Теперь я лежал уже у самой гондолы, автоматы ворочали меня, как сырую колодину. Застежка почему-то не поддавалась, и кибер сел на меня верхом, немягкие его ноги ощутимо давили. Сперва это было даже забавно, но потом я возмутился;
- Слезай, железяка, ведь я живой еще!
- Мне удобно, - ответил кибер.
- Ему удобно! Зато мне неудобно.
- Мне удобно, - с унылой монотонностью ответил кибер и опять начал переступать по мне, как по мостовой.
- Слезай, говорю!
Слез. Я видел краем глаза через незамутненное пятнышко на стекле; железяка вертит антеннами - спрашивает у Головы, как быть. Команда, видимо, поступила, и я был перекантован на живот.
- Замки заклинило, - сказал Голова. - Жидкость еще и клейкая. Потерпи, Ло.
- Терплю, куда деваться!
Я терпел стоически и уже не протестовал, когда кибер опять забегал по мне с лихорадочной поспешностью - он, видать, сообразил, что чем быстрее он оборачивается, тем меньше доставляет мне неудобств. Сообразительная машина, черт бы ее побрал! Наконец Голова распорядился:
- Лезь в шлюз.
Набрал дыхания. Киберы освободили от скафандра сперва лицо, и я услышал с замиранием сердца десятки звуков. Над пляжиком с легким шорохом сочился ветер. Слышался же пуще всего холодящий душу стон. Он был всюду, этот стон, а исходил вроде бы снизу. Я потряс головой и расставил ноги пошире, чтобы железные труженики быстрее стаскивали с меня синтетическую шкуру. И вот скафандр лежит, распластанный, облепленный погибшей мелкотой, в основном насекомыми самого причудливого строения. Впрочем, мне некогда было рассматривать скафандр, я поднялся и тут, не ведаю, как получилось, слегка вдохнул благословенного воздуха благословенной Синей. В нос мне шибанула такая вонь, что я нырнул в шлюз с величайшей поспешностью, ударился лбом о притолоку и заорал Голове:
- Пропусти без дезинфекции!
- Нельзя, - ответил Голова.
- Тупица!
- Нет, я умный.
Я задыхался, закатывал глаза, хватался руками за живот; запах был до того мерзостный, что я просто не знал, с чем его сравнить.
- Да быстрей же!
Потом я почти всю ночь стоял под душем, забыв про еду, забыв начисто, что я тот самый представитель человечества, которому довелось увидеть воочию братьев по разуму. Биологический анализатор утверждал, будто от меня уже ничем не пахнет, но я беспрестанно нюхал руки и был уверен; душ не помогает.
- Шок, - определил биологический анализатор. - Типичный шок. Потрясение, Ло.
Он был, наверно, прав, но я опять и опять бежал в душевую и подставлял голову под благодатную воду родной Земли. Я мылся почти сутки и едва не протер кожу до дыр. Ничего не помогало.
2
Обшивка танкетки была вся в размытых пятнах, и опять вспомнился мне пронзительный и ни с чем не сравнимый запах, будь он неладен! Но надо заставить себя ни о чем постороннем не думать. Сосредоточим внимание на чем-нибудь другом. Снова я услышал холодящий душу стон и осенился догадкой: так плачет песок. Как живой плачет - неутешно.
Начинался рассвет.
Джунгли молчали. Рассвет здесь, кажется, никого не удивляет, и встречают его скромно, не то что у нас, на моей Земле. У нас поутру поют птицы. И солнце у нас другое - большое и великодушное.
Я постоял возле танкетки.
Справа были джунгли, слева - речка, она шумела на камнях и поблескивала. Впереди начинались холмы, за холмами ждали меня чудеса - там были люди. Может быть, такие же, как я, может, немного другие. Но мы поймем друг друга обязательно и всенепременно!
Я подумал, не впервые, между прочим: "Почему здесь нет дождей?" Только подумал и увидел на обзорном стекле скафандра мелкие капли, увидел, что даль замутнена. Дождь сеялся скупо и устало. Так падает на Земле грибной дождик, но дома у нас он приносит совсем другое настроение. - Представилось вдруг, как заблудшая тучка, лужица на фоне пронзительной синевы, мимоходом и лукаво брызнет водичкой и убежит, а сосновый бор остается умытый и весь в иглах света. И запахи-то, запахи! Земляникой пахнет, мхом, истомной прелью. И капли дождя, отражая вселенную, падают, громко ударяясь о лопухи.
Благословенная Земля моя, как ты далека и желанна!
Да пребудет с тобой покой.
- Я поехал, Голова.
- Доброго пути, Ло.
Ехал я два часа по холмам, поросшим невысокой скудной травой синего цвета. Трава росла не сплошь, а пятнами и была жесткой, будто железо; я это чувствовал, потому что стебли касались стенок танкетки с тугим шорохом, Киберы успели поставить новое обзорное стекло в моем вездеходе, и даль я видел неохватно. Впереди дымились паром джунгли, ближе ко мне была река, в которую, вероятно, впадает ручей, текущий возле гондолы. Непрыткий дождь истаял, трава блестела, блестели и следы гусеничных траков, проложенные мною два дня назад. Мои следы уже стирались, но я прокладываю новые. Здесь будет много моих следов, если я вернусь: риск все-таки есть, потому что я пренебрег инструкциями, предписывающими осмотрительность и постепенность. Инструкции предписывают ждать, а ждать-то как раз я и не могу. При мне нет оружия, кроме ножа, подаренного когда-то одним человеком, которому я помогал пасти лошадей.
То был старик, с маниакальным упорством отрицающий блага цивилизации. Он хотел жить, как жили его далекие предки, и отвоевал себе такое право, сын степей, потомок кочевого племени, берущего начало чуть ли не от монголов. Старик сказал мне, когда расставались:
- Возьми вот, парень, нож. Я скоро помру. Нож этот старше Земли, он дамасской стали. У меня нет сыновей, нет внуков, я один. Ты не суетился и не мешал мне. Возьми на память.
Я взял.
Старика звали Муртаза. Я его почему-то боялся. Он был чужой, как далекое прошлое, но с ним хорошо молчалось.
