Он пожал плечами и, как мне показалось, засмеялся несколько натянуто.
- Это дело прошлого, друг мой. У меня теперь не будет времени заниматься литератроникой... Откровенно говоря, я уезжаю из Бордо... В Сорбонне создана кафедра структурной глосематики, и я дал себя уговорить... Так как я единственный кандидат...
- Сорбонна? Итак, вы сжигаете все, чему поклонялись...
- Поклонялся... Ну, это уж чересчур сильно сказано...
И, словно ища опоры, он инстинктивно подвинулся к Сильвии. Я взглянул на них обоих, и мне вдруг почудилось, будто они бледнеют, становятся бесцветными, бесплотными, как тени мертвецов, которых вызывал Улисс. Я не могу припомнить теперь, как они покинули мою квартиру. Больше я никогда их не видел и иной раз задаю себе вопрос, существуют ли они еще на этом свете.
Недавний страх приобрел, напротив, вполне реальный характер, когда я подумал о том, как примет Фермижье весть об измене Сильвии. Ведь это я еще столь недавно так горячо рекомендовал ему Ланьо, и как знать, не совместятся ли наши имена в распаленном гневом мозгу этого покинутого любовника?
Но когда я увидел в тот вечер телевизионный выпуск последних новостей, я задрожал от страха уже по иным причинам. Передавали основные выдержки из доклада Больдюка, сделанного им накануне. Начинался он восторженными похвалами в адрес генерала де Голля и призывами к франко-польдавской дружбе. Во имя этой дружбы, продолжал Больдюк, польдавское правительство решило запретить продажу некоторых французских газет, которые позволили себе. критику в адрес больдюковской Польдавии (далее шел перечень названий) или критиковали свое собственное правительство, искажая тем самым подлинное лицо дружественной Франции (следовал еще список, включавший все газеты Фермижье). Но это было еще полбеды. Войдя в раж, Больдюк заявил, что в качестве первого вклада в дело помощи, которую он ждет от Франции братскому народу Польдавии, польдавское правительство издало декрет о немедленной конфискации всех сельскохозяйственных, промышленных и коммерческих предприятий, принадлежащих французам.
Я выключил телевизор, боясь услышать что-нибудь в таком же духе. На ночь мне пришлось принять несколько таблеток гарденала, чтобы уснуть хоть на час. Мне ужасно хотелось позвонить Югетте, но я мог нарваться на Жан-Жака, что было бы весьма нежелательно.
Назавтра газеты передали новости из Польдавии, добавив еще одну деталь, что встревожило меня более всего прочего. На первой странице был напечатан портрет польдавского министра секвестров и конфискаций, которому поручено было провести в жизнь декрет о конфискации имущества, принадлежавшего французам. По слухам, министр этот был француз из окружения Больдюка, недавно получивший польдавское подданство. Фотография была неотчетливая, но я с первого взгляда узнал Пуаре.
Сильвия и Ланьо, Больдюк и Пуаре-кольцо измены смыкалось вокруг меня, и, таким образом, весь гнев Фермижье неизбежно обрушится на мою голову. Любой ценой я должен был вырваться из этого круга. Но как? Я не мог ни на кого рассчитывать, разве что на Буссинго, В конце концов ко всему этому литератрон не имел никакого отношения.
Была суббота-как раз по субботам мы с Буссинго обычно встречались в лаборатории в Нейи для подведения итогов недельных опытов.
Когда я собирался сесть в машину, я вдруг увидел в витрине книжного магазина, возле которого стоял мой автомобиль, несколько экземпляров бестселлера, появившегося накануне. Это был детективный роман, и на его пестрой обложке я с ужасом прочел: "Хулиган целится в пах", Леопольд Пулиш, издательство "Жанна д'Арк".
Я купил книгу и лихорадочно перелистал ее. Никакого сомнения не оставалось: это была сюжетная канва, выданная "Бумерангом". Литератронный стиль можно было без труда распознать с первых строк. К тому же Леопольд Пулиш был начисто не способен написать книгу. Так при чем же на обложке этого явно пиратского тома имя заместителя Жозефа Бледюра? Все это сильно смахивало на заговор. Но кем он подстроен? И против кого? Неужели меня предал и Буссинго?
Не знаю, как я добрался до Нейи. Помню только, что по дороге я несколько раз проезжал на красный свет. Выйдя из машины, я бегом бросился в кабинет Буссинго, но там было пусто. Лаборатория ВПУИР производила впечатление покинутой. Но в этом не было ничего удивительного: "князьки" являлись по субботам только в экстренных случаях, а все литератронные установки находились в основном в Шартре. Консьерж сказал мне, что не видел Буссинго с позавчерашнего дня. По-видимому, он был в Бриве. Я позвонил к нему домой, но никто не ответил. Обычно Буссинго уезжал в Брив в четверг вечером и возвращался в воскресенье.
Окончательно сбитый с толку, не зная, что и предпринять, я попытался найти Фюльжанса Пипета у Вертишу, затем Гедеона Денье у Кромлека. Ни того, ни другого на месте не оказалось. Домашнего адреса Пипета я не знал. У Денье после продолжительного шушуканья детский голосок ответил, что папа уехал на дачу до понедельника.
Оставалось одно - вернуться в Шартр. Всю вторую половину дня я провел за чтением романа "Хулиган целится в пах". Книга показалась мне ужасно пошлой. Вечером я включил телевизор и случайно попал на литературную страницу телевизионных новостей. Я узнал жеманный голос Фюльжанса Пипета прежде, чем на экране появилась его физиономия.
- Я бесконечно счастлив, что мое вступление на пост директора издательства "Жанна д'Арк" совпало с таким крупным успехом, но главным образом я горжусь тем, что возглавляемая мною фирма достигла вершины научного прогресса в области литературы. Зрелый талант Леопольда Пулиша опирается на самые современные достижения техники, и "Хулиган целится в пах" - результат смелых открытий в области электроники.
Их было трое на экране: Пипет и Пулиш-рядышком на диване и Жорж Бортоли - лицом к ним и спиной к экрану.
- Вы, конечно, хотели бы рассказать о литератроне? - спросил последний. - Скажите, кажется, совсем недавно появилось еще одно произведение, которое тоже имеет отношение к технике подобного рода?
Презрительная улыбка скользнула по лицу Фюльжанса Пипета.
