и вовремя нарвался на пулю. Вы же читали в газетах…
— Грубая работа! — резко оборвал полковник. Голос его стал неприятно скрипучим. Питер с удивлением взглянул на собеседника. Лицо полковника исказилось гримасой, но он тут же овладел собой.
— А где Виллиам Йориш, негр? — спросил полковник, снова становясь любезным.
— В прериях. А может, в джунглях, В общем а Африке, — потупясь, ответил Питер. Секундная перемена в полковнике неприятно поразила его.
— Понимаете, сейчас я предвижу несколько хуже нормы. Сказывается, видно, перемена климата, — промямлил Питер, чувствуя, что опять делает какие-то неверные шаги, и поспешно добавил: — Но это пройдет, уверяю вас, пройдет. Так уже бывало.
Полковник опять был самим собой, подтянутым и любезным, настоящий службист, однако в глазах его уже поселилась некая подозрительность.
— Расскажите-ка, Питер, лучше об этом инциденте на границе, дружелюбно сказал он, снова погружаясь в изучение хитроумной вязи мундштука — предмета странного в руках некурящего человека. (Полковник был некурящим.)
История, происшедшая с Питером на границе, действительно выглядела загадочно. До смерти запуганный разговором с Воиновым, деморализованный отказом неотразимой Фроны, Питер Брейген обратился в паническое бегство. Он понял, что, как только Воинов узнает о гибели Абрахамса, ему, Питеру Брейгену, организатору убийства, несдобровать в этой стране крепких, как их морозы, законов.
Трясущимися руками он упаковал самые необходимые вещи и сел в автомобиль и помчался к границе.
В таможенном пункте он в несколько минут покончил с необходимыми формальностями и рысцой затрусил в дорожный ресторан. Тут-то, в вестибюле ресторана, в его поле зрения и попал этот странный аппарат, по виду напоминающий дагерротип — ящик на треноге с черной занавеской позади.
«Моментальное фото — русский сувенир», — прочитал Брейген надпись над ящиком. Он мог поклясться, что еще полчаса назад этого ящика здесь не было. Редкие прохожие шли мимо аляповатого балаганчика, будто и не видели его. Но как только Брейген вошел в вестибюль, ему почудилось, что в аппарате что-то разбойничьи свистнуло, и ноги сами понесли Питера к балаганчику. Позади ящика стоял брюнет с холеными усиками и манил Питера пальцем.
— Сюда, дорогой, сюда! — с обольстительным акцентом темпераментно заманивал брюнет. — Жена рада будет, дети рады будут, получишься молодой, красивый.
Колдовская смутная сила подвела Питера вплотную к аппарату, неуловимым движением фокусника брюнет накинул ему на голову черную занавеску, в ящике что-то грохнуло, свистнуло и занавеска, порхнув, опять повисла на задней крышке ящика. В воздухе повис сильный запах конюшни.
— Почему боялся, бояться не надо! — воскликнул брюнет. — Приезжай в гости, шашлык кушать будем!
И тут же мановением руки выхватил из внутреннего кармана казакина, из-под газырей колоду отглянцованных стереотипов Брейгена. Количества отпечатков хватило бы осчастливить не одну жену и не одну когорту подрастающей детворы. Брейген запомнил еще одну деталь: фирменную надпись на аппарате — «Заир-2»…
— Если не ошибаюсь, способность предвидения пропала у вас именно после этого сувенира? — с язвительной радостью спросил полковник. Глаза его странно посветлели, а шея, тесно стянутая воротничком, начала багроветь.
— Ослабла, полковник, а не пропала, — с достоинством поправил Питер.
— А на аппарате значилось «Заир-два»? И фотографии он вынул из кармана, куда они были заранее положены? — Полковник привстал с кресла, шея его уже предельно налилась густой краской, лицо же побледнело от ярости. Питер взглянул на его шею и тут по-настоящему перепугался. Ему показалось, что сейчас полковник бросится на него с кулаками. Словно пелена спала с глаз Питера — он, наконец, понял, что случилось с ним, с Питером Брейгеном.