Я подъезжал к долине Цветов, откуда так позорно бежал недавно; я немало размышлял о своем приключении и пришел к выводу, что цветы таким способом защищаются; выпрыскивают жидкость, которая имеет свойство привлекать все живое, и тот, кто дерзнет притронуться к холодной плоти и несказанной красоте белого дива, поплатится головой, никак не меньше, потому что все жаждут отведать пахучего нектара. Я остановил танкетку поодаль, чтобы еще раз осмотреть долину. Цветы росли редко и вразброс, без системы. Остановился еще и затем, чтобы поискать дорогу, минующую это страшное место, и направил танкетку влево по откосу, но тут же притормозил и не сразу догадался, почему притормозил. Я давно заметил какое-то мельтешение среди Белых Цветов, но не придал сперва этому никакого значения. Бывает так: ты еще не уяснил ничего, подчиненный порыву, но в глубине сознания уже вспыхивает догадка, возникает из ниоткуда уверенность, что в догадке той ты не ошибся, просто не мог ошибиться. И еще ты почему-то уверен: это уже было. Когда-то было. Здравый же смысл твердит: такого не могло быть. Никогда, Я приник к окуляру видоискателя большой разрешающей силы. Долина стала наплывать, приближаться в мельчайших подробностях. Даже ворсинки, на цветах я мог теперь рассмотреть. По телу пробежал озноб; я увидел глаза - они были коричневые, широко расставленные, они смотрели в какую-то точку сосредоточенно и жестко. Я откинулся на спинку сиденья, подышал глубоко, с интервалами, и опять приткнулся к окуляру.
Их было трое - невысоких, с плоскими затылками и вытянутыми головами. Они имели темную кожу синеватого отлива. Сквозь кожу рельефно проступали мышцы. Они скользили среди цветов с грацией хищников и почти не оставляли на песке следов. Шли они цепочкой друг за другом. Передний нес палку метров трех длиной, загнутую на конце, будто клюв птицы. Двое сзади чуть подгибались под тяжестью мешков, сшитых из шкур. Мешки были, похоже, пустые, но тяжелые. Они часто останавливались, рвали траву, нюхали ее и бросали наземь.
"Что они ищут?"
Я погнал танкетку в кустарник: хотел укрыться там до поры и обдумать план действий. "Чего доброго, вспугнешь этих охотников, потом налаживать контакт будет сложней. Приглядимся для начала".
Я отыскал в шкафчике танкетки небольшой аппарат - "лингвист". Это компьютер, и предназначен он для перевода. По замыслу, аппарат может практически расшифровать любой язык. Во всяком случае, ученые в том уверены, хотя опробовать систему нам было негде: планет, как уже говорилось, земляне познали много, но не встречалось нам даже самой заштатной цивилизации. Я включил "лингвиста", запустил в сторону аборигенов радиозонд величиной с яблоко и видел, как зонд нырнул в песок и из него осторожно вытянулась тонкая антенна. Удары моего сердца отдавались в ушах, подобно раскатам грома.
"Ну, что же там?!"
Техника не подвела: я услышал, как темнокожие ступают по песку, услышал даже их дыхание. Я теперь незримо, но прочно связан с теми троими в логу среди цветов. Я видел, как двое вдруг опустились на колени, третий же, самый высокий, не выпуская палки из рук, встал на плечи соплеменников, вытянул свой жезл, раскрылил руки. В "лингвисте" замигала лампочка.
- О Вездесущий и Неизмеримый!. Ты настолько велик и могуч, что пьешь реки и глотаешь звезды. Мы здесь, жалкие слуги твои - сыны племени Пророка, говорящего Истины, записанные на Камне. О, Вездесущий! Пусть вернется Пророку память, пусть будет с нами Камень, где записаны Истины, дай, о Великий, удачу в охоте, дай нам немного крови Белого Цветка. Кровь эта молодит, и Пророк вспомнит Истины. Пошли удачу!
Высокий, опершись на палку, легко соскочил наземь. Двое медленно поднялись и отряхнули с колен песок. Я видел на их ногах извилистые вдавлины от травы, видел пот на их висках.
- Что сказал Неизмеримый? Высокий ответил, воткнув палку возле ног;
- Он молчал. Он всегда молчит. Только старики умеют слушать Его. Но умеют ли?
- Мы пойдем, Сын Скалы?
- Мы пришли. - Высокий вскинул палку на плечо, постоял неподвижно, резко согнулся и мелкими шажками двинулся среди цветов. Это был довольно стройный парень, но уши .он имел несолидные - они шибко оттопыривались. Да и у его спутников уши тоже не отличались изяществом формы. Последний вдруг приостановился, широкие его ноздри зашевелились, он скинул мешок с плеч и оборотился. Он смотрел в мою сторону, глаза его пронзительной черноты заглянули на какой-то миг прямо в душу мне. Я почувствовал, как мягкая волна прокатилась между нами и отдалась болью в моем затылке. Глаза были не страшные, скорее печальные, и в них сквозила ступил со спин на землю и гордо вскинул голову. - Я хорошо говорил?
- Ты плохо молился! Почему сказал о женщинах? Ты осквернил слух Вездесущего хулой и пошлым словом!
- Вездесущий знает все!
- Каким способом?
- Неисповедимым. Разве ты забыл уроки в школе стариков, Нгу? А может, Вездесущий и сам любит женщин?
- Речь твоя богохульна, Сын Скалы!
- Мы будем брать кровь Белого Цветка?
- Ты ведь молился...
- Тогда не станем мешкать.
- И все-таки напрасно ты упомянул женщин! Ты говорил как глупая старуха.
- Слова наши истекли, воины.
Сердце мое тревожно; екнуло в предчувствии беды, я протянул руку за спину, в глубину танкетки, и сразу нашел, что искал. Мне нужен был мешок из плотнейшей синтетической ткани, набитый инструментами и продуктами. Делом секунды было расстегнуть застежку и вывалить все добро на дно кузова. Я взял мешок, открыл дверцу и вышел на волю. Аборигены уже поднимались по изножью круглого холма у самой реки. Я, как часто бывает, не давал отчета своим поступкам, но вместе с тем верил без раздумий, что действую правильно.
- Голова, ты следишь за мной?
- Слежу, Ло. Ты рискуешь. Космонавтам не предписано рисковать.
- Я читал в старых книгах, Голова, что риск - благородное дело.
Трое с Синей уже подступали к цветку, росшему на макушке холма и несколько на отшибе.
Я приказал танкетке следовать рядом и побежал. Бежал я сильно и раскованно. Я бежал, цепляясь ногами за жесткую траву, и за моей спиной, подобно парусу, развевался голубой мешок. "Поспею?"
Поспел!