- Вы, вероятно, намекаете на эту сентиментальную чепуху, под которой поставила свою подпись довольно известная писательница и которую опубликовал один из наших конкурентов? Действительно, рукопись этого произведения представляет собой экспериментальный текст, разработанный литератроном типа "Бумеранг", но он отнюдь не предназначался для публикации. Это, понимаете ли, только опыт, просто набросок, тогда как произведение Леопольда Пулиша в высшей степени оригинально...
Слушать дальше не имело никакого смысла. Все и так было совершенно ясно. Заговор этот готовился издавна. Вертишу или, вернее, те, кто им руководил, пристроили ко мне Фюльжанса Пипета для того, чтобы воспользоваться результатами операции, которой Фермижье рассчитывал исправить дела своего издательства "Сен-Луи". Стае главным редактором издательства "Жанна д'Арк", подлец Пипет получил свои тридцать сребреников по весьма выгодному курсу. К тому же выбор Леопольда Пулиша в качестве автора свидетельствовал о том, что против Кромлека поднята Кампания. Неужели клика Жозефа Бледюра заключила союз с таинственной и неуловимой группой Вертишу?
Последние слова Фюльжанса Пипета, звучавшие с экрана, отчасти подтвердили мою догадку.
- Скромность Леопольда Пулиша мешала ему поведать нам еще еб одной стороне своей чарующей личности. Но я настоятельно хочу подчеркнуть тот факт, что его литературный талант удачно сочетается с глубоким политическим чутьем. Ближайший сотрудник знаменитого парламентского деятеля Жозефа Бледюра, наш друг Пулиш, по всей вероятности, в недалеком будущем будет призван сыграть видную роль в судьбах Франции.
- Смею ли я выразить надежду, - поспешил закруглиться Жорж Бортоли, что все это не помешает ему написать еще множество детективных романов?
Я понял, что меня обвели вокруг пальца. Предательство парочки Пипет Вертишу в некотором роде замыкало круг и превращало меня в единственную мишень гнева Фермижье. С другой стороны, я чувствовал, что с помощью темных махинаций кто-то старается выбить из-под моих ног единственную точку опоры - министерство Кромлека.
В отчаянии и тревоге я решился на шаг, который был мне не слишком по душе. Я отправился к Бреалям. Жан-Жак оказался дома, он выглядел осунувшимся, бледнее обычного, но, как всегда, был очень сердечен. С первых же слов он постарался ободрить меня. Как ни велико его горе, он, однако, прекрасно понимал, что не имеет морального права жертвовать счастьем Югетты во имя своей работы и научной карьеры. Он хотел только иметь возможность поддерживать с нами в будущем дружеские связи, ибо, по его словам, раны, нанесенные дружбе, хотя, как правило, менее зримы, но зато куда глубже, чем раны любовные. Я не знал, как его благодарить, но он вывел меня из затруднения, спросив, что, собственно, привело меня к ним. Он внимательно выслушал мой рассказ, пожал плечами.
- Да, - проговорил он, - в такой атмосфере я живу более пятнадцати лет. Думаю, что вас не должно удивлять мое стремление вырваться в абсолютную тишь межпланетного пространства. А как вам следует поступить, Югетта присоветует вам лучше.
- Мерику лучше всего не подавать признаков жизни, - сказала Югетта. Все, что бы он ни сделал или ни сказал, будет использовано против него же. Напротив, если он предоставит действовать другим, он, возможно, заставит их открыть свои слабые стороны.
- Югетта права, - подтвердил Жан-Жак. - Ничего не предпринимайте. В отношении Фермижье я мало чем могу вам помочь, но в общем-то он может иметь к вам претензии только личного характера. Главное для вас-это как можно скорее создать институт и получить пост директора. Это дело чисто административное и правительственное. Обещаю вам пустить в ход все связи и поддержать вас.
Стараясь не проявить своего изумления, я во все глаза глядел на человека, чей семейный очаг я разрушил и который, несмотря на все, за пять минут успел предложить мне и дружбу и помощь в столь щекотливом деле. Не могу сказать, чтобы я был растроган. Я просто ничего не понимал, и, как всегда в тех случаях, когда я чего-то не понимаю, меня охватывало смутное раздражение.
- Но я могу все же повидаться с Буссинго?
- С Буссинго-да. Он инженер. Но у него недостаточно длинные зубы, чтобы он мог стать опасным.
Когда Югетга, прощаясь со мной, обняла меня на пороге, глаза ее наполнились слезами.
- Будь осторожен, Мерик.
- Ты боишься?
- Нет... Просто у меня предчувствие... словно я тебя потеряю...
- Но почему, дорогая? Куда бы я теперь ни пошел, ты повсюду пойдешь за мной.
Этот визит вернул мне самообладание. И завтра утром я без колебания позвонил у двери двухкомнатной квартиры, которую занимал Буссинго на улице Вожирар. Человек в сером плаще, отворивший мне дверь, одним рывком втащил меня в переднюю.
- Давай входи, и без скандала...
- Ну что, Бурден, попался? - крикнул из другой комнаты голос, который я тотчас же узнал.
- Да, господин генерал, тот самый тип из Шартра... Два каких-то молодчика потрошили внутренности кресел, а третий, как я успел заметить, шарил в кухонных шкафах. В комнату
размашистым шагом вошел Галип.
- А, мой друг Ле Герн! Оставьте его, Бурден, он не имеет никакого отношения к делу, но он расскажет нам все, что знает. Не так ли, Ле Герн?
Я ничего не знал или, во всяком случае, знал очень немного. Однако допрос длился весь остаток дня и добрую половину ночи, но мне так и не удалось ничего узнать о судьбе Буссинго. На прощанье Галип, не вдаваясь в подробности, посоветовал мне почитать завтрашние газеты.
Остаток ночи я провел без сна в номере гостиницы, поблизости от квартиры Буссинго. На заре я вышел купить газеты. Дело Буссинго было напечатано повсюду на первой полосе. Французскую секретную службу несколько месяцев назад (дата как раз совпадала с запуском "Проекта Арабель") всполошило сообщение о том, что существует несомненное сходство между некоторыми советскими иллюстрированными изданиями и американскими комиксами.
