Гангут и завоевание Финляндии
В 1711–13 годах русская армия воевала со шведами в Северной Германии, содействуя союзникам: датчанам и саксонцам.
В итоге, Швеция потеряла фактически все крепости на германском побережье Балтийского моря. Но Петра особенно волновала проблема завоевания Финляндии – последней заморской провинции Швеции и ближайшего соседа Петербурга. В письме Ф. М. Апраксину царь так объяснил стратегическое и сырьевое значение Финляндии, которая нужна была России не для расширения территории, а для того, чтобы вынудить шведов быть более податливыми при заключении мира:
Итить не для разарения, но чтоб овладеть, хотя оная (Финляндия) нам не нужна вовсе удерживать, но двух ради причин главнейших. Первое: было б что при мире уступить… Другое: что сия провинция – суть титькою Швеции (является), как сам ведаешь, не только что мяса и прочее, но и дрова оттоль. И ежели Бог допустит летом до Абова, то шведская шея мяхче гнутца станет.
Планируя завоевание Финляндии, царь разработал особую тактику прибрежной войны. Петр I понял, что движение больших масс войск по суше в Финляндии затруднено – мало дорог, много диких урочищ, скалы и болота. Тяжело было и доставлять войска по морю на кораблях: шведы обладали преимуществом в крупном корабельном флоте. Поэтому Петр I решил выгодно использовать для себя природу финского побережья, изрезанного узкими проходами, мелкими заливами и шхерами, и широко применять в военных действиях галерный флот. Галеры – мелкосидящие гребные суда – были очень удобны для действий на мелководье. При этом они могли брать на борт большое количество солдат, лошадей, провианта и перебрасывать все это на значительные расстояния. В бою же они были верткие и быстрые. А строить их было нетрудно.
Победу в Финляндии определила кампания 1714 года, которая знаменита Гангутским сражением, ставшим одной из знаменитых морских битв в русской военной истории, хотя по масштабам своим она значительно уступала последующим морским сражениям русского флота. Зато она была первая победная! Когда в конце июля русский галерный флот двинулся вдоль берега от Гельсингфорса к Або, то разведка донесла, что у мыса Гангут проход закрыт эскадрой адмирала Ватранга. Она стояла близко у берега, и сотни орудий шведских линейных кораблей и фрегатов были готовы разнести в щепки слабо вооруженные галеры. Тогда Петр I пошел на хитрость. Он изучил местность и обнаружил, что полуостров Гангут в своем основании имеет узкий перешеек. Через него можно было построить настил, перетащить галеры на другую сторону полуострова и оставить Ватранга, ждавшего русских у мыса Гангут, как говорится, с носом.
Ватранг был известен как опытный моряк. Он понял замысел Петра I и разделил эскадру на три части. Вице-адмирала Лилье он послал к тому месту, где русские будут вытаскивать корабли на настил. Контр-адмирал Эреншильд с фрегатом, тремя шхерботами и шестью галерами направился в фиорд, туда, где Петр предполагал спускать галеры с настила в воду. Сам же Ватранг с оставшимися кораблями стоял по-прежнему у мыса Гангут. И дальше началась опасная, но азартная военная операция, похожая на шахматный цугцванг, когда один из игроков победил бы, если бы ему не приходилось постоянно отвечать на острые, требующие немедленных оборонительных действий выпады противника. Петр I, увидев, что Ватранг вдвое ослабил силы у мыса Гангут, решил воспользоваться этим. Ранним утром 26 июля при полном штиле отряд русских галер обошел неподвижно стоящие шведские корабли вне досягаемости их мощных орудий подальше от берега (как говорят моряки – мористее). Следом прошел второй отряд, а когда Ватранг оттянул корабли подальше от берега, то этим воспользовался третий русский отряд, который прошел прямо под берегом.
Галеры Петра I, обойдя мыс Гангут, заперли в фиорде маленькую эскадру Эреншильда, а затем атаковали ее. С третьего раза галерам удалось пристать к шведским кораблям, и после кровопролитного абордажа корабли были взяты, а сам Эреншильд пленен. Петр I воспринял эту победу как морскую Полтаву. Это было, конечно, преувеличение, но понять царя можно – ведь за 15 лет до этого Россия не имела на Балтике ни кораблей, ни моряков, ни верфей. А тут такая победа! Успех Гангута удалось развить сразу же – в августе русские войска заняли Аландские острова. Короткий путь к Стокгольму был открыт.
В итоге, Швеция потеряла фактически все крепости на германском побережье Балтийского моря. Но Петра особенно волновала проблема завоевания Финляндии – последней заморской провинции Швеции и ближайшего соседа Петербурга. В письме Ф. М. Апраксину царь так объяснил стратегическое и сырьевое значение Финляндии, которая нужна была России не для расширения территории, а для того, чтобы вынудить шведов быть более податливыми при заключении мира:
Итить не для разарения, но чтоб овладеть, хотя оная (Финляндия) нам не нужна вовсе удерживать, но двух ради причин главнейших. Первое: было б что при мире уступить… Другое: что сия провинция – суть титькою Швеции (является), как сам ведаешь, не только что мяса и прочее, но и дрова оттоль. И ежели Бог допустит летом до Абова, то шведская шея мяхче гнутца станет.
