Я убил полдня, чтобы втемяшить мысль, осенившую меня, в лопоухую башку этого молодого лгуна, что умею слова оставлять на бумаге, что письмо Вездесущему можно послать вроде бы по почте и ждать рассмотрения ходатайства, так сказать, на месте. У Вездесущего много хлопот, и чем слушать ему каждого, он прочитает документ и наложит резолюцию в таком духе: или, значит, Сыну Скалы следует спешно вознестись, или же проживать, в своей деревне до востребования. Скала был парень в общем-то не совсем темный, он наконец уловил суть. Потом я продемонстрировал ему, как оставляют слова на бумаге, и несложная эта операция привела его в восторг. Потом мы начали сочинять документ. Как и всякий документ, он составлялся по форме. У Вездесущего было несколько синекурных должностей. Самая перспективная - нечто вроде телохранителя и начальника личной гвардии. На худой конец можно поступить в гвардию рядовым с перспективой на повышение. Вторая завидная должность управляющий хозяйством Вездесущего. Тут имелась в виду охота, рыболовство, ну и хлебопашество. Рядовым охотником сделаться еще куда ни шло, а вот закабалиться в крестьянство - совсем нежелательно, потому что от этой исходной точки путь наверх заказан. И уж совсем золотая дорога - третья; стать мужем одной из дочерей Вездесущего. Их две у него - одна ведает тьмой, другая жесветом. Дочь тьмы - та постарше и побогаче. Это и объясняет, что на планете всегда смутно и солнце на чистом небе - большая редкость. Значит, чтобы Неизмеримый как-то выделил того, кто возносится на данный момент, от иных прочих, надо иметь силу, хозяйственную сметку и высокие мужские достоинства. Ясно. Поехали!
Я сочинял с великим удовольствием, и фантазия моя зацвела пышным цветом. Скала попробовал было кое-что вставить, но я отмахивался от его советов слишком уж парень занижал свои возможности.
- Ты, Пришелец, вверни, пожалуйста, про то, как я ударил однажды палкой по камню и выбил из камня огонь.
- Лучше будет так. Слушай; "А еще однажды (дело было ночью) я ударил копьем оземь, и копье мое проткнуло Синюю, как гнилой плод, и конец копья возник у моих ног".
- О! - застонал Скала. - Как это?
- Сам не знаю. Молчи!
- О!
- "А еще раз (это было ночью) я взял в руку пепел костра и сжал его с такой силой, что из пепла полилась вода! Никто этого не видел, но рука моя была мокрой весь день и еще один день".
- Как это?
- Тонкости не имеют значения, брат мой!
- О-оо!
"...А еще однажды (это было ночью) я простоял на ушах до утра, испытывая терпение и мужество. Уши мои болели, но я пел песни".
- Зачем на ушах, Пришелец?
- На твоих ушах неделю простоять можно. Молчи и не мешай!
Скала ничего не понял, но лицо его выражало благость - ему, видать, нравилось, как я закручиваю ситуации. Мне и самому нравилось закручивать, однако родник мой начал давать сбои, фантазия моя поиссякла. И в этот критический момент отважный воин, брат мой, пропел с закрытыми глазами следующее:
- А женщины. Вездесущий, и совсем молодые девушки все разом и каждая в отдельности любят меня так, что у них от тоски выпадают волосы и крошатся зубы.
Я крякнул и покачал головой, завидуя творческой находке моего соратника, и изложил его светлую мысль в такой редакции: "У зрелых женщин от любви ко мне выпадают волосы, у юных же девушек, у девственниц, крошатся зубы". Н. везет же красавицам племени Изгнанных; они все там лысые и беззубые. Я представил себе одни лысые головы, черные и уныло блестевшие, и мне стало как-то нехорошо.
- Пожалуй, мы перегнули палку, брат?
- Вездесущий умеет прощать. Хозяин, - дипломатично ответил Скала.
Я вздохнул с печалью.
- Ну что ж, пойдем дальше?
- Пойдем дальше. Складно у нас получается, Пришелец!
...Трудились мы самозабвенно, письмо получилось некороткое, и я устал.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Мы с воином из племени Изгнанных прохлаждались на пляжике перед гондолой. Вдруг в глаза дробно и резко ударил свет, отраженный водой. За нашими спинами вставало солнце. Небо- было глубокой синевы, а солнце- круглое и маленькое. Воин вскочил на ноги. Тень от его тела упала криво, далеко и утонула в реке. Скала вытянул руки навстречу восходу и мелкими шажками засеменил возле меня, он пел, славил солнце, которое качалось над неровной чертой горизонта, подобно воздушному шарику. "Где же сегодня облака? - подумал я. - Здесь ведь всегда облака". Мне казалось, будто я сижу на дне сосуда с мутными стенками. Вода теперь была совсем черной, по гондоле ползали лохматые огоньки непонятной природы. По небу наискосок долго падал язык алого пламени. Пламя погасло, разбрызгавшись на искры, иссякло, и следом наступила полная тьма. Я, заробев, пошарил вокруг. Возникло ощущение, что твердь ушла и тело мое потеряло опору. Я не видел своих рук, чувствовал только, как между пальцами щекотно сочится песок, слышал запалистое дыхание Скалы, который, наверно, все ходит по кругу. Он уже не пел-топтался молча. Неподалеку мигала лампочка "лингвиста", это мигание успокаивало. "И часто здесь случается подобное?"
- Голова, в чем дело?
- Затмение, Ло.
-- И надолго затмение?
- Максимум на полчаса.
- Терпимо.
В джунглях пронзительно и тонко закричал не то зверь, не то птица. В крике том была печаль. По спине у меня пробежал морозец. Сын Скалы упал рядом и, похоже, смаху. Под ним слегка содрогнулся пляжик.
- Это нестрашно, брат мой, - сказал я. - Скоро все кончится и опять засветит непрыткое ваше солнышко.
"Лингвист" перевел мои слова, но воин не ответил. Я поднял глаза. Над головой, и во все стороны сверкали звезды, крупные, будто яблоки темно-красные, рдяные, желтые, платиновые и совсем белые с перламутровым отливом. Синяя бегает на космическом большаке, она родилась в доме на главной улице, где всегда оживленно. Космос здесь густой и веселый. У нас, на закраине галактики, иллюминация поскромнее. Я, Сдерживая дыхание, смотрел и смотрел вверх, я знал, что никогда не смогу насытиться красотой этой дикой ночи, наступившей посреди Ясного утра. В самом зените различалось созвездие в форме идеального равнобедренного треугольника, висевшего острием вниз. Три звезды густого киноварного цвета составляли этот треугольник, и нижняя была выпукла, она напоминала каплю кедровой смолы, готовой упасть от собственной зрелой тяжести. Чудеса однако не кончились: киноварное пятнышко (с него я не сводил глаз) вдруг запульсировало, - наливаясь темным жаром остывающего металла, и в созвездии вспыхнул пожар - огонь сперва заполнил купол неба, потом охватил всю видимость, вытянулся косой и распался. Размазанное пламя сочилось, падало теперь на Синюю нескончаемо и густо. Так густо и тяжело падают на нашей старой доброй Земле ноябрьские снега. Небесное пламя достало до нас: на песке с легким шипением рвались, подпрыгивая, огненные мячики, они катались, сталкиваясь, взмывали и падали, будто шары на биллиардном столе; мячики слипались на макушке гондолы и текли оттуда ручьями с игольчатой поверхностью, причем на каждой иголке, на конце ее, играл радужный калачик. Меня поражал этот пьяный разгул стихий.
