– Откуда он знал адрес, Иван?
– Это-то проще всего. Он писал паспортные данные, заполняя квитанцию. Не проверял, но уверен, что к божьему одуванчику, где я прописан, тоже заглянули.
– Зачем?
– Он видел, как Миша самостоятельно играл – гений ты малолетний, Колька! Он знает, сколько Миша выиграл. Он будет его сманивать на совместную игру. Видишь, даже не досидел до того, как будет оформлять выигрыш, загорелось немедленно. Уж он самородка не упустит. Будешь самородком дальше, Миша?
Тесть ухмылялся широко и довольно: быть самородком ему нравилось. Он тоже хотел "об себе повоображать" и делал это со вкусом и юмором.
В среду Дима появился в павильончик к Любашке раньше обычного времени и, отведя в сторону Ивана Иваныча, начал расспрашивать о его знакомствах среди сильных игроков и в частности, о новеньком:
– Личность такая приметная, перепутать ни с кем невозможно. Здоровенный, рыжая борода, глухонемой, предпенсионого возраста, и всегда при нем сын, лет десять-двенадцать мальчишка, переводчиком. Прописан в Кучино, но там не живет. Столяр или плотник, мастеровой, в общем.
– И что он тебе? – Иван Иваныч был серьезен, как черепаха.
– Что?! Он месяц подряд берет такие суммы каждую неделю! Больше, чем вы всем профсоюзом, вместе с Иваном. Больше, чем любой другой. Везение тут исключено!
Или он не то, что кажется, или за ним кто-то есть. Играет в разных местах, но чаще всего на Шаболовке, в пивбаре. Карточки заполняет сам, по крайней мере я это видел лично. Постарайтесь припомнить, может быть, вам скажет что-то фамилия – Конкин?
– Артист такой есть, Шарапова играл, – припомнил старик.
– Ах нет, артист такой есть, конечно, но Конкин – фамилия того субъекта. Я же видел его паспорт – Конкин Михаил Афанасьевич. Не слышали? Решительно ничего?
Жаль.
Миша расплывался от счастья, узнавая о таком бурном интересе к своей особе, и жестами изображал, что он по поводу этого интереса думает, недвусмысленно и смачно, так что хохотали мы до колик все, включая Иван Иваныча.
В пятницу он, как обычно с Колькой, отправился в контору и предъявил Диме то, что играл перед его глазами за неделю с небольшим до того.
У Димы в тот раз не то что челюсть отвисла, глаза вылезли из очков.
Миша уже как бы и не был Миша. Опилок в его бороде уже не наблюдалось.
Наблюдались тщательные парикмахерские усилия как за этой примечательной частью его волосяного покрова, так и за всеми прочими доступными обозрению. Плешку прикрывало от мороза настоящее английское кепи. Темно-синий костюм стоил полторы тысячи баксов. Из жилетного кармана скромно, с несуетным достоинством, выглядывала золотая часовая цепочка. Матовым сиянием светились ботинки. А пальто…
В общем, Дима мог в свое длиннополое высморкаться. После лицезрения этого портновского шедевра ему ничего больше не оставалось.
Дня за три до того я снабдил Марию своей карточкой, отдал в ее руки отчима и брата, объяснил задачу и велел патронов, то есть денег, не жалеть. Миша как художник и натура артистичная имел неплохой вкус. Мария уже к тому времени поняла, что есть оригинал и что подделка. Оставшееся время ушло на то, чтобы войти в образ. В результате перед ошалевшим бухгалтером стоял то ли почтенный профессор, то ли коммерсант не последней руки, в сопровождении дорого и модно одетого чада. Справедливости ради сказать, чаду было по барабану, во что оно одето. Лишь бы чисто и не рвано, к этому он был привередлив. Воспитание Кубы, где с одеждой был напряг и каждую тряпку носили, пока она не расползалась от ветхости.
Так что у завистливого Димы и лицо побледнело и руки подрагивали, – все приметил глазастый Колька. Бухгалтер не торопился, выписывая документ. Когда закончил, не сразу подал. Сперва обратился к мальчишке:
– Молодой человек, можно узнать вас по имени? Николай, переведи, пожалуйста, несколько слов отцу – это ведь отец, да? Фамильное сходство, знаете ли…
Поздравляю вас, уважаемый Михаил Афанасьевич. На последний месяц или чуть больше вы наш самый успешный и стабильный игрок. Как вы полагаете, это у вас такое необыкновенное везение?
Колька перевел ответ скрупулезно:
– Везет дуракам и новеньким. Я вроде уже не новенький. Что, рожа дурацкая?
– Что вы, у вас очень самобытная, настоящая русская внешность. В игре я сам профессионал с неплохим образованием. В этом смысле я могу сказать, что на одну удачу полагаться невозможно. Но самородки на Руси не переводятся. Я приглядывался к вашей манере: видна рука профессионала, особенно в разработке.
Не сочтете неделикатным, если я спрошу: вы играете единую систему или делаете разработки на каждый тираж?
Миша, собственно, в переводчике не нуждался, хорошо читая по губам. Но он добросовестно смотрел на Колькину жестикуляцию. Потом изобразил руками и лицом нечто, без перевода любому ежу понятное, закончив тираду поднесением к Диминому носу кулака. Кулак Мишани явно выбивался из имиджа, поскольку многолетние ежедневные упражнения с деревом и инструментом не способствуют белизне и нежности рук. Тем более весомо он выглядел перед девичьим личиком бухгалтера.
Забрав бумагу на выигрыш, Миша посмотрел на сына, и тот перевел:
– Знаете, папа посчитал ваш вопрос неделикатным.
С тем и покинули контору, направившись в банк. Диму оставили в состоянии, близком к прострации. Люди до такой степени завистливые с невероятным трудом переживают чужие успехи.
Подошел срок нашего отъезда. Колькина классная дама упрямилась и возражала против того, чтобы отпускать парня: по русскому языку не все гладко, он и так больше иностранец, чем русский, а вы хотите сдернуть посреди ученого года почти на три недели? Но поделать ничего не могла, а утихомирили ее букет цветов и кошелка "восьмомартовского" набора, хоть и врученного с некоторым опозданием, но принятого с благосклонностью. Оставили Абрама Моисеевича командовать магазином, Мишу в помощь, и полетели.
Что такое после длительного отсутствия вернуться в маленький прибрежный городишко Сан-Лукас? По контрасту с суетливыми столицами – размеренная, кажущаяся почти сонной жизнь. Рыбаки поутру уходят в океан и возвращаются вечером с уловом. Лавочки с двенадцати до двух закрыты, все равно покупателей нет, все спят после обеда, устроившись в холодке, учителя и ученики, клерки и конторщики, негритянки с табачной фабрики и индейцы в кожевенных, шляпных и прочих мастерских. Все обо всем узнают со скоростью сверхзвуковой. Если у врача подали к обеду лишнее блюдо, город судачит о том, что ему аптекарь дал взятку, чтоб выписывал лекарства подороже.
