Со времени лесного испытания ему плохо спалось, и не раз он пробуждался в темноте, взмокший и дрожащий, от видения, в котором безвольно обмякшее, безжизненное лицо Микеля спрашивало, отчего он его не спас. Иногда вместо Микеля являлся волк. Волк смотрел молча, слизывал с морды кровь, и в глазах у него стоял вопрос, которого Ваэлин не понимал. И даже убийцы, окровавленные и истерзанные, являлись и с ненавистью бросали ему в лицо обвинения, от которых он выныривал из сна с непримиримыми воплями: «Убийцы! Мерзавцы! Чтоб вам сгнить!»
– Ваэлин!
Будил он обычно Каэниса. Иногда и других тоже, но обычно Каэниса.
Ваэлин что-нибудь врал, говорил, что ему снилась мать, чувствуя себя виноватым за то, что использует память о ней, чтобы скрывать правду. Потом они немного разговаривали, пока Ваэлин не ощущал, что устал и его клонит в сон. Каэнис оказался подлинным кладезем бесчисленных историй, он знал наизусть все предания о Верных и многие иные тоже – особенно повесть о короле.
– Король Янус – великий человек! – то и дело повторял он. – Он построил наше Королевство мечом и Верой.
Ему никогда не надоедало снова и снова слушать о том, как Ваэлин однажды видел короля Януса и как высокий рыжеволосый человек положил ему руку на голову, взъерошил волосы и с гулким смехом сказал: «Надеюсь, ты унаследовал руку своего отца, мальчик!» На самом деле короля Ваэлин почти не помнил: ему было всего восемь лет, когда отец вытолкнул его вперед на дворцовой аудиенции. Зато он хорошо помнил дворцовую роскошь и богатые одеяния собравшейся знати. У короля Януса были сын и дочь, серьезный мальчик лет семнадцати, и девочка, ровесница Ваэлина, которая, насупясь, смотрела на него из-за отцовской длинной мантии, отороченной горностаем. Королевы у короля к тому времени уже не было, она умерла прошлым летом, все говорили, что сердце у него разбито и новой супруги он никогда не возьмет. Ваэлин помнил, что девочка – мать назвала ее «принцессой» – задержалась, когда король прошел дальше, приветствуя следующего гостя. Она холодно смерила Ваэлина взглядом. «Я за тебя замуж не пойду! – насмешливо бросила она. – Ты грязнуля!» И вприпрыжку бросилась за отцом, не оборачиваясь. Отец Ваэлина рассмеялся – такое с ним бывало нечасто – и сказал:
– Не тревожься, малый. Этим наказанием я тебя не обременю.
– Ну а какой он был? – жадно выспрашивал Каэнис. – Он правда шести футов росту, как рассказывают?
Ваэлин пожал плечами:
– Он был высокий. А насколько – сказать не могу. И на шее у него были странные багровые метины, как будто он обжегся.
– Когда ему было семь лет, его поразила «красная рука», – сказал ему Каэнис своим тоном рассказчика. – В течение десяти дней он метался в горячке и кровавом поту, от чего и взрослому мужчине умереть впору, пока наконец болезнь отступила, и он снова окреп. Даже «красная рука», которая принесла смерть во все семьи в стране, не сумела одолеть Януса! Хоть он и был еще дитя, дух его был слишком силен, и болезнь его не сломила.
Ваэлин предполагал, что Каэнис должен знать немало историй и о его отце: за время, проведенное в ордене, он осознал истинную славу владыки битв, – но никогда не просил Каэниса что-нибудь рассказать об этом. Для Каэниса отец Ваэлина был легендой, героем, который был правой рукой короля на протяжении всех Объединительных войн. Для Ваэлина это был всадник, скрывшийся в тумане два года назад.
– А как зовут его детей? – спросил Ваэлин. Почему-то о придворной жизни родители ему почти ничего не рассказывали.
– Королевского сына и наследника престола зовут принц Мальций, и говорят, что он весьма прилежный и добросовестный юноша. Дочь короля зовут принцесса Лирна, и многие полагают, что с возрастом она превзойдет красотой даже свою мать.
Порой Ваэлина тревожило то, как вспыхивали глаза у Каэниса, когда он говорил о короле и его семье. Только тогда он переставал задумчиво хмуриться, как обычно – словно в эти минуты он вообще не думал. Ваэлину случалось видеть такое выражение лица у людей, которые благодарили Ушедших: как будто их обычная личность на время отступала в сторону, оставляя одну только Веру.
Когда пришло время, их стали уводить по очереди, небольшими группами, на протяжении месяца, чтобы было меньше шансов, что они встретятся и станут помогать друг другу вынести все эти мучения. Это испытание каждому из мальчиков предстояло пройти в одиночку. Сперва их увезли на барже вверх по реке, но недалеко, а потом они долго ехали на телеге по унылой, занесенной снегом дороге, которая вилась по поросшим редколесьем холмам за Урлишем. Через каждые пять миль мастер Хутрил останавливал телегу, отводил одного из мальчиков в лес, потом возвращался и снова брал вожжи. Когда наступил черед Ваэлина, его провели вдоль ручья, текущего по уединенной лощине.
– Кремень у тебя с собой? – спросил мастер Хутрил.
– Да, мастер.
– Веревка, свежая тетива, запасное одеяло?
– Да, мастер.
Хутрил кивнул, помедлил. Его дыхание клубилось в морозном воздухе.
– Аспект велел передать тебе его слова, – сказал он, помолчав. Ваэлину показалось странным, что Хутрил избегает встречаться с ним взглядом. – Он говорит, что, поскольку за тобой, скорее всего, будут охотиться всякий раз, как ты покинешь стены Дома, ты можешь вернуться вместе со мной, и испытание тебе зачтется.
Ваэлин утратил дар речи. Неожиданное предложение аспекта, вкупе с тем, что это был первый раз, когда кто-то из мастеров счел нужным упомянуть о том, что он пережил тогда в лесу, совершенно его ошеломило. Ведь испытания – не просто зверские пытки, выдуманные от скуки наставниками-садистами. Это часть ордена, установленная его основателем четыреста лет тому назад. Все это время они сохранялись в неизменном виде. То были не просто заветы основателя – то была часть Веры. Мальчик невольно ощутил, что отказаться от испытания и остаться после этого в ордене было бы не просто нечестно, не говоря уже о том, что это было бы неуважение к товарищам, – это было бы кощунством! Он поразмыслил еще немного, и в голову ему пришла еще одна мысль. «А что, если это часть испытания? Что, если аспект желает проверить, не откажусь ли я от испытания, от которого мои братья отказаться не могут?» Но мальчик взглянул в лицо мастеру Хутрилу, который по-прежнему старался не смотреть ему в глаза, и увидел нечто, что заставило его убедиться: нет, его не обманывают, предложение сделано всерьез. Это был стыд. Хутрил считал это предложение оскорбительным.