— Вас пропустили через нейтрализатор Заировой, болван вы этакий! звенящим шепотом процедил полковник, испепеляя Питера взглядом. — Дар не вернется к вам никогда, забудьте о нем, Питер Брейген. И хорошо, что не вернется. Будь вы поумнее, вы прикатили бы к нам сразу и получили, сколько вам надо. Миллиард, два миллиарда, больше? Вместо этого вы занялись грязной спекуляцией на бирже, расшатывали систему частного предпринимательства в стране, где эта система и без того на ладан дышит. Вы поубивали людей, которых господь наградил чудесным даром, людей более достойных, чем вы. Которые могли бы принести нам подлинную пользу. Вы убийца, Питер Брейген!
— Полковник, будьте сдержанней, — сказал кто-то приятным баритоном из-под стола.
— Пошли вы к черту, Спенсер! — огрызнулся полковник. — Русские открыли методы биологического предвидения. Это конец, Спенсер!
И, нашарив под столом кнопку, полковник выключил голос.
— А теперь… — Полковник стоял, Натянутый как струна, правая его рука повелительно указывала на стену. — Вон отсюда!
Стена бесшумно разошлась на две части. Неверными шагами Питер вошел в кабину — на сей раз она была простой клетью грузового подъемника. Стена сомкнулась, и Питера понесло вниз, в тартарары, на авеню или стрит, где белые экипажи, шорох шин, где так легко дышать деловому человеку.
— Спенсер, — сказал полковник, нажимая ногой кнопку под столом, — ищите Виллиама Йориша, негра басуто. Он в прериях. Или в джунглях. В общем — в Африке.
Сказав это, полковник расстегнул воротничок и рухнул в кресло.
— Фрона, — сказал Воинов, — я чувствую, что ваш дар все больше тяготит вас. Как бы мне хотелось, чтобы он навсегда остался с вами. Если бы не он, мы никогда бы не встретились. И я не смотрел бы сейчас на вас. А это так приятно…
— Ах, Александр, — ответила Фрона, — это так необычно для меня умственная деятельность. Всю жизнь я хотела только одного — быть красивой, плыть на взглядах людей. Вы не представляете, какое это наслаждение плыть на взглядах. Как в море, когда купаешься голой.
— Но вы же достаточно насладились этим, Фрона. И из моря нужно выходить, иначе утонешь. А теперь — новая волна наслаждения, совсем другого — интеллектуального. Уверяю вас, когда работаешь с уравнениями тоже как будто плывешь в волнах. Я открою вам новые океаны, Фрона!
Они сидели в одной из комнат сибирской лаборатории Заировой, маленькой уютной комнатке с камином, специально отведенной для неслужебных разговоров. На стенках не было ни грифельных досок, ни киноэкранов. За окном стелилось море сибирского снега, на третьем плане, у самой опушки леса бежали маленькие красные фигурки — лыжники прокладывали новую колею для бега, старую занесло вчерашним бураном.
— Александр, я верю вам, но и старого забыть не могу. Я входила в театр, и публика уже не смотрела не сцену. Все смотрели на меня. Гамлет мог сколько угодно надрываться на сцене — «Быть или не быть?». Ответ зависел от меня одной.
— Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы выехали? Девятнадцать часов. Давай ляжем и поспим.
Легли, где стояли. Альбер глянул на лицо друга, и сердце у него забилось сильно-сильно. У капитана на левом виске был шрам — в детстве приятель попал стрелой из лука. На левом виске — Альбер точно помнил. А теперь он был на правом!
Летчик открыл было рот, затем подумал, что лучше промолчать. И так слишком много чудес. Ну его к дьяволу!
Но капитан сам как-то странно смотрел на товарища.
— Слушай.
— Ну?
— Как будто бы у тебя этот карман на куртке был с левой стороны.
— И что?.. Он и есть с левой.
— Как? Ведь это же у тебя правая рука.
— Которая?.. Почему? Это у меня левая.
— Ну что ты!
— Естественно, левая. Тут у меня сердце — я его слышу… А вот у тебя…
— Что у меня?
— Ладно. Ничего. Давай спать, а то вообще тронемся.