Следствие позволило установить, что источник и тех и других gags находится во Франции. Позднее, когда те же органы секретной службы занялись расследованием научно-исследовательской деятельности литератрона, было обнаружено, что и в России и в Америке пользовались исчезнувшими экспериментальными комиксами литератрона "Бумеранг". Подозрение незамедлительно пало на Буссинго, и он был взят под секретное наблюдение. Разоблачить его помогла телевизионная передача о литератронике. Когда один из участников дискуссии подал мысль о конструировании автоматических литератронов, способных производить продукцию по заказу читателей путем простого поворота диска телефонного типа, Буссинго поторопился записать в свой блокнот предложение оратора. Один из инспекторов это заметил. Осмотр корзины для бумаг показал, что он действительно занялся этой проблемой и начертил схему аппарата, отвечающего новым пожеланиям выступавшего. А десять дней спустя один из наших агентов похитил в Москве планы одного аппарата, предназначавшегося для ГУМа и носящего имя самолитчик. Одновременно из Нью-Йорка Месси [ крупнейший универсальный магазин ] сообщил о выпуске нового аппарата лит-о-мата для нужд своей клиентуры, Схема установки самолитчика полностью соответствовала чертежам, захваченным у Буссинго.
Арестованный на Аустерлицком вокзале в ту минуту, когда он садился в поезд "Париж - Брив", Буссинго тотчас же "раскололся". С двенадцати лет он состоял членом американского клуба любителей комиксов, с конца войны переписывался с одним советским астрономом из Пулковской обсерватории, одержимым той же страстью. Между членами клуба обмен книгами считался в порядке вещей, и Буссинго дал возможность пополнить коллекцию своему советскому другу. Разведчики обоих лагерей, воспользовавшись этой лазейкой, добрались до Буссинго и превратили невинный поначалу обмен в настоящую торговлю конфиденциальными и даже секретными сведениями. Страсть к комиксам возобладала у Буссинго над чувством долга. Полученное им первое издание "Тарзана" и редчайший экземпляр советского плаката 1922 года на текст Маяковского были платою за планы самолитчика и двойника лит-о-мата.
Буссинго утверждал, что никогда не пускал в ход книг, полученных в качестве гонорара, но как писала одна из оппозиционных газет: "Когда представишь себе, что человек, который более пятнадцати лет был наставником государственной риторики и считался, так сказать, вдохновителем красноречия наших правителей, оказался отравленным литературой самого низкого пошиба, то вполне закономерно возникает вопрос: какие подрывные идеи, какие нарочитые ошибки, какие, наконец, нелепости имел он возможность изрекать десятками официальных уст, не будучи ни разу схвачен за руку?"
Позвонив по телефону в Шартр, я узнал, что помещение моего института занято полицией. По-видимому, то же самое происходило и с лабораторией в Нейи. Я понял, что всему пришел конец. Галип, правда, старался не впутывать меня в это дело, но как долго это будет ему удаваться? Какой вес будет иметь его поручительство, если властям необходим козел отпущения? У меня осталась только одна надежда, правда весьма слабая: попытаться встать под защиту Кромлека и положиться на добрую волю Гедеона Денье.
Сила отчаяния помогла мне прорваться в кабинет Денье, несмотря на строгий приказ не пускать меня на порог. Денье принял меня, не предложив сесть, и демонстративно глядел на часы.
- Ле Герн, - начал он, - в том, что с вами произошло, вините только себя одного. Если бы вы не пытались меня очернить в глазах Кромлека, просовывая это ничтожество Ланьо, вы бы не докатились до теперешнего положения. Я сотни раз предупреждал вас относительно Буссинго, но вы всегда и во всем действовали мне наперекор. Очень сожалею, но ничем не могу быть вам полезен... А теперь прошу извинить, но я очень занят в связи со сменой руководства.
- Какой сменой?..
- Разве вы ничего не знаете? В связи с этим крайне неприятным делом Буссинго господин Кромлек счел нужным подать в отставку. Его просьба будет удовлетворена в среду на совете министров.
Я начинал понимать.
- Полагаю, - сказал я, - что его заменит господин Бледюр.
- Совершенно верно. Господин Бледюр согласился возложить на себя эти тяжелые обязанности.
- Значит, и вы покидаете министерство?
-Я, конечно, нет. Ведь нужен человек, который сумеет обеспечить преемственность. Господин Бледюр просил меня выполнять в его секретариате те же обязанности, которые я нес при Кромлехе.
Денье - Бледюр, четвертое предательство. Я был побежден. Оставалось одно - склонить голову и смириться с ударами судьбы, которая для начала предстанет предо мною в облике Фермижье. В два часа дня в ресторане Друан Государственная литературная премия была присуждена Леопольду Пулишу за его роман "Хулиган целится в пах". Один лишь голос был подан за "Секретаршу-девственницу", по-видимому, это был голос самого президента синдиката: он производил впечатление человека честного.
Я вернулся в Шартр, где полицейский, стоявший у дверей моего дома, вежливо козырнул мне и предупредил о звонке Фермижье, который, как я понимал, теперь уже не заставит себя долго ждать.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой все становится на свои места
Однако Фермижье заставил себя ждать. Прошли первая половина дня и вечер. Сидя у телефона, я курил сигарету за сигаретой, потягивая виски. Ожидание пришлось весьма кстати, оно позволило мне овладеть собой. Теперь мне было стыдно, что я впал утром в панику, и я даже содрогался от отвращения, вспоминая свой унизительный поход к Гедеону Денье, на который толкнул меня страх. Человек моей закалки обязан назубок знать правила игры, обязан видеть в ударах судьбы лишь повод для контратаки и победы. Даже угодив в крупные неприятности, я сумел сохранить кое-какие козыри. И прежде всего я был не один: со мной была Югетта.
Более всего я злился на себя за то, что упустил удачный случай на допросе, который мне учинил Галип. Я, как школьник, ограничился тем, что защищался.
"Признавайтесь и доносите", - советовал мне в свое время Пуаре, и как же он был прав! Но на кого доносить, кого разоблачать?.. С трудом соображая от усталости, я перебирал в памяти подходящие имена, и вдруг меня осенило... Фермижье, ну конечно же, он! Одним выстрелом я убью двух зайцев! Я даже улыбнулся при этой мысли.
Но тут же зазвонил телефон. Был час ночи. Голос Фермижье звучал почти дружески.
- Алло, Ле Герн? Разумеется, вы не спали... Хе, хе, меня это ничуть не удивляет. Так вот, дорогой, я тоже не сплю. Но теперь-то я уж засну - все мои дела в порядке. Да, именно мои... Поняли? А чтобы уладить ваши, я жду вас утром ровно в десять.
Он положил трубку, даже не дав мне времени ответить. Как быть? У меня мелькнула мысль: а не поехать ли к Галипу, опередив Фермижье? Но я чувствовал себя слишком усталым и к тому же понятия не имел, где служит Галип, да и при любых обстоятельствах важнее всего было выяснить, что припас для меня Фермижье.