– Я боюсь противоречить мнению аспекта, мастер, – сказал Ваэлин, – но, мне кажется, никакой убийца не решится отправиться в эти холмы зимой.
Хутрил снова кивнул, вздохнул с облегчением, и на губах у него появилась еле заметная улыбка – а улыбался он нечасто.
– Далеко не забредай, слушай голос холмов, следы выбирай только самые свежие.
С этими словами он вскинул на плечо свой лук и зашагал обратно к телеге.
Ваэлин проводил его взглядом. Он чувствовал себя ужасно голодным, несмотря на то что с утра наелся до отвала. Мальчик был рад, что ухитрился перед отъездом украсть на кухне немного хлеба.
В соответствии с наставлениями Хутрила Ваэлин немедленно принялся строить себе убежище: он отыскал удобный закуток между двумя скалами, которые могли служить стенами, и принялся собирать хворост для крыши. Поблизости нашлось несколько сломанных сучьев, которые можно было использовать, но вскоре ему пришлось рубить недостающие ветви со стоящих вокруг деревьев. Он соорудил еще одну стену из снега, скатав из него большие комья, как его учили. Управившись с работой, он вознаградил себя булочкой, причем заставил себя не заглотать ее в мгновение ока, как ни голоден он был, а откусывать по кусочку и тщательно пережевывать, прежде чем глотать.
Теперь надо было развести костер. Он выложил кружок из булыжников у входа в шалаш, выгреб из середины весь снег и наполнил ямку прутиками и веточками, которые заранее подготовил, ободрав с них мокрую от снега кору и обнажив сухую древесину. Он высек несколько искр из кремня – и вскоре уже грел руки над костерком. «Еда, укрытие и тепло, – повторял мастер Хутрил. – Без них человеку не выжить. Все прочее – так, роскошь».
Первая ночь, проведенная в шалаше, была беспокойной: ему не давал спать вой ветра и холод, от которого одеяло, повешенное поперек входа в убежище, почти не защищало. Мальчик решил, что завтра выстроит шалаш понадежнее, и убивал время, пытаясь расслышать в вое ветра голоса. Рассказывали, будто ветра залетают Вовне, и что Ушедшие с их помощью посылают весточки Верным. Некоторые нарочно часами стояли на холме, пытаясь услышать советы или утешения от утраченных близких. Ваэлин еще никогда не слышал голосов в вое ветра и гадал, кто бы мог к нему обратиться таким образом. Мать, наверное, хотя она больше не являлась к нему со времен той первой ночи в стенах ордена. Может быть, Микель, а то еще убийцы, которые могли бы изливать ветру свою злобу. Но в ту ночь никаких голосов он не услышал и наконец забылся неверным, зябким сном.
Следующий день он встретил, собирая тонкие ветки, чтобы сплести из них дверь для убежища. Работа была долгая и непростая, пальцы, и без того онемевшие от холода, заболели от усталости. Остаток дня мальчик провел на охоте, наложив на тетиву стрелу и оглядывая снег в поисках следов. Ему показалось, что ночью через лощину пробежал олень, но след наполовину замело и идти по нему было невозможно. Он нашел свежие следы козы, но они вели к крутому уступу, на который мальчик вряд ли сумел бы вскарабкаться до наступления темноты. Под конец пришлось ограничиться парой ворон, которые неосторожно сели слишком близко к его убежищу, да расставить силки для неосторожных кроликов, которым взбредет в голову побегать по снегу.
Мальчик ощипал ворон и оставил перья для растопки, насадил птиц на вертел и зажарил их над костром. Мясо оказалось сухим и жестким. Ваэлин сразу понял, почему ворона не дичь. Наступила ночь, и ему ничего не оставалось, как свернуться клубочком у огня, пока тот не прогорел, а потом спрятаться в убежище. Сплетенная им дверь защищала лучше одеяла, но все равно холод пробирал до костей. В животе громко бурчало, но ветер завывал еще громче. Никаких голосов он по-прежнему не слышал.
Утром ему посчастливилось больше: он подстрелил снежного зайца. Мальчик гордился своей добычей: стрела поразила зверька, когда тот торопился в свою норку. Ваэлин за час освежевал и выпотрошил добычу и с громадным удовольствием зажарил ее на костре, жадно глядя на растопленное сало, текущее по шкворчащей тушке. «Лучше бы назвали это «испытанием голодом»!» – подумал мальчик, когда его пустой живот издал особенно непристойное урчание. Ваэлин съел половину мяса, вторую половину спрятал в дупле, которое счел удобным тайником. Дупло находилось довольно высоко над землей, ему пришлось вскарабкаться на дерево, чтобы до него добраться, а ствол был слишком тонким, чтобы выдержать грабителя-медведя. Ему стоило немалого труда удержаться и не слопать все мясо за раз, но Ваэлин понимал, что, если он так поступит, на следующий день ему, возможно, придется обойтись без обеда.
Остаток дня он провел на охоте, но без успеха: силки, как назло, стояли пустыми, и пришлось ему удовлетвориться тем, что он нарыл корешков из-под снега. Найденные коренья оказались совсем не сытными, Ваэлину пришлось долго их варить, прежде чем они сделались хоть чуточку съедобными, однако же червячка заморить он сумел. Единственное, в чем ему повезло – он нашел корень яллина, несъедобный, зато содержащий на редкость вонючий сок, который должен был помочь защитить запасы и шалаш от волков или медведей.
Он брел обратно к своему убежищу после очередной бесплодной вылазки, когда снег повалил всерьез, и вскоре ветер уже нес хлопья, превращая снегопад в метель. Ваэлин успел добраться к себе прежде, чем метель сделалась такой густой, что и дороги не найдешь, плотно закрыл вход в убежище сплетенной из веток дверью и стал греть заледеневшие руки в заячьей шкуре, из которой он сделал себе муфту. Развести костер в пургу было нельзя, и ему ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать, дрожа и шевеля пальцами, спрятанными в мех, чтобы они не застыли.