Пока засыпали под палящим солнцем, накрыв головы куртками, пилот подумал, что он одно время не любил Счастливчика Карне. В школе космонавтов. Уж слишком гордо тот держался. За ужином скажешь: «Передать тебе сыру?» Он посмотрит: «Сыр?.. Вечером?» И кажешься себе олухом, не знающим очевидных вещей. Или спросишь; «Читал „Стамбульский экспресс“ Грэма Грина?» И опять: «Грина?.. Кто теперь читает Грина?» Но затем Альбер понял, что у Карне это было просто потому, что его считали выскочкой. Прорывшимся в космонавты из-за знаменитого отца. И он клин клином вышибал. После-то они сдружились… А вот теперь умирать вместе.
7
Север ГАНСОВСКИЙ
Проснулись через четыре часа, как привыкли за время полета. Оба были уже ослабевшими. Оставили на земле фотоаппарат, пошли и через час пришли к нему. Снова оставили и пришли через полчаса. Потом через пятнадцать минут — просто он исчезал сзади и появлялся впереди. Тогда подняли его, чтоб не мучить себя этой неразрешимостью. Было впечатление, что кто-то из них вывернулся наоборот. Во всяком случае, когда стояли друг против друга, получалось, что левая против левой. Но было непонятно, кто именно вывернулся.
Брели, поддерживая друг друга.
Только одинаковое белесое и синее было кругом. А танкетка и «Лютеция» совсем исчезли…
Грянул новый выстрел, Йен Абрахамс даже не услышал его.
Северное зимнее небо стояло над физиком, и он видел — не там, в черноте среди звезд, а просто так в сознании — какую-то странную сферу. Стеклянная прозрачная масса, вся пронизанная десятками, сотнями тоннелей с прозрачными стенками. В дальнем краю ее две точки медленно двигались, а рядом, за стенкой, была третья, неподвижная, побольше. Они все были в этой прозрачности, в этой массе, как соринки в янтаре. Не понимая, отчего это так, Йен чувствовал, что самое важное для него сейчас на его собственная судьба, а вот это — доберутся ли две маленькие точки до третьей.
Абрахамс следил за точками. Вот они хорошо свернули, вот им нужно сделать еще поворот… Вдруг стало тепло, мороз как бы потерял власть над ним. Физик ощущал, что никак не может повлиять на движение точек. Ему лишь хотелось, чтоб те две нашли третью.
Точки остановились, опять двинулись.
И в этот момент снега и небо вспыхнули, раскололись, виденье исчезло. Звук выстрела, оглушающе громкий, дошел до него, физику показалось, будто он летит вверх. Он уже не чувствовал своего тела, но поднимался стремительно, увидел на миг необъятную панораму расширяющейся вселенной, разбегающиеся галактики, светила, планеты вокруг нее, ниточки межзвездных трасс, по которым неслись корабли.
И понял, что это его последняя в жизни мысль.
— Заира Алиевна ждет вас.
Секретарь матери, очень модная в бразильской шерстяной кофточке, повела его к лифту, он едва успевал кивать знакомым. На шестом этаже было спокойнее. Мать в своем кабинете поднялась из-за стола, маленькая, но величественная. Значительно взглянула на него, взяла под руку.
— Выйдем в холл.
Они вошли в оранжерею, стали возле огромного, во всю стену, окна. Александр Воинов подумал, что нужно сказать матери о своих планах.
— Мама, Тут есть одна девушка. Я хотел бы, чтоб вы позна…
Заира Дзахова, подняв руку, прервала его:
— Подожди. — Ей не хотелось мельчить ситуацию разговором о каких-то девушках. Не так уж часто такое бывает, когда выдающийся ученый современности Заира Дзахова беседует со своим сыном — тоже выдающимся современным ученым. — Подожди. Ты знаешь, зачем здесь, внизу, собрались люди?
Он вдруг сообразил. О господи, проект «Ясновидение»! Тот, в котором он сам принимал участие. Так, значит, это сделано.
— Знаю. Насколько я понял…
— Да, ты правильно понял. Но я должна сказать тебе несколько слов. Ты будешь в первом десятке тех, кто войдет в камеру облучения. Ты должен знать, что еще…
Он с тоской подумал, что ему предстоит выслушать лекцию, где будут и кумекая сивилла, и островитяне Торресова пролива, и «свертки времени», и Эйнштейн, и всякое-всякое.
