Страница:
Лицо актера сразу изменилось: теперь оно походило на сжатый кулак.
– В ней не было ничего примечательного, я плохо ее помню.
– И все-таки в ней, видимо, было что-то такое, что позволяло держать мужа на коротком поводке? Если не красота, то что же?
– Не знаю, – холодно проронил Джулиус. – Довольно скучная особа, по-своему красивая, если вам по душе очень смуглые женщины. Не слишком изощренного ума.
В его глазах вновь появился страх, он поднял бокал с коктейлем и снова его опустил. Он не очень тревожился, отвечая на вопросы о герцоге, но явно не хотел говорить о герцогине. Он посмотрел на часы.
Карпентер понял, что сейчас он прервет их свидание, и задал главный свой вопрос:
– Встречались ли герцог и герцогиня с кем-нибудь по нескольку раз? Завязались ли у них какие-нибудь продолжительные знакомства? Это очень важный вопрос, мистер Джулиус. Постарайтесь вспомнить.
Актер ничего не мог вспомнить – и даже не пытался; Карпентер заранее понял, что его ответ будет отрицательным.
– Десять дней – слишком короткий срок, чтобы завести настоящих друзей, – сказал он. – А теперь извините меня, мистер Карпентер.
– Конечно. – Карпентер протянул руку. Джулиус взял ее с видимой неохотой. – А вы не хотите знать, почему я так ими интересуюсь? – спокойно спросил Карпентер. – Или же вы знаете?
Джулиус как будто бы сразу же постарел. На лбу у него обозначились морщины, голубые глаза наполнились страхом и отвращением.
– Думаю, что знаю, – ответил он. – Вы хотите раскопать какую-то грязную историю, связанную с Элайз. Ну что ж, от меня вы, во всяком случае, ничего не узнаете... Хона! Проводи этого джентльмена.
Оказавшись под сверкающим солнцем, Карпентер медленно шел мимо пальм к дороге. Прежде чем встретиться с Джоном Джулиусом, он бегло познакомился с жизнью кинозвезды. Он был уважаемым членом здешнего общества, никаких скандальных историй за ним не числилось; его брак с богатой и влиятельной Элайз Бохун продлился пятнадцать лет, вплоть до ее смерти. Детей у него не было, и он оказался одной из немногих послевоенных голливудских кинозвезд, которые не только сохранили свои деньги, но даже сумели их приумножить. Элайз, вероятно, оставила ему крупную сумму по завещанию. Этот особняк он явно содержал не на гонорары, полученные от показа старых фильмов по телевидению. Что до герцога Маласпига, то он питал к нему несомненную антипатию, странным образом смешанную с восхищением. Герцог в его описании выглядел одним из тех заносчивых ублюдков, которых Карпентер глубоко презирал. Красивый мужчина с магнетическим обаянием, хорошо разбирающийся в жизни, взирающий свысока на всех, кого считает ниже себя. Этот наглец позволял себе высмеивать здешнюю киноколонию. Можно себе представить, как они его ненавидели, – ведь их-то жизнь покоилась на таком зыбком основании. Джулиус питал антипатию к герцогу и даже не мог скрыть своей ненависти к герцогине.
Его вдруг состарившееся лицо выражало и боль и вызов, когда он произносил эти последние слова: «Вы хотите раскопать какую-то грязную историю, связанную с Элайз...» До этого времени Карпентер даже не задумывался над тем, что с именем Элайз может быть связана грязная история. Пущенная наугад стрела попала в цель.
По прибытии в Нью-Йорк он сразу же отправился в свой офис.
Накануне он попросил Джима Натана обследовать антикварный магазин на Парк-авеню и навести справки об Эдварде Д. Тейлоре. Натан позвонил в восемь часов вечера.
– Я пробовал позвонить раньше, Фрэнк. Но мне сказали, что тебя нет в городе.
– Я был в Калифорнии... Мы встретимся сегодня или ты поедешь прямо домой?
– Я уже выезжаю, – сказал Натан. – Не мог бы я отчитаться перед тобой за кружкой пива? Может, встретимся через двадцать минут у Нони?
Через полчаса Карпентер отправился в бар, где они с Джимом обычно встречались, и увидел Натана за отгороженным угловым столиком. Он подошел, и они обменялись рукопожатием.
– Ну, как там в солнечном штате? – Натан поднял кружку, как бы приветствуя Карпентера. – Как всегда, все в черном смоге?
– Нет. Было солнечно. На обратном пути в самолете обслуживала прехорошенькая стюардесса. Это был неплохой день. Итак, что тебе удалось выяснить об этом антикварном магазине на Парк-авеню?
Натан пожал плечами, оттянув книзу уголки губ. – Не много. Магазин существует два года, помещение арендовано частной компанией, принадлежащей этому парню Эдди Тейлору. Торгует он антиквариатом, дело у него поставлено превосходно. Я осмотрел магазин. Товар у них первоклассный, никаких подделок, репродукции. Цены такие, что я чуть не получил инфаркт. Поэтому, поговорив с продавщицей, я сразу же свалил. Это заведение серьезное, не какая-нибудь там шарага. Что у них, Фрэнк?
– Точных сведений я пока не имею, – сказал Карпентер, – но есть основания предполагать, что это одно из звеньев в цепи контрабандной перевозки наркотиков... Самого Тейлора ты не видел?
– Нет. Девушка сказала, что его нет в городе. Но я могу забежать еще разок. Я проверил нашу картотеку, нет никаких компрометирующих сведений, он чист.
– А чем он занимался до того, как открыл магазин на Парк-авеню? – как бы невзначай спросил Карпентер.
Натан умял пальцами табак в своей трубке, поднес к ней зажженную спичку, раскурил и только потом ответил:
– У него был магазин в Беверли-Хиллз. Но он продал его много лет назад. Я проверил очень тщательно.
– Он был его владельцем? – уточнил Карпентер.
– Да. – Натан сделал глубокую затяжку. – Я проверил все досконально. Он продержал магазин год или два, а затем его продал. Я не вижу тут ничего подозрительного, Фрэнк. Такой же антиквар, как и все остальные. Извини.
– А вот я в этом не уверен. Заведение у него как будто солидное, но что-то мне в нем не нравится. Продолжай копать. Обрати особое внимание на его экспортные и импортные сделки: кому он сбывает свои товары, есть ли у него постоянные покупатели, кто из других антикваров с ним связан – словом, все, что ты можешь разузнать.
– О'кей! – Натан пожал плечами. – Хорошо, я сделаю все, что ты говоришь, но по-моему, это лишь пустая трата времени. Почему ты считаешь, что Тейлор замешан в контрабандной перевозке наркотиков?