Ветер завывал громче, чем когда-либо, неся голоса Извне. «Что это?!» Он выпрямился, затаил дыхание, насторожил уши. Это был голос, голос в ветре. Слабый, жалобный. Мальчик застыл, дожидаясь, когда голос послышится снова. Непрерывный вой ветра выводил его из себя: каждая новая нотка как будто сулила, что таинственный голос вот-вот послышится снова… Ваэлин ждал, беззвучно дыша, но ничего не слышал.
Мальчик покачал головой, снова лег, закутался в одеяло, пытаясь свернуться как можно плотнее…
– …Будь ты проклят!..
Он резко сел. Сна и след простыл. Ошибки быть не могло. В ветре действительно звучал голос! Вот он послышался снова, на этот раз почти сразу, но сквозь вой ветра до Ваэлина донеслось всего несколько слов:
– …Слышишь?.. Будь ты проклят!.. Ни о чем не жалею… Я… не жалею…
Голос был слабый, но в нем отчетливо слышалась ярость. Послание, отправленное этой душой через бездну, было исполнено ненависти. Ему ли оно предназначено? Ваэлин почувствовал, как ледяной ужас стиснул его, будто в огромном кулаке. «Убийцы. Брэк, и те двое». Его трясло все сильнее, но уже не от холода.
– …Ни о чем! – ярился голос. – Ничто… сделал… ничего! Ты слышишь?
Ваэлину казалось, будто он знает, что такое страх. Он думал, будто пережитое в лесу закалило его, сделало его почти неуязвимым для ужаса. Он ошибался. Мастера рассказывали о людях, которым доводилось обмочиться – так сильно одолел их страх. До сих пор Ваэлин не верил, что такое бывает – теперь поверил.
– …И я унесу свою ненависть с собою Вовне! Если ты проклял мою жизнь, смерть мою ты проклянешь тысячекратно!..
Ваэлина тут же перестало трясти. «Смерть? С чего бы Ушедшей душе говорить о смерти?» В голову ему пришла совершенно очевидная мысль, и ему сделалось так стыдно, что он порадовался, что никто его не видит: «Кто-то бродит там в бурю, пока я тут сижу и трясусь».
Ему пришлось откапывать путь наружу: метель намела перед входом сугроб в три фута высотой. После некоторых усилий он все-таки сумел выбраться навстречу ярости пурги. Ветер резал, как ножом, и прохватывал плащ насквозь, как будто тот был бумажный. Снег колол лицо, будто гвоздями, вокруг почти ничего не было видно.
– Эге-гей! – окликнул Ваэлин, чувствуя, что слова растворяются в реве бури сразу, едва сорвавшись с губ. Он набрал в грудь побольше воздуху, наглотавшись при этом снегу, и попробовал еще раз: – Эгей!!! Кто здесь?!
Сквозь пургу почудилось какое-то движение, смутная тень за белой стеной. И все исчезло прежде, чем мальчик сумел понять, что это было. Он снова набрал воздуху в грудь и принялся пробиваться туда, где ему померещилось движение, проваливаясь по колено в холодные сугробы. Несколько раз он споткнулся, но наконец отыскал их: две фигуры, сбившиеся вместе, наполовину занесенные снегом, большая и маленькая.
– Вставайте! – крикнул Ваэлин, толкнув фигуру побольше. Человек застонал, повернулся, снег осыпался с обмороженного лица, бледно-голубые глаза уставились на мальчика из-под этой ледяной маски. Ваэлин слегка отшатнулся. Он никогда прежде не видел такого пристального взгляда. Даже мастер Соллис не умел смотреть так: будто душу вынимал. Рука машинально стиснула спрятанный под плащом нож.
– Если вы останетесь здесь, через несколько минут замерзнете насмерть! – крикнул он. – У меня тут шалаш!
Он махнул туда, откуда пришел.
– Идти можете?
Глаза все смотрели на него. Ледяное лицо оставалось неподвижным. «Ну, удача мне не изменила! – грустно подумал Ваэлин. – Только я мог в разгар снежной бури наткнуться на безумца!»
– Я могу идти.
Голос мужчины больше походил на рык. Он кивнул на маленькую фигурку рядом с ним.
– А вот ей нужна помощь.
Ваэлин подошел к фигурке поменьше, рывком поднял ее на ноги, услышал болезненное оханье. Когда фигурка выпрямилась, с нее свалился капюшон, и мальчик увидел бледное, острое личико и копну каштановых волос. Девушка оставалась на ногах не больше секунды – она тут же рухнула на него.
– Идем! – буркнул мужчина, взяв ее за руку и закинув ее себе на плечи. Ваэлин взял вторую руку девушки, и они втроем побрели к убежищу. Это заняло целую вечность: пурга все усиливалась, хотя и казалось, будто сильнее уж некуда, и Ваэлин понимал, что, если они остановятся хоть на миг, смерть не заставит себя долго ждать. Добравшись до убежища, он разгреб заново нанесенный сугроб и затолкал туда девушку, а потом жестом предложил заходить мужчине. Тот покачал головой:
– Нет, мальчик, сначала ты.
Ваэлин услышал в его рыке адамантово-твердые нотки и понял, что спорить бесполезно, а вдобавок и опасно. Он заполз в укрытие, заодно затолкав поглубже девушку и прижавшись к ней как можно теснее. Мужчина быстро нырнул следом, заполнив своим телом все оставшееся пространство, и вставил на место дверь.
Они лежали все вместе, их смешанное дыхание заполняло убежище клубами пара, легкие у Ваэлина горели от утомительной ходьбы по сугробам, руки неудержимо тряслись. Он спрятал их под плащ, надеясь, что не обморозился. Неодолимая усталость начала охватывать его, затмевая взгляд по мере того, как он скатывался навстречу забытью. Последним, что он запомнил, был мужчина рядом с ним, выглядывающий наружу сквозь щель в двери. Прежде, чем изнеможение окончательно взяло над ним верх, Ваэлин услышал, как мужчина пробормотал:
– Значит, еще немного. Еще чуть-чуть…
Он обнаружил, что мужчина печет на костре овсяные лепешки на железной сковородке. Запах еды вызывал мучительный приступ голода. Сейчас, без ледяной маски, лицо мужчины оказалось худощавым, изборожденным глубокими морщинами. Гнев, затмевавший его взгляд накануне, во время пурги, теперь исчез, сменившись жизнерадостным дружелюбием, которое Ваэлина несколько выбивало из колеи. Он решил, что этому человеку где-то между тридцатью и сорока, но наверняка сказать было трудно, потому что в лице его виднелась мудрость, а во взгляде – серьезность, говорящая об обширном и глубоком жизненном опыте. Ваэлин старался держаться подальше, опасаясь, что, если подойдет поближе, то не выдержит и ухватит лепешку.
