Энтони Пирс. Властью Песочных Часов

   Фоном этой беседы были парламентские вести. Казалось, диктор сидит прямо в комнате и, обращаясь непосредственно к Нортону, говорит:
   — Представитель фракции Сатаны признал, что на этот раз им не удалось преодолеть президентское вето, но они надеются сделать это в самое ближайшее время. Речь идет лишь о нескольких дополнительных голосах. Достаточно малейшего раскола в рядах правящей…
   — Колечко, — сказал Нортон, — я бы хотел поговорить с тобой. Кстати, есть у тебя имя?
   Жим-жим.
   — А хочешь иметь?
   Жим.
   — Погоди, сейчас что-нибудь придумаем. Ты у нас кольцо со змейкой. Мой палец для тебя как ствол… или как кролик для удава. И ты мой бедный палец давишь и давишь… Ага, нашел! Удавчик. Нет, лучше Жимчик. Ты у нас не давишь, а жмешь. Итак, нравится имя Жимчик?
   ЖИМ!!! Было очевидно, что придумка очень и очень понравилась.
   — Ну и прекрасно, Жимчик! Ты — исчадье Черной Магии?
   Жим-жим.
   — Ты произведение Белой Магии?
   Жим.
   Кольцо может и врать. Если оно продукт Черной Магии, то ему ничего не стоит солгать. Однако Нортон был склонен верить Жимчику. Не в характере Орлин пользоваться предметами, которые сработаны Злыми Силами. В чем, в чем, а уж в этом он может не сомневаться!
   Оно. А почему, собственно говоря, оно?
   — Жимчик, а ты, кстати, какого пола?
   Жим. Жим. Жим.
   — Ах, прости! Сейчас сформулирую правильно. Ты мужчина?
   Жим.
   — Вот и славно. Значит, имя Жимчик тебе действительно подходит. Теперь следующий вопрос. Если я правильно понял, у тебя есть и другие удивительные способности?
   Жим.
   Теперь надо было каким-то образом вытянуть из него нужную информацию. Нортон проворно соображал, как выстроить серию вопросов, чтобы добиться необходимого ответа.
   — Какими еще способностями ты облада… Твои волшебные особенности в том, что ты способен делать, или в том, кто ты такой? Итак, в том, что ты способен делать?
   Жим.
   — В том, кто ты такой?
   Жим.
   — Стало быть, и в том и в другом?
   Жим.
   Замечательно. Очень любопытное существо! Кстати, оно одушевленное или нет?
   Жимчик подтвердил обе части этого вопроса. Он и одушевленный, и неодушевленный одновременно.
   — Ты умеешь принимать другую форму?
   Жим.
   — Ты можешь измениться по моей просьбе?
   Жим.
   — Послушай, — восторженно вскричал Нортон, — ведь ты способен стать настоящей змеей!
   Жим.
   Нортон стал обмозговывать услышанное. Какие преимущества дает такой вот Жимчик своему владельцу? Получается, бриллиантовоглазый дружок по приказу готов стать живым и спрыгнуть с пальца… А он, дурак, все норовил его снять силой, тогда как было достаточно любезно попросить кольцо покинуть руку!.. Теперь, вооруженный новым знанием, он может посылать кольцо на разведку: дескать, смотайся и погляди, а потом возвращайся для доклада на мой палец и отвечай своими сжатиями на расспросы!
   Нортон почесал затылок, затем недобро ухмыльнулся и повелел:
   — Жимчик! Иди и посмотри, что делает Орлин. Только с очень близкого расстояния посмотри!
   Кольцо мигом подчинилось. Оно вдруг налилось ярким изумрудным светом и превратилось в настоящую крохотную змейку. Мелькнув хвостом, эта крохотная змейка шустро сползла с хозяйского пальца и шлепнулась на пол, стремительно утолщившись и удлинившись.
