Емец Дмитрий. Вселенский неудачник (Гений нелепости)

   - Не вздумайте совершить какую-нибудь глупость! Предупреждаю, меня будут искать! - взвизгнула девушка.
   - Не беспокойтесь, вам ровным счетом ничего не угрожает! А теперь посторонитесь, мне нужно как следует размахнуться!
   Девушка торопливо посторонилась, а я подлетел к своему иллюминатору и стал колотить по нему гаечным ключом. Иллюминатор, как я только что сообразил, место куда более уязвимое, чем люк, особенно на ракетах старых конструкций, где они ещё не бронировались. После пятого или шестого удара иллюминатор треснул, а после десятого удара от него откололся порядочный кусок. Вдохновленный успехом, я замахал ключом вдвое быстрее, стараясь одновременно удержаться за обшивку, ибо силой отталкивания меня норовило отнести в сторону. Кислород уже кончался, поэтому приходилось спешить. Неудивительно, что про девушку я почти забыл и вспомнил лишь тогда, когда услышал ее голос:
   - Вы сошли с ума: увечите собственный звездолёт! Если вы себя ещё хоть сколько-нибудь контролируете, мой вам совет - обратитесь к психиатру!
   Оглянувшись, я увидел, как захлопнулся люк в ее ракете и с низким вибрирующим подрагиванием взвыли двигатели - стремясь выразить мне свое "фи!", малышка явно перегазовывала. Мгновение спустя красный звездолет "Феррари" исчез. Я вздохнул: примерно так заканчивались все мои встречи с девушками...
   Размышляя о том, что и в космосе мне продолжает катастрофически не везти, я высадил иллюминатор и кое-как, едва не ободрав себе бока, протиснулся в ракету. Теперь уже Мозг был в моих руках и, понимая это, он испуганно притих.
   Заткнув разбитый иллюминатор подушкой, я поставил поверх нее герметизирующую заплатку из ремкомплекта. После этого, убедившись, что воздушный нанос восстановил давление внутри ракеты, снял скафандр и повесив его на плечики, убрал в шкаф. Я делал всё нарочито медленно, зная, что Мозг в ужасе наблюдает за мной.
   Затем я взял из набора инструментов молоток и, похлопывая им по ладони, подошел к Мозгу. Его процессор взволнованно дрожал, ожидая расправы.
   - Хочешь жить? - спросил я у него. - Если хочешь, повторяй за мной: "Я муха, сидящая на навозной куче, я ничтожество, я склизкий червяк..."
   ВОСПОМИНАНИЕ ТРЕТЬЕ
   Кое-как на своем подлатанном звездолете я дотянул до Мавририи, где в мастерской мне вставили новый иллюминатор, а заодно изготовили небольшой переносной пульт, который позволял в случае необходимости отключать Мозг и брать управление "Блином" на себя. Правда, механики долго не могли понять, зачем мне нужен такой пульт, но я прикинулся чудаком и в конце концов получил желаемое.
   Мавририанские пирамиды, ради которых я провел в космосе целый месяц, по правде сказать, разочаровали. Торчат в пустыне три каменных истукана, сложенные из потрескавшихся огромных камней, а рядом толпятся легионы туристов. Впрочем, как потом выяснилось, туристов среди них было всего человек пятьдесят, остальные же оказались ищущими заработка экскурсоводами, болтливыми и назойливыми. Однако моей персоной ни один из них не заинтересовался: то ли меня самого принимали за экскурсовода, то ли на моей физиономии было написано, что у меня нет ни гроша.
   Поглазев с полчаса на пирамиды, я отправился в космопорт и покинул Мавририю. Намерение посетить Новую Амазонию и ее очаровательных обитательниц я, по зрелом размышлении, отложил. Печальный опыт с представительницами прекрасного пола у меня уже был и расширять его не хотелось. Время показало, что я оказался прав. Но это - тема очередного рассказа... Теперь же мне хотелось наведаться в созвездие Дракона, где, как я почерпнул из справочника, в системе звезды Альфа есть "интереснейший мир Ханжония, в котором материальная культура и государственное мироустройство приобрели самые неожиданные и яркие формы, способствующие раскрепощению и наиболее полной реализации личности" (цитата из справочника).