- Ты бы лег, Ло, - сказал Голова.
- Что, опасно?
- Не очень, но все-таки...
Голова, как всегда, был прав: в щеку мне толкнулось что-то мягкое, потом в глаза ударил белый всплеск и следом накатила нешуточная боль. Я повалился лицом в песок, подумав: "Обожгло?" Я лежал, загородив голову руками, и умудрялся глядеть сквозь пальцы на гондолу. Виден был также краешек джунглей, темнеющих справа. Над деревьями тоже полыхало и щелкало, там тоже кипело и клокотало чертово варево. Я встал во весь рост, и, расталкивая шары руками (они сердито лопались), закричал:
- Гори! Гори шибче!
- Ты бы лег, - сказал Голова.
- Молчи, холодный разум! - Я пошел в пляс, наткнулся на воина и упал, а когда поднялся, с осадком горечи заметил, что планета принимает обыденный вид; солнце уже наполовину вытолкалось из темноты, закрывающей его, звезды гаснут, отдаляясь и холодея, и не прыгают уже по песку сумасшедшие мячики. Я сел рядом со Скалой, прижал ладонь к обожженной щеке и малость пригорюнился; чудеса все-таки случаются нечасто. Может, такое было впервые и никогда не повторится? Может быть...
2
Сын Скалы пришел в себя не скоро. Я спросил у него:
- Ты впервые видел звездопад?
- Впервые.
- А слышал о чем-нибудь подобном?
- Да, Пришелец. Слышал.
Скала отвечал скупо и все поглядывал вверх, где теперь в синеве висело худосочное светило. Мой отважный воин трясся как осиновый лист, в его кудрявую голову втемяшилось, что Вездесущий карает нас за ложь. Парень сразу уловил разницу между устной речью и письменной, что написано пером, не вырубишь топором, как говаривали наши уважаемые предки. Наболтать можно все, что угодно,
Вездесущий, он в годах, кое-что запомнит, кое-что и мимо ушей пропустит, а вот когда документ на руках и перед глазами, совсем другой оборот, совсем другие козыри выплясывают! Так примерно рассуждал Скала и показывал на меня пальцем; сверху, мол, прилетел, а тоже не шибко умный. Брат мой стонал и бил себя не жалеючи кулаком по лбу с такой силой, что голова гудела колоколом. Особо же он жалел о том, что мы написали Неизмеримому, что у женщин от любви к знаменитому воину выпадают волосы и крошатся зубы: это, дескать, чистое бахвальство.
- Ты же придумал про волосы и зубы, брат!
- Разве я?
- Забыл?
- Ты придумал! - Скала показал на меня пальцем.
- Ты успокойся, пожалуйста.
Воин неохотно сел,, качая головой, он встряхивал плечами, и тонкие его руки болтались вдоль тела как чужие. Скорбь его была искренней и безмерной.
- Хочешь, верну письмо назад, оно ведь еще не долетело до Вездесущего?
-Ты можешь его вернуть, Пришелец?
- Могу.
- Значит, Вездесущий гневался по другому поводу, а? Не письмо его рассердило. Пришелец?
- Нет, конечно.
Скала взял из рук у меня прутик и стал чертить на песке круги. Он задумчиво морщил лоб, вздымал брови, потом заговорил речитативом:
- Живут наверху три брата. Один брат только ест и спит. Это-брат средний. Другой брат мало есть, мало спит и все сердится. Это-брат старший. У третьего брата есть сердце, и он складывает песни. Это-брат младший, и зовут его Цок. Скала нарисовал три кружочка, составляющие, как я понял, созвездие-треугольник, которое так четко светилось давеча. - А еще выше, там, где уже нет ничего и только тьма, есть женщина, и зовут ее Огонь.
Она умеет летать. И когда она летит мимо братьев, она зовет младшего, которого зовут Цок. Женщина Огонь кричит ему: "Берись за мою косу, и мы полетим вместе. Ты будешь меня любить. И я буду тебя любить. Ты выпьешь меня до дна, и я напьюсь тобою. Берись же за мою косу", - "Твоя коса меня обожжет?" - "А ты потерпи и привыкнешь". - "Я потерплю!"-говорит Цок и берется за косу; чтобы лететь, но старший брат не пускает младшего, женщина Огонь проносится мимо, и рассыпаются окрест ее волосы, падают к нам. Цок - спрашивает у старшего брата своего: "Почему ты меня не пускаешь?" "Потому не пускаю, отвечает старший, - что некому мне будет завидовать и не на кого будет сердиться. Ты же рядом"...
- Кто тебе рассказывал эту историю?
- Я сон видел и голос слышал,
- Когда?
- Сейчас.
- Но ты же не спал?
- А сон видел. И голос слышал.
- Как же так - не спал и сон видел? И голос слышал?
- Так бывает. - Воин рассеянно пожал плечами.
- А ночь почему была средь бела дня? И огонь почему .был?
- Младший брат Цок опять схватил женщину, а старший не пустил лететь. Огонь - это волосы, они остались в руке Цока.
- Он так ей прическу подпортит. Старший брат, значит, нехороший?
- Нехороший, Пришелец. Он всегда был нехороший.
- Печально,
- Младший брат теперь плачет.
- Драться надо, не плакать! Мужчине не пристало плакать.
- Старший брат сильный, а у младшего есть сердце, потому он и плачет. Ты разве никогда не плакал, Пришелец?
- Никогда! В детстве если... Не помню.
