Страница:
А Искусству Зелёному – время расти,
и искусство растёт, как лоза.
И листы его свежи, когда на листы
с небольшой высоты, но большой чистоты
хоть одна упадает – слеза.
* * *
Колёса, помнится, по слякоти скрипели,слезились улицы, и плавали дома,
но благовещенская веточка апреля
зелёным пламенем свела-таки с ума -
и вдруг понравилось всё самое простое
и драгоценное, а прочее – ушло,
и стало ясно, сколько что на свете стоит,
и что есть золото, и что есть барахло.
Держись за веточку, покуда не угасла,
держись за веточку иного бытия,
держись за веточку: она твоё богатство,
она спасёт тебя и выкупит тебя
у беззастенчивой судьбы, у ростовщицы, -
держись за веточку петляющей душой,
держись за веточку: она твоя защита
и здесь, в отечестве, и там, в земле чужой!
Держись за веточку – и примет как товарищ
у врат своих тебя Господь через сто лет,
когда ты вынешь из кармана и предъявишь
зелёный пропуск, благовещенский билет.
* * *
Отыщем какой-нибудь мост -весьма подвесной и воздушный -
и прямо из сердца ведущий
в заброшенный дом Анны Монс.
Немецкой пойдём слободой,
уместной походкой немецкой
на поиски светлого места,
где память была молодой,
где память растила герань,
и где героиней романа
была государыня Анна,
и где, куда только ни глянь,
топорщился чинный крахмал,
гуляли солдаты из воска…
такое потешное войско,
в котором порядок хромал!
Под пулями или стрелой,
где нынче без низа и верха
возводится дом нежилой, -
не стой на окраине века.
* * *
На глухом перекрёстке столкнувшихся дат,между старым и новым обетом,
растерялась душа, и огни не горят,
и над всею Москвою натянут канат,
и не хочется думать об этом.
Что за грусть, моя радость, а впрочем, молчи:
всякий канатоходец с приветом -
и особенно канатоходец в ночи,
впрочем, все мы тут странники и циркачи,
и не хочется думать об этом.
И когда наконец – с перекошенным ртом -
отлетит моя жизнь рикошетом
прямо к Вашим ногам, то в луче золотом
не захочется даже подумать о том,
что не хочется думать об этом.
* * *
Почему-то на краешке пропасти -я заметил, что именно там, -
лезут в голову всякие глупости:
я-тебя-никому-не-отдам.
Это всякие общие глупости,
это искры чужого огня:
я веду себя – вот ещё новости! -
так, как будто ты есть у меня.
А на самом-то деле ты облако,
и хозяин твой, видимо, Бог, -
мне позволено быть только около,
на дистанции в несколько строк.
И железные щёлкают ножницы,
и мне слышится в каждом щелчке:
не ходи за границу возможности,
не мечтай о таком далеке.
Жизнь смеётся – банальная, пегая:
– Я Тебя Никому Не Отдам, -
полоумным анапестом бегая
по твоим драгоценным следам.
* * *
Загорелся фитилёк в ночнике,заметался мотылёк в уголке,
а часы идут – и сбились с пути,
и показывают грусть без пяти.
И, сама ещё не зная к кому,
занавеска улетела во тьму,
и звезда упала наземь с ветлы,
и глаза твои ночные светлы.
Перед тем как нам с тобою уснуть,
хочешь – я тебе скажу что-нибудь?
* * *
Под нашим оранжевым, в дольках, зонтом,а нет – так под чёрным зонтом
давай мы окажемся в парке пустом,
а нет – так пускай не в пустом.
Давай громыхать прошлогодней листвой -
старьёвщика лавка, boutique…
Пусть сойка летит над твоей головой,
а нет – так пускай не летит.
Довольно тогда, чтобы в березняке
стрельнула одна свиристель,
а нет – так довольно, чтоб невдалеке
какой-нибудь дрозд просвистел.
Ну ладно, и так, без дрозда, не беда!
И я, одиноко бредя,
твержу: хорошо, пусть не будет дрозда.
Но пусть уж тогда – и дождя!
КРАСКИ
Шесть стихотворений
Александрийская лазурьНе знаю, чей высокий росчерк
прервал чреду весенних бурь,
но целый день меня морочит
александрийская лазурь.