— …еще халдейская сивилла Сабба…
— Заира Алиевна! — кудрявая секретарь возникла рядом.
— Минутку! — мать энергично отмахнулась смуглой рукой.
— Заира Алиевна, вас к телефону. Париж. Это относительно февральского конгресса.
— А… Подожди меня здесь, Александр. Я сейчас.
Она вернулась через четверть часа.
— Так вот, еще вавилонские мудрецы…
— Заира Алиевна! — Секретарь опять была рядом.
— Да?
— Пришли из финского женского журнала. Насчет того интервью.
— А… Подожди меня две минуты.
Он подождал двадцать, затем вместо матери вышла секретарь.
— Александр Викторович, пройдите, пожалуйста, на облучение. Заира Алиевне вас потом встретит.
Он отправился в камеру и через полчаса вышел побледневший. Десятки образов толпились в сознании, но, оттесняя другие, упрямо выплывало злобное мужское лицо с маленькими глазками и рядом девичье.
Дзахова поднялась навстречу ему из кресла.
— Так вот, я хотела тебе сказать, мальчик мой, что давняя мечта человечества…
Он посмотрел на нее безумно.
— Мама? У тебя машина здесь?
— Здесь… Но мальчик мой…
— Дай мне сейчас же ключ. Это страшно важно. Извини. Не позже чем через сорок минут мне нужно быть в гостинице «Украина». Вопрос жизни и смерти для меня.
Она машинально вынула из кармана ключ, затем посмотрела ему вслед разочарованно. Поговорили. Вот так оно и получается всю жизнь: либо у нее нет времени, либо теперь у него. Она его, собственно, и видела-то очень мало за эти двадцать пять лет. С досадой подумалось: «А был ли мальчик?»
Александр выскочил из гостиничное лифта, как выстрелил себя. Схватил на столе у дежурной телефонную трубку.
— Мистер Брейген?.. Это Александр Воинов. Выйдите ко мне. Понимаю, что вы заняты, но я должен поговорить с вами сию минуту… Да-да, я здесь, на этаже…
Встревоженно бегающие глазки Брейгена как-то не вязались с могучей уверенной роскошью гостиничной обстановки. Как если б он попал сюда незаконно. Александр успел подумать, пока тот приближался, что и в самом деле взлет этого человека был случаен. Сидел себе где-то в Претории маленький жучок, шансер на азартных играх, и вдруг судьба сделала фигурой в сфере международного шпионажа.
— Добрый вечер, мистер Воинов. Может быть, мы пройдем ко мне в номер?
— Не надо. — Ужасно не хотелось идти в номер к этому. К счастью, в «Украине», построенной с размахом, всяких холлов было великое множество. Идемте!
Они поднялись по лестнице и оказались в просторном помещении, облицованном мрамором и яшмой, которое раньше неизвестно для чего предназначалось, а теперь было приспособлено дежурными для своих нужд.
Александр уже чувствовал, что сделает все быстро.
— Итак, слушайте, Брейген, Я знаю, чем вы занимались всего минуту назад и во что вы старались вовлечь мисс Фрону Мэссон. И про зажигалку тоже знаю. (Брови у Брейгена поднялись, челюсть отвисла, он набрал воздуха.) Молчите! И многое другое мне тоже известно. Короче говоря, вы сделаете так: сегодня же попросите, чтоб вам срочно оформили документы на выезд, и завтра уберетесь из нашей страны. Это во-первых. И начиная с этого мгновенья, во-вторых, никогда не будете пытаться увидеть Фрону. (Брейген опять набрал воздуха.) Молчите, ни слова!.. Дело в том, что у меня тоже дар. Пожалуй, посильнее вашего. Чтобы вы в этом убедились, проделаем сейчас такой опыт. Вы начнете мне возражать, а я буду говорить те же самые слова. Одновременно. То есть докажу, что вижу будущее и знаю заранее, что вы собираетесь произнести и сделать. А поскольку я спортсмен и у меня реакция лучше, мы будем говорить в унисон. Начинайте.
Брейген выпрямился негодующе.
— Послушайте, я…
Но это прозвучало, как дуэт. Потому что Александр сказал то же самое.