Раз от раза наезжая в Сан-Лукас с промежутком в три-четыре года, я каждый раз замечал, как мало в нем меняется. Народ там живет такой – индейцы кечуа и метисы, чоло, сам такой, знаю, наш брат никуда не поторопится без нужды, а испанцы тоже всем сродни, сами такие же. По крайней мере, по маленьким городкам только такие и живут. Телевизоры, правда, теперь у всех, а детей стало, естественно, меньше.
Компьютеров на город десятка два… может, больше или меньше, не важно. Главное, скорость распространения новостей осталась все той же.
Если к Альбертине Перейра де Гусман приехал сын с русской женой и двумя ее братьями, все, кому степень родства или знакомства позволяли сделать визит, сделали это непременно. Сначала сестры с семьями, потом тетки и дядья, потом друзья и кумовья, потом просто знакомые. Мы терпели, потому что мама от этого цвела: любила и ценила внимание. Может, потому, что никогда не была им избалована.
Моя мама – замечательная мама, и я ее люблю. Добрейшая женщина, и у нее в достатке любви и заботы. Но предупреждаю, чтоб не ждали от нее слишком многого.
Она очень старозаветна и ко всему незнакомому относится с таким недоверием…
Старший сын в семье, тем более всегда помогавший деньгами – большой и уважаемый человек, его решения не оспариваются. Но мама без энтузиазма отнеслась к моей женитьбе. Во-первых, к русским относились вообще по старой памяти с опаской. Во-вторых, мама мечтала о невестке из числа наших смугляночек, тех, кого О`Генри в "Королях и капусте" назвал волоокими и скудоумными. Может, зря О`Генри обижал наших девчонок. Они симпатичны, смешливы и хорошо воспитаны. Но они катастрофически толстеют после двадцати пяти, и я не припомню ни одну, которой пошло впрок образование большее, чем начальная школа. Говорить с ними о чем-нибудь отвлеченном большая проблема, все равно переведут на героев любимых сериалов.
А Мария терпеть не могла сериалов, и разговаривать с ней сестрам оказалось затруднительно, несмотря на превосходный испанский. И вообще, на мамин взгляд, моя жена была слишком мало похожа на женщину и слишком сильно – на мальчика, слишком проворна в движениях, слишком уверена в суждениях, говорит с мужчинами на всякие заумные темы – это порядочной девочке даже неприлично, политика и всякие гадости… Настороженное отношение свекрови Марию нервировало, но, слава богу, ума хватило отношений не выяснять.
От этой настороженности, от надоедных вечерних визитов уехали мы вскоре в Тепету, к моей бабушке. Пляж пляжем, а по горам я тоже соскучился, обожая бабулю без меры.
Старая Чепилья в свои семьдесят была седа, крепка и дальнозорка, и чувство юмора с годами не иссякало. У бабушки не было заморочек на тему – о чем прилично разговаривать женщине, о чем нет, – хоть на ушах ходи, лишь бы не во вред соседу.
Поэтому нас встретили с распростертыми объятиями. Посмотреть на русских тоже набилось народу полно – когда еще русские попадут в захолустный горный поселок?
Но чопорность не свойственна кечуа в неофициальной обстановке. Потеребили и оставили в покое.
Колька сразу стал общим любимцем – где он им не становился, сорванец? Он выучил два десятка слов на кечуа и мгновенно освоился среди местной ребятни, словно тут и жил всегда, а бабушка старалась подсунуть кусочек послаще.
Впрочем, дело обстояло ровно наоборот. В Тепете отродясь богачей не водилось, мать моей матери, почти неграмотная чистокровная индианка, жила более чем скромно. Ходила в домотканине, носила круглую войлочную шляпу и не любила обуви, командируясь по большей части босиком. Довольствовалась малым и ничего никогда не просила, но если давали – не отказывалась и принимала с благодарностью. Ей не зазорно было взять от одного внука и раздать другим. С тем большим удовольствием мы с ней делились чем бог послал.
А послал он нам не скупо. Мы частенько, забравшись повыше в предгорья и любуясь фантастическим видом на океан, посиживали, обсуждая дела. Главное из них мы сделали до Сан-Лукаса.
По приезде в Перу мы ненадолго остановились в Лиме. Походить по старому городу, вспомнить прежние времена, осмотреть колониальные дворцы и соборы. А главное, наведаться в "Мундиаль триколор", где играли не только собственно "Мундиаль триколор", но и все мне известные системы цифровых лотерей, а также принимали ставки на футбольные и бейсбольные матчи, лошадей на скачках, политиков на выборах и остальное в том же роде.
Там-то мы и сыграли свою систему; она обошлась на всех в одиннадцать тысяч долларов, и я поеживался при мысли, что вдруг вкрадется какая-то случайность, местный колорит, не взятый в расчет… Максиму тоже было не по себе. Один Колька оставался спокоен, как танк, и был неотразим в самоуверенности:
– Вы что, мужики? Первый раз, что ли? Не дрейфь!
"Мундиаль триколор" выдает тиражи ежедневно. Мы ждали результатов, а заодно решили отпраздновать день рождения Марии: ей исполнялось двадцать семь.
Тут меня осенила идея. Я захватил несколько карточек "Триколора" и походя их заполнил. Но не так, как заполнял бы при обычном расчете на текущий тираж. Я сыграл по системе, какой часто пользовались игроки в Сан-Лукасе, ибо город "Триколором" болел. И не только наш город. Эта игра с центром в Венесуэле охватывает, насколько я знаю, всю Латинскую Америку от Мексики до Аргентины.
Система была непроста. Заключалась она в следующем. Если вам приснился черный кот, играйте цифру 4. Если лошадь – 1. Стервятник в небе означал сочетание 7 и 2.
Я видел объемистые тетради, от корки до корки исписанные такими предсказаниями, с разработкой номеров "Триколора" от 1 до 99. Поскольку в этой игре выпадают восемь цифр, а выигрыш начинается с четырех, комбинации встречались премудрейшие.
Стакан с молоком означал хорошо известное сочетание 2 и 22. Попробуйте еще догадаться, вправду этот стакан приснился или примерещился в результате самовнушения?
И бытовало в этой системе одно место, ничуть не более рациональное, но очень милое и забавное. В дни рождения кого-то из близких людей полагается играть на их счастье, используя для этого даты рождения, или цифры из паспорта, или, кто особо сведущий, нумерологию имени, и ставили свечку "святому Лазарю с костылем" за здоровье именинника.
