У нее болела голова, и она приказала заложить легкий фаэтон, чтобы немного прокатиться в предместьях города.
Граф вошел сразу же за лакеем, доложившем о его приходе, на нем еще были плащ и перчатки, он снял их и бросил в руки лакея, затем обратился к жене:
– Вы куда-то собрались? Позвольте поинтересоваться, куда именно?
– Просто покататься, – объяснила ему Валентина. – Я устала, и у меня болит голова.
– Это понятно. Вчера вы вернулись очень поздно. – Он сел на диван и вытянул ноги. – Отмените свое решение и отошлите карету. Мне нужно с вами поговорить.
Она вызвала лакея и попросила его отослать карету.
– Сядьте. Меня раздражает, когда вы ходите по комнате взад-вперед.
Он явно был чем-то рассержен, лицо было бледно, а рот сжался в узкую щель. Валентина уселась напротив него, она сцепила руки, чтобы не было заметно, как они дрожат.
– И каких успехов вы добились вчера вечером с маршалом Мюратом?
– Я с ним ужинала. Он был очень любезен. Затем он уехал с императором, вот и все. Почему вы сердитесь, Тео? В чем дело?
– А после того, как уехал маршал, чем вы занимались почти до трех часов ночи? – Он не смотрел на нее, он смотрел на какую-то точку поверх ее головы, и в его отрывистых вопросах слышалось глубокое презрение.
– Я была с полковником Де Шавелем из Императорской Гвардии. Он привез меня домой. Тео, как я поняла, мне надо подружиться с французскими офицерами и докладывать обо всем, что я от них услышу. Разве не этого хочет от меня граф Потоцкий? Почему вы разговариваете со мной в таком тоне?
Он выпрямился и наконец-то взглянул ей прямо в глаза. Ее поразило выражение неприязни в его взгляде.
– Я никогда не считал вас особенно умной, дорогая, но все же я полагал, что вы не лишены природной сметливости, ею обладает большинство женщин, мне трудно поверить, что вы являетесь исключением. Неужели вы полагаете, что эту миссию будет лучше выполнить, поменяв маршала Франции на обычного. гвардейского полковника? Как вы думаете, с кем из них важнее сблизиться? Или, может быть, дело в том, кто из них понравился вам больше? Ну, разумеется, полковник! А вы знали, что я ждал вас почти до часу ночи?
– Яна мне говорила, – промолвила Валентина. – Она сказала, что вы не сердитесь.
– Нет, конечно. – Теперь в его голосе слышалась насмешка, а она боялась его насмешек гораздо больше, чем прямых оскорблений… – Я-то думал, что вы с пользой проводите время. Я думал, что вы с Мюратом.
– Я же говорила вам, что он уехал.
– Очень на него не похоже, думаю, что вы небыли достаточно активной. Однако завтра вечером у вас будет возможность исправить свою оплошность. Он ужинает у нас. И вы, моя дорогая, будете оказывать ему знаки внимания. Вы будете чрезвычайно любезной по отношению к этому выдающемуся человеку, и я позабочусь о том, чтобы никакие красавцы полковники вас не отвлекали от дела. Я все знаю про то, как вы провели прошлую ночь. Я могу даже сказать, сколько танцев вы протанцевали с этим кавалером. Надеюсь, вам было весело. И, к слову сказать, вы больше никогда не увидите его и не будете с ним разговаривать ни при каких обстоятельствах. Это вам понятно?
– Да, – тихо сказала она. – Мне это понятно. Но это предупреждение совершенно излишне. Вы оставили меня на балу совершенно одну, и полковник привез меня домой в моей собственной карете, вот и все. Если вас беспокоит моя репутация, то вам скорее следует опасаться кого-либо вроде Мюрата.
– Правда? – с издевательским смешком произнес он. – Боюсь, что вы меня не понимаете, дорогая моя. Меня меньше всего в данном случае заботит ваша репутация. А что касается того, чтобы опасаться Мюрата, то вы хоть представляете, насколько сложно было нам представить вас ему? Этот план был продуман еще несколько недель тому назад. От вас требовалось только поддерживать его интерес к себе, вместо того чтобы следовать собственным интересам и флиртовать с рядовым полковником, чья репутация, между прочим, гораздо хуже, чем у Мюрата! Потоцкий просто в ярости. Сегодня утром у меня был с ним очень неприятный разговор. Я сказал ему, что вы исправите свою ошибку, я дал ему слово! – И опять его холодные злые глаза устремились на нее, однако она все же собралась с духом и спросила:
– Тео, вы не говорите мне всей правды, разве не так? Что это за план, который вы продумали относительно Мюрата? Какую все-таки роль я должна во всем этом исполнять?
– Роль, которую исполняют женщины намного лучше вас, – сказал он. – Нам нужна информация на самом высоком уровне. От этой дуры Валевской толку никакого. Так что самым лучшим способом является подложить женщину к кому-либо вроде Мюрата, он много говорит и хвастает, особенно, когда пьян. И вы, моя дорогая Валентина, должны войти к нему в доверие. Если потребуется, позвольте себя соблазнить. И вы будете рассказывать мне обо всем, что увидите и услышите во время своих встреч. Я достаточно ясно выразился?
Она встала. Лицо ее было таким же бледным, как и кружева ее ворота.
– Да простит вас Бог, – сказала она. – Если бы мой отец был жив и узнал бы об этом, он бы вас убил!
– Ваш отец продал вас мне за высокий пост, – рассмеялся граф. – И не сомневайтесь, он продал бы вас и Мюрату, если бы предложили хорошую цену!
– Я этого не сделаю. – Ей показалось, что она произнесла эти слова очень спокойно, однако голос ее дрожал, и она была готова расплакаться. – Я не стану торговать собой, что бы вы или Потоцкий мне ни говорили. Ему должно быть стыдно!
– Вы слишком высокого мнения о собственной персоне, – медленно произнес он. – У женщины в этой жизни есть два предназначения – ублажать мужчину и дарить ему детей. Почему вы так высоко цените свое бесплодное тело? Послушайте меня, Валентина. Вы сделаете то, что вам говорят. Вы обворожите этого солдафона, будете с ним спать и в постели выжмите из него все, что можно, – любую информацию. И вы это сделаете. Можете рыдать и говорить о своей чести, если хотите. Но вы это сделаете.
– Нет. – Она произнесла это совершенно спокойно. – Ничто на свете не заставит меня это сделать.
