- Буссинго?
- Нет, это не в его жанре.
- Ланьо?
- Ни в коем случае! Скажут, что я мщу.
- Денье?
- Не причастен! Со вчерашнего дня он у меня на жалованье- следит за Бледюром.
- Пипет?
- Опоздали. Нынче ночью мы заключили соглашение о слиянии издательств "Сен-Луи" и "Жанна д'Арк". Подыщите кого-нибудь из своего окружения. Ну-ка, вспомните, в ту ночь, когда вы готовили специальный номер, вы ведь были не один с Контом?
- С нами были Бреали. Он - физик, в она - племянница Рателя.
- Вот и прекрасно, как раз то, что нужно! Изобличите их.
- Надеюсь, вы не станете выдавать Бреаля за жулика?
- Избави бог! Он действовал, только повинуясь тщеславию. Это ему зачтется. И потом, принимая во внимание его репутацию и репутацию Рателя, их в конце концов оставят в покое.
- Но это же испортит ему карьеру!
- Ничего. Он еще молод. Начнет все сначала.
- Но Ратель не получит Нобелевской премии.
- А я - разве я получил орден Почетного легиона?
В глубине смятенной души я любовался трагическим великолепием своего положения и даже испытывал некое горькое упоение. Я знал, что бы мне посоветовала в данном случае Югетта, и это было самое страшное. Мне чудилось, будто я слышу ее голос: "Доноси, иди,от!" Если я отступлю, я буду недостоин ее. Если я повинуюсь, я рискую потерять ее навсегда.
Сделав над собою невероятное усилие, я поднялся и направился в соседнюю комнату, где меня ждала пишущая машинка. Благородные и порядочные люди, презирающие таких типов, как я, даже представления не имеют о том, сколько требуется душевной силы и выдержки, чтобы сознательно предать такого друга, как Жан-Жак, чтобы отплатить за его благородство самым необоснованным наветом. Все время, пока я писал мою "исповедь", я ощущал рядом с собою Югетту, страдающую, как и я, но стойкую, и только эта поддержка позволила мне довести дело до конца. Подобно многим несчастным любовникам, прославленным искусством. мы приносили свое счастье в жертву честолюбию, которое делало нас достойными друг друга.
Я уехал из Парижа еще до полудня, заглянув по дороге в Шартр только затем, чтобы захватить свои пожитки. В Гужан я приехал ночью. Стояла мягкая погода, осень на юго-западе Франции вообще бывает мягкая. Широко распахнув окна, выходившие в сосновую рощицу, я заснул таким мирным сном, о каком забыл в последние недели.
С самого утра я отправился пить кофе в Морской бар. Хозяин, нисколько не удивившись моему появлению, протянул мне газету.
- Вы правильно поступили, мосье Ле Герн. Это смело с вашей стороны. Этим типам, которые о себе бог весть что воображают, надо говорить правду.
- Разрешите взять газету?
Газета отвела мне пятиколонник под шапкой: "Литератрон: утка бывшего слушателя Высшего педагогического института Жака Бреаля!" И ниже: "Это была обыкновенная стиральная машина, - признается Мерик Ле Герн, сам первая жертва мошенничества". "Во всяком случае, - не без остроумия продолжал автор статьи, - эта стиральная машина смывает грязь подозрений с директора ВПУИР Буссинго, недавно обвиненного в шпионаже. В хорошо осведомленных кругах поговаривают, что генерал, руководивший секретной службой и ответственный за арест Буссинго, отстранен от должности".
Итак, Галип стал первой жертвой моей "исповеди". Сколько еще последует за ним? Я не испытывал ни малейших угрызений совести - это дело интересовало меня лишь со статистической точки зрения.
Стоял необычайно мягкий, весь окутанный бледно-голубым туманом день, которые бывают только в Аркашонском бассейне. Я медленно катил на машине по маршруту Ла Тест-Пиля-Муло среди акаций и отцветавшего вереска. При въезде в Тир-о-Пижон мне попался пузатый лысый коротышка, в котором я не без труда признал того, кто некогда был блистательным молодым Рикаром, вытеснившим моего дядю с поста руководителя научной лаборатории нефтяных разработок. При виде этого честолюбца, ставшего жертвой своего удовлетворенного честолюбия, почти сглодавшего его, я воочию оценил все преимущества моего положения. Он был старше меня года на два-три, и, однако, нас разделяло целое поколение. Я носил в себе весь юный пыл своего великолепного провала.
Он встретил меня по-дружески и предложил выпить аперитиву.
- Я видел сегодня утром вашу статью в газете, - сказал он.- Что за тип этот Бреаль?
- Совсем неплохой тип, - ответил я.
- А знаете, я ему завидую... Позволить себе такую шуточку не каждому по плечу, в особенности человеку с его репутацией. В науке он крупная фигура, поверьте мне. Я знаком с его работами. А теперь его с грязью смешают.
- Тогда почему же вы ему завидуете?
- Он свободен. Способен все послать к черту ради шутки.
- Вы полагаете, он это сделал нарочно?
- Вы же сами написали об этом в газете! Во всяком случае, нарочно или нет, я на такое не способен. Все мне осточертело, я себя ненавижу, понимаете, ненавижу. Я не ученый, а повар. Научная лаборатория - держи карман шире! Запрещается делать открытия... запрещается даже пальцем пошевельнуть. Зато у меня положение...