Я отметил: 27 (возраст), 23 (день рождения), 3 (месяц), 6 и 9 (год рождения).
Потом переписал потихоньку шестизначный номер паспорта, разбил на три цифры и тоже отметил. Потом один вернулся в "Триколор" и эту единственную карточку сыграл. Служащий, у которого перед этим мы играли другую игру на крупную ставку, покосился с любопытством, но в расспросы пускаться не стал. И церковь поблизости нашлась, и статуэтка хромого тоже, и свечки. В гостиницу вернулся быстро и никому ничего не доложил.
Вечером мы уже дежурили у телевизора в гостинице. Тиражи "Мундиаль триколор" из года в год, изо дня в день в одно и то же время передаются по двум главным каналам. Переворот, землетрясение, светопреставление – тираж будет. Это железно.
"Триколор" выдал: 4,6,9,23,27. Номера Марии! Ее личные. Те, что из документа, не сыграли. Пять из восьми.
Едва дождался, когда выдадут тираж нашей "шестерки", и выложил листок с "Триколором" перед женой.
– Это что, новая игра? – не вдаваясь в математические изыски, Мария понимала, чем занимаются ее мужчины.
– Твоя удача в чистом виде.
Колька и Максим отвлеклись от проверки "сетки" и бросились разглядывать листок.
– Когда это ты вычислял?
– Ничего не вычислял. Наобум святого Лазаря.
Макс присвистнул:
– Ну и сколько тянет это счастье за всего ничего?
Шального выигрыша там не было. Всего около тысячи долларов. Но факт налицо: чистая удача. Я чувствовал себя дураком. Может, теории вероятности на самом деле не существует?
Но когда ребята подсчитали все, что застряло в "сетке", я почувствовал себя реабилитированным. На одиннадцать тысяч, ушедших на игру, пришлось пятьдесят две тысячи выигрыша. Почти четыреста процентов сверху.
Я не поверил. Я проверил. Я думал: что-то не то, обычное соотношение – один к полутора, половина вложенного сверху. Но ошибки не было. Может быть, это была удача Марии. А может, и нет… Засветилась одна идея, но проверку я отложил на потом.
– Дели шкуру, босс, – потирал руки Максим. – Как делим, если играли без старика?
– На троих, как пол-литру, – приговорил я. – И Кольке отдельно на карманные расходы, чтоб не дергать нас по всякой мелочи.
На другой день я отправил мальчишек слоняться по городу одних. Сам же с Марей отправился по тихим улочкам Лимы, там, где не толпились туристы. Показал лицей, где, едва сводя концы с концами, все же закончил курс. Показал полуподвальный ресторанчик, где работал всем подряд – от официанта до поломойки и ночного сторожа, потому что спал тут же, в закутке за кассой, расстелив на лавке тюфячок и там же держа немудреные пожитки.
Это было в первый год после смерти отца. Мать, оставшись с пятерыми, мал мала меньше девчонками, хлебала нужду в Сан-Лукасе. А я зубами вцепился в возможность получить образование, понимая, что если упущу шанс, другого не будет. На несколько месяцев я поселился в этом полуподвале. Лишь утром уходил на занятия.
Все остальное время вертелся, как заводной, под каменной сводчатой крышей вместо неба, оплачивая учебу и экономя крохи для отправки домой. Боже мой, как я пережил эти несколько месяцев? Когда я спал? Как умудрялся что-то запоминать? До сих пор не знаю.
После семестра автостопом добрался до Сан-Лукаса и все каникулы проработал на рыболовецком причале. По крайней мере рыба не переводилась в доме… Мать с надеждой поглядывала на меня, – вдруг я останусь и помогу кормить семью?
Я не остался. Сердце у меня поскрипывало, как корпус старой посудины у причала в положении "на прижим", но я не остался. Я не думал, что сильно облегчу жизнь девчонок и матери, поставив крест на своем будущем. Можете меня осудить, кто хочет, но в сентябре я снова был в Лиме.
Попробуйте с семьей сводить концы с концами на пенсию погибшего на дороге водителя грузовика… Шестнадцатилетняя Каридад, на год всего моложе меня, в ту же осень вышла замуж за вдовца, тридцативосьмилетнего хозяина мебельной мастерской. Четырнадцатилетняя Коринна, бросив школу, пошла в няньки. Мать стала работать уборщицей в банке и уходила из дома ни свет ни заря. Три младших – Эмма, Даниэла и крошка Беатрис, управлялись дома по хозяйству.
В подвал я не вернулся. Последний год я зарабатывал, бегая по урокам и занимаясь с балбесами и тупицами, изредка – с нормальными детьми, пропустившими много занятий по болезни. Тоже не сахар, но после подвала и это сошло за рай. Жил на правах таракана на чердаке одного старого дома – попустительством привратника, у которого учил сына: бедняк бедняка поймет.
Окончил лицей с отличием – дорого далась моя первая ступень. Потом по рекомендации одноклассника получил место гувернера в семье богатого коммерсанта.
Там надо было готовить к переэкзаменовке скороспелую дочку, которой какая учеба, замуж невтерпеж! Она уговорила родителей совместить необходимое зло с приятным – то есть поехать на отдых в Майами, но захватить с собой учителя.
Так я попал в Штаты, – а иначе кто бы меня туда пустил! Эта страна не любит босяков, и денег на билет у меня тоже не было.
А в Майами через несколько недель, поняв, что от безмозглого мяса ждать успехов в учебе не приходится, я свел знакомство в местной латиноамериканской общине. В Майами латинос куда больше, чем янки, а остолопов и остолопок с меня было более чем достаточно. А потом пошло, поехало…
– Зайдем? – спросила Мария, указав на дверь.
Мы зашли и заказали мясо на углях и красное вино.
Хозяин был тот же самый и возился на том же месте за стойкой. И ниша темнела за кассой, сзади его спины. Но у меня не явилось желания вспоминать с ним былое.
– Зачем ты все это мне рассказывал? – спросила Мария.
– Чтобы ты знала, откуда явился человек, с которым тебе придется жить ближайшие лет сорок.
– Ты этого и правда хочешь?
– Правда этого хочу. Трудно было понять, что ли?
– Нет, это совсем не трудно. Эти подарки, и еще то, что ты ни единой ночи не давал мне заснуть одной, кроме когда я была не в форме.
– И еще одной, когда заработался.
– Зато потом свое наверстал. Ты по жизни такой супермачо?
– Ничуть. Просто ты меня так вдохновляешь. Может, я тебя – не очень?