– Нет, вы это сделаете, – сказал он. Он встал, и они оказались лицом к лицу. – У вас, дорогая моя, есть сестра, наполовину русская. Сегодня утром Потоцкий вспомнил о ней. Если вы откажетесь, ее арестуют и обвинят в шпионаже в пользу царя. Я сам прослежу, чтобы ее повесили и чтобы вы стояли у подножия виселицы. И это не пустые угрозы. Я предполагал, что вы начнете ломаться, и Потоцкий сказал мне, что если вы не выполните того, что от вас требуется, то жизнь вашей сестры Александры не будет стоить и медного гроша.
– Будьте вы прокляты! – бросила ему Валентина. Ужас и отвращение пересилили ее страх перед ним. Пять лет унижений, издевательств и слез при этой угрозе для сестры возмутили ее. Повесить Александру. Он сказал это, и он это сделает. Она инстинктивно подняла руку, чтобы ударить его, но затем опустила ее, совершенно убитая.
– Вот это правильно, – усмехнулся граф. – Если бы вы поддались импульсу, то я бы приказал вас высечь до полусмерти. А теперь идите к себе и успокойтесь.
– Нет! – Валентина отступила от него. – Не прикасайтесь ко мне!
Он подошел к ней и схватил ее за руки, она стала яростно вырываться, это его разозлило, и он выругался. Он схватил ее за запястья и вывернул ей руки, повернув ее лицом к двери в спальню. Он был очень силен, у него была просто железная хватка. От боли она закричала и попыталась вырваться из его рук, с силой толкающих ее к полуоткрытой двери в спальню, однако у нее хватало сил, чтобы сопротивляться ему. Он с такой силой толкнул ее внутрь, что она упала. Граф побелел от злости и с мгновение стоял, глядя на Валентину, пытавшуюся подняться с пола и с трудом переводившую дыхание. Ее платье было разорвано. Он повернулся, закрыл дверь и запер ее. Голос его прозвучал холодно и спокойно:
– Вы напомнили мне об одной кобылице, которая когда-то была у меня. Она обычно неплохо слушалась, но время от времени ее требовалось проучить, просто для того; чтобы она не забывала, кто ее господин. И, видит Бог, сейчас вы у меня тоже получите хороший урок на всю жизнь!
Через час граф вышел из покоев своей жены. В его кармане был ключ от ее комнаты. Он вызвал к себе дворецкого и приказал ему, чтобы никто не приближался к графине и не отвечал на ее звонок без его согласия. Любой, кто ослушается его приказа, получит тридцать плетей.
– А, мой дорогой Де Шавель. – Мюрат встал из-за письменного стола и протянул руку полковнику. Он пребывал в прекрасном расположении духа: сегодня утром из Германии прибыли новые лошади, и в данный момент он читал доклад об этом. Все это были превосходные животные числом в пятнадцать тысяч. Ничто так не любил Мюрат, как хорошего коня, не считая, конечно, хорошеньких женщин, – и он предвкушал, как завтра поедет самолично взглянуть на пополнение. – Садитесь, друг мой, – пригласил он. – Вы только посмотрите – пятнадцать тысяч лошадей для кавалерии, причем первоклассных, высотой в среднем в шестнадцать с половиной ладоней в холке, пяти – и семилеток. С такой кавалерией мы загоним русских в Черное море! Чем могу быть полезен?
– Послушайте мой доклад об этой польской обольстительнице, – сказал Де Шавель. – Если бы вы, сир, постарались, вместо этих лошадей подумали бы о ней!
Мюрат рассмеялся.
– Я сам знаю, о чем мне лучше думать, но вам не нужно ехидничать. Ваша беда в том, что вы пехотинец!
– Я служил и в кавалерии тоже, – напомнил ему Де Шавель. Связь его жены с Мюратом послужила причиной того, что Де Шавелю пришлось перейти из кавалерии в Императорскую Гвардию.
Мюрат сделал вид, что не понял намека. Он слишком хорошо помнил супругу Де Шавеля – чрезвычайно хорошенькая, веселая, как птичка, и добродетельная, как беспризорная кошка. Жаль, что он так близко принимает это к сердцу. Мюрат не понимал, почему женское целомудрие ценится столь высоко; если бы все дамы думали о своей добродетели, то мир стал бы ужасно скучным местом. Он переменил тему разговора.
– Вы говорили о польской обольстительнице. Это она и была?
– Да, уверен, что да, – сказал Де Шавель. – После того, как вы уехали, я провел с ней остаток вечера. Нет сомнения, что они захотят подсунуть ее вам, и это знакомство было частью их плана, поэтому и муж ее так внезапно скрылся, оставив ее на вас.
– Или скорее на вас, – улыбнулся Мюрат. – Держу пари, они не рассчитывали на ваше вмешательство! И как она вам? Как прошли испытания этой молодой кобылки? – Он откинулся и расхохотался своей шутке.
– Я ее не испытывал, – холодно ответил Де Шавель. – Моей задачей является помешать ей спать с вами, а не спать с ней самому. Я уверен в том, что ей поручили шпионить. Я также уверен в том, что она и сама не знает, что конкретно от нее требуется в отношении вас.
– Правда? – Кустистые брови Мюрата взметнулись вверх. – Невинная овечка? Как интересно! Знаете, вы, разведчики, всегда удивляли меня. Но как вам удалось обо всем этом узнать?
– У нас есть свои люди в польском правительстве, – сказал Де Шавель. – Наш агент в Данциге сообщил нам, что существует план внедрить в ближайшее окружение императора женщину, а ближайшее окружение – это вы, и уж, простите меня, вас выбрали как наиболее слабое звено. Он не знал, кто будет эта женщина, но знал, что вас познакомят во время приема в честь императора. И ведь так оно и было? Сам Потоцкий познакомил вас с этой девушкой.
– Да, правда. Он говорил, как она мной восхищается, – засмеялся Мюрат. – Он сказал, что это самая прекрасная женщина Польши, и я подумал; «Ага, старина Иоахим, они собираются сделать тебе подарок. Они понимают, как тебе скучно и одиноко вдали от своей очаровательной супруги, – упомянув имя Каролины Бонапарт, он преувеличенно содрогнулся, – и они нашли тебе этот польский бутон, чтобы внести весеннее настроение в твою зимнюю жизнь». А тут являетесь вы, проклятый полицейский, и уводите ее прямо из-под моего носа. Но, как я понимаю, не насовсем? – Он лукаво взглянул на Де Шавеля и выжидающе посмотрел на него.
– А почему бы не насовсем? Я даже предупредил ее, чтобы она не приближалась к вам.
