Страница:
Энтони Флакко
Никола Тесла. Безумный гений
In the matter of Nikola Tesla
Anthony Flacco
Печатается с разрешения литературных агентств Taryn Fagerness Agency и Synopsis Literary Agency
Copyright © 2011 by Anthony Flacco
© Матерновская Е., перевод, 2012
© ООО «Издательство АСТ», 2013
Глава первая
1895
Мэнло-парк
Нью-Джерси
Томас Алва Эдисон стоял у окна в пустой лаборатории и вглядывался в безоблачную ночь, стараясь различить вдали зарево от пожара в доме своего соперника. Сняв на несколько мгновений очки, он наспех протер запотевшие стекла и, водрузив их на нос, снова устремил взор в сторону острова Манхэттен. Он сунул горсть медяков принесшему весть о пожаре мальчишке-посыльному и, захлопнув дверь, не медля ни минуты, приник к окну в надежде увидеть отблески пламени.
Студеный предутренний воздух был прозрачным и чистым. Внизу, в двадцати пяти милях отсюда, раскинулся великий город Нью-Йорк, и небо над ним было ясным и чистым. Ничто не затмевало ледяного мерцания созвездий. Эдисон убеждал себя, что огонь уже сделал свое страшное дело. Ведь чтобы спалить дотла пятиэтажный деревянный дом, много времени не требуется, не так ли?
В самом деле. Но надо взять себя в руки: только слабаки и подлецы радуются бедам ближних. И все же если главного соперника и вправду поглотило пламя, год от Рождества Христова тысяча восемьсот девяносто пятый обещает быть весьма интересным. А ведь это еще только начало. Грядет эра очищения.
Он усмехнулся, оценив удачную шутку времени: тринадцатое марта, два дня до начала ид по древнеримскому календарю. Тогда римляне избавились от жестокого тирана Юлия Цезаря. Эдисон знал об этом со всеми подробностями, хоть школу он так и не окончил и даже считал этот факт своей биографии поводом для гордости.
Он снова вперил напряженный взгляд вдаль, тщетно пытаясь различить на горизонте бледное красное свечение или слабые всполохи, и в то же время убеждая себя, что даже если дом еще горит, зарево с такого расстояния ему не увидеть. Пустая трата времени…
Эдисон громко рыгнул. Волнующие новости сродни острой пище. Хорошо бы подольше сохранить в животе эту приятную пряную жгучесть – но демонстрировать ее последствия джентльмену не пристало. Дожив до сорока восьми, изобретатель не раз имел возможность убедиться в том, сколь важны для преуспевающего человека хорошие манеры.
Радоваться несчастьям ближнего – занятие не из благочестивых. Даже если этот ближний – твой же бывший помощник, вздумавший помешать твоим планам электрификации Америки, наглый выскочка, посмевший заявить газетчикам, что ты «не ученый, проникающий в тайны Вселенной, а ловкий делец, привыкший пользоваться результатами чужого труда».
Назвать Томаса Алву Эдисона, создателя электрической лампочки, примитивным ремесленником от энергетики!
Ремесленником!
У изобретателя заныл желудок. Совсем как тогда, когда он мальчишкой брался за плуг, не успев переварить обед. Матушка пользовала его от живота смесью кефира и кукурузной муки, но испытанное домашнее средство теперь уже не действовало. Все дело в глумливости. Он это точно знал. Все дело в ничтожном, но назойливом грехе, который вечно пытается завладеть его душой. Это Глумливость заставляет его язвить, насмешничать, усмехаться, заливаться смехом, а порой и пускаться в пляс. Глумливость превращает умудренного опытом мужа в неразумное дитя.
Ну уж нет. Томас Эдисон не свернет с пути, не забьется в корчах, словно жалкий скряга при виде чужого богатства. Еще чего! Его репутация непоколебима, и место в истории ему обеспечено.
Или нет? Неожиданная мысль заставила Эдисона содрогнуться и окинуть тревожным взглядом лабораторию: длинный ряд одинаковых столов, на каждом из которых развернут миниатюрный экспериментальный полигон. Ассистенты Эдисона трудились не покладая рук, чтобы заставить гениальное творение своего босса работать. «Дьявол кроется в деталях», – без устали повторял он своим парням. А коли так, этого самого дьявола можно из деталей вытряхнуть, были бы под рукой расторопные помощники, готовые рыть землю по одному слову неуемного начальника. Такого, как он: тучной, тугой на ухо, полуграмотной деревенщины. Для застенчивого паренька, что все еще скрывался в недрах души знаменитого изобретателя, вид обезлюдевшей мастерской был спасительной соломинкой. Электрическая лаборатория Эдисона была самой лучшей в Америке, самой большой и самой дорогой. Отсюда победоносная армия его верных изобретений начнет свой поход, чтобы покорить весь мир и принести его к ногам своего создателя. С ней он вернет и приумножит богатство и славу. И осчастливит человечество, само собой! Озаренный надеждой, Эдисон молча поклялся себе, что, каким бы сильным ни было искушение, наутро он не пойдет смотреть, как дотлевают на пепелище головешки. Он не станет наблюдать из-за угла, как тот человек ползает на четвереньках среди останков сгоревшей жизни.
И даже если их путям вновь суждено пересечься, Эдисон никогда не поступит с этим наглым ублюдком так, как тот обошелся с ним на Всемирной выставке в Чикаго. Подумать только, этот фанфарон таскался за ним повсюду и отвлекал внимание журналистов! Слишком гордый, чтобы поздороваться, как подобает вежливому человеку. Слишком хорош для всех нас.
И все это буквально на глазах у всех.
«Заносчивый мерзавец» – вот подходящее наименование для подобных типов. И все же – в который раз напомнил себе Эдисон – фальшивая помолвка – вещь немыслимая, а для человека его положения – недопустимая (хотя человек слаб, и едва ли стоит осуждать его за невольный укол зависти). Первая жена любила повторять, что дело не в искушении – дело в том, как ты его преодолеваешь. Сама покойница преодолевала дьявольские искусы с неизменной твердостью.
Изобретатель горько вздохнул и снова рыгнул что твой матрос. Вот, пожалуйста. Время потрачено не зря. Приятная новость проскочила по пищеводу в желудок, а тот никак не желал ее переваривать.
