Страница:
Диксон окинул ее взглядом. Она стояла, чуть расставив ноги, и казалась очень крепкой и уверенной в себе. Ветерок перебросил прядку ее светлых волос на другую сторону пробора. Подставив лицо солнцу, она слегка щурила глаза. Казалось, она готовится совершить нечто опасное, важное и простое, что сделает ей честь даже в случае неудачи. Диксона вдруг охватила печаль, в которую вплеталось раздражение. Он поглядел на поля за соседним забором, туда, где ивовые кусты отмечали путь небольшого ручейка. Стая грачей – должно быть, сотни две – летела по направлению к дому, но прямо над кустами свернула в сторону и полетела вдоль ручья.
– Я хотел вам сказать, что завтра… – начал Диксон, полуобернувшись к Кристине.
– Да? – откликнулась она чуть нервно. – Что – завтра?
В это время за углом Уэлч завел машину.
– Не беспокойтесь, – быстро добавила она, – я непременно приду. – И прежде чем он успел ответить, она оглянулась и нахмурилась, предостерегающе подняв палец.
В дверях показался Бертран; он остановился на пороге, переводя взгляд с Диксона на Кристину. На нем был синий берет, произведший на Диксона такое же впечатление, как и соломенная шляпа Уэлча-старшего. Если этот головной убор должен защищать голову, то от чего? А если не должен, то зачем его носить? Зачем?
Словно угадав, о чем он хочет спросить, Кристина, сдвинув брови, взглянула на него, потом на Бертрана.
– Как бы вы ни относились друг к другу, – сказала она, – ради Бога, возьмите себя в руки и держитесь прилично перед мистером и миссис Уэлч. Я уже подумала, что вы оба сошли с ума.
– Я только сказал ему, чтобы… – начал Бертран.
– Ну, сейчас ты ему больше ничего не скажешь. – Кристина повернулась к Диксону. – И вы тоже молчите. Если вы затеете ссору в машине, я выпрыгну на ходу.
Несколько мгновений они стояли, не глядя друг на друга, и Диксон с сожалением думал о том, что, если он перестанет видеться с Кристиной, это повлечет за собой перемирие в войне с Бертраном. Тут из-за угла вприпрыжку выкатилась машина Уэлча с ее владельцем за рулем, и все трое пошли ей навстречу. Миссис Уэлч в сопровождении Маргарет вышла из дома, заперла дверь и присоединилась к остальным, не глядя на Диксона. Последовала довольно недостойная борьба за места, в результате которой Диксон очутился на тройном переднем сиденье справа от Маргарет. Миссис Уэлч, Кристина и Бертран уселись сзади. Диксон подумал, что в таком размещении есть некоторая симметрия. Громко сопя, Уэлч отдернул ногу от педали сцепления, и машина, подпрыгнув, словно кенгуру, что, впрочем, наверное, стало для нее привычным, пустилась в путь.
Глава XIX
– Я хотел вам сказать, что завтра… – начал Диксон, полуобернувшись к Кристине.
– Да? – откликнулась она чуть нервно. – Что – завтра?
В это время за углом Уэлч завел машину.
– Не беспокойтесь, – быстро добавила она, – я непременно приду. – И прежде чем он успел ответить, она оглянулась и нахмурилась, предостерегающе подняв палец.
В дверях показался Бертран; он остановился на пороге, переводя взгляд с Диксона на Кристину. На нем был синий берет, произведший на Диксона такое же впечатление, как и соломенная шляпа Уэлча-старшего. Если этот головной убор должен защищать голову, то от чего? А если не должен, то зачем его носить? Зачем?
Словно угадав, о чем он хочет спросить, Кристина, сдвинув брови, взглянула на него, потом на Бертрана.
– Как бы вы ни относились друг к другу, – сказала она, – ради Бога, возьмите себя в руки и держитесь прилично перед мистером и миссис Уэлч. Я уже подумала, что вы оба сошли с ума.
– Я только сказал ему, чтобы… – начал Бертран.
– Ну, сейчас ты ему больше ничего не скажешь. – Кристина повернулась к Диксону. – И вы тоже молчите. Если вы затеете ссору в машине, я выпрыгну на ходу.
Несколько мгновений они стояли, не глядя друг на друга, и Диксон с сожалением думал о том, что, если он перестанет видеться с Кристиной, это повлечет за собой перемирие в войне с Бертраном. Тут из-за угла вприпрыжку выкатилась машина Уэлча с ее владельцем за рулем, и все трое пошли ей навстречу. Миссис Уэлч в сопровождении Маргарет вышла из дома, заперла дверь и присоединилась к остальным, не глядя на Диксона. Последовала довольно недостойная борьба за места, в результате которой Диксон очутился на тройном переднем сиденье справа от Маргарет. Миссис Уэлч, Кристина и Бертран уселись сзади. Диксон подумал, что в таком размещении есть некоторая симметрия. Громко сопя, Уэлч отдернул ногу от педали сцепления, и машина, подпрыгнув, словно кенгуру, что, впрочем, наверное, стало для нее привычным, пустилась в путь.
Глава XIX
Диксон поглядывал на телефон, стоявший в гостиной мисс Кэтлер на бамбуковом столике, покрытом черной плюшевой скатертью, и томился, как алкоголик перед бутылкой джина. Он не успокоится, пока не позвонит, но, с другой стороны, по опыту знал, что это может вызвать тяжелые последствия. Необходимо отменить свидание с Кристиной – оставалось всего шесть часов. Но не надо забывать, что к телефону, вероятнее всего, подойдет миссис Уэлч. В другое время такая перспектива отпугнула бы Диксона, но сейчас он решил рискнуть – это все же лучше, чем встретиться с Кристиной и сказать ей в лицо, что их маленькому приключению пришел конец. Слишком больно думать о том, что такое свидание к тому же будет последним. Он присел к телефону, назвал номер и через несколько секунд услышал голос миссис Уэлч. Он не растерялся, но, прежде чем заговорить, скорчил гримасу «темнокожий пират», чтобы дать выход злости. Неужели миссис Уэлч целыми днями сидит у телефона и, чего доброго, стелет себе постель возле аппарата, чтобы, упаси Бог, не пропустить звонка Диксона?
– Соединяю, – тонко пропел он, начиная приводить в исполнение свой план. – Алло, откуда говорят?
Миссис Уэлч назвала свой номер.