– Это для ее безопасности или для моей? Только не говорите мне, что вы стали сентиментальным в отношении к женщинам, Де Шавель, я все равно в это не поверю.
– Вы прекрасно знаете, что я думаю о женщинах, – сказал Де Шавель. – И знаете, что мне они нужны только для одного, но это не связано с моими обязанностями. Я полагаю, что это девушка будет шпионить в том смысле, что станет собирать различные слухи и слушать разговоры, но я не думаю, чтобы она оказалась шлюхой. Возможно, конечно, что я и ошибаюсь. А кто не ошибается, хотя бы раз в жизни? – Он бросил на маршала насмешливый взгляд. – Мое официальное предупреждение, сир, не иметь с ней никаких дел. Она – польская шпионка.
– Но ее достойный супруг пригласил меня сегодня к себе на ужин, – сообщил Мюрат. – И там, разумеется, будут все эти угрюмые поляки, без конца твердящие о своих польских проблемах, они наводят такую тоску. Как я понимаю, это тоже часть заговора, чтобы свести меня с той дамой? Но должен признаться, она действительно обольстительна, а вы так не считаете?
– Нет, – сухо ответил полковник, – она на меня не произвела особого впечатления.
– Может быть, – пожал плечами Мюрат. Будучи известным обольстителем, Мюрат спокойно относился к репутации Де Шавеля. Когда-то над ним смеялись как над единственным в полку верным супругом, затем в этом смехе стали звучать и сочувственные, нотки, когда пошли слухи о неверности его жены Лилиан. Еще задолго до ее связи с Мюратом Де Шавель застал ее с одним из офицеров, и перемена в нем была разительной. Боль и разочарование сделали его жестоким и циничным, он с глубоким презрением стал относиться к женщинам, в то время как женщина, на которой он был женат, продолжала вести себя самым бесстыдным образом до тех пор, пока благополучно не умерла. Де Шавель никогда не говорил о ней, никто никогда не упоминал о ней при нем. Он вел отшельническую жизнь как один из главных руководителей разведки Императорской Армии, и мало кто знал, насколько часто он общается с Наполеоном и какие секреты императора ему известны. У него, разумеется, были женщины, но он относился к ним, как голодный к еде, моментально забывая о ней, утолив голод. Иногда Мюрату казалось, что он вступает в эти связи, чтобы наказать своих любовниц за то, что они уступили ему. Удивляло только их огромное количество.
– Вы не поднимете особрго скандала, если я все же приму приглашение графа? – спросил Мюрат. – Отказаться было бы невежливо.
– Лучше бы не ходить. Но я не могу вам помешать сделать это. По крайней мере вы знаете, чего вам опасаться, – ответил Де Шавель.
– Это проблема, – сказал Мюрат. – Тут всюду кишат русские шпионы, пытаясь разнюхать, каковы наши силы, – одного недавно изловили и повесили, поляки тоже шпионят – у них свои интересы, и от всего этого наши люди пребывают в постоянном напряжении. Скорее бы получить приказ на наступление. А как вы думаете, ведь император не собирается предоставлять Польше независимость?
– Да, не думаю, – согласился Де Шавель. Наполеон предполагает, победив русских, уравновесить мощь Пруссии и Австрии, но сомневаюсь, что он организует для этого третье королевство – польское. Разумеется, Великий Герцог об этом не знает. Эти поляки – народ коварный. Потоцкий не дурак. У него есть определенные надежды, которые так надеждами и останутся.
– Они хорошие воины, – заметил Мюрат. – Храбры, как львы, причем все как один. И у них очень красивые женщины. – Он вздохнул и подмигнул Де Шавелю. – Просто сердце кровью обливается при мысли о том, что этот лакомый кусочек так и пропадет, – сказал он. – Глаза, как васильки. Интересно, как она выглядит с распущенными волосами…
Де Шавель поднялся.
– Мне нужно идти. Вы позволите, сир?
– Да, конечно, идите. Ей года двадцать три, как вы думаете?
– Двадцать два, – ответил Де Шавель, подходя к двери. – Если вы все же решите туда пойти, расскажите мне завтра обо всем, что там будет происходить. Мне необходимо закончить доклад и в конце месяца необходимо отослать его Фуше в Париж.
Он вскочил на коня и направился на Кучинскую площадь. То, что Мюрат не рассказал ему о посланных графине Груновской белых розах, было немаловажным. Хотя его и предупредили, опасность все же оставалась. Де Шавелю не хотелось идти со своим докладом к Наполеону, если Мюрат не проявит благоразумия и позволит завлечь себя в эту интригу.
Мюрат не мог устоять , перед женщинами, и Де Шавель сильно сомневался, что тому удастся устоять перед красавицей, с которой он провел прошлый вечер.
Валентина Груновская, разумеется, была лишь пешкой, и его поразило, что она совершенно не представляет себе, какая роль ей уготована во всей этой интриге. Она, разумеется, ляжет в постель с маршалом, потому что это в женской природе – предавать ради собственного тщеславия или похоти. Он немало знал о женской похотливости, он сам видел, как пожирает огонь желания хрупкое тело его жены, готовой удовлетворить его где и с кем попало. У него не было иллюзий относительно и других женщин. И эта очаровательная дама, с которой он танцевал накануне, была ничем не лучше. Тщеславие или похоть, или и то, и другое вместе. Это единственные чувства, на которые способна женщина.
Де Шавель заставил себя выбросить из головы мысли о польской красавице у него и без этого хватало забот. Войска медленно подтягивались к месту своего сосредоточения на берегу Немана. Сюда продвигались и артиллерия, и обозы, а пятнадцать тысяч лошадей для конницы Мюрата увеличивали количество животных до ста тысяч. По ночам случались кражи провианта и фуража, были также случаи агитации со стороны пророссийски настроенных групп, которыми руководил князь Адам Чарторицкий, друг Александра I.
В Польше действовали два течения: те, кто верил в обещания Наполеона позволить им объединить свои земли и восстановиться в старых границах 1786 года под управлением наследственной монархии Короля Саксонского, и те, кто, как Чарторицкий, считал Александра истинным либералом, который вознаградит Польшу тем же самым, если одержит победу над Наполеоном, за ее верность. Нельзя было доверять Наполеону, да и другая сторона вызывала у несчастных подданных Польши значительные сомнения.