- Легко живешь. Легко? - Воин смотрел на меня пристально, в глазах его, больших, как у коровы, и бездонно черных, была печаль-тоже бездонно черная. И меня волной вдруг окатила боль, я жалел этого парня, в сущности, беззащитного перед смутным ликом Непознанного. Он дышит потому, что я спас его. Ему повезло. Он еще не верит до конца, что имеет право вести новый отсчет дням под этим непрытким солнышком. Он имеет одно великое преимущество передо мной, потому что в самой глубине существа своего каждый час и каждую минуту чувствует бесценность дара, ниспосланного нам только однажды, дара жить. Этот невежественный абориген, в отличие от меня, знает холод и потому ценит тепло, пищу добывает в поте лица, он ведает настоящий страх и испепеляющую душу ненависть, он зверь, но и человек-он не боится крови, но научился видеть красоту и отделяет добро от зла. В нем--мое прошлое; далекое, скупое, безликое. Мое прошлое застыло на желтых страницах книг и воспринимается как набор весьма любопытных сведений, лишенных пульса и красок. Я возвращен силой обстоятельств к истоку вечной реки. Мне, рожденному возле самого ее устья, суждено теперь брести против течения, и каждый мой шаг будет измеряться тысячелетиями.
- Ты жил легко? - повторил Скала, не отводя от меня глаз.
- Да, легко, - ответил я,
- У вас много еды, Пришелец?
- Много.
- У нас мало. А дети просят еды...
- Понимаю.
- И воинов мало у нас. Мне пора.
- Куда это пора?
- Домой.
- А как тебя примут?
- Они не поверят, что я это я, а не дух мой, возвращенный Неизмеримым. Они не пустят меня в деревню- испугаются. - Скала хитро сощурился и протянул к моему лицу раскрытую ладонь. - Ты им скажешь: "Вездесущий не захотел взять воина, великого воина, добывшего сок Белого Цветка. Вездесущий и Неизмеримый уважает храбрых и дарит им волю. Ты им прочитаешь письмо и прочитаешь ответ".
- Ответа же нет еще?
- Мы его напишем.
И мы сварганили хвастливое, я бы сказал, нагловатое послание, адресованное племени Изгнанных. Вездесущий излагал следующее соображение; взятое нами за основу: дескать, Сын Скалы - непревзойденный воитель, таких воителей на Синей еще не рождалось, и вряд ли родятся. В гвардии Вездесущего таких, как Скала, можно смело утверждать, единицы. Однако юноша совершил еще не все подвиги, так пусть он их совершает во благо и процветание племени и пусть изгнанные вернутся в свою плодородную долину у Большой Воды, пусть найдут там Камень, где записаны Истины. Молодой и отважный воин поведет свой народ к Большой Воде. И когда Сын Скалы совершит все эти подвиги, тогда он будет Великим не только на Синей, но и в гвардии Вездесущего, Неизмеримого и Вечного. И лишь тогда воин будет вознесен на небо, чтобы жить среди звезд. Такова отныне судьба Сына Скалы Непревзойденного, предопределенная свыше раз и навсегда.
В древности на подобных бумагах ставили печать: с подлинным, мол, верно. Жаль, что у меня нет такой печати!
- Ты ведь не бросишь меня, Пришелец? - Скала сгорбился, сидя на песке, и поглядел на меня исподлобья, как побитая собака. Настоящей искренности между нами еще не было - абориген не до конца доверился мне, он готов был, чувствовалось, встретить любой подвох, исходящий от меня, с обреченной покорностью; он знал, что я почти" бог, а боги не имеют прочных уз с людьми, и воля богов капризна.
- Я не брошу тебя, мы будем вместе совершать подвиги, предписанные Вездесущим.
Воин поклонился мне, коснувшись лбом травы. Уши его просвечивали и подрагивали, словно крылья бабочки,
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
...Я стою посреди холла. На мне фуфайка особого свойства - она дает прохладу, когда жарко, и греет, когда холодно. На мне мягкие брюки серого цвета и тяжелые ботинки, не имеющие сноса, вечные. На мне пояс с ножом, подаренным казахом, через плечо на мягкой цепочке - "лингвист". Вот и все.
- Пойдем, воин!
- Пойдем, брат мой.
2
Здесь, на Синей, настала короткая благодать: небо было чистое, высокое, и края облаков выделялись над чертой горизонта, там они лежали в несколько слоев и смотрелись на срезе, в самом низу - угольно-черные, выше - фиолетовые и вдруг сразу, без полутонов, оранжевые, лимонные и пурпурные. Эти краски были до того веселые, до того милые сердцу, что я вновь испытал чувство неизбывной симпатии к этой планете с непокладистым норовом. Я обнял Скалу за плечи. От моего отважного воина шибко пахло мылом. Ему нравился этот запах, мне- не очень. Но мне нравятся облака над чертой горизонта. Он манит, горизонт; а что там, дальше и дальше? Какие там живут народы, и какие они думают думы?
- Скала, как вы называете эту речку? - Я ткнул пальцем на воду, текущую перед нами. Там, в глубокой и спокойной воде, опять плавали рыбы со старушечьими лицами и выпученными, словно от натуги, глазами.
Скала ответил, что речка эта без названия, потому как воины его племени сюда не забираются - нечего здесь делать.
- А джунгли? - Я показал рукой за спину. - Разве там нет охоты?
Деревья, нестройные в стволах и невысокие, ветвились во все стороны, сплетались стеной, и через ту живую стену пробиться было невозможно. За стеной царит сырой полумрак, здесь, наверно, место обитания всякой нечисти летающей и ползающей. Над джунглями вздрагивал воздух, выше и дальше перспектива смотрелась как через выпуклую линзу.
- В лесу трудная охота, Пришелец, - ответил Скала. - Опасная охота. Гиблая.
- Итак, вперед?
Скала молча кивнул и перепрыгнул через речку. За нами двинулась танкетка.
- Голова, оставь машину при себе - в сопровождении не нуждаюсь. - Не могу оставить машину при себе.
- Отчего же?
- Устройство автономно и выполняет Космический Устав. Пункт первый Устава гласит: роботы охраняют человека.
- Выходит, от этой каракатицы не избавиться?
- Она автономна, Ло.
- Ну, бог с ней!
Я снял ботинки. Трава покалывала ноги, но идти было приятно. В лицо бежал ветерок, дышалось легко. Впереди тянулись песчаные холмы, попадались кустарниковые рощи с мелкими и твердыми листьями. И ничего примечательного: скучные холмы, трава и песок. Я внушал Скале, идущему рядом, что хочу стать таким, как он, и добывать пищу так, как добывает он. Скала по первости эти слов" принимал за шутку, но, поняв наконец, что намерения мои вполне серьезны, сказал:
- Там, где ты обитаешь, много таких глупых?
- Мало таких глупых, брат.
- И я думаю - мало.