Он наконец собрался, расправил плечи, вздохнул полной грудью и назидательно произнес, обращаясь к самому себе: «Перед лицом великого искушения важнее всего не утратить мужества. Бей хоть ломом, хоть тараном, но главное – бей изо всех сил и не теряя ни минуты».
Чутье и здравый смысл подсказывали Эдисону, что это верное решение. Он пообещал себе, что претворит его в жизнь.
То были не просто слова: за ними легко разглядеть все того же сына фермера, босоногого мальчишку, который на ходу запрыгивал в товарный поезд и истово молился перед сном. Этот мальчишка предупреждал мужчину, которым он стал: что бы ни было, не показывай своего торжества, не выпускай его из недр души, не давай ему воли даже здесь, в пустой и темной лаборатории. Иначе быть беде. За грех глумливости неизбежно последует воздаяние, не в этом мире, так в том, ином.
«Ты должен держаться», – внушал он себе; даже если газетчик не соврал и дом со всей обстановкой действительно не был застрахован. Впрочем, на такое развитие событий рассчитывать не приходилось: это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
А с другой стороны, почему бы нет? Разве теперь не мартовские иды, пора, когда римляне расправились со своим тираном? Только глупец станет отрицать очевидное: это не простое совпадение.
Что ж, пока все складывалось превосходно.
Студеный предутренний воздух был прозрачным и чистым. Внизу, в двадцати пяти милях отсюда, раскинулся великий город Нью-Йорк, и небо над ним было ясным и чистым. Ничто не затмевало ледяного мерцания созвездий. Эдисон убеждал себя, что огонь уже сделал свое страшное дело. Ведь чтобы спалить дотла пятиэтажный деревянный дом, много времени не требуется, не так ли?
В самом деле. Но надо взять себя в руки: только слабаки и подлецы радуются бедам ближних. И все же если главного соперника и вправду поглотило пламя, год от Рождества Христова тысяча восемьсот девяносто пятый обещает быть весьма интересным. А ведь это еще только начало. Грядет эра очищения.
Он усмехнулся, оценив удачную шутку времени: тринадцатое марта, два дня до начала ид по древнеримскому календарю. Тогда римляне избавились от жестокого тирана Юлия Цезаря. Эдисон знал об этом со всеми подробностями, хоть школу он так и не окончил и даже считал этот факт своей биографии поводом для гордости.
Он снова вперил напряженный взгляд вдаль, тщетно пытаясь различить на горизонте бледное красное свечение или слабые всполохи, и в то же время убеждая себя, что даже если дом еще горит, зарево с такого расстояния ему не увидеть. Пустая трата времени…
Эдисон громко рыгнул. Волнующие новости сродни острой пище. Хорошо бы подольше сохранить в животе эту приятную пряную жгучесть – но демонстрировать ее последствия джентльмену не пристало. Дожив до сорока восьми, изобретатель не раз имел возможность убедиться в том, сколь важны для преуспевающего человека хорошие манеры.
Радоваться несчастьям ближнего – занятие не из благочестивых. Даже если этот ближний – твой же бывший помощник, вздумавший помешать твоим планам электрификации Америки, наглый выскочка, посмевший заявить газетчикам, что ты «не ученый, проникающий в тайны Вселенной, а ловкий делец, привыкший пользоваться результатами чужого труда».
Назвать Томаса Алву Эдисона, создателя электрической лампочки, примитивным ремесленником от энергетики!
Ремесленником!
У изобретателя заныл желудок. Совсем как тогда, когда он мальчишкой брался за плуг, не успев переварить обед. Матушка пользовала его от живота смесью кефира и кукурузной муки, но испытанное домашнее средство теперь уже не действовало. Все дело в глумливости. Он это точно знал. Все дело в ничтожном, но назойливом грехе, который вечно пытается завладеть его душой. Это Глумливость заставляет его язвить, насмешничать, усмехаться, заливаться смехом, а порой и пускаться в пляс. Глумливость превращает умудренного опытом мужа в неразумное дитя.
Ну уж нет. Томас Эдисон не свернет с пути, не забьется в корчах, словно жалкий скряга при виде чужого богатства. Еще чего! Его репутация непоколебима, и место в истории ему обеспечено.
Или нет? Неожиданная мысль заставила Эдисона содрогнуться и окинуть тревожным взглядом лабораторию: длинный ряд одинаковых столов, на каждом из которых развернут миниатюрный экспериментальный полигон. Ассистенты Эдисона трудились не покладая рук, чтобы заставить гениальное творение своего босса работать. «Дьявол кроется в деталях», – без устали повторял он своим парням. А коли так, этого самого дьявола можно из деталей вытряхнуть, были бы под рукой расторопные помощники, готовые рыть землю по одному слову неуемного начальника. Такого, как он: тучной, тугой на ухо, полуграмотной деревенщины. Для застенчивого паренька, что все еще скрывался в недрах души знаменитого изобретателя, вид обезлюдевшей мастерской был спасительной соломинкой. Электрическая лаборатория Эдисона была самой лучшей в Америке, самой большой и самой дорогой. Отсюда победоносная армия его верных изобретений начнет свой поход, чтобы покорить весь мир и принести его к ногам своего создателя. С ней он вернет и приумножит богатство и славу. И осчастливит человечество, само собой! Озаренный надеждой, Эдисон молча поклялся себе, что, каким бы сильным ни было искушение, наутро он не пойдет смотреть, как дотлевают на пепелище головешки. Он не станет наблюдать из-за угла, как тот человек ползает на четвереньках среди останков сгоревшей жизни.
И даже если их путям вновь суждено пересечься, Эдисон никогда не поступит с этим наглым ублюдком так, как тот обошелся с ним на Всемирной выставке в Чикаго. Подумать только, этот фанфарон таскался за ним повсюду и отвлекал внимание журналистов! Слишком гордый, чтобы поздороваться, как подобает вежливому человеку. Слишком хорош для всех нас.
И все это буквально на глазах у всех.
«Заносчивый мерзавец» – вот подходящее наименование для подобных типов. И все же – в который раз напомнил себе Эдисон – фальшивая помолвка – вещь немыслимая, а для человека его положения – недопустимая (хотя человек слаб, и едва ли стоит осуждать его за невольный укол зависти). Первая жена любила повторять, что дело не в искушении – дело в том, как ты его преодолеваешь. Сама покойница преодолевала дьявольские искусы с неизменной твердостью.