   В новом облике Жимчик имел длину в пять-шесть дюймов. Если он и был страшен, то не размерами, а своей энергией и проворством. Нортон и ахнуть не успел, как Жимчик уже уполз в ванную комнату.
   Не прошло и минуты, как оттуда раздался дикий визг. Через несколько секунд Жимчик вернулся. На его шкурке кое-где виднелась мыльная пена. Нортон подставил руку — змейка обвилась вокруг его пальца и опять превратилась в металлическое колечко в форме змеи. Точнее, в мокрое металлическое колечко в форме змеи.
   — Она тебя видела?
   Жим.
   — Ты был совсем рядом с ней?
   Жим.
   — Она завизжала?
   Жим.
   — И стала плескать на тебя водой с мыльной пеной?
   Жим.
   — Хочешь добавить к этому еще что-нибудь?
   В этот момент появилась кое-как завернутая в полотенце разъяренная Орлин — полуголая, мокрая, с мыльной пеной на плечах и груди.
   — Чтоб подобных выходок больше никогда не было! — сердито сказала она, обращаясь к кольцу.
   Нортон расхохотался. Он был отомщен.
   Но тут Орлин сердито рухнула на него, и он тоже оказался весь в мыльной пене.
   — Ах ты противный! Стоило мне дать тебе чуть-чуть времени — и ты сообразил, как пользоваться кольцом! Противный! Противный! — возмущенно приговаривала она, смахивая пену со своей груди ему в глаза.
   Слава Богу, пена оказалась не едкой, в противном случае Нортону пришлось бы солоно!
   — Запомни, если ты еще раз натравишь кольцо на меня, я вас обоих утоплю в мыльной пене!
   — Жаль, что я не подпустил змейку той докторше! То-то была бы потеха!
   Позже Нортон выяснил, что Жимчик превращается не просто в змею, а в змею ядовитую. Правда, его яд не является смертельным для такого крупного существа, как человек. Однако укушенный Жимчиком тяжело заболевает на несколько часов — да так, что и не чает выжить! Впрочем, без приказа Жимчик никого не цапнет. На восстановление яда нужны сутки. Стало быть, теоретически оружие змейки можно использовать только один раз в день.
   Узнав это, Нортон сказал кольцу:
   — Любопытно. Однако у меня нет врагов. Поэтому мы с тобой никого кусать не будем.
   И тем не менее большое счастье, что Нортон узнал про ядовитые зубы Жимчика с опозданием. Нортоновское привычное человеколюбие могло дать осечку в тот гнусный момент, когда докторша смазывала палец в резиновой перчатке!
   Орлин еще долго бушевала по поводу инцидента в ванной комнате. Не то чтобы она слишком перепугалась — ей было досадно, что Нортон так быстро разгадал секрет кольца. Как только она успокоилась, Нортон стал приставать к ней с вопросом, откуда у нее взялось это удивительное колечко. В итоге он узнал, что кольцо принадлежит семье Орлин на протяжении многих и многих поколений: переходит от родителей к детям, от супруга к супругу.
   — Но это значит, что кольцо должно перейти к твоему ребенку! — воскликнул Нортон. — Я ведь формально не являюсь твоим супругом!
   — Что мне формальности! — возразила Орлин. — Я… Я тебя… Ну, ты мне по душе, Нортон… И мне хочется, чтобы кольцо было у тебя.
   — В таком случае я очень счастлив, что оно у меня, — сказал Нортон, нежно целуя свою подругу.
   В следующем месяце она наконец забеременела. Ее поведение впечатляюще изменилось: уменьшилась страсть к развлечениям, Орлин стала завзятой домоседкой, думала и говорила лишь о предстоящем прибавлении в семье. Однако она сочла нужным предупредить Нортона:
   — Не вздумай покинуть меня! Теперь ты мне нужен больше прежнего!
   Насколько он ей нужен теперь — в этом Нортон уверен не был.
