Страница:
Франческа поглядела на него; она держала пистолет у бедра.
– Наверх?
– Думаю, да, – сказал Драйвер.
Глава 7
– Наверх?
– Думаю, да, – сказал Драйвер.
Глава 7
Алессандро остался в маленькой гостиной, пока не дослушал до конца концерт Вивальди. Музыка наполняла его сердце миром и покоем. Закрыв глаза, он думал о Катарине. Его мать была права, когда заметила, как она изменилась. Она даже как будто стала старше, но не постарела годами, а обрела необъяснимую мудрость и опыт, являющиеся признаками зрелой женщины.
Все началось с легкого влечения. Слушая мелодичные каденции гобоев, он пытался осмыслить, каким образом стремление завязать с ней легкий роман переросло в желание быть все время с ней рядом и владеть ею не только физически, но и духовно. Когда он сказал, что у него было много женщин до женитьбы, это не было пустой похвальбой. Между двадцатью и тридцатью годами он был несколько раз сильно влюблен, но не до такой степени, чтобы думать о женитьбе. Только Франческа сумела внушить ему мысль о женитьбе. Но испытанное им разочарование, перешедшее в отвращение, а затем тот насильственный секс, к которому он принуждал себя, чтобы иметь ребенка, переродили в его душе многое: отныне он не испытывал к женщинам ничего, кроме вожделения. После того как они с Франческой перестали жить вместе, он просто потерял счет своим любовницам. Но по иронии судьбы его жена, нелогичная, как все женщины, стала испытывать сильнейшую ревность, с тех пор как он перестал с ней спать и объявил, что никогда больше не будет этого делать.
После того как он перестал нуждаться в ней, мысль о том, что он может находить удовольствие в отношениях с другой женщиной, была для нее просто нестерпима. Та часть ее души, не окончательно извращенная, которая в конце концов откликнулась на его зов в ту ночь, восставала против того, чтобы он отвергал ее как женщину. Возможно, она созрела, возможно, в ней проснулась здоровая чувственность нормальной женщины. Алессандро сознавал, что Джон Драйвер испытывает к ней сильную привязанность; и она, насколько позволяет ей холодный темперамент, откликается. Для него было слишком важны деловые отношения с Драйвером, чтобы устраивать сцены по поводу его неловкого ухаживания за Франческой. Джон был нужен ему. До того как Джон появился в их жизни, его дело было достаточно прибыльным, но оно не позволяло даже думать о восстановлении Замка Маласпига со всей его обстановкой. А он был одержим идеей восстановления Замка. После возвращения из Голливуда, где, как он рассказывал Катарине, он потерял все надежды на будущее, уверенный, что его жизнь навсегда погублена, у него появилась потребность восстановить Замок для потомства, залечив все шрамы, нанесенные войной и обеднением.
Замок в то время представлял собой подобие пустой скорлупы, от некогда великолепного парка остались лишь сорные травы, которыми заросло все вокруг, вплоть до внешних стен. Он поднялся на Западную башню, взобрался на ее зубчатую вершину; под ним простиралась тосканская равнина, вся в зелени и серебре оливковых деревьев, мерцало голубое море, виднелось устье Магры, где некогда помещался большой портовый город Сарзана, но теперь он оказался на суше, окруженный своими крепостными стенами. Маленький город Маласпига лежал, как дитя на коленях у матери. Здесь Алессандро был рожден, здесь вырос, любуясь все тем же прекрасным видом, который радовал глаз многих поколений Маласпига с пятнадцатого столетия. Он знал жителей города по именам, так же как знал тропинки и тайные убежища в оливковых рощах, где прятался ребенком и играл с детьми бедняков, которые жили в лачугах на склонах холма. Это место было для него чем-то гораздо большим, чем просто историческое наследие. Он видел, как семья потеряла свое могущество, и пережил ту ночь, когда партизаны обыскивали Замок в поисках его отца. Старый герцог уже бежал во Флоренцию; остаток своей жизни он прожил в озлоблении и одиночестве, продавая семейные сокровища для уплаты долгов.
В своих предсмертных, обращенных к сыну словах он выразил сожаление, что оставляет ему лишь развалины. И умер, так и не услышав торжественного обещания Алессандро, что он посвятит свою жизнь восстановлению разрушенного. Для выполнения этого обещания он и женился на Франческе: Маласпига нуждались в деньгах и неуклонном поддержании традиций.
К тому времени, когда он встретил Катарину, он построил школу и детскую клинику для города Маласпига, провел на свои деньги канализационную систему и электричество для его жителей и наслаждался эгоистичной, гедонистической жизнью богатого человека, которому некого любить, кроме самого себя. Он был полным хозяином семьи и всего Замка; его мать повиновалась ему, как отцу, и так же считалась с его мнением; что до Франчески, то он решил попросту игнорировать ее. Воспоминание о том, как руки развращенной до мозга костей Элайз Бохун ласкали обнаженную спину его жены, навсегда врезалось в его память. Как и это жадное, истеричное возвращение к нормальной сексуальности. Однажды ему предложили небольшую картину Пуссена, изображающую двух нимф, ласкающихся на лоне природы. Даже намек на лесбиянство вызвал у него такое отвращение, что он отказался ее купить.
Вызвав дежурного слугу, он велел ему погасить везде свет и закрыть на ночь главные двери. Затем поднялся к себе в спальню. Отсюда открывался самый прекрасный вид на тосканскую равнину и морское побережье. Комната была темная, строгих и угнетающих очертаний; в течение долгих столетий, с тех пор как в ней томилась в заточении несчастная жена его предка Паоло, в ней ничто не изменилось. Она умерла здесь, на огромной дубовой кровати под балдахином, оставив после себя двоих близнецов-сыновей. И сам он родился на этой кровати. Кровать была обтянута бархатом и дамастом, а на ее широкой спинке был изображен фамильный герб. Комната выглядела как темная пещера, большая, неприветливая и неудобная для одного человека.