Изобретатель горько вздохнул и снова рыгнул что твой матрос. Вот, пожалуйста. Время потрачено не зря. Приятная новость проскочила по пищеводу в желудок, а тот никак не желал ее переваривать.
Он наконец собрался, расправил плечи, вздохнул полной грудью и назидательно произнес, обращаясь к самому себе: «Перед лицом великого искушения важнее всего не утратить мужества. Бей хоть ломом, хоть тараном, но главное – бей изо всех сил и не теряя ни минуты».
Чутье и здравый смысл подсказывали Эдисону, что это верное решение. Он пообещал себе, что претворит его в жизнь.
То были не просто слова: за ними легко разглядеть все того же сына фермера, босоногого мальчишку, который на ходу запрыгивал в товарный поезд и истово молился перед сном. Этот мальчишка предупреждал мужчину, которым он стал: что бы ни было, не показывай своего торжества, не выпускай его из недр души, не давай ему воли даже здесь, в пустой и темной лаборатории. Иначе быть беде. За грех глумливости неизбежно последует воздаяние, не в этом мире, так в том, ином.
«Ты должен держаться», – внушал он себе; даже если газетчик не соврал и дом со всей обстановкой действительно не был застрахован. Впрочем, на такое развитие событий рассчитывать не приходилось: это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
А с другой стороны, почему бы нет? Разве теперь не мартовские иды, пора, когда римляне расправились со своим тираном? Только глупец станет отрицать очевидное: это не простое совпадение.
Что ж, пока все складывалось превосходно.
Глава вторая
1874. Двадцать один год назад
Смилян, Лика, Австро-Венгрия
Отец Милутин Тесла протянул городскому врачу чайник, предлагая снова наполнить чашку. Эскулап не двинулся с места.
– Умоляю, доктор, – увещевал отец Милутин, – останьтесь, переждите грозу!
– Нет, – вздохнул доктор. – Слишком холодно для середины лета. Мало ли кто еще может заболеть? Даже тот, кто всегда отличался отменным здоровьем. – Добавлять «в отличие от вашего сына» не было нужды.
– Тогда позвольте мне еще раз извиниться, – продолжал священник. – Я уверен, этот неприятный инцидент был спровоцирован лихорадкой.
– Возможно, – буркнул доктор, поднимаясь на ноги, и потянулся за пальто с видом скромного, но полного достоинства сельского врача, которому не впервой сносить оскорбления от черни.
Однако отец Милутин не собирался отступать, он по пятам следовал за гостем:
– Доктор, так что же с мальчиком? Как ему помочь?
Доктор усмехнулся:
– У него и спросите, он ведь все знает лучше меня.
– Доктор! – воскликнул Тесла в полном отчаянии. – Вы ведь простите мальчика за эту вспышку…
– Он швырнул в меня пиявками! И это после того, как я прошел пять миль под проливным дождем, чтобы ему помочь. – Доктор был на пороге, он уже повернул защелку, но представление надо было довести до конца. – Я не вашей веры, отче, но я никогда не отказывал в помощи ни вам, ни вашим прихожанам.
– Мы вам так благодарны…
– Однако с тех пор как вам удалось занять высокое положение в своей церкви, ваша семья позабыла элементарные правила приличия.
– Доктор, мои домашние всегда отличались безупречным поведением!
– Да что вы говорите, отче! Даже если не принимать в расчет сегодняшнее происшествие, как вы объясните возмутительную выходку Николы на кладбище?
– Доктор, мой сын был учителем этой девушки почти год. Он чрезвычайно сильно к ней привязался и…
– Эта девушка принадлежала к самому респектабельному семейству в нашем городе. Что общего могло быть у нее с вашим сыном? Ничего, кроме уроков. Заявившись на похороны без приглашения, он нанес вашей репутации чудовищный урон, и его нелегко будет исправить. И несмотря на это… Я откликнулся на ваш вызов и пришел лечить этого юношу от лихорадки, которая, несомненно, явилась прискорбным последствием его выходки на кладбище.
Бросив красноречивый взгляд в сторону спальни, лекарь накинул капюшон дождевика и собирался было толкнуть дверь, но обернулся:
– С тех пор как вы возглавили приход, ваш сын постоянно привлекает к себе внимание, и отнюдь не благосклонное. Никто не ставит под сомнение умственные способности этого молодого человека. Образ его мыслей – вот что тревожит людей!
Джука Тесла до сих пор помалкивала. Мать Николы не вмешивалась в мужской разговор, однако ее жгучие черные глаза, устремленные на врача, метали молнии. Гостю впору было испугаться, но он не обращал на женщину ни малейшего внимания.
– Прошу вас, доктор, – лепетал Тесла. – Негоже нам так расстаться!
– Среди моих пациентов ходят разговоры о том, что православный священник дурно воспитал своего сына. – Доктор покосился на Джуку. – А еще говорят, что его жена толкует сны и предсказывает будущее.
Отец Милутин понимал, что спорить бесполезно. Его разгневанный посетитель был вхож во все двери, в его руках была необоримая сила молвы.
И тут в бой ринулась Джука. Вперив в доктора полный ярости взгляд, она шагнула вперед и спихнула его руку с дверного крючка. Почтенный лекарь и рта не успел раскрыть, как хозяйка дома распахнула перед ним дверь.
– Вон! – произнесла она тихо, но веско.
– Джука! – вскричал потрясенный Милутин, но та даже не взглянула на мужа.
– Убирайтесь немедленно! – повторила она и добавила с ядовитой улыбкой: – А не то узнаете на собственной шкуре, какие проклятья я насылаю!
Теперь женщина смотрела перепуганному целителю прямо в глаза. И прежде чем он успел вымолвить хоть слово, хозяйка просто вытолкала его за порог, захлопнула дверь, опустила крючок и с вызовом уставилась на Милутина.
Священник молча качал головой. Шум ливня снаружи заглушал яростную ругань доктора. А когда очередной раскат грома стих вдали, Милутин и Джука услышали доносящийся из спальни сына приглушенный смех. Через мгновение смех перешел в кашель.