   О том, в чем именно заключались эти неожиданные и яркие формы, в справочнике не было ни слова. Клянусь, что знай я всё заранее, никогда не сунулся бы на Ханжонию и даже обогнул бы этот мир за несколько триллионов километров. А вы, уважаемые, если когда-нибудь встретите составителя этого каталога - что маловероятно, так как со дня его выхода прошло уже шестьдесят пять лет - оттузите его за меня от души, не обращая внимания на седины и почтенный возраст. Поверьте, он этого заслуживает!
   Неприятности обрушились на меня ещё на пути к Альфа-Дракона. Я обнаружил, что мне подсунули негодный молекуляризатор. Первый месяц путешествия я вообще не включал его: было достаточно многочисленных свертков и пакетов с провизией, которые собрали мне в дорогу заботливые родители, стремящиеся, очевидно, заглушить терзания своей совести, вызванные тем, что они произвели меня на свет. Когда же, наконец, с домашней пищей было покончено, я включил молекуляризатор, засыпал в него, как было сказано в инструкции, сто граммов пыли, вылил три стакана воды и набрал на дисплее: "Куропатка жареная с белыми грибами под винным соусом."
   Вооружившись вилкой и ножом, я уселся перед молекуляризатором и заблаговременно приготовился к дегустации. когда я представлял, как прожаренное крылышко куропатки будет похрустывать у меня на зубах, мой желудок сжимался от гурманского предвкушения. И тут, на две секунды позже указанного срока, дверца молекуляризатора открылась, и из нее выехала тарелка с манной кашей. При ее виде у меня на коже сразу стала появляться красная сыпь, а глаза зачесались - манную кашу я ненавижу с детства.
   Вначале я решил, что неправильно задал молекуляризатору команду. Я набрал куропатку на дисплее во второй раз и для верности дважды нажал клавишу подтверждения, но в результате опять получил манную кашу. Тогда, предположив, что вследствие ошибки программирования куропатка с белыми грибами не входит в число известных молекуляризатору блюд, я стал последовательно требовать тефтели с гречневой кашей, плов, курицу с рисом, уху и отбивные котлеты с жареной картошкой. Но что бы я не выбрал, эта дурацкая машинка вновь и вновь потчевала меня манной кашей. Лишь когда на столе выстроились в ряд по меньшей мере двадцать одинаковых тарелок, я понял, что мой молекуляризатор больше ни на что не способен. Он не умел приготовить даже гречневой и овсяной каши, которые я под конец, окончательно разочаровавшись, стал у него требовать.
   Делать нечего, пришлось смириться. К тому времени я отмахал от Земли уже слишком много парсеков, чтобы возвращаться и устраивать в магазине скандал. Два дня я голодал, а потом, зажав нос прищепкой, кое-как проглотил тарелку этого варева. Вопреки ожиданиям, манная каша не показалась мне такой уж противной. Утолив голод, я надел гипнонаушники и засел за космонавигацию.
   Через две недели, когда я уже запросто щелкал любые практические уравнения, в двигателе что-то стало подозрительно дребезжать - треснуло одно из седел поршней. В принципе с такой неисправностью можно было продолжать полет, но я предпочел остановить ракету и, разобрав двигатель буквально по винтикам, вновь его собрать. "Это будет отличная практика! Нельзя полагаться на одних ремонтных роботов!" - убеждал я себя. До этих пор я никогда не собирал и не разбирал двигателей, поэтому к концу работы у меня осталось несколько шестерней и две резиновых прокладки, которые я представления не имел, куда приткнуть. Впрочем, двигатель неплохо работал и без них, поэтому я особенно не переживал по этому поводу.