- Вы же сами к этому стремились.
- Совершенно верно. Я даже вскарабкался на плечи вашего дядюшки, чтобы достичь высот. О, Филиппе - вот это был настоящий ученый-исследователь! Его изобретение, знаете ли, было подлинным переворотом в науке. Теперь за такую штуковину его бы озолотили.
Я навострил уши.
- Да неужели?
- А вы как думали! Это же сэкономило бы миллиарды. В свое время этим тоже интересовались. Только, видите ли, многим это было ни к чему. Вот и отправили идею "а свалку!
- Но ведь можно воскресить ее! Он пожал плечами.
- Не выйдет! Документация недостаточная. Филиппе нам не доверялся. Он сообщил тогда лишь самые необходимые данные. И кто знает, где теперь его записи?
- Действительно, кто знает?
Я воздел руки к небесам в знак полной своей неосведомленности. Но в тот же вечер, оставшись один в доме, я отправился в пристройку, где дядюшка имел обыкновение мастерить всякую всячину, и снял чехол со странного аппарата, над которым дядя работал до последних дней жизни. Я долго разглядывал его, потом открыл стоявший под столом ящик, покрытый толстым слоем пыли. В нем лежало несколько туго набитых папок. Я взял ту, на которой было написано: "Принципы действия детактора", и унес ее к себе в комнату.
Сначала мне показалось, что чтение этих сложнейших выкладок поможет мне избавиться от неприятных мыслей, которые засоряли мой мозг, как песчинки, скрипящие в шестернях воспоминаний. Но, к моему великому удивлению, я обнаружил, что записки эти предельно ясны и что я даже увлечен чтением. Таким образом, я убедился, что мой литератронный опыт пригоден мне хотя бы для того, чтобы разбираться в научных текстах.
Потянулась череда дней праздных и в то же время заполненных усидчивым трудом. С утра я уходил в лес за каштанами, иногда мне попадался случайно уцелевший белый гриб. По вечерам я читал записки дяди, жаря в золе каштаны. Каждое утро почтальон приносил газеты, а время от времени и письма.
Так я узнал, что карьера Кромлека пошла по другому руслу. Оказалось, что Леопольд Пулиш, первый лауреат Государственной литературной премии, заменивший Жозефа Бледюра в Палэ-Бурбон, по предложению Вертишу был назначен субсекретарем по разделу сублитературы и вынужден был отказаться от своего депутатского мандата. Таким образом, педуякам пришлось дважды за один год голосовать за кандидатов в палату депутатов. Педуяки надеялись, что раз они избавились от Бледюра, то победа останется за их любимцем доктором Стефаном Бюнем, Но Кромлек, выставив в последнюю минуту свою кандидатуру, повел, не теряя времени, кампанию по методу Бледюра и оказался, так сказать, всенародно избран 89 процентами избирателей. Я был одним из немногих, кто подозревал, что, покинув министерство убеждения, он прихватил с собой папку, где хранилось дело "Операции Нарцисс".
Получил я также письмо от моего друга американского каноника. Синкретотрон имел не больше успеха в Риме, чем храмотрон, но старый каноник не падал духом и возложил все надежды на поправки, которые вторая сессия Ватикана не преминет, по его мнению, внести в понятие о непогрешимости. Он проектировал гигантский догматрон, который позволит осуществить "Операцию Нарцисс" в масштабах всего христианского мира и с предельной точностью установить квинтэссенцию единомыслия.
Лучшим источником информации служила мне всё та же мадам Ляррюскад. Эта женщина обладала врожденным даром верности. Не исключено к тому же, что я вызывал в ней нечто вроде материнских чувств. Из ее писем я узнал, что все литератронное оборудование под шумок передано в распоряжение ГОНВМИР (Группа общего незамедлительного вмешательства межминистерской риторики) организации, находящейся в непосредственном подчинении премьер-министра. Что касается Гипнопедического университета, добавляла мадам Ляррюскад, то пусть я не сокрушаюсь. Его разогнали вскоре после моего отъезда под тем предлогом, что этот опыт менее эффективен, нежели телеобучение. Обслуживая по поручению теледирекции одну из телеслужб нового Государственного телеуниверситета, мадам Ляррюскад разделяла мнение начальства. "Действительно, - писала она, - благодаря гипнопедии рассчитывали сэкономить на строительстве университетских аудиторий. Но тогда пришлось бы создавать целые университетские городки со специально оборудованными спальнями, что обошлось бы еще дороже. А телеуниверситет избавит нас от всякой заботы по размещению студентов как в часы занятий, так и во время сна. Чтобы прослушать курс лекций, студенту достаточно иметь транзистор и место под мостом". В конце письма она сообщала, что в целях поощрения децентрализации встал вопрос о создании для провинциальных университетов телеректоров с дистанционным управлением.
Из всего этого можно было сделать вывод, что в наши дни приставка "теле" пользуется огромной популярностью! По всей видимости, именно она является сезамом, открывающим все двери финансовым инспекторам. Я принял это к сведению.