– У меня есть свои основания. Я полагаюсь на тебя, Джим. Продолжай копать. Я уверен, что мы что-нибудь раскопаем.
– И как ты думаешь, откуда поступает товар?
– Из Италии. – Фрэнк Карпентер растер кончик своей сигареты о металлическую пепельницу и стал рисовать в пепле какие-то замысловатые узоры. – Мы уверены, что из Италии.
Натан подозвал официантку.
– Не хочешь ли еще пива?
Фрэнк покачал головой.
– Нет.
– Что с тобой? – Натан закатил глаза, он любил иногда представиться этаким типичным евреем, развел руками и заговорил с акцентом: – Ты не пьешь, не дерешь красоточек, что с тобой? Уж не хвор ли ты? Живи в свое удовольствие. А сейчас хватани еще пивка.
Карпентер рассмеялся.
– О'кей. Но мне еще предстоит поработать.
Натан был ему глубоко симпатичен; в трудные времена развода он показал себя хорошим другом, проявил редкое понимание.
– Ты полагаешь, что они связаны с мафией?
– Должно быть, да, не то их быстро прижучили бы. Независимых организаций они на дух не переносят. Я думаю, пока они только еще разворачиваются, эти ублюдки. Но уже сейчас у них обширная сеть в Нью-Йорке, похоже, что они наложили лапу и на Западное побережье. Но чтобы мы могли действовать, нам нужны твердо установленные факты.
– Однако пока их нет? – спросил Натан.
– Нет, – ответил Карпентер. – У нас есть лишь косвенные улики, а требуются бесспорные доказательства.
– И как же вы их раздобудете? – Натан отхлебнул пива; его ладони были потными. Мари! Ее имя звучало в участившихся ударах его сердца... Карпентер подбирается все ближе и ближе. Фирелли тоже подобрался совсем близко... Нет, он не выдаст Эдди Тейлора. Копайте, копайте, мы все равно как-нибудь открутимся. Надо только разнюхать, что происходит, и предупредить Тейлора. Мало помешать расследованию. Надо выдать ему совершенно достоверную информацию. Не то они могут сделать что-нибудь с Мари... Левая рука болела у него так, точно он вывихнул мышцу.
– Какой же у вас план?
– Внедриться в их организацию. Изнутри.
– Господи Иисусе, – пробормотал Натан. – Значит, кто-то еще, как и Фирелли, получит билет в один конец. Я был по самые яйца в расследовании дела Марли, когда услышал о его исчезновении. Хорошенькие дела!
– Да, Фирелли не повезло. Но этих ублюдков надо накрыть как можно быстрее. Через пару лет, если их не остановить, с ними не справиться. Времени у нас в обрез. Я рад, что ты согласен со мной, Джим. От всей этой истории можно поседеть. Хочешь, я закажу тебе пива?
– Нет. – Натан покачал головой. – Я приду домой под парами, и Мари снимет с меня стружку. Она запросто разделывается со мной.
– Кому ты пудришь мозги? Все знают, как она с тобой нянчится. Вы единственная счастливая семейная пара, какую я знаю.
– А сам-то ты что киснешь? – До безобразия некрасивое лицо Натана смягчилось, темные глаза подобрели. – Тебе надо снова жениться. Семейная жизнь – великое счастье, если, конечно, жена хорошая. Господи Иисусе, как мне повезло, как мне повезло! Но один неудачный ход еще не означает, что продул всю игру. Найди себе хорошую пару – и женись.
– Хорошие девушки не выходят за копов, – возразил Фрэнк. – Они выходят за хороших парней, которые не пропадают днями и ночами на работе и притаскивают домой толстые конверты с деньгами. Лучше уж жить холостяком. Меньше мороки.
– О'кей. Буду рад поработать с тобой, Фрэнк. Что тебе удалось выяснить в Калифорнии? Нет ли тут какой-нибудь связи с агентом, которого мы посылаем?
– Нет, – сухо ответил Карпентер. У него было профессиональное предубеждение против прямых вопросов, даже задаваемых коллегами. Да и по своему характеру он был человеком молчаливым. – Пока у нас есть лишь небольшая зацепка. Но я не теряю надежды. Привет Мари.
– Непременно передам, – сказал Джим Натан. – Я переговорю с ней, и мы пригласим тебя на обед.
Натан отправился к своей машине, а Карпентер решил задержаться в баре. Он заказал себе сандвич с курятиной. По случайному совпадению они сидели за тем самым отгороженным угловым столиком, где они впервые ужинали с Катариной. Когда через Интерпол было передано ее донесение, Харпер пригласил его к себе.
Он не выказал никаких чувств и был уверен, что даже острые глаза Харпера не заметили испытываемого им облегчения. Она действовала вполне успешно, и связной сообщил, что она уверена в себе и бодра. Билет в один конец, сказал Натан. Он не мог позволить себе думать о Катарине, он не должен иметь в этом деле никакого личного интереса. Он не позволял себе почти никаких исключений, жил холостяком. А если имел дело с девицами, то платил и уходил. Он предпочитал не вкладывать в отношения с женщинами свою душу. И так продолжалось до самой той ночи, которую он провел с Катариной Декстер накануне ее отлета. Он не хотел, чтобы она увлеклась им или он – ею. Он подавлял беспокойство за нее, подавлял воспоминания об их встрече, которую он никак не мог свести к простому сексуальному контакту с привлекательной девушкой. Ничто не могло побудить его признаться себе, что он влюблен. Ему было тошно от одной мысли, что он разъезжает по Калифорнии, попивает пивко с Джимом Натаном, в то время как она подвергается смертельной опасности, рискуя разделить участь Фирелли. Он упорно старался вытеснить все мысли о ней, и эти старания обходились ему куда дороже, чем он смел допустить. Он не хотел возвращаться домой, в одинокую квартиру, где проблемы длинной, как железнодорожный состав, вереницей потянутся через его усталый ум. На него нахлынуло чувство одиночества; впервые за долгие годы он чувствовал себя чужим среди своих коллег и ощущал потребность в обычном человеческом общении. Он подумал о Натане и его жене: сейчас они сидят рядышком, смотрят телевизор, надежно укрытые от наружной пустоты; позавидовав им, он почувствовал себя глубоко несчастным. И это тоже было впервые. Он заказал себе кофе и спросил счет, рассерженный тем. Что не может преодолеть непонятную слабость. Ну что ж, решил он, пойду не домой, а на последний сеанс в кино. Однако и в кино ему не хотелось идти; скучный и мрачный, купил он билет, уселся на свое место и тут же задремал. Проснулся он через час, понял, что пропустил почти все самое важное, и отправился домой спать.
