Страница:
Жак Куртен готовит для нашего агентства сафари в африканских странах. Это не вульгарное убийство крупных животных – такими вещами я не занимаюсь принципиально. Мы устраиваем индивидуальные экологические туры. Последняя мода сейчас – наблюдение в бинокль за экзотическими птицами и запись звуков дикой природы. Мы сделали абсолютно счастливой супружескую пару производителей поп-корна из Кентукки, которой в Кении удалось записать брачные крики бабуинов. А теперь для семьи одного театрального продюсера мы подготовили речное путешествие по притокам Нигера на двух катерах, и Жак должен завтра улететь в Конакри, чтобы сопровождать их в поездке.
– Какие у нас могут быть секреты?
– Ну и хорошо, – поспешно сказала Джессика, пока разговор пребывал в таком благоприятном русле. – Я сейчас позвоню в аэропорт, подниму Бобби и вечером мы у тебя.
Это, я и не подумал раньше, немного меняло дело. Действительно, при самом быстром раскладе – самолет часа через три-четыре плюс шесть часов полета – они доберутся до Парижа только поздней ночью. А к этому времени я действительно могу освободиться ото всех дел, включая Жака Куртена.
– Вот и прекрасно! – бодро сказал я. – Действительно, давайте проведем несколько дней в Париже все втроем. А что ты скажешь в школе?
– Дети болеют, – отрезала Джессика.
В принципе, она терпеть не может врать. Значит, ей действительно плохо и нужно поскорее оказаться рядом со мной.
– Ты права! К тому же неизвестно, что для Бобби будет полезнее – идти в школу, где детям предлагают наркотики, или оставаться с родителями. Кстати, надо подумать, не поменять ли нам школу.
– Солнышко, других школ уже нет. Они были в нашем детстве и исчезли вместе с ним. Но мы обсудим всё это при встрече, – Джессика уже пришла в радостное возбуждение, которое, как говорит ее психоаналитик д-р Гордон, лучший антидепрессант. – Всё, я звоню в аэропорт и перезвоню тебе, когда возьму билеты. Целую тебя!
– Целую, моя радость.
Я прямо видел, как она, нажав кнопку отбоя на телефоне, кричит «Бобби!» и ищет ногами тапочки. На тапочках, положив на них морду, обычно спит наш пес мистер Куилп. В такую рань растолкать его будет не просто.
Американцы – самая здоровая и самая больная нация на Земле.
Здоровая телесно. Я не забуду, как в Вашингтоне я встречался с агентом на Моле перед Национальной галереей. Был конец ноября, температура была градусов 6-7 по Цельсию. Тепла, тепла – но всё равно это холодно! Крапал холодный дождь, за пеленой которого и обелиск, и Капитолий казались скрытыми за полупрозрачной, как в ванной, занавеской. На мне была майка, пуловер, шерстяной пиджак, плащ, и, хотя дождь был не сильный, я всё же держал над головой зонт. С такой экипировкой холодно мне не было. Тем не менее я думал, где бы поблизости выпить горячего глинтвейна.
И тут подошел автобус со школьниками, приехавшими на экскурсию в галерею. Дети лет от десяти до пятнадцати неспешной цепочкой шли по аллее ко входу. Большинство было одето в кроссовки, джинсы и хлопчатобумажные пуловеры с капюшоном или без. Двое-трое и вовсе были в футболках, а пуловеры у них были завязаны вокруг талии. Все они шли под ледяным душем не торопясь, весело болтая, многие в обнимку. Зонтик был раскрыт только над головой двух преподавательниц лет пятидесяти.
Это один пример, вот другой. В Калифорнии стандартная форма одежды – футболка и шорты или бермуды. В выходные люди выходят так на прогулку или за покупками, какая бы ни была температура. В Сан-Франциско как-то в декабре выпал снег, так множество народу и не подумали надеть брюки или куртку – только накинули пуловеры и повыше подтянули носки на голых голенях.
А вот с душой у американцев не так хорошо. Насколько они закалены, чтобы давать отпор атакам микробов, настолько у них исчез иммунитет на сложности жизни. Наверно, это плата за благополучие. Они разучились думать. Мысль возникает, когда она наталкивается на препятствие. Нет препятствия – нет и мысли! Но это всего не объясняет.
Где в мире есть еще такое количество наркоманов, маньяков, школьников, расстреливающих своих одноклассников, отце-, матерее- и детоубийц? Где, скажите мне? Это всё люди, которые не умеют жить в реальном мире. Большинство американцев теряются, когда попадают в ситуацию, в которой не оказывался Микки-Маус или Терминатор. Американцы живут в одном мире, а что-то знают про совсем другой.
Среди благополучных людей – «upper middle class», то есть у тех, у кого остаются деньги после оплаты кредита за дом, машины и покупки необходимых вещей, – основной статьей расходов часто является психоаналитик. Как любые юридические вопросы американцы предоставляют адвокатам, малейшая проблема в отношениях в семье или на работе обсуждается не дома или с друзьями, а со специалистом. Психоаналитики (в Америке говорят headshrinkers или просто shrinks, то есть люди, которые уменьшают вам голову) – из тех профессионалов, которым, как булочникам, дантистам или автослесарям, не нужно волноваться. Они работой обеспечены до конца своих дней. Они постоянно ищут – и открывают – новые, неизвестные виды расстройств и работают над новыми методиками их лечения. Методики индивидуальны. Поэтому, если этот shrink вам не помог, от лечения вы не откажетесь – будете искать другого. Правда, первые полгода уйдут на то, что вы заново будете рассказывать о том, как в семилетнем возрасте вы увидели полоску голого маминого бедра, когда она застегивала чулок, и как вы почувствовали странное шевеление в нижнем этаже, когда читали, как мальчика вашего же возраста ремнем порол отец. Но следующие десять лет вы будете заниматься только вашими насущными проблемами. В сущности, на мой взгляд, заправилы этого бизнеса мало отличаются от наркодельцов – они создают в вас потребность, сажают на иглу и доят вас до конца ваших дней.
Джессика ходит к своему психоаналитику раз в неделю все те пятнадцать лет, которые мы знакомы. Раз в неделю – это признак необычайного психического здоровья (всего-то депрессия – ни психоза, ни невроза, ни мании, ни фобии!). Д-р Ребекка Гордон, кабинет которой находится в пятнадцати минутах ходьбы от нашего дома на Лексингтон-авеню, тоже среднего роста, тоже веснушчатая, тоже рыжая, тоже хорошо сложенная, только уже крепко пожилая и очень некрасивая. Джессика пробовала и меня уложить пожизненно на ее воздушно-мягкий черный кожаный диван – всё один и тот же, местами растрескавшийся, который д-р Гордон, зарабатывающая двести шестьдесят долларов в час, могла бы позволить себе заменить. Хотя, возможно, это ее фетиш.