Я смаху едва не наткнулся на цветок. Под ним лежала распластавшись, высокий Сын Скалы. Глаза его были закрыты - он обреченно и тихо, как подобает мужчине, дожидался неминучего и мучительного конца. Тело воина было облито жидкостью, напоминающей по цвету сосновую смолу. Смерть уже поспешала: я видел черное облако, оно неслось из джунглей, со стороны реки. Парень дышал часто, на сером и плоском его лице, неживом,, лишь вздрагивали ресницы.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Путь мой лежал к реке. Путь лежал среди белых цветов и .с неудобной ношей: я тащил на горбу воина, запеленованного в мешок, скользкий, как рыбина; ткань к тому же вытягивалась, и страдалец скатывался со спины, ударял по ногам, я падал, буквально втыкался головой в песок,, шея моя трещала. Уму непостижимо, как я все-таки не задел ни одного цветка, непостижимо также, каким образом воин не задохнулся. Скорее всего, километр до реки я одолел в рекордные минуты. И вот наконец берег - отлогий пляж с омутком. Я вытряхнул лопоухого Сына Скалы в воду, он упал спиной и поднял фонтан такой высоты и силы, что вполне можно было представить, будто в омуток с разбегу свалился, например, бегемот. Я сел на мокрый берег, малость отдышался и вскочил тут же, озираясь. Мне было видно отсюда, как наверху, на холме, опять беснуется несметная летающая и ползающая рать- терзает цветок. Два охотника улепетывали вдоль берега. Они убежали уже довольно далеко и не собирались возвращаться; они не выпускали из рук бурдюков и даже тащили зачем-то длинную палку. Сперва я их осудил за трусость и предательство, но, по здравому размышлению если, то ребята правы: третьему они не могли бы помочь при всем желании. "Кто нам поможет? - с отчаянием подумал я, - Сей же момент на запашок прибудет коллектив и станет нас понемножку убивать". Танкетка моя остановилась на краю рощи, она не могла давить цветы и делать на этой планете вселенский переполох. Я велел танкетке идти кружной дорогой.. И велел ей торопиться.
Сын Скалы вынырнул. Рот его был кругл и черен, в глазах стоял ужас, он греб беспорядочно, бил по воде ладонями, как цирковой .заяц по барабану. Он не умел плавать, этот великий воин, черт его возьми. Я сказал:
- О Вездесущий, спаси душу мужчины с большими ушами! Он любит славу и женщин, но то не так уж и важно. В принципе он - хороший. Не имею представления, о Неизмеримый, как относятся женщины к его ушам, но это тоже не так уж важно.
Я забрел в реку по пояс, ухватил воина за шею и притянул к берегу, как неодушевленный предмет. Парень, ошеломленный, поплелся было на карачках к суше, но я стукнул его по спине и положил в воду так, что лишь голова торчала наружу, пригрозил кулаком:
- Лежи и не двигайся!
Над нами уже зависала нечисть. Облачко над нами, вполне возможно, обратится сейчас в грозовую тучу, упадет, придавит и растащит на мелкие кусочки.
- Ло!
Это зовет гондола.
- Слушаю.
- Все-таки что было вначале - курица или яйцо?
- Нашел время заниматься глупостями. Видишь ситуацию?
- Меры приняты.
- А про яйцо забудь.
- Постараюсь.
Мне почему-то не страшно было умирать... Если честно, я не верил, что умру вот сейчас, всего лишь несколько минут спустя. Безвыходных ведь положений нет. "Я поднялся, чтобы встретить опасность стоя. "Успеет или не успеет Голова принять меры?".
Над, нами завис небольших размеров металлический шар, он через доли секунды раскрылся лепестками, подобно лилии, на нас куполом опустилась прозрачная пленка, образовала нечто вроде юрты диаметром в основании метров на двадцать и накрыла нас, захватив часть воды, где постанывая шевелился вождь. Под купол успела попасть и танкетка - она остановилась резко и подняла пыль, которая улеглась не скоро. Когда же пыль улеглась, я увидел, что на спасенного мною воина навалились корчи и вода вокруг его тела кипит. Я схватил бедолагу и вытянул на сухой взлобок. Тело его было все в мелких кровоточащих ранах. "Значит, и рыба обожает сок цветка?"
- Прости, Сын Скалы, не догадался я, что тебя рыба щиплет. Сейчас мы с тобой о жизни потолкуем. - "Лингвист" лежал на сиденье танкетки, и дотянуться до него ничего не стоило. - Итак, слушаю?
Воин сопел и перекатывал по песку голову, не глядя в мою сторону. Тогда я сказал в микрофон "лингвиста":
- Как чувствуешь себя, могучий воин? - Я хотел малость подольстить этому парню. Прибор, мигнув красной лампочкой, что-то прочирикал птичьим голосом, охотник приподнялся, сел и тоже что-то прочирикал. Машина, исправно перевела:
- Я в печали.
- По какому поводу, простите? - Меня, конечно, обидело то обстоятельство, что спасенный мной балбес еще и в печали. Хотя бы поблагодарил для порядка.
- Я должен умереть.
- Вот тебе раз! С какой стати ты должен умереть? Закрыть свои карие очи?
- Племя уже справляет тризну по мне. С того света не возвращаются.
Что ж, весьма логично; товарищи этого, неудачника уже добежали до городища и принесли на устах печальную новость. Весьма некстати получится, если следом приплетется труп.
- Кровь цветка метит неминуемой смертью. Дат, ситуация! Племя отведет ритуал, отправит душу убиенного на небо или еще куда там у них предписано, а душа не улетела, осталась при теле. Явное несоответствие.
- Невелика беда, - сказал я. - Что-нибудь придумаем.
- Меня уже нет.
- Но ты же есть!.
- Убей меня, сын племени, которое пришло сверху!
- Откуда ты взял, что я пришел сверху?
- Мы видели....
- Есть хочешь?
- Нет, я в печали. И печаль моя велика.
О тонкие стенки пузыря, спущенного на нас, ударялась летающая мелкота, скатывалась, скользя, и осыпалась наземь. Какой-то зверь, тощий и величиной с собаку, захватывал оболочку пастью, но она с неприятным скрипом выскакивала из его зубов, не давалась, зверь наливался яростью, глаза его кровянились. Я засмеялся. Однако воин не ответил на мою улыбку (я показал ему пальцем на сердитого зверька), он раскачивался с закрытыми глазами и тонким голосом творил молитву такого содержания:
- О Вездесущий! Прими меня к себе, потому как меня здесь уже нет, я стану исправно работать на тебя в поле, по вечерам же буду исполнять для тебя танец Услады. Прими, я молод и совершил ещё мало зла.
Над нашим шатким и слабым на вид укрытием лопались шары, испуская желтый дым.
- Что творишь, Голова?
- Усыпляю все живое, чтобы вы могли идти.
- От воина пахнет, хотя, честно, я этого почему-то не чувствую. Воин мой--теперь вроде живца, на него любая гадость летит. Подскажи, как его отмыть, отстирать?
- Вода растворяет сок, пусть обветрится, тогда я сниму защиту.
- Все понял. Спасибо.
- Есть новость, Ло.
- Слушаю?
- Биоанализатор показал, что атмосфера этой планеты пригодна для дыхания.
- И можно снять скафандр?
- Можно, если хочется.
- Хочется!
...Первое, что я услышал, был плеск воды о берег, я услышал еще, как сопит мой удалец из племени Изгнанных - он все качался, обхватив руками голову; потом я уловил запахи - пахло мокрым песком совсем так же, как и у нас, на Земле. Хорошо! Я упал на колени и потрогал руками траву, она была сухая и жесткая. Однако насладиться звуками и запахами не дал мне Сын Скалы. Он полз ко мне, все постанывая, и уныло канючил:
- Отпусти - пойду к Вездесущему. Я выну из груди свое сердце!