Муж и жена избегали смотреть друг на друга. Священник горестно вздохнул, прошел к камину и плюхнулся в любимое кресло.
– Это все лихорадка, – пробормотал он. – Это лихорадка сделала его таким.
Джука не стала спорить. Поднимаясь по лестнице в спальню Николы, она прошептала чуть слышно, чтобы Милу не мог разобрать ее слов:
– Это не лихорадка…
А про себя подумала: «Это нечто другое».
Юноша вел неравную битву с самим собой уже несколько часов. Он твердо решил не подпускать к себе местных коновалов с их лженаукой, но лихорадка не желала отступать сама по себе. Приглушенный болезнью слух юноши с трудом различил, как отцовские часы на первом этаже пробили полночь.
Полночь. Самое подходящее время для начала эксперимента. Никола снова рассмеялся, тихонько, чтобы не закашляться. На то, чтобы оторвать от груди пиявок и швырнуть их в физиономию доктору, ушли последние силы, а с ними растаяла надежда на помощь медицины в борьбе с разыгравшейся пневмонией. Так тому и быть!
Если хочешь победить болезнь, надо позволить ей разыграться на полную катушку. Пора выяснить, может ли человек контролировать вызванные жаром галлюцинации. Никола растянулся на кровати, готовый принести себя в жертву мучительным симптомам. Голова раскалывалась от боли, грудь будто сжимали в тисках.
Никола чувствовал, как в груди растут гнев и отчаяние, постепенно наполняя его силой. Вслед за ними поднималась волна вдохновения, сокрушительная и долгожданная. Этого было достаточно, чтобы призвать милый сердцу образ.
Прежде юноше доводилось испытывать свои способности лишь на мелких бессловесных тварях, главным образом насекомых. О том, чтобы провести опыт с человеком, нечего было и думать. Как-то раз, еще подростком, он решил попытать счастья с соседкой и в результате оказался во власти плотского влечения, столь острого и мучительного, что впредь зарекся пускаться в подобные авантюры. По крайней мере, под отчим кровом.
И вот теперь, истерзанный болью, он решился вызвать к жизни образ конкретного человека. Жестокая лихорадка пришлась кстати, она должна была вернуть его в день последней встречи с Кариной.
Никола заставил замолчать внутренний голос, твердивший о запретных областях и сатанинских искушениях. В действительности его беспокоило лишь одно: можно ли проделать такое с образом уже мертвого человека? Хватит ли силы воображения, чтобы погасить пламя смертельной тоски? И еще нельзя было допустить, чтобы отец обо всем догадался. Николе вполне достаточно было нотаций собственного внутреннего проповедника, тем более что тот давно превзошел отца по части занудного чтения морали. Эта мысль показалась Николе невероятно забавной. Он снова рассмеялся, но смех тут же перешел в рокочущий кашель.
Впрочем, теперь ему было все равно.
– Что там происходит? – Милутин одним прыжком выскочил из любимого кресла и бросился к лестнице. – Боже милостивый, да он сошел с ума!
Словно в подтверждение слов священника, из спальни Николы послышались демонический хохот и лающий кашель.
– Стой! – Джука схватила мужа за руку. Старик застыл на месте. Жена нечасто позволяла себе подобную дерзость, и он знал, что в такие минуты с ней лучше не спорить.
Джука преградила мужу путь наверх.
– Ему нужен покой.
Милутин махнул рукой и вернулся к огню, но садиться не стал. Любимое кресло вдруг показалось ему не таким уж уютным. Он принялся расхаживать по комнате взад-вперед, недоумевая, отчего простому богобоязненному человеку зачастую так трудно понять других божьих созданий, а пуще всех собственного сына.
Священник не находил ответа. Он все ходил и ходил по комнате, и старые половицы скрипели у него под ногами.
Никола знал, что красавица Карина едва его замечает. Она училась с ним в одной школе, только на два класса младше. Они даже не были знакомы, пока родители Карины не наняли юношу репетитором по рекомендации школьных учителей. Науки девочке не давались: из-за какого-то непонятного отклонения она толком не умела читать. Тем не менее ученицей она оказалась смышленой и прилежной. Ну а для бедного Николы Карина была самой красивой девушкой во всей провинции, да что там: самым прелестным и удивительным созданием на земле, наделенным всеми возможными достоинствами и талантами, к числу которых не относилось владение печатным словом, – только и всего.
Юноше нравилось даже, когда его идеалом любовались другие. От обворожительной Карины будто исходило сияние. Подруги ей завидовали, но она вроде бы не замечала их ревнивых взглядов. Бойкие юнцы делались в ее присутствии еще заносчивей и громогласнее, а воспитанные мальчики из хороших семей при ее появлении просто теряли голову.
Сам Никола говорил с Кариной только об уроках и держался отстраненно, хотя веселая ученица не раз пыталась его растормошить. Иначе было нельзя: между их семьями пролегла целая бездна.
Молодому человеку не с кем было разделить свои переживания. Карина о его любовных терзаниях не догадывалась, а собственные чувства, даже если они у нее были, предпочитала держать при себе. Влюбленному оставалось лишь бросать на предмет своего обожания нежные взгляды и с горечью сознавать, что бушующий в его сердце ураган нисколько ее не трогает.
О том, что его ученица внезапно скончалась, Никола узнал только этим утром. Сильно простыв накануне, он валялся в постели, когда пришла соседка и сказала, что его возлюбленную хоронят сегодня в полдень. Добрая женщина даже не представляла, что из-за этой новости для кого-то рухнет целый мир. Она добавила, что, несмотря на непогоду, погребение решили не откладывать – из страха перед заразой.
Одному Богу ведомо, чего стоило Николе держать себя в руках. Наспех одевшись, он прошмыгнул за спинами ничего не подозревавших матери и соседки и выскочил на улицу, под проливной дождь. Юноша не помнил, как добежал до кладбища, как перемахнул через ограду. Притулившись у стены, он дождался окончания службы и подошел к могиле, когда толпа скорбящих потянулась прочь. К вечеру Никола слег, но и дрожа от лихорадки, продолжал проклинать судьбу, Бога и самого себя за то, что не воспользовался возможностью, не попытался узнать девушку поближе. Потом стал клясть болезнь, которая не давала ему подняться с постели и не позволяла впасть в милосердное забытье.