Но у меня, как бывшего жителя страны, в которой сама ткань жизни сплетается из более или менее неразрешимых проблем, способность самому решать свои психологические трудности еще не утрачена. К тому же, для людей моей профессии неурядицы повседневной жизни представляют не больше сложности, чем для пилота сверхзвукового самолета – велосипедная прогулка по аллеям парка. Я даже не могу сказать, что у меня проблема с алкоголем, основным средством медикаментозного воздействия для тайных агентов. По крайней мере, как я уже говорил, пока я могу не только пить, когда могу, но и не пить, когда не могу.
Взгляд мой упал на бутылку, которую я между делом почти прикончил. Я вылил остатки вина в стакан и выпил его двумя большими жадными глотками. Итак, времени у меня оставалось только до вечера.
6
7
– Какие у нас могут быть секреты?
– Ну и хорошо, – поспешно сказала Джессика, пока разговор пребывал в таком благоприятном русле. – Я сейчас позвоню в аэропорт, подниму Бобби и вечером мы у тебя.
Это, я и не подумал раньше, немного меняло дело. Действительно, при самом быстром раскладе – самолет часа через три-четыре плюс шесть часов полета – они доберутся до Парижа только поздней ночью. А к этому времени я действительно могу освободиться ото всех дел, включая Жака Куртена.
– Вот и прекрасно! – бодро сказал я. – Действительно, давайте проведем несколько дней в Париже все втроем. А что ты скажешь в школе?
– Дети болеют, – отрезала Джессика.
В принципе, она терпеть не может врать. Значит, ей действительно плохо и нужно поскорее оказаться рядом со мной.
– Ты права! К тому же неизвестно, что для Бобби будет полезнее – идти в школу, где детям предлагают наркотики, или оставаться с родителями. Кстати, надо подумать, не поменять ли нам школу.
– Солнышко, других школ уже нет. Они были в нашем детстве и исчезли вместе с ним. Но мы обсудим всё это при встрече, – Джессика уже пришла в радостное возбуждение, которое, как говорит ее психоаналитик д-р Гордон, лучший антидепрессант. – Всё, я звоню в аэропорт и перезвоню тебе, когда возьму билеты. Целую тебя!
– Целую, моя радость.
Я прямо видел, как она, нажав кнопку отбоя на телефоне, кричит «Бобби!» и ищет ногами тапочки. На тапочках, положив на них морду, обычно спит наш пес мистер Куилп. В такую рань растолкать его будет не просто.
Американцы – самая здоровая и самая больная нация на Земле.
Здоровая телесно. Я не забуду, как в Вашингтоне я встречался с агентом на Моле перед Национальной галереей. Был конец ноября, температура была градусов 6-7 по Цельсию. Тепла, тепла – но всё равно это холодно! Крапал холодный дождь, за пеленой которого и обелиск, и Капитолий казались скрытыми за полупрозрачной, как в ванной, занавеской. На мне была майка, пуловер, шерстяной пиджак, плащ, и, хотя дождь был не сильный, я всё же держал над головой зонт. С такой экипировкой холодно мне не было. Тем не менее я думал, где бы поблизости выпить горячего глинтвейна.
И тут подошел автобус со школьниками, приехавшими на экскурсию в галерею. Дети лет от десяти до пятнадцати неспешной цепочкой шли по аллее ко входу. Большинство было одето в кроссовки, джинсы и хлопчатобумажные пуловеры с капюшоном или без. Двое-трое и вовсе были в футболках, а пуловеры у них были завязаны вокруг талии. Все они шли под ледяным душем не торопясь, весело болтая, многие в обнимку. Зонтик был раскрыт только над головой двух преподавательниц лет пятидесяти.
Это один пример, вот другой. В Калифорнии стандартная форма одежды – футболка и шорты или бермуды. В выходные люди выходят так на прогулку или за покупками, какая бы ни была температура. В Сан-Франциско как-то в декабре выпал снег, так множество народу и не подумали надеть брюки или куртку – только накинули пуловеры и повыше подтянули носки на голых голенях.
А вот с душой у американцев не так хорошо. Насколько они закалены, чтобы давать отпор атакам микробов, настолько у них исчез иммунитет на сложности жизни. Наверно, это плата за благополучие. Они разучились думать. Мысль возникает, когда она наталкивается на препятствие. Нет препятствия – нет и мысли! Но это всего не объясняет.
Где в мире есть еще такое количество наркоманов, маньяков, школьников, расстреливающих своих одноклассников, отце-, матерее- и детоубийц? Где, скажите мне? Это всё люди, которые не умеют жить в реальном мире. Большинство американцев теряются, когда попадают в ситуацию, в которой не оказывался Микки-Маус или Терминатор. Американцы живут в одном мире, а что-то знают про совсем другой.
Среди благополучных людей – «upper middle class», то есть у тех, у кого остаются деньги после оплаты кредита за дом, машины и покупки необходимых вещей, – основной статьей расходов часто является психоаналитик. Как любые юридические вопросы американцы предоставляют адвокатам, малейшая проблема в отношениях в семье или на работе обсуждается не дома или с друзьями, а со специалистом. Психоаналитики (в Америке говорят headshrinkers или просто shrinks, то есть люди, которые уменьшают вам голову) – из тех профессионалов, которым, как булочникам, дантистам или автослесарям, не нужно волноваться. Они работой обеспечены до конца своих дней. Они постоянно ищут – и открывают – новые, неизвестные виды расстройств и работают над новыми методиками их лечения. Методики индивидуальны. Поэтому, если этот shrink вам не помог, от лечения вы не откажетесь – будете искать другого. Правда, первые полгода уйдут на то, что вы заново будете рассказывать о том, как в семилетнем возрасте вы увидели полоску голого маминого бедра, когда она застегивала чулок, и как вы почувствовали странное шевеление в нижнем этаже, когда читали, как мальчика вашего же возраста ремнем порол отец. Но следующие десять лет вы будете заниматься только вашими насущными проблемами. В сущности, на мой взгляд, заправилы этого бизнеса мало отличаются от наркодельцов – они создают в вас потребность, сажают на иглу и доят вас до конца ваших дней.