Брейген выпустил воздух, растерянно заглянул в глаза Воинову.
— Послушайте, если вы думаете…
И снова это был хор. Два голоса слились в один.
— Но подождите…
Унисон.
— Но одну минуту. Я…
Тоже хор.
На лице у Брейгена было отчаяние. Он машинально поправил галстук.
И Александр проделал то же самое. Одновременно, без сотой доли опоздания. Как если бы он был отраженьем.
— Одну минуту, я хочу вам сказать…
Голоса обоих начали и кончили в полном согласии. И снова тишина.
— Тогда я пойду и…
Оба сказали это сразу, оба пошагали к двери, оба попытались взяться за ручку и помешали друг другу.
Брейген закусил губу.
— Ладно!
Вдруг шагнул вперед и, подняв руки, попытался схватить Александра за горло. Но поскольку тот сделал совершенно то же самое, их руки просто столкнулись в воздухе.
Сиротливая стиральная доска была единственным свидетелем поединка.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, затем Брейген отступил.
— Послушайте, я все понял. Я согласен.
Опять это прозвучало в унисон.
— Ну, что же вы еще хотите?
Александр усмехнулся и отпустил, наконец, врага.
— Хорошо. Раз поняли, все в порядке. Значит, завтра вас уже на будет в Москве.
Брейген, вытирая платком лицо, вздохнул:
— Согласен.
— А теперь ступайте к себе в номер, позвоните мисс Фроне и попросите ее выйти в холл. Скажите, что…
Он не успел договорить, как оба услышали шорох и обернулись. Высокая бледная девушка стояла в дверях.
— Пойдем назад. Впереди на этом курсе ничего нет.
И, повернувшись, увидели на горизонте пятнышко.
Вездеход так и был, как они его оставили. Пили воду, глядя друг на друга блестящими, сразу помолодевшими глазами. Ели. Даже беспощадная ровность кругом не казалась такой унылой.
Включили мотор, поехали назад, к «Лютеции». И опять началось жуткое. Проехали обратным курсом километров двести пятьдесят, а ракета как сквозь землю провалилась.
Остановили танкетку, Карне сказал:
— Да… До сих пор мы считали, что, выбираясь в космос, люди встретятся там с необычным в категориях обычного времени и пространства. Но оказывается, мы имеем дело с необычными феноменами самого пространства. Короче говоря, давай попробуем «лимон».
— «Лимон»? Зачем?
— Ну, так… Понимаешь, в этой пустыне ничего не меняется. Солнце неподвижно. Вот эту поверхность ничем не потревожить. Такое впечатление, будто тут нет времени. Но если хоть кусочек этого бетона оторвать или переместить, может быть, что-нибудь произойдет.
«Лимон» был атомной миной. Их вооружили несколькими на всякий случай.
— Положим прямо на землю и взорвем.
Они поставили завод тяжелой желтой мины на десять минут. Девять ехали; на десятой соскочили и укрылись за танкеткой.
— Ну, давай, милая, — сказал Альберт.
Секунды текли. Осталось пять, четыре, три, две…
А потом они не сразу поняли, что произошло. Раздался рев, пустыня и синее небо вдруг раздернулись, открывая что-то зеленое.
Двое почувствовали, что проваливаются. Упали, поднялись на ноги, огляделись.
Солнце откатилось к горизонту, стало большим, просвечивающим сквозь облака. Вездеход, накренившись, стоял над космонавтами на огромном камне. Кругом был лес, похожий на земной, но только ранний, с хвощами, сигилляриями, папоротниками. Квакали какие-то существа.
А километрах в двух высилась над зеленью громада «Лютеции».
Они подошли, перелезая через поваленные стволы, поднялись по лестнице. Было удивительно, что Ришпен не встречает их.
Астрофизик сидел в радиорубке. Помахал рукой.
— Видел вас сейчас, ребята. Как вы идете… Связь восстановилась. Но вот какая штука. Для Земли не было этих двух суток… Для них связь не прерывалась. Выходит, мы были как-то втиснуты в мгновенье.
Карне смотрел на Ришпена. Тот перехватил его взгляд.