   Пока я занимался ремонтом, Мозг хранил зловещее молчание и не помог мне ни единым советом. Только изредка из-за занавесочки, которой я задернул его процессор, чтобы он не мозолил мне глаза, доносились звуки, похожие на злорадный смех.
   - Подлый завистник! - говорил я ему, и хихиканье смолкало.
   В последнее время у нас с Мозгом установилось нечто вроде вооруженного нейтралитета: каждый демонстративно старался не замечать присутствия другого, одновременно внимательно наблюдая за ним. Денег, чтобы заменить его на новый, у меня пока не было, и Мозгу это было отлично известно.
   Завершив ремонт, я продолжил полет, но не прошло и суток, как двигатель вновь заглох. Заглянув в топливную камеру, я обнаружил, что она пуста. Я удивился, потому что совсем недавно заправлял её. Я подсыпал в двигатель ещё молекул и он заработал, но новой порции хватило всего на двенадцать часов. Я добавил ещё мусора и бросил в камеру свои старые ботинки, надеясь, что их-то хватит надолго, но не тут-то было. Через сутки топливная камера вновь опустела. Тут я понял, в чем дело - собирая двигатель, я где-то допустил оплошность, и теперь он потреблял сырья раз в десять больше. Если прежде мой двигатель был на редкость экономичным, то теперь он пожирал вещество с жадностью черной дыры.
   Это открытие меня обеспокоило - лететь до созвездия Дракона было около месяца, а запасы топлива уже почти вышли. Однако разбирать двигатель вновь я не решился - кто знает, в очередной раз он мог вообще не завестись, и тогда я бы оказался затерянным среди созвездий безо всякой надежды когда-нибудь добраться до обитаемого мира.
   "Ладно, как-нибудь долечу. Заодно избавлюсь от хлама. Если задуматься, у меня полно лишних вещей", - успокоил я себя и стал постепенно подбрасывать в двигатель то, что считал наименее ценным.
   Вначале туда отправились развлекательные журналы моего предшественника и эротические диски, затем старые часы, утюг, кофеварка, половик и кресло. Всё это двигатель сожрал с завидным аппетитом за каких-нибудь трое суток, а потом снова заглох.
   Делать нечего - пришлось скормить двигателю расколотый на кусочки письменный стол, книжные полки, электрокровать вместе с одеялами и подушками, бритву, запас космического мыла, шоколадки с обертками, настольную лампу и даже дневник, который я вел, начиная с девяти лет. Затем настала очередь чемодана с вещами, обуви, бластера, скафандра, тульской двустволки, учебника по космонавигации, а затем я уже и не помню чего. Бегая по ракете, я в запале швырял в топливную камеру всё, что попадалось мне под руку. Я швырнул бы туда и Мозг, но ему повезло, что набор инструментов пошел на топливо в самом начале, а вручную отвинтить гайки, которыми Мозг крепился к борту звездолета, я был не в состоянии.
   За оставшиеся три недели пути каюта опустела. Я сорвал даже обшивку со стен и теперь то там, то здесь свисали оголенные провода. Под конец мне было уже абсолютно нечего бросать в двигатель и тут, да простят меня дамы, мне пришлось раздеться донага и бросить в двигатель собственную одежду.
   К счастью, к этому времени я как раз добрался до созвездия Дракона и находился неподалеку от Ханжонии. На мой радиовызов она не отзывалась и, чтобы дотянуть до планеты, я вынужден был отправить в топливную камеру свою рубашку, трусы и носки, оставленные в качестве последнего резерва топлива.
   Сверху Ханжония выглядела необычайно привлекательно. Это была большая зеленая планета, примерно на треть покрытая мелким теплым океаном. Остальные две трети занимала суша с широколиственными лесами и сочными долинами, раскинувшимися вдоль полноводных рек.
   Уже с орбиты мне стали видны многочисленные следы человеческого присутствия - многоэтажные города, железнодорожные рельсы, большие промышленные свалки, пятна подтекшего мазута на океанской глади и высокие заводские трубы. Однако, к моему удивлению, ни одна из труб не дымила.