   Зато он точно знал, что она необходима ему, что он без нее не может. Он лелеял надежду, что после рождения законного наследника все мало-помалу вернется на круги своя: Орлин станет прежней непоседливой резвушкой, они смогут вместе странствовать… Но если вдруг ничего не будет прежним… что ж, в любом случае он связан с Орлин неразрывными узами. Пусть и не по закону, но по крови-то он будет отцом! Формально не имея никаких обязательств по отношению к ребенку, разве он сможет запретить себе любить малыша?
   Никогда прежде Нортон и в страшном сне не представлял себя в роли образцового «скучного» семьянина. Похоже, он глубоко ошибался. Теперь он находил в себе все нужное для этой роли. Когда Орлин сказала, что он ей необходим, что он должен остаться, ему и в голову не пришло спорить. Нортон подчинился с радостью и с готовностью. По сути, он был содержанкой мужского пола, жил за счет своей полусупруги. Но, подобно большинству содержанок женского пола, он не тяготился своим зависимым положением и отнюдь не рвался на свободу.
   Время шло, и Орлин неуклонно расширялась в поясе. К Нортону мало-помалу перешли едва ли не все нехитрые домашние обязанности. Он не ворчал и не сопротивлялся. Можно было только диву даваться, глядя на перемены в его характере! Покорная домашняя лошадка, без всякого желания закусить удила и рвануть в прерию. Как видно, исходившее от него сияние сказало правду о глубинной природе его характера: он оказался верным другом для Орлин, нежным и заботливым. С повседневными домашними хлопотами такая богатая дама могла бы справиться и сама. Ей было дорого отношение Нортона, его неизменная эмоциональная поддержка. Он был стеной, на которую можно всегда опереться.
   К большому облегчению Нортона, призрак не объявлялся.
   Что касается второго соприкосновения с волшебством, то интерес Нортона к Жимчику оказался недолговечным. Шпионить было не за кем. Вопросов, на которые требовались бы мудрые ответы кольца, тоже как-то не возникало. Поэтому со временем хозяин перестал беспокоить Жимчика, и тот стал тем, чем был изначально, — украшением на руке.
   С учетом прогрессирующей беременности они все реже и реже занимались постельной акробатикой. И очень скоро Орлин наложила полный запрет на секс: она опасалась навредить ребенку. Нортон порывался возобновить долгие прогулки по паркам, но Орлин отказывалась составить ему компанию, а в одиночку идти не хотелось — ему претило надолго отлучаться от нее.
   В результате Нортон стал много времени проводить перед объемновизором, пристрастился к историческим программам. Ему обрыдли передачи о защите окружающей среды: природу он любил и не нуждался в том, чтобы ему внушали вдумчивое отношение к ней. Зато изучение истории было ему по сердцу: он мог заморить червячка непоседливости, который жил в его душе и звал в путешествия во времени и пространстве. Коль скоро Нортон так прочно влез в домашние тапочки в апартаментах Орлин, он поневоле задвинул в дальний угол сознания свою врожденную охоту к частой перемене мест. Путешествие в мир истории давало хоть какой-то выход неуемному духу странствий.
   Сверх этого Нортон занялся интерактивными учебными телекурсами сразу по нескольким дисциплинам. Особенно его увлекла география Земли и планет Солнечной системы. Знать больше о Марсе, Венере, Меркурии!.. А как любопытна астрономия! Какой чарующий мир открывается внутри Млечного Пути
   — все эти бесчисленные скопления галактик… О, если б он мог самолично исследовать далекие звездные миры!..
   В положенный срок родился ребенок. Орлин так и сияла. Она выполнила свой долг — произвела на свет наследника. Это был мальчишка-крепыш, который странным образом оказался в большей степени похож на Гавейна, чем на Нортона. Новорожденного назвали Гавейн Второй.
   Нортон неизбежно почувствовал себя не в своей тарелке. Его «работа» закончена, он волен идти на все четыре стороны… Но уйти заставить себя не мог. Да и Орлин явно не собиралась прогонять его.