– Я сходил за нашими вещами, – сказал мужчина, кивнув на два облепленных снегом мешка. – Вчера нам пришлось их бросить в нескольких милях отсюда. Слишком тяжело было.
Он снял лепешки с огня и протянул сковороду Ваэлину.
Рот у Ваэлина наполнился слюной, но он замотал головой.
– Мне нельзя.
– Ты из ордена, да?
Ваэлин кивнул молча – говорить он не мог, так ему хотелось лепешку.
– А зачем бы еще мальчишке жить здесь одному?
Мужчина грустно покачал головой.
– Однако, если бы не ты, мы с Селлой сейчас бы упокоились в сугробе.
Он встал, подошел и протянул руку:
– Благодарю, молодой человек.
Ваэлин пожал руку, почувствовав жесткую мозоль во всю ладонь. «Воин?» Ваэлин окинул мужчину взглядом и усомнился в этом. Все мастера по-особому выглядели и двигались, они отличались от обычных людей. Этот человек был другим. Он был силен, но выглядел иначе.
– Эрлин Ильнис, – представился мужчина.
– Ваэлин Аль-Сорна.
Мужчина вскинул бровь.
– Это имя принадлежит семье владыки битв.
– Да, я об этом слышал.
Эрлин Ильнис кивнул и оставил эту тему.
– И сколько дней тебе осталось?
– Четыре. Если я до тех пор не умру с голоду.
– Тогда прошу прощения, что мы помешали твоему испытанию. Надеюсь, это не уменьшило твои шансы на успех.
– Это неважно, главное, чтобы вы мне не помогали.
Мужчина присел на корточки и принялся завтракать. Он резал лепешки на кусочки ножиком с узким лезвием и клал их в рот. Не в силах это терпеть, Ваэлин отправился за своей зайчатиной, спрятанной в дупле. К дереву пришлось пробираться по колено в снегу, но вскоре он вернулся в лагерь с добычей.
– Много лет не видывал подобной бури, – негромко заметил Эрлин, когда Ваэлин принялся жарить мясо. – Когда погода стала портиться, я счел это дурным предзнаменованием. Мне всегда казалось, что за такой вьюгой должна последовать или война, или мор. Но теперь мне кажется, что это просто погода испортилась.
Ваэлина тянуло болтать, это позволяло отвлечься от непрерывного бурчания в животе.
– Мор? Вы имеете в виду «красную руку»? Но вы же не могли ее застать, вы не такой старый.
Мужчина слегка улыбнулся.
– Я… скажем так, много странствовал. Мор приходит в разные земли, в разных обличьях.
– В разные земли? – переспросил Ваэлин. – Сколько же вы их повидали?
Эрлин задумчиво погладил подбородок, покрытый колючей седой щетиной.
– Честно говоря, я даже и сказать не могу. Я видел роскошь Альпиранской империи и развалины леандренских храмов. Я бродил темными тропами Великого Северного леса и скитался по бескрайним степям, где эорхиль-силь охотятся на больших лосей. Я повидал множество городов, островов и гор. Но всюду, куда бы я ни пришел, меня неизменно встречает буря.
– Так вы не из Королевства?
Ваэлин был озадачен. Выговор у мужчины был странный, с призвуками гласных, которые резали ухо, и все же отчетливо азраэльский.
– Нет, родился-то я тут. В нескольких милях к югу от Варинсхолда есть деревенька, такая маленькая, что у нее и названия-то нет. Там и живет моя родня.
– А почему вы ушли? Зачем вы странствовали по чужим землям?
Мужчина пожал плечами:
– У меня была уйма времени, и я не знал, чем еще заняться.
– А почему вы так злились?
Эрлин пристально взглянул на него.
– Что-что?
– Я вас услышал. Я подумал было, что это голос ветра, голос одного из Ушедших. Вы злились, я это слышал. Я вас потому и нашел.
На лице Эрлина отразилась глубокая, почти пугающая печаль. Так глубока была эта печаль, что Ваэлин снова подумал, не довелось ли ему спасти безумца.
– Глядя в лицо смерти, человек способен наговорить немало глупостей, – сказал Эрлин. – Когда станешь настоящим братом, наверняка еще наслушаешься от умирающих самого нелепого вздора.
Девушка выползла из шалаша, кутаясь в шаль, заморгала, ослепленная ярким солнцем, Ваэлин впервые рассмотрел ее как следует и обнаружил, что ему трудно оторвать от нее взгляд. Безупречный бледный овал лица был обрамлен светло-каштановыми кудрями. Она была на пару лет старше Ваэлина и на пару дюймов выше. Он только теперь осознал, как давно не встречал ни одной ки, и ему сделалось как-то не по себе.
– С добрым утром, Селла! – приветствовал ее Эрлин. – Если хочешь есть, у меня в мешке есть еще лепешки.
Она натянуто улыбнулась, опасливо косясь на Ваэлина.
– Это Ваэлин Аль-Сорна, – сказал ей Эрлин. – Послушник Шестого ордена. Мы ему очень обязаны.
Девушка неплохо сумела это скрыть, но Ваэлин все же заметил, что она напряглась, когда Эрлин упомянул об ордене. Она обернулась к Ваэлину, и ее руки запорхали, делая замысловатые, плавные жесты. На лице у нее застыла бессмысленная улыбка. «Немая», – понял мальчик.
– Она говорит, нам очень повезло, что мы встретили тут, в глуши, столь отважную душу, – перевел Эрлин.
На самом деле она сказала «Скажи ему, что я сказала «спасибо», и идем отсюда». Ваэлин решил лучше не говорить, что он понимает язык жестов.
– Ваэлин!
Будил он обычно Каэниса. Иногда и других тоже, но обычно Каэниса.
Ваэлин что-нибудь врал, говорил, что ему снилась мать, чувствуя себя виноватым за то, что использует память о ней, чтобы скрывать правду. Потом они немного разговаривали, пока Ваэлин не ощущал, что устал и его клонит в сон. Каэнис оказался подлинным кладезем бесчисленных историй, он знал наизусть все предания о Верных и многие иные тоже – особенно повесть о короле.