– Лондон, говорите, – пропищал Диксон, – соединяю вас. – Затем он сжал зубы, растянул рот в длину сколько мог и произнес рокочущим, изысканно интеллигентным басом: – Хелло, хелло, – и снова тоненьким гнусавым голосом продолжал: – Говорите, Лондон, – и затем басом: – Хелло, будьте любезны, кажется, у вас гостит некая мисс Кэллегэн? – Диксон зашипел, стараясь изобразить помехи на линии.
– А кто это говорит?
Диксон стал раскачиваться взад и вперед, словно от острой тоски, и, говоря, то приближал губы к телефонной трубке, то отстранялся от нее.
– Хелло, хелло, говорит Фортескьяу…
– Простите, я не расслышала…
– Фортескьяу… Фортескьяу…
– Кто говорит? По-моему, это…
– Хелло?… Это вы, мисс Кэллегэн?
– Это вы, мистер…
– Фортескьяу… – отчаянно рявкнул Диксон, зажимая рот рукой, чтобы не закашляться.
– Это мистер Диксон, да? Вы опять пытаетесь…
– Хелло!..
– Будьте любезны, прекратите эту… эти глупые шутки… эту…
– Три минуты кончились, – проквакал Диксон. – Разъединяю, время кончилось. – Он отставил аппарат на длину вытянутой руки, еще раз, словно полоща горло, произнес: – Хелло, – и умолк. Он был разбит наголову.
– Если вы еще здесь, мистер Диксон, – послышался после паузы голос миссис Уэлч, которому расстояние в несколько миль придало такую скрипучесть, что у Диксона поползли по телу мурашки. – Если вы еще здесь, то имейте в виду, еще одна ваша попытка вмешаться в дела моего сына или мои – и я попрошу мужа принять дисциплинарные меры, а заодно расскажу ему и о другой вашей проделке…
Диксон повесил трубку.
– Простыни, – сказал он и, весь дрожа, полез в карман за сигаретами. В последние дни он отказался от всяких попыток экономить на курении. Придется идти на свидание, в телеграмме всего не скажешь. К тому же миссис Уэлч, наверное, будет начеку и перехватит ее. Не успел он закурить, как в двух футах от него пронзительно заверещал телефон. Диксон испуганно подскочил на стуле и закашлялся, потом взял трубку. Кто бы это мог быть? Вероятно, какой-нибудь гобоист звонит Джонсу, а может быть, кларнетист.
– Хелло, – сказал Диксон.
Голос, который, слава Богу, был ему совсем не знаком, произнес:
– Простите, здесь живет мистер Диксон?
– Я у телефона.
– Как я рад, что застал вас, мистер Диксон. Ваш номер мне дали в университете. Это говорит Кэчпоул; вы, должно быть, слышали обо мне от Маргарет Пил.
Диксон весь напрягся.
– Да, слышал, – сухо ответил он. Этот голос, тихий, вежливый и даже застенчивый, совсем не вязался с его представлением о Кэчпоуле.
– Я звоню вам в надежде, что вы мне сможете сообщить что-нибудь о Маргарет. Я только недавно приехал и ничего о ней не знаю. Может быть, вам известно, как она себя чувствует?
– А почему вы не позвоните ей? Или, может, вы пытались, но она не захотела разговаривать с вами? Что ж, это вполне понятно. – Диксона снова охватила дрожь.
– Мне кажется, тут какое-то недоразумение…
– У меня есть ее адрес, но я не считаю нужным сообщать его вам.
– Мистер Диксон, я не понимаю, почему вы говорите со мной таким тоном. Ведь я только хочу узнать, как чувствует себя Маргарет. Разве в этом есть что-либо предосудительное?
– Имейте в виду, если вы рассчитываете вернуться к ней, вы только зря потратите время, понятно?
– Простите, я никак не пойму… Вы уверены, что не путаете меня с кем-то другим?
– Ведь вы Кэчпоул, не так ли?
– Да. Будьте добры…
– Ну так я прекрасно знаю, кто вы такой. И знаю о вас все.
– Но выслушайте же меня, пожалуйста, мистер Диксон. – Голос на том конце провода слегка дрогнул. – Я только хотел узнать, все ли благополучно у Маргарет. Неужели вам так трудно ответить?
Просительный тон несколько успокоил Диксона.
– Ладно, я отвечу. Физически она совершенно здорова. Ее моральное состояние настолько хорошо, насколько можно было ожидать.
– Большое спасибо. Я очень рад. Вы не возражаете, если я задам еще один вопрос?
– Какой?
– Почему вы так рассердились на меня, когда я спросил о ней?
– Будто вам непонятно?
– Боюсь, что нет. Мне кажется, тут какое-то недоразумение. По-моему, у вас нет никаких оснований относиться ко мне с такой неприязнью. Я просто не понимаю, в чем дело.
Диксона поразила искренность его тона.
– Зато я понимаю, – ответил он, не сумев скрыть некоторую растерянность.
– Я вижу, здесь какая-то ошибка. Мне хотелось бы как-нибудь встретиться с вами, если не возражаете, и выяснить, что же произошло. По телефону это невозможно. Как вы на это смотрите?
– Что ж, ладно, – поколебавшись, сказал Диксон. – Что вы предлагаете?
Они условились встретиться послезавтра, в четверг, перед обедом, в пивной у начала Университетского шоссе. Повесив трубку, Диксон еще несколько минут сидел у телефона и курил. Он был обеспокоен, но в последнее время все, что с ним случалось, причиняло ему только беспокойство, чтобы не сказать больше. Ну что ж, он встретится с Кэчпоулом и разберется, что к чему. Маргарет, конечно, об этом ни слова. Со вздохом он вытащил карманный календарик на 1943 год, куда записывал телефонные номера, придвинул к себе телефон и вызвал Лондон.
– Можно попросить доктора Кэтона? – сказал он немного погодя.
Последовала короткая пауза, затем ясно прозвучал мягкий, уверенный голос:
– Кэтон слушает.
Диксон назвал свое имя и университет.
Почему-то голос сразу лишился мягкости и уверенности.
– Что вам угодно? – последовал отрывистый вопрос.
– Я прочел о вашем назначении, доктор Кэтон, – кстати, позвольте поздравить вас, – и хотел бы знать, что будет с моей статьей, которую вы были так добры принять для своего журнала. Не можете ли вы сказать, когда она будет напечатана?
– Ах, мистер Дикерсон, вы же знаете, сейчас все это так сложно. – Голос опять стал уверенным, словно Кэтон отвечал вызубренный наизусть урок. – Вы не представляете, сколько у нас материала лежит на очереди. Вы не должны рассчитывать, что ваша статья, которая мне очень нравится, выйдет в свет через пять минут.