   — Как только Гавейнчик подрастет настолько, что его можно будет оставлять с нянькой, мы опять займемся тем самым, приятным, — пообещала она, игриво улыбнувшись.
   Однако на деле все оказалось не так просто.
   Орлин никаких нянек к ребенку так и не подпустила. Ей претила мысль, что за ее Гавейнчиком будет ухаживать другая женщина, робот-нянька или голем-нянька. Образцовая мать, она все хотела делать сама. Ведь и сосватали ее призраку именно поэтому — в уверенности, что из нее получится идеальная мамаша.
   Все помыслы Орлин сосредоточились на крошке. Чувство долга понуждало ее изредка замечать и Нортона, и тогда он получал что-нибудь из остатков ее внимания. Конечно, говорят, остатки сладки. Но разве не обидно тому, кто привык к полному меню, питаться крошками с барского стола…
   Орлин настояла на том, что будет сама кормить ребенка грудью — дескать, это наиболее естественный вариант. Пеленки она стирала тоже сама — и вручную, потому как «при машинной стирке используется всякая химическая дрянь». Купание — тоже по старинке. Ультразвуковой душ малышу вреден — «ультразвук может повредить его неокрепшую нервную систему». Словом, хлопотам Орлин не было конца; за всем она хотела проследить сама, и во всем у нее были свои принципы. Исходя из собственного понимания того, какой должна быть идеальная любящая мать, она с лютым энтузиазмом следовала всем заповедям этой канонической любвеобильной матери.
   Не Нортону было спорить с ней — он тоже был сторонником всего естественного.
   Хотя некоторая оголтелость борьбы Орлин за «натуральное материнство» все-таки раздражала его. Прежде всего потому, что Орлин практически полностью устранила Нортона из процесса ухода за ребенком. В апартаментах была чертова уйма всякого современного оборудования, которое могло бы стократно облегчить хлопоты Орлин вокруг младенца, но она ничем не пользовалась. Нортон каким-то образом оказался частью этого невостребованного современного оборудования — его помощь классифицировалась как противоестественная. Веками женщины взращивали младенцев без вмешательства мужчин — вот и Орлин прекрасно справится сама!
   Внук был показан родителям Гавейна. Дедушка и бабушка согласно решили, что Гавейнчик — точная копия своего отца. Это растрогало их до слез. Разумеется, Орлин посещала стариков без Нортона, присутствие которого было бы в высшей степени неуместно.
   Мало-помалу Нортон впал в черную меланхолию. Конечно, это было глупо. Он искренне радовался счастью Орлин. Что касается двусмысленности собственного положения, так он о ней знал с самого начала. И тем не менее не мог обрести душевного равновесия в сложившейся ситуации. Ведь он надеялся, что рождение ребенка вернет ему Орлин и она будет принадлежать ему, Нортону, с прежней полнотой. Теперь стало очевидно, что младенец оттянул на себя все ее внимание, и это, похоже, необратимо.
   Нортон, покоряясь многомесячной привычке, простодушно возомнил, что все это хотя бы отчасти принадлежит ему — и владения Гавейна, и ребенок, и Орлин. Он привык к роскошному образу жизни, привык к постоянному вниманию молодой красивой женщины. Теперь он со всей очевидностью понял, что эта жизнь избаловала его. Не зря Орлин еще в самом начале сказала, что он возмечтал о слишком многом. Пришла пора умерить аппетит…
   А тут еще и призрак вернулся.
   Впрочем, это была хоть какая-то перемена, и Нортон едва ли не обрадовался появлению Гавейна.
   — Ну, дружище, я дал тебе целый год, — сказал призрак. — Чем отчитаешься?
   — Все в порядке, — отозвался Нортон. — Теперь у тебя есть законный наследник.
   — О-о! Гром и молния! — вскричал Гавейн и на радостях сделал антраша в воздухе. — Наконец-то я обрел свободу и волен удалиться в Рай!