   Настроив телескоп и направив его на ближайший город, я увидел, что он заброшен - на улицах не было ни единого пешехода, машины и флаерсы ржавели, брошенные где попало, многие дома были разрушены до основания, а из их крыш и пустых окон пробивались деревья.
   Обнаружив на широкой равнине кладбище сгоревших танков, бронетранспортеров и другой военной техники, я догадался, что лет эдак сто пятьдесят назад на планете произошла война, причем, возможно, даже ядерная. Во всяком случае вблизи городов мой дозиметр показывал очень высокий уровень радиации.
   Я облетел ещё несколько континентов - везде было одно и то же. Особенно жалкое зрелище представлял космопорт, похожий на огромную воронку. Непохоже было, что после взрыва с него взлетел хотя бы один корабль.
   Я решил, что никто из жителей не спасся, и планета необитаема. Огорченный, я уже хотел собрать на Ханжонии какого-нибудь мусора, чтобы было на чем дотянуть до другого населенного мира, но тут на берегу реки, вдали от всех городов, увидел в телескоп картину поистине идилическую.
   В воде на сваях стояли деревянные хижины с крышами из сухого камыша. По реке сновали весельные и парусные лодки, а на ее берегах во множестве видны были люди. Одни стучали топорами, другие сгребали сено, а по травянистым прибрежным лугам бродили тучные стада коров, коз и лошадей.
   Я обрадовался, что жизнь на Ханжонии не угасла и направил ракету к этому селению. Но в атмосфере топливо расходовалось быстрее, и мой "Блин" обрушился на поверхность планеты километрах в десяти от деревни. Кое-как, уже в самый последний момент, мне удалось выровнять рули, и, сломав верхушки у десятка деревьев, ракета рухнула на небольшую лесную поляну.
   Велев Мозгу открыть люк, я спрыгнул на землю и, волнуясь, обошел вокруг корабля. Кроны деревьев смягчили удар, и "Блин" почти не пострадал, если не считать незначительных вмятин. Но в любом случае, чтобы исправить двигатель и вытащить звездолёт из чащи, мне требовалась помощь. Вспомнив, в какой стороне деревня, я решительно зашагал через лес. На ходу то и дело приходилось подпрыгивать и хлопать себя ладонями по бедрам, животу и груди: комары на этой планете были с хорошую осу.
   "Чего же ты хочешь, Тит? Разве не романтики и суровых испытаний? Вот тебе и то, и другое!" - подбадривал я себя.
   Часа через два, порядком распухший от укусов, с перекошенным набок лицом, я вышел к деревне. В стороне от остальных построек виднелся большой сарай, в котором, очевидно, располагалась мастерская или кузня. У входа стоял здоровый простодушного вида детина в кожаном фартуке и сосредоточенно колотил молотом по наковальне. Занятый своим делом, меня он не замечал.
   Прикрывшись лопухом, я подошел к нему поближе и негромко кашлянул, привлекая внимание. Детина поднял голову, уставился на меня и буквально остолбенел, вытаращив глаза. Я приписал его удивление своему жалкому виду ещё бы, голый да ещё и покусанный.
   -Чего-то я тебя раньше не видал. Ты откуда, мужик? - подозрительно спросил он.
   - Издалека, - объяснил я, с умилением слушая русскую речь. Уж кто-кто, а соотечественники не должны бросить меня в беде.
   - Тогда, может, из Залесья? Хотя и там, кажись, голышом не бродят. Или тебя кто ограбил? - расспрашивал детина. Видимо, он хотел казаться доброжелательным, но сам так и буравил меня своими медвежьми глазками.
   - Да не из Залесья я, приятель! С Земли. У меня на ракете движок накрылся, вот и пришлось все в топливную камеру побросать, даже одежду, - вызывая к себе сочувствие, я на мгновение развел руки. - Где у вас тут ремонтников найти?