– Ты идеальный муж. Но я… я не ощущаю себя как твою жену. Мы вместе живем, вместе спим, но…
– Но когда ты меня обнимаешь, ты закрываешь глаза, и тебе кажется, что я – это он.
Мария опустила глаза.
– Я ничего с этим не могу поделать.
– Ничего не нужно делать. Пока оставь все так, как есть. Примерь себе внимательнее новое имя, новый образ, покрутись с ними перед зеркалом, привыкни.
Так ли уж плохо – увидеть в этом зеркале донью Марию де Гусман?
Мария отпила из узкого высокого бокала. Вино по цвету было такое же, как то, с которым она пришла в мою спальню теплым вечером поздней весны. Я вспомнил мягкий полосатый шелк и невообразимые трусики, и что-то снова перевернулось внутри.
– Ладно, упрямый Гусман, – сказала она. – Ты взял меня измором. Я сдаюсь.
Упрямый Гусман, объявляю, что согласна быть твоей женой.
– Сеньора можно поздравить? – услышал я голос над ухом. Сзади стоял официантик – мальчик лет семнадцати с мешками под глазами от недосыпа, с улыбкой петушка, изрядно ощипанного, но непобежденного. Так, наверно, выглядел в свое время и я.
– Дружок, подойдет ли такой красавице фамилия Гусман? Не слишком ли это просто для доньи Марии?
– Сеньор, Гусман – это просто, элегантно и со вкусом. Донья Мария де Гусман, безусловно, очень благородно звучит.
Я сунул руку в карман и нащупал там пачку песо – долларов на пятьсот крупными купюрами. Повернувшись так, чтобы мальчика не было видно со стороны прилавка, я опустил пачку в карман его куртки. Старый Хесус и в прежние времена следил, чтоб официантам на чай не перепадало слишком много. Но и тогда находились способы его провести.
А вечером был пир горой в другом ресторане, куда как подороже. Праздновали день рождения Марии. Не сказали мы мальчишкам, что мы празднуем заодно и вторую, в этот раз настоящую, свадьбу. Мария сказала, незачем их смешить, и так всем весело. А я побоялся сглазить.
Мы в этот день не играли. Но тираж "Триколора" по телевизору посмотрели, но Максим, записав шестерку, не поленился проверить. И присвистнул даже.
– Иван, ты знаешь, что было бы, не поленись мы сегодня сыграть?
– Что?
– Восемьдесят тысяч зеленых. Выигрыши тут – офонареть можно.
Такие настроения следовало решительно пресекать. И я отрезал:
– Жадность фраера погубит. Хочешь знакомства с местными мариками? Ты это себе обеспечишь. А тут не Москва. Тут никто не будет думать, что можно извлечь сейчас и что потом. Тут все решается сиюминутно, и слишком удачливый игрок может просто исчезнуть. И не станут даже вид делать в полиции, что ищут. Сетку теперь играем только на обратном пути! Если хочешь, позанимайся текучкой.
– Когда ею заниматься, от тиража до тиража выспаться не успеваешь, – заныл Макс.
– А что, тутошние братки так опекают местную контору?
Пришлось просветить родственника и на этот счет. Лотерейная компания, пятьдесят лет работающая в одном формате, не будет мухлевать с шарами. Но местному филиалу может надоесть изо дня в день выплачивать слишком большие суммы одному и тому же слишком умному клиенту. Братки тут тоже имеются, нравы вольные, так что не стоит дразнить гусей.
– Акулы империализма, – бурчал Максим. – А я-то думал, только у нас беспредел!
И в итоге мы грели зады на щедром солнце и рассуждали обо всяких умных вещах. В том числе о том, почему сетка оказалась "уловистее", чем в Москве.
Я перед отъездом из Лимы взял полную статистику на 6:49 и 5:40, с указанием количества и размером выигрыша по каждой категории. Благо что все было в электронном варианте. И на досуге рассчитал таблицы консеквенции и консиденции, сравнив их с московскими.
В таблицах разница была незначительна. Основное отличие лежало в принципе распределения пула, то есть денег, предназначенных для выплаты игрокам. Если в Москве основная масса шла на шестерку и пятерки, то в Лиме щедрее всего финансировали именно четверки, третью категорию. А поскольку именно они составляют основу добычи системы, это очень хорошо объясняет наши выигрыши.
– Значит, все ясно, – сказал Колька, возникавший словно из ниоткуда всякий раз, как я начинал разворачивать компьютер. – Тех же щей, пожиже влей, все дела.
– Не все, – возразил я шурину. – Объяснить надо вот какую штуку: почему тут Джек-пот берут примерно каждые две недели, а в Москве – ничего подобного. Скорее, даже не это. Первый год брали шестерку примерно с той же периодичностью – раз в десять-двенадцать тиражей. А потом все, стоп, в прошлом году выпадала всего один раз, и в нынешнем еще не было ее. Вот я и думаю: в чем подвох?
– С подвохами ты к Ивану Иванычу, – проворчал Колька, досконально посвященный во все наши дела. – Их у него тетрадка целая.
– Что-что? А, да-да, тетрадка… тетрадка… Колька!! – заорал я! – Гений ты наш малолетний!! Я тебя в Оксфорд учиться отправлю!
Все-таки Колька сотрудник полноценный и незаменимый. Во-первых, объясняя ему, сам все поймешь. А во-вторых, не забитые лишней премудростью мозги имели обыкновение подмечать всегда что-то, чего мы сами, умные и взрослые, не видим в упор.
Итак, картина выходила простая. Большую часть пула переводят в Джек-пот. Он раздувается до огромных размеров и привлекает еще больше ловцов. И при этом с помощью какой-то уловки, методики подвохов удерживается на плаву, и никто его не может поймать.
– И ничуть не удивительно, если потом этого кота сажает на поводок кто-то, посвященный во всю систему,- сказал срочно призванный на военный совет Максим. – Только он, точнее они, потому что в одиночку это не провернуть, должны путать шары, а в таблицах расхождения практически нет.
– То-то и оно, что при грамотной замене их, расхождений этих, не будет видно. "Подвохи" Иван Иваныча, таблица взаимозаменяемости – забыл, о чем Колька напомнил? И работает кто-то грамотный, раз знает такие тонкости.
– Может, это сами хозяева мухлюют? – задал резонный вопрос Колька.
– Не думаю. Самим хозяевам это не надо. Для лотерейной компании репутация – это все, подпортить ее – обрубить сук, на котором они сидят. Они с тиража имеют около сорока процентов верных, и из-за хапка могут лишиться верного дохода на много лет вперед. Оно им надо? Нет, скорее это в конторе собрались несколько кадров и решили, что жить на одну зарплату скучно.