Ровно в десять часов я явился на улицу Фош. Эта встреча удивительно напоминала наше первое свидание, происходившее три года назад. Я ощущал во рту привкус бессонницы, совсем такой же, как после безумной ночи, когда Бреали, Конт и я готовили проект специального номера, посвященного литератрону. Фермижье встретил меня в том же самом халате, и, пока тот же самый лакей очищал яйцо всмятку ему на завтрак, он, Фермижье, тем же самым моноклем постукивал по заметкам, лежавшим перед ним на столе.
- Итак, подведем итоги! - начал он.
- Рога - это неизбежное украшение в моем возрасте. Ограбление в Польдавии - это профессиональные издержки. Надувательство Вертишу - ну что ж, это мне по заслугам. Впрочем, вчера вечером мы все уладили. Промахнулся с Бледюром - ну, здесь мне действительно досадно из-за ордена Почетного легиона. Кромлек мне его твердо обещал при ближайшем распределении, но я как-нибудь с этим примирюсь. Остается ваш друг... как его?.. этот шпион.
- Буссинго? Он не...
- Он не ваш друг, я знаю. Но вам все равно никто не поверит.
- Позвольте мне все же...
- Позвольте уж вы мне, дорогой. Ведь я же в конце концов рогоносец! Итак, я говорил: остается ваш друг... ах да, этот... Буссинго. Человек в моем положении может все себе позволить, кроме одного - быть замешанным в подобные истории. Значит, шпион Буссинго не существует, и поставим на этом точку.
- Вы хотите избавиться от Буссинго?
- Ни в коем случае, миленький, ни в коем случае, Фермижье убивает лишь два сорта людей: своих врагов на дуэли и своих служащих на медленном огне нищенского оклада. Просто мы превратим это темное дело о шпионаже в невинное дельце о мошенничестве, приукрашенное должностным преступлением, взяточничеством, злоупотреблением доверием, хищением общественных средств и тому подобными пустячками.
- По-вашему, это менее опасно?
- Запомните, милейший, когда человек богат, он всегда вне подозрений. К тому же, признания виновного меня не коснутся.
- Вы рассчитываете на Буссинго?
- Да кто вам об этом говорит! При чем тут этот... ну, как его? Да... Буссинго. Виновный - это вы.
- Я?
- Несомненно! По существу, что я о вас знаю? Ничего! Вы явились ко мне в один прекрасный день с этой историей, я имею в виду вашу штуковину. Я, с моей любовью к науке и преданностью делу прогресса, поверил вам. Дал вам возможность подготовить специальный номер с этим мальчуганом... как его?.. Контом. Славный парень, жертва журналистики, погибший на поле брани информации... Еще одна из ваших жертв... А чем в конце концов был этот ваш... ах, как его?.. Ну, литератрон? Просто стиральная машина!..
Он сердито постучал моноклем по странице журнала, на которой действительно была изображена та самая стиральная машина, которую мы использовали, облагородив ее фантазией художника.
- Стиральная машина!.. Вот и вся загадка этого... ну, как его?.. литератрона! Военная тайна? Да полноте! Розыгрыш, который дал возможность ее творцу прикарманить... сколько?.. ну да... миллиард старых франков!
- Но я не взял себе ни единого су1
- Ни единого? А на что вы живете! У вас нет состояния, никаких доходов, вы, следовательно, не получаете... А вот здесь у меня записана сумма, которую вы платите за квартиру, число ваших костюмов, марка вашего автомобиля... Кто все это оплачивал?
Мог ли я ему сказать, что все это оплачивал он сам через Сильвию? Да, мог! Он, вероятно, и сам об этом догадывается.
- Вы же знаете... - замялся я.
- Безусловно, знаю, - ответил он весьма любезно, - но публика не знает. Поверьте мне, милейший, этот миллиард - в старых франках сумма выглядит для следователя солиднее - да еще плюс Конт в качестве вашей жертвы для суда - все это обеспечит вам несколько лет тюрьмы.
И он принялся макать ломтики хлеба в яйцо, словно забыв обо мне. И, только выпив кофе, он снова заинтересовался моей персоной.
- К счастью, - сказал он, - я вижу вас насквозь. Я ведь вас сразу раскусил. Вы как раз тот самый тип жулика, который мне нужен.
- Ну, знаете ли...
- Вас смущает слово "жулик"? Пускай будет "сотрудник". Итак, по существу, вы совершенно непричастны ко всему этому гнусному мошенничеству.
- Это не мошенничество! Мы достигли значительных результатов. Я могу доказать.
- Каким образом? Уж не рассчитываете ли вы на Бледюра, чтобы похвастаться "Операцией Нарцисс"? Или мадам Гермиона Бикет и мосье Леопольд Пулиш возьмут и объяснят журналистам механизм "Проекта Парнас"? А "Проект 500"? Возможно, Кромлек на эту удочку и клюнет, да только никто ему не поверит. Нет, милейший, вы невиновны потому, что я так решил, а решил потому, что вы можете быть мне полезны.
- В чем я могу быть вам полезен?
- Увидим. Сейчас вы нуждаетесь в отдыхе. Не подскажете ли вы мне какой-нибудь укромный уголок, куда вы могли бы на время удалиться?
Внезапно в моей памяти всплыло воспоминание о домике в сосновом лесу вблизи Гужана - тихая гавань после шторма. Вереск, должно быть, еще цветет, а в лесу еще попадаются грибы.
- Да, покойный дядя оставил мне в наследство небольшой домик.
- Отлично, вот и поезжайте туда. Вчера вечером я перевел на ваш счет небольшую сумму, которая позволит вам поразмыслить на досуге. Уезжайте как можно скорее, лучше всего даже сегодня.
- Хорошо.
Я повиновался как во сне. Мои ноздри уже ощущали запах смолы и влажного перегноя, который стоит зимой в сосновом лесу.
- Но прежде чем уехать - это, конечно, просто формальность, - вы напишете заявление, которое мы передадим в прессу как коммюнике и напечатаем в специальном выпуске моих газет. Вы предоставите на суд общественности презренного негодяя, который втянул вас, простодушного ученого, в этот мерзкий разгул лжи. Вы укажете его имя...
- Но какое имя?
- Еще не знаю. Подыщите кого-нибудь. Главное, чтобы вы его разоблачили. Пишущая машинка в соседней комнате.
"Признавайтесь и доносите". И здесь снова я услышал совет Пуаре, и мне снова предстояло склонить выю перед моими хозяевами.