Все остальное меня не слишком беспокоило. Я знал, что если университет подчас и принимает решения несколько легкомысленно, то в целом он остался верен Экклезиасту, взирая на происходящее с позиций вечности. В чем я и убедился приблизительно месяц спустя после моего бегства из Парижа, получив решение за подписью министра государственного образования, из коего следовало, что компетентная комиссия высказалась положительно о моей диссертации и моя докторская степень, полученная в Польдавии, обретает правомерность в границах французского государства.
К этому времени я уже почти закончил разбор записей покойного дяди. Теперь я в достаточной степени овладел материалом и мог толковать о нем без того страха, который вечно преследовал меня в деле с литератроном. Впервые в жизни я был по-настоящему уверен в своих знаниях. И удивительное дело, это вызывало неведомую мне дотоле застенчивость. Первой моей мыслью было поднести в дар Фермижье изобретение моего дяди в знак счастливого возвращения. Но как преподнести? Я был чересчур стреляный воробей, чтобы заниматься блефами, рискованными пари, всеми этими блестящими импровизациями, которые убеждают менее, чем реальные факты.
В общем я подсознательно очутился по ту сторону баррикады, в рядах прежде столь презираемых мною экспертов. Когда же я, наконец, не без труда вырастил плоды, то обнаружилось, что я не способен их сбыть.
Приближалась зима с короткими сумеречными днями, когда безмолвный, влажный туман цепляется за ветки сосен. В оцепенелом лесу слышался лишь стук падающих с деревьев капель, изредка заглушаемый криком птиц, да издалека доносилось бульканье весел рыбачьей лодки на реке.
Однажды вечером, когда я заканчивал ужин, перед домом остановилась машина, и, прежде чем я успел подняться из-за стола, вошла Югетта. С минуту она, выпрямившись, стояла на пороге, и лицо ее было скрыто тенью.
- Милый!
Мгновенье спустя она была в моих объятиях.
- Ты на меня не сердишься?
- За что мне на тебя сердиться? Ты поступил как мужчина. Дашь мне поесть? Я впихала из Бордо натощак и умираю с голоду!
Она освободила край стола и уселась.
- Как Жан-Жак?
- Он в Бордо. Больдюк предложил ему кафедру .в Государственном университете Польдавии. Пароход отплывает завтра вечером.
- А ты... ты едешь с ним?
Она взяла из моих рук миску и принялась сбивать яйца.
- Он меня об этом просил... или, вернее, мне это предложил.
Он думает, что ты меня бросил. Он просто тебя не знает, милый. Для таких людей, как он, все кажется слишком ясным.
- Он, должно быть, меня презирает.
- Разве что вначале... но, пожалуй, нет. Он больше об этом не думает. Единственное, что его сейчас
беспокоит, это то, что лаборатории Польдавии плохо оборудованы. Ему трудно будет продолжать свои опыты. Потребуется немало времени и сил, чтобы всплыть на поверхность. Вот для этого, по существу, я и нужна ему.
Я дал яичнице подрумяниться, прежде чем задал вопрос, который тревожил меня. Я задал его, не оборачиваясь, чтобы Югетта не видела моего лица.
- И что же ты решила?
- Еще сама не знаю. Вот приехала посмотреть...
Она ела и пила с аппетитом.
- Приехала посмотреть, кто из вас двоих больше во мне нуждается.
- И ты еще спрашиваешь? - прошептал я, заключая ее в объятия.
Как некогда ночью в Оссгоре, мы прислушивались, лежа рядышком, к влажной тишине сосновой рощи. Потом в полудреме я вдруг услышал, как Югетта достала из сумки сигарету, потом мне почудилось, что она поднялась и возится у стула, где лежала ее одежда. Я повернулся на бок.
- Где спички? - шепотом спросила она.
- В кухне.
Дверь слегка скрипнула, и я вновь погрузился в дрему, смежившую мне веки. Руку я положил так, чтобы Югетта, укладываясь, оказалась в моих объятиях. Некоторое время спустя шум мотора разбудил меня, но окончательно я проснулся, почувствовав, что никто не лежит рядом со мной. Тепло Югетты уже улетучилось из постели. Я сел, свесив ноги, и прислушался. Из кухни не доносилось ни звука.
- Югетта! - крикнул я, повернув выключатель.
Под желтым светом лампочки стул, на который она положила свои вещи, был пуст, Я бросился к двери. Машины не было. Я вернулся в спальню, где только два-три окурка со следами губной помады свидетельствовали о том, что все это мне не пригрезилось.
Я погасил свет, вытянулся на кровати и, широко раскинув руки, захохотал. Мною овладело чудесное ощущение свободы. Я жаждал деятельности. Ночь дружески вливалась через широко открытое окно. Уйдя из моей жизни, как воспоминание, исчезнув, как солнечный зайчик, растворившийся в снопе лучей, без драм, без ссор, Югетта пожелала, чтобы ее жертва, ее выбор стали для меня источником веры, сделали бы меня достойным самого себя.