– Это-то проще всего. Он писал паспортные данные, заполняя квитанцию. Не проверял, но уверен, что к божьему одуванчику, где я прописан, тоже заглянули.
– Зачем?
– Он видел, как Миша самостоятельно играл – гений ты малолетний, Колька! Он знает, сколько Миша выиграл. Он будет его сманивать на совместную игру. Видишь, даже не досидел до того, как будет оформлять выигрыш, загорелось немедленно. Уж он самородка не упустит. Будешь самородком дальше, Миша?
Тесть ухмылялся широко и довольно: быть самородком ему нравилось. Он тоже хотел "об себе повоображать" и делал это со вкусом и юмором.
В среду Дима появился в павильончик к Любашке раньше обычного времени и, отведя в сторону Ивана Иваныча, начал расспрашивать о его знакомствах среди сильных игроков и в частности, о новеньком:
– Личность такая приметная, перепутать ни с кем невозможно. Здоровенный, рыжая борода, глухонемой, предпенсионого возраста, и всегда при нем сын, лет десять-двенадцать мальчишка, переводчиком. Прописан в Кучино, но там не живет. Столяр или плотник, мастеровой, в общем.
– И что он тебе? – Иван Иваныч был серьезен, как черепаха.
– Что?! Он месяц подряд берет такие суммы каждую неделю! Больше, чем вы всем профсоюзом, вместе с Иваном. Больше, чем любой другой. Везение тут исключено!
Или он не то, что кажется, или за ним кто-то есть. Играет в разных местах, но чаще всего на Шаболовке, в пивбаре. Карточки заполняет сам, по крайней мере я это видел лично. Постарайтесь припомнить, может быть, вам скажет что-то фамилия – Конкин?
– Артист такой есть, Шарапова играл, – припомнил старик.
– Ах нет, артист такой есть, конечно, но Конкин – фамилия того субъекта. Я же видел его паспорт – Конкин Михаил Афанасьевич. Не слышали? Решительно ничего?
Жаль.
Миша расплывался от счастья, узнавая о таком бурном интересе к своей особе, и жестами изображал, что он по поводу этого интереса думает, недвусмысленно и смачно, так что хохотали мы до колик все, включая Иван Иваныча.
В пятницу он, как обычно с Колькой, отправился в контору и предъявил Диме то, что играл перед его глазами за неделю с небольшим до того.
У Димы в тот раз не то что челюсть отвисла, глаза вылезли из очков.
Миша уже как бы и не был Миша. Опилок в его бороде уже не наблюдалось.
Наблюдались тщательные парикмахерские усилия как за этой примечательной частью его волосяного покрова, так и за всеми прочими доступными обозрению. Плешку прикрывало от мороза настоящее английское кепи. Темно-синий костюм стоил полторы тысячи баксов. Из жилетного кармана скромно, с несуетным достоинством, выглядывала золотая часовая цепочка. Матовым сиянием светились ботинки. А пальто…
В общем, Дима мог в свое длиннополое высморкаться. После лицезрения этого портновского шедевра ему ничего больше не оставалось.
Дня за три до того я снабдил Марию своей карточкой, отдал в ее руки отчима и брата, объяснил задачу и велел патронов, то есть денег, не жалеть. Миша как художник и натура артистичная имел неплохой вкус. Мария уже к тому времени поняла, что есть оригинал и что подделка. Оставшееся время ушло на то, чтобы войти в образ. В результате перед ошалевшим бухгалтером стоял то ли почтенный профессор, то ли коммерсант не последней руки, в сопровождении дорого и модно одетого чада. Справедливости ради сказать, чаду было по барабану, во что оно одето. Лишь бы чисто и не рвано, к этому он был привередлив. Воспитание Кубы, где с одеждой был напряг и каждую тряпку носили, пока она не расползалась от ветхости.
Так что у завистливого Димы и лицо побледнело и руки подрагивали, – все приметил глазастый Колька. Бухгалтер не торопился, выписывая документ. Когда закончил, не сразу подал. Сперва обратился к мальчишке:
– Молодой человек, можно узнать вас по имени? Николай, переведи, пожалуйста, несколько слов отцу – это ведь отец, да? Фамильное сходство, знаете ли…
Поздравляю вас, уважаемый Михаил Афанасьевич. На последний месяц или чуть больше вы наш самый успешный и стабильный игрок. Как вы полагаете, это у вас такое необыкновенное везение?
Колька перевел ответ скрупулезно:
– Везет дуракам и новеньким. Я вроде уже не новенький. Что, рожа дурацкая?
– Что вы, у вас очень самобытная, настоящая русская внешность. В игре я сам профессионал с неплохим образованием. В этом смысле я могу сказать, что на одну удачу полагаться невозможно. Но самородки на Руси не переводятся. Я приглядывался к вашей манере: видна рука профессионала, особенно в разработке.
Не сочтете неделикатным, если я спрошу: вы играете единую систему или делаете разработки на каждый тираж?
Миша, собственно, в переводчике не нуждался, хорошо читая по губам. Но он добросовестно смотрел на Колькину жестикуляцию. Потом изобразил руками и лицом нечто, без перевода любому ежу понятное, закончив тираду поднесением к Диминому носу кулака. Кулак Мишани явно выбивался из имиджа, поскольку многолетние ежедневные упражнения с деревом и инструментом не способствуют белизне и нежности рук. Тем более весомо он выглядел перед девичьим личиком бухгалтера.
Забрав бумагу на выигрыш, Миша посмотрел на сына, и тот перевел:
– Знаете, папа посчитал ваш вопрос неделикатным.
С тем и покинули контору, направившись в банк. Диму оставили в состоянии, близком к прострации. Люди до такой степени завистливые с невероятным трудом переживают чужие успехи.
Подошел срок нашего отъезда. Колькина классная дама упрямилась и возражала против того, чтобы отпускать парня: по русскому языку не все гладко, он и так больше иностранец, чем русский, а вы хотите сдернуть посреди ученого года почти на три недели? Но поделать ничего не могла, а утихомирили ее букет цветов и кошелка "восьмомартовского" набора, хоть и врученного с некоторым опозданием, но принятого с благосклонностью. Оставили Абрама Моисеевича командовать магазином, Мишу в помощь, и полетели.
Что такое после длительного отсутствия вернуться в маленький прибрежный городишко Сан-Лукас? По контрасту с суетливыми столицами – размеренная, кажущаяся почти сонной жизнь. Рыбаки поутру уходят в океан и возвращаются вечером с уловом. Лавочки с двенадцати до двух закрыты, все равно покупателей нет, все спят после обеда, устроившись в холодке, учителя и ученики, клерки и конторщики, негритянки с табачной фабрики и индейцы в кожевенных, шляпных и прочих мастерских. Все обо всем узнают со скоростью сверхзвуковой. Если у врача подали к обеду лишнее блюдо, город судачит о том, что ему аптекарь дал взятку, чтоб выписывал лекарства подороже.