Воин явно забеспокоился, он поднимался на носки, из-под ладони оглядывал места, по которым мы проходили, пока не нашел, что искал: мы остановились перед деревом с черным искореженным стволом. Это дерево свело судорогой, не иначе. Свело и не отпустило. Листьев на этом чуде природы почти не было, на ветвях висел мох, ниспадая будто с головы ведьмы. Тем не менее Скала торжествовал - для начала он пустился в пляс, причмокивая губами, потом нагнулся и стал копать руками яму. Песок струёй хлестал между ног воина и падал за его спиной с шелестом. Я присел неподалеку и надел ботинки-ступни горели, я их с Непривычки натер о жесткую траву. По плоской спине воина уже катился пот, но струя песка не тоньшала и не прерывалась. Скала вырыл окопчик и погрузился в него, наружу торчала лишь голова. Я почему-то устал, руки мои дрожали и ломило плечи.
- Голова, почему я такой слабый?
- На Седьмой кислорода чуть меньше, чем на Земле. Не рекомендую долгой работы и резких движений - нужно определенное время для адаптации.
- Спасибо.
Еще две задачи предстояло решать неотложно: во-первых, я не прочь был пообедать, во-вторых, не прочь был и попить. Проще простого, конечно, кликнуть танкетку, но тогда зачем я дал клятву ступить на тропу предков? Слаб я! Слаб и изнежен.
Брат вылез из окопа с кривым дрыном в руках, белозубо и счастливо скалясь.
"Чему радуется, балбес? - вяло подумал я. - -Откопал кривую палку, и рот до ушей".
Скала вернулся в окоп (помаячила там его круглая голова) и снова прибежал ко мне с корнями поменьше 8 обеих руках, сел рядом и кивнул; бери! Корень покрывала мерзкая слизь, я брезгливо вытер ладонь о траву, искоса посмотрел на воина, который катал в зубах, мусолил, жевал только что отрытую, добычу и сыто урчал. Мутный сок стекал с его подбородка. Я вспомнил про пустой желудок и жажду, мучившую меня, и сунул свою порцию в рот. Сперва я не почувствовал никакого вкуса, холодная влага хлынула в горло и тоже потекла по подбородку. Я жадно пил сок ведьминского дерева, и мне чудилось, что где-то и когда-то я уже пробовал это несладкое зелье. Где-то и когда-то... Но я нигде и никогда не пил ничего подобного. Жидкость -не имела вкуса, я не мог ее ни с чем сравнить. В жаркий день, когда есть выбор, на такое пойло не позаришься, но здесь, посреди пустыни, я наслаждался до тех пор, пока Скала не вырвал скользкую палку у меня изо рта.
- Много нельзя!
- Почему?
- Голова распухнет.
Голова моя и на самом деле пухла, я слышал звон, он нарастал, ширился и застыл на высокой ноте, пронзительный, будто комариный писк. И явилась картина: я увидел, как с большой сосулины падает вода, она падает на жестяной карниз, отбивая дробь. Видение явилось из древности, потому что .в мое время на Земле таких домов и таких карнизов нет. Сосулина была огромная, в ней пульсировала радуга, и сквозь мокрый лед в неясной и зыбкой его глубине я увидел лицо девушки с голубыми глазами. На ее голове тяжелым кольцом лежала коса. Незнакомка вытягивала руку и ловила в ладошку капли, падающие сверху. Она стояла у раскрытого окна. Видение отдалилось, помельчало и рассыпалось, я повалился навзничь и, кажется, крепко уснул, когда же проснулся, с .несказанным облегчением подумал; "К черту максимализм! Никому не нужно мое геройство; пищу я добывать не умею и, если стану подражать аборигену, имеющему громадный опыт борьбы за существование, околею как муха и хладный труп мой беспечально склюют здешние птицы. Будем приспосабливаться потихоньку".
Воин, брат мой, тоже дремал сидя. Проснулся он сразу и подбежал ко мне.
- Нужен огонь, Пришелец.
- Добывай сам.
- А твои боги, Пришелец? Они же все умеют...
- Мои боги гневаются и не дадут огня.
- Зачем же они гневятся?
- Есть на то причины. - Я хотел посмотреть, как здесь разжигают костры. Потом, ведь Скала должен сохранять форму, иначе вместо одного, будут по этой благословленной планетке бродить двое изнеженных мужчин. Скала должен вернуться на круги своя.
- Боги у тебя добрые, И огонь нужен быстро.
- Мои боги огня не дадут!
Скала печально вздохнул и потер потную грудь ладошкой.
- Много будет работы...
- Я помогу.
...Мы обильно пообедали в тени танкетки, и Скала сразу ушел куда-то, озабоченный.
3
Опять на свет появился кривой дрын (Скала вырыл его из песка) толщиной в руку и длиной метра три, пожалуй. Появился дрын на свет, когда был добыт огонь классическим способом, известным нашим пращурам на Земле - путем трения палочки о палочку. Скала проделал нудную операцию со стоическим терпением и походя допрашивал меня, отчего это мои боги осерчали? Его удивляло, что боги по-прежнему исправно кормят, но в остальном отказывают. Значит, не совсем рассердились, значит, надо бы их ублажить, иначе нам туго придется.
- Чем ублажают твоих богов, брат? Я готов убить киня, готов достать рыбу из воды или зажечь костер из священного дерева. Готов также украсть жену из деревни.
- Не годится все это,
- Что любят твои боги, скажи только, и Сын Скалы свершит подвиг?
- Мои боги предпочитают покой. Они не любят, когда им докучают. Они сами скажут, .какие подвиги нам при случае совершать. А кинь - это зверь? Ты много их убивал, киней-то?
- Ни одного не убивал. И никто из воинов моего племени не убивал.
- Эвон как, но почему же ты обещаешь убить?
- Разве твои боги не умеют прощать?
- Умеют вроде бы...
- Наш Вездесущий прощает.
- Оно и заметно. - Я вспомнил про письмо, сочиненное нами, и улыбнулся про себя. Письмо то я положил на круглый валун и велел роботу дать сильнейшую струю воздуха. Бумага затрепетала, расплескав страницы, и исчезла на глазах изумленного воина. Скала окончательно поверил, что наше беспардонное вранье отправилось прямиком на небо.
Брат мой хлопотал возле костра, подбрасывал в огонь хворост, следом пошли в ход пучки травы, горевшей с треском. От костра вкось стелился дым, к моим ногам хлопьями падала жирная сажа. Я сидел на взгорке и следил за сложными манипуляциями Скалы. Воин натаскал из окопа влажного песка и построил из него арочку с идеально круглой дыркой, арочку полил соком, выжатым из корней черного дерева, потом с великим тщанием обложил хрупкое сооружение все той же травой и зажег ее головешкой, взятой из костра. Брат мой напоминал теперь мальчика, играющего в песочнице, он даже и сопел, как дитя, и на толстых его губах пузырилась слюна. Оставалось еще язык высунуть. Он его и высунул. На спине молодого воина обозначились сухие мышцы. "Небогатырского ты сложения, думал я. -Зверь кинь поломает тебя просто, зато зверь кинь вряд ли догонит тебя- бегать ты умеешь. Все твое тело приспособлено к бегу. Ты не хищник, ты жертва".