Он не хотел спать. Он хотел Катарину Декстер. Он хотел ее пламенно и страстно, до физической боли. Он слишком хорошо понимал: этот огонь в паху означает, что его сердце затронуто по-настоящему. Он уже почти отчаялся добиться взаимности, когда они оказались в гроте, и она вдруг, вопреки самой себе, отозвалась на его ласки. И все равно она пыталась убежать от него, ускользнув в самый последний момент. Когда он рассказал ей правду о своей жене и вновь сжал в объятиях, он понял, что наконец-то сумел ее покорить. Никогда еще не был он так счастлив в своей жизни. Никогда не испытывал такого желания. Он хотел слышать ее признания в любви, хотел вырвать у нее обещание, что она никогда не покинет его... В эту ночь она его отвергла. «Завтра». Он чувствовал в ней не только страсть, но и страх и какое-то внутреннее сопротивление. Может быть, сама любовь внушает ей страх. Если так, то как исцелить этот недуг? Но нельзя действовать под влиянием сиюминутного импульса, это ошибка; и желание пойти в ее комнату этой ночью надо подавить. Завтра он напомнит ей о ее обещании. И он знал, что она сдержит это обещание.
Пройдя через заброшенную, пахнущую плесенью комнату, они углубились в еще один коридор, более короткий, чем первый, и поднялись по маленькой винтовой лестнице на небольшую площадку в самом верху.
– Почему бы тебе не подождать здесь? – крикнул Драйвер, и Франческа ди Маласпига остановилась и обернулась. Он убрал руку от лица Катарины. – Здесь ты можешь вопить сколько тебе угодно, – сказал он. – Никто тебя здесь не услышит.
– Ори! – холодно сказала герцогиня. – Хоть во всю глотку. Посмотрим, придет ли кто-нибудь тебе на помощь.
Чувствуя, что ее силы быстро убывают, Катарина помотала головой. И впрямь – закричи она, они получили бы садистское удовольствие от ее крика. Нет, она не доставит им этого удовольствия.
– Вы премилая пара, – сказала она. Герцогиня шагнула вперед, но Драйвер предостерегающе щелкнул пальцами.
– Оставь ее в покое. Ты останешься здесь, дорогая. Лестница очень высокая. Я сам отведу ее наверх. Катарина обернулась.
– Куда вы меня ведете? Почему не позволяете пристрелить меня здесь?
– Я отведу тебя туда, где ты не сможешь причинить нам никаких неприятностей, – сказал Драйвер. – А мы тем временем подумаем, как нам с тобой поступить... Пошли. – Впереди была еще одна дверь; Франческа открыла ее для них, с трудом отодвинув тяжелый металлический засов. Протянув руку внутрь, она зажгла свет. Катарина увидела уходящую вверх спиральную лестницу, такую крутую и узкую, что подняться по ней она могла бы только со свободными руками. По форме помещения, где они находились, и по крутизне лестницы она поняла, что они попали в основание одной из башен Замка.
– Дядя Альфредо! – Алессандро поймал старика за руки. Громко грохоча дверной ручкой, Альфредо только что открыл дверь и стоял, опираясь о косяк и стараясь отдышаться. Где-то по пути в свою комнату он переменил направление. Он был страшно напуган, но и в старческом слабоумии сохранил простую честность. Его поколение называло это честью. Он не может убежать и спрятаться во второй раз. Даже если Алессандро рассердится на то, что он вышел из комнаты, он должен рассказать ему обо всем увиденном. Герцог ввел его внутрь и закрыл дверь. Он попытался подвести его к кровати и усадить; но дядя сопротивлялся, стараясь вырваться.
– Дядя, ты не болен, что с тобой?
– Они хотят ее убить, – сказал Альфредо. Он схватил герцога за плечо и своими слабыми руками пытался встряхнуть его. – Они хотят ее убить. Останови их! Останови, ради Господа Бога!
– Тебе приснился дурной сон, – ласково сказал Алессандро. – Успокойся, дядя, это только кошмар. Я отведу тебя в спальню и пришлю к тебе Стефано с горячим кофе. Ты добавишь в него немного бренди и уснешь.
– Нет! – в неожиданной ярости вскричал старый вельможа. – Я не спал, я даже не лежал в постели. Я спустился вниз, чтобы взять печенье. И увидел их. Они тащили нашу бедную девочку в Восточную башню. Как и того человека. Не знаю, что с ним случилось, это не мое дело. Но она моя племянница, я ее люблю. Останови их, Алессандро, останови. – Он отвернулся, потрясая одним кулаком. – Но не вини Джона. Это все ее вина! Это она заставила его, она плохой человек...
– Катарина? О чем ты говоришь? Кто тащил Катарину в Восточную башню? Что это за бред, дядя?.. Старик, успокоившись, отвечал:
– Твоя жена и Джон. Я видел, как они тащили ее по залу. Он зажимал ей рукой рот. Они пошли в сторону Восточной башни. И это уже во второй раз: прошлый раз они вели туда мужчину, и Джон целился в него из пистолета. Ты в это время был во Флоренции. Я никогда больше его не видел. Они отведут ее наверх, в башню, и убьют... Но меня они не видели. Я прятался на лестнице. – Он хотел еще что-то добавить, но его племянник уже бежал вдоль по коридору. Альфредо присел на кровать. Алессандро поверил ему. Он не стал упрекать его за то, что он бродит по ночам, и не позволит им причинить зло его племяннице. И наконец будет наказан его враг, который хочет отослать его в монастырь. Его голова свесилась на грудь, и он задремал.
Он отпустил руку Катарины боль отдавала прямо в плечо. Глядя на узкую, невероятно крутую лестницу, она почувствовала ужас. Ужас нахлынул на нее с такой силой, что ей пришлось, дрожа, опереться на серую каменную стену. До сих пор она никогда не испытывала невротических страхов, не знала, что такое боязнь замкнутого пространства. Но она не могла заставить себя подняться по этой едва ли не отвесной лестнице. Наверху ее ждало что-то ужасное, даже трудно себе представить, насколько ужасное.
– Я не могу, – шепнула она. – Я не могу подняться туда.