- Это дело прошлого, друг мой. У меня теперь не будет времени заниматься литератроникой... Откровенно говоря, я уезжаю из Бордо... В Сорбонне создана кафедра структурной глосематики, и я дал себя уговорить... Так как я единственный кандидат...
- Сорбонна? Итак, вы сжигаете все, чему поклонялись...
- Поклонялся... Ну, это уж чересчур сильно сказано...
И, словно ища опоры, он инстинктивно подвинулся к Сильвии. Я взглянул на них обоих, и мне вдруг почудилось, будто они бледнеют, становятся бесцветными, бесплотными, как тени мертвецов, которых вызывал Улисс. Я не могу припомнить теперь, как они покинули мою квартиру. Больше я никогда их не видел и иной раз задаю себе вопрос, существуют ли они еще на этом свете.
Недавний страх приобрел, напротив, вполне реальный характер, когда я подумал о том, как примет Фермижье весть об измене Сильвии. Ведь это я еще столь недавно так горячо рекомендовал ему Ланьо, и как знать, не совместятся ли наши имена в распаленном гневом мозгу этого покинутого любовника?
Но когда я увидел в тот вечер телевизионный выпуск последних новостей, я задрожал от страха уже по иным причинам. Передавали основные выдержки из доклада Больдюка, сделанного им накануне. Начинался он восторженными похвалами в адрес генерала де Голля и призывами к франко-польдавской дружбе. Во имя этой дружбы, продолжал Больдюк, польдавское правительство решило запретить продажу некоторых французских газет, которые позволили себе. критику в адрес больдюковской Польдавии (далее шел перечень названий) или критиковали свое собственное правительство, искажая тем самым подлинное лицо дружественной Франции (следовал еще список, включавший все газеты Фермижье). Но это было еще полбеды. Войдя в раж, Больдюк заявил, что в качестве первого вклада в дело помощи, которую он ждет от Франции братскому народу Польдавии, польдавское правительство издало декрет о немедленной конфискации всех сельскохозяйственных, промышленных и коммерческих предприятий, принадлежащих французам.
Я выключил телевизор, боясь услышать что-нибудь в таком же духе. На ночь мне пришлось принять несколько таблеток гарденала, чтобы уснуть хоть на час. Мне ужасно хотелось позвонить Югетте, но я мог нарваться на Жан-Жака, что было бы весьма нежелательно.
Назавтра газеты передали новости из Польдавии, добавив еще одну деталь, что встревожило меня более всего прочего. На первой странице был напечатан портрет польдавского министра секвестров и конфискаций, которому поручено было провести в жизнь декрет о конфискации имущества, принадлежавшего французам. По слухам, министр этот был француз из окружения Больдюка, недавно получивший польдавское подданство. Фотография была неотчетливая, но я с первого взгляда узнал Пуаре.
Сильвия и Ланьо, Больдюк и Пуаре-кольцо измены смыкалось вокруг меня, и, таким образом, весь гнев Фермижье неизбежно обрушится на мою голову. Любой ценой я должен был вырваться из этого круга. Но как? Я не мог ни на кого рассчитывать, разве что на Буссинго, В конце концов ко всему этому литератрон не имел никакого отношения.
Была суббота-как раз по субботам мы с Буссинго обычно встречались в лаборатории в Нейи для подведения итогов недельных опытов.
Когда я собирался сесть в машину, я вдруг увидел в витрине книжного магазина, возле которого стоял мой автомобиль, несколько экземпляров бестселлера, появившегося накануне. Это был детективный роман, и на его пестрой обложке я с ужасом прочел: "Хулиган целится в пах", Леопольд Пулиш, издательство "Жанна д'Арк".
Я купил книгу и лихорадочно перелистал ее. Никакого сомнения не оставалось: это была сюжетная канва, выданная "Бумерангом". Литератронный стиль можно было без труда распознать с первых строк. К тому же Леопольд Пулиш был начисто не способен написать книгу. Так при чем же на обложке этого явно пиратского тома имя заместителя Жозефа Бледюра? Все это сильно смахивало на заговор. Но кем он подстроен? И против кого? Неужели меня предал и Буссинго?
Не знаю, как я добрался до Нейи. Помню только, что по дороге я несколько раз проезжал на красный свет. Выйдя из машины, я бегом бросился в кабинет Буссинго, но там было пусто. Лаборатория ВПУИР производила впечатление покинутой. Но в этом не было ничего удивительного: "князьки" являлись по субботам только в экстренных случаях, а все литератронные установки находились в основном в Шартре. Консьерж сказал мне, что не видел Буссинго с позавчерашнего дня. По-видимому, он был в Бриве. Я позвонил к нему домой, но никто не ответил. Обычно Буссинго уезжал в Брив в четверг вечером и возвращался в воскресенье.
Окончательно сбитый с толку, не зная, что и предпринять, я попытался найти Фюльжанса Пипета у Вертишу, затем Гедеона Денье у Кромлека. Ни того, ни другого на месте не оказалось. Домашнего адреса Пипета я не знал. У Денье после продолжительного шушуканья детский голосок ответил, что папа уехал на дачу до понедельника.
Оставалось одно - вернуться в Шартр. Всю вторую половину дня я провел за чтением романа "Хулиган целится в пах". Книга показалась мне ужасно пошлой. Вечером я включил телевизор и случайно попал на литературную страницу телевизионных новостей. Я узнал жеманный голос Фюльжанса Пипета прежде, чем на экране появилась его физиономия.
- Я бесконечно счастлив, что мое вступление на пост директора издательства "Жанна д'Арк" совпало с таким крупным успехом, но главным образом я горжусь тем, что возглавляемая мною фирма достигла вершины научного прогресса в области литературы. Зрелый талант Леопольда Пулиша опирается на самые современные достижения техники, и "Хулиган целится в пах" - результат смелых открытий в области электроники.
Их было трое на экране: Пипет и Пулиш-рядышком на диване и Жорж Бортоли - лицом к ним и спиной к экрану.
- Вы, конечно, хотели бы рассказать о литератроне? - спросил последний. - Скажите, кажется, совсем недавно появилось еще одно произведение, которое тоже имеет отношение к технике подобного рода?
Презрительная улыбка скользнула по лицу Фюльжанса Пипета.