Скала валил на арочку уже небольшие бревешки, огонь был бледен, жарок, и тепло его доставало моего лица.
- Все! - сказал с облегчением брат мой и присел рядом. - Теперь - ждать.
- Подождем...
- А чего ждать, какого чуда?
- Ты угостил меня соком дерева, парень, голова моя распухла, и явилось мне видение. Всегда бывает так, когда напьешься сока?
- Всегда.
- Но понимаешь, как бы то объяснить тебе... Я видел то, чего не встречал в жизни, почему так?
- Память предков пробудилась в тебе, Хозяин.
- Да, чем дальше, тем больше загадок...
Я сочинял с великим удовольствием, и фантазия моя зацвела пышным цветом. Скала попробовал было кое-что вставить, но я отмахивался от его советов слишком уж парень занижал свои возможности.
- Ты, Пришелец, вверни, пожалуйста, про то, как я ударил однажды палкой по камню и выбил из камня огонь.
- Лучше будет так. Слушай; "А еще однажды (дело было ночью) я ударил копьем оземь, и копье мое проткнуло Синюю, как гнилой плод, и конец копья возник у моих ног".
- О! - застонал Скала. - Как это?
- Сам не знаю. Молчи!
- О!
- "А еще раз (это было ночью) я взял в руку пепел костра и сжал его с такой силой, что из пепла полилась вода! Никто этого не видел, но рука моя была мокрой весь день и еще один день".
- Как это?
- Тонкости не имеют значения, брат мой!
- О-оо!
"...А еще однажды (это было ночью) я простоял на ушах до утра, испытывая терпение и мужество. Уши мои болели, но я пел песни".
- Зачем на ушах, Пришелец?
- На твоих ушах неделю простоять можно. Молчи и не мешай!
Скала ничего не понял, но лицо его выражало благость - ему, видать, нравилось, как я закручиваю ситуации. Мне и самому нравилось закручивать, однако родник мой начал давать сбои, фантазия моя поиссякла. И в этот критический момент отважный воин, брат мой, пропел с закрытыми глазами следующее:
- А женщины. Вездесущий, и совсем молодые девушки все разом и каждая в отдельности любят меня так, что у них от тоски выпадают волосы и крошатся зубы.
Я крякнул и покачал головой, завидуя творческой находке моего соратника, и изложил его светлую мысль в такой редакции: "У зрелых женщин от любви ко мне выпадают волосы, у юных же девушек, у девственниц, крошатся зубы". Н. везет же красавицам племени Изгнанных; они все там лысые и беззубые. Я представил себе одни лысые головы, черные и уныло блестевшие, и мне стало как-то нехорошо.
- Пожалуй, мы перегнули палку, брат?
- Вездесущий умеет прощать. Хозяин, - дипломатично ответил Скала.
Я вздохнул с печалью.
- Ну что ж, пойдем дальше?
- Пойдем дальше. Складно у нас получается, Пришелец!
...Трудились мы самозабвенно, письмо получилось некороткое, и я устал.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Мы с воином из племени Изгнанных прохлаждались на пляжике перед гондолой. Вдруг в глаза дробно и резко ударил свет, отраженный водой. За нашими спинами вставало солнце. Небо- было глубокой синевы, а солнце- круглое и маленькое. Воин вскочил на ноги. Тень от его тела упала криво, далеко и утонула в реке. Скала вытянул руки навстречу восходу и мелкими шажками засеменил возле меня, он пел, славил солнце, которое качалось над неровной чертой горизонта, подобно воздушному шарику. "Где же сегодня облака? - подумал я. - Здесь ведь всегда облака". Мне казалось, будто я сижу на дне сосуда с мутными стенками. Вода теперь была совсем черной, по гондоле ползали лохматые огоньки непонятной природы. По небу наискосок долго падал язык алого пламени. Пламя погасло, разбрызгавшись на искры, иссякло, и следом наступила полная тьма. Я, заробев, пошарил вокруг. Возникло ощущение, что твердь ушла и тело мое потеряло опору. Я не видел своих рук, чувствовал только, как между пальцами щекотно сочится песок, слышал запалистое дыхание Скалы, который, наверно, все ходит по кругу. Он уже не пел-топтался молча. Неподалеку мигала лампочка "лингвиста", это мигание успокаивало. "И часто здесь случается подобное?"
- Голова, в чем дело?
- Затмение, Ло.
-- И надолго затмение?
- Максимум на полчаса.
- Терпимо.
В джунглях пронзительно и тонко закричал не то зверь, не то птица. В крике том была печаль. По спине у меня пробежал морозец. Сын Скалы упал рядом и, похоже, смаху. Под ним слегка содрогнулся пляжик.
- Это нестрашно, брат мой, - сказал я. - Скоро все кончится и опять засветит непрыткое ваше солнышко.
"Лингвист" перевел мои слова, но воин не ответил. Я поднял глаза. Над головой, и во все стороны сверкали звезды, крупные, будто яблоки темно-красные, рдяные, желтые, платиновые и совсем белые с перламутровым отливом. Синяя бегает на космическом большаке, она родилась в доме на главной улице, где всегда оживленно. Космос здесь густой и веселый. У нас, на закраине галактики, иллюминация поскромнее. Я, Сдерживая дыхание, смотрел и смотрел вверх, я знал, что никогда не смогу насытиться красотой этой дикой ночи, наступившей посреди Ясного утра. В самом зените различалось созвездие в форме идеального равнобедренного треугольника, висевшего острием вниз. Три звезды густого киноварного цвета составляли этот треугольник, и нижняя была выпукла, она напоминала каплю кедровой смолы, готовой упасть от собственной зрелой тяжести. Чудеса однако не кончились: киноварное пятнышко (с него я не сводил глаз) вдруг запульсировало, - наливаясь темным жаром остывающего металла, и в созвездии вспыхнул пожар - огонь сперва заполнил купол неба, потом охватил всю видимость, вытянулся косой и распался. Размазанное пламя сочилось, падало теперь на Синюю нескончаемо и густо. Так густо и тяжело падают на нашей старой доброй Земле ноябрьские снега. Небесное пламя достало до нас: на песке с легким шипением рвались, подпрыгивая, огненные мячики, они катались, сталкиваясь, взмывали и падали, будто шары на биллиардном столе; мячики слипались на макушке гондолы и текли оттуда ручьями с игольчатой поверхностью, причем на каждой иголке, на конце ее, играл радужный калачик. Меня поражал этот пьяный разгул стихий.