Де Шавель хорошо относился к полякам и уважал их, поскольку сражался с ними бок о бок во многих кампаниях, во всей Европе. Географически их страна находилась в очень невыгодном положении – огромный участок земли, лишенный естественных границ и окруженный, как жирная овца, тремя голодными волками – Россией, Австрией и Пруссией. Было просто чудом, что полякам удалось выжить и сохранить и национальные особенности, и свою культуру, несмотря на постоянные и непрекращающиеся вторжения и аннексии. Теперь они доверились Франции, поскольку считали, что понадобятся Наполеону в качестве буферного государства, противостоящего России и Пруссии. Польша посылала Франции несчетное количество людей и денег для ведения кампаний в Европе и Англии в надежде, что в конце концов получит то, о чем мечтает. Как сказал Де Шавель, он не думал, что эта награда действительно ожидает их, однако было не время сеять сомнения в их душах.
Польша была нужна Франции, Франции были нужны все ее союзники, все, кому можно было доверять, и сейчас больше, чем когда-либо, ей необходимы были друзья. Полковник хорошо изучил своего императора, он любил его и сражался вместе с ним еще со времен Республики и знал, что сейчас предстоит последнее испытание перед неизбежной войной с Россией. Главным врагом Наполеона была Англия, и Англия оставалась непобежденной, его план подорвать ее торговлю и уморить голодом сорвался из-за России, Испании, Голландии и Швеции и еще нескольких стран, которые нарушили свои договоренности с Наполеоном и открыли порты для английских судов и товаров.
Его цель была достаточно ясна. Наполеон не мог бросить все свои силы против Англии, имея у себя за спиной враждебную Россию. Если он победит русских, то тогда захватит и Англию, и вся Европа в течение ближайших столетий окажется под властью Франции. Это было мечтой императора, а заплатят за нее те люди, что скопились сейчас у границы с Россией.
Начало наступления было назначено на первые числа июня. Де Шавель лично просил разрешения у Наполеона позволить ему вернуться в свой старый полк, чтобы сражаться вместе со всеми, его угнетала нынешняя должность, его назначили на нее только из-за того, что император не доверял официальному начальнику секретной полиции, вездесущему Фуше. Он уже целый год не принимал участия в битвах, а с тех пор, как рухнула его семейная жизнь, его единственным утешением остались война и сражения. Был момент, когда Де Шавель, узнав о том, что представляет собой его жена, хотел покончить с собой, его отчаяние и разочарование сделали жизнь невыносимой, но во всех сражениях гибли его товарищи, а он, тот, кто так хотел умереть, выходил из битв живым и невредимым снова и снова. Он не сразу забыл о своей любви, это был тяжелый и болезненный процесс, сначала он прощал жену, мирился с ней, но следовала еще одна измена, и еще, и еще, и это невозможно было объяснить не чем иным, как ненасытностью необузданной распутницы, носящей его имя, которую он так любил. Он возненавидел жену, и частью этой ненависти было воспоминание о его любви, поскольку любовь значила для него так много.
Теперь Де Шавель был уверен, что больше никогда не полюбит. Он примирился, поскольку другого выбора у него не было, кроме того, как пойти на скандальный развод. Но он принадлежал к древнему роду, и не в традициях этого семейства было публично полоскать свое грязное белье. Когда он был в Париже, то жил в том же доме, что и Лилиан, но ни разу не дотронулся до нее и не заговорил с ней. А после того, как она умерла, пораженная какой-то быстротекущей лихорадкой, он закрыл ее мертвые глаза и заплакал. Но он оплакивал свои разбитые надежды и иллюзии, и никто никогда не слышал, чтобы он произносил ее имя или выказывал скорбь. Он был суровым человеком и воином, вел жизнь аскета и гордился тем, что не подвластен никаким эмоциям, если дело касалось женщин.
Полковник положил на стол бумаги, и против его воли мысли вернулись к женщине, о которой они говорили с Мюратом. Он солгал, сказав, что она не произвела на него никакого впечатления. Ему оставалось только надеяться, что у маршала хватит сил устоять, если ему ее действительно предложат, но в душе он сильно в этом сомневался. Его предупредили о ее истинной роли, и она была достаточно мерзкой. Все это совпадало с мнением Де Шавеля о женщинах – вытянуть все из своих любовников во время ласк, сочетая хитрость и чувственность, чтобы заманить их в ловушку.
Пока еще графиня Груновская до этого не дошла, что и спасло ее. вчера вечером. У него не было никакого желания совращать невинных, если такое понятие, как невинность, существует вообще. Его презрение было направлено в основном против ее мужа, готового торговать честью своей жены и своей собственной для любого дела, в данном случае патриотизма. Но, насколько ему было известно, у Теодора Груновского имелись и другие, не столь благородные мотивы. В политическом плане он являлся весьма сомнительной фигурой. С одной стороны, его дружба с Великим герцогом Варшавским казалась достаточно близкой, так что возникали подозрения относительно его связи с прорусским движением, однако против него не было никаких доказательств, и он по-прежнему оставался в фаворе. Это был опасный человек, достаточно безжалостный для того, чтобы использовать собственную жену в гнусной интриге, и достаточно хитрый для того, чтобы в любой момент перебежать на другую сторону, если это ему будет выгодно.
Де Шавель вытащил папку с документами и обвел имя графа красным. Это означает, что тот будет находиться под постоянным наблюдением французской разведки после того, как войска перейдут границу с Россией.
День уже клонился к вечеру, Валентина более двенадцати часов находилась в своей комнате под замком. Она с трудом поднялась с кровати и время от времени дергала за шнур звонка, но никто не появлялся. За дверью стояла тишина, не было слышно ни шагов, ни голосов – ничего. У нее от голода кружилась голова, мучительно хотелось пить. По мере того как приближался вечер, в комнате стало холодно и темно, но ей нечем было зажечь свечи. У Валентины не осталось слез, и она не могла больше плакать. Она дрожала всем телом от боли и потрясения. Это было худшее из того, что ей пришлось пережить за пять лет замужества ^ – жестокое, грубее насилие со стороны человека, которого она ненавидела теперь всей душой. Он хотел сломить ее, но достиг противоположного результата. Она забралась под одеяло и заснула.
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда отворилась дверь. Увидев его, Валентина приподнялась на подушках, натянув одеяло до подбородка. Он вошел в комнату, приблизился к кровати и остановился, пристально глядя на нее. Волосы у нее рассыпались по плечам, и он подумал, что, несмотря на чрезвычайную бледность и черные круги под глазами, ей очень идут печальное выражение и неприбранность.
– Я пришел к вам, – сказал он, – потому что я сегодня чрезвычайно занят и не, могу терять времени. Вы сделаете то, что вам приказали, или мне сообщить Потоцкому, что он может арестовать и отдать под суд вашу сестру? Скорее, не тяните с ответом!