Теперь без боязни и без стыда я видел себя таким, каким был на самом деле. Торговец иллюзиями, человек воздуха, высокопарный мечтатель, да, все это так, но если бы не было на свете таких, как я, кто бы двигал миром? От литератрона все же что-нибудь да останется, и это что-нибудь, разумеется, принесет еще много зла и, возможно, чуточку добра. Но без него даже эта чуточка не существовала бы, ничего бы не существовало. Нас, шарлатанов, ловкачей, притворщиков, болтунов, следовало бы выдумать, если бы нас не было, ибо это мы снабжаем землю той малой толикой истины, которая живет среди нагромождения лжи. Когда люди науки и труда ясно отдадут себе отчет в том, что они из себя представляют и на что они способны, тогда можно будет подумать о том, как бы нас ликвидировать. Но это дело далекого будущего! Еще долго человечество будет нуждаться в явных плутах и добронамеренных жуликах хотя бы для того, чтобы пробить толстый пласт честных людей, покрывающий мир, как корка грязи, и позволить злосчастному человечеству глотнуть хоть изредка чистого воздуха взамен отравленной атмосферы казенных добродетелей.
Спустя три дня я без предупреждения явился к Фермижье. И все же он принял меня. Был тот час, когда он, как обычно, завтракал яйцом всмятку.
- А, милейший! - воскликнул он. - Вы чудесно выглядите.
- Я действительно в форме, - ответил я.
- Тем лучше. Каковы ваши планы на будущее?
- Я полагал, что вы мне что-нибудь предложите.
- Превосходный ответ. Но не станете же вы утверждать, что в тиши изгнания ваш плодотворный ум не обогатился какой-нибудь новой идеей. Я не требую от вас столь же гениального открытия, как этот... ну, как его?.. литератрон, но тем не менее...
- Кое-что у меня есть... - осторожно проговорил я. - Интересует ли вас нефть?
- Когда располагаешь таким состоянием, как мое, волей-неволей интересуешься нефтью.
- Речь идет об одном весьма оригинальном детекторе для определения месторождений нефти, работающем по принципу звукоулавливателя и позволяющем экономить миллиарды...
- Н-да-а-а...
Никакого энтузиазма на его лице я не прочел. Вероятно, я не так взялся за дело.
- Аппарат этот был изобретен моим покойным дядюшкой Филиппе... бывшим борцом Сопротивления, узником Освенцима.
- Прекрасно. Можно дать на трех черно-белых полосах. У вас, надо думать, сохранились семейные фотографии?
- М-м... конечно. У меня даже имеется первый вариант аппарата. Можно показать опыты.
- Очень мило, очень эффектно... Можно и опыты показать... Инженер в каске, аппарат с циферблатом... Надеюсь, аппарат с циферблатом?
- Даже с двумя.
- Очень хорошо. Аппарат с двумя циферблатами, поисковая партия, буровая вышка... и брызнувшая нефть... Разворот в цвете. А как называется аппарат?
Я выдержал маленькую паузу, прежде чем ответить, желая выделить название с тем, чтобы оно прозвучало наиболее выигрышно.
- Телеолеотрон, - проговорил я.
Я увидел, как в глазах Фермижье зажегся блеск, предрекавший мне удачу и предвещавший теперешнее мое богатство.
ОБ АВТОРЕ
Робер Шарль Эскарпи родился в 1918 году в семье директора школы. Эскарпи окончил Бордоский университет, затем Эколь Нормаль в Париже, Эскарпи - крупный филолог, знаток английской литературы. Во время войны он активно участвовал в Сопротивлении. После войны стал преподавателем литературы в университете Бордо; он автор большого количества работ по литературоведению (им написаны книги о творчестве Байрона, Киплинга, Марка Твена). Не чуждается Эскарпи и журналистской деятельности; он одновременно работает хроникером в газете "Монд" и фельетонистом в "Канар аншене". Эскарпи активно участвует в политической жизни страны, он был в самой гуще борьбы против оасовских террористов в 1961 году.
"Литератрон" - вторая книга Эскарпи, выходящая в нашей стране (первая - "Святая Лизистрата" - была выпущена "Прогрессом" в 1964 году).
О ХУДОЖНИКЕ
Александр Андреевич Васин известен читателю как оформитель и иллюстратор современной советской и зарубежной литературы.
За годы работы в московских издательствах им оформлено и проиллюстрировано около ста книг. Среди них произведения Т. Драйзера, А, Кронина, Э. М, Ремарка, О. Уайльда, а также ряд произведений современной советской литературы.
Такие работы Васина, как "Праздник святого Иоргена" Г. Бергстеда, "Стихи" Франсуа Вийона и "Живые и мертвые" К. Симонова, были отмечены дипломами.
О ПЕРЕВОДЧИКЕ (добавление моё - V.Voblin)
Эстер Лазебникова-Маркиш - литератор и переводчик.
Была женой советского еврейского поэта и писателя Переца Маркиша.
В начале 50-х годов её муж был расстрелян вместе с другими деятелями еврейской культуры, а Эстер Лазебникова (а также оба сына - Давид и Шимон) были отправлены в ГУЛАГ (в Сибирь), где и находились вплоть до эпохи "позднего реабилитанса".
После реабилитaции, в 60-е годы, ей иногда удавалось заработать на жизнь переводами наподобие этого или гонорарами от нескольких переизданий стихов и прозы своего мужа.
После Шестидневной Войны издание подобных книг в СССР пошло на убыль, и Эстер Лазебникова-Маркиш вместе с обоими сыновьями эмигрировала в Израиль, где живёт и публикуется по сей день (2002 год, сентябрь).