- Вы, вероятно, намекаете на эту сентиментальную чепуху, под которой поставила свою подпись довольно известная писательница и которую опубликовал один из наших конкурентов? Действительно, рукопись этого произведения представляет собой экспериментальный текст, разработанный литератроном типа "Бумеранг", но он отнюдь не предназначался для публикации. Это, понимаете ли, только опыт, просто набросок, тогда как произведение Леопольда Пулиша в высшей степени оригинально...
Слушать дальше не имело никакого смысла. Все и так было совершенно ясно. Заговор этот готовился издавна. Вертишу или, вернее, те, кто им руководил, пристроили ко мне Фюльжанса Пипета для того, чтобы воспользоваться результатами операции, которой Фермижье рассчитывал исправить дела своего издательства "Сен-Луи". Стае главным редактором издательства "Жанна д'Арк", подлец Пипет получил свои тридцать сребреников по весьма выгодному курсу. К тому же выбор Леопольда Пулиша в качестве автора свидетельствовал о том, что против Кромлека поднята Кампания. Неужели клика Жозефа Бледюра заключила союз с таинственной и неуловимой группой Вертишу?
Последние слова Фюльжанса Пипета, звучавшие с экрана, отчасти подтвердили мою догадку.
- Скромность Леопольда Пулиша мешала ему поведать нам еще еб одной стороне своей чарующей личности. Но я настоятельно хочу подчеркнуть тот факт, что его литературный талант удачно сочетается с глубоким политическим чутьем. Ближайший сотрудник знаменитого парламентского деятеля Жозефа Бледюра, наш друг Пулиш, по всей вероятности, в недалеком будущем будет призван сыграть видную роль в судьбах Франции.
- Смею ли я выразить надежду, - поспешил закруглиться Жорж Бортоли, что все это не помешает ему написать еще множество детективных романов?
Я понял, что меня обвели вокруг пальца. Предательство парочки Пипет Вертишу в некотором роде замыкало круг и превращало меня в единственную мишень гнева Фермижье. С другой стороны, я чувствовал, что с помощью темных махинаций кто-то старается выбить из-под моих ног единственную точку опоры - министерство Кромлека.
В отчаянии и тревоге я решился на шаг, который был мне не слишком по душе. Я отправился к Бреалям. Жан-Жак оказался дома, он выглядел осунувшимся, бледнее обычного, но, как всегда, был очень сердечен. С первых же слов он постарался ободрить меня. Как ни велико его горе, он, однако, прекрасно понимал, что не имеет морального права жертвовать счастьем Югетты во имя своей работы и научной карьеры. Он хотел только иметь возможность поддерживать с нами в будущем дружеские связи, ибо, по его словам, раны, нанесенные дружбе, хотя, как правило, менее зримы, но зато куда глубже, чем раны любовные. Я не знал, как его благодарить, но он вывел меня из затруднения, спросив, что, собственно, привело меня к ним. Он внимательно выслушал мой рассказ, пожал плечами.
- Да, - проговорил он, - в такой атмосфере я живу более пятнадцати лет. Думаю, что вас не должно удивлять мое стремление вырваться в абсолютную тишь межпланетного пространства. А как вам следует поступить, Югетта присоветует вам лучше.
- Мерику лучше всего не подавать признаков жизни, - сказала Югетта. Все, что бы он ни сделал или ни сказал, будет использовано против него же. Напротив, если он предоставит действовать другим, он, возможно, заставит их открыть свои слабые стороны.
- Югетта права, - подтвердил Жан-Жак. - Ничего не предпринимайте. В отношении Фермижье я мало чем могу вам помочь, но в общем-то он может иметь к вам претензии только личного характера. Главное для вас-это как можно скорее создать институт и получить пост директора. Это дело чисто административное и правительственное. Обещаю вам пустить в ход все связи и поддержать вас.
Стараясь не проявить своего изумления, я во все глаза глядел на человека, чей семейный очаг я разрушил и который, несмотря на все, за пять минут успел предложить мне и дружбу и помощь в столь щекотливом деле. Не могу сказать, чтобы я был растроган. Я просто ничего не понимал, и, как всегда в тех случаях, когда я чего-то не понимаю, меня охватывало смутное раздражение.
- Но я могу все же повидаться с Буссинго?
- С Буссинго-да. Он инженер. Но у него недостаточно длинные зубы, чтобы он мог стать опасным.
Когда Югетга, прощаясь со мной, обняла меня на пороге, глаза ее наполнились слезами.
- Будь осторожен, Мерик.
- Ты боишься?
- Нет... Просто у меня предчувствие... словно я тебя потеряю...
- Но почему, дорогая? Куда бы я теперь ни пошел, ты повсюду пойдешь за мной.
Этот визит вернул мне самообладание. И завтра утром я без колебания позвонил у двери двухкомнатной квартиры, которую занимал Буссинго на улице Вожирар. Человек в сером плаще, отворивший мне дверь, одним рывком втащил меня в переднюю.
- Давай входи, и без скандала...
- Ну что, Бурден, попался? - крикнул из другой комнаты голос, который я тотчас же узнал.
- Да, господин генерал, тот самый тип из Шартра... Два каких-то молодчика потрошили внутренности кресел, а третий, как я успел заметить, шарил в кухонных шкафах. В комнату
размашистым шагом вошел Галип.
- А, мой друг Ле Герн! Оставьте его, Бурден, он не имеет никакого отношения к делу, но он расскажет нам все, что знает. Не так ли, Ле Герн?
Я ничего не знал или, во всяком случае, знал очень немного. Однако допрос длился весь остаток дня и добрую половину ночи, но мне так и не удалось ничего узнать о судьбе Буссинго. На прощанье Галип, не вдаваясь в подробности, посоветовал мне почитать завтрашние газеты.
Остаток ночи я провел без сна в номере гостиницы, поблизости от квартиры Буссинго. На заре я вышел купить газеты. Дело Буссинго было напечатано повсюду на первой полосе. Французскую секретную службу несколько месяцев назад (дата как раз совпадала с запуском "Проекта Арабель") всполошило сообщение о том, что существует несомненное сходство между некоторыми советскими иллюстрированными изданиями и американскими комиксами.