- Ты бы лег, Ло, - сказал Голова.
- Что, опасно?
- Не очень, но все-таки...
Голова, как всегда, был прав: в щеку мне толкнулось что-то мягкое, потом в глаза ударил белый всплеск и следом накатила нешуточная боль. Я повалился лицом в песок, подумав: "Обожгло?" Я лежал, загородив голову руками, и умудрялся глядеть сквозь пальцы на гондолу. Виден был также краешек джунглей, темнеющих справа. Над деревьями тоже полыхало и щелкало, там тоже кипело и клокотало чертово варево. Я встал во весь рост, и, расталкивая шары руками (они сердито лопались), закричал:
- Гори! Гори шибче!
- Ты бы лег, - сказал Голова.
- Молчи, холодный разум! - Я пошел в пляс, наткнулся на воина и упал, а когда поднялся, с осадком горечи заметил, что планета принимает обыденный вид; солнце уже наполовину вытолкалось из темноты, закрывающей его, звезды гаснут, отдаляясь и холодея, и не прыгают уже по песку сумасшедшие мячики. Я сел рядом со Скалой, прижал ладонь к обожженной щеке и малость пригорюнился; чудеса все-таки случаются нечасто. Может, такое было впервые и никогда не повторится? Может быть...
2
Сын Скалы пришел в себя не скоро. Я спросил у него:
- Ты впервые видел звездопад?
- Впервые.
- А слышал о чем-нибудь подобном?
- Да, Пришелец. Слышал.
Скала отвечал скупо и все поглядывал вверх, где теперь в синеве висело худосочное светило. Мой отважный воин трясся как осиновый лист, в его кудрявую голову втемяшилось, что Вездесущий карает нас за ложь. Парень сразу уловил разницу между устной речью и письменной, что написано пером, не вырубишь топором, как говаривали наши уважаемые предки. Наболтать можно все, что угодно,
Вездесущий, он в годах, кое-что запомнит, кое-что и мимо ушей пропустит, а вот когда документ на руках и перед глазами, совсем другой оборот, совсем другие козыри выплясывают! Так примерно рассуждал Скала и показывал на меня пальцем; сверху, мол, прилетел, а тоже не шибко умный. Брат мой стонал и бил себя не жалеючи кулаком по лбу с такой силой, что голова гудела колоколом. Особо же он жалел о том, что мы написали Неизмеримому, что у женщин от любви к знаменитому воину выпадают волосы и крошатся зубы: это, дескать, чистое бахвальство.
- Ты же придумал про волосы и зубы, брат!
- Разве я?
- Забыл?
- Ты придумал! - Скала показал на меня пальцем.
- Ты успокойся, пожалуйста.
Воин неохотно сел,, качая головой, он встряхивал плечами, и тонкие его руки болтались вдоль тела как чужие. Скорбь его была искренней и безмерной.
- Хочешь, верну письмо назад, оно ведь еще не долетело до Вездесущего?
-Ты можешь его вернуть, Пришелец?
- Могу.
- Значит, Вездесущий гневался по другому поводу, а? Не письмо его рассердило. Пришелец?
- Нет, конечно.
Скала взял из рук у меня прутик и стал чертить на песке круги. Он задумчиво морщил лоб, вздымал брови, потом заговорил речитативом:
- Живут наверху три брата. Один брат только ест и спит. Это-брат средний. Другой брат мало есть, мало спит и все сердится. Это-брат старший. У третьего брата есть сердце, и он складывает песни. Это-брат младший, и зовут его Цок. Скала нарисовал три кружочка, составляющие, как я понял, созвездие-треугольник, которое так четко светилось давеча. - А еще выше, там, где уже нет ничего и только тьма, есть женщина, и зовут ее Огонь.
Она умеет летать. И когда она летит мимо братьев, она зовет младшего, которого зовут Цок. Женщина Огонь кричит ему: "Берись за мою косу, и мы полетим вместе. Ты будешь меня любить. И я буду тебя любить. Ты выпьешь меня до дна, и я напьюсь тобою. Берись же за мою косу", - "Твоя коса меня обожжет?" - "А ты потерпи и привыкнешь". - "Я потерплю!"-говорит Цок и берется за косу; чтобы лететь, но старший брат не пускает младшего, женщина Огонь проносится мимо, и рассыпаются окрест ее волосы, падают к нам. Цок - спрашивает у старшего брата своего: "Почему ты меня не пускаешь?" "Потому не пускаю, отвечает старший, - что некому мне будет завидовать и не на кого будет сердиться. Ты же рядом"...
- Кто тебе рассказывал эту историю?
- Я сон видел и голос слышал,
- Когда?
- Сейчас.
- Но ты же не спал?
- А сон видел. И голос слышал.
- Как же так - не спал и сон видел? И голос слышал?
- Так бывает. - Воин рассеянно пожал плечами.
- А ночь почему была средь бела дня? И огонь почему .был?
- Младший брат Цок опять схватил женщину, а старший не пустил лететь. Огонь - это волосы, они остались в руке Цока.
- Он так ей прическу подпортит. Старший брат, значит, нехороший?
- Нехороший, Пришелец. Он всегда был нехороший.
- Печально,
- Младший брат теперь плачет.
- Драться надо, не плакать! Мужчине не пристало плакать.
- Старший брат сильный, а у младшего есть сердце, потому он и плачет. Ты разве никогда не плакал, Пришелец?
- Никогда! В детстве если... Не помню.
- Легко живешь. Легко? - Воин смотрел на меня пристально, в глазах его, больших, как у коровы, и бездонно черных, была печаль-тоже бездонно черная. И меня волной вдруг окатила боль, я жалел этого парня, в сущности, беззащитного перед смутным ликом Непознанного. Он дышит потому, что я спас его. Ему повезло. Он еще не верит до конца, что имеет право вести новый отсчет дням под этим непрытким солнышком. Он имеет одно великое преимущество передо мной, потому что в самой глубине существа своего каждый час и каждую минуту чувствует бесценность дара, ниспосланного нам только однажды, дара жить. Этот невежественный абориген, в отличие от меня, знает холод и потому ценит тепло, пищу добывает в поте лица, он ведает настоящий страх и испепеляющую душу ненависть, он зверь, но и человек-он не боится крови, но научился видеть красоту и отделяет добро от зла. В нем--мое прошлое; далекое, скупое, безликое. Мое прошлое застыло на желтых страницах книг и воспринимается как набор весьма любопытных сведений, лишенных пульса и красок. Я возвращен силой обстоятельств к истоку вечной реки. Мне, рожденному возле самого ее устья, суждено теперь брести против течения, и каждый мой шаг будет измеряться тысячелетиями.
- Ты жил легко? - повторил Скала, не отводя от меня глаз.