- Нет, это не в его жанре.
- Ланьо?
- Ни в коем случае! Скажут, что я мщу.
- Денье?
- Не причастен! Со вчерашнего дня он у меня на жалованье- следит за Бледюром.
- Пипет?
- Опоздали. Нынче ночью мы заключили соглашение о слиянии издательств "Сен-Луи" и "Жанна д'Арк". Подыщите кого-нибудь из своего окружения. Ну-ка, вспомните, в ту ночь, когда вы готовили специальный номер, вы ведь были не один с Контом?
- С нами были Бреали. Он - физик, в она - племянница Рателя.
- Вот и прекрасно, как раз то, что нужно! Изобличите их.
- Надеюсь, вы не станете выдавать Бреаля за жулика?
- Избави бог! Он действовал, только повинуясь тщеславию. Это ему зачтется. И потом, принимая во внимание его репутацию и репутацию Рателя, их в конце концов оставят в покое.
- Но это же испортит ему карьеру!
- Ничего. Он еще молод. Начнет все сначала.
- Но Ратель не получит Нобелевской премии.
- А я - разве я получил орден Почетного легиона?
В глубине смятенной души я любовался трагическим великолепием своего положения и даже испытывал некое горькое упоение. Я знал, что бы мне посоветовала в данном случае Югетта, и это было самое страшное. Мне чудилось, будто я слышу ее голос: "Доноси, иди,от!" Если я отступлю, я буду недостоин ее. Если я повинуюсь, я рискую потерять ее навсегда.
Сделав над собою невероятное усилие, я поднялся и направился в соседнюю комнату, где меня ждала пишущая машинка. Благородные и порядочные люди, презирающие таких типов, как я, даже представления не имеют о том, сколько требуется душевной силы и выдержки, чтобы сознательно предать такого друга, как Жан-Жак, чтобы отплатить за его благородство самым необоснованным наветом. Все время, пока я писал мою "исповедь", я ощущал рядом с собою Югетту, страдающую, как и я, но стойкую, и только эта поддержка позволила мне довести дело до конца. Подобно многим несчастным любовникам, прославленным искусством. мы приносили свое счастье в жертву честолюбию, которое делало нас достойными друг друга.
Я уехал из Парижа еще до полудня, заглянув по дороге в Шартр только затем, чтобы захватить свои пожитки. В Гужан я приехал ночью. Стояла мягкая погода, осень на юго-западе Франции вообще бывает мягкая. Широко распахнув окна, выходившие в сосновую рощицу, я заснул таким мирным сном, о каком забыл в последние недели.
С самого утра я отправился пить кофе в Морской бар. Хозяин, нисколько не удивившись моему появлению, протянул мне газету.
- Вы правильно поступили, мосье Ле Герн. Это смело с вашей стороны. Этим типам, которые о себе бог весть что воображают, надо говорить правду.
- Разрешите взять газету?
Газета отвела мне пятиколонник под шапкой: "Литератрон: утка бывшего слушателя Высшего педагогического института Жака Бреаля!" И ниже: "Это была обыкновенная стиральная машина, - признается Мерик Ле Герн, сам первая жертва мошенничества". "Во всяком случае, - не без остроумия продолжал автор статьи, - эта стиральная машина смывает грязь подозрений с директора ВПУИР Буссинго, недавно обвиненного в шпионаже. В хорошо осведомленных кругах поговаривают, что генерал, руководивший секретной службой и ответственный за арест Буссинго, отстранен от должности".
Итак, Галип стал первой жертвой моей "исповеди". Сколько еще последует за ним? Я не испытывал ни малейших угрызений совести - это дело интересовало меня лишь со статистической точки зрения.
Стоял необычайно мягкий, весь окутанный бледно-голубым туманом день, которые бывают только в Аркашонском бассейне. Я медленно катил на машине по маршруту Ла Тест-Пиля-Муло среди акаций и отцветавшего вереска. При въезде в Тир-о-Пижон мне попался пузатый лысый коротышка, в котором я не без труда признал того, кто некогда был блистательным молодым Рикаром, вытеснившим моего дядю с поста руководителя научной лаборатории нефтяных разработок. При виде этого честолюбца, ставшего жертвой своего удовлетворенного честолюбия, почти сглодавшего его, я воочию оценил все преимущества моего положения. Он был старше меня года на два-три, и, однако, нас разделяло целое поколение. Я носил в себе весь юный пыл своего великолепного провала.
Он встретил меня по-дружески и предложил выпить аперитиву.
- Я видел сегодня утром вашу статью в газете, - сказал он.- Что за тип этот Бреаль?
- Совсем неплохой тип, - ответил я.
- А знаете, я ему завидую... Позволить себе такую шуточку не каждому по плечу, в особенности человеку с его репутацией. В науке он крупная фигура, поверьте мне. Я знаком с его работами. А теперь его с грязью смешают.
- Тогда почему же вы ему завидуете?
- Он свободен. Способен все послать к черту ради шутки.
- Вы полагаете, он это сделал нарочно?
- Вы же сами написали об этом в газете! Во всяком случае, нарочно или нет, я на такое не способен. Все мне осточертело, я себя ненавижу, понимаете, ненавижу. Я не ученый, а повар. Научная лаборатория - держи карман шире! Запрещается делать открытия... запрещается даже пальцем пошевельнуть. Зато у меня положение...