К чему чужих ремёсел тайны
тебе, – нашептывает дурь, -
что тебе в словосочетаньи
александрийская лазурь?
Всё! – говорю, и – прочь из дому:
лазурь, я не могу без Вас;
всё! – говорю, – что по-другому
нет сил и смелости назвать:
вперёд, вперёд бесповоротно,
где из-за каждого угла
и где из каждой подворотни -
александрийские дела!
Так я, наверно, умираю:
лазурь, не покидай меня,
коснись меня слепой игрою
голубоглазого огня!
Вернув назад всё, что дарили
(гуляли, помню, в золотом!), -
бегу, хватая праздным ртом
лазурь чужой Александрии.
Бьянка ди Венеция
Это только дефиниция,
это больше ничего,
только бьянка ди Венеция -
колокольчик речевой,
это только интонация
из чужого далека:
банка с бьянка ди Венеция
полетела в облака!
Не зелёными каналами,
а канавами в снегу,
а свинцовыми белилами
пробавляюсь как могу -
не весёлыми посулами,
а суровыми «держись!»
…а свинцовыми белилами
угощаю нашу жизнь.
Но отравленная специя
украшает бедный стол -
банка с бьянка ди Венеция
на подносике пустом.
Неаполитанская жёлтая
Что ж так тяжёл и тёмен шёлк твой,
что ж так далёко до весны?
Ты неаполитанской жёлтой
хоть капельку одну возьми,
беспечной кисточкой своею
взмахнув и уронив мазок!
Вот так: теперь уже светлее,
но, может быть, ещё разок?
Или тогда китайской джонкой
в сухие уплывём края,
раз неаполитанской жёлтой
нам не хватает, жизнь моя,
или не так… оставим это:
с нас хватит, жизнь моя, вполне
полоски узенького света
в одном зашторенном окне.
Зелёная земля
Ты помнишь, как толпились годы
на берегу – и в их толпе
зелёная земля свободы
уже мерещилась тебе?
Куда мы только не летаем
с тоски, зелёная земля:
наш рай земной необитаем
и непригоден для жилья!
Да было ль вообще – хоть что-то?
Травинка? Ветка бузины?
Смешно, когда уже все счёты
с судьбою, в общем, сведены -
и даже на хороший ливень
наш небосвод не слишком щедр!
Но вот – просвечивает зелень
сквозь сумрак водянистых недр…
и против всех событий прежних
крутя колесико руля,
ты вновь спешишь туда, где брезжит
твоя зелёная земля!
Умбра
Что там звенит, как будто домбра,
под тонким драпом пальтеца -
без остановки: умбра, умбра…
одна лишь умбра без конца!
Что б ни текло, что б ни горело,
ни бухало над головой -
я тень от Вашего Umbrella
на черепичной мостовой!
Бездумное моё веселье -
быть рядом с Вами целый день
не вымершим, забытым всеми,
последним умбром меж людей.
Не вымершим, забытым всеми…
ах, умбра, умбра, где твой род -
красно-коричневое племя
костры переходивших вброд!
Бакан турецкий
Бакан турецкий, барабан
турецкий – сделал бам-бам-бам:
ах, объяснимся по-турецки
или хотя бы по-дурацки -
поняв друг друга по губам!
И это красное вино -
не по-турецки ли оно,
все тайны мира открывая,
твердит, что выведет кривая
куда-нибудь – не всё ль равно!
И эта красная строка -
не по-дурацки ли легка,
не так же ли в огне запала
спешит: начните как попало,
как можете… жизнь коротка!
Ну что ж, начнём: бакан-бакан… -
молитвой никаким богам
на никаком своём наречьи!
А турок турка не турече -
и все с кистями по бокам!
* * *
Что за улица, за умница,за пустынница, за скрытница -
мелким камешком аукнется,
мелким камешком откликнется.
А поэзия гремучая
в золотом своём и бронзовом
бросит звук и, долго мучая,
всё запаздывает с отзывом.
И не знаешь, сколько ждать его
у затишья на окраине -
тот комок пространства сжатого,
звук последний, звук нечаянный.
Из молчанья, из безликости
вырастает Образ Имени…
Что в пространстве не откликнется,
то откликнется во времени.
* * *
Приступ кончился злости -и в горло потёк
свежей утренней грусти
прозрачный глоток -
апельсиновый сок воскресенья.