   Гавейна ждет Рай? Хорошенькая новость!
   Раздраженно пожав плечами, Нортон сказал:
   — Ну, куда теперь направиться — решай сам. В Рай так в Рай… Я бы на твоем месте хотя бы взглянул на младенца. Он сейчас в спальне — спит в своей колыбельке.
   — Но я не смогу войти. Там Орлин.
   — Насколько я знаю, она в кухне, стряпает для ребенка. Хочет, чтобы его первая твердая пища была наивысшего качества.
   Призрак на несколько минут исчез в спальне. Вернулся он мрачнее тучи.
   — Мальчишка слишком, слишком похож на меня.
   — Ты имеешь что-нибудь против этого?
   Гавейн нервно прошелся взад-вперед по комнате.
   — Вот что, Нортон, я должен тебе кое в чем признаться. Во время моего годичного путешествия я познакомился с несколькими занятными персонами.
   — Обычное дело. Когда путешествуешь, встречаешься с разными интересными людьми. С чего бы мне осуждать тебя за это? Я сам завзятый бродяга.
   — Я познакомился с инкарнациями.
   — С кем, с кем?
   — С инкарнациями. Точнее, с двумя из них. С Войной и с Природой.
   — Извини, Гавейн, я что-то не понимаю, про что ты толкуешь.
   — Инкарнации — суть персонифицированные основополагающие понятия или силы. Существует уйма инкарнаций. Но важнейших всего лишь несколько. У них своя иерархия. Каждая инкарнация как бы в ответе за то, что она олицетворяет… Короче, я веду к тому, что я имел беседу с Природой, Зеленой Матушкой Геей, и она пообещала вложить мою сущность в моего наследника.
   Нортон весь напрягся. Он не мог сразу сообразить, насколько серьезна и чем чревата эта информация.
   — Что ты подразумеваешь под «сущностью»? — осторожно осведомился он. — Биология знает только кровное родство, а все эти навороты… Ты никак не можешь быть отцом ребенка Орлин — я имею в виду, в полном смысле этого слова.
   — Ха! «Биология»! В том-то и дело, что могу… если Природа пожелает! Я наблюдал кое-что из того, на что она способна. Очень впечатляюще! Не хотел бы я чем-нибудь рассердить эту почтенную матрону!.. Так вот, в качестве исключительной любезности, она дала мне слово…
   — Погоди, ты хочешь сказать, что встречался с подлинным воплощением Природы, с конкретной персоной, которая может изменить естественный ход вещей…
   — Ну да!
   — Получается, что ты, благодаря магическому вмешательству, являешься кровным отцом Гавейнчика?
   — Полагаю, что так, — кивнул призрак. — Сказать по совести, рядом с Матушкой Геей мне было не слишком-то уютно. Поэтому я поспешил поскорее убраться и не мог воочию удостовериться в том, что она сдержала свое слово. Мне только остается верить в ее порядочность… Конечно, дружище, малодушно с моей стороны. Я призрак, и мне вроде как нечего терять… Однако я здорово перетрусил рядом с госпожой Природой. Она может тако-о-о-е… да в общемто все они могут тако-о-о-е!.. Совсем другой вид силы — и такой страшный!
   Заметно побледневший Гавейн стер со лба воображаемый пот. После паузы он промолвил:
   — Но вот о внешнем сходстве я как-то не подумал.
   — Ребенок действительно чрезвычайно похож на тебя! Я полагал, это просто совпадение, парадоксальная игра случая…
   — Нет, это работа Матушки Геи. Наверное, она самая сильная среди земных инкарнаций, хотя я бы не хотел ссориться ни с одной из них.
   Нортон не спешил верить всему услышанному. Однако к госпоже Природе он относился с должным благоговением. Если инкарнация Природы существует на самом деле, она должна быть восхитительной, могучей и прекрасной…
   — А чем ты, собственно говоря, не доволен? — спросил он призрака. — Матушка Гея свое обещание выполнила. Ведь так?