Джессика ходит к своему психоаналитику раз в неделю все те пятнадцать лет, которые мы знакомы. Раз в неделю – это признак необычайного психического здоровья (всего-то депрессия – ни психоза, ни невроза, ни мании, ни фобии!). Д-р Ребекка Гордон, кабинет которой находится в пятнадцати минутах ходьбы от нашего дома на Лексингтон-авеню, тоже среднего роста, тоже веснушчатая, тоже рыжая, тоже хорошо сложенная, только уже крепко пожилая и очень некрасивая. Джессика пробовала и меня уложить пожизненно на ее воздушно-мягкий черный кожаный диван – всё один и тот же, местами растрескавшийся, который д-р Гордон, зарабатывающая двести шестьдесят долларов в час, могла бы позволить себе заменить. Хотя, возможно, это ее фетиш.
Но у меня, как бывшего жителя страны, в которой сама ткань жизни сплетается из более или менее неразрешимых проблем, способность самому решать свои психологические трудности еще не утрачена. К тому же, для людей моей профессии неурядицы повседневной жизни представляют не больше сложности, чем для пилота сверхзвукового самолета – велосипедная прогулка по аллеям парка. Я даже не могу сказать, что у меня проблема с алкоголем, основным средством медикаментозного воздействия для тайных агентов. По крайней мере, как я уже говорил, пока я могу не только пить, когда могу, но и не пить, когда не могу.
Взгляд мой упал на бутылку, которую я между делом почти прикончил. Я вылил остатки вина в стакан и выпил его двумя большими жадными глотками. Итак, времени у меня оставалось только до вечера.
6
У Пэгги, матери Джессики, есть такая картина – она висит у меня в кабинете в офисе. Это то, что видит утка из только что взлетевшего выводка. Впереди – хвост летящей во главе матери, слева – край крыла сестры (у самок окраска немного в бежевые тона), а кто-то из братьев летит следом – мы видим его голову и шею в зеленых переливах. Внизу, метрах в десяти, земля, вернее, скошенный луг. У одного из снопов полусидит-полулежит, наполовину зарывшись в сено, светловолосый парень с мечтательным взглядом и какой-то былинкой в зубах. Он весь в своих грезах, и хотя и видит уток, иных переживаний, чем эстетические, они у него не вызывают. Хотя рядом с ним – ружье, прислоненное к снопу. Краски нежные, прозрачные, как на некоторых картинах Эндрю Уайета, даже еще легче. Картина называется «Охотник в засаде».
Почему-то я вспомнил ее, хотя общего у нас было только название.
Днем я из предосторожности сидел в глубине комнаты, но поскольку окно Метека было на этаж ниже, я взгромоздился на спинку стула, положив ноги на сиденье. Я не воробей! От сидения на жердочке в неустойчивом равновесии я не только отсидел задницу – подложенная под нее подушка помогала не особенно, – но и все мышцы у меня затекли от напряжения.
Окно было по-прежнему закрыто, и я уже потерял надежду когда-нибудь увидеть своего врага. Меня вчера не было слишком долго: он за это время мог сто раз съехать. И номер теперь стоял пустой – даже если новые жильцы включили кондиционер, ставни, проснувшись, они наверняка бы открыли.
Я готовился встать и походить по комнате, когда вдруг изученная мною до мельчайших подробностей занавеска дрогнула и отодвинулась. Заехал новый постоялец? Я на секунду зажмурился, заклиная, чтобы это оказался Метек. Послышался ровный скрипучий звук распахиваемых ставень. Я открыл глаза: это был он.
Метек явно только что проснулся: он был по пояс голый – дальше я не видел – и зевал во весь рот. Решив не терять времени, я бросился к своей закрепленной в боевом положении видеокамере. Но Метек дожидаться выстрела не стал: окинув взглядом окрестности – я быстро отшатнулся внутрь комнаты, – он исчез.
Я проверил прицел: прямоугольник, обозначенный по углам четырьмя квадратными скобками, стоял как раз на том месте, где мгновение назад была голова моего врага. «Теперь не уйдет!» – подумал я.
Как ни странно, в ту минуту у меня не было никаких сомнений. Появись его голова снова секунд на десять, мой указательный палец, не дрогнув, послал бы в нее стрелу с тяжелой пулькой на конце. Но тут снова зазвонил телефон. Это был Бах.
– Солнышко, нам так повезло! – закричала в трубку Джессика. – Были билеты на прямой Дельты. Даже в экономическом, а я была готова лететь и бизнес-классом. Правда, утренних прямых нет, я взяла на дневной. Но он всё равно прилетает раньше, чем тот, с пересадкой в Лондоне.
– Я очень рад, – сказал я. И обнаружил, что я и в самом деле рад. Ясно, что с Метеком можно будет разобраться в течение ближайшего получаса, а потом моральная поддержка мне не помешает. – Правда, ты молодчина!
– Бобби скачет по всей квартире и орет песни. Слышишь?
Откуда-то издалека действительно доносились нечленораздельные вопли.
– Бобби, собирайся! – крикнула мне в самое ухо Джессика и добавила уже нормальным голосом. – Рейс 118, вылет из Кеннеди в 17.05. Посчитаешь сам, когда мы прилетаем.
– Где-то завтра утром. Я встречу вас.
– Зачем, мы сами возьмем такси!
– Нет-нет, я встречу.
И тут зазвонил второй телефон, Моцартом.
– Что это звонит? – тут же спросила Джессика. – Ты с кем?
Я нажал на кнопку, чтобы принять звонок, и продолжал говорить с ней по-английски. Я надеялся, что Николай сообразит, что я не могу сразу взять трубку.
– Я обедаю в ресторане на террасе, это у соседа звонил, – соврал я.
– Ну, мне некогда с тобой болтать, – к счастью, заторопилась Джессика. – Такси уже скоро придет, а я еще не собрана.
– До встречи, солнце мое! Счастливого полета!
– Я еще позвоню из аэропорта. Целую!
Я нажал на кнопку и поднес к уху французский мобильный.
– Завтра рано утром, – по-французски произнес Николай.
Слово «завтра» означало запасную явку, «рано утром» – немедленно. Черт бы их всех побрал! Я не мог срываться сейчас, когда Метек, наконец, был у меня на мушке.
– Я не могу, – вырвалось у меня, правда, как и положено, на английском. – Через два часа, – добавил я уже не заботясь о кодовых фразах, клером.