– Король Янус – великий человек! – то и дело повторял он. – Он построил наше Королевство мечом и Верой.
Ему никогда не надоедало снова и снова слушать о том, как Ваэлин однажды видел короля Януса и как высокий рыжеволосый человек положил ему руку на голову, взъерошил волосы и с гулким смехом сказал: «Надеюсь, ты унаследовал руку своего отца, мальчик!» На самом деле короля Ваэлин почти не помнил: ему было всего восемь лет, когда отец вытолкнул его вперед на дворцовой аудиенции. Зато он хорошо помнил дворцовую роскошь и богатые одеяния собравшейся знати. У короля Януса были сын и дочь, серьезный мальчик лет семнадцати, и девочка, ровесница Ваэлина, которая, насупясь, смотрела на него из-за отцовской длинной мантии, отороченной горностаем. Королевы у короля к тому времени уже не было, она умерла прошлым летом, все говорили, что сердце у него разбито и новой супруги он никогда не возьмет. Ваэлин помнил, что девочка – мать назвала ее «принцессой» – задержалась, когда король прошел дальше, приветствуя следующего гостя. Она холодно смерила Ваэлина взглядом. «Я за тебя замуж не пойду! – насмешливо бросила она. – Ты грязнуля!» И вприпрыжку бросилась за отцом, не оборачиваясь. Отец Ваэлина рассмеялся – такое с ним бывало нечасто – и сказал:
– Не тревожься, малый. Этим наказанием я тебя не обременю.
– Ну а какой он был? – жадно выспрашивал Каэнис. – Он правда шести футов росту, как рассказывают?
Ваэлин пожал плечами:
– Он был высокий. А насколько – сказать не могу. И на шее у него были странные багровые метины, как будто он обжегся.
– Когда ему было семь лет, его поразила «красная рука», – сказал ему Каэнис своим тоном рассказчика. – В течение десяти дней он метался в горячке и кровавом поту, от чего и взрослому мужчине умереть впору, пока наконец болезнь отступила, и он снова окреп. Даже «красная рука», которая принесла смерть во все семьи в стране, не сумела одолеть Януса! Хоть он и был еще дитя, дух его был слишком силен, и болезнь его не сломила.
Ваэлин предполагал, что Каэнис должен знать немало историй и о его отце: за время, проведенное в ордене, он осознал истинную славу владыки битв, – но никогда не просил Каэниса что-нибудь рассказать об этом. Для Каэниса отец Ваэлина был легендой, героем, который был правой рукой короля на протяжении всех Объединительных войн. Для Ваэлина это был всадник, скрывшийся в тумане два года назад.
– А как зовут его детей? – спросил Ваэлин. Почему-то о придворной жизни родители ему почти ничего не рассказывали.
– Королевского сына и наследника престола зовут принц Мальций, и говорят, что он весьма прилежный и добросовестный юноша. Дочь короля зовут принцесса Лирна, и многие полагают, что с возрастом она превзойдет красотой даже свою мать.
Порой Ваэлина тревожило то, как вспыхивали глаза у Каэниса, когда он говорил о короле и его семье. Только тогда он переставал задумчиво хмуриться, как обычно – словно в эти минуты он вообще не думал. Ваэлину случалось видеть такое выражение лица у людей, которые благодарили Ушедших: как будто их обычная личность на время отступала в сторону, оставляя одну только Веру.
* * *
Когда зима вступила в свои права и землю замело снегом, началась подготовка к испытанию глушью. Походы с мастером Хутрилом сделались дольше, его уроки стали подробнее и серьезнее, он заставлял мальчиков бегать по снегу, пока у них не начинали болеть все мышцы, и сурово наказывал за небрежность и невнимательность. Но мальчики понимали, как важно научиться всему, чему только можно. Теперь они пробыли в ордене уже достаточно долго, и старшие ребята временами снисходили до того, чтобы давать советы, которые обычно сводились к грозным предупреждениям о грядущих опасностях. Испытание глушью представало одним из самых серьезных. «Все думали, что он совсем пропал, но на следующий год нашли его тело, примерзшее к дереву… Он наелся огненных ягод и выблевал все свои потроха… Забрел в логово дикого кота и выбрался наружу, держа в руках собственные кишки…» Разумеется, все эти байки были сильно преувеличены, но по сути они не лгали: во время каждого испытания глушью кто-нибудь из мальчиков погибал.Когда пришло время, их стали уводить по очереди, небольшими группами, на протяжении месяца, чтобы было меньше шансов, что они встретятся и станут помогать друг другу вынести все эти мучения. Это испытание каждому из мальчиков предстояло пройти в одиночку. Сперва их увезли на барже вверх по реке, но недалеко, а потом они долго ехали на телеге по унылой, занесенной снегом дороге, которая вилась по поросшим редколесьем холмам за Урлишем. Через каждые пять миль мастер Хутрил останавливал телегу, отводил одного из мальчиков в лес, потом возвращался и снова брал вожжи. Когда наступил черед Ваэлина, его провели вдоль ручья, текущего по уединенной лощине.
– Кремень у тебя с собой? – спросил мастер Хутрил.
– Да, мастер.
– Веревка, свежая тетива, запасное одеяло?
– Да, мастер.
Хутрил кивнул, помедлил. Его дыхание клубилось в морозном воздухе.
– Аспект велел передать тебе его слова, – сказал он, помолчав. Ваэлину показалось странным, что Хутрил избегает встречаться с ним взглядом. – Он говорит, что, поскольку за тобой, скорее всего, будут охотиться всякий раз, как ты покинешь стены Дома, ты можешь вернуться вместе со мной, и испытание тебе зачтется.
Ваэлин утратил дар речи. Неожиданное предложение аспекта, вкупе с тем, что это был первый раз, когда кто-то из мастеров счел нужным упомянуть о том, что он пережил тогда в лесу, совершенно его ошеломило. Ведь испытания – не просто зверские пытки, выдуманные от скуки наставниками-садистами. Это часть ордена, установленная его основателем четыреста лет тому назад. Все это время они сохранялись в неизменном виде. То были не просто заветы основателя – то была часть Веры. Мальчик невольно ощутил, что отказаться от испытания и остаться после этого в ордене было бы не просто нечестно, не говоря уже о том, что это было бы неуважение к товарищам, – это было бы кощунством! Он поразмыслил еще немного, и в голову ему пришла еще одна мысль. «А что, если это часть испытания? Что, если аспект желает проверить, не откажусь ли я от испытания, от которого мои братья отказаться не могут?» Но мальчик взглянул в лицо мастеру Хутрилу, который по-прежнему старался не смотреть ему в глаза, и увидел нечто, что заставило его убедиться: нет, его не обманывают, предложение сделано всерьез. Это был стыд. Хутрил считал это предложение оскорбительным.