Раз от раза наезжая в Сан-Лукас с промежутком в три-четыре года, я каждый раз замечал, как мало в нем меняется. Народ там живет такой – индейцы кечуа и метисы, чоло, сам такой, знаю, наш брат никуда не поторопится без нужды, а испанцы тоже всем сродни, сами такие же. По крайней мере, по маленьким городкам только такие и живут. Телевизоры, правда, теперь у всех, а детей стало, естественно, меньше.
Компьютеров на город десятка два… может, больше или меньше, не важно. Главное, скорость распространения новостей осталась все той же.
Если к Альбертине Перейра де Гусман приехал сын с русской женой и двумя ее братьями, все, кому степень родства или знакомства позволяли сделать визит, сделали это непременно. Сначала сестры с семьями, потом тетки и дядья, потом друзья и кумовья, потом просто знакомые. Мы терпели, потому что мама от этого цвела: любила и ценила внимание. Может, потому, что никогда не была им избалована.
Моя мама – замечательная мама, и я ее люблю. Добрейшая женщина, и у нее в достатке любви и заботы. Но предупреждаю, чтоб не ждали от нее слишком многого.
Она очень старозаветна и ко всему незнакомому относится с таким недоверием…
Старший сын в семье, тем более всегда помогавший деньгами – большой и уважаемый человек, его решения не оспариваются. Но мама без энтузиазма отнеслась к моей женитьбе. Во-первых, к русским относились вообще по старой памяти с опаской. Во-вторых, мама мечтала о невестке из числа наших смугляночек, тех, кого О`Генри в "Королях и капусте" назвал волоокими и скудоумными. Может, зря О`Генри обижал наших девчонок. Они симпатичны, смешливы и хорошо воспитаны. Но они катастрофически толстеют после двадцати пяти, и я не припомню ни одну, которой пошло впрок образование большее, чем начальная школа. Говорить с ними о чем-нибудь отвлеченном большая проблема, все равно переведут на героев любимых сериалов.
А Мария терпеть не могла сериалов, и разговаривать с ней сестрам оказалось затруднительно, несмотря на превосходный испанский. И вообще, на мамин взгляд, моя жена была слишком мало похожа на женщину и слишком сильно – на мальчика, слишком проворна в движениях, слишком уверена в суждениях, говорит с мужчинами на всякие заумные темы – это порядочной девочке даже неприлично, политика и всякие гадости… Настороженное отношение свекрови Марию нервировало, но, слава богу, ума хватило отношений не выяснять.
От этой настороженности, от надоедных вечерних визитов уехали мы вскоре в Тепету, к моей бабушке. Пляж пляжем, а по горам я тоже соскучился, обожая бабулю без меры.
Старая Чепилья в свои семьдесят была седа, крепка и дальнозорка, и чувство юмора с годами не иссякало. У бабушки не было заморочек на тему – о чем прилично разговаривать женщине, о чем нет, – хоть на ушах ходи, лишь бы не во вред соседу.
Поэтому нас встретили с распростертыми объятиями. Посмотреть на русских тоже набилось народу полно – когда еще русские попадут в захолустный горный поселок?
Но чопорность не свойственна кечуа в неофициальной обстановке. Потеребили и оставили в покое.
Колька сразу стал общим любимцем – где он им не становился, сорванец? Он выучил два десятка слов на кечуа и мгновенно освоился среди местной ребятни, словно тут и жил всегда, а бабушка старалась подсунуть кусочек послаще.
Впрочем, дело обстояло ровно наоборот. В Тепете отродясь богачей не водилось, мать моей матери, почти неграмотная чистокровная индианка, жила более чем скромно. Ходила в домотканине, носила круглую войлочную шляпу и не любила обуви, командируясь по большей части босиком. Довольствовалась малым и ничего никогда не просила, но если давали – не отказывалась и принимала с благодарностью. Ей не зазорно было взять от одного внука и раздать другим. С тем большим удовольствием мы с ней делились чем бог послал.
А послал он нам не скупо. Мы частенько, забравшись повыше в предгорья и любуясь фантастическим видом на океан, посиживали, обсуждая дела. Главное из них мы сделали до Сан-Лукаса.
По приезде в Перу мы ненадолго остановились в Лиме. Походить по старому городу, вспомнить прежние времена, осмотреть колониальные дворцы и соборы. А главное, наведаться в "Мундиаль триколор", где играли не только собственно "Мундиаль триколор", но и все мне известные системы цифровых лотерей, а также принимали ставки на футбольные и бейсбольные матчи, лошадей на скачках, политиков на выборах и остальное в том же роде.
Там-то мы и сыграли свою систему; она обошлась на всех в одиннадцать тысяч долларов, и я поеживался при мысли, что вдруг вкрадется какая-то случайность, местный колорит, не взятый в расчет… Максиму тоже было не по себе. Один Колька оставался спокоен, как танк, и был неотразим в самоуверенности:
– Вы что, мужики? Первый раз, что ли? Не дрейфь!
"Мундиаль триколор" выдает тиражи ежедневно. Мы ждали результатов, а заодно решили отпраздновать день рождения Марии: ей исполнялось двадцать семь.
Тут меня осенила идея. Я захватил несколько карточек "Триколора" и походя их заполнил. Но не так, как заполнял бы при обычном расчете на текущий тираж. Я сыграл по системе, какой часто пользовались игроки в Сан-Лукасе, ибо город "Триколором" болел. И не только наш город. Эта игра с центром в Венесуэле охватывает, насколько я знаю, всю Латинскую Америку от Мексики до Аргентины.
Система была непроста. Заключалась она в следующем. Если вам приснился черный кот, играйте цифру 4. Если лошадь – 1. Стервятник в небе означал сочетание 7 и 2.
Я видел объемистые тетради, от корки до корки исписанные такими предсказаниями, с разработкой номеров "Триколора" от 1 до 99. Поскольку в этой игре выпадают восемь цифр, а выигрыш начинается с четырех, комбинации встречались премудрейшие.
Стакан с молоком означал хорошо известное сочетание 2 и 22. Попробуйте еще догадаться, вправду этот стакан приснился или примерещился в результате самовнушения?
И бытовало в этой системе одно место, ничуть не более рациональное, но очень милое и забавное. В дни рождения кого-то из близких людей полагается играть на их счастье, используя для этого даты рождения, или цифры из паспорта, или, кто особо сведущий, нумерологию имени, и ставили свечку "святому Лазарю с костылем" за здоровье именинника.