Кто был прав, кто не прав,
кто был граф, кто не граф,
кто был рад, кто не рад,
кто был раб, кто не раб -
пусть решают теперь фарисеи.
Были доводы грубы -
и смолк барабан.
Я дарю тебе губы:
ударь по губам -
и исторгнется тихое слово.
Кто пил мёд, тот поймёт,
кто пил яд, те простят,
но ещё не истёк
апельсиновый сок
дня воскресного, дня выходного.
* * *
Зелёная букашка леса,зелёная букашка лета -
один пустяк живого веса
на вашем топчется плече,
как маленькая стюардесса,
звезда небесного балета,
душа высокого полёта
и что-то, кажется, ещё.
Ах, лес ты мой, зелёный сторож,
давай ты как-нибудь устроишь,
чтоб хоть одно из всех сокровищ
не исчезало вообще!
Смеётся лес: живи пока что,
пока зелёная букашка
на узком топчется плече
в последнем солнечном луче.
* * *
На языке дождя – вы слышите: нелепо,вы слышите: легко, вы слышите: светло -
уже который день болтает с нами небо
и мокрое от слёз оконное стекло.
На языке дождя… – разучивая звуки,
на языке дождя научимся сказать
печальные слова о маленькой разлуке,
о панике в глазах и о пути назад:
через промокший сад в деревьях голенастых,
через продрогший двор и поздний разговор -
безгласны все слова, но несколько согласных
стучат о тротуар, о крышу, о забор.
Мы были короли, да нынче обнищали -
и, больше ничего на свете не ценя,
на языке дождя дадимте обещанье
проплакать целый век, расставшись на полдня!
* * *
С ветрилом, но всё так же без руля -куда летим?
Куда бы ни летели -
распутица да вечные метели,
волшебное занудство февраля!
Случайнейшие ноты подхватив -
какое-то залётное пиано -
невыразительно, но постоянно
вымучивает оттепель мотив,
и день-деньской, и вечер-вечерской
всё через те же самые отрезки
по клавишам долбится марш турецкий… -
покамест, с развесёлою тоской,
Офелия, сомнамбула, душа,
не бросится бежать до поворота,
а там… там не её уже забота:
там ходит март, в грязи теряя боты,
там после-нашей-эры, там суббота,
там гнёзда вьют и обольщает кто-то
кого-то прелестями шалаша.
* * *
Разобраться в развлеченьях -и смотреть назад:
день качался на качелях
целый долгий сад;
майский жук висел на ветке,
чтобы – вдруг созрев -
первым фруктом падать сверху
ротозею в зев;
по реке катались в лодке
мальчик и весло -
мальчик был настолько лёгкий,
что его несло
и трясло во всех теченьях:
детство, юность, ад…
День качался на качелях -
целый долгий сад.
* * *
Ужасно сбивчивы и странныслова дождя, а сам он тощ.
Я и записывать не стану
всего, что налепечет дождь!
Такая чушь, такая глупость,
такое, право, баловство:
кто Вам сказал, что я люблю Вас?
Никто не любит никого!
Дождь-путаник, дождь-полуночник,
сбивалыцик с толку всех подряд -
поди пойми, чего он хочет,
в густых блуждая фонарях,
и что бормочет он, насупясь,
переходя в короткий снег…
Я не люблю Вас? Что за глупость!
Все без разбора любят всех.
* * *
За образом милым, за облаком милым влачусьпо белому свету сквозь тёмные заросли чувств,
но, видимо, облаку нравится только свобода,
а мне очень нравится облако, вот в чём беда.
И даже не облако – так, красота, ерунда,
летучая частность, пустяк, золотинка, слюда,
шальная и смутная мысль чудака-небосвода
и всё что хотите – неважно-как-это-назвать.
Воздушное нечто, мне так одиноко без Вас:
без Вас между мною и миром теряется связь -
и в зарослях чувств я бы сбился с пути непременно,
когда не махала бы вечность мне белым флажком.
И я – торопливой пробежкой, коротким шажком -
за нею влачусь то в повозке чужой, то пешком.
И вечность моя, словно верность и вместе измена,
всё машет и машет, всё манит и манит флажком.
* * *
Мне слишком много дня – на одного меня,мне слишком сладок чай, а кофе – слишком горек,
но у меня всегда так много оговорок…
не слушай этот бред: меня на свете нет.