– Я понимаю, доктор Кэтон, и, конечно, не сомневаюсь, что очередь очень велика. Я просто хотел спросить, не можете ли вы назвать хотя бы приблизительный срок.
– Если бы вы знали, сколько у нас трудностей, мистер Дикерсон! Напечатать такой материал, как у вас, типографским способом – это дело, с которым может справиться только самый высококвалифицированный наборщик. Случалось ли вам думать о том, сколько времени требуется, чтобы набрать хотя бы полстраницы подстрочных примечаний?
– Нет, не случалось, но я понимаю, что это должно быть чрезвычайно сложно. Но я, собственно, хотел только узнать, хотя бы приблизительно, когда вы думаете напечатать мою статью.
– Ну, что касается этого, мистер Дикерсон, то все не так просто, как вам, очевидно, кажется. Вы, вероятно, знаете Харда из Тринити-колледжа; его работа лежит в типографии уже несколько недель, и раза два-три в день, а то и больше, мне звонят оттуда по телефону, чтобы уточнить кое-какие вопросы. Разумеется, я очень часто отсылаю их к автору, в особенности если речь идет, например, о каком-нибудь иностранном документе. Я знаю, людям в вашем положении представляется, что работа редактора – сплошное удовольствие; это далеко не так, поверьте мне.
– Я уверен, что это тяжелый труд, доктор Кэтон, и, конечно, у меня и в мыслях не было требовать определенного ответа, но для меня крайне важно узнать, через какое примерно время можно ожидать появления моей статьи.
– Ну, знаете, я не могу обещать, что статья ваша выйдет на будущей неделе, – сказал голос раздраженно, словно Диксон с тупым упрямством настаивал именно на этом сроке. – Особенно при таком сложном положении дел. Поймите же наконец. Вы, как видно, совсем не представляете себе, сколько труда стоит подобрать номер, особенно первый. Это ведь не расписание поездов составлять. Что? Что? – неожиданно закончил он громко и подозрительно.
Диксон испугался – быть может, он не заметил, как с его губ сорвалось ругательство? В трубке послышались гулкие металлические звуки, словно кто-то бил молотком по оцинкованному железу под высоким куполом собора. Повысив голос, Диксон сказал:
– Я, конечно, понимаю и ничуть не протестую против задержки. Но, откровенно говоря, мне нужно срочно укрепить свое положение на факультете, и если бы я только мог сослаться на вас, если бы вы дали мне…
– Весьма сочувствую вашим неприятностям, мистер Дикинсон, но, боюсь, мои собственные дела настолько сложны, что я не в состоянии всерьез заниматься вашими. Вы же понимаете, множество людей находится в таком же положении, как вы, и что будет со мной, если все они начнут вот так же требовать с меня обещаний?
– Но, доктор Кэтон, я ведь не прошу никаких обещаний. Я хотел бы знать приблизительный срок, и меня вполне устроил бы даже очень неопределенный срок – скажем, «во второй половине будущего года». Вы ничуть не будете связаны, если назовете мне хоть какой-нибудь срок. – Наступило молчание, которое Диксон истолковал как признак все нарастающей на том конце провода ярости. – Могу я просить вашего позволения отвечать «во второй половине будущего года», когда меня спросят? – продолжал он.
Диксон ждал секунд десять, но в трубке раздавалось только металлическое пощелкивание, становившееся все громче и чаще.
– Все очень сложно, очень сложно, очень сложно, – забормотал Диксон в трубку и упомянул несколько сложных положений, в которые пожелал попасть Кэтону. Изобретая разные вариации на эту тему, он все бормотал и бормотал, дергая головой и плечами, как марионетка. Уэлч приобрел достойного соперника в умении уклоняться от прямого ответа, а в умении внезапно исчезать этот тип дал Уэлчу много очков вперед с самого начала: скрыться в Южной Америке – это уже предел уклончивости. Поднявшись в свою комнату, Диксон набрал как можно больше воздуха в легкие и с полминуты, а то и больше стонал, не переводя дыхания. Потом вытащил заметки для своей лекции и стал работать над рукописью.
Через пять часов у него получилось то, что вполне могло сойти за сорокапятиминутную лекцию. Теперь уж наверняка ни во всей вселенной, ни в его мозгу, ни в чьем-либо чужом, ни просто где-нибудь на свободе не осталось ни одного факта, который не был бы втиснут в его исторический обзор. Но при этом почти все сорок пять минут он балансировал на острой грани, которая отделяла сведения, более или менее относящиеся к теме, от безнадежно и непоправимо не связанных с ней. Однако до шестидесяти минут, установленных Диксоном для лекции, не хватало пятнадцати; хорошо бы заполнить это время каким-нибудь пространным заключением, но ему уже не хотелось напрягать мозг. Что-нибудь вроде «В заключение поблагодарим Бога за двадцатый век» вполне устроило бы его, но не устроило бы Уэлча. Вдруг Диксон схватил карандаш, залился счастливым смехом и написал: «Этот краткий обзор был бы совершенно бесцелен, если рассматривать его просто как… – Диксон зачеркнул „просто“, – исторический обзор. Из всего изложенного можно извлечь ценные уроки для нас, живущих в эпоху механизированных развлечений. Любопытно, как бы отнеслись мужчины и женщины, которых я пытался описать, к таким типично современным явлениям, как радио, кино и телевидение. Что бы подумал человек той эпохи, привыкший (который привык?) музицировать сам (тут надо бросить взгляд на Уэлча), о таком обществе, где подобных ему людей считают по меньшей мере странными, где играть на каком-либо инструменте самому (самостоятельно), вместо того чтобы платить за музыку другим, где спеть мадригал вместо вульгарной джазовой музыки означает заслужить обидное прозвище „чудак“, где…»
Диксон бросил карандаш, побежал в ванную и с бешеной быстротой стал мыться. Времени осталось в обрез. Быть может, он еще кое-как успеет привести себя в порядок и домчаться до отеля, где назначена встреча с Кристиной, но думать о встрече с Кристиной уже решительно некогда. И все же, несмотря на энергичность движений, под ложечкой у него начало сосать от страха.
Диксон прибежал в отель, опоздав на две минуты. Войдя в зал, где подавали чай, он увидел ожидавшую его Кристину, и то ли от страха, то ли от какого-то иного чувства у него вдруг екнуло сердце. Он рассчитывал на. несколько минут передышки – надо же было обдумать, как ей все сказать. Будь это Маргарет, времени у него оказалось бы больше чем достаточно.
– Здравствуйте, Джим, – встретила его улыбкой Кристина.