– Я боюсь противоречить мнению аспекта, мастер, – сказал Ваэлин, – но, мне кажется, никакой убийца не решится отправиться в эти холмы зимой.
Хутрил снова кивнул, вздохнул с облегчением, и на губах у него появилась еле заметная улыбка – а улыбался он нечасто.
– Далеко не забредай, слушай голос холмов, следы выбирай только самые свежие.
С этими словами он вскинул на плечо свой лук и зашагал обратно к телеге.
Ваэлин проводил его взглядом. Он чувствовал себя ужасно голодным, несмотря на то что с утра наелся до отвала. Мальчик был рад, что ухитрился перед отъездом украсть на кухне немного хлеба.
В соответствии с наставлениями Хутрила Ваэлин немедленно принялся строить себе убежище: он отыскал удобный закуток между двумя скалами, которые могли служить стенами, и принялся собирать хворост для крыши. Поблизости нашлось несколько сломанных сучьев, которые можно было использовать, но вскоре ему пришлось рубить недостающие ветви со стоящих вокруг деревьев. Он соорудил еще одну стену из снега, скатав из него большие комья, как его учили. Управившись с работой, он вознаградил себя булочкой, причем заставил себя не заглотать ее в мгновение ока, как ни голоден он был, а откусывать по кусочку и тщательно пережевывать, прежде чем глотать.
Теперь надо было развести костер. Он выложил кружок из булыжников у входа в шалаш, выгреб из середины весь снег и наполнил ямку прутиками и веточками, которые заранее подготовил, ободрав с них мокрую от снега кору и обнажив сухую древесину. Он высек несколько искр из кремня – и вскоре уже грел руки над костерком. «Еда, укрытие и тепло, – повторял мастер Хутрил. – Без них человеку не выжить. Все прочее – так, роскошь».
Первая ночь, проведенная в шалаше, была беспокойной: ему не давал спать вой ветра и холод, от которого одеяло, повешенное поперек входа в убежище, почти не защищало. Мальчик решил, что завтра выстроит шалаш понадежнее, и убивал время, пытаясь расслышать в вое ветра голоса. Рассказывали, будто ветра залетают Вовне, и что Ушедшие с их помощью посылают весточки Верным. Некоторые нарочно часами стояли на холме, пытаясь услышать советы или утешения от утраченных близких. Ваэлин еще никогда не слышал голосов в вое ветра и гадал, кто бы мог к нему обратиться таким образом. Мать, наверное, хотя она больше не являлась к нему со времен той первой ночи в стенах ордена. Может быть, Микель, а то еще убийцы, которые могли бы изливать ветру свою злобу. Но в ту ночь никаких голосов он не услышал и наконец забылся неверным, зябким сном.
Следующий день он встретил, собирая тонкие ветки, чтобы сплести из них дверь для убежища. Работа была долгая и непростая, пальцы, и без того онемевшие от холода, заболели от усталости. Остаток дня мальчик провел на охоте, наложив на тетиву стрелу и оглядывая снег в поисках следов. Ему показалось, что ночью через лощину пробежал олень, но след наполовину замело и идти по нему было невозможно. Он нашел свежие следы козы, но они вели к крутому уступу, на который мальчик вряд ли сумел бы вскарабкаться до наступления темноты. Под конец пришлось ограничиться парой ворон, которые неосторожно сели слишком близко к его убежищу, да расставить силки для неосторожных кроликов, которым взбредет в голову побегать по снегу.
Мальчик ощипал ворон и оставил перья для растопки, насадил птиц на вертел и зажарил их над костром. Мясо оказалось сухим и жестким. Ваэлин сразу понял, почему ворона не дичь. Наступила ночь, и ему ничего не оставалось, как свернуться клубочком у огня, пока тот не прогорел, а потом спрятаться в убежище. Сплетенная им дверь защищала лучше одеяла, но все равно холод пробирал до костей. В животе громко бурчало, но ветер завывал еще громче. Никаких голосов он по-прежнему не слышал.
Утром ему посчастливилось больше: он подстрелил снежного зайца. Мальчик гордился своей добычей: стрела поразила зверька, когда тот торопился в свою норку. Ваэлин за час освежевал и выпотрошил добычу и с громадным удовольствием зажарил ее на костре, жадно глядя на растопленное сало, текущее по шкворчащей тушке. «Лучше бы назвали это «испытанием голодом»!» – подумал мальчик, когда его пустой живот издал особенно непристойное урчание. Ваэлин съел половину мяса, вторую половину спрятал в дупле, которое счел удобным тайником. Дупло находилось довольно высоко над землей, ему пришлось вскарабкаться на дерево, чтобы до него добраться, а ствол был слишком тонким, чтобы выдержать грабителя-медведя. Ему стоило немалого труда удержаться и не слопать все мясо за раз, но Ваэлин понимал, что, если он так поступит, на следующий день ему, возможно, придется обойтись без обеда.
Остаток дня он провел на охоте, но без успеха: силки, как назло, стояли пустыми, и пришлось ему удовлетвориться тем, что он нарыл корешков из-под снега. Найденные коренья оказались совсем не сытными, Ваэлину пришлось долго их варить, прежде чем они сделались хоть чуточку съедобными, однако же червячка заморить он сумел. Единственное, в чем ему повезло – он нашел корень яллина, несъедобный, зато содержащий на редкость вонючий сок, который должен был помочь защитить запасы и шалаш от волков или медведей.
Он брел обратно к своему убежищу после очередной бесплодной вылазки, когда снег повалил всерьез, и вскоре ветер уже нес хлопья, превращая снегопад в метель. Ваэлин успел добраться к себе прежде, чем метель сделалась такой густой, что и дороги не найдешь, плотно закрыл вход в убежище сплетенной из веток дверью и стал греть заледеневшие руки в заячьей шкуре, из которой он сделал себе муфту. Развести костер в пургу было нельзя, и ему ничего не оставалось, кроме как сидеть и ждать, дрожа и шевеля пальцами, спрятанными в мех, чтобы они не застыли.