– Просили рано утром, – мягко повторил Николай.
– Ненавижу вас всех! Ну, кроме тебя! – в сердцах выпалил я и отключил телефон.
Нет, правда! Я работал на этих людей уже 23 года. Из-за них я потерял свою семью и постоянно рисковал жизнью сам. В свои сорок четыре года я всё еще себе не принадлежал. Преуспевающий бизнесмен, зарабатывающий столько, сколько, наверное, целое управление Конторы, я по-прежнему был на побегушках у людей, которых я никогда не видел, с которыми меня уже давно не связывали ни общие ценности, ни общие цели. В глубине души я уже давно был американцем. Разумеется, не таким, как большинство моих сограждан, воспитанных на волшебнике из страны Оз, гамбургерах и звездно-полосатом флаге. Но какое мне было дело до всего, что сейчас происходило в России? До всего этого передела собственности, войны кланов, до медленного, но верного восстановления страны, из которой я был так рад уехать? Вечная Россия! Да кто о ней сейчас думает в той же России?
Нет, сказать правду? Я продолжал работать на них по одной-единственной причине – они могли одним словом разрушить мою жизнь навсегда, полностью и бесповоротно. Это с Эсквайром я был, как за каменной стеной! А не будет его – и что?
И знаете, что самое главное? Два года назад я мог положить этому конец. В январе 99-го, перед поездкой в Афганистан, я, будучи в Москве, воспользовался случаем и выложил всё Бородавочнику. И эта хитрая лиса предложила мне самому решить, хочу ли я положить конец работе на Контору или всё же буду иногда помогать ему. «Когда от этого будет зависеть жизнь человека». Я в тот момент никак не ожидал, что эти клещи могут для меня когда-нибудь разжаться. И раз в мое положение входили, моим ответным душевным движением было войти в их положение.
Идиот! Идиот, да и только! Я и в Афганистан тогда поехал, чтобы получить там редкую привилегию раз пять реально сложить голову, да и с тех пор пару раз в году на призыв Эсквайра неизменно отвечаю: «Всегда готов!» Но сейчас-то чья жизнь в опасности? Штайнера? Уже нет! Метека? Несомненно, но это частное дело, это вне моих отношений с Конторой. Возможно, моя собственная, это да! Кто-то же рылся в моих вещах!
Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Ну, ладно. Завтра приедут Джессика с Бобби, и пошли они все к черту! Я положил в сумку свое оружие, объединяющее Средневековье и эру высоких технологий, проходя мимо зеркала, убедился в наличии парика, усов и бровей и вышел из номера.
Ходьба остудила мой пыл. И я вспомнил, что, вернувшись из Афганистана хотя и раненым, но живым, я был рад, что согласился тогда продолжать работать с Эсквайром. Адреналин!
Местом запасной встречи служил Музей д’Орсэ. В отличие от обязательного для посещения Лувра, где иногда народу бывает довольно много, искусством XIX века интересовались не все. Разве что импрессионистами, но они висели на самом верху этого переделанного под музей вокзала. В огромном холле под стеклянным колпаком каждый человек был на виду, а в залах первого этажа, образованных перегородками слева и справа, посетителей всегда были единицы. Ну, не единицы, конечно, десятки, но разбросанные по большой площади. Я заранее условился с Николаем, что мы проверим друг друга в холле, а потом сойдемся в одном из залов справа перед картинами Гюстава Моро.
Николай, одетый в белую майку с надписью на английском языке «В Австрии нет кенгуру», стоял, облокотившись о перегородку перед ониксовыми бюстами туарегов, и делал вид, что изучает план экспозиции. Или действительно изучал – он вряд ли был завсегдатаем художественных выставок. Я прошел мимо и занялся тем же. Николай, видимо, основательно проверился до прихода в музей. Убедившись, что за мной никто не следил, он сложил план и направился в зал Моро.
Я присоединился к нему через минуту. В зале никого не было. Служащий – парень лет тридцати – дремал на стуле за перегородкой. Я однажды разговорился с одним из них - такую работу по очереди предлагают безработным, чтобы на месяц-другой снять их с пособия.
– Извини, я наорал на тебя, – сказал я по-русски Николаю.
Николай внимательно посмотрел на меня и вытер пот со лба. Ему всегда было жарко.
– Ничего, бывает, – мягко сказал он. – К тому же, насколько я понимаю по-английски, ко мне это не относилось. А что случилось?
– Ничего! – соврал я. – По-английски совсем не надо понимать буквально, что я кого-то ненавижу. Это как «достали» по-русски. Я только что залез в ванную, хотел не спеша прийти в себя, пообедать, а потом уже вернуться к нашим играм.
– Ну, извини.
В зал вошла женщина, толкавшая перед собой инвалидное кресло с девочкой лет двенадцати. Мы с Николаем разошлись, как если бы мы просто оказались случайно перед одной и той же картиной. Но женщина, не останавливаясь, прошла в следующий зал – видимо, искала импрессионистов. Николай убедился, что путь свободен, и снова подошел ко мне.
– Тебя просят вернуться в «Клюни» и еще раз осмотреть его номер.
Положительно, нам давали указания полные кретины! Меня опять прорвало.
– Нет, это конец всему! Я же проверил всё очень тщательно! Да и туда наверняка уже вселился кто-то другой! К тому же, мне уже сказали, что свободных номеров на сегодняшнюю ночь нет. А я, кстати, уже должен быть в самолете по пути в Токио – я так сказал портье!
– Я помню. Ты же понимаешь: я просто передаю просьбу руководства.
Если бы Николай стал спорить и настаивать, типа Befehl ist Befehl, приказы не обсуждаются, я бы, наверное, уперся. Но против безоружных нет оружия.
– Ты-то хоть осознаешь, что это бессмысленно? – спросил я.
– Я-то да. Но сам знаешь, в жизни много непредсказуемого. Так что и их можно понять. Они, видимо, хотят полностью исключить гостиницу.
– То, что они хотят найти, давно уже в руках французской полиции!
– Скорее всего.
Николай был по-прежнему сама обходительность. Что же он только так потеет?
– Хорошо, – решил я. – Я позвоню в «Клюни». Если каким-то чудом у них окажется свободный номер, я заселюсь туда и попробую еще раз. Будем надеяться, что сегодня дежурит другой портье. Но если номеров нет, я из-за чужой глупости еще раз рисковать не буду.
– Как скажешь.