Его охватило непреодолимое волнение.
– Здравствуйте, – поперхнувшись, ответил он. Поборов искушение пощупать, не съехал ли на сторону галстук, не забились ли внутрь клапаны карманов, не расстегнуты ли где-нибудь пуговицы, он осторожно сел напротив Кристины. Сегодня на ней был жакет цвета сливы из того же материала, что юбка; и костюм, и белая блузка казались только что отглаженными. Она была так нечеловечески хороша, что Диксон стал лихорадочно придумывать, что бы ей такое сказать, совершенно обратное тому, с чем он шел сюда, и от этих усилий у него даже закружилась голова.
– Как поживаете? – спросила Кристина.
– Ничего, спасибо, я все время работал. Надеюсь, вам удалось уйти без всяких осложнений?
– К сожалению, нет.
– Как неприятно! Что же случилось?
– Мне кажется, Бертран кое-что подозревает. Я сказала, что у меня дела в городе. Я не стала уточнять, потому что, по-моему, это выглядело бы немного…
– Правильно. И как он к этому отнесся?
– Наговорил кучу всяких слов о том, что я сама себе хозяйка и вольна делать, что хочу, и никоим образом не должна чувствовать себя связанной. И от этого мне стало очень не по себе.
– Да, я понимаю.
Кристина наклонилась вперед и положила локти на разделявший их низкий круглый столик.
– Видите ли, Джим, по совести говоря, очень нехорошо, что я вообще согласилась прийти сюда. Но я обещала, значит, не могла не прийти. И, конечно, мне этого хотелось не меньше, чем тогда, когда вы меня пригласили. Но я все обдумала и решила… Слушайте, может, мы сначала выпьем чаю, а поговорим потом?
– Нет, лучше скажите сразу, что бы вы там ни надумали.
– Ну хорошо. Вот что, Джим: очевидно, когда вы пригласили меня сюда, я немножко потеряла голову. Мне кажется, имей я время подумать о том, что делаю, я не согласилась бы. Напрасно, конечно, я начинаю прямо с этого, мы ведь едва успели поздороваться, но вы понимаете, о чем я говорю, не правда ли?
Диксону и в голову не пришло, что слова Кристины значительно облегчают его задачу.
– Насколько я понял, вы не хотите встречаться со мной? – глухо спросил он.
– Я, право, не представляю себе, как мы могли бы встречаться. А вы? Напрасно, конечно, я сразу начала этот разговор, но все это не выходит у меня из головы. Ведь вы, так сказать, привязаны к месту, правда? Или, может быть, вы часто ездите в Лондон?
– Нет, я почти там не бываю.
– Значит, мы можем видеться, только если Бертран пригласит меня погостить у его родителей, как сейчас, и я буду всегда чувствовать себя довольно скверно, когда мне придется убегать, чтобы повидаться с вами. И во всяком случае… – Кристина остановилась, и на лице ее появилось выражение, заставившее Диксона обернуться.
Неслышно подошедший по ковру молодой официант стоял за его спиной, переминаясь с ноги на ногу и шумно дыша через рот. Диксон подумал, что никогда еще не видел человеческой фигуры, выражающей такую наглость без всякой помощи слов, жестов или гримас. Этот малый помахивал серебряным подносиком, пытаясь изобразить непринужденную грацию, и смотрел мимо Диксона на Кристину.
– Чай для двоих, пожалуйста, – сказал Диксон. Официант слабо улыбнулся Кристине, словно выражая ей свое снисходительное, но искреннее соболезнование, затем повернулся и пошел, подбивая коленом поднос.
– Простите, что вы хотели сказать? – спросил Диксон Кристину.
– Да просто я… ну… связана с Бертраном, вот и все. Не то чтоб у меня были какие-нибудь обязательства по отношению к нему или что-нибудь в этом роде. Но я не хочу делать глупости. Я не считаю, конечно, что видеться с вами – глупо. Ох, кажется, я не смогу объяснить хоть сколько-нибудь толково. – Мало-помалу и тон ее и манера держаться снова становились «благочопорными». – Боюсь, мне только и остается, что просить вас понять. Я знаю, так всегда говорится в подобных случаях, и кажется, я и сама себя не вполне понимаю, поэтому не могу требовать, чтобы вы меня поняли, но что же делать?
– Вы однажды сказали, что Бертран вызывает у вас раздражение; вы отказываетесь от этих слов?
– Нет, это правда. Сейчас я просто стараюсь обходить острые углы. А они все такие же острые, как тогда, когда мы говорили об этом в такси. Но я должна побороть себя – нельзя же всегда делать то, что тебе хочется. Люди ведь не могут все время вести себя так, как мне нравится. В таких отношениях, какие у меня с Бертраном, обязательно бывают скачки то вверх, то вниз. И нечего рвать и метать, надо принимать все как есть, хочется мне этого или нет. Плохо то, что все это задевает и вас.
– Обо мне не беспокойтесь, – сказал Диксон. – Поступайте, как для вас будет лучше.
– Как бы я ни поступила, все равно будет плохо, – ответила Кристина. – Очевидно, я делаю много глупостей. – Сейчас она говорила уже совсем как гувернантка, но Диксон даже не заметил этого. – Главное, я не хочу, чтобы вы считали меня легкомысленной потому, что я целовалась с вами и согласилась прийти сегодня, ну, и прочее. Я отвечаю за все свои слова, иначе я просто не сказала бы вам ничего. И не думайте, что я так вела себя просто из озорства или что теперь вы мне перестали нравиться. Это неправда, и вы не должны так думать.
– Ничего, Кристина. О том случае вы забудьте. О, вот и чай.
Официант снова возник рядом с Диксоном, держа в руках нагруженный поднос. Он опустил, вернее, почти уронил поднос, но, подхватив его на расстоянии дюйма от поверхности стола, поставил с отвратительно преувеличенной осторожностью. Выпрямившись, он послал еще одну улыбку, на этот раз Диксону, затем помедлил, как бы подчеркивая свое нежелание расставлять чайные принадлежности, и удалился, притворно хромая на одну ногу.
Кристина принялась расставлять посуду и наливать чай.
– Простите меня, Джим, – сказала она, передавая Диксону чашку. – Мне очень жаль, что все так сложилось. Хотите сандвич?
– Нет, спасибо, мне не хочется есть.
Кристина кивнула и с явным аппетитом принялась за еду. Диксона заинтересовало это традиционное отсутствие не менее традиционной чувствительности, – пожалуй, первый раз в жизни он наблюдал то, что принято считать типично женским поведением.