– Не надо бояться, – сказал он. – Я не буду тебя бить. Только запру тебя там вверху. – Он втиснулся в узкое пространство между нею и стеной, грубо задев ее. Крепко схватил ее правую руку, как будто хотел оказать добрую услугу. – Я пойду впереди, – сказал он, – и помогу тебе подняться. – Он дернул ее так сильно, что она едва не упала. Он тащил ее изо всех сил, не позволяя останавливаться, а она все время спотыкалась и плакала, обуреваемая страхом, которого уже не могла сдержать. Драйвер тащил ее все выше и выше по узкому горлу башни. Со всех сторон на нее давили стены, рука едва не выворачивалась из плечевого сустава. Всякий раз, когда она упиралась, он дергал ее изо всех своих сил. Она потеряла всякое понятие о времени, не знала, долго ли они поднимаются.
– Осторожно, – сказал он. – Тут оборонительная, ступень.
Она не поняла, что он говорит о ступени, которую сделали значительно больше других, чтобы в случае нападения помешать атакующим взобраться на самый верх. Она поскользнулась и упала.
От неожиданности он выпустил ее руку. При падении она ударилась головой о стену и лежала без чувств. Он спустился вниз, удостоверился, что она в самом деле в беспамятстве, и долго разгневанно ругался. Конечно, она набила себе шишку, но потеряла она сознание не от этого, а от страха. Теперь ему придется тащить ее на себе. Он поднял ее и перекинул через плечо. Она лежала на нем, безжизненно обмякшая, ее руки болтались. Медленно, с большими усилиями он потащил ее вверх по узкой лестнице.
Алессандро сбежал с лестницы в пустой и безмолвный зал, тускло освещенный настенными лампами. Именно здесь его дядя увидел Катарину. «Твоя жена и Джон тащили ее через зал... Они хотят поднять ее на вершину башни».
Он сразу же понял, что это отнюдь не старческий вымысел. Конечно же, он и в самом деле видел Катарину. И была только одна причина, по которой ее могли тащить в Восточную башню. Он испытывал почти физическую боль от страха за нее. Бог знает, сколько времени прошло, пока дядя Альфредо сообразил, что надо делать, и приковылял к нему. Он бегом пересек зал и открыл дверь за кожаной ширмой. Коридор был достаточно ярко освещен светом луны, который лился сквозь окна, поэтому он не остановился, чтобы зажечь свет, а пробежал его из конца в конец, а затем ворвался в примыкающую к нему комнату. Здесь горел свет, ему не надо было никаких доказательств, что дядя сказал правду, открытая дверь с другой стороны комнаты была лучшим подтверждением. У подножия лестницы он задержался. Лестница была короткая и заканчивалась площадкой. Он услышал чье-то покашливание и стал бесшумно подниматься вверх по лестнице. Вверху он остановился и, заглянув за угол, увидел Франческу. Она стояла спиной к нему, прислонясь боком к стене. Она покашливала. В правой руке у нее был пистолет, она держала его свободно, у самого бока. У нее был такой вид, будто она кого-то ожидает. Катарину? Его губы беззвучно выдохнули это имя. Катарина. На лестничной площадке была лишь одна дверь, и он знал, куда она ведет.
Она позволяла себя ласкать, утешать и, ощущая, как складываются их отношения, поняла, что это удовлетворяет какую-то ее потребность, тогда как что-то по-прежнему отталкивало ее от Алессандро.
И не только от него. Она всегда боялась мужчин; с самого раннего детства ее окружали женщины: мать, сестры и заботившиеся о них всех служанки. Это был женский мир: тихие голоса, мягкое обхождение, бледные цвета. Гнев проявлял себя в пронзительных криках, а не в том нудном гудении, с которым ее отец отчитывал мать. Она так и не забыла первую увиденную ею ссору между ними. Его крики ужасали ее; вся съежившись от страха, она хныкала в углу зала в их доме в Лукке, тогда как ее мать рыдала и оправдывалась. В чем она оправдывается, маленькая девочка не понимала. Потом отец ударил мать, она рухнула на колени, и пронзительный визг испуганной Франчески положил конец этой сцене. Впоследствии у нее были частые кошмары, и каждый раз, проснувшись, она с криком бежала к кровати матери. И ее мать спала одна. Девочка, хотя и не понимала, в чем дело, знала, что ее семье угрожает какая-то опасность.
Много лет спустя Франческа узнала об измене матери, которая едва не разрушила брак ее родителей. Но она никому не рассказывала о той ночи, когда, прибежав за утешением к матери, она увидела, что отец возвратился. Она старалась даже не вспоминать о той животной сцене, сопровождавшейся отвратительными звуками, пока не вышла замуж за Алессандро. Вначале она объясняла привязанность Элайз Бохун проснувшимся в той материнским чувством. Она не противилась высвобождению своих скопившихся неудовлетворенных потребностей. Затем Алессандро увез ее. Его почтительность сменилась резкой грубостью: он осыпал ее упреками и оскорблениями. Подсознательно она чувствовала, что повторяется история ее детства, что она играет роль своей матери. И настало время, когда все в ней стало попираться. Заботливый жених превратился в грубого мстительного мужа. Дитя, которое наблюдало, как занимаются любовью родители, оказалось в небрежении. Но где-то глубоко в подсознании, так глубоко, что она даже самой себе не признавалась в этом, таилась ревность. И вот тогда она почувствовала себя готовой принять любовь Алессандро, принять то, что ее прежде возмущало, тогда она и освободилась от любовных чар той женщины. Она потянулась к нему и предложила ему себя самое, моля о примирении. Со стыдом вспоминала она всю ту страсть, гот наплыв чувственности, которые вызывал в ней тогда Алессандро. А он отошел от нее прочь, не проявляя к ней ничего, кроме холодного пренебрежения.