— Я уже видел. У меня седая прядь. Черт знает что я пережил, пока вас не было. Договаривались же на три часа.
Альберт, отдуваясь, сказал:
— А ведь у нас топлива не хватит, чтоб взлететь. Истратились. Будем ждать теперь советской экспедиции.
Снаружи начинало смеркаться. Надвигался вечер на Венере.
8
Владимир ГРИГОРЬЕВ
Питер Брейген в нерешительности остановился. Вроде бы то, что нужно, и дом тот и вывеска та, «Сырье по ценам со скидкой» с подзаголовком «Союз помощи слаборазвитым странам».
Питер вздохнул с облегчением. Фу, наконец-то он снова в местах, где деловому человеку можно дышать не жабрами, а в полную силу легких! Где вас не хватают за ворот только потому, что видят насквозь. (От встречи с Воиновым у Питера остались самые тревожные ощущения.)
Питер похрустел в кармане бумажкой новенького банкнота и пустил любовный взгляд по ущелью авеню. Авеню? Да нет, пожалуй, стрита. То, что нужно! Бетон, стекло, сталь! Белоснежные экипажи, шорох шин. Прохожие в смокингах. И ни одного всевидящего среди них!
Наконец-то ты на верном пути, Питер! Как ты сразу не догадался, что твое место там, где нет других ясновидцев? Дернул же тебя черт ввязаться в этот частный шпионаж! Открывать свою лавочку по соседству с ярмаркой. Соваться в страну, где и без него ясновидящих полно! Нет, теперь он, Питер Брейген, будет вести себя осмотрительнее.
И как он только так подумал, из крохотной полуподвальной дверки, из-под лестницы парадного входа появились два молодых человека и четким строевым шагом направились к Брейгену. Разумеется, их серые костюмы были совершенно одинаковы, карманы, разумеется, оттопыривались, и поля шляп фирмы «Шейлок» были одинаково надвинуты на глаза.
«Чисто работают, черти!» — с восхищением подумал Питер.
Все было именно так, как в тех кинофильмах, просмотр которых отнял у Брейгена пятую, а то и четвертую часть жизни. И чеканка поступи молодцов в сером слилась с ударами сердца околдованного Питера. Он как бы перенесся из кресла зрительного зала в плоскость экрана, освоился в этой плоскости и жил жизнью, которую зритель считает более реальной, нежели его собственная.
Надо сказать, бетонная коробка, у основания которой Питер Брейген ждал разрешения своей судьбы, принадлежала организации, равно далекой как от нужд и чаяний слабых стран, так и от поставок какого-то бы ни было сырья со скидками или без оных. Да и о каком сырье для слаборазвитых стран может идти речь вообще, если страны эти привыкли получать продукт в готовом виде, сырье же спокон веков поставляли сами? Однако стилистическая небрежность текста вывески не привлекала внимания прохожих, глаз которых, как нам известно, давно перегрузился зрительным раздражением от действия габаритной, кричащей рекламы.
Устраивала вывеска и обитателей самого полунебоскреба, ибо их не волновал вопрос, что начертано на портале Центрального департамента разведки, а дом этот принадлежал именно этому департаменту.
Аромат таинственности, повеявший прямо с дверей офиса, пришелся Питеру Брейгену по вкусу. Ему всегда казалось, что самые острые и подлинные ощущения приносят именно те вещи или ситуации, которые люди предпочитают не называть своими именами. И, не называя своего имени, он зашагал прямо к маленькой дверце под парадным входом, предварительно придав лицу выражение легкой загадочности. Детективы сделали кругом-арш и последовали за ним так, будто церемониал встречи был заранее разработан и отрепетирован.
Через несколько секунд Питер взлетел в скоростном лифте на нужный этаж. Бесшумная кабина внесла его прямо в кабинет и тут же исчезла за сомкнувшейся стеной. Прямо перед Питером сидел человек средних лет, подтянутый, с внимательными глазами и доброй, хотя и твердой складкой рта.
— Полковник. — Он приподнялся с кресла со стандартным полупоклоном и тут же опустился обратно, быстро добавив: — Называйте меня просто полковником. Этого достаточно.