Я достал визитку отеля. Вот она, предусмотрительность! А кто думал, что мне когда-нибудь еще понадобится гостиница, столь не подходящая моему высокому представлению о собственном статусе? Трубку сняла женщина.
– Скажите, у вас есть свободные номера? Мне неожиданно приходится задержаться на один день.
– Мне жаль, но и у нас всё занято. Хотя… Да, вам повезло – один номер у нас освободился.
По ее голосу я понял, какой именно номер она имела в виду. 404-й – ввиду скоропостижной кончины его обитателя. Мне действительно повезло.
– Супер! – воскликнул я. – Никому его не отдавайте! Я буду у вас через полчаса.
– Хорошо, месье, не беспокойтесь. Ваша фамилия?
Моя фамилия! Действительно, мне же опять придется регистрироваться.
– Эрнесто Лопес! Я вообще-то у вас и ночевал прошлой ночью, в 401-м. Было бы здорово, если бы это был тот же номер!
– Нет, месье, это другой, но на том же этаже. А какая разница? Вы же свои вещи уже взяли! А освободившийся номер намного больше, чем ваш старый.
– Отлично, я еду!
Николай всё понял.
– Тебя поселят прямо в его номер?
Я кивнул.
– Отлично! Я тогда тебя прикрывать не буду. У нас тут еще один аврал случился.
Взгляд у него стал какой-то странный.
– Это как-то связано?
– Нет-нет! Совсем другая история.
Я настаивать, естественно, не стал. Но врать, по крайней мере, своим Николай не умел.
Почему-то я вспомнил ее, хотя общего у нас было только название.
Днем я из предосторожности сидел в глубине комнаты, но поскольку окно Метека было на этаж ниже, я взгромоздился на спинку стула, положив ноги на сиденье. Я не воробей! От сидения на жердочке в неустойчивом равновесии я не только отсидел задницу – подложенная под нее подушка помогала не особенно, – но и все мышцы у меня затекли от напряжения.
Окно было по-прежнему закрыто, и я уже потерял надежду когда-нибудь увидеть своего врага. Меня вчера не было слишком долго: он за это время мог сто раз съехать. И номер теперь стоял пустой – даже если новые жильцы включили кондиционер, ставни, проснувшись, они наверняка бы открыли.
Я готовился встать и походить по комнате, когда вдруг изученная мною до мельчайших подробностей занавеска дрогнула и отодвинулась. Заехал новый постоялец? Я на секунду зажмурился, заклиная, чтобы это оказался Метек. Послышался ровный скрипучий звук распахиваемых ставень. Я открыл глаза: это был он.
Метек явно только что проснулся: он был по пояс голый – дальше я не видел – и зевал во весь рот. Решив не терять времени, я бросился к своей закрепленной в боевом положении видеокамере. Но Метек дожидаться выстрела не стал: окинув взглядом окрестности – я быстро отшатнулся внутрь комнаты, – он исчез.
Я проверил прицел: прямоугольник, обозначенный по углам четырьмя квадратными скобками, стоял как раз на том месте, где мгновение назад была голова моего врага. «Теперь не уйдет!» – подумал я.
Как ни странно, в ту минуту у меня не было никаких сомнений. Появись его голова снова секунд на десять, мой указательный палец, не дрогнув, послал бы в нее стрелу с тяжелой пулькой на конце. Но тут снова зазвонил телефон. Это был Бах.
– Солнышко, нам так повезло! – закричала в трубку Джессика. – Были билеты на прямой Дельты. Даже в экономическом, а я была готова лететь и бизнес-классом. Правда, утренних прямых нет, я взяла на дневной. Но он всё равно прилетает раньше, чем тот, с пересадкой в Лондоне.
– Я очень рад, – сказал я. И обнаружил, что я и в самом деле рад. Ясно, что с Метеком можно будет разобраться в течение ближайшего получаса, а потом моральная поддержка мне не помешает. – Правда, ты молодчина!
– Бобби скачет по всей квартире и орет песни. Слышишь?
Откуда-то издалека действительно доносились нечленораздельные вопли.
– Бобби, собирайся! – крикнула мне в самое ухо Джессика и добавила уже нормальным голосом. – Рейс 118, вылет из Кеннеди в 17.05. Посчитаешь сам, когда мы прилетаем.
– Где-то завтра утром. Я встречу вас.
– Зачем, мы сами возьмем такси!
– Нет-нет, я встречу.
И тут зазвонил второй телефон, Моцартом.
– Что это звонит? – тут же спросила Джессика. – Ты с кем?
Я нажал на кнопку, чтобы принять звонок, и продолжал говорить с ней по-английски. Я надеялся, что Николай сообразит, что я не могу сразу взять трубку.
– Я обедаю в ресторане на террасе, это у соседа звонил, – соврал я.
– Ну, мне некогда с тобой болтать, – к счастью, заторопилась Джессика. – Такси уже скоро придет, а я еще не собрана.
– До встречи, солнце мое! Счастливого полета!
– Я еще позвоню из аэропорта. Целую!
Я нажал на кнопку и поднес к уху французский мобильный.
– Завтра рано утром, – по-французски произнес Николай.
Слово «завтра» означало запасную явку, «рано утром» – немедленно. Черт бы их всех побрал! Я не мог срываться сейчас, когда Метек, наконец, был у меня на мушке.
– Я не могу, – вырвалось у меня, правда, как и положено, на английском. – Через два часа, – добавил я уже не заботясь о кодовых фразах, клером.
– Просили рано утром, – мягко повторил Николай.
– Ненавижу вас всех! Ну, кроме тебя! – в сердцах выпалил я и отключил телефон.
Нет, правда! Я работал на этих людей уже 23 года. Из-за них я потерял свою семью и постоянно рисковал жизнью сам. В свои сорок четыре года я всё еще себе не принадлежал. Преуспевающий бизнесмен, зарабатывающий столько, сколько, наверное, целое управление Конторы, я по-прежнему был на побегушках у людей, которых я никогда не видел, с которыми меня уже давно не связывали ни общие ценности, ни общие цели. В глубине души я уже давно был американцем. Разумеется, не таким, как большинство моих сограждан, воспитанных на волшебнике из страны Оз, гамбургерах и звездно-полосатом флаге. Но какое мне было дело до всего, что сейчас происходило в России? До всего этого передела собственности, войны кланов, до медленного, но верного восстановления страны, из которой я был так рад уехать? Вечная Россия! Да кто о ней сейчас думает в той же России?