   Продолжая испытующе разглядывать меня, детина сплюнул под ноги.
   - Ремонтников, говоришь? - повторил он. - А зачем они тебе?
   - Я же говорю, ракету нужно вытащить... - объяснил я, и, начиная раздражаться его непонятливостью, заново повторил всю историю.
   Но, кажется, детина уже просёк в чем дело. Его широкое лицо омрачилось.
   - Ракету, говоришь? - протянул он с непонятной значительностью. - Подожди, мужик, я сейчас кликну кой-кого. Только смотри никуда не уходи!
   Повернувшись, он быстро побежал за сарай, зачем-то прихватив с собой кувалду. Я уселся в тени и принялся терпеливо ждать. Минуты через две ветер донес до меня топот множества ног.
   "Ого, как спешат! Видно, надеются подзаработать. Жаль будет их разочаровывать", - с симпатией к милым простакам подумал я.
   - Где техноман? - крикнул кто-то, не видя меня за оградой.
   - Здесь! - я высунулся из-за забора, поражаясь меткому местному юмору.
   Но то, что я увидел, меня поразило. По полю неслись человек тридцать крестьян, вооруженных вилами, топорами и кольями. Впереди, указывая на меня, бежал тот самый детина.
   - Вот гад, сам пришел! Хватай его, ребята! - орал он.
   В следующую минуту кольцо сомкнулось. Я видел вокруг себя злые бородатые лица. Сжимая вилы, крестьяне разглядывали меня и переговаривались.
   - Глянь, дядя Антип, и впрямь голый! Весь срам видать! - дающим петуха голосом, прокричал какой-то парень лет семнадцати.
   - Встань мне за спину, Серега! Не суйся вперед! Может, он с собой какую адскую стрелялку прихватил? - прогудел немолодой мужик с окладистой бородой, судя по важности, с которой он себя вёл, то ли староста, то ли кто-то в этом роде.
   - Я его сразу просек. Разнюхивать, гад, пришел! Разнюхает, а потом вся ватага сюда нахлынет. Им, сволочам, в их развалинах жрать нечего! - орал уже известный мне детина. - Топором его и в реку - нечего церемониться!
   - Погоди, Яшка! Надо прежде выпытать, где он свою железину припрятал да узнать один пришел али со товарищами. Они, техноманы, хитрые: одного вперед вышлют, а всей бандой в зарослях прячутся.
   - А если не скажет, дядя Антип?
   - Скажет, никуда не денется. Угли раздуем, ногами его в них поставим - всё выложит!
   - Эй, техноман, говори зачем пришел? Где твои железины? - высовываясь из-за спин, крикнул мне паренек.
   - Какие железины? Ничего не понимаю, - пролепетал я.
   - Не запирайся, техноман! Отвечай, где твоя банда? Куда железины спрятал? - спросили меня вкрадчиво.
   Я вспомнил совет из справочника, что при всех недоразумениях с переселенцами или аборигенами, главное - демонстрировать дружелюбие. Лучше всего улыбнуться и в знак добрых намерений показать пустые руки.
   - Послушайте, я не понимаю, что вы имеете в виду, называя меня техноманом! Я турист с Земли. Моя ракета упала в лесу. Здесь какое-то недоразумение! широко улыбаясь, я шагнул вперед, показывая пустые руки, но в этот момент кто-то прокравшийся за оградой засветил мне колом по уху так, что я упал. Крестьяне окружили меня и принялись сосредоченно пинать. Делали они это без жестокости, но с чувством долга.
   - Бей его, Серега, да не носком, отобьешь носок-то! Ты его пяткой шпыняй, да по ребрам, по ребрам! - советовал староста.
   - А я пяткой и шпыняю, дядя Антип! Ишь ты, наглый какой: сам во всём признался! - это было последнее, что я услышал, прежде чем лишился чувств.