Граф вошел сразу же за лакеем, доложившем о его приходе, на нем еще были плащ и перчатки, он снял их и бросил в руки лакея, затем обратился к жене:
– Вы куда-то собрались? Позвольте поинтересоваться, куда именно?
– Просто покататься, – объяснила ему Валентина. – Я устала, и у меня болит голова.
– Это понятно. Вчера вы вернулись очень поздно. – Он сел на диван и вытянул ноги. – Отмените свое решение и отошлите карету. Мне нужно с вами поговорить.
Она вызвала лакея и попросила его отослать карету.
– Сядьте. Меня раздражает, когда вы ходите по комнате взад-вперед.
Он явно был чем-то рассержен, лицо было бледно, а рот сжался в узкую щель. Валентина уселась напротив него, она сцепила руки, чтобы не было заметно, как они дрожат.
– И каких успехов вы добились вчера вечером с маршалом Мюратом?
– Я с ним ужинала. Он был очень любезен. Затем он уехал с императором, вот и все. Почему вы сердитесь, Тео? В чем дело?
– А после того, как уехал маршал, чем вы занимались почти до трех часов ночи? – Он не смотрел на нее, он смотрел на какую-то точку поверх ее головы, и в его отрывистых вопросах слышалось глубокое презрение.
– Я была с полковником Де Шавелем из Императорской Гвардии. Он привез меня домой. Тео, как я поняла, мне надо подружиться с французскими офицерами и докладывать обо всем, что я от них услышу. Разве не этого хочет от меня граф Потоцкий? Почему вы разговариваете со мной в таком тоне?
Он выпрямился и наконец-то взглянул ей прямо в глаза. Ее поразило выражение неприязни в его взгляде.
– Я никогда не считал вас особенно умной, дорогая, но все же я полагал, что вы не лишены природной сметливости, ею обладает большинство женщин, мне трудно поверить, что вы являетесь исключением. Неужели вы полагаете, что эту миссию будет лучше выполнить, поменяв маршала Франции на обычного. гвардейского полковника? Как вы думаете, с кем из них важнее сблизиться? Или, может быть, дело в том, кто из них понравился вам больше? Ну, разумеется, полковник! А вы знали, что я ждал вас почти до часу ночи?
– Яна мне говорила, – промолвила Валентина. – Она сказала, что вы не сердитесь.
– Нет, конечно. – Теперь в его голосе слышалась насмешка, а она боялась его насмешек гораздо больше, чем прямых оскорблений… – Я-то думал, что вы с пользой проводите время. Я думал, что вы с Мюратом.
– Я же говорила вам, что он уехал.
– Очень на него не похоже, думаю, что вы небыли достаточно активной. Однако завтра вечером у вас будет возможность исправить свою оплошность. Он ужинает у нас. И вы, моя дорогая, будете оказывать ему знаки внимания. Вы будете чрезвычайно любезной по отношению к этому выдающемуся человеку, и я позабочусь о том, чтобы никакие красавцы полковники вас не отвлекали от дела. Я все знаю про то, как вы провели прошлую ночь. Я могу даже сказать, сколько танцев вы протанцевали с этим кавалером. Надеюсь, вам было весело. И, к слову сказать, вы больше никогда не увидите его и не будете с ним разговаривать ни при каких обстоятельствах. Это вам понятно?
– Да, – тихо сказала она. – Мне это понятно. Но это предупреждение совершенно излишне. Вы оставили меня на балу совершенно одну, и полковник привез меня домой в моей собственной карете, вот и все. Если вас беспокоит моя репутация, то вам скорее следует опасаться кого-либо вроде Мюрата.
– Правда? – с издевательским смешком произнес он. – Боюсь, что вы меня не понимаете, дорогая моя. Меня меньше всего в данном случае заботит ваша репутация. А что касается того, чтобы опасаться Мюрата, то вы хоть представляете, насколько сложно было нам представить вас ему? Этот план был продуман еще несколько недель тому назад. От вас требовалось только поддерживать его интерес к себе, вместо того чтобы следовать собственным интересам и флиртовать с рядовым полковником, чья репутация, между прочим, гораздо хуже, чем у Мюрата! Потоцкий просто в ярости. Сегодня утром у меня был с ним очень неприятный разговор. Я сказал ему, что вы исправите свою ошибку, я дал ему слово! – И опять его холодные злые глаза устремились на нее, однако она все же собралась с духом и спросила:
– Тео, вы не говорите мне всей правды, разве не так? Что это за план, который вы продумали относительно Мюрата? Какую все-таки роль я должна во всем этом исполнять?
– Роль, которую исполняют женщины намного лучше вас, – сказал он. – Нам нужна информация на самом высоком уровне. От этой дуры Валевской толку никакого. Так что самым лучшим способом является подложить женщину к кому-либо вроде Мюрата, он много говорит и хвастает, особенно, когда пьян. И вы, моя дорогая Валентина, должны войти к нему в доверие. Если потребуется, позвольте себя соблазнить. И вы будете рассказывать мне обо всем, что увидите и услышите во время своих встреч. Я достаточно ясно выразился?
Она встала. Лицо ее было таким же бледным, как и кружева ее ворота.
– Да простит вас Бог, – сказала она. – Если бы мой отец был жив и узнал бы об этом, он бы вас убил!
– Ваш отец продал вас мне за высокий пост, – рассмеялся граф. – И не сомневайтесь, он продал бы вас и Мюрату, если бы предложили хорошую цену!
– Я этого не сделаю. – Ей показалось, что она произнесла эти слова очень спокойно, однако голос ее дрожал, и она была готова расплакаться. – Я не стану торговать собой, что бы вы или Потоцкий мне ни говорили. Ему должно быть стыдно!
– Вы слишком высокого мнения о собственной персоне, – медленно произнес он. – У женщины в этой жизни есть два предназначения – ублажать мужчину и дарить ему детей. Почему вы так высоко цените свое бесплодное тело? Послушайте меня, Валентина. Вы сделаете то, что вам говорят. Вы обворожите этого солдафона, будете с ним спать и в постели выжмите из него все, что можно, – любую информацию. И вы это сделаете. Можете рыдать и говорить о своей чести, если хотите. Но вы это сделаете.
– Нет. – Она произнесла это совершенно спокойно. – Ничто на свете не заставит меня это сделать.