Изабелла ди Маласпига сидела в саду под зонтом. На ней была широкополая соломенная шляпа. Она тщательно оберегала свою кожу от солнца: страстная любовь современных женщин к загару была для нее совершенно непостижима.
Она помахала Джону Драйверу, который как раз переходил через газон. Он повернулся и пошел к ней. Она улыбнулась, и ее изысканно прекрасное лицо вдруг сморщилось.
– Поговори со мной, caro, – попросила она, – мне скучно.
Драйвер нагнулся и поцеловал ее в щеку. От нее пахло приколотой к блузке розой. Сорок лет она душилась одними и теми же духами: их делали для нее на заказ флорентийские парфюмеры. Основой для них служило розовое масло. Этот цветок она избрала своей эмблемой: бесчисленным любовникам, в знак избрания, она дарила одну из своих роз. Старая герцогиня любила театральные жесты и с удовольствием ими пользовалась. И тут у нее не было ничего общего с современными женщинами, которые отдавались мужчинам так же безраздумно, как если бы дарили бутоньерку. Герцогиня выбирала своих любовников по двум критериям: обаяние и богатство. Самой любимой ее драгоценностью была большая, сделанная из брильянтов и рубинов роза, цветок которой слегка покачивался на пружинке. Это была память о ее коротком романе с племянником короля, его дар.
Джон Драйвер сел около нее. Перед ними лежал тот же самый красивый, правильно разбитый сад, который Катарина видела из окна библиотеки; даже для середины весны было очень жарко, вдалеке била сверкающая фонтанная струя.
– Где ты вчера был? Я так скучала по тебе.
– Я ездил посмотреть на несколько бронзовых статуэток, которые понравились Алессандро. Они и в самом деле неплохи.
– У тебя поразительный вкус, – сказала старая дама. – Но тебе следовало бы работать над своими вещами, а не смотреть на работы других. Ты только зря расточаешь свой талант; я непременно скажу об этом Сандро.
– Я люблю помогать, и у меня много свободного времени. Обещайте мне, что вы ничего ему не скажете.
– Хорошо, но ты должен кое-что для меня сделать.
– Все, что угодно, – сказал он, – только попросите.
– Меня беспокоит эта кузина Катарина Декстер.
– Почему? Вроде бы милая девушка – вам она не нравится?
– Джон, ты такой ребенок – какое это имеет значение, нравится она мне или нет. К тому же я никогда не любила женщин. – На ее лице засияла кокетливая улыбка.
Он нагнулся и взял ее за руку.
– Почему она вас беспокоит? Скажите мне.
– Сандро ею заинтересован. – Теперь она говорила совершенно серьезно; ее большие черные глаза погрустнели. – Я хорошо знаю признаки его влюбленности. Он ведет себя беспокойно, снова ссорится с Франческой. Заметил ли ты, какой у него несчастливый вид в последнее время? И вот появляется эта девушка и сразу же его очаровывает, я поняла это еще в первый день. Сегодня утром я говорила с моей цветочницей, она сказала, что он послал огромный букет моих роз этой девушке. Они тревожатся, что не смогут поставлять мне эти розы до конца недели. А когда Сандро посылает цветы – это значит, что дело нешуточное. Последуют новые ссоры с Франческой, атмосфера в доме станет еще напряженнее. Я становлюсь слишком стара, чтобы спокойно выдерживать все это.
– Мне кажется, она равнодушна к нему, – успокоил ее Драйвер. – Похоже, она не из тех девушек, которых соблазняет традиционное галантное обращение. На вашем месте я бы не слишком тревожился, к тому же она скоро уезжает.
– Ты не знаешь моего сына, – сказала старая герцогиня. – Не знаешь, как искусно он умеет обращаться с женщинами. Еще ни одна из них не могла устоять перед ним, с тех пор как ему исполнилось пятнадцать. И эта девушка не станет исключением.
– Что же я должен сделать?
– Увези ее куда-нибудь. Поговори с ней. Предостереги ее, что он только играет с ней. Американки не понимают подобной игры. Они не знают, что итальянцы никогда не покидают своих жен и что любовницы ничего для них не значат. Отпугни ее как-нибудь. Ну, пожалуйста, caro.
– Я попробую, – обещал Джон Драйвер.
– Ради Франчески, – добавила герцогиня. – Она принимает все это слишком близко к сердцу. Будь у них дети, она бы так не расстраивалась. Очень жаль, что они не ладят. Мне грустно смотреть на это поколение, они лишь напрасно осложняют себе жизнь. Я всегда делала, что хотела, и жила в свое удовольствие. Вы, молодые люди, потеряли эту способность.
– Возможно, – сказал он. – Возможно, вы никогда не испытывали чувства вины, которое мы испытываем.
– Я испытывала чувство вины только в тех случаях, когда сталкивалась с уродством и глупостью других людей. Вот это настоящие грехи. Эту мысль мне внушил отец Сандро. Я всегда глубоко уважала его суждения.
– И вы уважаете суждения Сандро, – подхватил Драйвер. – Он прирожденный лидер.
– В этом и заключается трагедия, – сказала она. – Он последний из Маласпига. И вся ответственность лежит на мне. Это я сосватала ему Франческу. Но он никогда не упрекнул меня ни единым словом.
– Он любит вас, – ласково сказал Джон. – Знает, что вы действовали из самых лучших побуждений. У его жены есть все, чего только может желать мужчина. За исключением одного. Но характер у нее милый и кроткий. – Из-под густо накрашенных век старая герцогиня уже не в первый раз увидела, как его лицо посуровело. Но она не подала вида, что заметила это.
– Беда в том, – перебила она, – что мой сын женился на ней без любви. Никто из Маласпига не способен любить. Я убедилась в этом вскоре после замужества. И если я выдержала это, то только потому, что сумела перестроить свою жизнь. У моего мужа были любовницы, но я никогда не закатывала ему никаких сцен. У меня были свои поклонники, но я этого не афишировала. Но Сандро не только не скрывает свои любовные связи, но как будто даже похваляется ими перед женой. Это просто неприлично, я уже сказала ему об этом. И я не хочу, чтобы это повторилось с американкой. Я слишком стара для семейных драм. Пожалуйста, постарайся ее убедить уехать скорее домой. Я не хочу, чтобы она сюда приходила.