- Да, легко, - ответил я,
- У вас много еды, Пришелец?
- Много.
- У нас мало. А дети просят еды...
- Понимаю.
- И воинов мало у нас. Мне пора.
- Куда это пора?
- Домой.
- А как тебя примут?
- Они не поверят, что я это я, а не дух мой, возвращенный Неизмеримым. Они не пустят меня в деревню- испугаются. - Скала хитро сощурился и протянул к моему лицу раскрытую ладонь. - Ты им скажешь: "Вездесущий не захотел взять воина, великого воина, добывшего сок Белого Цветка. Вездесущий и Неизмеримый уважает храбрых и дарит им волю. Ты им прочитаешь письмо и прочитаешь ответ".
- Ответа же нет еще?
- Мы его напишем.
И мы сварганили хвастливое, я бы сказал, нагловатое послание, адресованное племени Изгнанных. Вездесущий излагал следующее соображение; взятое нами за основу: дескать, Сын Скалы - непревзойденный воитель, таких воителей на Синей еще не рождалось, и вряд ли родятся. В гвардии Вездесущего таких, как Скала, можно смело утверждать, единицы. Однако юноша совершил еще не все подвиги, так пусть он их совершает во благо и процветание племени и пусть изгнанные вернутся в свою плодородную долину у Большой Воды, пусть найдут там Камень, где записаны Истины. Молодой и отважный воин поведет свой народ к Большой Воде. И когда Сын Скалы совершит все эти подвиги, тогда он будет Великим не только на Синей, но и в гвардии Вездесущего, Неизмеримого и Вечного. И лишь тогда воин будет вознесен на небо, чтобы жить среди звезд. Такова отныне судьба Сына Скалы Непревзойденного, предопределенная свыше раз и навсегда.
В древности на подобных бумагах ставили печать: с подлинным, мол, верно. Жаль, что у меня нет такой печати!
- Ты ведь не бросишь меня, Пришелец? - Скала сгорбился, сидя на песке, и поглядел на меня исподлобья, как побитая собака. Настоящей искренности между нами еще не было - абориген не до конца доверился мне, он готов был, чувствовалось, встретить любой подвох, исходящий от меня, с обреченной покорностью; он знал, что я почти" бог, а боги не имеют прочных уз с людьми, и воля богов капризна.
- Я не брошу тебя, мы будем вместе совершать подвиги, предписанные Вездесущим.
Воин поклонился мне, коснувшись лбом травы. Уши его просвечивали и подрагивали, словно крылья бабочки,
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
...Я стою посреди холла. На мне фуфайка особого свойства - она дает прохладу, когда жарко, и греет, когда холодно. На мне мягкие брюки серого цвета и тяжелые ботинки, не имеющие сноса, вечные. На мне пояс с ножом, подаренным казахом, через плечо на мягкой цепочке - "лингвист". Вот и все.
- Пойдем, воин!
- Пойдем, брат мой.
2
Здесь, на Синей, настала короткая благодать: небо было чистое, высокое, и края облаков выделялись над чертой горизонта, там они лежали в несколько слоев и смотрелись на срезе, в самом низу - угольно-черные, выше - фиолетовые и вдруг сразу, без полутонов, оранжевые, лимонные и пурпурные. Эти краски были до того веселые, до того милые сердцу, что я вновь испытал чувство неизбывной симпатии к этой планете с непокладистым норовом. Я обнял Скалу за плечи. От моего отважного воина шибко пахло мылом. Ему нравился этот запах, мне- не очень. Но мне нравятся облака над чертой горизонта. Он манит, горизонт; а что там, дальше и дальше? Какие там живут народы, и какие они думают думы?
- Скала, как вы называете эту речку? - Я ткнул пальцем на воду, текущую перед нами. Там, в глубокой и спокойной воде, опять плавали рыбы со старушечьими лицами и выпученными, словно от натуги, глазами.
Скала ответил, что речка эта без названия, потому как воины его племени сюда не забираются - нечего здесь делать.
- А джунгли? - Я показал рукой за спину. - Разве там нет охоты?
Деревья, нестройные в стволах и невысокие, ветвились во все стороны, сплетались стеной, и через ту живую стену пробиться было невозможно. За стеной царит сырой полумрак, здесь, наверно, место обитания всякой нечисти летающей и ползающей. Над джунглями вздрагивал воздух, выше и дальше перспектива смотрелась как через выпуклую линзу.
- В лесу трудная охота, Пришелец, - ответил Скала. - Опасная охота. Гиблая.
- Итак, вперед?
Скала молча кивнул и перепрыгнул через речку. За нами двинулась танкетка.
- Голова, оставь машину при себе - в сопровождении не нуждаюсь. - Не могу оставить машину при себе.
- Отчего же?
- Устройство автономно и выполняет Космический Устав. Пункт первый Устава гласит: роботы охраняют человека.
- Выходит, от этой каракатицы не избавиться?
- Она автономна, Ло.
- Ну, бог с ней!
Я снял ботинки. Трава покалывала ноги, но идти было приятно. В лицо бежал ветерок, дышалось легко. Впереди тянулись песчаные холмы, попадались кустарниковые рощи с мелкими и твердыми листьями. И ничего примечательного: скучные холмы, трава и песок. Я внушал Скале, идущему рядом, что хочу стать таким, как он, и добывать пищу так, как добывает он. Скала по первости эти слов" принимал за шутку, но, поняв наконец, что намерения мои вполне серьезны, сказал:
- Там, где ты обитаешь, много таких глупых?
- Мало таких глупых, брат.
- И я думаю - мало.
Воин явно забеспокоился, он поднимался на носки, из-под ладони оглядывал места, по которым мы проходили, пока не нашел, что искал: мы остановились перед деревом с черным искореженным стволом. Это дерево свело судорогой, не иначе. Свело и не отпустило. Листьев на этом чуде природы почти не было, на ветвях висел мох, ниспадая будто с головы ведьмы. Тем не менее Скала торжествовал - для начала он пустился в пляс, причмокивая губами, потом нагнулся и стал копать руками яму. Песок струёй хлестал между ног воина и падал за его спиной с шелестом. Я присел неподалеку и надел ботинки-ступни горели, я их с Непривычки натер о жесткую траву. По плоской спине воина уже катился пот, но струя песка не тоньшала и не прерывалась. Скала вырыл окопчик и погрузился в него, наружу торчала лишь голова. Я почему-то устал, руки мои дрожали и ломило плечи.
- Голова, почему я такой слабый?
- На Седьмой кислорода чуть меньше, чем на Земле. Не рекомендую долгой работы и резких движений - нужно определенное время для адаптации.
- Спасибо.