– Нет, вы это сделаете, – сказал он. Он встал, и они оказались лицом к лицу. – У вас, дорогая моя, есть сестра, наполовину русская. Сегодня утром Потоцкий вспомнил о ней. Если вы откажетесь, ее арестуют и обвинят в шпионаже в пользу царя. Я сам прослежу, чтобы ее повесили и чтобы вы стояли у подножия виселицы. И это не пустые угрозы. Я предполагал, что вы начнете ломаться, и Потоцкий сказал мне, что если вы не выполните того, что от вас требуется, то жизнь вашей сестры Александры не будет стоить и медного гроша.
– Будьте вы прокляты! – бросила ему Валентина. Ужас и отвращение пересилили ее страх перед ним. Пять лет унижений, издевательств и слез при этой угрозе для сестры возмутили ее. Повесить Александру. Он сказал это, и он это сделает. Она инстинктивно подняла руку, чтобы ударить его, но затем опустила ее, совершенно убитая.
– Вот это правильно, – усмехнулся граф. – Если бы вы поддались импульсу, то я бы приказал вас высечь до полусмерти. А теперь идите к себе и успокойтесь.
– Нет! – Валентина отступила от него. – Не прикасайтесь ко мне!
Он подошел к ней и схватил ее за руки, она стала яростно вырываться, это его разозлило, и он выругался. Он схватил ее за запястья и вывернул ей руки, повернув ее лицом к двери в спальню. Он был очень силен, у него была просто железная хватка. От боли она закричала и попыталась вырваться из его рук, с силой толкающих ее к полуоткрытой двери в спальню, однако у нее хватало сил, чтобы сопротивляться ему. Он с такой силой толкнул ее внутрь, что она упала. Граф побелел от злости и с мгновение стоял, глядя на Валентину, пытавшуюся подняться с пола и с трудом переводившую дыхание. Ее платье было разорвано. Он повернулся, закрыл дверь и запер ее. Голос его прозвучал холодно и спокойно:
– Вы напомнили мне об одной кобылице, которая когда-то была у меня. Она обычно неплохо слушалась, но время от времени ее требовалось проучить, просто для того; чтобы она не забывала, кто ее господин. И, видит Бог, сейчас вы у меня тоже получите хороший урок на всю жизнь!
Через час граф вышел из покоев своей жены. В его кармане был ключ от ее комнаты. Он вызвал к себе дворецкого и приказал ему, чтобы никто не приближался к графине и не отвечал на ее звонок без его согласия. Любой, кто ослушается его приказа, получит тридцать плетей.
– А, мой дорогой Де Шавель. – Мюрат встал из-за письменного стола и протянул руку полковнику. Он пребывал в прекрасном расположении духа: сегодня утром из Германии прибыли новые лошади, и в данный момент он читал доклад об этом. Все это были превосходные животные числом в пятнадцать тысяч. Ничто так не любил Мюрат, как хорошего коня, не считая, конечно, хорошеньких женщин, – и он предвкушал, как завтра поедет самолично взглянуть на пополнение. – Садитесь, друг мой, – пригласил он. – Вы только посмотрите – пятнадцать тысяч лошадей для кавалерии, причем первоклассных, высотой в среднем в шестнадцать с половиной ладоней в холке, пяти – и семилеток. С такой кавалерией мы загоним русских в Черное море! Чем могу быть полезен?
– Послушайте мой доклад об этой польской обольстительнице, – сказал Де Шавель. – Если бы вы, сир, постарались, вместо этих лошадей подумали бы о ней!
Мюрат рассмеялся.
– Я сам знаю, о чем мне лучше думать, но вам не нужно ехидничать. Ваша беда в том, что вы пехотинец!
– Я служил и в кавалерии тоже, – напомнил ему Де Шавель. Связь его жены с Мюратом послужила причиной того, что Де Шавелю пришлось перейти из кавалерии в Императорскую Гвардию.
Мюрат сделал вид, что не понял намека. Он слишком хорошо помнил супругу Де Шавеля – чрезвычайно хорошенькая, веселая, как птичка, и добродетельная, как беспризорная кошка. Жаль, что он так близко принимает это к сердцу. Мюрат не понимал, почему женское целомудрие ценится столь высоко; если бы все дамы думали о своей добродетели, то мир стал бы ужасно скучным местом. Он переменил тему разговора.
– Вы говорили о польской обольстительнице. Это она и была?
– Да, уверен, что да, – сказал Де Шавель. – После того, как вы уехали, я провел с ней остаток вечера. Нет сомнения, что они захотят подсунуть ее вам, и это знакомство было частью их плана, поэтому и муж ее так внезапно скрылся, оставив ее на вас.
– Или скорее на вас, – улыбнулся Мюрат. – Держу пари, они не рассчитывали на ваше вмешательство! И как она вам? Как прошли испытания этой молодой кобылки? – Он откинулся и расхохотался своей шутке.
– Я ее не испытывал, – холодно ответил Де Шавель. – Моей задачей является помешать ей спать с вами, а не спать с ней самому. Я уверен в том, что ей поручили шпионить. Я также уверен в том, что она и сама не знает, что конкретно от нее требуется в отношении вас.
– Правда? – Кустистые брови Мюрата взметнулись вверх. – Невинная овечка? Как интересно! Знаете, вы, разведчики, всегда удивляли меня. Но как вам удалось обо всем этом узнать?
– У нас есть свои люди в польском правительстве, – сказал Де Шавель. – Наш агент в Данциге сообщил нам, что существует план внедрить в ближайшее окружение императора женщину, а ближайшее окружение – это вы, и уж, простите меня, вас выбрали как наиболее слабое звено. Он не знал, кто будет эта женщина, но знал, что вас познакомят во время приема в честь императора. И ведь так оно и было? Сам Потоцкий познакомил вас с этой девушкой.
– Да, правда. Он говорил, как она мной восхищается, – засмеялся Мюрат. – Он сказал, что это самая прекрасная женщина Польши, и я подумал; «Ага, старина Иоахим, они собираются сделать тебе подарок. Они понимают, как тебе скучно и одиноко вдали от своей очаровательной супруги, – упомянув имя Каролины Бонапарт, он преувеличенно содрогнулся, – и они нашли тебе этот польский бутон, чтобы внести весеннее настроение в твою зимнюю жизнь». А тут являетесь вы, проклятый полицейский, и уводите ее прямо из-под моего носа. Но, как я понимаю, не насовсем? – Он лукаво взглянул на Де Шавеля и выжидающе посмотрел на него.
– А почему бы не насовсем? Я даже предупредил ее, чтобы она не приближалась к вам.
– Это для ее безопасности или для моей? Только не говорите мне, что вы стали сентиментальным в отношении к женщинам, Де Шавель, я все равно в это не поверю.