Она ненавидела его прежде и мечтала о ласках Элайз, поэтому, когда эта женщина появилась вновь, она буквально кинулась в ее объятия, отчаянно надеясь обрести утраченное самоуважение. И опять она встретила сочувствие и понимание, которые нашли продолжение в опытных ласках, скорее удовлетворявших чувство мести к мужу, чем истинное желание. Но дни, проведенные ею с Элайз в Риме, сильно отличались от тех сентиментальных прелюдий, которыми она тайком наслаждалась в Калифорнии. В их отношениях было теперь нечто отвратительное, глубоко порочное. Кульминация наступила, когда Элайз стала убеждать ее принять героин. В Беверли-Хиллз, в романтическом ореоле другого мира, Франческа, может, и соблазнилась бы. Но не в Риме. В Риме Франческа уже хорошо представляла себе, кто такая ее возлюбленная; временами Элайз дремала около нее в наркотическом забытьи, и тогда Франческа дрожала, преисполняясь презрения к самой себе. И ко всему этому присоединялась ее жгучая неприязнь к Алессандро, который сперва заставил ее расторгнуть эту связь, а затем, отвергнув ее, снова толкнул в объятия Элайз.
Когда Элайз обратилась к ней со своим предложением, она готова была его принять. Слишком велика была ее потребность в мести. Не было необходимости в шантаже, чтобы убедить ее помочь Джону Драйверу. Не было необходимости и в том, чтобы Элайз пыталась привязать ее к себе с помощью наркотиков, – эту хитрость она поняла позднее. Главное было отомстить ему, ибо именно его она винила в своем, как она теперь сознавала, падении. Когда Джон Драйвер, как было условлено, приехал на Виллу, она приветствовала его. В его привязанности она нашла противоядие мучительной одновременной любви и ненависти к своему мужу. Это противоядие облегчило ее страдания, но не исцелило их.
Она слегка покачивала пистолет в правой руке. Пистолет принадлежал Джону. Хорошо, что он позвал ее с собой. Катарина вполне могла бы убежать. Она посмотрела на часы. Сейчас они должны быть на самом верху лестницы. Через несколько минут все будет кончено. Тогда они соберут всю ее одежду, уедут на машине Джона и обеспечат себе алиби где-нибудь на автостраде. Уплачивая дорожный сбор, он постарается привлечь к ней внимание сборщика и назовет ее Катариной. Это можно повторять по всему маршруту, стараясь, чтобы сборщики заметили их. Доехав до Флоренции, они купят один железнодорожный билет до Пизы, на первый утренний поезд, и вернутся старой приморской дорогой, через Виа-Версилиа, в Маласпига, куда доберутся еще до рассвета. Этот план, получив предупреждение Свенсона, разработал Джон Драйвер. Катарина якобы попросила его, Джона Драйвера, увезти ее из Замка. Она была обеспокоена ухаживанием кузена и не хотела оставаться до утра. Он оставил ее на вокзале: она собиралась ехать в Пизу. Свидетели покажут, что он был с женщиной. Те, кто видел его спутницу поздно ночью, в низко надвинутой шляпке с полями, вряд ли смогут ясно описать ее на допросе. План был умный и с различными вариациями осуществлялся и ранее. И прежде чем из Америки поступят все естественные в таких случаях запросы, они с Драйвером будут уже далеко. Они заработали достаточно денег, чтобы найти себе надежное убежище в любой стране. Огромные вклады в Швейцарии, доля в доходе некоторых компаний. В ту ночь он сказал ей, что время настало. Он увезет ее. Герцог Маласпига узнает, что его жена сбежала с канадским художником, его другом, и тут никто ничего не поделает.
Она вздохнула и опустила пистолет. Она знала, как целиться и как нажимать спусковой крючок, но никогда в жизни не стреляла. Но она была готова застрелить Катарину. Прямо в упор. Справиться с Фирелли было куда труднее, чем отвести Катарину в башню. Ее муж любит Катарину. Представляя себе, что сейчас произойдет на верху башни, она испытывала откровенно садистское удовлетворение. Как хорошо было бы слышать ее последний крик! Драйвер не пощадит ее. Никто в мире, кроме нее, не может разбудить его чувства. Их сплотила взаимная потребность друг в друге. Его снедало неутолимое честолюбие, ему нечего было дать другим; ее терзало чувство вины, физической неполноценности.
Джон переменил всю ее жизнь. К любви они пришли как бы ощупью; по отношению к ней он проявлял терпение и нежность, никогда не упрекая ее по поводу прошлого. Она была бесконечно благодарна ему и убеждала себя, что любит его; скоро они навсегда будут вместе. Вдали от тени Маласпига.
Когда Алессандро бросился на нее, она пронзительно закричала от страха; в тот же миг пистолет был вырван из ее руки, а она прижата к стене. Увидев его лицо, она вся съежилась.
– Где она? – спросил Алессандро. – Что вы с ней сделали?
Все началось с легкого влечения. Слушая мелодичные каденции гобоев, он пытался осмыслить, каким образом стремление завязать с ней легкий роман переросло в желание быть все время с ней рядом и владеть ею не только физически, но и духовно. Когда он сказал, что у него было много женщин до женитьбы, это не было пустой похвальбой. Между двадцатью и тридцатью годами он был несколько раз сильно влюблен, но не до такой степени, чтобы думать о женитьбе. Только Франческа сумела внушить ему мысль о женитьбе. Но испытанное им разочарование, перешедшее в отвращение, а затем тот насильственный секс, к которому он принуждал себя, чтобы иметь ребенка, переродили в его душе многое: отныне он не испытывал к женщинам ничего, кроме вожделения. После того как они с Франческой перестали жить вместе, он просто потерял счет своим любовницам. Но по иронии судьбы его жена, нелогичная, как все женщины, стала испытывать сильнейшую ревность, с тех пор как он перестал с ней спать и объявил, что никогда больше не будет этого делать.