- Погоди вынимать сердце, обратно его уже не вставить; давай, брат, лучше помоемся. - Я пошел к танкетке, достал кусок мыла, вернулся к воде и опустился на корточки. - Хорошо-то как. Сын Скалы с Гималаев или Кордильер. Вода, милый ты мой, настоящая, ее даже можно взять в ладошку, а?
Абориген не слушал меня, он стоял задрав голову, рассматривал прозрачный купол и печально моргал. Я зачерпнул воду обеими ладонями, полную горсть, бросил ее в лицо себе и засмеялся - на меня нахлынуло необыкновенное ощущение полного единения с этой Синей планетой, которую я теперь буду чувствовать; буду брать в руки камни, буду купаться и ступать босыми ногами по траве. Судьба подарила мне целый мир, неисчерпаемый, чужой, но уже дорогой мне, как родина.
- Иди сюда, Скала. Да ближе, ближе!
Он подошел с робостью. Я показал ему, как надо мылиться, Вода холодила. Скала взял мыло и через мгновение окутался пузырчатой пеной. На толстых губах обескураженного парня впервые проблеснула улыбка, и он, обнажив зубы, кивнул; посмотри, мол, на себя - ты стал забавный. Я тоже показал на него пальцем: на себя, дескать, полюбуйся. Он нисколько не боялся меня, и это удивляло. Я спросил, ложась в воду:
- Почему ты меня не боишься?
В общем-то вопрос был сформулирован неправильно - я собирался сказать: "Почему ты не удивляешься?"
Воин тоже лег в воду, и мыльная пена зашипела вокруг нас, опадая, речка же покрылась радужной пленкой. Купол над нами лопнул вдруг с нежным звоном, и я почувствовал мокрым затылком ветерок. Воздух был парной, со стойкими и неназойливыми запахами. Тучка насекомых, покружась невысоко, улетела прочь, растаяла. На руку мне села бабочка с треугольными крыльями- угольно-черными с бархатной глубиной, по черноте симметрично раскатывались оранжевые пятнышки, составляя узор. Бабочка улетела, вспугнутая, и я уловил кожей нежное дуновение от ее крыльев.
- Эге-ге-ге!!
Эха не было. Крик мой пропал, запутался, будто в вате.
Я вылез из воды, отряхиваясь, и опять спросил у воина - он лежал на спине с закрытыми глазами, блаженствовал:
- Так почему все-таки ты меня не боишься?
Парень вылез из речки неловко и ударился задом о песок.
- Вы уже были.
- Как это - были?
"Лингвист" помаргивал лампочкой, и воин косился ни него без симпатии.
- Вы ушли и пришли.
- Мы не приходили!
- Разве не вы оставили нам Истины на Камне?
- Не мы.
- Я не верю! - ответил воин и поднялся, стаскивая с себя набедренную повязку. Черные его ягодицы блестели, как лакированная мебель. Он отжал повязку, морщась, уселся на свой мокрый след, оставленный давеча. Какой смысл было тогда отжимать повязку, коли опять устроился в лужу. Забавный, однако, малый.
- Что за камень?
- На нем Истины. Он там. - Воин вытянул руку, показал в моросное и дряблое небо. - Он у врагов, а Пророк, - тут воин подозрительно огляделся: не слушает ли нас кто? - а Пророк забыл Истины, Он помнит только одну, но Камень большой.
Я, конечно, ничего не понял и пожал плечами.
- Племени нужны Истины, жить без них грешно - так завещано.
- Кем же завещано?
- Кто ушел и придет. Абракадабра какая-то!
- Ты теперь домой подашься, парень?
- Нет, я умер.
- Ты, милый, совсем живехонек. Ну поедем со мной тогда.
- Я сейчас буду вытаскивать сердце и удалюсь к Вездесущему.
- Это успеется. Все мы когда-нибудь удаляемся к Вездесущему. - Я затолкал этого малахольного юнца в танкетку, и мы помчались домой. Скафандр мой лежал рядом на сиденье, и шлем, свисая, болтался при тряске, будто голова трупа. Это было неприятно, и я спрятал скафандр в бункерок.
- Мы еще поживем, Сын Скалы! И по возможности дольше, потому как жить любопытно.
Лопоухий абориген по-прежнему был в прострации. Я совал ему всякие безделушки, я показывал ему фокусы, но парень засох в своей, тоске, он дни и ночи сидел на краю ковра в холле, качался, как будда, и нехорошо выл. Вой этот раздражал меня до того, что однажды я чуть не стукнул этого недотепу по шее, но сдержался- жалко мне его стало. Надо нам что-то срочно придумать, иначе помрет Сын Скалы во цвете лет, задавленный печалью, черт его забери! Я допытывался у парня, как и чем живет его племя? Отвечал он мне неохотно и без конца повторялся. Выяснилось, что когда-то (никто не помнит и не знает, когда) явились сверху люди, большие и желтые.
- А на чем они явились?
- Никто не знает, и никто не помнит. Они оставили нам Истины, которые написаны на Камне. Камень большой, и Истин было много. Но Пророк стар и каждое утро с башни поет только одну Истину.
- И что за Истина?
- Помогай слабому. Слабый в яме.
Вот это да! Стоило пришельцам тратить энергию и время, чтобы принести из далекого далека такую захудалую мудрость. Что-то здесь не так.
...Сын Скалы раскачивался сидя, подобно механизму, и пел. Он в общем-то не пел-поскрипывал с безысходностью. "Лингвист" переводил со сбоями и пропусками следующее:
"...А однажды я повстречал чудовище на трех ногах (третья была сзади) и с тремя глазами (третий глаз был сбоку). Я не умею бояться, но у меня вспотела спина. Я сказал тому на трех ногах и с тремя глазами; "У тебя свои заботы, у меня - свои. Разойдемся?" Но чудище зарычало, и я пронзил его копьем. На землю полилась черная кровь. Я бы принес домой шкуру того зверя, но когда я пронзил его копьем (это был удар настоящего воина!), то все исчезло и был только дым. О, Вездесущий, если я сказал не так, ты простишь меня по безмерной доброте своей. Я ведь всего лишь слабый сын племена Изгнанных. Ты же велик, и лицо твое большое, как нёбо. Сердце твое тоже большое, и глаза твои видят все... А еще однажды я испытал свою силу - ударил по камню так, что стало больно руке, из камня же прянул огонь такой силы, что погасли звезды. Дело было ночью, и никто не видел того пламени, только в лесу заплакали птицы. Я сильный! Возьми меня и сделай солдатом твоего воинства. Не пожелаешь сделать солдатом, определи слугой, и не будет у тебя слуги, преданней и проворней..."
Я не сразу догадался, что приятель мой сочиняет нечто вроде рекомендации самому себе, цель которой - исхлопотать у Вездесущего место потеплее. И врет, конечно, как сивый мерин.