   Когда я пришел в себя, над деревней уже сгустились сумерки. Всё тело болело, как если бы меня пропустили через камнедробилку. Языком я пересчитал зубы - осталось на удивление много. Затем попытался привстать, но лишь застонал. Связанный по рукам и ногам толстой грязной веревкой, я лежал в деревянной клетке посреди площади. Неподалеку пылал костер, возле которого прохаживалось несколько крестьян. Судя по всему, настроены они были воинственно. У одного был в руке цеп, другие вооружились топорами и косами.
   Мой стон привлек их внимание.
   - Ишь, очухался, техноман! Живучий, сволота! - удивился один из сторожей, подходя к моей клетке. Я разглядел его: это был мужчина лет пятидесяти с толстым бабьим лицом.
   - Что, техноман, болят ребры-то? - сочувственно спросил он.
   Я кивнул. Во рту у меня так пересохло, что даже язык распух.
   - Небось пить хочешь?
   Я снова кивнул. Крестьянин отошел к костру и вернулся с большой бутылью. Заметив, что у меня связаны руки, он разрезал веревку ножом и просунул бутыль сквозь прутья. Я стал жадно пить. Вода была чуть солоноватой на вкус, но прохладной.
   - Ну что, скажешь, где твоя шайка? - спросил сторож, протягивая руку за бутылью.
   - Нет у меня никакой шайки. Я с Земли! - устало сказал я.
   - Оно и верно. Какой тебе резон говорить? Всё одно утром повесят, добродушно сказал сторож.
   - За что? - завопил я, подскакивая и ударяясь головой о крышу своей клетки.
   - Так решил мир. Всех пойманных техноманов испокон веку вешают. Будто ты этого раньше не знал? Вы наших убиваете, а мы ваших.
   - Да не знал я ничего! Даже не слышал никогда о техноманах! - крикнул я, ощущая, как тонко и жалко прозвучал мой голос.
   - Полно врать-то! - зевнул крестьянин, равнодушно поворачиваясь ко мне спиной.
   - Постойте! Позовите старосту! Я всё ему объясню.
   - Да не станет он тебя слушать. Тут и дураку всё ясно. Одежи на тебе не было?
   - Не было.
   - В том, что использовал механизмы, сознался?
   - Сознался.
   - Ну вот видишь, кто же ты как не техноман? - заявил мой собеседник, довольный тем, как ловко припер меня в угол.
   С другой стороны площади из темноты послышались равномерные удары топора.
   - Что это? - невольно спросил я.
   - А, это? Виселицу тебе сколачивают. Да ты не слушай, парень, спи.
   - Не стану я спать! Если уж меня повесят, объясните во всяком случае, кто такие техноманы! Имею я право знать? - завопил я.
   Мой страж долго отнекивался, чесал в затылке, повторяя: "Что я, дурень техноману про техноманов рассказывать? Ты мне лучше сам про них расскажи", но в конце концов разговорился, и вот что я узнал.
   Сто семьдесят лет назад на Ханжонии случилась атомная война. Кто с кем чего не поделил и кто напал первым, темный крестьянин не знал, но в результате девяносто восемь процентов всего населения было уничтожено и значительная часть территорий загрязнена. Выжившие же постепенно разделились на две группы: первая называла себя естественниками и провозглашала полный отказ от технического прогресса и уничтожение всех существующих механизмов, обвиняя их во всех своих несчастьях; другая - эти самые техноманы - считала, что технику можно оставить и проблема не в ней, а в самом человеке.
   От Земли никакой помощи не поступало: там придерживались мнения, что взбесившийся мир, забросавший себя атомными бомбами, должен сам решать свои проблемы. Более того, пассажирская и торговая навигация на Ханжонию была запрещена, и эта земная колония оказалась предоставлена сама себе, а потом о ней вообще забыли - кажется, она попросту вывалилась из памяти правительственных компьютеров.
   Прошло лет сто, и потомки уцелевших ханжонийцев, вынужденных вести натуральное хозяйство и тем самым отброшеных в средневековье, окончательно утратили память о прошлом своей планеты. Внуки и правнуки естественников знали только, что техники надо бояться как огня и обязательно казнить того, у кого найдут хотя бы наручные часы.