– В конце концов, – сказала Кристина, – у вас же есть обязательства по отношению к Маргарет, не так ли?
Он прерывисто вздохнул; хотя самое трудное в этом разговоре теоретически осталось позади, он все же нервничал – пока его еще не охватило оцепенение, которого, впрочем, не избежать.
– Да, – ответил он. – Это я и хотел вам сказать сегодня, только вы меня опередили. Я пришел сюда сказать, что, по-моему, мы не должны больше видеться из-за моих отношений с Маргарет.
– Понимаю. – Она принялась за второй сандвич.
– Дело в том, что за последние дни в наших отношениях наступил кризис. Особенно после бала.
Кристина бросила на него быстрый взгляд.
– У вас тогда была ссора?
– Да, пожалуй, можно назвать и так. А в сущности, гораздо больше, чем ссора.
– Ну вот, видите, сколько вышло неприятностей из-за того, что я потихоньку уехала с вами.
– Не говорите глупостей, Кристина, – с досадой сказал Диксон. – Можно подумать, будто все затеяли вы. Если кто-либо должен отвечать за эти неприятности, как вы изволили выразиться, то только я. Правда, я не считаю себя виноватым – так же, как и вас. Все произошло совсем естественно. И не упрекайте себя, мне это кажется наигранным.
– Простите, я, должно быть, не сумела найти подходящих слов. Но уверяю вас, ничего неискреннего я не сказала.
– Да я в этом и не сомневаюсь. Не думайте, что я на вас злюсь. Просто меня очень мучает история с Маргарет.
– Вы сильно поссорились? Что она вам сказала?
– Она наговорила Бог знает чего. Кажется, было сказано все, что можно было сказать.
– Ну, это звучит грозно. Что же, собственно, произошло?
Диксон снова вздохнул и отхлебнул чаю.
– Все это так… сложно. Боюсь, вам будет скучно слушать.
– Нисколько. Расскажите, если у вас есть желание. В конце концов теперь ваша очередь.
Улыбка, сопровождавшая эти слова, совсем сбила Диксона с толку. Неужели Кристине все это кажется смешным?
– Верно, – угрюмо произнес он. – Видите ли, тут очень многое связано с одной прошлой… историей. Маргарет порядочная девушка и нравится мне – по крайней мере нравилась бы, если бы захотела. Но я оказался связанным с нею совершенно случайно, хотя это может показаться нелепым. Когда я познакомился с нею – это было в октябре прошлого года, – у нее был роман с одним типом по имени Кэчпоул… – Диксон вкратце, но почти ничего не смягчая, рассказал историю своих отношении с Маргарет, кончая вчерашним вечером в кино. Он предложил сигарету Кристине, съевшей все, что принес официант, закурил сам и сказал: – И вот теперь все более или менее началось сначала, хотя я не испытываю особого желания объяснить, что значит «все сначала». Впрочем, это и в самом деле неясно. Кстати, она, по-моему, не знает, насколько вы меня интересуете, и вряд ли поблагодарит меня, если я ей скажу всю правду.
Кристина, избегая встречаться с ним взглядом, неумело попыхивала сигаретой.
– Соединяю, – тонко пропел он, начиная приводить в исполнение свой план. – Алло, откуда говорят?
Миссис Уэлч назвала свой номер.
– Лондон, говорите, – пропищал Диксон, – соединяю вас. – Затем он сжал зубы, растянул рот в длину сколько мог и произнес рокочущим, изысканно интеллигентным басом: – Хелло, хелло, – и снова тоненьким гнусавым голосом продолжал: – Говорите, Лондон, – и затем басом: – Хелло, будьте любезны, кажется, у вас гостит некая мисс Кэллегэн? – Диксон зашипел, стараясь изобразить помехи на линии.
– А кто это говорит?
Диксон стал раскачиваться взад и вперед, словно от острой тоски, и, говоря, то приближал губы к телефонной трубке, то отстранялся от нее.
– Хелло, хелло, говорит Фортескьяу…
– Простите, я не расслышала…
– Фортескьяу… Фортескьяу…
– Кто говорит? По-моему, это…
– Хелло?… Это вы, мисс Кэллегэн?
– Это вы, мистер…
– Фортескьяу… – отчаянно рявкнул Диксон, зажимая рот рукой, чтобы не закашляться.
– Это мистер Диксон, да? Вы опять пытаетесь…
– Хелло!..
– Будьте любезны, прекратите эту… эти глупые шутки… эту…
– Три минуты кончились, – проквакал Диксон. – Разъединяю, время кончилось. – Он отставил аппарат на длину вытянутой руки, еще раз, словно полоща горло, произнес: – Хелло, – и умолк. Он был разбит наголову.
– Если вы еще здесь, мистер Диксон, – послышался после паузы голос миссис Уэлч, которому расстояние в несколько миль придало такую скрипучесть, что у Диксона поползли по телу мурашки. – Если вы еще здесь, то имейте в виду, еще одна ваша попытка вмешаться в дела моего сына или мои – и я попрошу мужа принять дисциплинарные меры, а заодно расскажу ему и о другой вашей проделке…
Диксон повесил трубку.
– Простыни, – сказал он и, весь дрожа, полез в карман за сигаретами. В последние дни он отказался от всяких попыток экономить на курении. Придется идти на свидание, в телеграмме всего не скажешь. К тому же миссис Уэлч, наверное, будет начеку и перехватит ее. Не успел он закурить, как в двух футах от него пронзительно заверещал телефон. Диксон испуганно подскочил на стуле и закашлялся, потом взял трубку. Кто бы это мог быть? Вероятно, какой-нибудь гобоист звонит Джонсу, а может быть, кларнетист.
– Хелло, – сказал Диксон.
Голос, который, слава Богу, был ему совсем не знаком, произнес:
– Простите, здесь живет мистер Диксон?
– Я у телефона.
– Как я рад, что застал вас, мистер Диксон. Ваш номер мне дали в университете. Это говорит Кэчпоул; вы, должно быть, слышали обо мне от Маргарет Пил.
Диксон весь напрягся.
– Да, слышал, – сухо ответил он. Этот голос, тихий, вежливый и даже застенчивый, совсем не вязался с его представлением о Кэчпоуле.
– Я звоню вам в надежде, что вы мне сможете сообщить что-нибудь о Маргарет. Я только недавно приехал и ничего о ней не знаю. Может быть, вам известно, как она себя чувствует?
– А почему вы не позвоните ей? Или, может, вы пытались, но она не захотела разговаривать с вами? Что ж, это вполне понятно. – Диксона снова охватила дрожь.