— Намек ясен, полковник, — свойски, как будто они были старыми приятелями, ответил Питер и поискал взглядом второе кресло. Кресла не обнаружилось, и тогда Питер гаркнул: — Брейген в вашем распоряжении!
Полковник поморщился и взглянул на Питера несколько иначе. Питер понял, что в чем-то просчитался, но не смутился от этого.
— Итак, вы решили передать свой дар в наше распоряжение. Это разумно, в нашем большом коллективном деле время одиночек, пусть даже способных, миновало. Одиночка обречен в условиях детерминированного отлова личности. Впрочем, за исключением случая, когда личность — сама по себе коллектив, когда в одном человеке совмещается как бы много людей. Но это уже совсем редкостный случай…
Последние слова полковник пробормотал под нос, обращаясь к самому себе. Остальное он произнес легко, играя интонациями голоса, как человек, привыкший излагать мысли перед аудиторией.
— Совершенно верно, полковник! — с жаром откликнулся Питер и тут же поведал о своих мытарствах, начавшихся в тот роковой день, когда на него накатило это. Удачи в казино казались ему теперь настоящим праздником в общей цепи событий. Коварство красавицы Фроны, поражение в стычке с Воиновым, позорное бегство восвояси, загадочный инцидент на границе — эти потрясения не могли компенсировать даже успех с ликвидацией конкурентов Абрахамса и Мэллори.
Полковник слушал признания молча, погрузившись в созерцание резного мундштука из слоновой кости.
— И вам не жалко земляков? — внезапно спросил он.
— А чего жалеть простофиль? — с подлинным недоумением ответил Питер. Особенно этого журналиста. Примчался с голыми кулаками, и вовремя нарвался на пулю. Вы же читали в газетах…
— Грубая работа! — резко оборвал полковник. Голос его стал неприятно скрипучим. Питер с удивлением взглянул на собеседника. Лицо полковника исказилось гримасой, но он тут же овладел собой.
— А где Виллиам Йориш, негр? — спросил полковник, снова становясь любезным.
— В прериях. А может, в джунглях, В общем а Африке, — потупясь, ответил Питер. Секундная перемена в полковнике неприятно поразила его.
— Понимаете, сейчас я предвижу несколько хуже нормы. Сказывается, видно, перемена климата, — промямлил Питер, чувствуя, что опять делает какие-то неверные шаги, и поспешно добавил: — Но это пройдет, уверяю вас, пройдет. Так уже бывало.
Полковник опять был самим собой, подтянутым и любезным, настоящий службист, однако в глазах его уже поселилась некая подозрительность.
— Расскажите-ка, Питер, лучше об этом инциденте на границе, дружелюбно сказал он, снова погружаясь в изучение хитроумной вязи мундштука — предмета странного в руках некурящего человека. (Полковник был некурящим.)
История, происшедшая с Питером на границе, действительно выглядела загадочно. До смерти запуганный разговором с Воиновым, деморализованный отказом неотразимой Фроны, Питер Брейген обратился в паническое бегство. Он понял, что, как только Воинов узнает о гибели Абрахамса, ему, Питеру Брейгену, организатору убийства, несдобровать в этой стране крепких, как их морозы, законов.
Трясущимися руками он упаковал самые необходимые вещи и сел в автомобиль и помчался к границе.
В таможенном пункте он в несколько минут покончил с необходимыми формальностями и рысцой затрусил в дорожный ресторан. Тут-то, в вестибюле ресторана, в его поле зрения и попал этот странный аппарат, по виду напоминающий дагерротип — ящик на треноге с черной занавеской позади.
— Сюда, дорогой, сюда! — с обольстительным акцентом темпераментно заманивал брюнет. — Жена рада будет, дети рады будут, получишься молодой, красивый.
Колдовская смутная сила подвела Питера вплотную к аппарату, неуловимым движением фокусника брюнет накинул ему на голову черную занавеску, в ящике что-то грохнуло, свистнуло и занавеска, порхнув, опять повисла на задней крышке ящика. В воздухе повис сильный запах конюшни.
— Почему боялся, бояться не надо! — воскликнул брюнет. — Приезжай в гости, шашлык кушать будем!