– Я сделаю все, что могу, не беспокойтесь. Съезжу с ней куда-нибудь и поговорю. – И он направился через газон к дому. Герцогиня провожала его взглядом. У него была хорошая фигура, широкие плечи, узкие бедра. Сильный, простой, добрый и преданный человек. Ее сын отыскал его, пригрел и теперь играет роль мецената. В лучших флорентийских традициях. Он стад как бы членом их семьи, но положение у него двусмысленное: хотя они и обращаются с ним как с равным, герцогиня знала, что сам он не считает себя равным. Она не слишком симпатизировала невестке, ибо не переносила ревнивых жен. Ссоры Франчески с мужем раздражали ее, она считала, что молодая женщина ведет себя неправильно. Что до канадца, то он влюблен во Франческу. Старая герцогиня презирала невестку за то, что та прикидывалась, будто не замечает этой привязанности. Она была бы не против, если бы Франческа завела роман со скульптором, естественно, с соблюдением необходимых предосторожностей. Она только не хотела никаких резких перемен своей жизни; война научила ее здравому восприятию всего происходящего. В то время она была сравнительно бедна, лишена подобающего ей положения в обществе и привилегий, которые считала своими законными. Алессандро вернул ей все, что она утратила. Теперь она была богата, пользовалась всеми благами жизни и чувствовала надежную опору под ногами. И все это зависело от Алессандро. Сойдись он с итальянкой, женой друга или киноактрисой, это ее бы не встревожило. Другое дело – американка. Сын относился к ней совсем не так, как к другим. Его мать знала, чувствовала это всем сильным инстинктом человека, много повидавшего. Ее беспокойство возросло, когда Алессандро не появился к обеду и слуга передал ей, что в этот день он показывает синьорине Декстер достопримечательности их города.
– Замечательные розы, – ответила Катарина. – Это было очень любезно с вашей стороны – прислать мне цветы.
Герцог рассмеялся. Они шли по вестибюлю ее гостиницы, и все выворачивали шеи, чтобы лучше их видеть.
– К чему такой светский тон? Никакая это не любезность. Я просто захотел послать вам букет цветов. А к розам у меня особая слабость.
– Как и у вашей матери. Должно быть, это семейная традиция.
– Моя мать всегда носила на груди бледно-розовую розу. Только во время войны она этого не делала. И первое мое детское воспоминание о ней – запах розы. Моя машина стоит здесь, у гостиницы. Сперва мы осмотрим церковь Сан-Миниато-иль-Монте, я покажу вам подземный склеп, где похоронены наши предки; там есть замечательная гробница, творение Бернини, а затем мы пообедаем. – Он взял ее под руку, и они вышли на улицу. Приземистый «феррари» быстро проскользнул по Виа-ле-Галилео до Виа-ле-Микеланджело.
– А что будет с делами в ваше отсутствие? – спросила она. – Должно быть, у вас все очень хорошо отлажено, если вы можете пропадать целыми днями.
– Да, конечно. Мои сотрудники имеют все необходимые полномочия. В этом и заключается секрет успешного управления. Я принимаю решения, а мои сотрудники их исполняют. По вашему лицу я вижу, что вы меня не одобряете. Для вашей семьи, дорогая кузина, это, вероятно, совершенно нетипично. Мы никогда не проявляем своих чувств. А, вот вы и улыбаетесь. Так-то лучше.
– Почему вы не следите за уличным движением? – Катарина всячески старалась не поддаваться обаянию герцога. Такой холодный с виду человек – и такой темпераментный; такой хорошо знакомый и обходительный – и в то же время недоступный. Противоречивость его характера сбивала ее с толку. Врагов надо знать, наблюдать за ними, приноравливаться к их привычкам, любимым выражениям, настроениям. Чтобы они не могли захватить тебя врасплох. Всякий раз, оставаясь наедине с Маласпига, она повторяла про себя то, чему ее учил Фрэнк Карпентер. Но его образ уже померк в ее душе. Ночь, проведенная ими вместе, сразу же забывалась в присутствии Алессандро. Он действовал на нее как лекарство, подавляющее волю. Вот он снова взял ее под руку и повел по темной, прохладной церкви Сан-Миниато-иль-Монте, останавливаясь, чтобы показать знаменитые фрески Спинелло Аретино[11], украшающие потолок ризницы, рассказать историю великолепной мраморной кафедры, изготовленной по повелению герцогов Урбино и подаренной ими церкви. Катарина встречала немало культурных людей, но герцог не походил ни на кого из них. Он не только ее просвещал, но и развлекал; живо и последовательно излагал он события далекого прошлого; и все это время она чувствовала легчайшее прикосновение его руки.
– А теперь мы спустимся в подземелье, – сказал он. – Я договорился, что мы побываем там сегодня утром. Обычно его открывают лишь в определенные часы по вторникам и пятницам. Здесь погребена вся наша семья. За исключением двух герцогов, погибших в крестовых походах.
Ризничий в ветхой зеленой сутане провел их через боковую дверь, вниз по крутой лестнице, освещенной голыми лампочками, установленными на стене. Лестница была длинная, и внизу было довольно прохладно. Катарина вздрогнула, и он тотчас же это заметил.
– Возьмите мою куртку, – предложил герцог. – И как это я забыл предупредить вас, чтобы вы оделись потеплее.
– Не надо, – отказалась Катарина.
Она была почти в панике, когда он попытался набросить на нее свою куртку. Она не хотела, чтобы он к ней притрагивался, не хотела надевать принадлежащую ему вещь. Куртка была шелковая, очень легкая. Она висела на ней мешком.
– Пожалуйста, – повторила она, – возьмите свою куртку. Ведь на вас осталась одна рубашка.
Он как будто ничего не слышал, вел ее вниз по лестнице вслед за ризничим, который семенил с удивительным проворством, а когда достиг подножия, открыл массивную резную дубовую дверь. И здесь тоже были электрические лампочки, но спрятанные в потолке; стены были выложены из больших тесаных желтых камней, пол покрыт мраморными плитами; и в каждой стене были большие сводчатые альковы – место погребения знатнейших городских семейств. Гробниц Маласпига было восемнадцать. Все ранние надгробные статуи, включая две статуи крестоносцев, были одеты в доспехи. Из-под поднятых забрал выглядывали суровые, отчужденные лица, тут же покоились их жены и дети, у ног дремали геральдические псы.
– А теперь, – сказал герцог, – посмотрите на эту статую. Это Альфредо ди Маласпига, восьмой герцог, изваянный Бернини. Одно из величайших произведений мирового искусства.
Статуя была в нормальную величину; она высилась над гробницей из цветного мрамора, по углам которой стояли бронзовые статуи, так реалистично и прекрасно изваянные, что казались живыми.
– "Милосердие", «Целомудрие», «Благоразумие» и «Надежда», – перевел он для нее с латыни. – Разве эти статуи не великолепны? Но когда смотришь на фигуру Альфредо, то просто дух захватывает.