   Гавейн зашагал по комнате с удвоенной яростью — напоминая зверя в клетке. Имей он реальный человеческий вес, ковру бы крепко досталось.
   Наконец он остановился, горестно вздохнул и сказал:
   — Дело в том, что в нашем роду гуляет наследственная болезнь. Она передается из поколения в поколение. Мой старший брат умер от нее. Поэтому-то я и стал владельцем всей этой обширной собственности. Злодейка, сидящая в наших генах, убивает в раннем возрасте — редкий больной доживает до десяти лет. А в самое последнее время она повадилась укладывать в гроб даже младенцев.
   — Погоди, тебя-то убил дракон! И тебе было больше десяти лет, когда ты погиб!
   — Меня раздавил аллозавр!
   — Какая разница! Главное — тебя погубила отнюдь не наследственная болезнь.
   — А я и не говорил, что все члены нашего рода умирают от этой болезни. Однако она затаилась в моих генах.
   Нортон начал догадываться. Теперь и он стал мрачнее тучи.
   — То есть…
   — Да, дружище, я увидел явственные признаки болезни. Мальчик обречен.
   — Да брось, Гавейн! Малыш так и пышет здоровьем! Орлин самым тщательным образом следит за его состоянием…
   — Наша родовая болезнь не проявляется у новорожденного. Она как бы наполовину психическая: сперва затрагивает и коверкает сознание, а уж только затем сперва калечит, а потом и убивает тело. Эта болезнь — проклятие во всех смыслах: ее жертва обречена на короткую жизнь и на вечные муки в Аду. Никакой доктор не распознает ее — тем более в наше время, когда врачи так скептически относятся ко всему сверхъестественному. Нынешние лекари в своей гордыне полагают, что им известно все, а то, чего не показывают их мудреные приборы… ну, того просто не существует. А действительность хитрее приборов…
   Гавейн досадливо передернул плечами.
   Похоже, он не ломал комедию, а и впрямь различил роковые симптомы — или уверил себя, что видит их.
   — Ты говоришь, эта болезнь или убивает в нежном возрасте, или милует, — потерянно пробормотал Нортон. — Но если ты ошибаешься насчет явных признаков… возможно, Гавейнчик проскочит опасный возраст — и все будет в порядке… Ведь так?
   — Да, болезнь убивает только детей. Исключительно детей. Но когда появляются первые симптомы, очевидные для докторов, уже поздно, ребенок обречен. Не исключено, что поздно лечить младенца с подобной наследственной патологией уже в первую же секунду после рождения. Болезнь неизлечима, неотвратима. Жертва тает, тает — и все, конец… Это как гниение дерева изнутри…
   — Не сомневаюсь, что современная медицина и современная магия…
   Гавейн мрачно тряхнул головой.
   — Нет, — сказал он. — Чтобы спасти моего старшего брата, перепробовали все. И тем не менее он скончался в возрасте семи лет. Мне было тогда четыре года, но я хорошо помню… — Гавейн снова мрачно тряхнул головой и горестно запричитал: — Ох-ох-ох, не стоило мне соваться не в свое дело, не стоило попусту извращать законы природы. Я все испортил, я все изгадил! Не будет теперь у меня наследника! О горе мне, горе, горе!..
   Гавейн стал рвать на себе волосы.
   Хотя со стороны этот трагический жест в исполнении призрака выглядел достаточно комично, Нортону было не до смеха. Сомнительно, что Гавейн его дурачит. Выходит, ситуация и впрямь жутковатая…
   Тут Нортона вдруг осенило.
   — Отчего бы нам не посоветоваться с Жимчиком! — воскликнул он. — А ну как он знает ответ!
   — Что еще за Жимчик?
   — Мой добрый друг.
   Нортон прикоснулся к кольцу, чтобы разбудить его, хотя не был уверен, что металлическая змейка когда-либо спит.