- Вы же сами к этому стремились.
- Совершенно верно. Я даже вскарабкался на плечи вашего дядюшки, чтобы достичь высот. О, Филиппе - вот это был настоящий ученый-исследователь! Его изобретение, знаете ли, было подлинным переворотом в науке. Теперь за такую штуковину его бы озолотили.
Я навострил уши.
- Да неужели?
- А вы как думали! Это же сэкономило бы миллиарды. В свое время этим тоже интересовались. Только, видите ли, многим это было ни к чему. Вот и отправили идею "а свалку!
- Но ведь можно воскресить ее! Он пожал плечами.
- Не выйдет! Документация недостаточная. Филиппе нам не доверялся. Он сообщил тогда лишь самые необходимые данные. И кто знает, где теперь его записи?
- Действительно, кто знает?
Я воздел руки к небесам в знак полной своей неосведомленности. Но в тот же вечер, оставшись один в доме, я отправился в пристройку, где дядюшка имел обыкновение мастерить всякую всячину, и снял чехол со странного аппарата, над которым дядя работал до последних дней жизни. Я долго разглядывал его, потом открыл стоявший под столом ящик, покрытый толстым слоем пыли. В нем лежало несколько туго набитых папок. Я взял ту, на которой было написано: "Принципы действия детактора", и унес ее к себе в комнату.
Сначала мне показалось, что чтение этих сложнейших выкладок поможет мне избавиться от неприятных мыслей, которые засоряли мой мозг, как песчинки, скрипящие в шестернях воспоминаний. Но, к моему великому удивлению, я обнаружил, что записки эти предельно ясны и что я даже увлечен чтением. Таким образом, я убедился, что мой литератронный опыт пригоден мне хотя бы для того, чтобы разбираться в научных текстах.
Потянулась череда дней праздных и в то же время заполненных усидчивым трудом. С утра я уходил в лес за каштанами, иногда мне попадался случайно уцелевший белый гриб. По вечерам я читал записки дяди, жаря в золе каштаны. Каждое утро почтальон приносил газеты, а время от времени и письма.
Так я узнал, что карьера Кромлека пошла по другому руслу. Оказалось, что Леопольд Пулиш, первый лауреат Государственной литературной премии, заменивший Жозефа Бледюра в Палэ-Бурбон, по предложению Вертишу был назначен субсекретарем по разделу сублитературы и вынужден был отказаться от своего депутатского мандата. Таким образом, педуякам пришлось дважды за один год голосовать за кандидатов в палату депутатов. Педуяки надеялись, что раз они избавились от Бледюра, то победа останется за их любимцем доктором Стефаном Бюнем, Но Кромлек, выставив в последнюю минуту свою кандидатуру, повел, не теряя времени, кампанию по методу Бледюра и оказался, так сказать, всенародно избран 89 процентами избирателей. Я был одним из немногих, кто подозревал, что, покинув министерство убеждения, он прихватил с собой папку, где хранилось дело "Операции Нарцисс".
Получил я также письмо от моего друга американского каноника. Синкретотрон имел не больше успеха в Риме, чем храмотрон, но старый каноник не падал духом и возложил все надежды на поправки, которые вторая сессия Ватикана не преминет, по его мнению, внести в понятие о непогрешимости. Он проектировал гигантский догматрон, который позволит осуществить "Операцию Нарцисс" в масштабах всего христианского мира и с предельной точностью установить квинтэссенцию единомыслия.
Лучшим источником информации служила мне всё та же мадам Ляррюскад. Эта женщина обладала врожденным даром верности. Не исключено к тому же, что я вызывал в ней нечто вроде материнских чувств. Из ее писем я узнал, что все литератронное оборудование под шумок передано в распоряжение ГОНВМИР (Группа общего незамедлительного вмешательства межминистерской риторики) организации, находящейся в непосредственном подчинении премьер-министра. Что касается Гипнопедического университета, добавляла мадам Ляррюскад, то пусть я не сокрушаюсь. Его разогнали вскоре после моего отъезда под тем предлогом, что этот опыт менее эффективен, нежели телеобучение. Обслуживая по поручению теледирекции одну из телеслужб нового Государственного телеуниверситета, мадам Ляррюскад разделяла мнение начальства. "Действительно, - писала она, - благодаря гипнопедии рассчитывали сэкономить на строительстве университетских аудиторий. Но тогда пришлось бы создавать целые университетские городки со специально оборудованными спальнями, что обошлось бы еще дороже. А телеуниверситет избавит нас от всякой заботы по размещению студентов как в часы занятий, так и во время сна. Чтобы прослушать курс лекций, студенту достаточно иметь транзистор и место под мостом". В конце письма она сообщала, что в целях поощрения децентрализации встал вопрос о создании для провинциальных университетов телеректоров с дистанционным управлением.
Из всего этого можно было сделать вывод, что в наши дни приставка "теле" пользуется огромной популярностью! По всей видимости, именно она является сезамом, открывающим все двери финансовым инспекторам. Я принял это к сведению.