Следствие позволило установить, что источник и тех и других gags находится во Франции. Позднее, когда те же органы секретной службы занялись расследованием научно-исследовательской деятельности литератрона, было обнаружено, что и в России и в Америке пользовались исчезнувшими экспериментальными комиксами литератрона "Бумеранг". Подозрение незамедлительно пало на Буссинго, и он был взят под секретное наблюдение. Разоблачить его помогла телевизионная передача о литератронике. Когда один из участников дискуссии подал мысль о конструировании автоматических литератронов, способных производить продукцию по заказу читателей путем простого поворота диска телефонного типа, Буссинго поторопился записать в свой блокнот предложение оратора. Один из инспекторов это заметил. Осмотр корзины для бумаг показал, что он действительно занялся этой проблемой и начертил схему аппарата, отвечающего новым пожеланиям выступавшего. А десять дней спустя один из наших агентов похитил в Москве планы одного аппарата, предназначавшегося для ГУМа и носящего имя самолитчик. Одновременно из Нью-Йорка Месси [ крупнейший универсальный магазин ] сообщил о выпуске нового аппарата лит-о-мата для нужд своей клиентуры, Схема установки самолитчика полностью соответствовала чертежам, захваченным у Буссинго.
Арестованный на Аустерлицком вокзале в ту минуту, когда он садился в поезд "Париж - Брив", Буссинго тотчас же "раскололся". С двенадцати лет он состоял членом американского клуба любителей комиксов, с конца войны переписывался с одним советским астрономом из Пулковской обсерватории, одержимым той же страстью. Между членами клуба обмен книгами считался в порядке вещей, и Буссинго дал возможность пополнить коллекцию своему советскому другу. Разведчики обоих лагерей, воспользовавшись этой лазейкой, добрались до Буссинго и превратили невинный поначалу обмен в настоящую торговлю конфиденциальными и даже секретными сведениями. Страсть к комиксам возобладала у Буссинго над чувством долга. Полученное им первое издание "Тарзана" и редчайший экземпляр советского плаката 1922 года на текст Маяковского были платою за планы самолитчика и двойника лит-о-мата.
Буссинго утверждал, что никогда не пускал в ход книг, полученных в качестве гонорара, но как писала одна из оппозиционных газет: "Когда представишь себе, что человек, который более пятнадцати лет был наставником государственной риторики и считался, так сказать, вдохновителем красноречия наших правителей, оказался отравленным литературой самого низкого пошиба, то вполне закономерно возникает вопрос: какие подрывные идеи, какие нарочитые ошибки, какие, наконец, нелепости имел он возможность изрекать десятками официальных уст, не будучи ни разу схвачен за руку?"
Позвонив по телефону в Шартр, я узнал, что помещение моего института занято полицией. По-видимому, то же самое происходило и с лабораторией в Нейи. Я понял, что всему пришел конец. Галип, правда, старался не впутывать меня в это дело, но как долго это будет ему удаваться? Какой вес будет иметь его поручительство, если властям необходим козел отпущения? У меня осталась только одна надежда, правда весьма слабая: попытаться встать под защиту Кромлека и положиться на добрую волю Гедеона Денье.
Сила отчаяния помогла мне прорваться в кабинет Денье, несмотря на строгий приказ не пускать меня на порог. Денье принял меня, не предложив сесть, и демонстративно глядел на часы.
- Ле Герн, - начал он, - в том, что с вами произошло, вините только себя одного. Если бы вы не пытались меня очернить в глазах Кромлека, просовывая это ничтожество Ланьо, вы бы не докатились до теперешнего положения. Я сотни раз предупреждал вас относительно Буссинго, но вы всегда и во всем действовали мне наперекор. Очень сожалею, но ничем не могу быть вам полезен... А теперь прошу извинить, но я очень занят в связи со сменой руководства.
- Какой сменой?..
- Разве вы ничего не знаете? В связи с этим крайне неприятным делом Буссинго господин Кромлек счел нужным подать в отставку. Его просьба будет удовлетворена в среду на совете министров.
Я начинал понимать.
- Полагаю, - сказал я, - что его заменит господин Бледюр.
- Совершенно верно. Господин Бледюр согласился возложить на себя эти тяжелые обязанности.
- Значит, и вы покидаете министерство?
-Я, конечно, нет. Ведь нужен человек, который сумеет обеспечить преемственность. Господин Бледюр просил меня выполнять в его секретариате те же обязанности, которые я нес при Кромлехе.
Денье - Бледюр, четвертое предательство. Я был побежден. Оставалось одно - склонить голову и смириться с ударами судьбы, которая для начала предстанет предо мною в облике Фермижье. В два часа дня в ресторане Друан Государственная литературная премия была присуждена Леопольду Пулишу за его роман "Хулиган целится в пах". Один лишь голос был подан за "Секретаршу-девственницу", по-видимому, это был голос самого президента синдиката: он производил впечатление человека честного.
Я вернулся в Шартр, где полицейский, стоявший у дверей моего дома, вежливо козырнул мне и предупредил о звонке Фермижье, который, как я понимал, теперь уже не заставит себя долго ждать.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой все становится на свои места
Однако Фермижье заставил себя ждать. Прошли первая половина дня и вечер. Сидя у телефона, я курил сигарету за сигаретой, потягивая виски. Ожидание пришлось весьма кстати, оно позволило мне овладеть собой. Теперь мне было стыдно, что я впал утром в панику, и я даже содрогался от отвращения, вспоминая свой унизительный поход к Гедеону Денье, на который толкнул меня страх. Человек моей закалки обязан назубок знать правила игры, обязан видеть в ударах судьбы лишь повод для контратаки и победы. Даже угодив в крупные неприятности, я сумел сохранить кое-какие козыри. И прежде всего я был не один: со мной была Югетта.
Более всего я злился на себя за то, что упустил удачный случай на допросе, который мне учинил Галип. Я, как школьник, ограничился тем, что защищался.
"Признавайтесь и доносите", - советовал мне в свое время Пуаре, и как же он был прав! Но на кого доносить, кого разоблачать?.. С трудом соображая от усталости, я перебирал в памяти подходящие имена, и вдруг меня осенило... Фермижье, ну конечно же, он! Одним выстрелом я убью двух зайцев! Я даже улыбнулся при этой мысли.
Но тут же зазвонил телефон. Был час ночи. Голос Фермижье звучал почти дружески.
- Алло, Ле Герн? Разумеется, вы не спали... Хе, хе, меня это ничуть не удивляет. Так вот, дорогой, я тоже не сплю. Но теперь-то я уж засну - все мои дела в порядке. Да, именно мои... Поняли? А чтобы уладить ваши, я жду вас утром ровно в десять.
Он положил трубку, даже не дав мне времени ответить. Как быть? У меня мелькнула мысль: а не поехать ли к Галипу, опередив Фермижье? Но я чувствовал себя слишком усталым и к тому же понятия не имел, где служит Галип, да и при любых обстоятельствах важнее всего было выяснить, что припас для меня Фермижье.