Нет, сказать правду? Я продолжал работать на них по одной-единственной причине – они могли одним словом разрушить мою жизнь навсегда, полностью и бесповоротно. Это с Эсквайром я был, как за каменной стеной! А не будет его – и что?
И знаете, что самое главное? Два года назад я мог положить этому конец. В январе 99-го, перед поездкой в Афганистан, я, будучи в Москве, воспользовался случаем и выложил всё Бородавочнику. И эта хитрая лиса предложила мне самому решить, хочу ли я положить конец работе на Контору или всё же буду иногда помогать ему. «Когда от этого будет зависеть жизнь человека». Я в тот момент никак не ожидал, что эти клещи могут для меня когда-нибудь разжаться. И раз в мое положение входили, моим ответным душевным движением было войти в их положение.
Идиот! Идиот, да и только! Я и в Афганистан тогда поехал, чтобы получить там редкую привилегию раз пять реально сложить голову, да и с тех пор пару раз в году на призыв Эсквайра неизменно отвечаю: «Всегда готов!» Но сейчас-то чья жизнь в опасности? Штайнера? Уже нет! Метека? Несомненно, но это частное дело, это вне моих отношений с Конторой. Возможно, моя собственная, это да! Кто-то же рылся в моих вещах!
Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Ну, ладно. Завтра приедут Джессика с Бобби, и пошли они все к черту! Я положил в сумку свое оружие, объединяющее Средневековье и эру высоких технологий, проходя мимо зеркала, убедился в наличии парика, усов и бровей и вышел из номера.
Ходьба остудила мой пыл. И я вспомнил, что, вернувшись из Афганистана хотя и раненым, но живым, я был рад, что согласился тогда продолжать работать с Эсквайром. Адреналин!
Местом запасной встречи служил Музей д’Орсэ. В отличие от обязательного для посещения Лувра, где иногда народу бывает довольно много, искусством XIX века интересовались не все. Разве что импрессионистами, но они висели на самом верху этого переделанного под музей вокзала. В огромном холле под стеклянным колпаком каждый человек был на виду, а в залах первого этажа, образованных перегородками слева и справа, посетителей всегда были единицы. Ну, не единицы, конечно, десятки, но разбросанные по большой площади. Я заранее условился с Николаем, что мы проверим друг друга в холле, а потом сойдемся в одном из залов справа перед картинами Гюстава Моро.
Николай, одетый в белую майку с надписью на английском языке «В Австрии нет кенгуру», стоял, облокотившись о перегородку перед ониксовыми бюстами туарегов, и делал вид, что изучает план экспозиции. Или действительно изучал – он вряд ли был завсегдатаем художественных выставок. Я прошел мимо и занялся тем же. Николай, видимо, основательно проверился до прихода в музей. Убедившись, что за мной никто не следил, он сложил план и направился в зал Моро.
Я присоединился к нему через минуту. В зале никого не было. Служащий – парень лет тридцати – дремал на стуле за перегородкой. Я однажды разговорился с одним из них - такую работу по очереди предлагают безработным, чтобы на месяц-другой снять их с пособия.
– Извини, я наорал на тебя, – сказал я по-русски Николаю.
Николай внимательно посмотрел на меня и вытер пот со лба. Ему всегда было жарко.
– Ничего, бывает, – мягко сказал он. – К тому же, насколько я понимаю по-английски, ко мне это не относилось. А что случилось?
– Ничего! – соврал я. – По-английски совсем не надо понимать буквально, что я кого-то ненавижу. Это как «достали» по-русски. Я только что залез в ванную, хотел не спеша прийти в себя, пообедать, а потом уже вернуться к нашим играм.
– Ну, извини.
В зал вошла женщина, толкавшая перед собой инвалидное кресло с девочкой лет двенадцати. Мы с Николаем разошлись, как если бы мы просто оказались случайно перед одной и той же картиной. Но женщина, не останавливаясь, прошла в следующий зал – видимо, искала импрессионистов. Николай убедился, что путь свободен, и снова подошел ко мне.
– Тебя просят вернуться в «Клюни» и еще раз осмотреть его номер.
Положительно, нам давали указания полные кретины! Меня опять прорвало.
– Нет, это конец всему! Я же проверил всё очень тщательно! Да и туда наверняка уже вселился кто-то другой! К тому же, мне уже сказали, что свободных номеров на сегодняшнюю ночь нет. А я, кстати, уже должен быть в самолете по пути в Токио – я так сказал портье!
– Я помню. Ты же понимаешь: я просто передаю просьбу руководства.
Если бы Николай стал спорить и настаивать, типа Befehl ist Befehl, приказы не обсуждаются, я бы, наверное, уперся. Но против безоружных нет оружия.
– Ты-то хоть осознаешь, что это бессмысленно? – спросил я.
– Я-то да. Но сам знаешь, в жизни много непредсказуемого. Так что и их можно понять. Они, видимо, хотят полностью исключить гостиницу.
– То, что они хотят найти, давно уже в руках французской полиции!
– Скорее всего.
Николай был по-прежнему сама обходительность. Что же он только так потеет?
– Хорошо, – решил я. – Я позвоню в «Клюни». Если каким-то чудом у них окажется свободный номер, я заселюсь туда и попробую еще раз. Будем надеяться, что сегодня дежурит другой портье. Но если номеров нет, я из-за чужой глупости еще раз рисковать не буду.
– Как скажешь.
Я достал визитку отеля. Вот она, предусмотрительность! А кто думал, что мне когда-нибудь еще понадобится гостиница, столь не подходящая моему высокому представлению о собственном статусе? Трубку сняла женщина.
– Скажите, у вас есть свободные номера? Мне неожиданно приходится задержаться на один день.
– Мне жаль, но и у нас всё занято. Хотя… Да, вам повезло – один номер у нас освободился.
По ее голосу я понял, какой именно номер она имела в виду. 404-й – ввиду скоропостижной кончины его обитателя. Мне действительно повезло.
– Супер! – воскликнул я. – Никому его не отдавайте! Я буду у вас через полчаса.
– Хорошо, месье, не беспокойтесь. Ваша фамилия?
Моя фамилия! Действительно, мне же опять придется регистрироваться.
– Эрнесто Лопес! Я вообще-то у вас и ночевал прошлой ночью, в 401-м. Было бы здорово, если бы это был тот же номер!
– Нет, месье, это другой, но на том же этаже. А какая разница? Вы же свои вещи уже взяли! А освободившийся номер намного больше, чем ваш старый.