"...А еще однажды, тоже ночью, я крикнул так, что в реке остановилась вода. Буду рабом твоим, о Вездесущий, и смогу из башни говорить твои указы так громко, что меня услышит даже трава..."
- Слезай, железяка, ведь я живой еще!
- Мне удобно, - ответил кибер.
- Ему удобно! Зато мне неудобно.
- Мне удобно, - с унылой монотонностью ответил кибер и опять начал переступать по мне, как по мостовой.
- Слезай, говорю!
Слез. Я видел краем глаза через незамутненное пятнышко на стекле; железяка вертит антеннами - спрашивает у Головы, как быть. Команда, видимо, поступила, и я был перекантован на живот.
- Замки заклинило, - сказал Голова. - Жидкость еще и клейкая. Потерпи, Ло.
- Терплю, куда деваться!
Я терпел стоически и уже не протестовал, когда кибер опять забегал по мне с лихорадочной поспешностью - он, видать, сообразил, что чем быстрее он оборачивается, тем меньше доставляет мне неудобств. Сообразительная машина, черт бы ее побрал! Наконец Голова распорядился:
- Лезь в шлюз.
Набрал дыхания. Киберы освободили от скафандра сперва лицо, и я услышал с замиранием сердца десятки звуков. Над пляжиком с легким шорохом сочился ветер. Слышался же пуще всего холодящий душу стон. Он был всюду, этот стон, а исходил вроде бы снизу. Я потряс головой и расставил ноги пошире, чтобы железные труженики быстрее стаскивали с меня синтетическую шкуру. И вот скафандр лежит, распластанный, облепленный погибшей мелкотой, в основном насекомыми самого причудливого строения. Впрочем, мне некогда было рассматривать скафандр, я поднялся и тут, не ведаю, как получилось, слегка вдохнул благословенного воздуха благословенной Синей. В нос мне шибанула такая вонь, что я нырнул в шлюз с величайшей поспешностью, ударился лбом о притолоку и заорал Голове:
- Пропусти без дезинфекции!
- Нельзя, - ответил Голова.
- Тупица!
- Нет, я умный.
Я задыхался, закатывал глаза, хватался руками за живот; запах был до того мерзостный, что я просто не знал, с чем его сравнить.
- Да быстрей же!
Потом я почти всю ночь стоял под душем, забыв про еду, забыв начисто, что я тот самый представитель человечества, которому довелось увидеть воочию братьев по разуму. Биологический анализатор утверждал, будто от меня уже ничем не пахнет, но я беспрестанно нюхал руки и был уверен; душ не помогает.
- Шок, - определил биологический анализатор. - Типичный шок. Потрясение, Ло.
Он был, наверно, прав, но я опять и опять бежал в душевую и подставлял голову под благодатную воду родной Земли. Я мылся почти сутки и едва не протер кожу до дыр. Ничего не помогало.
2
Обшивка танкетки была вся в размытых пятнах, и опять вспомнился мне пронзительный и ни с чем не сравнимый запах, будь он неладен! Но надо заставить себя ни о чем постороннем не думать. Сосредоточим внимание на чем-нибудь другом. Снова я услышал холодящий душу стон и осенился догадкой: так плачет песок. Как живой плачет - неутешно.
Начинался рассвет.
Джунгли молчали. Рассвет здесь, кажется, никого не удивляет, и встречают его скромно, не то что у нас, на моей Земле. У нас поутру поют птицы. И солнце у нас другое - большое и великодушное.
Я постоял возле танкетки.
Справа были джунгли, слева - речка, она шумела на камнях и поблескивала. Впереди начинались холмы, за холмами ждали меня чудеса - там были люди. Может быть, такие же, как я, может, немного другие. Но мы поймем друг друга обязательно и всенепременно!
Я подумал, не впервые, между прочим: "Почему здесь нет дождей?" Только подумал и увидел на обзорном стекле скафандра мелкие капли, увидел, что даль замутнена. Дождь сеялся скупо и устало. Так падает на Земле грибной дождик, но дома у нас он приносит совсем другое настроение. - Представилось вдруг, как заблудшая тучка, лужица на фоне пронзительной синевы, мимоходом и лукаво брызнет водичкой и убежит, а сосновый бор остается умытый и весь в иглах света. И запахи-то, запахи! Земляникой пахнет, мхом, истомной прелью. И капли дождя, отражая вселенную, падают, громко ударяясь о лопухи.
Благословенная Земля моя, как ты далека и желанна!
Да пребудет с тобой покой.
- Я поехал, Голова.
- Доброго пути, Ло.
Ехал я два часа по холмам, поросшим невысокой скудной травой синего цвета. Трава росла не сплошь, а пятнами и была жесткой, будто железо; я это чувствовал, потому что стебли касались стенок танкетки с тугим шорохом, Киберы успели поставить новое обзорное стекло в моем вездеходе, и даль я видел неохватно. Впереди дымились паром джунгли, ближе ко мне была река, в которую, вероятно, впадает ручей, текущий возле гондолы. Непрыткий дождь истаял, трава блестела, блестели и следы гусеничных траков, проложенные мною два дня назад. Мои следы уже стирались, но я прокладываю новые. Здесь будет много моих следов, если я вернусь: риск все-таки есть, потому что я пренебрег инструкциями, предписывающими осмотрительность и постепенность. Инструкции предписывают ждать, а ждать-то как раз я и не могу. При мне нет оружия, кроме ножа, подаренного когда-то одним человеком, которому я помогал пасти лошадей.
То был старик, с маниакальным упорством отрицающий блага цивилизации. Он хотел жить, как жили его далекие предки, и отвоевал себе такое право, сын степей, потомок кочевого племени, берущего начало чуть ли не от монголов. Старик сказал мне, когда расставались:
- Возьми вот, парень, нож. Я скоро помру. Нож этот старше Земли, он дамасской стали. У меня нет сыновей, нет внуков, я один. Ты не суетился и не мешал мне. Возьми на память.
Я взял.
Старика звали Муртаза. Я его почему-то боялся. Он был чужой, как далекое прошлое, но с ним хорошо молчалось.
Я подъезжал к долине Цветов, откуда так позорно бежал недавно; я немало размышлял о своем приключении и пришел к выводу, что цветы таким способом защищаются; выпрыскивают жидкость, которая имеет свойство привлекать все живое, и тот, кто дерзнет притронуться к холодной плоти и несказанной красоте белого дива, поплатится головой, никак не меньше, потому что все жаждут отведать пахучего нектара. Я остановил танкетку поодаль, чтобы еще раз осмотреть долину. Цветы росли редко и вразброс, без системы. Остановился еще и затем, чтобы поискать дорогу, минующую это страшное место, и направил танкетку влево по откосу, но тут же притормозил и не сразу догадался, почему притормозил. Я давно заметил какое-то мельтешение среди Белых Цветов, но не придал сперва этому никакого значения. Бывает так: ты еще не уяснил ничего, подчиненный порыву, но в глубине сознания уже вспыхивает догадка, возникает из ниоткуда уверенность, что в догадке той ты не ошибся, просто не мог ошибиться. И еще ты почему-то уверен: это уже было. Когда-то было. Здравый же смысл твердит: такого не могло быть. Никогда, Я приник к окуляру видоискателя большой разрешающей силы. Долина стала наплывать, приближаться в мельчайших подробностях. Даже ворсинки, на цветах я мог теперь рассмотреть. По телу пробежал озноб; я увидел глаза - они были коричневые, широко расставленные, они смотрели в какую-то точку сосредоточенно и жестко. Я откинулся на спинку сиденья, подышал глубоко, с интервалами, и опять приткнулся к окуляру.