Еще две задачи предстояло решать неотложно: во-первых, я не прочь был пообедать, во-вторых, не прочь был и попить. Проще простого, конечно, кликнуть танкетку, но тогда зачем я дал клятву ступить на тропу предков? Слаб я! Слаб и изнежен.
Брат вылез из окопа с кривым дрыном в руках, белозубо и счастливо скалясь.
"Чему радуется, балбес? - вяло подумал я. - -Откопал кривую палку, и рот до ушей".
Скала вернулся в окоп (помаячила там его круглая голова) и снова прибежал ко мне с корнями поменьше 8 обеих руках, сел рядом и кивнул; бери! Корень покрывала мерзкая слизь, я брезгливо вытер ладонь о траву, искоса посмотрел на воина, который катал в зубах, мусолил, жевал только что отрытую, добычу и сыто урчал. Мутный сок стекал с его подбородка. Я вспомнил про пустой желудок и жажду, мучившую меня, и сунул свою порцию в рот. Сперва я не почувствовал никакого вкуса, холодная влага хлынула в горло и тоже потекла по подбородку. Я жадно пил сок ведьминского дерева, и мне чудилось, что где-то и когда-то я уже пробовал это несладкое зелье. Где-то и когда-то... Но я нигде и никогда не пил ничего подобного. Жидкость -не имела вкуса, я не мог ее ни с чем сравнить. В жаркий день, когда есть выбор, на такое пойло не позаришься, но здесь, посреди пустыни, я наслаждался до тех пор, пока Скала не вырвал скользкую палку у меня изо рта.
- Много нельзя!
- Почему?
- Голова распухнет.
Голова моя и на самом деле пухла, я слышал звон, он нарастал, ширился и застыл на высокой ноте, пронзительный, будто комариный писк. И явилась картина: я увидел, как с большой сосулины падает вода, она падает на жестяной карниз, отбивая дробь. Видение явилось из древности, потому что .в мое время на Земле таких домов и таких карнизов нет. Сосулина была огромная, в ней пульсировала радуга, и сквозь мокрый лед в неясной и зыбкой его глубине я увидел лицо девушки с голубыми глазами. На ее голове тяжелым кольцом лежала коса. Незнакомка вытягивала руку и ловила в ладошку капли, падающие сверху. Она стояла у раскрытого окна. Видение отдалилось, помельчало и рассыпалось, я повалился навзничь и, кажется, крепко уснул, когда же проснулся, с .несказанным облегчением подумал; "К черту максимализм! Никому не нужно мое геройство; пищу я добывать не умею и, если стану подражать аборигену, имеющему громадный опыт борьбы за существование, околею как муха и хладный труп мой беспечально склюют здешние птицы. Будем приспосабливаться потихоньку".
Воин, брат мой, тоже дремал сидя. Проснулся он сразу и подбежал ко мне.
- Нужен огонь, Пришелец.
- Добывай сам.
- А твои боги, Пришелец? Они же все умеют...
- Мои боги гневаются и не дадут огня.
- Зачем же они гневятся?
- Есть на то причины. - Я хотел посмотреть, как здесь разжигают костры. Потом, ведь Скала должен сохранять форму, иначе вместо одного, будут по этой благословленной планетке бродить двое изнеженных мужчин. Скала должен вернуться на круги своя.
- Боги у тебя добрые, И огонь нужен быстро.
- Мои боги огня не дадут!
Скала печально вздохнул и потер потную грудь ладошкой.
- Много будет работы...
- Я помогу.
...Мы обильно пообедали в тени танкетки, и Скала сразу ушел куда-то, озабоченный.
3
Опять на свет появился кривой дрын (Скала вырыл его из песка) толщиной в руку и длиной метра три, пожалуй. Появился дрын на свет, когда был добыт огонь классическим способом, известным нашим пращурам на Земле - путем трения палочки о палочку. Скала проделал нудную операцию со стоическим терпением и походя допрашивал меня, отчего это мои боги осерчали? Его удивляло, что боги по-прежнему исправно кормят, но в остальном отказывают. Значит, не совсем рассердились, значит, надо бы их ублажить, иначе нам туго придется.
- Чем ублажают твоих богов, брат? Я готов убить киня, готов достать рыбу из воды или зажечь костер из священного дерева. Готов также украсть жену из деревни.
- Не годится все это,
- Что любят твои боги, скажи только, и Сын Скалы свершит подвиг?
- Мои боги предпочитают покой. Они не любят, когда им докучают. Они сами скажут, .какие подвиги нам при случае совершать. А кинь - это зверь? Ты много их убивал, киней-то?
- Ни одного не убивал. И никто из воинов моего племени не убивал.
- Эвон как, но почему же ты обещаешь убить?
- Разве твои боги не умеют прощать?
- Умеют вроде бы...
- Наш Вездесущий прощает.
- Оно и заметно. - Я вспомнил про письмо, сочиненное нами, и улыбнулся про себя. Письмо то я положил на круглый валун и велел роботу дать сильнейшую струю воздуха. Бумага затрепетала, расплескав страницы, и исчезла на глазах изумленного воина. Скала окончательно поверил, что наше беспардонное вранье отправилось прямиком на небо.
Брат мой хлопотал возле костра, подбрасывал в огонь хворост, следом пошли в ход пучки травы, горевшей с треском. От костра вкось стелился дым, к моим ногам хлопьями падала жирная сажа. Я сидел на взгорке и следил за сложными манипуляциями Скалы. Воин натаскал из окопа влажного песка и построил из него арочку с идеально круглой дыркой, арочку полил соком, выжатым из корней черного дерева, потом с великим тщанием обложил хрупкое сооружение все той же травой и зажег ее головешкой, взятой из костра. Брат мой напоминал теперь мальчика, играющего в песочнице, он даже и сопел, как дитя, и на толстых его губах пузырилась слюна. Оставалось еще язык высунуть. Он его и высунул. На спине молодого воина обозначились сухие мышцы. "Небогатырского ты сложения, думал я. -Зверь кинь поломает тебя просто, зато зверь кинь вряд ли догонит тебя- бегать ты умеешь. Все твое тело приспособлено к бегу. Ты не хищник, ты жертва".
Скала валил на арочку уже небольшие бревешки, огонь был бледен, жарок, и тепло его доставало моего лица.
- Все! - сказал с облегчением брат мой и присел рядом. - Теперь - ждать.
- Подождем...
- А чего ждать, какого чуда?
- Ты угостил меня соком дерева, парень, голова моя распухла, и явилось мне видение. Всегда бывает так, когда напьешься сока?
- Всегда.
- Но понимаешь, как бы то объяснить тебе... Я видел то, чего не встречал в жизни, почему так?
- Память предков пробудилась в тебе, Хозяин.
- Да, чем дальше, тем больше загадок...