Все остальное меня не слишком беспокоило. Я знал, что если университет подчас и принимает решения несколько легкомысленно, то в целом он остался верен Экклезиасту, взирая на происходящее с позиций вечности. В чем я и убедился приблизительно месяц спустя после моего бегства из Парижа, получив решение за подписью министра государственного образования, из коего следовало, что компетентная комиссия высказалась положительно о моей диссертации и моя докторская степень, полученная в Польдавии, обретает правомерность в границах французского государства.
К этому времени я уже почти закончил разбор записей покойного дяди. Теперь я в достаточной степени овладел материалом и мог толковать о нем без того страха, который вечно преследовал меня в деле с литератроном. Впервые в жизни я был по-настоящему уверен в своих знаниях. И удивительное дело, это вызывало неведомую мне дотоле застенчивость. Первой моей мыслью было поднести в дар Фермижье изобретение моего дяди в знак счастливого возвращения. Но как преподнести? Я был чересчур стреляный воробей, чтобы заниматься блефами, рискованными пари, всеми этими блестящими импровизациями, которые убеждают менее, чем реальные факты.
В общем я подсознательно очутился по ту сторону баррикады, в рядах прежде столь презираемых мною экспертов. Когда же я, наконец, не без труда вырастил плоды, то обнаружилось, что я не способен их сбыть.
Приближалась зима с короткими сумеречными днями, когда безмолвный, влажный туман цепляется за ветки сосен. В оцепенелом лесу слышался лишь стук падающих с деревьев капель, изредка заглушаемый криком птиц, да издалека доносилось бульканье весел рыбачьей лодки на реке.
Однажды вечером, когда я заканчивал ужин, перед домом остановилась машина, и, прежде чем я успел подняться из-за стола, вошла Югетта. С минуту она, выпрямившись, стояла на пороге, и лицо ее было скрыто тенью.
- Милый!
Мгновенье спустя она была в моих объятиях.
- Ты на меня не сердишься?
- За что мне на тебя сердиться? Ты поступил как мужчина. Дашь мне поесть? Я впихала из Бордо натощак и умираю с голоду!
Она освободила край стола и уселась.
- Как Жан-Жак?
- Он в Бордо. Больдюк предложил ему кафедру .в Государственном университете Польдавии. Пароход отплывает завтра вечером.
- А ты... ты едешь с ним?
Она взяла из моих рук миску и принялась сбивать яйца.
- Он меня об этом просил... или, вернее, мне это предложил.
Он думает, что ты меня бросил. Он просто тебя не знает, милый. Для таких людей, как он, все кажется слишком ясным.
- Он, должно быть, меня презирает.
- Разве что вначале... но, пожалуй, нет. Он больше об этом не думает. Единственное, что его сейчас
беспокоит, это то, что лаборатории Польдавии плохо оборудованы. Ему трудно будет продолжать свои опыты. Потребуется немало времени и сил, чтобы всплыть на поверхность. Вот для этого, по существу, я и нужна ему.
Я дал яичнице подрумяниться, прежде чем задал вопрос, который тревожил меня. Я задал его, не оборачиваясь, чтобы Югетта не видела моего лица.
- И что же ты решила?
- Еще сама не знаю. Вот приехала посмотреть...
Она ела и пила с аппетитом.
- Приехала посмотреть, кто из вас двоих больше во мне нуждается.
- И ты еще спрашиваешь? - прошептал я, заключая ее в объятия.
Как некогда ночью в Оссгоре, мы прислушивались, лежа рядышком, к влажной тишине сосновой рощи. Потом в полудреме я вдруг услышал, как Югетта достала из сумки сигарету, потом мне почудилось, что она поднялась и возится у стула, где лежала ее одежда. Я повернулся на бок.
- Где спички? - шепотом спросила она.
- В кухне.
Дверь слегка скрипнула, и я вновь погрузился в дрему, смежившую мне веки. Руку я положил так, чтобы Югетта, укладываясь, оказалась в моих объятиях. Некоторое время спустя шум мотора разбудил меня, но окончательно я проснулся, почувствовав, что никто не лежит рядом со мной. Тепло Югетты уже улетучилось из постели. Я сел, свесив ноги, и прислушался. Из кухни не доносилось ни звука.
- Югетта! - крикнул я, повернув выключатель.
Под желтым светом лампочки стул, на который она положила свои вещи, был пуст, Я бросился к двери. Машины не было. Я вернулся в спальню, где только два-три окурка со следами губной помады свидетельствовали о том, что все это мне не пригрезилось.
Я погасил свет, вытянулся на кровати и, широко раскинув руки, захохотал. Мною овладело чудесное ощущение свободы. Я жаждал деятельности. Ночь дружески вливалась через широко открытое окно. Уйдя из моей жизни, как воспоминание, исчезнув, как солнечный зайчик, растворившийся в снопе лучей, без драм, без ссор, Югетта пожелала, чтобы ее жертва, ее выбор стали для меня источником веры, сделали бы меня достойным самого себя.