И тут же мановением руки выхватил из внутреннего кармана казакина, из-под газырей колоду отглянцованных стереотипов Брейгена. Количества отпечатков хватило бы осчастливить не одну жену и не одну когорту подрастающей детворы. Брейген запомнил еще одну деталь: фирменную надпись на аппарате — «Заир-2»…
— Если не ошибаюсь, способность предвидения пропала у вас именно после этого сувенира? — с язвительной радостью спросил полковник. Глаза его странно посветлели, а шея, тесно стянутая воротничком, начала багроветь.
— Ослабла, полковник, а не пропала, — с достоинством поправил Питер.
— А на аппарате значилось «Заир-два»? И фотографии он вынул из кармана, куда они были заранее положены? — Полковник привстал с кресла, шея его уже предельно налилась густой краской, лицо же побледнело от ярости. Питер взглянул на его шею и тут по-настоящему перепугался. Ему показалось, что сейчас полковник бросится на него с кулаками. Словно пелена спала с глаз Питера — он, наконец, понял, что случилось с ним, с Питером Брейгеном.
— Вас пропустили через нейтрализатор Заировой, болван вы этакий! звенящим шепотом процедил полковник, испепеляя Питера взглядом. — Дар не вернется к вам никогда, забудьте о нем, Питер Брейген. И хорошо, что не вернется. Будь вы поумнее, вы прикатили бы к нам сразу и получили, сколько вам надо. Миллиард, два миллиарда, больше? Вместо этого вы занялись грязной спекуляцией на бирже, расшатывали систему частного предпринимательства в стране, где эта система и без того на ладан дышит. Вы поубивали людей, которых господь наградил чудесным даром, людей более достойных, чем вы. Которые могли бы принести нам подлинную пользу. Вы убийца, Питер Брейген!
— Полковник, будьте сдержанней, — сказал кто-то приятным баритоном из-под стола.
— Пошли вы к черту, Спенсер! — огрызнулся полковник. — Русские открыли методы биологического предвидения. Это конец, Спенсер!
И, нашарив под столом кнопку, полковник выключил голос.
— А теперь… — Полковник стоял, Натянутый как струна, правая его рука повелительно указывала на стену. — Вон отсюда!
Стена бесшумно разошлась на две части. Неверными шагами Питер вошел в кабину — на сей раз она была простой клетью грузового подъемника. Стена сомкнулась, и Питера понесло вниз, в тартарары, на авеню или стрит, где белые экипажи, шорох шин, где так легко дышать деловому человеку.
— Спенсер, — сказал полковник, нажимая ногой кнопку под столом, — ищите Виллиама Йориша, негра басуто. Он в прериях. Или в джунглях. В общем — в Африке.
Сказав это, полковник расстегнул воротничок и рухнул в кресло.
— Фрона, — сказал Воинов, — я чувствую, что ваш дар все больше тяготит вас. Как бы мне хотелось, чтобы он навсегда остался с вами. Если бы не он, мы никогда бы не встретились. И я не смотрел бы сейчас на вас. А это так приятно…
— Ах, Александр, — ответила Фрона, — это так необычно для меня умственная деятельность. Всю жизнь я хотела только одного — быть красивой, плыть на взглядах людей. Вы не представляете, какое это наслаждение плыть на взглядах. Как в море, когда купаешься голой.
— Но вы же достаточно насладились этим, Фрона. И из моря нужно выходить, иначе утонешь. А теперь — новая волна наслаждения, совсем другого — интеллектуального. Уверяю вас, когда работаешь с уравнениями тоже как будто плывешь в волнах. Я открою вам новые океаны, Фрона!
Они сидели в одной из комнат сибирской лаборатории Заировой, маленькой уютной комнатке с камином, специально отведенной для неслужебных разговоров. На стенках не было ни грифельных досок, ни киноэкранов. За окном стелилось море сибирского снега, на третьем плане, у самой опушки леса бежали маленькие красные фигурки — лыжники прокладывали новую колею для бега, старую занесло вчерашним бураном.
— Александр, я верю вам, но и старого забыть не могу. Я входила в театр, и публика уже не смотрела не сцену. Все смотрели на меня. Гамлет мог сколько угодно надрываться на сцене — «Быть или не быть?». Ответ зависел от меня одной.