А ты на свете есть. Но ты сейчас не здесь -
ты в тех краях сейчас, где нет меня на свете,
среди вечерних дум – о том о сём… о лете,
о птичьих голосах и птичьих небесах.
Под лампой кружевной живёт твой мир ручной -
шкатулкой золотой с весёлой дребеденью,
которой недосуг молиться провиденью,
что в мир твой, твой ручной, занесено волной.
И сорок раз на дню я на ходу бубню:
меня на свете нет, есть только ты на свете, -
и сорок раз на дню преклонное столетье,
шажками семеня, проходит сквозь меня.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ САЛОН
Ателье. Кафе. Аптека. -Жизнь и жизнь со всех сторон:
всё на благо человека,
всё… Художественный Слон.
Речь качнулась и сломалась -
и в отверстый лексикон
вдруг ввалился, как туманность,
сей художественный слон.
Он расположился боком
возле булочной одной,
что в беспамятстве глубоком
сделалась ему женой -
и у них родились дети:
сто четырнадцать галчат -
вон они на парапете
неприкаянно торчат
и, почти не постигая,
где эпоха, где страна,
чувствуют: она другая -
жизнь в присутствии слона.
Не расклейка-стирка-сборка,
а ху-до-же-ствен-ный весь… -
золотая оговорка,
залетевшая с небес
* * *
Всё зелёное ветшает и сгорает на лету -и, Москва, ты исчезаешь на глазах,
ты растаиваешь, город, карамелькою во рту,
ты теряешься в забытых адресах.
Где ж ты, где ж ты, день минувший,
и давно ль ты миновал
или всё ещё имеешь миновать?
В шумной памяти случился неожиданный провал -
и неясно, что теперь куда девать.
Тут была кривая улочка с улыбкою в конце,
там – коварный переулок со слезой,
а чуть дальше – дом, в котором с лёгкой мыслью о творце
я взлетал под небеса на антресоль.
А теперь, на кромке памяти, на узеньком краю,
я уже не помню этого пути,
и стою как истукан, и ничего не узнаю…
время года, я забыл тебя, прости.
Нету имени у времени, и тусклое число
замирает в жёлтом парке у воды -
словно гипсовая девушка, держащая весло
непонятно для какой такой нужды.
* * *
А дело не в том, что судьба так хотела,но в том, что – уставясь во тьму -
сам Бог прививал моё горькое тело
к сладкому – твоему.
Беспечный художник, весёлый садовник -
все руки в прозрачной крови -
садовник, взалкавший плодов бесподобных
понятно чего – любви.
Не будем спешить: нас пока ещё двое,
и рана покуда болит,
но – страшная, дикая сила привоя,
слышишь, уже бурлит,
и быть уже скоро свирепому шторму -
думает Божество.
И губы мои уже приняли форму
имени твоего.
* * *
Хорошо ли, друг любезный,Вам стоять над этой бездной -
и разглядывать пустоты,
и испытывать тоску
от далёкого полёта
бесконечно малой птахи -
бесконечно милой птахи
к близлежащему леску?
Обольщайся ли, страшись ли,
но открыта бездна жизни -
перед нею, друг любезный,
всё ничтожно, всё смешно:
например, богатый бедный,
например, голодный сытый,
например, живой убитый,
а искусство? И оно.
Что ж за радость, что ж за грусть Вам
со своим смешным искусством
похваляться возле бездны
тем, чего Вы лишены?
Всё богатство, друг любезный, -
это Ваш отменный почерк
да с десяток тёмных строчек
неоправданной длины.
* * *
В. В. ФилатовуВот так вот: живёшь и не знаешь,
что там за ближайшим углом!
А там, скажем, озеро Нарочь:
махнёт тебе серым крылом,
поманит тебя из-под спуда
всех лет твоих – гладью слепой…
Ты, озеро Нарочь, откуда,
и что теперь делать с тобой?
Я чай заварю себе на ночь
и стану всю ночь горевать,
что не был на озере Нарочь,
что в этом-то и виноват,
раз жизнь – пусть без умысла злого -
на тридцать каком-то году
вонзила в меня это слово
как страсть, как стрелу, как звезду.
* * *
Ничем не тревожа дремучую глушь естества -сомнением даже, не то что грозою, пожаром! -
гуляйте бесславно, мои городские слова,
по каменным неплодородным своим тротуарам.