   Потомки же техноманов, напротив, относились к технике как к божеству. Они поклонялись будильниками, ржавым тракторам, сенокосилкам, флаерсам и приносили им жертвы. Самое забавное, что пользоваться большинством механизмов техноманы постепенно разучились и вели себя подобно анекдотическому чукче, который, колотясь лбом в пол перед телефоном, повторял: "Телефона, телефона, чукча кушать хочет!" Новых механизмов техноманы строить не умели, зато ходили обвешанные железками, шестеренками, компьютерными кабелями и другим техническим хламом, давно пришедшим в негодность.
   Вдобавок, вследствие твердого убеждения, что за них всё должны делать механизмы, техноманы оказались неспособными к физическому труду. Если естественники не сидели сложа руки и ковырялись в земле, выращивая пшеницу, то техноманы ровным счетом ничем не занимались, а жили тем, что сбивались в шайки и грабили поселки естественников, отбирая у них урожаи и угоняя скот. Разумеется, крестьяне ненавидели техноманов и расправлялись с ними, когда предоставлялась возможность.
   Отличить техномана от естественника было довольно просто - техноманы ходили голыми, так как были совершенно неспособны соорудить себе даже самую простую одежду, а та, что они иногда отбирали у естественников, быстро превращалась в лохмотья, так как за ней должным образом не следили. Впрочем, климат планеты был теплым, и одежда была скорее данью приличиям, нежели необходимостью.
   Всю эту картину я восстановил по сбивчивому рассказу крестьянина, а кое-что, уже много лет спустя, высмотрел в энциклопедии. Стало ясно, каким идиотом я был, когда, появившись голым в деревне, стал рассказывать про свою ракету.
   Поразмыслив, я пришел к выводу, что надежды на помилование нет: улики против меня с точки зрения крестьян были неопровержимыми. Стук топора не прекращался на на минуту. На фоне Млечного Пути начинал уже вырисовываться мрачный силуэт виселицы.
   И я решил бежать, причем бежать немедленно, пока не рассвело. К счастью, охранявшие меня крестьяне не имели никакого представления о караульной службе. Вскоре трое стражей разбрелись спать по домам, а оставшийся улегся у костра, положил топор рядом с собой и захрапел.
   Ощупав толстые деревянные палки, служившие прутьями клетки, я обнаружил, что они скреплены между собой кожаными ремнями. Кое-как с помощью ногтей и зубов мне удалось отвязать одну из палок и, ободрав бока, протиснуться между прутьями. Хотя я старался сделать всё тихо, какой-то звук разбудил моего стража. Парень проснулся и заорал.
   Недолго думая, я огрел его по голове палкой от клетки и, прихрамывая, побежал к лесу. Кромешная тьма помогла мне скрыться. Затаившись в зарослях, я видел, как в деревне мелькают огни факелов. Можно было углубиться в лес, но я не решался, зная, что ночью непременно собьюсь с пути да и комары сожрут меня заживо. В темноте я не мог сориентироваться, в какой стороне оставил ракету, а, чтобы вспомнить, необходимо было дождаться рассвета.
   Вначале факелы в деревне мелькали бестолково, но вскоре разделились на несколько групп, одна из которых направилась в мою сторону. Я забрался на дерево и спрятался в его кроне. Крестьяне с факелами ходили поблизости, но искать меня на дереве никто не догадался. Хорошо, что у них не было собак-ищеек, а бестолковые дворняги, увязавшиеся за хозяевами из деревни, лишь облаивали кусты и грызлись. Сидя на дереве и прижимаясь к его шершавому стволу избитым, ноющим телом, я пережил несколько неприятных часов, пока наконец на рассвете мои преследователи не собрались на лугу. Судя по оживленной жестикуляции, они спорили, продолжать ли поиски. Видимо, решено было что хорошего - помаленьку, потому что вся толпа двинулась назад к деревне.