– В ней не было ничего примечательного, я плохо ее помню.
– И все-таки в ней, видимо, было что-то такое, что позволяло держать мужа на коротком поводке? Если не красота, то что же?
– Не знаю, – холодно проронил Джулиус. – Довольно скучная особа, по-своему красивая, если вам по душе очень смуглые женщины. Не слишком изощренного ума.
В его глазах вновь появился страх, он поднял бокал с коктейлем и снова его опустил. Он не очень тревожился, отвечая на вопросы о герцоге, но явно не хотел говорить о герцогине. Он посмотрел на часы.
Карпентер понял, что сейчас он прервет их свидание, и задал главный свой вопрос:
– Встречались ли герцог и герцогиня с кем-нибудь по нескольку раз? Завязались ли у них какие-нибудь продолжительные знакомства? Это очень важный вопрос, мистер Джулиус. Постарайтесь вспомнить.
Актер ничего не мог вспомнить – и даже не пытался; Карпентер заранее понял, что его ответ будет отрицательным.
– Десять дней – слишком короткий срок, чтобы завести настоящих друзей, – сказал он. – А теперь извините меня, мистер Карпентер.
– Конечно. – Карпентер протянул руку. Джулиус взял ее с видимой неохотой. – А вы не хотите знать, почему я так ими интересуюсь? – спокойно спросил Карпентер. – Или же вы знаете?
Джулиус как будто бы сразу же постарел. На лбу у него обозначились морщины, голубые глаза наполнились страхом и отвращением.
– Думаю, что знаю, – ответил он. – Вы хотите раскопать какую-то грязную историю, связанную с Элайз. Ну что ж, от меня вы, во всяком случае, ничего не узнаете... Хона! Проводи этого джентльмена.
Оказавшись под сверкающим солнцем, Карпентер медленно шел мимо пальм к дороге. Прежде чем встретиться с Джоном Джулиусом, он бегло познакомился с жизнью кинозвезды. Он был уважаемым членом здешнего общества, никаких скандальных историй за ним не числилось; его брак с богатой и влиятельной Элайз Бохун продлился пятнадцать лет, вплоть до ее смерти. Детей у него не было, и он оказался одной из немногих послевоенных голливудских кинозвезд, которые не только сохранили свои деньги, но даже сумели их приумножить. Элайз, вероятно, оставила ему крупную сумму по завещанию. Этот особняк он явно содержал не на гонорары, полученные от показа старых фильмов по телевидению. Что до герцога Маласпига, то он питал к нему несомненную антипатию, странным образом смешанную с восхищением. Герцог в его описании выглядел одним из тех заносчивых ублюдков, которых Карпентер глубоко презирал. Красивый мужчина с магнетическим обаянием, хорошо разбирающийся в жизни, взирающий свысока на всех, кого считает ниже себя. Этот наглец позволял себе высмеивать здешнюю киноколонию. Можно себе представить, как они его ненавидели, – ведь их-то жизнь покоилась на таком зыбком основании. Джулиус питал антипатию к герцогу и даже не мог скрыть своей ненависти к герцогине.
Его вдруг состарившееся лицо выражало и боль и вызов, когда он произносил эти последние слова: «Вы хотите раскопать какую-то грязную историю, связанную с Элайз...» До этого времени Карпентер даже не задумывался над тем, что с именем Элайз может быть связана грязная история. Пущенная наугад стрела попала в цель.
По прибытии в Нью-Йорк он сразу же отправился в свой офис.
Накануне он попросил Джима Натана обследовать антикварный магазин на Парк-авеню и навести справки об Эдварде Д. Тейлоре. Натан позвонил в восемь часов вечера.
– Я пробовал позвонить раньше, Фрэнк. Но мне сказали, что тебя нет в городе.
– Я был в Калифорнии... Мы встретимся сегодня или ты поедешь прямо домой?
– Я уже выезжаю, – сказал Натан. – Не мог бы я отчитаться перед тобой за кружкой пива? Может, встретимся через двадцать минут у Нони?
Через полчаса Карпентер отправился в бар, где они с Джимом обычно встречались, и увидел Натана за отгороженным угловым столиком. Он подошел, и они обменялись рукопожатием.
– Ну, как там в солнечном штате? – Натан поднял кружку, как бы приветствуя Карпентера. – Как всегда, все в черном смоге?
– Нет. Было солнечно. На обратном пути в самолете обслуживала прехорошенькая стюардесса. Это был неплохой день. Итак, что тебе удалось выяснить об этом антикварном магазине на Парк-авеню?
Натан пожал плечами, оттянув книзу уголки губ. – Не много. Магазин существует два года, помещение арендовано частной компанией, принадлежащей этому парню Эдди Тейлору. Торгует он антиквариатом, дело у него поставлено превосходно. Я осмотрел магазин. Товар у них первоклассный, никаких подделок, репродукции. Цены такие, что я чуть не получил инфаркт. Поэтому, поговорив с продавщицей, я сразу же свалил. Это заведение серьезное, не какая-нибудь там шарага. Что у них, Фрэнк?
– Точных сведений я пока не имею, – сказал Карпентер, – но есть основания предполагать, что это одно из звеньев в цепи контрабандной перевозки наркотиков... Самого Тейлора ты не видел?
– Нет. Девушка сказала, что его нет в городе. Но я могу забежать еще разок. Я проверил нашу картотеку, нет никаких компрометирующих сведений, он чист.
– А чем он занимался до того, как открыл магазин на Парк-авеню? – как бы невзначай спросил Карпентер.
Натан умял пальцами табак в своей трубке, поднес к ней зажженную спичку, раскурил и только потом ответил:
– У него был магазин в Беверли-Хиллз. Но он продал его много лет назад. Я проверил очень тщательно.
– Он был его владельцем? – уточнил Карпентер.
– Да. – Натан сделал глубокую затяжку. – Я проверил все досконально. Он продержал магазин год или два, а затем его продал. Я не вижу тут ничего подозрительного, Фрэнк. Такой же антиквар, как и все остальные. Извини.
– А вот я в этом не уверен. Заведение у него как будто солидное, но что-то мне в нем не нравится. Продолжай копать. Обрати особое внимание на его экспортные и импортные сделки: кому он сбывает свои товары, есть ли у него постоянные покупатели, кто из других антикваров с ним связан – словом, все, что ты можешь разузнать.
– О'кей! – Натан пожал плечами. – Хорошо, я сделаю все, что ты говоришь, но по-моему, это лишь пустая трата времени. Почему ты считаешь, что Тейлор замешан в контрабандной перевозке наркотиков?
– У меня есть свои основания. Я полагаюсь на тебя, Джим. Продолжай копать. Я уверен, что мы что-нибудь раскопаем.