– Отлично, я еду!
Николай всё понял.
– Тебя поселят прямо в его номер?
Я кивнул.
– Отлично! Я тогда тебя прикрывать не буду. У нас тут еще один аврал случился.
Взгляд у него стал какой-то странный.
– Это как-то связано?
– Нет-нет! Совсем другая история.
Я настаивать, естественно, не стал. Но врать, по крайней мере, своим Николай не умел.
7
Я прогулочным шагом дошел по пустынной улочке до Сен-Жермен и остановил такси. В другое время я бы, пожалуй, пошел пешком по набережным – это минут двадцать хода, но мне хотелось поскорее разделаться со Штайнером и вернуться в «Феникс». Мы проезжали практически мимо «Де Бюси», и я вспомнил, что надо заказать еще один номер для Бобби и продлить мой до среды. Визитка этого отеля тоже предусмотрительно находилась в моем бумажнике, так что проблема была решена одним минутным звонком.
Машина свернула на Сен-Мишель и остановилась у пешеходного перехода. Только тут я обратил внимание, что таксист был белым и даже французом! Я оставил ему сдачу с десяти евро, что вполне компенсировало слишком короткий пробег.
За стойкой «Клюни» теперь была француженка лет тридцати пяти в строгой белой блузке. Губы у нее были накрашены в морковный цвет, верхние веки – в зеленый, щеки нарумянены, а остальные части лица покрыты толстым слоем светло-коричневого тона. Она нашла мое имя в компьютере, что-то добавила туда, и на этом процедура регистрации была закончена. Заплатить вперед, раз моя кредитка не работала, меня уже не просили – я считался старым клиентом.
Выйдя из лифта и включив свет в коридоре, я долго соображал, куда мне идти. «Де Бюси», «Феникс», теперь опять «Клюни» – в моей голове всё перепуталось. Как в том сне, где дверь справа оказалась слева. Мне пришлось сделать мысленное усилие, чтобы вспомнить, что сон этот снился мне лишь прошлой ночью и что провел я эту ночь как раз здесь, в «Клюни». Я прошел мимо своего старого 401-го и, описав дугу вокруг винтовой лестницы, остановился перед своим новым 404-м номером. Я так долго стоял у лифта, пытаясь понять, где я и куда мне идти, что свет погас. Я не стал зажигать его снова: сквозь замочную скважину сочился свет. Я заткнул его ключом, повернул замок влево и вошел внутрь.
Это снова был безликий, чисто убранный гостиничный номер. И мне даже нечем было отметить в нем свое присутствие – рубашки Николая я вернул ему после нашего пантагрюэлевского завтрака «У Леона», а купить еще один – третий – набор туалетных принадлежностей мне не пришло в голову. Так что я просто бросил свою сумку с видеокамерой на кровать и вытянулся рядом. Я вытащил из-под покрывала длинную, во всю ширину постели, подушку валиком, сложил ее пополам, припечатал головой и задумался. Что еще я мог здесь обследовать, чего не сделал в первый раз? Развинтить корпуса настольных ламп? Осмотреть весь подвесной потолок в ванной? Разобрать настенный фен? Мне нравится, когда ближайшее будущее можно разложить на ряд простых и легко выполнимых задач. Необходимость рассчитаться с Метеком ушла куда-то вглубь, стала мрачным фоном, этаким basso continuo. Вообще всё потеряло реальность – незаметно для себя я заснул.
Я вел машину, но с заднего сиденья. А спереди, на месте водителя, сидел высокий мужик, постоянно заслонявший мне дорогу. Он в управлении автомобилем никакого участия не принимал – ну, за исключением того, что загораживал мне обзор. Я ехал быстро, по левому ряду какой-то набережной, вдоль самого парапета. Мужик – я ненавидел его коротко стриженный затылок долихоцефала – в очередной раз заслонил мне дорогу. Я затормозил и остановился. Как раз вовремя – набережная здесь поворачивала, и не остановись я, мы, пробив парапет, полетели бы в воду.
Меня вырвала из сна ре-минорная токката Баха. В трубке звучал горячий влажный голос Элис.
Я уже говорил: это – мечта эротоманов. Хорошо, что даже по Манхэттену, где парковка в течение дня стоит не меньше двадцати долларов, она не ездит на метро – на нее бы совершали два-три сексуальных нападения ежедневно.
Она и сейчас была в машине: я слышал приглушенную музыку из радиоприемника и шум автострады.
– Пако, привет! Я не помешала?
Я пытался стряхнуть с себя сон – тяжелый, означавший, похоже, что-то важное.
– Нет-нет, конечно, нет! А сегодня разве не суббота?
Голос Элис стал ироничным – ей нравится, когда шеф думает, что проявляет незаурядный здравый смысл, а на самом деле он опять попадает впросак.
– Сегодня суббота. Но вы так и не позвонили Жаку Куртену. Он нервничает и снова связался со мной.
Прижав телефон плечом к уху, я прошел в ванную, включил холодную воду и свободной рукой обмыл лицо.
– Элис, мне очень жаль, что он дергает тебя в выходные – тем более, когда меня нет в Штатах. Почему он не позвонит мне? Я действительно в запарке и не отзвонил ему до сих пор. Но у него же есть мой номер!
– Он говорит, что не может до вас дозвониться.
– Ну, ты же дозвонилась!
Как я уже отмечал, когда Элис говорит мне «you», это скорее «вы», а когда я – это скорее «ты».
– Предоставляю вам самому решать свои загадки.
Это был тонкий укол, спровоцированный словом «запарка». Для Элис я поехал в Европу всего лишь для организации регулярного тура по средневековым аббатствам Франции с милейшим братом Эрве из Парижской консистории и для прощальных напутствий Жаку Куртену. А чем еще ее шеф заполнял свое время в одной из мировых столиц порока, для нее загадкой как раз не являлось.
– Надеюсь, звонок нашего французского друга никак не нарушил твою субботнюю жизнь?
По иронии в моем голосе Элис поняла, что я раскусил ее намек, и рассмеялась. Может быть, она действительно немного – я бы сказал, платонически – ревнует меня, как и я платонически немного ревную ее.
– Если вы хотите всё знать про мою личную жизнь, я сейчас еду к родителям по 95-му шоссе. Машин уйма, мы продвигаемся черепашьим шагом, так что звонок Жака Куртена опасности для дорожного движения не создал.