Я отметил: 27 (возраст), 23 (день рождения), 3 (месяц), 6 и 9 (год рождения).
Потом переписал потихоньку шестизначный номер паспорта, разбил на три цифры и тоже отметил. Потом один вернулся в "Триколор" и эту единственную карточку сыграл. Служащий, у которого перед этим мы играли другую игру на крупную ставку, покосился с любопытством, но в расспросы пускаться не стал. И церковь поблизости нашлась, и статуэтка хромого тоже, и свечки. В гостиницу вернулся быстро и никому ничего не доложил.
Вечером мы уже дежурили у телевизора в гостинице. Тиражи "Мундиаль триколор" из года в год, изо дня в день в одно и то же время передаются по двум главным каналам. Переворот, землетрясение, светопреставление – тираж будет. Это железно.
"Триколор" выдал: 4,6,9,23,27. Номера Марии! Ее личные. Те, что из документа, не сыграли. Пять из восьми.
Едва дождался, когда выдадут тираж нашей "шестерки", и выложил листок с "Триколором" перед женой.
– Это что, новая игра? – не вдаваясь в математические изыски, Мария понимала, чем занимаются ее мужчины.
– Твоя удача в чистом виде.
Колька и Максим отвлеклись от проверки "сетки" и бросились разглядывать листок.
– Когда это ты вычислял?
– Ничего не вычислял. Наобум святого Лазаря.
Макс присвистнул:
– Ну и сколько тянет это счастье за всего ничего?
Шального выигрыша там не было. Всего около тысячи долларов. Но факт налицо: чистая удача. Я чувствовал себя дураком. Может, теории вероятности на самом деле не существует?
Но когда ребята подсчитали все, что застряло в "сетке", я почувствовал себя реабилитированным. На одиннадцать тысяч, ушедших на игру, пришлось пятьдесят две тысячи выигрыша. Почти четыреста процентов сверху.
Я не поверил. Я проверил. Я думал: что-то не то, обычное соотношение – один к полутора, половина вложенного сверху. Но ошибки не было. Может быть, это была удача Марии. А может, и нет… Засветилась одна идея, но проверку я отложил на потом.
– Дели шкуру, босс, – потирал руки Максим. – Как делим, если играли без старика?
– На троих, как пол-литру, – приговорил я. – И Кольке отдельно на карманные расходы, чтоб не дергать нас по всякой мелочи.
На другой день я отправил мальчишек слоняться по городу одних. Сам же с Марей отправился по тихим улочкам Лимы, там, где не толпились туристы. Показал лицей, где, едва сводя концы с концами, все же закончил курс. Показал полуподвальный ресторанчик, где работал всем подряд – от официанта до поломойки и ночного сторожа, потому что спал тут же, в закутке за кассой, расстелив на лавке тюфячок и там же держа немудреные пожитки.
Это было в первый год после смерти отца. Мать, оставшись с пятерыми, мал мала меньше девчонками, хлебала нужду в Сан-Лукасе. А я зубами вцепился в возможность получить образование, понимая, что если упущу шанс, другого не будет. На несколько месяцев я поселился в этом полуподвале. Лишь утром уходил на занятия.
Все остальное время вертелся, как заводной, под каменной сводчатой крышей вместо неба, оплачивая учебу и экономя крохи для отправки домой. Боже мой, как я пережил эти несколько месяцев? Когда я спал? Как умудрялся что-то запоминать? До сих пор не знаю.
После семестра автостопом добрался до Сан-Лукаса и все каникулы проработал на рыболовецком причале. По крайней мере рыба не переводилась в доме… Мать с надеждой поглядывала на меня, – вдруг я останусь и помогу кормить семью?
Я не остался. Сердце у меня поскрипывало, как корпус старой посудины у причала в положении "на прижим", но я не остался. Я не думал, что сильно облегчу жизнь девчонок и матери, поставив крест на своем будущем. Можете меня осудить, кто хочет, но в сентябре я снова был в Лиме.
Попробуйте с семьей сводить концы с концами на пенсию погибшего на дороге водителя грузовика… Шестнадцатилетняя Каридад, на год всего моложе меня, в ту же осень вышла замуж за вдовца, тридцативосьмилетнего хозяина мебельной мастерской. Четырнадцатилетняя Коринна, бросив школу, пошла в няньки. Мать стала работать уборщицей в банке и уходила из дома ни свет ни заря. Три младших – Эмма, Даниэла и крошка Беатрис, управлялись дома по хозяйству.
В подвал я не вернулся. Последний год я зарабатывал, бегая по урокам и занимаясь с балбесами и тупицами, изредка – с нормальными детьми, пропустившими много занятий по болезни. Тоже не сахар, но после подвала и это сошло за рай. Жил на правах таракана на чердаке одного старого дома – попустительством привратника, у которого учил сына: бедняк бедняка поймет.
Окончил лицей с отличием – дорого далась моя первая ступень. Потом по рекомендации одноклассника получил место гувернера в семье богатого коммерсанта.
Там надо было готовить к переэкзаменовке скороспелую дочку, которой какая учеба, замуж невтерпеж! Она уговорила родителей совместить необходимое зло с приятным – то есть поехать на отдых в Майами, но захватить с собой учителя.
Так я попал в Штаты, – а иначе кто бы меня туда пустил! Эта страна не любит босяков, и денег на билет у меня тоже не было.
А в Майами через несколько недель, поняв, что от безмозглого мяса ждать успехов в учебе не приходится, я свел знакомство в местной латиноамериканской общине. В Майами латинос куда больше, чем янки, а остолопов и остолопок с меня было более чем достаточно. А потом пошло, поехало…
– Зайдем? – спросила Мария, указав на дверь.
Мы зашли и заказали мясо на углях и красное вино.
Хозяин был тот же самый и возился на том же месте за стойкой. И ниша темнела за кассой, сзади его спины. Но у меня не явилось желания вспоминать с ним былое.
– Зачем ты все это мне рассказывал? – спросила Мария.
– Чтобы ты знала, откуда явился человек, с которым тебе придется жить ближайшие лет сорок.
– Ты этого и правда хочешь?
– Правда этого хочу. Трудно было понять, что ли?
– Нет, это совсем не трудно. Эти подарки, и еще то, что ты ни единой ночи не давал мне заснуть одной, кроме когда я была не в форме.
– И еще одной, когда заработался.
– Зато потом свое наверстал. Ты по жизни такой супермачо?
– Ничуть. Просто ты меня так вдохновляешь. Может, я тебя – не очень?