После того как он перестал нуждаться в ней, мысль о том, что он может находить удовольствие в отношениях с другой женщиной, была для нее просто нестерпима. Та часть ее души, не окончательно извращенная, которая в конце концов откликнулась на его зов в ту ночь, восставала против того, чтобы он отвергал ее как женщину. Возможно, она созрела, возможно, в ней проснулась здоровая чувственность нормальной женщины. Алессандро сознавал, что Джон Драйвер испытывает к ней сильную привязанность; и она, насколько позволяет ей холодный темперамент, откликается. Для него было слишком важны деловые отношения с Драйвером, чтобы устраивать сцены по поводу его неловкого ухаживания за Франческой. Джон был нужен ему. До того как Джон появился в их жизни, его дело было достаточно прибыльным, но оно не позволяло даже думать о восстановлении Замка Маласпига со всей его обстановкой. А он был одержим идеей восстановления Замка. После возвращения из Голливуда, где, как он рассказывал Катарине, он потерял все надежды на будущее, уверенный, что его жизнь навсегда погублена, у него появилась потребность восстановить Замок для потомства, залечив все шрамы, нанесенные войной и обеднением.
Замок в то время представлял собой подобие пустой скорлупы, от некогда великолепного парка остались лишь сорные травы, которыми заросло все вокруг, вплоть до внешних стен. Он поднялся на Западную башню, взобрался на ее зубчатую вершину; под ним простиралась тосканская равнина, вся в зелени и серебре оливковых деревьев, мерцало голубое море, виднелось устье Магры, где некогда помещался большой портовый город Сарзана, но теперь он оказался на суше, окруженный своими крепостными стенами. Маленький город Маласпига лежал, как дитя на коленях у матери. Здесь Алессандро был рожден, здесь вырос, любуясь все тем же прекрасным видом, который радовал глаз многих поколений Маласпига с пятнадцатого столетия. Он знал жителей города по именам, так же как знал тропинки и тайные убежища в оливковых рощах, где прятался ребенком и играл с детьми бедняков, которые жили в лачугах на склонах холма. Это место было для него чем-то гораздо большим, чем просто историческое наследие. Он видел, как семья потеряла свое могущество, и пережил ту ночь, когда партизаны обыскивали Замок в поисках его отца. Старый герцог уже бежал во Флоренцию; остаток своей жизни он прожил в озлоблении и одиночестве, продавая семейные сокровища для уплаты долгов.
В своих предсмертных, обращенных к сыну словах он выразил сожаление, что оставляет ему лишь развалины. И умер, так и не услышав торжественного обещания Алессандро, что он посвятит свою жизнь восстановлению разрушенного. Для выполнения этого обещания он и женился на Франческе: Маласпига нуждались в деньгах и неуклонном поддержании традиций.
К тому времени, когда он встретил Катарину, он построил школу и детскую клинику для города Маласпига, провел на свои деньги канализационную систему и электричество для его жителей и наслаждался эгоистичной, гедонистической жизнью богатого человека, которому некого любить, кроме самого себя. Он был полным хозяином семьи и всего Замка; его мать повиновалась ему, как отцу, и так же считалась с его мнением; что до Франчески, то он решил попросту игнорировать ее. Воспоминание о том, как руки развращенной до мозга костей Элайз Бохун ласкали обнаженную спину его жены, навсегда врезалось в его память. Как и это жадное, истеричное возвращение к нормальной сексуальности. Однажды ему предложили небольшую картину Пуссена, изображающую двух нимф, ласкающихся на лоне природы. Даже намек на лесбиянство вызвал у него такое отвращение, что он отказался ее купить.
Вызвав дежурного слугу, он велел ему погасить везде свет и закрыть на ночь главные двери. Затем поднялся к себе в спальню. Отсюда открывался самый прекрасный вид на тосканскую равнину и морское побережье. Комната была темная, строгих и угнетающих очертаний; в течение долгих столетий, с тех пор как в ней томилась в заточении несчастная жена его предка Паоло, в ней ничто не изменилось. Она умерла здесь, на огромной дубовой кровати под балдахином, оставив после себя двоих близнецов-сыновей. И сам он родился на этой кровати. Кровать была обтянута бархатом и дамастом, а на ее широкой спинке был изображен фамильный герб. Комната выглядела как темная пещера, большая, неприветливая и неудобная для одного человека.
Он не хотел спать. Он хотел Катарину Декстер. Он хотел ее пламенно и страстно, до физической боли. Он слишком хорошо понимал: этот огонь в паху означает, что его сердце затронуто по-настоящему. Он уже почти отчаялся добиться взаимности, когда они оказались в гроте, и она вдруг, вопреки самой себе, отозвалась на его ласки. И все равно она пыталась убежать от него, ускользнув в самый последний момент. Когда он рассказал ей правду о своей жене и вновь сжал в объятиях, он понял, что наконец-то сумел ее покорить. Никогда еще не был он так счастлив в своей жизни. Никогда не испытывал такого желания. Он хотел слышать ее признания в любви, хотел вырвать у нее обещание, что она никогда не покинет его... В эту ночь она его отвергла. «Завтра». Он чувствовал в ней не только страсть, но и страх и какое-то внутреннее сопротивление. Может быть, сама любовь внушает ей страх. Если так, то как исцелить этот недуг? Но нельзя действовать под влиянием сиюминутного импульса, это ошибка; и желание пойти в ее комнату этой ночью надо подавить. Завтра он напомнит ей о ее обещании. И он знал, что она сдержит это обещание.