Ровно в десять часов я явился на улицу Фош. Эта встреча удивительно напоминала наше первое свидание, происходившее три года назад. Я ощущал во рту привкус бессонницы, совсем такой же, как после безумной ночи, когда Бреали, Конт и я готовили проект специального номера, посвященного литератрону. Фермижье встретил меня в том же самом халате, и, пока тот же самый лакей очищал яйцо всмятку ему на завтрак, он, Фермижье, тем же самым моноклем постукивал по заметкам, лежавшим перед ним на столе.
- Итак, подведем итоги! - начал он.
- Рога - это неизбежное украшение в моем возрасте. Ограбление в Польдавии - это профессиональные издержки. Надувательство Вертишу - ну что ж, это мне по заслугам. Впрочем, вчера вечером мы все уладили. Промахнулся с Бледюром - ну, здесь мне действительно досадно из-за ордена Почетного легиона. Кромлек мне его твердо обещал при ближайшем распределении, но я как-нибудь с этим примирюсь. Остается ваш друг... как его?.. этот шпион.
- Буссинго? Он не...
- Он не ваш друг, я знаю. Но вам все равно никто не поверит.
- Позвольте мне все же...
- Позвольте уж вы мне, дорогой. Ведь я же в конце концов рогоносец! Итак, я говорил: остается ваш друг... ах да, этот... Буссинго. Человек в моем положении может все себе позволить, кроме одного - быть замешанным в подобные истории. Значит, шпион Буссинго не существует, и поставим на этом точку.
- Вы хотите избавиться от Буссинго?
- Ни в коем случае, миленький, ни в коем случае, Фермижье убивает лишь два сорта людей: своих врагов на дуэли и своих служащих на медленном огне нищенского оклада. Просто мы превратим это темное дело о шпионаже в невинное дельце о мошенничестве, приукрашенное должностным преступлением, взяточничеством, злоупотреблением доверием, хищением общественных средств и тому подобными пустячками.
- По-вашему, это менее опасно?
- Запомните, милейший, когда человек богат, он всегда вне подозрений. К тому же, признания виновного меня не коснутся.
- Вы рассчитываете на Буссинго?
- Да кто вам об этом говорит! При чем тут этот... ну, как его? Да... Буссинго. Виновный - это вы.
- Я?
- Несомненно! По существу, что я о вас знаю? Ничего! Вы явились ко мне в один прекрасный день с этой историей, я имею в виду вашу штуковину. Я, с моей любовью к науке и преданностью делу прогресса, поверил вам. Дал вам возможность подготовить специальный номер с этим мальчуганом... как его?.. Контом. Славный парень, жертва журналистики, погибший на поле брани информации... Еще одна из ваших жертв... А чем в конце концов был этот ваш... ах, как его?.. Ну, литератрон? Просто стиральная машина!..
Он сердито постучал моноклем по странице журнала, на которой действительно была изображена та самая стиральная машина, которую мы использовали, облагородив ее фантазией художника.
- Стиральная машина!.. Вот и вся загадка этого... ну, как его?.. литератрона! Военная тайна? Да полноте! Розыгрыш, который дал возможность ее творцу прикарманить... сколько?.. ну да... миллиард старых франков!
- Но я не взял себе ни единого су1
- Ни единого? А на что вы живете! У вас нет состояния, никаких доходов, вы, следовательно, не получаете... А вот здесь у меня записана сумма, которую вы платите за квартиру, число ваших костюмов, марка вашего автомобиля... Кто все это оплачивал?
Мог ли я ему сказать, что все это оплачивал он сам через Сильвию? Да, мог! Он, вероятно, и сам об этом догадывается.
- Вы же знаете... - замялся я.
- Безусловно, знаю, - ответил он весьма любезно, - но публика не знает. Поверьте мне, милейший, этот миллиард - в старых франках сумма выглядит для следователя солиднее - да еще плюс Конт в качестве вашей жертвы для суда - все это обеспечит вам несколько лет тюрьмы.
И он принялся макать ломтики хлеба в яйцо, словно забыв обо мне. И, только выпив кофе, он снова заинтересовался моей персоной.
- К счастью, - сказал он, - я вижу вас насквозь. Я ведь вас сразу раскусил. Вы как раз тот самый тип жулика, который мне нужен.
- Ну, знаете ли...
- Вас смущает слово "жулик"? Пускай будет "сотрудник". Итак, по существу, вы совершенно непричастны ко всему этому гнусному мошенничеству.
- Это не мошенничество! Мы достигли значительных результатов. Я могу доказать.
- Каким образом? Уж не рассчитываете ли вы на Бледюра, чтобы похвастаться "Операцией Нарцисс"? Или мадам Гермиона Бикет и мосье Леопольд Пулиш возьмут и объяснят журналистам механизм "Проекта Парнас"? А "Проект 500"? Возможно, Кромлек на эту удочку и клюнет, да только никто ему не поверит. Нет, милейший, вы невиновны потому, что я так решил, а решил потому, что вы можете быть мне полезны.
- В чем я могу быть вам полезен?
- Увидим. Сейчас вы нуждаетесь в отдыхе. Не подскажете ли вы мне какой-нибудь укромный уголок, куда вы могли бы на время удалиться?
Внезапно в моей памяти всплыло воспоминание о домике в сосновом лесу вблизи Гужана - тихая гавань после шторма. Вереск, должно быть, еще цветет, а в лесу еще попадаются грибы.
- Да, покойный дядя оставил мне в наследство небольшой домик.
- Отлично, вот и поезжайте туда. Вчера вечером я перевел на ваш счет небольшую сумму, которая позволит вам поразмыслить на досуге. Уезжайте как можно скорее, лучше всего даже сегодня.
- Хорошо.
Я повиновался как во сне. Мои ноздри уже ощущали запах смолы и влажного перегноя, который стоит зимой в сосновом лесу.
- Но прежде чем уехать - это, конечно, просто формальность, - вы напишете заявление, которое мы передадим в прессу как коммюнике и напечатаем в специальном выпуске моих газет. Вы предоставите на суд общественности презренного негодяя, который втянул вас, простодушного ученого, в этот мерзкий разгул лжи. Вы укажете его имя...
- Но какое имя?
- Еще не знаю. Подыщите кого-нибудь. Главное, чтобы вы его разоблачили. Пишущая машинка в соседней комнате.
"Признавайтесь и доносите". И здесь снова я услышал совет Пуаре, и мне снова предстояло склонить выю перед моими хозяевами.