Их было трое - невысоких, с плоскими затылками и вытянутыми головами. Они имели темную кожу синеватого отлива. Сквозь кожу рельефно проступали мышцы. Они скользили среди цветов с грацией хищников и почти не оставляли на песке следов. Шли они цепочкой друг за другом. Передний нес палку метров трех длиной, загнутую на конце, будто клюв птицы. Двое сзади чуть подгибались под тяжестью мешков, сшитых из шкур. Мешки были, похоже, пустые, но тяжелые. Они часто останавливались, рвали траву, нюхали ее и бросали наземь.
"Что они ищут?"
Я погнал танкетку в кустарник: хотел укрыться там до поры и обдумать план действий. "Чего доброго, вспугнешь этих охотников, потом налаживать контакт будет сложней. Приглядимся для начала".
Я отыскал в шкафчике танкетки небольшой аппарат - "лингвист". Это компьютер, и предназначен он для перевода. По замыслу, аппарат может практически расшифровать любой язык. Во всяком случае, ученые в том уверены, хотя опробовать систему нам было негде: планет, как уже говорилось, земляне познали много, но не встречалось нам даже самой заштатной цивилизации. Я включил "лингвиста", запустил в сторону аборигенов радиозонд величиной с яблоко и видел, как зонд нырнул в песок и из него осторожно вытянулась тонкая антенна. Удары моего сердца отдавались в ушах, подобно раскатам грома.
"Ну, что же там?!"
Техника не подвела: я услышал, как темнокожие ступают по песку, услышал даже их дыхание. Я теперь незримо, но прочно связан с теми троими в логу среди цветов. Я видел, как двое вдруг опустились на колени, третий же, самый высокий, не выпуская палки из рук, встал на плечи соплеменников, вытянул свой жезл, раскрылил руки. В "лингвисте" замигала лампочка.
- О Вездесущий и Неизмеримый!. Ты настолько велик и могуч, что пьешь реки и глотаешь звезды. Мы здесь, жалкие слуги твои - сыны племени Пророка, говорящего Истины, записанные на Камне. О, Вездесущий! Пусть вернется Пророку память, пусть будет с нами Камень, где записаны Истины, дай, о Великий, удачу в охоте, дай нам немного крови Белого Цветка. Кровь эта молодит, и Пророк вспомнит Истины. Пошли удачу!
Высокий, опершись на палку, легко соскочил наземь. Двое медленно поднялись и отряхнули с колен песок. Я видел на их ногах извилистые вдавлины от травы, видел пот на их висках.
- Что сказал Неизмеримый? Высокий ответил, воткнув палку возле ног;
- Он молчал. Он всегда молчит. Только старики умеют слушать Его. Но умеют ли?
- Мы пойдем, Сын Скалы?
- Мы пришли. - Высокий вскинул палку на плечо, постоял неподвижно, резко согнулся и мелкими шажками двинулся среди цветов. Это был довольно стройный парень, но уши .он имел несолидные - они шибко оттопыривались. Да и у его спутников уши тоже не отличались изяществом формы. Последний вдруг приостановился, широкие его ноздри зашевелились, он скинул мешок с плеч и оборотился. Он смотрел в мою сторону, глаза его пронзительной черноты заглянули на какой-то миг прямо в душу мне. Я почувствовал, как мягкая волна прокатилась между нами и отдалась болью в моем затылке. Глаза были не страшные, скорее печальные, и в них сквозила ступил со спин на землю и гордо вскинул голову. - Я хорошо говорил?
- Ты плохо молился! Почему сказал о женщинах? Ты осквернил слух Вездесущего хулой и пошлым словом!
- Вездесущий знает все!
- Каким способом?
- Неисповедимым. Разве ты забыл уроки в школе стариков, Нгу? А может, Вездесущий и сам любит женщин?
- Речь твоя богохульна, Сын Скалы!
- Мы будем брать кровь Белого Цветка?
- Ты ведь молился...
- Тогда не станем мешкать.
- И все-таки напрасно ты упомянул женщин! Ты говорил как глупая старуха.
- Слова наши истекли, воины.
Сердце мое тревожно; екнуло в предчувствии беды, я протянул руку за спину, в глубину танкетки, и сразу нашел, что искал. Мне нужен был мешок из плотнейшей синтетической ткани, набитый инструментами и продуктами. Делом секунды было расстегнуть застежку и вывалить все добро на дно кузова. Я взял мешок, открыл дверцу и вышел на волю. Аборигены уже поднимались по изножью круглого холма у самой реки. Я, как часто бывает, не давал отчета своим поступкам, но вместе с тем верил без раздумий, что действую правильно.
- Голова, ты следишь за мной?
- Слежу, Ло. Ты рискуешь. Космонавтам не предписано рисковать.
- Я читал в старых книгах, Голова, что риск - благородное дело.
Трое с Синей уже подступали к цветку, росшему на макушке холма и несколько на отшибе.
Я приказал танкетке следовать рядом и побежал. Бежал я сильно и раскованно. Я бежал, цепляясь ногами за жесткую траву, и за моей спиной, подобно парусу, развевался голубой мешок. "Поспею?"
Поспел!
Я смаху едва не наткнулся на цветок. Под ним лежала распластавшись, высокий Сын Скалы. Глаза его были закрыты - он обреченно и тихо, как подобает мужчине, дожидался неминучего и мучительного конца. Тело воина было облито жидкостью, напоминающей по цвету сосновую смолу. Смерть уже поспешала: я видел черное облако, оно неслось из джунглей, со стороны реки. Парень дышал часто, на сером и плоском его лице, неживом,, лишь вздрагивали ресницы.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Путь мой лежал к реке. Путь лежал среди белых цветов и .с неудобной ношей: я тащил на горбу воина, запеленованного в мешок, скользкий, как рыбина; ткань к тому же вытягивалась, и страдалец скатывался со спины, ударял по ногам, я падал, буквально втыкался головой в песок,, шея моя трещала. Уму непостижимо, как я все-таки не задел ни одного цветка, непостижимо также, каким образом воин не задохнулся. Скорее всего, километр до реки я одолел в рекордные минуты. И вот наконец берег - отлогий пляж с омутком. Я вытряхнул лопоухого Сына Скалы в воду, он упал спиной и поднял фонтан такой высоты и силы, что вполне можно было представить, будто в омуток с разбегу свалился, например, бегемот. Я сел на мокрый берег, малость отдышался и вскочил тут же, озираясь. Мне было видно отсюда, как наверху, на холме, опять беснуется несметная летающая и ползающая рать- терзает цветок. Два охотника улепетывали вдоль берега. Они убежали уже довольно далеко и не собирались возвращаться; они не выпускали из рук бурдюков и даже тащили зачем-то длинную палку. Сперва я их осудил за трусость и предательство, но, по здравому размышлению если, то ребята правы: третьему они не могли бы помочь при всем желании. "Кто нам поможет? - с отчаянием подумал я, - Сей же момент на запашок прибудет коллектив и станет нас понемножку убивать". Танкетка моя остановилась на краю рощи, она не могла давить цветы и делать на этой планете вселенский переполох. Я велел танкетке идти кружной дорогой.. И велел ей торопиться.