* * *
Альфредо двигался очень медленно; он, громко шаркая, ковылял в своих шлепанцах. Он остановился, чтобы прислушаться и оглядеться: нет ли кого-нибудь поблизости. Коридор был пуст. Он дошел до лестницы и, вспомнив, что уже ходил сегодня этим путем, осторожно шагнул вниз, на первую ступеньку, затем на вторую... Он уже забыл о своем намерении предостеречь Катарину; память его путалась; теперь он помнил только, что ему не принесли печенье и он голоден. Он любил спускаться на кухню, открывать буфеты и находить неожиданные деликатесы; как ребенку, ему нравилось невинное воровство. Он никогда не открывал большого современного холодильника и даже не подходил к морозильнику. Однажды, когда он по ошибке открыл морозильник, его голову обдало таким холодом, что он до сих пор не мог этого забыть. Медленно, ступенька за ступенькой, Альфредо добрался до поворота лестницы, а затем спустился вниз. И здесь он увидел ту же сцену, что и в прошлый раз. Только сейчас опасность угрожала его племяннице. Затаив дыхание, он тихо прижался к стене, наблюдая, как они тащат ее через ту же дверь в то же самое место. Когда они исчезли, у него вырвался легкий крик тревоги. Его ноги дрожали, колени подгибались, когда он повернулся и медленно заковылял вверх по лестнице, держась за веревку, которая заменяла перила. У него была одна-единственная мысль: безопасно добраться до своей комнаты и спрятать голову под одеяло.* * *
Предшествуемый Франческой Джон Драйвер протащил Катарину через трапезную, одной рукой заломив ее руку за спину, а другой зажимая ей рот. Когда они прошли через оружейную и вышли в прихожую, она попробовала сопротивляться, но он рванул ее руку вверх. Боль была такая нестерпимая, что она едва не лишилась чувств. Он крепко прижал ее к себе, приподнял и понес вслед за Франческой к двери справа от прихожей Она была частично скрыта кожаной ширмой. От нее начинался длинный каменный коридор, освещенный лунным светом. В конце коридора они прошли через еще одну большую комнату, где всю обстановку покрывал толстый слой пыли. Тут Франческа включила свет. Подталкиваемая Драйвером Катарина, спотыкаясь, побрела вперед за стройной фигуркой Франчески, все еще держащей пистолет в правой руке. «Если они включили свет, – подумала Катарина, – значит, совершенно уверены, что здесь никого не может быть».Пройдя через заброшенную, пахнущую плесенью комнату, они углубились в еще один коридор, более короткий, чем первый, и поднялись по маленькой винтовой лестнице на небольшую площадку в самом верху.
– Почему бы тебе не подождать здесь? – крикнул Драйвер, и Франческа ди Маласпига остановилась и обернулась. Он убрал руку от лица Катарины. – Здесь ты можешь вопить сколько тебе угодно, – сказал он. – Никто тебя здесь не услышит.
– Ори! – холодно сказала герцогиня. – Хоть во всю глотку. Посмотрим, придет ли кто-нибудь тебе на помощь.
Чувствуя, что ее силы быстро убывают, Катарина помотала головой. И впрямь – закричи она, они получили бы садистское удовольствие от ее крика. Нет, она не доставит им этого удовольствия.
– Вы премилая пара, – сказала она. Герцогиня шагнула вперед, но Драйвер предостерегающе щелкнул пальцами.
– Оставь ее в покое. Ты останешься здесь, дорогая. Лестница очень высокая. Я сам отведу ее наверх. Катарина обернулась.
– Куда вы меня ведете? Почему не позволяете пристрелить меня здесь?
– Я отведу тебя туда, где ты не сможешь причинить нам никаких неприятностей, – сказал Драйвер. – А мы тем временем подумаем, как нам с тобой поступить... Пошли. – Впереди была еще одна дверь; Франческа открыла ее для них, с трудом отодвинув тяжелый металлический засов. Протянув руку внутрь, она зажгла свет. Катарина увидела уходящую вверх спиральную лестницу, такую крутую и узкую, что подняться по ней она могла бы только со свободными руками. По форме помещения, где они находились, и по крутизне лестницы она поняла, что они попали в основание одной из башен Замка.
– Дядя Альфредо! – Алессандро поймал старика за руки. Громко грохоча дверной ручкой, Альфредо только что открыл дверь и стоял, опираясь о косяк и стараясь отдышаться. Где-то по пути в свою комнату он переменил направление. Он был страшно напуган, но и в старческом слабоумии сохранил простую честность. Его поколение называло это честью. Он не может убежать и спрятаться во второй раз. Даже если Алессандро рассердится на то, что он вышел из комнаты, он должен рассказать ему обо всем увиденном. Герцог ввел его внутрь и закрыл дверь. Он попытался подвести его к кровати и усадить; но дядя сопротивлялся, стараясь вырваться.
– Дядя, ты не болен, что с тобой?
– Они хотят ее убить, – сказал Альфредо. Он схватил герцога за плечо и своими слабыми руками пытался встряхнуть его. – Они хотят ее убить. Останови их! Останови, ради Господа Бога!
– Тебе приснился дурной сон, – ласково сказал Алессандро. – Успокойся, дядя, это только кошмар. Я отведу тебя в спальню и пришлю к тебе Стефано с горячим кофе. Ты добавишь в него немного бренди и уснешь.
– Нет! – в неожиданной ярости вскричал старый вельможа. – Я не спал, я даже не лежал в постели. Я спустился вниз, чтобы взять печенье. И увидел их. Они тащили нашу бедную девочку в Восточную башню. Как и того человека. Не знаю, что с ним случилось, это не мое дело. Но она моя племянница, я ее люблю. Останови их, Алессандро, останови. – Он отвернулся, потрясая одним кулаком. – Но не вини Джона. Это все ее вина! Это она заставила его, она плохой человек...
– Катарина? О чем ты говоришь? Кто тащил Катарину в Восточную башню? Что это за бред, дядя?.. Старик, успокоившись, отвечал:
– Твоя жена и Джон. Я видел, как они тащили ее по залу. Он зажимал ей рукой рот. Они пошли в сторону Восточной башни. И это уже во второй раз: прошлый раз они вели туда мужчину, и Джон целился в него из пистолета. Ты в это время был во Флоренции. Я никогда больше его не видел. Они отведут ее наверх, в башню, и убьют... Но меня они не видели. Я прятался на лестнице. – Он хотел еще что-то добавить, но его племянник уже бежал вдоль по коридору. Альфредо присел на кровать. Алессандро поверил ему. Он не стал упрекать его за то, что он бродит по ночам, и не позволит им причинить зло его племяннице. И наконец будет наказан его враг, который хочет отослать его в монастырь. Его голова свесилась на грудь, и он задремал.
* * *
– Иди наверх, – сказал Драйвер.Он отпустил руку Катарины боль отдавала прямо в плечо. Глядя на узкую, невероятно крутую лестницу, она почувствовала ужас. Ужас нахлынул на нее с такой силой, что ей пришлось, дрожа, опереться на серую каменную стену. До сих пор она никогда не испытывала невротических страхов, не знала, что такое боязнь замкнутого пространства. Но она не могла заставить себя подняться по этой едва ли не отвесной лестнице. Наверху ее ждало что-то ужасное, даже трудно себе представить, насколько ужасное.