– Вы прекрасно знаете, что я думаю о женщинах, – сказал Де Шавель. – И знаете, что мне они нужны только для одного, но это не связано с моими обязанностями. Я полагаю, что это девушка будет шпионить в том смысле, что станет собирать различные слухи и слушать разговоры, но я не думаю, чтобы она оказалась шлюхой. Возможно, конечно, что я и ошибаюсь. А кто не ошибается, хотя бы раз в жизни? – Он бросил на маршала насмешливый взгляд. – Мое официальное предупреждение, сир, не иметь с ней никаких дел. Она – польская шпионка.
– Но ее достойный супруг пригласил меня сегодня к себе на ужин, – сообщил Мюрат. – И там, разумеется, будут все эти угрюмые поляки, без конца твердящие о своих польских проблемах, они наводят такую тоску. Как я понимаю, это тоже часть заговора, чтобы свести меня с той дамой? Но должен признаться, она действительно обольстительна, а вы так не считаете?
– Нет, – сухо ответил полковник, – она на меня не произвела особого впечатления.
– Может быть, – пожал плечами Мюрат. Будучи известным обольстителем, Мюрат спокойно относился к репутации Де Шавеля. Когда-то над ним смеялись как над единственным в полку верным супругом, затем в этом смехе стали звучать и сочувственные, нотки, когда пошли слухи о неверности его жены Лилиан. Еще задолго до ее связи с Мюратом Де Шавель застал ее с одним из офицеров, и перемена в нем была разительной. Боль и разочарование сделали его жестоким и циничным, он с глубоким презрением стал относиться к женщинам, в то время как женщина, на которой он был женат, продолжала вести себя самым бесстыдным образом до тех пор, пока благополучно не умерла. Де Шавель никогда не говорил о ней, никто никогда не упоминал о ней при нем. Он вел отшельническую жизнь как один из главных руководителей разведки Императорской Армии, и мало кто знал, насколько часто он общается с Наполеоном и какие секреты императора ему известны. У него, разумеется, были женщины, но он относился к ним, как голодный к еде, моментально забывая о ней, утолив голод. Иногда Мюрату казалось, что он вступает в эти связи, чтобы наказать своих любовниц за то, что они уступили ему. Удивляло только их огромное количество.
– Вы не поднимете особрго скандала, если я все же приму приглашение графа? – спросил Мюрат. – Отказаться было бы невежливо.
– Лучше бы не ходить. Но я не могу вам помешать сделать это. По крайней мере вы знаете, чего вам опасаться, – ответил Де Шавель.
– Это проблема, – сказал Мюрат. – Тут всюду кишат русские шпионы, пытаясь разнюхать, каковы наши силы, – одного недавно изловили и повесили, поляки тоже шпионят – у них свои интересы, и от всего этого наши люди пребывают в постоянном напряжении. Скорее бы получить приказ на наступление. А как вы думаете, ведь император не собирается предоставлять Польше независимость?
– Да, не думаю, – согласился Де Шавель. Наполеон предполагает, победив русских, уравновесить мощь Пруссии и Австрии, но сомневаюсь, что он организует для этого третье королевство – польское. Разумеется, Великий Герцог об этом не знает. Эти поляки – народ коварный. Потоцкий не дурак. У него есть определенные надежды, которые так надеждами и останутся.
– Они хорошие воины, – заметил Мюрат. – Храбры, как львы, причем все как один. И у них очень красивые женщины. – Он вздохнул и подмигнул Де Шавелю. – Просто сердце кровью обливается при мысли о том, что этот лакомый кусочек так и пропадет, – сказал он. – Глаза, как васильки. Интересно, как она выглядит с распущенными волосами…
Де Шавель поднялся.
– Мне нужно идти. Вы позволите, сир?
– Да, конечно, идите. Ей года двадцать три, как вы думаете?
– Двадцать два, – ответил Де Шавель, подходя к двери. – Если вы все же решите туда пойти, расскажите мне завтра обо всем, что там будет происходить. Мне необходимо закончить доклад и в конце месяца необходимо отослать его Фуше в Париж.
Он вскочил на коня и направился на Кучинскую площадь. То, что Мюрат не рассказал ему о посланных графине Груновской белых розах, было немаловажным. Хотя его и предупредили, опасность все же оставалась. Де Шавелю не хотелось идти со своим докладом к Наполеону, если Мюрат не проявит благоразумия и позволит завлечь себя в эту интригу.
Мюрат не мог устоять , перед женщинами, и Де Шавель сильно сомневался, что тому удастся устоять перед красавицей, с которой он провел прошлый вечер.
Валентина Груновская, разумеется, была лишь пешкой, и его поразило, что она совершенно не представляет себе, какая роль ей уготована во всей этой интриге. Она, разумеется, ляжет в постель с маршалом, потому что это в женской природе – предавать ради собственного тщеславия или похоти. Он немало знал о женской похотливости, он сам видел, как пожирает огонь желания хрупкое тело его жены, готовой удовлетворить его где и с кем попало. У него не было иллюзий относительно и других женщин. И эта очаровательная дама, с которой он танцевал накануне, была ничем не лучше. Тщеславие или похоть, или и то, и другое вместе. Это единственные чувства, на которые способна женщина.
Де Шавель заставил себя выбросить из головы мысли о польской красавице у него и без этого хватало забот. Войска медленно подтягивались к месту своего сосредоточения на берегу Немана. Сюда продвигались и артиллерия, и обозы, а пятнадцать тысяч лошадей для конницы Мюрата увеличивали количество животных до ста тысяч. По ночам случались кражи провианта и фуража, были также случаи агитации со стороны пророссийски настроенных групп, которыми руководил князь Адам Чарторицкий, друг Александра I.
В Польше действовали два течения: те, кто верил в обещания Наполеона позволить им объединить свои земли и восстановиться в старых границах 1786 года под управлением наследственной монархии Короля Саксонского, и те, кто, как Чарторицкий, считал Александра истинным либералом, который вознаградит Польшу тем же самым, если одержит победу над Наполеоном, за ее верность. Нельзя было доверять Наполеону, да и другая сторона вызывала у несчастных подданных Польши значительные сомнения.