По телу прокатилась волна боли: это напоминала о себе пневмония. Однако ярость помогала юноше противостоять недугу. Ярость придавала мужества и удесятеряла силы.
То, что молодой человек собирался сделать теперь, не шло ни в какое сравнение ни с одним из его прошлых опытов. На этот раз ему предстояло нечто немыслимое, почти кощунственное. Ну да, именно кощунственное. Недаром не перестававший звучать в его голове голос отца стращал отступника вечным проклятием.
Никола на мгновение сощурился от ослепительной вспышки молнии и тут же снова направил взгляд к изножью кровати. Вскоре воздух в комнате начал дрожать и слабо колыхаться, точно от зноя. Юноша продолжал, не мигая, смотреть в одну точку, и воздушные волны делались все сильнее. Видения приближались.
Этой ночью он заставит образ Карины появиться в изножье кровати, даже если ради этого придется пожертвовать жизнью. Никакого другого исхода Никола не допускал. На этот раз на кону было нечто большее, чем забавный фокус или хорошая оценка в школе. Перед ним должна была предстать живая Карина. Принадлежащая только ему, невидимая для остальных. Его прекрасная дама.
Там, куда пристально смотрел юноша, клубилось легкое серебристое облачко. В комнате стояла тревожная тишина, нарушаемая лишь шумом дождя за окном и тяжелым дыханием Николы. Он трясся от напряжения.
Время словно остановилось.
Ненастье за окном стихало, но в темной спальне делалось все тревожнее. В душе Николы бушевала настоящая буря, а тело пылало в страшном жару, и струившийся по лицу ледяной пот был не в силах его остудить. Лоб горел, соленые капли разъедали глаза, но Никола не собирался сдаваться. Его мысли занимала одна лишь Карина, образ которой постепенно, невыносимо медленно вставал перед ним, с каждым мгновением обретая форму, краски и жизнь.
Что касается самой Джуки, то она полагала, что с захватившими дом силами лучше не связываться. Должно быть, ее Никола знает, что делает. Тайком от всех мать давно поддерживала сына в его диковинных начинаниях, но никогда прежде его способности не проявлялись столь явно. Теперь Джуке оставалось лишь надеяться, что мальчик в должной мере унаследовал ее проклятый дар и сумеет справиться с тем, что на него навалилось. Укрывшись в темной спальне, он выбрал свой путь, а Милу, пустившийся с дочерьми в бегство сквозь непогоду по разбитой колее, выбрал свой.
Джука подошла к огню и села в любимое кресло мужа, продолжая прислушиваться к звукам, доносившимся из спальни Николы. Услышь их кто-нибудь из отцов города, они, несомненно, решили бы, что в доме православного священника устроил вечеринку сам дьявол. Женщина улыбнулась и принялась тихонько раскачиваться в кресле, размышляя о тайной, неприметной благодати, какой любая мать семейства изо дня в день наделяет своих домочадцев.
Или, вернее сказать, оно.
– Это не она! – выдохнул юноша. – Она… оно живое. – И рассмеялся собственным словам: назвать галлюцинацию живым существом! Если доктор соизволит вернуться и услышит подобные речи, его пациент тут же окажется в ближайшем сумасшедшем доме.
И тем не менее это было правдой. Карина – или существо, похожее на Карину, – смотрела на потрясенного Николу живым, осмысленным взглядом.
Дрожа от волнения, юноша подался вперед, и ее глаза (глаза существа) встретились с его глазами. Ни один из образов, которые Николе случалось вызывать прежде, не смотрел на него так. Сначала Никола попытался убедить себя, что исследует результаты эксперимента, но тут же осознал, что просто любуется, упивается ее удивительной красотой.
– Его, – поправил он себя, на этот раз в полный голос. – Его красотой.
Кем бы ни было это создание, Никола не мог на него налюбоваться. Он ждал утешения, но тоска не отступала, боль сжимала грудь все сильнее.
Когда предрассветное небо чуть прояснилось, тусклый лунный свет пробился к земле и заглянул в окно. Сердце Николы на миг перестало биться. Озаренная легким серебристым сиянием, перед ним стояла живая Карина.
Никола протянул к ней дрожащую руку. Он знал, что наткнется на пустоту, но и такое призрачное прикосновение помогло ему поверить, что Карина (или то, что прикинулось ею) и вправду здесь. Это напоминало сладостную развязку запретного сна за миг до пробуждения.
Дьявольское искушение, о котором не уставал твердить отец, охватило юношу железными тисками. Он позабыл, что болен, и сел на кровати. Позабыл, почему лежит в кровати, и вскочил. Его руки, взгляд, душа, – все его существо тянулось к ней, словно подчиняясь безмолвному зову.
Набравшись смелости, Никола шагнул вперед, чтобы приблизиться к вожделенному образу почти вплотную. На Карине было то же платье, что и во время их последней встречи. Никола сделал еще один шаг и, оробев, застыл на месте. Задыхаясь от желания, он скользил взглядом по белой шее… груди… животу… бедрам… коленям… лодыжкам…
Ее ноги. Обутые в легкие сандалии, они твердо стояли на дощатом полу.
Еще ни разу не было у него таких правдоподобных видений. Прежние образы больше напоминали мимолетные тени, исчезавшие при первом неосторожном движении. Этот образ был неотличим от живого человека.
Вот почему Никола так робел в присутствии этой призрачной красы. Наконец он решился поднять глаза, чтобы взглянуть своему созданию в лицо, и в тот же миг по всему его телу с головы до ног прокатилась волна невыносимого жара.
– Господи! – прошептал потрясенный юноша. – Ты настоящая!
Губы Карины тронула легкая улыбка, словно пребывание в темной спальне наедине с молодым мужчиной казалось ей захватывающим, восхитительно скандальным приключением. Никола не мог поверить, что этот удивительный образ и вправду порожден его собственной волей и памятью. Неужели она – всего лишь лихорадочный бред и всему виной высокая температура?
В таком случае чары рассеются, как только он выздоровеет. И Карина будет потеряна навсегда. То, что случилось в эту ночь, никогда не повторится.
И он решился поговорить с ней.