– Я не могу, – шепнула она. – Я не могу подняться туда.
– Не надо бояться, – сказал он. – Я не буду тебя бить. Только запру тебя там вверху. – Он втиснулся в узкое пространство между нею и стеной, грубо задев ее. Крепко схватил ее правую руку, как будто хотел оказать добрую услугу. – Я пойду впереди, – сказал он, – и помогу тебе подняться. – Он дернул ее так сильно, что она едва не упала. Он тащил ее изо всех сил, не позволяя останавливаться, а она все время спотыкалась и плакала, обуреваемая страхом, которого уже не могла сдержать. Драйвер тащил ее все выше и выше по узкому горлу башни. Со всех сторон на нее давили стены, рука едва не выворачивалась из плечевого сустава. Всякий раз, когда она упиралась, он дергал ее изо всех своих сил. Она потеряла всякое понятие о времени, не знала, долго ли они поднимаются.
– Осторожно, – сказал он. – Тут оборонительная, ступень.
Она не поняла, что он говорит о ступени, которую сделали значительно больше других, чтобы в случае нападения помешать атакующим взобраться на самый верх. Она поскользнулась и упала.
От неожиданности он выпустил ее руку. При падении она ударилась головой о стену и лежала без чувств. Он спустился вниз, удостоверился, что она в самом деле в беспамятстве, и долго разгневанно ругался. Конечно, она набила себе шишку, но потеряла она сознание не от этого, а от страха. Теперь ему придется тащить ее на себе. Он поднял ее и перекинул через плечо. Она лежала на нем, безжизненно обмякшая, ее руки болтались. Медленно, с большими усилиями он потащил ее вверх по узкой лестнице.
Алессандро сбежал с лестницы в пустой и безмолвный зал, тускло освещенный настенными лампами. Именно здесь его дядя увидел Катарину. «Твоя жена и Джон тащили ее через зал... Они хотят поднять ее на вершину башни».
Он сразу же понял, что это отнюдь не старческий вымысел. Конечно же, он и в самом деле видел Катарину. И была только одна причина, по которой ее могли тащить в Восточную башню. Он испытывал почти физическую боль от страха за нее. Бог знает, сколько времени прошло, пока дядя Альфредо сообразил, что надо делать, и приковылял к нему. Он бегом пересек зал и открыл дверь за кожаной ширмой. Коридор был достаточно ярко освещен светом луны, который лился сквозь окна, поэтому он не остановился, чтобы зажечь свет, а пробежал его из конца в конец, а затем ворвался в примыкающую к нему комнату. Здесь горел свет, ему не надо было никаких доказательств, что дядя сказал правду, открытая дверь с другой стороны комнаты была лучшим подтверждением. У подножия лестницы он задержался. Лестница была короткая и заканчивалась площадкой. Он услышал чье-то покашливание и стал бесшумно подниматься вверх по лестнице. Вверху он остановился и, заглянув за угол, увидел Франческу. Она стояла спиной к нему, прислонясь боком к стене. Она покашливала. В правой руке у нее был пистолет, она держала его свободно, у самого бока. У нее был такой вид, будто она кого-то ожидает. Катарину? Его губы беззвучно выдохнули это имя. Катарина. На лестничной площадке была лишь одна дверь, и он знал, куда она ведет.
* * *
Франческа ди Маласпига дрожала. На ней был свитер, но он не защищал ее от холода. Она ненавидела камень, ненавидела его безжизненность и унылость. Даже в первые свои посещения Замка, когда она еще не была женой Алессандро, она испытывала к нему отвращение. Впоследствии она стала объяснять это отвращение муками своей семейной жизни, хотя первые шесть месяцев они и провели во Флоренции. С тех пор как она стала любовницей Джона Драйвера, она вспоминала об этом только в тех случаях, когда хотела подстегнуть ненависть к мужу. Начало своего медового месяца она провела в страхе и омерзении, изо всех сил противясь желанию мужчины, который стремился доказать, что он ее любит. Элайз Бохун. О ней она вспоминала лишь с благодарностью. Для испуганной несчастной молодой девушки она была доброй утешительницей, защищала ее от Алессандро, видимо, хорошо понимая сложившуюся ситуацию. Франческа, которая выросла без матери и нуждалась в женском сочувствии и понимании, откликнулась всей душой на заботу и привязанность зрелой женщины. Что плохого в том, что Элайз обнимала ее, гладила ее волосы и говорила, как она прелестна? Когда настал момент соблазнения, она была уже внутренне готова.Она позволяла себя ласкать, утешать и, ощущая, как складываются их отношения, поняла, что это удовлетворяет какую-то ее потребность, тогда как что-то по-прежнему отталкивало ее от Алессандро.
И не только от него. Она всегда боялась мужчин; с самого раннего детства ее окружали женщины: мать, сестры и заботившиеся о них всех служанки. Это был женский мир: тихие голоса, мягкое обхождение, бледные цвета. Гнев проявлял себя в пронзительных криках, а не в том нудном гудении, с которым ее отец отчитывал мать. Она так и не забыла первую увиденную ею ссору между ними. Его крики ужасали ее; вся съежившись от страха, она хныкала в углу зала в их доме в Лукке, тогда как ее мать рыдала и оправдывалась. В чем она оправдывается, маленькая девочка не понимала. Потом отец ударил мать, она рухнула на колени, и пронзительный визг испуганной Франчески положил конец этой сцене. Впоследствии у нее были частые кошмары, и каждый раз, проснувшись, она с криком бежала к кровати матери. И ее мать спала одна. Девочка, хотя и не понимала, в чем дело, знала, что ее семье угрожает какая-то опасность.