– Мне кажется, тут какое-то недоразумение…
– У меня есть ее адрес, но я не считаю нужным сообщать его вам.
– Мистер Диксон, я не понимаю, почему вы говорите со мной таким тоном. Ведь я только хочу узнать, как чувствует себя Маргарет. Разве в этом есть что-либо предосудительное?
– Имейте в виду, если вы рассчитываете вернуться к ней, вы только зря потратите время, понятно?
– Простите, я никак не пойму… Вы уверены, что не путаете меня с кем-то другим?
– Ведь вы Кэчпоул, не так ли?
– Да. Будьте добры…
– Ну так я прекрасно знаю, кто вы такой. И знаю о вас все.
– Но выслушайте же меня, пожалуйста, мистер Диксон. – Голос на том конце провода слегка дрогнул. – Я только хотел узнать, все ли благополучно у Маргарет. Неужели вам так трудно ответить?
Просительный тон несколько успокоил Диксона.
– Ладно, я отвечу. Физически она совершенно здорова. Ее моральное состояние настолько хорошо, насколько можно было ожидать.
– Большое спасибо. Я очень рад. Вы не возражаете, если я задам еще один вопрос?
– Какой?
– Почему вы так рассердились на меня, когда я спросил о ней?
– Будто вам непонятно?
– Боюсь, что нет. Мне кажется, тут какое-то недоразумение. По-моему, у вас нет никаких оснований относиться ко мне с такой неприязнью. Я просто не понимаю, в чем дело.
Диксона поразила искренность его тона.
– Зато я понимаю, – ответил он, не сумев скрыть некоторую растерянность.
– Я вижу, здесь какая-то ошибка. Мне хотелось бы как-нибудь встретиться с вами, если не возражаете, и выяснить, что же произошло. По телефону это невозможно. Как вы на это смотрите?
– Что ж, ладно, – поколебавшись, сказал Диксон. – Что вы предлагаете?
Они условились встретиться послезавтра, в четверг, перед обедом, в пивной у начала Университетского шоссе. Повесив трубку, Диксон еще несколько минут сидел у телефона и курил. Он был обеспокоен, но в последнее время все, что с ним случалось, причиняло ему только беспокойство, чтобы не сказать больше. Ну что ж, он встретится с Кэчпоулом и разберется, что к чему. Маргарет, конечно, об этом ни слова. Со вздохом он вытащил карманный календарик на 1943 год, куда записывал телефонные номера, придвинул к себе телефон и вызвал Лондон.
– Можно попросить доктора Кэтона? – сказал он немного погодя.
Последовала короткая пауза, затем ясно прозвучал мягкий, уверенный голос:
– Кэтон слушает.
Диксон назвал свое имя и университет.
Почему-то голос сразу лишился мягкости и уверенности.
– Что вам угодно? – последовал отрывистый вопрос.
– Я прочел о вашем назначении, доктор Кэтон, – кстати, позвольте поздравить вас, – и хотел бы знать, что будет с моей статьей, которую вы были так добры принять для своего журнала. Не можете ли вы сказать, когда она будет напечатана?
– Ах, мистер Дикерсон, вы же знаете, сейчас все это так сложно. – Голос опять стал уверенным, словно Кэтон отвечал вызубренный наизусть урок. – Вы не представляете, сколько у нас материала лежит на очереди. Вы не должны рассчитывать, что ваша статья, которая мне очень нравится, выйдет в свет через пять минут.
– Я понимаю, доктор Кэтон, и, конечно, не сомневаюсь, что очередь очень велика. Я просто хотел спросить, не можете ли вы назвать хотя бы приблизительный срок.
– Если бы вы знали, сколько у нас трудностей, мистер Дикерсон! Напечатать такой материал, как у вас, типографским способом – это дело, с которым может справиться только самый высококвалифицированный наборщик. Случалось ли вам думать о том, сколько времени требуется, чтобы набрать хотя бы полстраницы подстрочных примечаний?
– Нет, не случалось, но я понимаю, что это должно быть чрезвычайно сложно. Но я, собственно, хотел только узнать, хотя бы приблизительно, когда вы думаете напечатать мою статью.
– Ну, что касается этого, мистер Дикерсон, то все не так просто, как вам, очевидно, кажется. Вы, вероятно, знаете Харда из Тринити-колледжа; его работа лежит в типографии уже несколько недель, и раза два-три в день, а то и больше, мне звонят оттуда по телефону, чтобы уточнить кое-какие вопросы. Разумеется, я очень часто отсылаю их к автору, в особенности если речь идет, например, о каком-нибудь иностранном документе. Я знаю, людям в вашем положении представляется, что работа редактора – сплошное удовольствие; это далеко не так, поверьте мне.
– Я уверен, что это тяжелый труд, доктор Кэтон, и, конечно, у меня и в мыслях не было требовать определенного ответа, но для меня крайне важно узнать, через какое примерно время можно ожидать появления моей статьи.
– Ну, знаете, я не могу обещать, что статья ваша выйдет на будущей неделе, – сказал голос раздраженно, словно Диксон с тупым упрямством настаивал именно на этом сроке. – Особенно при таком сложном положении дел. Поймите же наконец. Вы, как видно, совсем не представляете себе, сколько труда стоит подобрать номер, особенно первый. Это ведь не расписание поездов составлять. Что? Что? – неожиданно закончил он громко и подозрительно.
Диксон испугался – быть может, он не заметил, как с его губ сорвалось ругательство? В трубке послышались гулкие металлические звуки, словно кто-то бил молотком по оцинкованному железу под высоким куполом собора. Повысив голос, Диксон сказал:
– Я, конечно, понимаю и ничуть не протестую против задержки. Но, откровенно говоря, мне нужно срочно укрепить свое положение на факультете, и если бы я только мог сослаться на вас, если бы вы дали мне…
– Весьма сочувствую вашим неприятностям, мистер Дикинсон, но, боюсь, мои собственные дела настолько сложны, что я не в состоянии всерьез заниматься вашими. Вы же понимаете, множество людей находится в таком же положении, как вы, и что будет со мной, если все они начнут вот так же требовать с меня обещаний?
– Но, доктор Кэтон, я ведь не прошу никаких обещаний. Я хотел бы знать приблизительный срок, и меня вполне устроил бы даже очень неопределенный срок – скажем, «во второй половине будущего года». Вы ничуть не будете связаны, если назовете мне хоть какой-нибудь срок. – Наступило молчание, которое Диксон истолковал как признак все нарастающей на том конце провода ярости. – Могу я просить вашего позволения отвечать «во второй половине будущего года», когда меня спросят? – продолжал он.