Сын Скалы вынырнул. Рот его был кругл и черен, в глазах стоял ужас, он греб беспорядочно, бил по воде ладонями, как цирковой .заяц по барабану. Он не умел плавать, этот великий воин, черт его возьми. Я сказал:
- О Вездесущий, спаси душу мужчины с большими ушами! Он любит славу и женщин, но то не так уж и важно. В принципе он - хороший. Не имею представления, о Неизмеримый, как относятся женщины к его ушам, но это тоже не так уж важно.
Я забрел в реку по пояс, ухватил воина за шею и притянул к берегу, как неодушевленный предмет. Парень, ошеломленный, поплелся было на карачках к суше, но я стукнул его по спине и положил в воду так, что лишь голова торчала наружу, пригрозил кулаком:
- Лежи и не двигайся!
Над нами уже зависала нечисть. Облачко над нами, вполне возможно, обратится сейчас в грозовую тучу, упадет, придавит и растащит на мелкие кусочки.
- Ло!
Это зовет гондола.
- Слушаю.
- Все-таки что было вначале - курица или яйцо?
- Нашел время заниматься глупостями. Видишь ситуацию?
- Меры приняты.
- А про яйцо забудь.
- Постараюсь.
Мне почему-то не страшно было умирать... Если честно, я не верил, что умру вот сейчас, всего лишь несколько минут спустя. Безвыходных ведь положений нет. "Я поднялся, чтобы встретить опасность стоя. "Успеет или не успеет Голова принять меры?".
Над, нами завис небольших размеров металлический шар, он через доли секунды раскрылся лепестками, подобно лилии, на нас куполом опустилась прозрачная пленка, образовала нечто вроде юрты диаметром в основании метров на двадцать и накрыла нас, захватив часть воды, где постанывая шевелился вождь. Под купол успела попасть и танкетка - она остановилась резко и подняла пыль, которая улеглась не скоро. Когда же пыль улеглась, я увидел, что на спасенного мною воина навалились корчи и вода вокруг его тела кипит. Я схватил бедолагу и вытянул на сухой взлобок. Тело его было все в мелких кровоточащих ранах. "Значит, и рыба обожает сок цветка?"
- Прости, Сын Скалы, не догадался я, что тебя рыба щиплет. Сейчас мы с тобой о жизни потолкуем. - "Лингвист" лежал на сиденье танкетки, и дотянуться до него ничего не стоило. - Итак, слушаю?
Воин сопел и перекатывал по песку голову, не глядя в мою сторону. Тогда я сказал в микрофон "лингвиста":
- Как чувствуешь себя, могучий воин? - Я хотел малость подольстить этому парню. Прибор, мигнув красной лампочкой, что-то прочирикал птичьим голосом, охотник приподнялся, сел и тоже что-то прочирикал. Машина, исправно перевела:
- Я в печали.
- По какому поводу, простите? - Меня, конечно, обидело то обстоятельство, что спасенный мной балбес еще и в печали. Хотя бы поблагодарил для порядка.
- Я должен умереть.
- Вот тебе раз! С какой стати ты должен умереть? Закрыть свои карие очи?
- Племя уже справляет тризну по мне. С того света не возвращаются.
Что ж, весьма логично; товарищи этого, неудачника уже добежали до городища и принесли на устах печальную новость. Весьма некстати получится, если следом приплетется труп.
- Кровь цветка метит неминуемой смертью. Дат, ситуация! Племя отведет ритуал, отправит душу убиенного на небо или еще куда там у них предписано, а душа не улетела, осталась при теле. Явное несоответствие.
- Невелика беда, - сказал я. - Что-нибудь придумаем.
- Меня уже нет.
- Но ты же есть!.
- Убей меня, сын племени, которое пришло сверху!
- Откуда ты взял, что я пришел сверху?
- Мы видели....
- Есть хочешь?
- Нет, я в печали. И печаль моя велика.
О тонкие стенки пузыря, спущенного на нас, ударялась летающая мелкота, скатывалась, скользя, и осыпалась наземь. Какой-то зверь, тощий и величиной с собаку, захватывал оболочку пастью, но она с неприятным скрипом выскакивала из его зубов, не давалась, зверь наливался яростью, глаза его кровянились. Я засмеялся. Однако воин не ответил на мою улыбку (я показал ему пальцем на сердитого зверька), он раскачивался с закрытыми глазами и тонким голосом творил молитву такого содержания:
- О Вездесущий! Прими меня к себе, потому как меня здесь уже нет, я стану исправно работать на тебя в поле, по вечерам же буду исполнять для тебя танец Услады. Прими, я молод и совершил ещё мало зла.
Над нашим шатким и слабым на вид укрытием лопались шары, испуская желтый дым.
- Что творишь, Голова?
- Усыпляю все живое, чтобы вы могли идти.
- От воина пахнет, хотя, честно, я этого почему-то не чувствую. Воин мой--теперь вроде живца, на него любая гадость летит. Подскажи, как его отмыть, отстирать?
- Вода растворяет сок, пусть обветрится, тогда я сниму защиту.
- Все понял. Спасибо.
- Есть новость, Ло.
- Слушаю?
- Биоанализатор показал, что атмосфера этой планеты пригодна для дыхания.
- И можно снять скафандр?
- Можно, если хочется.
- Хочется!
...Первое, что я услышал, был плеск воды о берег, я услышал еще, как сопит мой удалец из племени Изгнанных - он все качался, обхватив руками голову; потом я уловил запахи - пахло мокрым песком совсем так же, как и у нас, на Земле. Хорошо! Я упал на колени и потрогал руками траву, она была сухая и жесткая. Однако насладиться звуками и запахами не дал мне Сын Скалы. Он полз ко мне, все постанывая, и уныло канючил:
- Отпусти - пойду к Вездесущему. Я выну из груди свое сердце!