– Скажи, как тебя зовут, – прошептал Никола. Галлюцинация, безумие, бред – неважно. Юношу не заботило даже то, что кто-то может войти в комнату и застать его врасплох. – Поверь, я расслышу, даже если ты ответишь мне мысленно. Я обязательно расслышу.
Карина приподняла бровь, словно не могла взять в толк, зачем юноше понадобилось ее имя. Раньше видения не разговаривали, но Никола чувствовал, что на этот раз все будет иначе, и терпеливо ждал.
– Умоляю, доктор, – увещевал отец Милутин, – останьтесь, переждите грозу!
– Нет, – вздохнул доктор. – Слишком холодно для середины лета. Мало ли кто еще может заболеть? Даже тот, кто всегда отличался отменным здоровьем. – Добавлять «в отличие от вашего сына» не было нужды.
– Тогда позвольте мне еще раз извиниться, – продолжал священник. – Я уверен, этот неприятный инцидент был спровоцирован лихорадкой.
– Возможно, – буркнул доктор, поднимаясь на ноги, и потянулся за пальто с видом скромного, но полного достоинства сельского врача, которому не впервой сносить оскорбления от черни.
Однако отец Милутин не собирался отступать, он по пятам следовал за гостем:
– Доктор, так что же с мальчиком? Как ему помочь?
Доктор усмехнулся:
– У него и спросите, он ведь все знает лучше меня.
– Доктор! – воскликнул Тесла в полном отчаянии. – Вы ведь простите мальчика за эту вспышку…
– Он швырнул в меня пиявками! И это после того, как я прошел пять миль под проливным дождем, чтобы ему помочь. – Доктор был на пороге, он уже повернул защелку, но представление надо было довести до конца. – Я не вашей веры, отче, но я никогда не отказывал в помощи ни вам, ни вашим прихожанам.
– Мы вам так благодарны…
– Однако с тех пор как вам удалось занять высокое положение в своей церкви, ваша семья позабыла элементарные правила приличия.
– Доктор, мои домашние всегда отличались безупречным поведением!
– Да что вы говорите, отче! Даже если не принимать в расчет сегодняшнее происшествие, как вы объясните возмутительную выходку Николы на кладбище?
– Доктор, мой сын был учителем этой девушки почти год. Он чрезвычайно сильно к ней привязался и…
– Эта девушка принадлежала к самому респектабельному семейству в нашем городе. Что общего могло быть у нее с вашим сыном? Ничего, кроме уроков. Заявившись на похороны без приглашения, он нанес вашей репутации чудовищный урон, и его нелегко будет исправить. И несмотря на это… Я откликнулся на ваш вызов и пришел лечить этого юношу от лихорадки, которая, несомненно, явилась прискорбным последствием его выходки на кладбище.
Бросив красноречивый взгляд в сторону спальни, лекарь накинул капюшон дождевика и собирался было толкнуть дверь, но обернулся:
– С тех пор как вы возглавили приход, ваш сын постоянно привлекает к себе внимание, и отнюдь не благосклонное. Никто не ставит под сомнение умственные способности этого молодого человека. Образ его мыслей – вот что тревожит людей!
Джука Тесла до сих пор помалкивала. Мать Николы не вмешивалась в мужской разговор, однако ее жгучие черные глаза, устремленные на врача, метали молнии. Гостю впору было испугаться, но он не обращал на женщину ни малейшего внимания.
– Прошу вас, доктор, – лепетал Тесла. – Негоже нам так расстаться!
– Среди моих пациентов ходят разговоры о том, что православный священник дурно воспитал своего сына. – Доктор покосился на Джуку. – А еще говорят, что его жена толкует сны и предсказывает будущее.
Отец Милутин понимал, что спорить бесполезно. Его разгневанный посетитель был вхож во все двери, в его руках была необоримая сила молвы.
И тут в бой ринулась Джука. Вперив в доктора полный ярости взгляд, она шагнула вперед и спихнула его руку с дверного крючка. Почтенный лекарь и рта не успел раскрыть, как хозяйка дома распахнула перед ним дверь.
– Вон! – произнесла она тихо, но веско.
– Джука! – вскричал потрясенный Милутин, но та даже не взглянула на мужа.
– Убирайтесь немедленно! – повторила она и добавила с ядовитой улыбкой: – А не то узнаете на собственной шкуре, какие проклятья я насылаю!
Теперь женщина смотрела перепуганному целителю прямо в глаза. И прежде чем он успел вымолвить хоть слово, хозяйка просто вытолкала его за порог, захлопнула дверь, опустила крючок и с вызовом уставилась на Милутина.
Священник молча качал головой. Шум ливня снаружи заглушал яростную ругань доктора. А когда очередной раскат грома стих вдали, Милутин и Джука услышали доносящийся из спальни сына приглушенный смех. Через мгновение смех перешел в кашель.
Муж и жена избегали смотреть друг на друга. Священник горестно вздохнул, прошел к камину и плюхнулся в любимое кресло.
– Это все лихорадка, – пробормотал он. – Это лихорадка сделала его таким.
Джука не стала спорить. Поднимаясь по лестнице в спальню Николы, она прошептала чуть слышно, чтобы Милу не мог разобрать ее слов:
– Это не лихорадка…
А про себя подумала: «Это нечто другое».
* * *
Восемнадцатилетний Никола Тесла валялся в темной спальне на смятых, мокрых простынях, сотрясаемый лихорадкой, и пытался прогнать болезнь усилием мысли. Это занятие не позволяло ему провалиться в пучину скорби.Юноша вел неравную битву с самим собой уже несколько часов. Он твердо решил не подпускать к себе местных коновалов с их лженаукой, но лихорадка не желала отступать сама по себе. Приглушенный болезнью слух юноши с трудом различил, как отцовские часы на первом этаже пробили полночь.
Полночь. Самое подходящее время для начала эксперимента. Никола снова рассмеялся, тихонько, чтобы не закашляться. На то, чтобы оторвать от груди пиявок и швырнуть их в физиономию доктору, ушли последние силы, а с ними растаяла надежда на помощь медицины в борьбе с разыгравшейся пневмонией. Так тому и быть!