Ветер завывал громче, чем когда-либо, неся голоса Извне. «Что это?!» Он выпрямился, затаил дыхание, насторожил уши. Это был голос, голос в ветре. Слабый, жалобный. Мальчик застыл, дожидаясь, когда голос послышится снова. Непрерывный вой ветра выводил его из себя: каждая новая нотка как будто сулила, что таинственный голос вот-вот послышится снова… Ваэлин ждал, беззвучно дыша, но ничего не слышал.
Мальчик покачал головой, снова лег, закутался в одеяло, пытаясь свернуться как можно плотнее…
– …Будь ты проклят!..
Он резко сел. Сна и след простыл. Ошибки быть не могло. В ветре действительно звучал голос! Вот он послышался снова, на этот раз почти сразу, но сквозь вой ветра до Ваэлина донеслось всего несколько слов:
– …Слышишь?.. Будь ты проклят!.. Ни о чем не жалею… Я… не жалею…
Голос был слабый, но в нем отчетливо слышалась ярость. Послание, отправленное этой душой через бездну, было исполнено ненависти. Ему ли оно предназначено? Ваэлин почувствовал, как ледяной ужас стиснул его, будто в огромном кулаке. «Убийцы. Брэк, и те двое». Его трясло все сильнее, но уже не от холода.
– …Ни о чем! – ярился голос. – Ничто… сделал… ничего! Ты слышишь?
Ваэлину казалось, будто он знает, что такое страх. Он думал, будто пережитое в лесу закалило его, сделало его почти неуязвимым для ужаса. Он ошибался. Мастера рассказывали о людях, которым доводилось обмочиться – так сильно одолел их страх. До сих пор Ваэлин не верил, что такое бывает – теперь поверил.
– …И я унесу свою ненависть с собою Вовне! Если ты проклял мою жизнь, смерть мою ты проклянешь тысячекратно!..
Ваэлина тут же перестало трясти. «Смерть? С чего бы Ушедшей душе говорить о смерти?» В голову ему пришла совершенно очевидная мысль, и ему сделалось так стыдно, что он порадовался, что никто его не видит: «Кто-то бродит там в бурю, пока я тут сижу и трясусь».
Ему пришлось откапывать путь наружу: метель намела перед входом сугроб в три фута высотой. После некоторых усилий он все-таки сумел выбраться навстречу ярости пурги. Ветер резал, как ножом, и прохватывал плащ насквозь, как будто тот был бумажный. Снег колол лицо, будто гвоздями, вокруг почти ничего не было видно.
– Эге-гей! – окликнул Ваэлин, чувствуя, что слова растворяются в реве бури сразу, едва сорвавшись с губ. Он набрал в грудь побольше воздуху, наглотавшись при этом снегу, и попробовал еще раз: – Эгей!!! Кто здесь?!
Сквозь пургу почудилось какое-то движение, смутная тень за белой стеной. И все исчезло прежде, чем мальчик сумел понять, что это было. Он снова набрал воздуху в грудь и принялся пробиваться туда, где ему померещилось движение, проваливаясь по колено в холодные сугробы. Несколько раз он споткнулся, но наконец отыскал их: две фигуры, сбившиеся вместе, наполовину занесенные снегом, большая и маленькая.
– Вставайте! – крикнул Ваэлин, толкнув фигуру побольше. Человек застонал, повернулся, снег осыпался с обмороженного лица, бледно-голубые глаза уставились на мальчика из-под этой ледяной маски. Ваэлин слегка отшатнулся. Он никогда прежде не видел такого пристального взгляда. Даже мастер Соллис не умел смотреть так: будто душу вынимал. Рука машинально стиснула спрятанный под плащом нож.
– Если вы останетесь здесь, через несколько минут замерзнете насмерть! – крикнул он. – У меня тут шалаш!
Он махнул туда, откуда пришел.
– Идти можете?
Глаза все смотрели на него. Ледяное лицо оставалось неподвижным. «Ну, удача мне не изменила! – грустно подумал Ваэлин. – Только я мог в разгар снежной бури наткнуться на безумца!»
– Я могу идти.
Голос мужчины больше походил на рык. Он кивнул на маленькую фигурку рядом с ним.
– А вот ей нужна помощь.
Ваэлин подошел к фигурке поменьше, рывком поднял ее на ноги, услышал болезненное оханье. Когда фигурка выпрямилась, с нее свалился капюшон, и мальчик увидел бледное, острое личико и копну каштановых волос. Девушка оставалась на ногах не больше секунды – она тут же рухнула на него.
– Идем! – буркнул мужчина, взяв ее за руку и закинув ее себе на плечи. Ваэлин взял вторую руку девушки, и они втроем побрели к убежищу. Это заняло целую вечность: пурга все усиливалась, хотя и казалось, будто сильнее уж некуда, и Ваэлин понимал, что, если они остановятся хоть на миг, смерть не заставит себя долго ждать. Добравшись до убежища, он разгреб заново нанесенный сугроб и затолкал туда девушку, а потом жестом предложил заходить мужчине. Тот покачал головой:
– Нет, мальчик, сначала ты.
Ваэлин услышал в его рыке адамантово-твердые нотки и понял, что спорить бесполезно, а вдобавок и опасно. Он заполз в укрытие, заодно затолкав поглубже девушку и прижавшись к ней как можно теснее. Мужчина быстро нырнул следом, заполнив своим телом все оставшееся пространство, и вставил на место дверь.
Они лежали все вместе, их смешанное дыхание заполняло убежище клубами пара, легкие у Ваэлина горели от утомительной ходьбы по сугробам, руки неудержимо тряслись. Он спрятал их под плащ, надеясь, что не обморозился. Неодолимая усталость начала охватывать его, затмевая взгляд по мере того, как он скатывался навстречу забытью. Последним, что он запомнил, был мужчина рядом с ним, выглядывающий наружу сквозь щель в двери. Прежде, чем изнеможение окончательно взяло над ним верх, Ваэлин услышал, как мужчина пробормотал:
– Значит, еще немного. Еще чуть-чуть…
* * *
Он вынырнул на поверхность. Голова у него раскалывалась. Тонкий солнечный луч, который бил сквозь крышу прямо ему в глаза, заставил болезненно вскрикнуть. Рядом с ним пошевелилась во сне девушка. Ее сапожок оставил синяк у него на голени. Мужчины в укрытии не было, а через вход сочился сильный и весьма аппетитный аромат. Ваэлин решил, что хочет наружу.Он обнаружил, что мужчина печет на костре овсяные лепешки на железной сковородке. Запах еды вызывал мучительный приступ голода. Сейчас, без ледяной маски, лицо мужчины оказалось худощавым, изборожденным глубокими морщинами. Гнев, затмевавший его взгляд накануне, во время пурги, теперь исчез, сменившись жизнерадостным дружелюбием, которое Ваэлина несколько выбивало из колеи. Он решил, что этому человеку где-то между тридцатью и сорока, но наверняка сказать было трудно, потому что в лице его виднелась мудрость, а во взгляде – серьезность, говорящая об обширном и глубоком жизненном опыте. Ваэлин старался держаться подальше, опасаясь, что, если подойдет поближе, то не выдержит и ухватит лепешку.