- Погоди вынимать сердце, обратно его уже не вставить; давай, брат, лучше помоемся. - Я пошел к танкетке, достал кусок мыла, вернулся к воде и опустился на корточки. - Хорошо-то как. Сын Скалы с Гималаев или Кордильер. Вода, милый ты мой, настоящая, ее даже можно взять в ладошку, а?
Абориген не слушал меня, он стоял задрав голову, рассматривал прозрачный купол и печально моргал. Я зачерпнул воду обеими ладонями, полную горсть, бросил ее в лицо себе и засмеялся - на меня нахлынуло необыкновенное ощущение полного единения с этой Синей планетой, которую я теперь буду чувствовать; буду брать в руки камни, буду купаться и ступать босыми ногами по траве. Судьба подарила мне целый мир, неисчерпаемый, чужой, но уже дорогой мне, как родина.
- Иди сюда, Скала. Да ближе, ближе!
Он подошел с робостью. Я показал ему, как надо мылиться, Вода холодила. Скала взял мыло и через мгновение окутался пузырчатой пеной. На толстых губах обескураженного парня впервые проблеснула улыбка, и он, обнажив зубы, кивнул; посмотри, мол, на себя - ты стал забавный. Я тоже показал на него пальцем: на себя, дескать, полюбуйся. Он нисколько не боялся меня, и это удивляло. Я спросил, ложась в воду:
- Почему ты меня не боишься?
В общем-то вопрос был сформулирован неправильно - я собирался сказать: "Почему ты не удивляешься?"
Воин тоже лег в воду, и мыльная пена зашипела вокруг нас, опадая, речка же покрылась радужной пленкой. Купол над нами лопнул вдруг с нежным звоном, и я почувствовал мокрым затылком ветерок. Воздух был парной, со стойкими и неназойливыми запахами. Тучка насекомых, покружась невысоко, улетела прочь, растаяла. На руку мне села бабочка с треугольными крыльями- угольно-черными с бархатной глубиной, по черноте симметрично раскатывались оранжевые пятнышки, составляя узор. Бабочка улетела, вспугнутая, и я уловил кожей нежное дуновение от ее крыльев.
- Эге-ге-ге!!
Эха не было. Крик мой пропал, запутался, будто в вате.
Я вылез из воды, отряхиваясь, и опять спросил у воина - он лежал на спине с закрытыми глазами, блаженствовал:
- Так почему все-таки ты меня не боишься?
Парень вылез из речки неловко и ударился задом о песок.
- Вы уже были.
- Как это - были?
"Лингвист" помаргивал лампочкой, и воин косился ни него без симпатии.
- Вы ушли и пришли.
- Мы не приходили!
- Разве не вы оставили нам Истины на Камне?
- Не мы.
- Я не верю! - ответил воин и поднялся, стаскивая с себя набедренную повязку. Черные его ягодицы блестели, как лакированная мебель. Он отжал повязку, морщась, уселся на свой мокрый след, оставленный давеча. Какой смысл было тогда отжимать повязку, коли опять устроился в лужу. Забавный, однако, малый.
- Что за камень?
- На нем Истины. Он там. - Воин вытянул руку, показал в моросное и дряблое небо. - Он у врагов, а Пророк, - тут воин подозрительно огляделся: не слушает ли нас кто? - а Пророк забыл Истины, Он помнит только одну, но Камень большой.
Я, конечно, ничего не понял и пожал плечами.
- Племени нужны Истины, жить без них грешно - так завещано.
- Кем же завещано?
- Кто ушел и придет. Абракадабра какая-то!
- Ты теперь домой подашься, парень?
- Нет, я умер.
- Ты, милый, совсем живехонек. Ну поедем со мной тогда.
- Я сейчас буду вытаскивать сердце и удалюсь к Вездесущему.
- Это успеется. Все мы когда-нибудь удаляемся к Вездесущему. - Я затолкал этого малахольного юнца в танкетку, и мы помчались домой. Скафандр мой лежал рядом на сиденье, и шлем, свисая, болтался при тряске, будто голова трупа. Это было неприятно, и я спрятал скафандр в бункерок.
- Мы еще поживем, Сын Скалы! И по возможности дольше, потому как жить любопытно.
Лопоухий абориген по-прежнему был в прострации. Я совал ему всякие безделушки, я показывал ему фокусы, но парень засох в своей, тоске, он дни и ночи сидел на краю ковра в холле, качался, как будда, и нехорошо выл. Вой этот раздражал меня до того, что однажды я чуть не стукнул этого недотепу по шее, но сдержался- жалко мне его стало. Надо нам что-то срочно придумать, иначе помрет Сын Скалы во цвете лет, задавленный печалью, черт его забери! Я допытывался у парня, как и чем живет его племя? Отвечал он мне неохотно и без конца повторялся. Выяснилось, что когда-то (никто не помнит и не знает, когда) явились сверху люди, большие и желтые.
- А на чем они явились?
- Никто не знает, и никто не помнит. Они оставили нам Истины, которые написаны на Камне. Камень большой, и Истин было много. Но Пророк стар и каждое утро с башни поет только одну Истину.
- И что за Истина?
- Помогай слабому. Слабый в яме.
Вот это да! Стоило пришельцам тратить энергию и время, чтобы принести из далекого далека такую захудалую мудрость. Что-то здесь не так.
...Сын Скалы раскачивался сидя, подобно механизму, и пел. Он в общем-то не пел-поскрипывал с безысходностью. "Лингвист" переводил со сбоями и пропусками следующее:
"...А однажды я повстречал чудовище на трех ногах (третья была сзади) и с тремя глазами (третий глаз был сбоку). Я не умею бояться, но у меня вспотела спина. Я сказал тому на трех ногах и с тремя глазами; "У тебя свои заботы, у меня - свои. Разойдемся?" Но чудище зарычало, и я пронзил его копьем. На землю полилась черная кровь. Я бы принес домой шкуру того зверя, но когда я пронзил его копьем (это был удар настоящего воина!), то все исчезло и был только дым. О, Вездесущий, если я сказал не так, ты простишь меня по безмерной доброте своей. Я ведь всего лишь слабый сын племена Изгнанных. Ты же велик, и лицо твое большое, как нёбо. Сердце твое тоже большое, и глаза твои видят все... А еще однажды я испытал свою силу - ударил по камню так, что стало больно руке, из камня же прянул огонь такой силы, что погасли звезды. Дело было ночью, и никто не видел того пламени, только в лесу заплакали птицы. Я сильный! Возьми меня и сделай солдатом твоего воинства. Не пожелаешь сделать солдатом, определи слугой, и не будет у тебя слуги, преданней и проворней..."
Я не сразу догадался, что приятель мой сочиняет нечто вроде рекомендации самому себе, цель которой - исхлопотать у Вездесущего место потеплее. И врет, конечно, как сивый мерин.
"...А еще однажды, тоже ночью, я крикнул так, что в реке остановилась вода. Буду рабом твоим, о Вездесущий, и смогу из башни говорить твои указы так громко, что меня услышит даже трава..."