Диксон ждал секунд десять, но в трубке раздавалось только металлическое пощелкивание, становившееся все громче и чаще.
– Все очень сложно, очень сложно, очень сложно, – забормотал Диксон в трубку и упомянул несколько сложных положений, в которые пожелал попасть Кэтону. Изобретая разные вариации на эту тему, он все бормотал и бормотал, дергая головой и плечами, как марионетка. Уэлч приобрел достойного соперника в умении уклоняться от прямого ответа, а в умении внезапно исчезать этот тип дал Уэлчу много очков вперед с самого начала: скрыться в Южной Америке – это уже предел уклончивости. Поднявшись в свою комнату, Диксон набрал как можно больше воздуха в легкие и с полминуты, а то и больше стонал, не переводя дыхания. Потом вытащил заметки для своей лекции и стал работать над рукописью.
Через пять часов у него получилось то, что вполне могло сойти за сорокапятиминутную лекцию. Теперь уж наверняка ни во всей вселенной, ни в его мозгу, ни в чьем-либо чужом, ни просто где-нибудь на свободе не осталось ни одного факта, который не был бы втиснут в его исторический обзор. Но при этом почти все сорок пять минут он балансировал на острой грани, которая отделяла сведения, более или менее относящиеся к теме, от безнадежно и непоправимо не связанных с ней. Однако до шестидесяти минут, установленных Диксоном для лекции, не хватало пятнадцати; хорошо бы заполнить это время каким-нибудь пространным заключением, но ему уже не хотелось напрягать мозг. Что-нибудь вроде «В заключение поблагодарим Бога за двадцатый век» вполне устроило бы его, но не устроило бы Уэлча. Вдруг Диксон схватил карандаш, залился счастливым смехом и написал: «Этот краткий обзор был бы совершенно бесцелен, если рассматривать его просто как… – Диксон зачеркнул „просто“, – исторический обзор. Из всего изложенного можно извлечь ценные уроки для нас, живущих в эпоху механизированных развлечений. Любопытно, как бы отнеслись мужчины и женщины, которых я пытался описать, к таким типично современным явлениям, как радио, кино и телевидение. Что бы подумал человек той эпохи, привыкший (который привык?) музицировать сам (тут надо бросить взгляд на Уэлча), о таком обществе, где подобных ему людей считают по меньшей мере странными, где играть на каком-либо инструменте самому (самостоятельно), вместо того чтобы платить за музыку другим, где спеть мадригал вместо вульгарной джазовой музыки означает заслужить обидное прозвище „чудак“, где…»
Диксон бросил карандаш, побежал в ванную и с бешеной быстротой стал мыться. Времени осталось в обрез. Быть может, он еще кое-как успеет привести себя в порядок и домчаться до отеля, где назначена встреча с Кристиной, но думать о встрече с Кристиной уже решительно некогда. И все же, несмотря на энергичность движений, под ложечкой у него начало сосать от страха.
Диксон прибежал в отель, опоздав на две минуты. Войдя в зал, где подавали чай, он увидел ожидавшую его Кристину, и то ли от страха, то ли от какого-то иного чувства у него вдруг екнуло сердце. Он рассчитывал на. несколько минут передышки – надо же было обдумать, как ей все сказать. Будь это Маргарет, времени у него оказалось бы больше чем достаточно.
– Здравствуйте, Джим, – встретила его улыбкой Кристина.
Его охватило непреодолимое волнение.
– Здравствуйте, – поперхнувшись, ответил он. Поборов искушение пощупать, не съехал ли на сторону галстук, не забились ли внутрь клапаны карманов, не расстегнуты ли где-нибудь пуговицы, он осторожно сел напротив Кристины. Сегодня на ней был жакет цвета сливы из того же материала, что юбка; и костюм, и белая блузка казались только что отглаженными. Она была так нечеловечески хороша, что Диксон стал лихорадочно придумывать, что бы ей такое сказать, совершенно обратное тому, с чем он шел сюда, и от этих усилий у него даже закружилась голова.
– Как поживаете? – спросила Кристина.
– Ничего, спасибо, я все время работал. Надеюсь, вам удалось уйти без всяких осложнений?
– К сожалению, нет.
– Как неприятно! Что же случилось?
– Мне кажется, Бертран кое-что подозревает. Я сказала, что у меня дела в городе. Я не стала уточнять, потому что, по-моему, это выглядело бы немного…
– Правильно. И как он к этому отнесся?
– Наговорил кучу всяких слов о том, что я сама себе хозяйка и вольна делать, что хочу, и никоим образом не должна чувствовать себя связанной. И от этого мне стало очень не по себе.
– Да, я понимаю.
Кристина наклонилась вперед и положила локти на разделявший их низкий круглый столик.
– Видите ли, Джим, по совести говоря, очень нехорошо, что я вообще согласилась прийти сюда. Но я обещала, значит, не могла не прийти. И, конечно, мне этого хотелось не меньше, чем тогда, когда вы меня пригласили. Но я все обдумала и решила… Слушайте, может, мы сначала выпьем чаю, а поговорим потом?
– Нет, лучше скажите сразу, что бы вы там ни надумали.
– Ну хорошо. Вот что, Джим: очевидно, когда вы пригласили меня сюда, я немножко потеряла голову. Мне кажется, имей я время подумать о том, что делаю, я не согласилась бы. Напрасно, конечно, я начинаю прямо с этого, мы ведь едва успели поздороваться, но вы понимаете, о чем я говорю, не правда ли?
Диксону и в голову не пришло, что слова Кристины значительно облегчают его задачу.
– Насколько я понял, вы не хотите встречаться со мной? – глухо спросил он.
– Я, право, не представляю себе, как мы могли бы встречаться. А вы? Напрасно, конечно, я сразу начала этот разговор, но все это не выходит у меня из головы. Ведь вы, так сказать, привязаны к месту, правда? Или, может быть, вы часто ездите в Лондон?
– Нет, я почти там не бываю.
– Значит, мы можем видеться, только если Бертран пригласит меня погостить у его родителей, как сейчас, и я буду всегда чувствовать себя довольно скверно, когда мне придется убегать, чтобы повидаться с вами. И во всяком случае… – Кристина остановилась, и на лице ее появилось выражение, заставившее Диксона обернуться.