   — Жимчик, отправляйся к маленькому Гавейну. Я хочу знать, болен ли он той смертельной болезнью, которая передается из поколения в поколение в роду Гавейна.
   Жимчик ожил, соскользнул на пол с его пальца и уполз в спальню. Призрак с интересом проследил за метаморфозой кольца в живую изумрудную змею.
   — Где ты раздобыл эту штуковину? Она не является частью моих сокровищ.
   — Это кольцо дала мне твоя супруга. В награду за ребенка.
   Гавейн брезгливо передернул плечами.
   — Ясно, — сказал он. — С тех пор как меня укокошила рептилия, я их всех на дух не переношу — и крупных, и мелких… А этот гад ползучий не укусит ли часом ребенка?
   — Нет-нет. Он его даже не напугает. Просто взглянет на малыша и вернется.
   Через несколько мгновений Жимчик появился из спальни, заполз на подставленную руку, обвился вокруг пальца и снова превратился в металлическое кольцо.
   — Маленький Гавейн болен? — спросил Нортон.
   Жим.
   У Нортона в животе похолодело от ужаса.
   — Ты уверен?
   Жим.
   — Как долго он проживет? Сколько лет?
   Жим.
   — Только один год? — ошарашенно переспросил Нортон.
   Жим.
   — Итак, он отвечает — только один год? — хмуро сказал Гавейн.
   — Да, именно так, — с тяжелым сердцем подтвердил Нортон. — Разумеется, Жимчик может и ошибаться… Он не силен в математике.
   — Увы, он прав. Я видел недвусмысленные признаки заболевания. А сколько проживет мальчик — уже неважно. Год или семь лет — какая разница, если ему все равно суждено умереть…
   Призрак снова зашагал по ковру с яростью зверя в клетке.
   — Ох уж эта Зеленая Матушка! — воскликнул он через некоторое время. — Ведь, небось, знала, старуха чертова! Все заранее знала! Мне бы, болвану, сразу сообразить, когда она с такой готовностью взялась оказать мне услугу! Как же до меня не дошло, что она неспроста так раздобрилась!..
   — Послушай, эти инкарнации, о которых ты столько говорил, они… они относятся к силам Зла?
   — Огульно про них ничего сказать нельзя. Сатана — воплощение Зла. Бог — воплощение Добра. Большинство же инкарнаций как бы нейтральны. Хотя, по-моему, большинство относится более благожелательно к Добру… или по крайней мере к существующему миропорядку. Что же касается Природы, или Геи, или Земли-Матери, то она… она просто непредсказуемая. Если ее чем-то разозлишь — жди большой беды. Но загвоздка в том, что не всегда знаешь, когда и чем ты ее разозлил. Порой она — сама доброта, и тогда дары ее благостны; а иногда такое отмочит, такое отчубучит!.. О-о, будь моя воля, я бы ее, каргу злобную… Всю загробную жизнь мне отравила, все в моей душе перековеркала!..
   Нортон воздержался от комментариев. Про себя он подумал, что если персонифицированная Природа существует, то ей трудновато держать в памяти все детали наследственности одного из миллионов и миллионов детей, которым предстоит родиться на Земле. Возможно, добрая старушка и не хотела насолить Гавейну. Быть может, тут просто недосмотр с ее стороны… Но Гавейн сейчас был в таком воинственном настроении, что доводы в пользу Матушки Геи не пришлись бы ему по вкусу. Поэтому Нортон, выдержав паузу, заговорил о другом.
   — В любом случае, — сказал он, — мы должны показать ребенка медицинским светилам. Даже если они бессильны его спасти — попытаться следует. В медицине случаются неожиданные прорывы — порой болезни, бывшие смертельными при жизни одного поколения, становятся излечимыми при жизни следующего. Доктору, который следит за здоровьем Орлин и младенца, стоило бы изучить историю болезни твоего брата и сравнить симптомы. Организуешь?