Если хочешь победить болезнь, надо позволить ей разыграться на полную катушку. Пора выяснить, может ли человек контролировать вызванные жаром галлюцинации. Никола растянулся на кровати, готовый принести себя в жертву мучительным симптомам. Голова раскалывалась от боли, грудь будто сжимали в тисках.
Никола чувствовал, как в груди растут гнев и отчаяние, постепенно наполняя его силой. Вслед за ними поднималась волна вдохновения, сокрушительная и долгожданная. Этого было достаточно, чтобы призвать милый сердцу образ.
Прежде юноше доводилось испытывать свои способности лишь на мелких бессловесных тварях, главным образом насекомых. О том, чтобы провести опыт с человеком, нечего было и думать. Как-то раз, еще подростком, он решил попытать счастья с соседкой и в результате оказался во власти плотского влечения, столь острого и мучительного, что впредь зарекся пускаться в подобные авантюры. По крайней мере, под отчим кровом.
И вот теперь, истерзанный болью, он решился вызвать к жизни образ конкретного человека. Жестокая лихорадка пришлась кстати, она должна была вернуть его в день последней встречи с Кариной.
Никола заставил замолчать внутренний голос, твердивший о запретных областях и сатанинских искушениях. В действительности его беспокоило лишь одно: можно ли проделать такое с образом уже мертвого человека? Хватит ли силы воображения, чтобы погасить пламя смертельной тоски? И еще нельзя было допустить, чтобы отец обо всем догадался. Николе вполне достаточно было нотаций собственного внутреннего проповедника, тем более что тот давно превзошел отца по части занудного чтения морали. Эта мысль показалась Николе невероятно забавной. Он снова рассмеялся, но смех тут же перешел в рокочущий кашель.
Впрочем, теперь ему было все равно.
– Что там происходит? – Милутин одним прыжком выскочил из любимого кресла и бросился к лестнице. – Боже милостивый, да он сошел с ума!
Словно в подтверждение слов священника, из спальни Николы послышались демонический хохот и лающий кашель.
– Стой! – Джука схватила мужа за руку. Старик застыл на месте. Жена нечасто позволяла себе подобную дерзость, и он знал, что в такие минуты с ней лучше не спорить.
Джука преградила мужу путь наверх.
– Ему нужен покой.
Милутин махнул рукой и вернулся к огню, но садиться не стал. Любимое кресло вдруг показалось ему не таким уж уютным. Он принялся расхаживать по комнате взад-вперед, недоумевая, отчего простому богобоязненному человеку зачастую так трудно понять других божьих созданий, а пуще всех собственного сына.
Священник не находил ответа. Он все ходил и ходил по комнате, и старые половицы скрипели у него под ногами.
Никола знал, что красавица Карина едва его замечает. Она училась с ним в одной школе, только на два класса младше. Они даже не были знакомы, пока родители Карины не наняли юношу репетитором по рекомендации школьных учителей. Науки девочке не давались: из-за какого-то непонятного отклонения она толком не умела читать. Тем не менее ученицей она оказалась смышленой и прилежной. Ну а для бедного Николы Карина была самой красивой девушкой во всей провинции, да что там: самым прелестным и удивительным созданием на земле, наделенным всеми возможными достоинствами и талантами, к числу которых не относилось владение печатным словом, – только и всего.
Юноше нравилось даже, когда его идеалом любовались другие. От обворожительной Карины будто исходило сияние. Подруги ей завидовали, но она вроде бы не замечала их ревнивых взглядов. Бойкие юнцы делались в ее присутствии еще заносчивей и громогласнее, а воспитанные мальчики из хороших семей при ее появлении просто теряли голову.
Сам Никола говорил с Кариной только об уроках и держался отстраненно, хотя веселая ученица не раз пыталась его растормошить. Иначе было нельзя: между их семьями пролегла целая бездна.
Молодому человеку не с кем было разделить свои переживания. Карина о его любовных терзаниях не догадывалась, а собственные чувства, даже если они у нее были, предпочитала держать при себе. Влюбленному оставалось лишь бросать на предмет своего обожания нежные взгляды и с горечью сознавать, что бушующий в его сердце ураган нисколько ее не трогает.
О том, что его ученица внезапно скончалась, Никола узнал только этим утром. Сильно простыв накануне, он валялся в постели, когда пришла соседка и сказала, что его возлюбленную хоронят сегодня в полдень. Добрая женщина даже не представляла, что из-за этой новости для кого-то рухнет целый мир. Она добавила, что, несмотря на непогоду, погребение решили не откладывать – из страха перед заразой.
Одному Богу ведомо, чего стоило Николе держать себя в руках. Наспех одевшись, он прошмыгнул за спинами ничего не подозревавших матери и соседки и выскочил на улицу, под проливной дождь. Юноша не помнил, как добежал до кладбища, как перемахнул через ограду. Притулившись у стены, он дождался окончания службы и подошел к могиле, когда толпа скорбящих потянулась прочь. К вечеру Никола слег, но и дрожа от лихорадки, продолжал проклинать судьбу, Бога и самого себя за то, что не воспользовался возможностью, не попытался узнать девушку поближе. Потом стал клясть болезнь, которая не давала ему подняться с постели и не позволяла впасть в милосердное забытье.
По телу прокатилась волна боли: это напоминала о себе пневмония. Однако ярость помогала юноше противостоять недугу. Ярость придавала мужества и удесятеряла силы.
То, что молодой человек собирался сделать теперь, не шло ни в какое сравнение ни с одним из его прошлых опытов. На этот раз ему предстояло нечто немыслимое, почти кощунственное. Ну да, именно кощунственное. Недаром не перестававший звучать в его голове голос отца стращал отступника вечным проклятием.
Никола на мгновение сощурился от ослепительной вспышки молнии и тут же снова направил взгляд к изножью кровати. Вскоре воздух в комнате начал дрожать и слабо колыхаться, точно от зноя. Юноша продолжал, не мигая, смотреть в одну точку, и воздушные волны делались все сильнее. Видения приближались.
Этой ночью он заставит образ Карины появиться в изножье кровати, даже если ради этого придется пожертвовать жизнью. Никакого другого исхода Никола не допускал. На этот раз на кону было нечто большее, чем забавный фокус или хорошая оценка в школе. Перед ним должна была предстать живая Карина. Принадлежащая только ему, невидимая для остальных. Его прекрасная дама.