Неслышно подошедший по ковру молодой официант стоял за его спиной, переминаясь с ноги на ногу и шумно дыша через рот. Диксон подумал, что никогда еще не видел человеческой фигуры, выражающей такую наглость без всякой помощи слов, жестов или гримас. Этот малый помахивал серебряным подносиком, пытаясь изобразить непринужденную грацию, и смотрел мимо Диксона на Кристину.
– Чай для двоих, пожалуйста, – сказал Диксон. Официант слабо улыбнулся Кристине, словно выражая ей свое снисходительное, но искреннее соболезнование, затем повернулся и пошел, подбивая коленом поднос.
– Простите, что вы хотели сказать? – спросил Диксон Кристину.
– Да просто я… ну… связана с Бертраном, вот и все. Не то чтоб у меня были какие-нибудь обязательства по отношению к нему или что-нибудь в этом роде. Но я не хочу делать глупости. Я не считаю, конечно, что видеться с вами – глупо. Ох, кажется, я не смогу объяснить хоть сколько-нибудь толково. – Мало-помалу и тон ее и манера держаться снова становились «благочопорными». – Боюсь, мне только и остается, что просить вас понять. Я знаю, так всегда говорится в подобных случаях, и кажется, я и сама себя не вполне понимаю, поэтому не могу требовать, чтобы вы меня поняли, но что же делать?
– Вы однажды сказали, что Бертран вызывает у вас раздражение; вы отказываетесь от этих слов?
– Нет, это правда. Сейчас я просто стараюсь обходить острые углы. А они все такие же острые, как тогда, когда мы говорили об этом в такси. Но я должна побороть себя – нельзя же всегда делать то, что тебе хочется. Люди ведь не могут все время вести себя так, как мне нравится. В таких отношениях, какие у меня с Бертраном, обязательно бывают скачки то вверх, то вниз. И нечего рвать и метать, надо принимать все как есть, хочется мне этого или нет. Плохо то, что все это задевает и вас.
– Обо мне не беспокойтесь, – сказал Диксон. – Поступайте, как для вас будет лучше.
– Как бы я ни поступила, все равно будет плохо, – ответила Кристина. – Очевидно, я делаю много глупостей. – Сейчас она говорила уже совсем как гувернантка, но Диксон даже не заметил этого. – Главное, я не хочу, чтобы вы считали меня легкомысленной потому, что я целовалась с вами и согласилась прийти сегодня, ну, и прочее. Я отвечаю за все свои слова, иначе я просто не сказала бы вам ничего. И не думайте, что я так вела себя просто из озорства или что теперь вы мне перестали нравиться. Это неправда, и вы не должны так думать.
– Ничего, Кристина. О том случае вы забудьте. О, вот и чай.
Официант снова возник рядом с Диксоном, держа в руках нагруженный поднос. Он опустил, вернее, почти уронил поднос, но, подхватив его на расстоянии дюйма от поверхности стола, поставил с отвратительно преувеличенной осторожностью. Выпрямившись, он послал еще одну улыбку, на этот раз Диксону, затем помедлил, как бы подчеркивая свое нежелание расставлять чайные принадлежности, и удалился, притворно хромая на одну ногу.
Кристина принялась расставлять посуду и наливать чай.
– Простите меня, Джим, – сказала она, передавая Диксону чашку. – Мне очень жаль, что все так сложилось. Хотите сандвич?
– Нет, спасибо, мне не хочется есть.
Кристина кивнула и с явным аппетитом принялась за еду. Диксона заинтересовало это традиционное отсутствие не менее традиционной чувствительности, – пожалуй, первый раз в жизни он наблюдал то, что принято считать типично женским поведением.
– В конце концов, – сказала Кристина, – у вас же есть обязательства по отношению к Маргарет, не так ли?
Он прерывисто вздохнул; хотя самое трудное в этом разговоре теоретически осталось позади, он все же нервничал – пока его еще не охватило оцепенение, которого, впрочем, не избежать.
– Да, – ответил он. – Это я и хотел вам сказать сегодня, только вы меня опередили. Я пришел сюда сказать, что, по-моему, мы не должны больше видеться из-за моих отношений с Маргарет.
– Понимаю. – Она принялась за второй сандвич.
– Дело в том, что за последние дни в наших отношениях наступил кризис. Особенно после бала.
Кристина бросила на него быстрый взгляд.
– У вас тогда была ссора?
– Да, пожалуй, можно назвать и так. А в сущности, гораздо больше, чем ссора.
– Ну вот, видите, сколько вышло неприятностей из-за того, что я потихоньку уехала с вами.
– Не говорите глупостей, Кристина, – с досадой сказал Диксон. – Можно подумать, будто все затеяли вы. Если кто-либо должен отвечать за эти неприятности, как вы изволили выразиться, то только я. Правда, я не считаю себя виноватым – так же, как и вас. Все произошло совсем естественно. И не упрекайте себя, мне это кажется наигранным.
– Простите, я, должно быть, не сумела найти подходящих слов. Но уверяю вас, ничего неискреннего я не сказала.
– Да я в этом и не сомневаюсь. Не думайте, что я на вас злюсь. Просто меня очень мучает история с Маргарет.
– Вы сильно поссорились? Что она вам сказала?
– Она наговорила Бог знает чего. Кажется, было сказано все, что можно было сказать.
– Ну, это звучит грозно. Что же, собственно, произошло?
Диксон снова вздохнул и отхлебнул чаю.
– Все это так… сложно. Боюсь, вам будет скучно слушать.
– Нисколько. Расскажите, если у вас есть желание. В конце концов теперь ваша очередь.
Улыбка, сопровождавшая эти слова, совсем сбила Диксона с толку. Неужели Кристине все это кажется смешным?
– Верно, – угрюмо произнес он. – Видите ли, тут очень многое связано с одной прошлой… историей. Маргарет порядочная девушка и нравится мне – по крайней мере нравилась бы, если бы захотела. Но я оказался связанным с нею совершенно случайно, хотя это может показаться нелепым. Когда я познакомился с нею – это было в октябре прошлого года, – у нее был роман с одним типом по имени Кэчпоул… – Диксон вкратце, но почти ничего не смягчая, рассказал историю своих отношении с Маргарет, кончая вчерашним вечером в кино. Он предложил сигарету Кристине, съевшей все, что принес официант, закурил сам и сказал: – И вот теперь все более или менее началось сначала, хотя я не испытываю особого желания объяснить, что значит «все сначала». Впрочем, это и в самом деле неясно. Кстати, она, по-моему, не знает, насколько вы меня интересуете, и вряд ли поблагодарит меня, если я ей скажу всю правду.
Кристина, избегая встречаться с ним взглядом, неумело попыхивала сигаретой.