– Ты идеальный муж. Но я… я не ощущаю себя как твою жену. Мы вместе живем, вместе спим, но…
– Но когда ты меня обнимаешь, ты закрываешь глаза, и тебе кажется, что я – это он.
Мария опустила глаза.
– Я ничего с этим не могу поделать.
– Ничего не нужно делать. Пока оставь все так, как есть. Примерь себе внимательнее новое имя, новый образ, покрутись с ними перед зеркалом, привыкни.
Так ли уж плохо – увидеть в этом зеркале донью Марию де Гусман?
Мария отпила из узкого высокого бокала. Вино по цвету было такое же, как то, с которым она пришла в мою спальню теплым вечером поздней весны. Я вспомнил мягкий полосатый шелк и невообразимые трусики, и что-то снова перевернулось внутри.
– Ладно, упрямый Гусман, – сказала она. – Ты взял меня измором. Я сдаюсь.
Упрямый Гусман, объявляю, что согласна быть твоей женой.
– Сеньора можно поздравить? – услышал я голос над ухом. Сзади стоял официантик – мальчик лет семнадцати с мешками под глазами от недосыпа, с улыбкой петушка, изрядно ощипанного, но непобежденного. Так, наверно, выглядел в свое время и я.
– Дружок, подойдет ли такой красавице фамилия Гусман? Не слишком ли это просто для доньи Марии?
– Сеньор, Гусман – это просто, элегантно и со вкусом. Донья Мария де Гусман, безусловно, очень благородно звучит.
Я сунул руку в карман и нащупал там пачку песо – долларов на пятьсот крупными купюрами. Повернувшись так, чтобы мальчика не было видно со стороны прилавка, я опустил пачку в карман его куртки. Старый Хесус и в прежние времена следил, чтоб официантам на чай не перепадало слишком много. Но и тогда находились способы его провести.
А вечером был пир горой в другом ресторане, куда как подороже. Праздновали день рождения Марии. Не сказали мы мальчишкам, что мы празднуем заодно и вторую, в этот раз настоящую, свадьбу. Мария сказала, незачем их смешить, и так всем весело. А я побоялся сглазить.
Мы в этот день не играли. Но тираж "Триколора" по телевизору посмотрели, но Максим, записав шестерку, не поленился проверить. И присвистнул даже.
– Иван, ты знаешь, что было бы, не поленись мы сегодня сыграть?
– Что?
– Восемьдесят тысяч зеленых. Выигрыши тут – офонареть можно.
Такие настроения следовало решительно пресекать. И я отрезал:
– Жадность фраера погубит. Хочешь знакомства с местными мариками? Ты это себе обеспечишь. А тут не Москва. Тут никто не будет думать, что можно извлечь сейчас и что потом. Тут все решается сиюминутно, и слишком удачливый игрок может просто исчезнуть. И не станут даже вид делать в полиции, что ищут. Сетку теперь играем только на обратном пути! Если хочешь, позанимайся текучкой.
– Когда ею заниматься, от тиража до тиража выспаться не успеваешь, – заныл Макс.
– А что, тутошние братки так опекают местную контору?
Пришлось просветить родственника и на этот счет. Лотерейная компания, пятьдесят лет работающая в одном формате, не будет мухлевать с шарами. Но местному филиалу может надоесть изо дня в день выплачивать слишком большие суммы одному и тому же слишком умному клиенту. Братки тут тоже имеются, нравы вольные, так что не стоит дразнить гусей.
– Акулы империализма, – бурчал Максим. – А я-то думал, только у нас беспредел!
И в итоге мы грели зады на щедром солнце и рассуждали обо всяких умных вещах. В том числе о том, почему сетка оказалась "уловистее", чем в Москве.
Я перед отъездом из Лимы взял полную статистику на 6:49 и 5:40, с указанием количества и размером выигрыша по каждой категории. Благо что все было в электронном варианте. И на досуге рассчитал таблицы консеквенции и консиденции, сравнив их с московскими.
В таблицах разница была незначительна. Основное отличие лежало в принципе распределения пула, то есть денег, предназначенных для выплаты игрокам. Если в Москве основная масса шла на шестерку и пятерки, то в Лиме щедрее всего финансировали именно четверки, третью категорию. А поскольку именно они составляют основу добычи системы, это очень хорошо объясняет наши выигрыши.
– Значит, все ясно, – сказал Колька, возникавший словно из ниоткуда всякий раз, как я начинал разворачивать компьютер. – Тех же щей, пожиже влей, все дела.
– Не все, – возразил я шурину. – Объяснить надо вот какую штуку: почему тут Джек-пот берут примерно каждые две недели, а в Москве – ничего подобного. Скорее, даже не это. Первый год брали шестерку примерно с той же периодичностью – раз в десять-двенадцать тиражей. А потом все, стоп, в прошлом году выпадала всего один раз, и в нынешнем еще не было ее. Вот я и думаю: в чем подвох?
– С подвохами ты к Ивану Иванычу, – проворчал Колька, досконально посвященный во все наши дела. – Их у него тетрадка целая.
– Что-что? А, да-да, тетрадка… тетрадка… Колька!! – заорал я! – Гений ты наш малолетний!! Я тебя в Оксфорд учиться отправлю!
Все-таки Колька сотрудник полноценный и незаменимый. Во-первых, объясняя ему, сам все поймешь. А во-вторых, не забитые лишней премудростью мозги имели обыкновение подмечать всегда что-то, чего мы сами, умные и взрослые, не видим в упор.
Итак, картина выходила простая. Большую часть пула переводят в Джек-пот. Он раздувается до огромных размеров и привлекает еще больше ловцов. И при этом с помощью какой-то уловки, методики подвохов удерживается на плаву, и никто его не может поймать.
– И ничуть не удивительно, если потом этого кота сажает на поводок кто-то, посвященный во всю систему,- сказал срочно призванный на военный совет Максим. – Только он, точнее они, потому что в одиночку это не провернуть, должны путать шары, а в таблицах расхождения практически нет.
– То-то и оно, что при грамотной замене их, расхождений этих, не будет видно. "Подвохи" Иван Иваныча, таблица взаимозаменяемости – забыл, о чем Колька напомнил? И работает кто-то грамотный, раз знает такие тонкости.
– Может, это сами хозяева мухлюют? – задал резонный вопрос Колька.
– Не думаю. Самим хозяевам это не надо. Для лотерейной компании репутация – это все, подпортить ее – обрубить сук, на котором они сидят. Они с тиража имеют около сорока процентов верных, и из-за хапка могут лишиться верного дохода на много лет вперед. Оно им надо? Нет, скорее это в конторе собрались несколько кадров и решили, что жить на одну зарплату скучно.