Де Шавель хорошо относился к полякам и уважал их, поскольку сражался с ними бок о бок во многих кампаниях, во всей Европе. Географически их страна находилась в очень невыгодном положении – огромный участок земли, лишенный естественных границ и окруженный, как жирная овца, тремя голодными волками – Россией, Австрией и Пруссией. Было просто чудом, что полякам удалось выжить и сохранить и национальные особенности, и свою культуру, несмотря на постоянные и непрекращающиеся вторжения и аннексии. Теперь они доверились Франции, поскольку считали, что понадобятся Наполеону в качестве буферного государства, противостоящего России и Пруссии. Польша посылала Франции несчетное количество людей и денег для ведения кампаний в Европе и Англии в надежде, что в конце концов получит то, о чем мечтает. Как сказал Де Шавель, он не думал, что эта награда действительно ожидает их, однако было не время сеять сомнения в их душах.
Польша была нужна Франции, Франции были нужны все ее союзники, все, кому можно было доверять, и сейчас больше, чем когда-либо, ей необходимы были друзья. Полковник хорошо изучил своего императора, он любил его и сражался вместе с ним еще со времен Республики и знал, что сейчас предстоит последнее испытание перед неизбежной войной с Россией. Главным врагом Наполеона была Англия, и Англия оставалась непобежденной, его план подорвать ее торговлю и уморить голодом сорвался из-за России, Испании, Голландии и Швеции и еще нескольких стран, которые нарушили свои договоренности с Наполеоном и открыли порты для английских судов и товаров.
Его цель была достаточно ясна. Наполеон не мог бросить все свои силы против Англии, имея у себя за спиной враждебную Россию. Если он победит русских, то тогда захватит и Англию, и вся Европа в течение ближайших столетий окажется под властью Франции. Это было мечтой императора, а заплатят за нее те люди, что скопились сейчас у границы с Россией.
Начало наступления было назначено на первые числа июня. Де Шавель лично просил разрешения у Наполеона позволить ему вернуться в свой старый полк, чтобы сражаться вместе со всеми, его угнетала нынешняя должность, его назначили на нее только из-за того, что император не доверял официальному начальнику секретной полиции, вездесущему Фуше. Он уже целый год не принимал участия в битвах, а с тех пор, как рухнула его семейная жизнь, его единственным утешением остались война и сражения. Был момент, когда Де Шавель, узнав о том, что представляет собой его жена, хотел покончить с собой, его отчаяние и разочарование сделали жизнь невыносимой, но во всех сражениях гибли его товарищи, а он, тот, кто так хотел умереть, выходил из битв живым и невредимым снова и снова. Он не сразу забыл о своей любви, это был тяжелый и болезненный процесс, сначала он прощал жену, мирился с ней, но следовала еще одна измена, и еще, и еще, и это невозможно было объяснить не чем иным, как ненасытностью необузданной распутницы, носящей его имя, которую он так любил. Он возненавидел жену, и частью этой ненависти было воспоминание о его любви, поскольку любовь значила для него так много.
Теперь Де Шавель был уверен, что больше никогда не полюбит. Он примирился, поскольку другого выбора у него не было, кроме того, как пойти на скандальный развод. Но он принадлежал к древнему роду, и не в традициях этого семейства было публично полоскать свое грязное белье. Когда он был в Париже, то жил в том же доме, что и Лилиан, но ни разу не дотронулся до нее и не заговорил с ней. А после того, как она умерла, пораженная какой-то быстротекущей лихорадкой, он закрыл ее мертвые глаза и заплакал. Но он оплакивал свои разбитые надежды и иллюзии, и никто никогда не слышал, чтобы он произносил ее имя или выказывал скорбь. Он был суровым человеком и воином, вел жизнь аскета и гордился тем, что не подвластен никаким эмоциям, если дело касалось женщин.
Полковник положил на стол бумаги, и против его воли мысли вернулись к женщине, о которой они говорили с Мюратом. Он солгал, сказав, что она не произвела на него никакого впечатления. Ему оставалось только надеяться, что у маршала хватит сил устоять, если ему ее действительно предложат, но в душе он сильно в этом сомневался. Его предупредили о ее истинной роли, и она была достаточно мерзкой. Все это совпадало с мнением Де Шавеля о женщинах – вытянуть все из своих любовников во время ласк, сочетая хитрость и чувственность, чтобы заманить их в ловушку.
Пока еще графиня Груновская до этого не дошла, что и спасло ее. вчера вечером. У него не было никакого желания совращать невинных, если такое понятие, как невинность, существует вообще. Его презрение было направлено в основном против ее мужа, готового торговать честью своей жены и своей собственной для любого дела, в данном случае патриотизма. Но, насколько ему было известно, у Теодора Груновского имелись и другие, не столь благородные мотивы. В политическом плане он являлся весьма сомнительной фигурой. С одной стороны, его дружба с Великим герцогом Варшавским казалась достаточно близкой, так что возникали подозрения относительно его связи с прорусским движением, однако против него не было никаких доказательств, и он по-прежнему оставался в фаворе. Это был опасный человек, достаточно безжалостный для того, чтобы использовать собственную жену в гнусной интриге, и достаточно хитрый для того, чтобы в любой момент перебежать на другую сторону, если это ему будет выгодно.
Де Шавель вытащил папку с документами и обвел имя графа красным. Это означает, что тот будет находиться под постоянным наблюдением французской разведки после того, как войска перейдут границу с Россией.
День уже клонился к вечеру, Валентина более двенадцати часов находилась в своей комнате под замком. Она с трудом поднялась с кровати и время от времени дергала за шнур звонка, но никто не появлялся. За дверью стояла тишина, не было слышно ни шагов, ни голосов – ничего. У нее от голода кружилась голова, мучительно хотелось пить. По мере того как приближался вечер, в комнате стало холодно и темно, но ей нечем было зажечь свечи. У Валентины не осталось слез, и она не могла больше плакать. Она дрожала всем телом от боли и потрясения. Это было худшее из того, что ей пришлось пережить за пять лет замужества ^ – жестокое, грубее насилие со стороны человека, которого она ненавидела теперь всей душой. Он хотел сломить ее, но достиг противоположного результата. Она забралась под одеяло и заснула.
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда отворилась дверь. Увидев его, Валентина приподнялась на подушках, натянув одеяло до подбородка. Он вошел в комнату, приблизился к кровати и остановился, пристально глядя на нее. Волосы у нее рассыпались по плечам, и он подумал, что, несмотря на чрезвычайную бледность и черные круги под глазами, ей очень идут печальное выражение и неприбранность.
– Я пришел к вам, – сказал он, – потому что я сегодня чрезвычайно занят и не, могу терять времени. Вы сделаете то, что вам приказали, или мне сообщить Потоцкому, что он может арестовать и отдать под суд вашу сестру? Скорее, не тяните с ответом!