Там, куда пристально смотрел юноша, клубилось легкое серебристое облачко. В комнате стояла тревожная тишина, нарушаемая лишь шумом дождя за окном и тяжелым дыханием Николы. Он трясся от напряжения.
Время словно остановилось.
Ненастье за окном стихало, но в темной спальне делалось все тревожнее. В душе Николы бушевала настоящая буря, а тело пылало в страшном жару, и струившийся по лицу ледяной пот был не в силах его остудить. Лоб горел, соленые капли разъедали глаза, но Никола не собирался сдаваться. Его мысли занимала одна лишь Карина, образ которой постепенно, невыносимо медленно вставал перед ним, с каждым мгновением обретая форму, краски и жизнь.
* * *
Стоя в сенях, Джука Тесла слушала, как муж выводит из конюшни недовольно фыркающих лошадей, запрягает их в повозку и поторапливает сонных дочек. Отец семейства решил, что девочкам не стоит оставаться дома, пока их брат мечется в бреду. Милу, кажется, и сам рад был удрать хотя бы на время. Того, что творилось в последние дни, с лихвой хватило даже священнику.Что касается самой Джуки, то она полагала, что с захватившими дом силами лучше не связываться. Должно быть, ее Никола знает, что делает. Тайком от всех мать давно поддерживала сына в его диковинных начинаниях, но никогда прежде его способности не проявлялись столь явно. Теперь Джуке оставалось лишь надеяться, что мальчик в должной мере унаследовал ее проклятый дар и сумеет справиться с тем, что на него навалилось. Укрывшись в темной спальне, он выбрал свой путь, а Милу, пустившийся с дочерьми в бегство сквозь непогоду по разбитой колее, выбрал свой.
Джука подошла к огню и села в любимое кресло мужа, продолжая прислушиваться к звукам, доносившимся из спальни Николы. Услышь их кто-нибудь из отцов города, они, несомненно, решили бы, что в доме православного священника устроил вечеринку сам дьявол. Женщина улыбнулась и принялась тихонько раскачиваться в кресле, размышляя о тайной, неприметной благодати, какой любая мать семейства изо дня в день наделяет своих домочадцев.
* * *
Дрожащий, измученный, потрясенный, Никола взирал на то, что застыло в ногах его кровати. Нечто, как две капли воды похожее на Карину, какой он ее запомнил. Каким-то непостижимым образом ему удалось воспроизвести желанный образ в малейших деталях, не исключая тех, о которых он позабыл или вовсе не задумывался. Перед ним и вправду предстала она.Или, вернее сказать, оно.
– Это не она! – выдохнул юноша. – Она… оно живое. – И рассмеялся собственным словам: назвать галлюцинацию живым существом! Если доктор соизволит вернуться и услышит подобные речи, его пациент тут же окажется в ближайшем сумасшедшем доме.
И тем не менее это было правдой. Карина – или существо, похожее на Карину, – смотрела на потрясенного Николу живым, осмысленным взглядом.
Дрожа от волнения, юноша подался вперед, и ее глаза (глаза существа) встретились с его глазами. Ни один из образов, которые Николе случалось вызывать прежде, не смотрел на него так. Сначала Никола попытался убедить себя, что исследует результаты эксперимента, но тут же осознал, что просто любуется, упивается ее удивительной красотой.
– Его, – поправил он себя, на этот раз в полный голос. – Его красотой.
Кем бы ни было это создание, Никола не мог на него налюбоваться. Он ждал утешения, но тоска не отступала, боль сжимала грудь все сильнее.
Когда предрассветное небо чуть прояснилось, тусклый лунный свет пробился к земле и заглянул в окно. Сердце Николы на миг перестало биться. Озаренная легким серебристым сиянием, перед ним стояла живая Карина.
Никола протянул к ней дрожащую руку. Он знал, что наткнется на пустоту, но и такое призрачное прикосновение помогло ему поверить, что Карина (или то, что прикинулось ею) и вправду здесь. Это напоминало сладостную развязку запретного сна за миг до пробуждения.
Дьявольское искушение, о котором не уставал твердить отец, охватило юношу железными тисками. Он позабыл, что болен, и сел на кровати. Позабыл, почему лежит в кровати, и вскочил. Его руки, взгляд, душа, – все его существо тянулось к ней, словно подчиняясь безмолвному зову.
Набравшись смелости, Никола шагнул вперед, чтобы приблизиться к вожделенному образу почти вплотную. На Карине было то же платье, что и во время их последней встречи. Никола сделал еще один шаг и, оробев, застыл на месте. Задыхаясь от желания, он скользил взглядом по белой шее… груди… животу… бедрам… коленям… лодыжкам…
Ее ноги. Обутые в легкие сандалии, они твердо стояли на дощатом полу.
Еще ни разу не было у него таких правдоподобных видений. Прежние образы больше напоминали мимолетные тени, исчезавшие при первом неосторожном движении. Этот образ был неотличим от живого человека.
Вот почему Никола так робел в присутствии этой призрачной красы. Наконец он решился поднять глаза, чтобы взглянуть своему созданию в лицо, и в тот же миг по всему его телу с головы до ног прокатилась волна невыносимого жара.
– Господи! – прошептал потрясенный юноша. – Ты настоящая!
Губы Карины тронула легкая улыбка, словно пребывание в темной спальне наедине с молодым мужчиной казалось ей захватывающим, восхитительно скандальным приключением. Никола не мог поверить, что этот удивительный образ и вправду порожден его собственной волей и памятью. Неужели она – всего лишь лихорадочный бред и всему виной высокая температура?
В таком случае чары рассеются, как только он выздоровеет. И Карина будет потеряна навсегда. То, что случилось в эту ночь, никогда не повторится.
И он решился поговорить с ней.
– Скажи, как тебя зовут, – прошептал Никола. Галлюцинация, безумие, бред – неважно. Юношу не заботило даже то, что кто-то может войти в комнату и застать его врасплох. – Поверь, я расслышу, даже если ты ответишь мне мысленно. Я обязательно расслышу.
Карина приподняла бровь, словно не могла взять в толк, зачем юноше понадобилось ее имя. Раньше видения не разговаривали, но Никола чувствовал, что на этот раз все будет иначе, и терпеливо ждал.