– И как ты думаешь, откуда поступает товар?
– Из Италии. – Фрэнк Карпентер растер кончик своей сигареты о металлическую пепельницу и стал рисовать в пепле какие-то замысловатые узоры. – Мы уверены, что из Италии.
Натан подозвал официантку.
– Не хочешь ли еще пива?
Фрэнк покачал головой.
– Нет.
– Что с тобой? – Натан закатил глаза, он любил иногда представиться этаким типичным евреем, развел руками и заговорил с акцентом: – Ты не пьешь, не дерешь красоточек, что с тобой? Уж не хвор ли ты? Живи в свое удовольствие. А сейчас хватани еще пивка.
Карпентер рассмеялся.
– О'кей. Но мне еще предстоит поработать.
Натан был ему глубоко симпатичен; в трудные времена развода он показал себя хорошим другом, проявил редкое понимание.
– Ты полагаешь, что они связаны с мафией?
– Должно быть, да, не то их быстро прижучили бы. Независимых организаций они на дух не переносят. Я думаю, пока они только еще разворачиваются, эти ублюдки. Но уже сейчас у них обширная сеть в Нью-Йорке, похоже, что они наложили лапу и на Западное побережье. Но чтобы мы могли действовать, нам нужны твердо установленные факты.
– Однако пока их нет? – спросил Натан.
– Нет, – ответил Карпентер. – У нас есть лишь косвенные улики, а требуются бесспорные доказательства.
– И как же вы их раздобудете? – Натан отхлебнул пива; его ладони были потными. Мари! Ее имя звучало в участившихся ударах его сердца... Карпентер подбирается все ближе и ближе. Фирелли тоже подобрался совсем близко... Нет, он не выдаст Эдди Тейлора. Копайте, копайте, мы все равно как-нибудь открутимся. Надо только разнюхать, что происходит, и предупредить Тейлора. Мало помешать расследованию. Надо выдать ему совершенно достоверную информацию. Не то они могут сделать что-нибудь с Мари... Левая рука болела у него так, точно он вывихнул мышцу.
– Какой же у вас план?
– Внедриться в их организацию. Изнутри.
– Господи Иисусе, – пробормотал Натан. – Значит, кто-то еще, как и Фирелли, получит билет в один конец. Я был по самые яйца в расследовании дела Марли, когда услышал о его исчезновении. Хорошенькие дела!
– Да, Фирелли не повезло. Но этих ублюдков надо накрыть как можно быстрее. Через пару лет, если их не остановить, с ними не справиться. Времени у нас в обрез. Я рад, что ты согласен со мной, Джим. От всей этой истории можно поседеть. Хочешь, я закажу тебе пива?
– Нет. – Натан покачал головой. – Я приду домой под парами, и Мари снимет с меня стружку. Она запросто разделывается со мной.
– Кому ты пудришь мозги? Все знают, как она с тобой нянчится. Вы единственная счастливая семейная пара, какую я знаю.
– А сам-то ты что киснешь? – До безобразия некрасивое лицо Натана смягчилось, темные глаза подобрели. – Тебе надо снова жениться. Семейная жизнь – великое счастье, если, конечно, жена хорошая. Господи Иисусе, как мне повезло, как мне повезло! Но один неудачный ход еще не означает, что продул всю игру. Найди себе хорошую пару – и женись.
– Хорошие девушки не выходят за копов, – возразил Фрэнк. – Они выходят за хороших парней, которые не пропадают днями и ночами на работе и притаскивают домой толстые конверты с деньгами. Лучше уж жить холостяком. Меньше мороки.
– О'кей. Буду рад поработать с тобой, Фрэнк. Что тебе удалось выяснить в Калифорнии? Нет ли тут какой-нибудь связи с агентом, которого мы посылаем?
– Нет, – сухо ответил Карпентер. У него было профессиональное предубеждение против прямых вопросов, даже задаваемых коллегами. Да и по своему характеру он был человеком молчаливым. – Пока у нас есть лишь небольшая зацепка. Но я не теряю надежды. Привет Мари.
– Непременно передам, – сказал Джим Натан. – Я переговорю с ней, и мы пригласим тебя на обед.
Натан отправился к своей машине, а Карпентер решил задержаться в баре. Он заказал себе сандвич с курятиной. По случайному совпадению они сидели за тем самым отгороженным угловым столиком, где они впервые ужинали с Катариной. Когда через Интерпол было передано ее донесение, Харпер пригласил его к себе.
Он не выказал никаких чувств и был уверен, что даже острые глаза Харпера не заметили испытываемого им облегчения. Она действовала вполне успешно, и связной сообщил, что она уверена в себе и бодра. Билет в один конец, сказал Натан. Он не мог позволить себе думать о Катарине, он не должен иметь в этом деле никакого личного интереса. Он не позволял себе почти никаких исключений, жил холостяком. А если имел дело с девицами, то платил и уходил. Он предпочитал не вкладывать в отношения с женщинами свою душу. И так продолжалось до самой той ночи, которую он провел с Катариной Декстер накануне ее отлета. Он не хотел, чтобы она увлеклась им или он – ею. Он подавлял беспокойство за нее, подавлял воспоминания об их встрече, которую он никак не мог свести к простому сексуальному контакту с привлекательной девушкой. Ничто не могло побудить его признаться себе, что он влюблен. Ему было тошно от одной мысли, что он разъезжает по Калифорнии, попивает пивко с Джимом Натаном, в то время как она подвергается смертельной опасности, рискуя разделить участь Фирелли. Он упорно старался вытеснить все мысли о ней, и эти старания обходились ему куда дороже, чем он смел допустить. Он не хотел возвращаться домой, в одинокую квартиру, где проблемы длинной, как железнодорожный состав, вереницей потянутся через его усталый ум. На него нахлынуло чувство одиночества; впервые за долгие годы он чувствовал себя чужим среди своих коллег и ощущал потребность в обычном человеческом общении. Он подумал о Натане и его жене: сейчас они сидят рядышком, смотрят телевизор, надежно укрытые от наружной пустоты; позавидовав им, он почувствовал себя глубоко несчастным. И это тоже было впервые. Он заказал себе кофе и спросил счет, рассерженный тем. Что не может преодолеть непонятную слабость. Ну что ж, решил он, пойду не домой, а на последний сеанс в кино. Однако и в кино ему не хотелось идти; скучный и мрачный, купил он билет, уселся на свое место и тут же задремал. Проснулся он через час, понял, что пропустил почти все самое важное, и отправился домой спать.