Много лет спустя Франческа узнала об измене матери, которая едва не разрушила брак ее родителей. Но она никому не рассказывала о той ночи, когда, прибежав за утешением к матери, она увидела, что отец возвратился. Она старалась даже не вспоминать о той животной сцене, сопровождавшейся отвратительными звуками, пока не вышла замуж за Алессандро. Вначале она объясняла привязанность Элайз Бохун проснувшимся в той материнским чувством. Она не противилась высвобождению своих скопившихся неудовлетворенных потребностей. Затем Алессандро увез ее. Его почтительность сменилась резкой грубостью: он осыпал ее упреками и оскорблениями. Подсознательно она чувствовала, что повторяется история ее детства, что она играет роль своей матери. И настало время, когда все в ней стало попираться. Заботливый жених превратился в грубого мстительного мужа. Дитя, которое наблюдало, как занимаются любовью родители, оказалось в небрежении. Но где-то глубоко в подсознании, так глубоко, что она даже самой себе не признавалась в этом, таилась ревность. И вот тогда она почувствовала себя готовой принять любовь Алессандро, принять то, что ее прежде возмущало, тогда она и освободилась от любовных чар той женщины. Она потянулась к нему и предложила ему себя самое, моля о примирении. Со стыдом вспоминала она всю ту страсть, гот наплыв чувственности, которые вызывал в ней тогда Алессандро. А он отошел от нее прочь, не проявляя к ней ничего, кроме холодного пренебрежения.
Она ненавидела его прежде и мечтала о ласках Элайз, поэтому, когда эта женщина появилась вновь, она буквально кинулась в ее объятия, отчаянно надеясь обрести утраченное самоуважение. И опять она встретила сочувствие и понимание, которые нашли продолжение в опытных ласках, скорее удовлетворявших чувство мести к мужу, чем истинное желание. Но дни, проведенные ею с Элайз в Риме, сильно отличались от тех сентиментальных прелюдий, которыми она тайком наслаждалась в Калифорнии. В их отношениях было теперь нечто отвратительное, глубоко порочное. Кульминация наступила, когда Элайз стала убеждать ее принять героин. В Беверли-Хиллз, в романтическом ореоле другого мира, Франческа, может, и соблазнилась бы. Но не в Риме. В Риме Франческа уже хорошо представляла себе, кто такая ее возлюбленная; временами Элайз дремала около нее в наркотическом забытьи, и тогда Франческа дрожала, преисполняясь презрения к самой себе. И ко всему этому присоединялась ее жгучая неприязнь к Алессандро, который сперва заставил ее расторгнуть эту связь, а затем, отвергнув ее, снова толкнул в объятия Элайз.
Когда Элайз обратилась к ней со своим предложением, она готова была его принять. Слишком велика была ее потребность в мести. Не было необходимости в шантаже, чтобы убедить ее помочь Джону Драйверу. Не было необходимости и в том, чтобы Элайз пыталась привязать ее к себе с помощью наркотиков, – эту хитрость она поняла позднее. Главное было отомстить ему, ибо именно его она винила в своем, как она теперь сознавала, падении. Когда Джон Драйвер, как было условлено, приехал на Виллу, она приветствовала его. В его привязанности она нашла противоядие мучительной одновременной любви и ненависти к своему мужу. Это противоядие облегчило ее страдания, но не исцелило их.
Она слегка покачивала пистолет в правой руке. Пистолет принадлежал Джону. Хорошо, что он позвал ее с собой. Катарина вполне могла бы убежать. Она посмотрела на часы. Сейчас они должны быть на самом верху лестницы. Через несколько минут все будет кончено. Тогда они соберут всю ее одежду, уедут на машине Джона и обеспечат себе алиби где-нибудь на автостраде. Уплачивая дорожный сбор, он постарается привлечь к ней внимание сборщика и назовет ее Катариной. Это можно повторять по всему маршруту, стараясь, чтобы сборщики заметили их. Доехав до Флоренции, они купят один железнодорожный билет до Пизы, на первый утренний поезд, и вернутся старой приморской дорогой, через Виа-Версилиа, в Маласпига, куда доберутся еще до рассвета. Этот план, получив предупреждение Свенсона, разработал Джон Драйвер. Катарина якобы попросила его, Джона Драйвера, увезти ее из Замка. Она была обеспокоена ухаживанием кузена и не хотела оставаться до утра. Он оставил ее на вокзале: она собиралась ехать в Пизу. Свидетели покажут, что он был с женщиной. Те, кто видел его спутницу поздно ночью, в низко надвинутой шляпке с полями, вряд ли смогут ясно описать ее на допросе. План был умный и с различными вариациями осуществлялся и ранее. И прежде чем из Америки поступят все естественные в таких случаях запросы, они с Драйвером будут уже далеко. Они заработали достаточно денег, чтобы найти себе надежное убежище в любой стране. Огромные вклады в Швейцарии, доля в доходе некоторых компаний. В ту ночь он сказал ей, что время настало. Он увезет ее. Герцог Маласпига узнает, что его жена сбежала с канадским художником, его другом, и тут никто ничего не поделает.
Она вздохнула и опустила пистолет. Она знала, как целиться и как нажимать спусковой крючок, но никогда в жизни не стреляла. Но она была готова застрелить Катарину. Прямо в упор. Справиться с Фирелли было куда труднее, чем отвести Катарину в башню. Ее муж любит Катарину. Представляя себе, что сейчас произойдет на верху башни, она испытывала откровенно садистское удовлетворение. Как хорошо было бы слышать ее последний крик! Драйвер не пощадит ее. Никто в мире, кроме нее, не может разбудить его чувства. Их сплотила взаимная потребность друг в друге. Его снедало неутолимое честолюбие, ему нечего было дать другим; ее терзало чувство вины, физической неполноценности.
Джон переменил всю ее жизнь. К любви они пришли как бы ощупью; по отношению к ней он проявлял терпение и нежность, никогда не упрекая ее по поводу прошлого. Она была бесконечно благодарна ему и убеждала себя, что любит его; скоро они навсегда будут вместе. Вдали от тени Маласпига.
Когда Алессандро бросился на нее, она пронзительно закричала от страха; в тот же миг пистолет был вырван из ее руки, а она прижата к стене. Увидев его лицо, она вся съежилась.
– Где она? – спросил Алессандро. – Что вы с ней сделали?