У города хватит соблазнов и хватит утех,
чудных безделушек – увлечь, ослепить, одурачить!
На тонкой тесёмочке жёлтый качается грех,
и серую бред напоказ выставляет невзрачность.
Посмотришь-посмотришь на это – да спрячешься в плащ,
но, встретив там белое облако, выглянешь снова
и скажешь себе: сумасшедший, вот тоже ведь блажь,
какое там облако… что за нелепое слово!
* * *
Оттого, что я не с Вами,оттого, что я с другими,
я ношу иное имя -
Вам известное едва ли,
я ношу, скитаясь где-то -
обходя дороги наши -
плащ, наброшенный иначе,
и берет, не так надетый.
Впрочем, кажется, берета
вовсе нет – и так неплохо,
но через соломку вздоха
я тяну иное лето -
где холилось, где бывалось
сутками, а то и больше,
где шепталось слово «Боже»,
перед тем как целовалось,
где шепталось слово «позже»,
перед тем как расставалось…
где ходилось, где бывалось,
где всё сразу удавалось!
Там дожди лились – и Ною
было некуда причалить…
Как давно это случалось,
как давно, как не со мною -
с тем, чьё имя Вам знакомо,
а берет и плащ… так это
было правильно надето
и носилось – по-другому.
* * *
Осенние скупые времена:под небом нам теперь спасенья нету -
мы семена, носимые по свету,
и мы не знаем, где наша страна.
Мы с облака упали и кружим,
на никакой земле не прорастая, -
как маленькая медленная стая,
к пространствам непривычная чужим.
Ну, стая – это так… нас двое в ней,
нас двое в стае – на одно скитанье.
Но, может статься, в этом наша тайна:
летать по свету, не пускать корней,
не отвечать за сумасбродный путь,
а объясняться так: мол, бес попутал,
когда нас бросит ветерок попутный
в кафе, в кино… ещё куда-нибудь.
Приметы времени и места
меняю на прыжок с моста:
жизнь совершенная – отвесна
и, разумеется, пуста.
И, если снизу вверх полёт
не состоялся отчего-то,
что ж…
полетим наоборот -
когда судьба платком махнёт,
не цели ради, но – полёта.
* * *
Горький-горький ночью-ночью лепет-лепет -всё забыли: были, боли… или балы,
как рождались, как – забыли – погибали,
как – забыли – жили-были, но нелепей,
что забыли: баловались, были рады,
были ели (или марципаны ели?),
были ели – в серпантине, в канители -
и осыпались к концу второй недели…
За – забыли – за… столом сидели барды
с бородами и – забыли – песни пели,
песни пели, не допели: не успели,
и колёса за – забыли – за… скрипели
и уехали в окрестные метели,
далеко за – были – полдень или полночь,
все уехали… и годы полетели
за делами, – и как всё забылось – помнишь?
1972
* * *
Ах, эта музыка опять:«К тебе я буду прилетать» -
полудомашней-полудикой
несомой ветром паутинкой,
листком осенним расписным -
о Господи, что ж делать с ним!
Затменьем, незнакомым взгляду,
я на твои страницы лягу:
чужого смысла поперёк
читай отныне между строк
любви забытые секреты -
и мучайся: откуда это?
А это Демон прилетел
и весь твой день сорвал с петель -
тяжёлой этакой пушинкой,
в главу закравшейся ошибкой,
почти совсем не видной, но
смысл изменившей всё равно.
* * *
Как грозен сумрак и лилов,но – свечка в бездне исполинской -
чем утешается любовь?
Монеткой, бусинкой, былинкой,
крючком, гороховым стручком -
от них не знаешь, что убавить,
и говоришь – кивком, молчком:
не забывай, возьми на память,
как колокольчик чтоб звонил,
незамедлительно и мелко…
Ещё какой-то сувенир,
ещё какая-то безделка -
в музей, в кунсткамеру, в архив…
А это кто принёс? Да ветер!
Подумать, ведь и я был жив,
и как-то юн, и как-то весел,
и вот же, всё передо мной -
и можно жизнь построить снова
из побрякушки подвесной,
открытки с видом на Страстной,
платка и камешка речного.
* * *
По неверным своим кругамдождь крадётся средь луж краплёных:
он на цыпочках, как цыган,
как цыган – или как цыплёнок.