* * *
– Джон, caro[10], это ты?Изабелла ди Маласпига сидела в саду под зонтом. На ней была широкополая соломенная шляпа. Она тщательно оберегала свою кожу от солнца: страстная любовь современных женщин к загару была для нее совершенно непостижима.
Она помахала Джону Драйверу, который как раз переходил через газон. Он повернулся и пошел к ней. Она улыбнулась, и ее изысканно прекрасное лицо вдруг сморщилось.
– Поговори со мной, caro, – попросила она, – мне скучно.
Драйвер нагнулся и поцеловал ее в щеку. От нее пахло приколотой к блузке розой. Сорок лет она душилась одними и теми же духами: их делали для нее на заказ флорентийские парфюмеры. Основой для них служило розовое масло. Этот цветок она избрала своей эмблемой: бесчисленным любовникам, в знак избрания, она дарила одну из своих роз. Старая герцогиня любила театральные жесты и с удовольствием ими пользовалась. И тут у нее не было ничего общего с современными женщинами, которые отдавались мужчинам так же безраздумно, как если бы дарили бутоньерку. Герцогиня выбирала своих любовников по двум критериям: обаяние и богатство. Самой любимой ее драгоценностью была большая, сделанная из брильянтов и рубинов роза, цветок которой слегка покачивался на пружинке. Это была память о ее коротком романе с племянником короля, его дар.
Джон Драйвер сел около нее. Перед ними лежал тот же самый красивый, правильно разбитый сад, который Катарина видела из окна библиотеки; даже для середины весны было очень жарко, вдалеке била сверкающая фонтанная струя.
– Где ты вчера был? Я так скучала по тебе.
– Я ездил посмотреть на несколько бронзовых статуэток, которые понравились Алессандро. Они и в самом деле неплохи.
– У тебя поразительный вкус, – сказала старая дама. – Но тебе следовало бы работать над своими вещами, а не смотреть на работы других. Ты только зря расточаешь свой талант; я непременно скажу об этом Сандро.
– Я люблю помогать, и у меня много свободного времени. Обещайте мне, что вы ничего ему не скажете.
– Хорошо, но ты должен кое-что для меня сделать.
– Все, что угодно, – сказал он, – только попросите.
– Меня беспокоит эта кузина Катарина Декстер.
– Почему? Вроде бы милая девушка – вам она не нравится?
– Джон, ты такой ребенок – какое это имеет значение, нравится она мне или нет. К тому же я никогда не любила женщин. – На ее лице засияла кокетливая улыбка.
Он нагнулся и взял ее за руку.
– Почему она вас беспокоит? Скажите мне.
– Сандро ею заинтересован. – Теперь она говорила совершенно серьезно; ее большие черные глаза погрустнели. – Я хорошо знаю признаки его влюбленности. Он ведет себя беспокойно, снова ссорится с Франческой. Заметил ли ты, какой у него несчастливый вид в последнее время? И вот появляется эта девушка и сразу же его очаровывает, я поняла это еще в первый день. Сегодня утром я говорила с моей цветочницей, она сказала, что он послал огромный букет моих роз этой девушке. Они тревожатся, что не смогут поставлять мне эти розы до конца недели. А когда Сандро посылает цветы – это значит, что дело нешуточное. Последуют новые ссоры с Франческой, атмосфера в доме станет еще напряженнее. Я становлюсь слишком стара, чтобы спокойно выдерживать все это.
– Мне кажется, она равнодушна к нему, – успокоил ее Драйвер. – Похоже, она не из тех девушек, которых соблазняет традиционное галантное обращение. На вашем месте я бы не слишком тревожился, к тому же она скоро уезжает.
– Ты не знаешь моего сына, – сказала старая герцогиня. – Не знаешь, как искусно он умеет обращаться с женщинами. Еще ни одна из них не могла устоять перед ним, с тех пор как ему исполнилось пятнадцать. И эта девушка не станет исключением.
– Что же я должен сделать?
– Увези ее куда-нибудь. Поговори с ней. Предостереги ее, что он только играет с ней. Американки не понимают подобной игры. Они не знают, что итальянцы никогда не покидают своих жен и что любовницы ничего для них не значат. Отпугни ее как-нибудь. Ну, пожалуйста, caro.
– Я попробую, – обещал Джон Драйвер.
– Ради Франчески, – добавила герцогиня. – Она принимает все это слишком близко к сердцу. Будь у них дети, она бы так не расстраивалась. Очень жаль, что они не ладят. Мне грустно смотреть на это поколение, они лишь напрасно осложняют себе жизнь. Я всегда делала, что хотела, и жила в свое удовольствие. Вы, молодые люди, потеряли эту способность.
– Возможно, – сказал он. – Возможно, вы никогда не испытывали чувства вины, которое мы испытываем.
– Я испытывала чувство вины только в тех случаях, когда сталкивалась с уродством и глупостью других людей. Вот это настоящие грехи. Эту мысль мне внушил отец Сандро. Я всегда глубоко уважала его суждения.
– И вы уважаете суждения Сандро, – подхватил Драйвер. – Он прирожденный лидер.
– В этом и заключается трагедия, – сказала она. – Он последний из Маласпига. И вся ответственность лежит на мне. Это я сосватала ему Франческу. Но он никогда не упрекнул меня ни единым словом.
– Он любит вас, – ласково сказал Джон. – Знает, что вы действовали из самых лучших побуждений. У его жены есть все, чего только может желать мужчина. За исключением одного. Но характер у нее милый и кроткий. – Из-под густо накрашенных век старая герцогиня уже не в первый раз увидела, как его лицо посуровело. Но она не подала вида, что заметила это.
– Беда в том, – перебила она, – что мой сын женился на ней без любви. Никто из Маласпига не способен любить. Я убедилась в этом вскоре после замужества. И если я выдержала это, то только потому, что сумела перестроить свою жизнь. У моего мужа были любовницы, но я никогда не закатывала ему никаких сцен. У меня были свои поклонники, но я этого не афишировала. Но Сандро не только не скрывает свои любовные связи, но как будто даже похваляется ими перед женой. Это просто неприлично, я уже сказала ему об этом. И я не хочу, чтобы это повторилось с американкой. Я слишком стара для семейных драм. Пожалуйста, постарайся ее убедить уехать скорее домой. Я не хочу, чтобы она сюда приходила.