– Я сходил за нашими вещами, – сказал мужчина, кивнув на два облепленных снегом мешка. – Вчера нам пришлось их бросить в нескольких милях отсюда. Слишком тяжело было.
Он снял лепешки с огня и протянул сковороду Ваэлину.
Рот у Ваэлина наполнился слюной, но он замотал головой.
– Мне нельзя.
– Ты из ордена, да?
Ваэлин кивнул молча – говорить он не мог, так ему хотелось лепешку.
– А зачем бы еще мальчишке жить здесь одному?
Мужчина грустно покачал головой.
– Однако, если бы не ты, мы с Селлой сейчас бы упокоились в сугробе.
Он встал, подошел и протянул руку:
– Благодарю, молодой человек.
Ваэлин пожал руку, почувствовав жесткую мозоль во всю ладонь. «Воин?» Ваэлин окинул мужчину взглядом и усомнился в этом. Все мастера по-особому выглядели и двигались, они отличались от обычных людей. Этот человек был другим. Он был силен, но выглядел иначе.
– Эрлин Ильнис, – представился мужчина.
– Ваэлин Аль-Сорна.
Мужчина вскинул бровь.
– Это имя принадлежит семье владыки битв.
– Да, я об этом слышал.
Эрлин Ильнис кивнул и оставил эту тему.
– И сколько дней тебе осталось?
– Четыре. Если я до тех пор не умру с голоду.
– Тогда прошу прощения, что мы помешали твоему испытанию. Надеюсь, это не уменьшило твои шансы на успех.
– Это неважно, главное, чтобы вы мне не помогали.
Мужчина присел на корточки и принялся завтракать. Он резал лепешки на кусочки ножиком с узким лезвием и клал их в рот. Не в силах это терпеть, Ваэлин отправился за своей зайчатиной, спрятанной в дупле. К дереву пришлось пробираться по колено в снегу, но вскоре он вернулся в лагерь с добычей.
– Много лет не видывал подобной бури, – негромко заметил Эрлин, когда Ваэлин принялся жарить мясо. – Когда погода стала портиться, я счел это дурным предзнаменованием. Мне всегда казалось, что за такой вьюгой должна последовать или война, или мор. Но теперь мне кажется, что это просто погода испортилась.
Ваэлина тянуло болтать, это позволяло отвлечься от непрерывного бурчания в животе.
– Мор? Вы имеете в виду «красную руку»? Но вы же не могли ее застать, вы не такой старый.
Мужчина слегка улыбнулся.
– Я… скажем так, много странствовал. Мор приходит в разные земли, в разных обличьях.
– В разные земли? – переспросил Ваэлин. – Сколько же вы их повидали?
Эрлин задумчиво погладил подбородок, покрытый колючей седой щетиной.
– Честно говоря, я даже и сказать не могу. Я видел роскошь Альпиранской империи и развалины леандренских храмов. Я бродил темными тропами Великого Северного леса и скитался по бескрайним степям, где эорхиль-силь охотятся на больших лосей. Я повидал множество городов, островов и гор. Но всюду, куда бы я ни пришел, меня неизменно встречает буря.
– Так вы не из Королевства?
Ваэлин был озадачен. Выговор у мужчины был странный, с призвуками гласных, которые резали ухо, и все же отчетливо азраэльский.
– Нет, родился-то я тут. В нескольких милях к югу от Варинсхолда есть деревенька, такая маленькая, что у нее и названия-то нет. Там и живет моя родня.
– А почему вы ушли? Зачем вы странствовали по чужим землям?
Мужчина пожал плечами:
– У меня была уйма времени, и я не знал, чем еще заняться.
– А почему вы так злились?
Эрлин пристально взглянул на него.
– Что-что?
– Я вас услышал. Я подумал было, что это голос ветра, голос одного из Ушедших. Вы злились, я это слышал. Я вас потому и нашел.
На лице Эрлина отразилась глубокая, почти пугающая печаль. Так глубока была эта печаль, что Ваэлин снова подумал, не довелось ли ему спасти безумца.
– Глядя в лицо смерти, человек способен наговорить немало глупостей, – сказал Эрлин. – Когда станешь настоящим братом, наверняка еще наслушаешься от умирающих самого нелепого вздора.
Девушка выползла из шалаша, кутаясь в шаль, заморгала, ослепленная ярким солнцем, Ваэлин впервые рассмотрел ее как следует и обнаружил, что ему трудно оторвать от нее взгляд. Безупречный бледный овал лица был обрамлен светло-каштановыми кудрями. Она была на пару лет старше Ваэлина и на пару дюймов выше. Он только теперь осознал, как давно не встречал ни одной ки, и ему сделалось как-то не по себе.
– С добрым утром, Селла! – приветствовал ее Эрлин. – Если хочешь есть, у меня в мешке есть еще лепешки.
Она натянуто улыбнулась, опасливо косясь на Ваэлина.
– Это Ваэлин Аль-Сорна, – сказал ей Эрлин. – Послушник Шестого ордена. Мы ему очень обязаны.
Девушка неплохо сумела это скрыть, но Ваэлин все же заметил, что она напряглась, когда Эрлин упомянул об ордене. Она обернулась к Ваэлину, и ее руки запорхали, делая замысловатые, плавные жесты. На лице у нее застыла бессмысленная улыбка. «Немая», – понял мальчик.
– Она говорит, нам очень повезло, что мы встретили тут, в глуши, столь отважную душу, – перевел Эрлин.
На самом деле она сказала «Скажи ему, что я сказала «спасибо», и идем отсюда». Ваэлин решил лучше не говорить, что он понимает язык жестов.