К этой маленькой му-зы-ке
ничего никто не добавил:
индевеет на языке
исключенье из общих правил.
Это детство, чей долгий срок
состоял из преград волшебных,
это детство, где между строк
проговаривался учебник -
то обмолвкою, то кивком,
то словами без всякой связи,
то случайнейшим холодком
в наизусть повторённой фразе.
* * *
Пора нам гулять по аллее -по самой Одной из Аллей.
А можно чуть-чуть веселее?
Помилуй, ещё веселей?
И так уже просто до колик
смешно от того, что беда.
Ах век, ах затейник, ах комик,
остроты твои хоть куда.
Они, как весёлые бритвы,
скользят и скользят по устам -
и все сокровенные клятвы
навек запекаются там.
Помилуй, ещё веселее?
И так уже просто до слёз,
давно ни о чём не жалея,
смеёмся над всем, что стряслось!
И прямо по листьям, с размаху
катится сквозь слов кутерьму
колесико долгого смеха
далёко-далёко во тьму.
СЕРДЕЧНЫЕ ДЕЛА
1На столько любви – вот столько
обычной воды святой.
Сладка ли тебе настойка
из горькой любви с водой?
Легко ль тебе нынче пьётся
густеющая тоска
из маленького колодца
аптечного пузырька?
Душа превратилась в камень,
болеючи за тебя,
считая удары капель
о донышко бытия.
2
Врачевать тебя тихим словом
о ту пору, как сквер ночной
ещё с вечера забинтован
ослепительной тишиной.
По заснеженным, по измятым
по аллеям туда-сюда…
Как пропахли молитвы мятой!
Исцелительница-звезда,
не спускай золотого ока
с этих окон, храни сей дом -
чем пахнул ветерок с востока,
это камфара или бром?
Полунощник, бездарный знахарь,
если б всё было так легко:
двадцать слёз или слов – на сахар
или в тёплое молоко!
* * *
Павлу МартыновуВ саду княгини Шаховской
гуляют сквозняки.
Но вообще-то там покой
и кормят птиц с руки,
и только под гору спустись -
увидишь родники,
но главное – что кормят птиц,
что кормят птиц с руки.
Синичка-душенька, прикинь,
тепла ль тебе ладонь?
Мы на ладони держим день -
и это наша дань.
Княгиня-душенька, прощай
или ещё побудь:
вот хлеб, вот зёрнышко, вот шаль,
вот стих, вот что-нибудь.
Возьми от нашего добра
немного серебра
и медных несколько монет
возьми, а нет так нет!
Никто ни в чём не виноват,
судить себя не нам.
Прими, княгинечка, привет
минувшим временам.
* * *
Мелет кофе моя мельница,на огне журчит вода;
жизнь спешит и разумеется -
или нет, не разумеется…
в общем, значит, как когда.
У неё повадки заячьи
и глаза – как у зверька,
всё петляет – ускользаючи,
прячась то за дни, то за ночи
и не зная языка.
Молодая современница,
путаница всех времён,
пересмешница, изменница:
всё-то ею разумеется…
лишь одно не разумеется -
престарелый небосклон!
А о чём ей там лепечется
за сухой еды комком -
знает только речь-беспечница
да вокзальная буфетчица
с понимающим кивком.
Что минует, то имеется -
дескать, всё же есть просвет!
Озареньице – затменьице:
вроде как и… разумеется,
а вглядишься: нет и нет.
Никакой иной просодики,
кроме той, что день-деньской
отмеряют тебе ходики
с развесёлою тоской.
2002
* * *
Наш длинный путь по магазинамбеспечен и ужасно весел:
войдём с мороза, рот разинем
и обсуждаем, сколько взвесим
на завтрак солнца и луны.
Мой ангел, мы опять бедны.
Какая глупость, что за участь!
Опять сквозняк у нас в карманах -
давно ли мы гуляли в панах
и нас беспечная везучесть
давно ль по имени звала?
Чудны, Господь, Твои дела.
И небеса щекочут нёбо -
и мы, живущие бесплатно,
летим и выглядим бесплотно,
холодное целуя небо
в его румяные уста
в районе Южного Креста.
* * *
Чтобы проще объясниться,мы набрали в рот воды.
Видишь, вот тебе и Ницца -