– Я сделаю все, что могу, не беспокойтесь. Съезжу с ней куда-нибудь и поговорю. – И он направился через газон к дому. Герцогиня провожала его взглядом. У него была хорошая фигура, широкие плечи, узкие бедра. Сильный, простой, добрый и преданный человек. Ее сын отыскал его, пригрел и теперь играет роль мецената. В лучших флорентийских традициях. Он стад как бы членом их семьи, но положение у него двусмысленное: хотя они и обращаются с ним как с равным, герцогиня знала, что сам он не считает себя равным. Она не слишком симпатизировала невестке, ибо не переносила ревнивых жен. Ссоры Франчески с мужем раздражали ее, она считала, что молодая женщина ведет себя неправильно. Что до канадца, то он влюблен во Франческу. Старая герцогиня презирала невестку за то, что та прикидывалась, будто не замечает этой привязанности. Она была бы не против, если бы Франческа завела роман со скульптором, естественно, с соблюдением необходимых предосторожностей. Она только не хотела никаких резких перемен своей жизни; война научила ее здравому восприятию всего происходящего. В то время она была сравнительно бедна, лишена подобающего ей положения в обществе и привилегий, которые считала своими законными. Алессандро вернул ей все, что она утратила. Теперь она была богата, пользовалась всеми благами жизни и чувствовала надежную опору под ногами. И все это зависело от Алессандро. Сойдись он с итальянкой, женой друга или киноактрисой, это ее бы не встревожило. Другое дело – американка. Сын относился к ней совсем не так, как к другим. Его мать знала, чувствовала это всем сильным инстинктом человека, много повидавшего. Ее беспокойство возросло, когда Алессандро не появился к обеду и слуга передал ей, что в этот день он показывает синьорине Декстер достопримечательности их города.
* * *
– Как вам понравились мои розы? – Он смотрел на нее сверху вниз улыбаясь.– Замечательные розы, – ответила Катарина. – Это было очень любезно с вашей стороны – прислать мне цветы.
Герцог рассмеялся. Они шли по вестибюлю ее гостиницы, и все выворачивали шеи, чтобы лучше их видеть.
– К чему такой светский тон? Никакая это не любезность. Я просто захотел послать вам букет цветов. А к розам у меня особая слабость.
– Как и у вашей матери. Должно быть, это семейная традиция.
– Моя мать всегда носила на груди бледно-розовую розу. Только во время войны она этого не делала. И первое мое детское воспоминание о ней – запах розы. Моя машина стоит здесь, у гостиницы. Сперва мы осмотрим церковь Сан-Миниато-иль-Монте, я покажу вам подземный склеп, где похоронены наши предки; там есть замечательная гробница, творение Бернини, а затем мы пообедаем. – Он взял ее под руку, и они вышли на улицу. Приземистый «феррари» быстро проскользнул по Виа-ле-Галилео до Виа-ле-Микеланджело.
– А что будет с делами в ваше отсутствие? – спросила она. – Должно быть, у вас все очень хорошо отлажено, если вы можете пропадать целыми днями.
– Да, конечно. Мои сотрудники имеют все необходимые полномочия. В этом и заключается секрет успешного управления. Я принимаю решения, а мои сотрудники их исполняют. По вашему лицу я вижу, что вы меня не одобряете. Для вашей семьи, дорогая кузина, это, вероятно, совершенно нетипично. Мы никогда не проявляем своих чувств. А, вот вы и улыбаетесь. Так-то лучше.
– Почему вы не следите за уличным движением? – Катарина всячески старалась не поддаваться обаянию герцога. Такой холодный с виду человек – и такой темпераментный; такой хорошо знакомый и обходительный – и в то же время недоступный. Противоречивость его характера сбивала ее с толку. Врагов надо знать, наблюдать за ними, приноравливаться к их привычкам, любимым выражениям, настроениям. Чтобы они не могли захватить тебя врасплох. Всякий раз, оставаясь наедине с Маласпига, она повторяла про себя то, чему ее учил Фрэнк Карпентер. Но его образ уже померк в ее душе. Ночь, проведенная ими вместе, сразу же забывалась в присутствии Алессандро. Он действовал на нее как лекарство, подавляющее волю. Вот он снова взял ее под руку и повел по темной, прохладной церкви Сан-Миниато-иль-Монте, останавливаясь, чтобы показать знаменитые фрески Спинелло Аретино[11], украшающие потолок ризницы, рассказать историю великолепной мраморной кафедры, изготовленной по повелению герцогов Урбино и подаренной ими церкви. Катарина встречала немало культурных людей, но герцог не походил ни на кого из них. Он не только ее просвещал, но и развлекал; живо и последовательно излагал он события далекого прошлого; и все это время она чувствовала легчайшее прикосновение его руки.
– А теперь мы спустимся в подземелье, – сказал он. – Я договорился, что мы побываем там сегодня утром. Обычно его открывают лишь в определенные часы по вторникам и пятницам. Здесь погребена вся наша семья. За исключением двух герцогов, погибших в крестовых походах.
Ризничий в ветхой зеленой сутане провел их через боковую дверь, вниз по крутой лестнице, освещенной голыми лампочками, установленными на стене. Лестница была длинная, и внизу было довольно прохладно. Катарина вздрогнула, и он тотчас же это заметил.
– Возьмите мою куртку, – предложил герцог. – И как это я забыл предупредить вас, чтобы вы оделись потеплее.
– Не надо, – отказалась Катарина.
Она была почти в панике, когда он попытался набросить на нее свою куртку. Она не хотела, чтобы он к ней притрагивался, не хотела надевать принадлежащую ему вещь. Куртка была шелковая, очень легкая. Она висела на ней мешком.
– Пожалуйста, – повторила она, – возьмите свою куртку. Ведь на вас осталась одна рубашка.
Он как будто ничего не слышал, вел ее вниз по лестнице вслед за ризничим, который семенил с удивительным проворством, а когда достиг подножия, открыл массивную резную дубовую дверь. И здесь тоже были электрические лампочки, но спрятанные в потолке; стены были выложены из больших тесаных желтых камней, пол покрыт мраморными плитами; и в каждой стене были большие сводчатые альковы – место погребения знатнейших городских семейств. Гробниц Маласпига было восемнадцать. Все ранние надгробные статуи, включая две статуи крестоносцев, были одеты в доспехи. Из-под поднятых забрал выглядывали суровые, отчужденные лица, тут же покоились их жены и дети, у ног дремали геральдические псы.
– А теперь, – сказал герцог, – посмотрите на эту статую. Это Альфредо ди Маласпига, восьмой герцог, изваянный Бернини. Одно из величайших произведений мирового искусства.
Статуя была в нормальную величину; она высилась над гробницей из цветного мрамора, по углам которой стояли бронзовые статуи, так реалистично и прекрасно изваянные, что казались живыми.
– "Милосердие", «Целомудрие», «Благоразумие» и «Надежда», – перевел он для нее с латыни. – Разве эти статуи не великолепны? Но когда смотришь на фигуру Альфредо, то просто дух захватывает.