Теперь без боязни и без стыда я видел себя таким, каким был на самом деле. Торговец иллюзиями, человек воздуха, высокопарный мечтатель, да, все это так, но если бы не было на свете таких, как я, кто бы двигал миром? От литератрона все же что-нибудь да останется, и это что-нибудь, разумеется, принесет еще много зла и, возможно, чуточку добра. Но без него даже эта чуточка не существовала бы, ничего бы не существовало. Нас, шарлатанов, ловкачей, притворщиков, болтунов, следовало бы выдумать, если бы нас не было, ибо это мы снабжаем землю той малой толикой истины, которая живет среди нагромождения лжи. Когда люди науки и труда ясно отдадут себе отчет в том, что они из себя представляют и на что они способны, тогда можно будет подумать о том, как бы нас ликвидировать. Но это дело далекого будущего! Еще долго человечество будет нуждаться в явных плутах и добронамеренных жуликах хотя бы для того, чтобы пробить толстый пласт честных людей, покрывающий мир, как корка грязи, и позволить злосчастному человечеству глотнуть хоть изредка чистого воздуха взамен отравленной атмосферы казенных добродетелей.
Спустя три дня я без предупреждения явился к Фермижье. И все же он принял меня. Был тот час, когда он, как обычно, завтракал яйцом всмятку.
- А, милейший! - воскликнул он. - Вы чудесно выглядите.
- Я действительно в форме, - ответил я.
- Тем лучше. Каковы ваши планы на будущее?
- Я полагал, что вы мне что-нибудь предложите.
- Превосходный ответ. Но не станете же вы утверждать, что в тиши изгнания ваш плодотворный ум не обогатился какой-нибудь новой идеей. Я не требую от вас столь же гениального открытия, как этот... ну, как его?.. литератрон, но тем не менее...
- Кое-что у меня есть... - осторожно проговорил я. - Интересует ли вас нефть?
- Когда располагаешь таким состоянием, как мое, волей-неволей интересуешься нефтью.
- Речь идет об одном весьма оригинальном детекторе для определения месторождений нефти, работающем по принципу звукоулавливателя и позволяющем экономить миллиарды...
- Н-да-а-а...
Никакого энтузиазма на его лице я не прочел. Вероятно, я не так взялся за дело.
- Аппарат этот был изобретен моим покойным дядюшкой Филиппе... бывшим борцом Сопротивления, узником Освенцима.
- Прекрасно. Можно дать на трех черно-белых полосах. У вас, надо думать, сохранились семейные фотографии?
- М-м... конечно. У меня даже имеется первый вариант аппарата. Можно показать опыты.
- Очень мило, очень эффектно... Можно и опыты показать... Инженер в каске, аппарат с циферблатом... Надеюсь, аппарат с циферблатом?
- Даже с двумя.
- Очень хорошо. Аппарат с двумя циферблатами, поисковая партия, буровая вышка... и брызнувшая нефть... Разворот в цвете. А как называется аппарат?
Я выдержал маленькую паузу, прежде чем ответить, желая выделить название с тем, чтобы оно прозвучало наиболее выигрышно.
- Телеолеотрон, - проговорил я.
Я увидел, как в глазах Фермижье зажегся блеск, предрекавший мне удачу и предвещавший теперешнее мое богатство.
ОБ АВТОРЕ
Робер Шарль Эскарпи родился в 1918 году в семье директора школы. Эскарпи окончил Бордоский университет, затем Эколь Нормаль в Париже, Эскарпи - крупный филолог, знаток английской литературы. Во время войны он активно участвовал в Сопротивлении. После войны стал преподавателем литературы в университете Бордо; он автор большого количества работ по литературоведению (им написаны книги о творчестве Байрона, Киплинга, Марка Твена). Не чуждается Эскарпи и журналистской деятельности; он одновременно работает хроникером в газете "Монд" и фельетонистом в "Канар аншене". Эскарпи активно участвует в политической жизни страны, он был в самой гуще борьбы против оасовских террористов в 1961 году.
"Литератрон" - вторая книга Эскарпи, выходящая в нашей стране (первая - "Святая Лизистрата" - была выпущена "Прогрессом" в 1964 году).
О ХУДОЖНИКЕ
Александр Андреевич Васин известен читателю как оформитель и иллюстратор современной советской и зарубежной литературы.
За годы работы в московских издательствах им оформлено и проиллюстрировано около ста книг. Среди них произведения Т. Драйзера, А, Кронина, Э. М, Ремарка, О. Уайльда, а также ряд произведений современной советской литературы.
Такие работы Васина, как "Праздник святого Иоргена" Г. Бергстеда, "Стихи" Франсуа Вийона и "Живые и мертвые" К. Симонова, были отмечены дипломами.
О ПЕРЕВОДЧИКЕ (добавление моё - V.Voblin)
Эстер Лазебникова-Маркиш - литератор и переводчик.
Была женой советского еврейского поэта и писателя Переца Маркиша.
В начале 50-х годов её муж был расстрелян вместе с другими деятелями еврейской культуры, а Эстер Лазебникова (а также оба сына - Давид и Шимон) были отправлены в ГУЛАГ (в Сибирь), где и находились вплоть до эпохи "позднего реабилитанса".
После реабилитaции, в 60-е годы, ей иногда удавалось заработать на жизнь переводами наподобие этого или гонорарами от нескольких переизданий стихов и прозы своего мужа.
После Шестидневной Войны издание подобных книг в СССР пошло на убыль, и Эстер Лазебникова-Маркиш вместе с обоими сыновьями эмигрировала в Израиль, где живёт и публикуется по сей день (2002 год, сентябрь).