Родители Элис живут в Коннектикуте, в западной, черной, части Хартфорда, и самая образованная и благополучная из их дочерей регулярно ездит туда повидаться с ними. Мы с Джессикой и Бобби тоже как-то побывали у них, когда Элис подвернула в Хартфорде ногу и не могла сесть за руль, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Милые, еще не старые люди, немного медлительные и церемонные. Но это, возможно, оттого, что я ее шеф и что мы белые.
– Передавай им привет от меня, от нас всех. Джессика с Бобби прилетят ко мне завтра утром.
Машина свернула на Сен-Мишель и остановилась у пешеходного перехода. Только тут я обратил внимание, что таксист был белым и даже французом! Я оставил ему сдачу с десяти евро, что вполне компенсировало слишком короткий пробег.
За стойкой «Клюни» теперь была француженка лет тридцати пяти в строгой белой блузке. Губы у нее были накрашены в морковный цвет, верхние веки – в зеленый, щеки нарумянены, а остальные части лица покрыты толстым слоем светло-коричневого тона. Она нашла мое имя в компьютере, что-то добавила туда, и на этом процедура регистрации была закончена. Заплатить вперед, раз моя кредитка не работала, меня уже не просили – я считался старым клиентом.
Выйдя из лифта и включив свет в коридоре, я долго соображал, куда мне идти. «Де Бюси», «Феникс», теперь опять «Клюни» – в моей голове всё перепуталось. Как в том сне, где дверь справа оказалась слева. Мне пришлось сделать мысленное усилие, чтобы вспомнить, что сон этот снился мне лишь прошлой ночью и что провел я эту ночь как раз здесь, в «Клюни». Я прошел мимо своего старого 401-го и, описав дугу вокруг винтовой лестницы, остановился перед своим новым 404-м номером. Я так долго стоял у лифта, пытаясь понять, где я и куда мне идти, что свет погас. Я не стал зажигать его снова: сквозь замочную скважину сочился свет. Я заткнул его ключом, повернул замок влево и вошел внутрь.
Это снова был безликий, чисто убранный гостиничный номер. И мне даже нечем было отметить в нем свое присутствие – рубашки Николая я вернул ему после нашего пантагрюэлевского завтрака «У Леона», а купить еще один – третий – набор туалетных принадлежностей мне не пришло в голову. Так что я просто бросил свою сумку с видеокамерой на кровать и вытянулся рядом. Я вытащил из-под покрывала длинную, во всю ширину постели, подушку валиком, сложил ее пополам, припечатал головой и задумался. Что еще я мог здесь обследовать, чего не сделал в первый раз? Развинтить корпуса настольных ламп? Осмотреть весь подвесной потолок в ванной? Разобрать настенный фен? Мне нравится, когда ближайшее будущее можно разложить на ряд простых и легко выполнимых задач. Необходимость рассчитаться с Метеком ушла куда-то вглубь, стала мрачным фоном, этаким basso continuo. Вообще всё потеряло реальность – незаметно для себя я заснул.
Я вел машину, но с заднего сиденья. А спереди, на месте водителя, сидел высокий мужик, постоянно заслонявший мне дорогу. Он в управлении автомобилем никакого участия не принимал – ну, за исключением того, что загораживал мне обзор. Я ехал быстро, по левому ряду какой-то набережной, вдоль самого парапета. Мужик – я ненавидел его коротко стриженный затылок долихоцефала – в очередной раз заслонил мне дорогу. Я затормозил и остановился. Как раз вовремя – набережная здесь поворачивала, и не остановись я, мы, пробив парапет, полетели бы в воду.
Меня вырвала из сна ре-минорная токката Баха. В трубке звучал горячий влажный голос Элис.
Я уже говорил: это – мечта эротоманов. Хорошо, что даже по Манхэттену, где парковка в течение дня стоит не меньше двадцати долларов, она не ездит на метро – на нее бы совершали два-три сексуальных нападения ежедневно.
Она и сейчас была в машине: я слышал приглушенную музыку из радиоприемника и шум автострады.
– Пако, привет! Я не помешала?
Я пытался стряхнуть с себя сон – тяжелый, означавший, похоже, что-то важное.
– Нет-нет, конечно, нет! А сегодня разве не суббота?
Голос Элис стал ироничным – ей нравится, когда шеф думает, что проявляет незаурядный здравый смысл, а на самом деле он опять попадает впросак.
– Сегодня суббота. Но вы так и не позвонили Жаку Куртену. Он нервничает и снова связался со мной.
Прижав телефон плечом к уху, я прошел в ванную, включил холодную воду и свободной рукой обмыл лицо.
– Элис, мне очень жаль, что он дергает тебя в выходные – тем более, когда меня нет в Штатах. Почему он не позвонит мне? Я действительно в запарке и не отзвонил ему до сих пор. Но у него же есть мой номер!
– Он говорит, что не может до вас дозвониться.
– Ну, ты же дозвонилась!
Как я уже отмечал, когда Элис говорит мне «you», это скорее «вы», а когда я – это скорее «ты».
– Предоставляю вам самому решать свои загадки.
Это был тонкий укол, спровоцированный словом «запарка». Для Элис я поехал в Европу всего лишь для организации регулярного тура по средневековым аббатствам Франции с милейшим братом Эрве из Парижской консистории и для прощальных напутствий Жаку Куртену. А чем еще ее шеф заполнял свое время в одной из мировых столиц порока, для нее загадкой как раз не являлось.
– Надеюсь, звонок нашего французского друга никак не нарушил твою субботнюю жизнь?
По иронии в моем голосе Элис поняла, что я раскусил ее намек, и рассмеялась. Может быть, она действительно немного – я бы сказал, платонически – ревнует меня, как и я платонически немного ревную ее.
– Если вы хотите всё знать про мою личную жизнь, я сейчас еду к родителям по 95-му шоссе. Машин уйма, мы продвигаемся черепашьим шагом, так что звонок Жака Куртена опасности для дорожного движения не создал.
Родители Элис живут в Коннектикуте, в западной, черной, части Хартфорда, и самая образованная и благополучная из их дочерей регулярно ездит туда повидаться с ними. Мы с Джессикой и Бобби тоже как-то побывали у них, когда Элис подвернула в Хартфорде ногу и не могла сесть за руль, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Милые, еще не старые люди, немного медлительные и церемонные. Но это, возможно, оттого, что я ее шеф и что мы белые.
– Передавай им привет от меня, от нас всех. Джессика с Бобби прилетят ко мне завтра утром.