Планируя завоевание Финляндии, царь разработал особую тактику прибрежной войны. Петр I понял, что движение больших масс войск по суше в Финляндии затруднено – мало дорог, много диких урочищ, скалы и болота. Тяжело было и доставлять войска по морю на кораблях: шведы обладали преимуществом в крупном корабельном флоте. Поэтому Петр I решил выгодно использовать для себя природу финского побережья, изрезанного узкими проходами, мелкими заливами и шхерами, и широко применять в военных действиях галерный флот. Галеры – мелкосидящие гребные суда – были очень удобны для действий на мелководье. При этом они могли брать на борт большое количество солдат, лошадей, провианта и перебрасывать все это на значительные расстояния. В бою же они были верткие и быстрые. А строить их было нетрудно.
«Ингерманланд»Весной 1713 года гребной флот взял на борт 16 тыс. солдат и направился вдоль берегов Финляндии. Шведы, имея слабые сухопутные силы в Финляндии, опасались русской армии, а Петр I опасался сильного корабельного флота шведов. И он прекрасно вышел из затруднительного положения. Галеры, не уходя далеко от берега, совершали свои операции буквально под носом у шведского флота, который не мог подойти ближе к берегу и воспрепятствовать войскам Петра занять Гельсингфорс (Хельсинки), Або, Борго и другие важные города Финляндии.
Двухпалубный 64-пушечный линейный корабль был построен на Петербургском Адмиралтействе в 1715 году английским мастером Р. Козенцом. Эскизы корабля принадлежат Петру Великому. Корабль стал флагманом Балтийского флота, на нем под флагом вице-адмирала Петр Великий участвовал во многих морских кампаниях Северной войны. Корабль оказался очень удачен по своей конструкции, считался образцовым судном, ибо отличался хорошими мореходными свойствами, огневой мощью и красивым внешним видом. Петр I любил его, часто плавал на нем и предписывал хранить его как реликвию. Однако в 1736 году корабль был разобран в Кронштадте.
Победу в Финляндии определила кампания 1714 года, которая знаменита Гангутским сражением, ставшим одной из знаменитых морских битв в русской военной истории, хотя по масштабам своим она значительно уступала последующим морским сражениям русского флота. Зато она была первая победная! Когда в конце июля русский галерный флот двинулся вдоль берега от Гельсингфорса к Або, то разведка донесла, что у мыса Гангут проход закрыт эскадрой адмирала Ватранга. Она стояла близко у берега, и сотни орудий шведских линейных кораблей и фрегатов были готовы разнести в щепки слабо вооруженные галеры. Тогда Петр I пошел на хитрость. Он изучил местность и обнаружил, что полуостров Гангут в своем основании имеет узкий перешеек. Через него можно было построить настил, перетащить галеры на другую сторону полуострова и оставить Ватранга, ждавшего русских у мыса Гангут, как говорится, с носом.
Ватранг был известен как опытный моряк. Он понял замысел Петра I и разделил эскадру на три части. Вице-адмирала Лилье он послал к тому месту, где русские будут вытаскивать корабли на настил. Контр-адмирал Эреншильд с фрегатом, тремя шхерботами и шестью галерами направился в фиорд, туда, где Петр предполагал спускать галеры с настила в воду. Сам же Ватранг с оставшимися кораблями стоял по-прежнему у мыса Гангут. И дальше началась опасная, но азартная военная операция, похожая на шахматный цугцванг, когда один из игроков победил бы, если бы ему не приходилось постоянно отвечать на острые, требующие немедленных оборонительных действий выпады противника. Петр I, увидев, что Ватранг вдвое ослабил силы у мыса Гангут, решил воспользоваться этим. Ранним утром 26 июля при полном штиле отряд русских галер обошел неподвижно стоящие шведские корабли вне досягаемости их мощных орудий подальше от берега (как говорят моряки – мористее). Следом прошел второй отряд, а когда Ватранг оттянул корабли подальше от берега, то этим воспользовался третий русский отряд, который прошел прямо под берегом.
Галеры Петра I, обойдя мыс Гангут, заперли в фиорде маленькую эскадру Эреншильда, а затем атаковали ее. С третьего раза галерам удалось пристать к шведским кораблям, и после кровопролитного абордажа корабли были взяты, а сам Эреншильд пленен. Петр I воспринял эту победу как морскую Полтаву. Это было, конечно, преувеличение, но понять царя можно – ведь за 15 лет до этого Россия не имела на Балтике ни кораблей, ни моряков, ни верфей. А тут такая победа! Успех Гангута удалось развить сразу же – в августе русские войска заняли Аландские острова. Короткий путь к Стокгольму был открыт.
Строительство европейского города
Полтавская победа оказалась решающей и в судьбе Петербурга. Строительство города пошло быстрыми темпами, и в 1712 году Петербург стал столицей государства. Вначале Петр намеревался построить новый город на острове Котлин и создал план будущей столицы, включавший в себя более 60 каналов. Но потом «котлинский проект» был отставлен, и архитекторы Доменико Трезини и Александр Леблон составили новый план застройки города, центром которого стал Васильевский остров. Одновременно перестраивались и другие кварталы города. Петр I хотел видеть свой любимый город похожим на европейские города. Особенно ему нравился Амстердам, поэтому он стремился придать городу симметрию и уют. Были разработаны типовые проекты застройки домов, чиновники строго следили за размещением домов на улицах, уделяли внимание их внешнему виду и архитектурным деталям. Создавая на новом месте столицу империи, Петр I, а потом и его преемники стремились к изысканной роскоши и богатству в архитектуре, строили многочисленные дворцы. Одним из любимых загородных дворцов Петра I был дворец в Петергофе, основанный еще в 1705 году. Царь сам придумал его план, начертал канал, шедший от моря к горе. На ней по его воле построили дворец и каскады, причем Петр I постоянно наблюдал за возведением своей загородной резиденции, вникая во все мелочи стройки. В «Журнале» Петра I встречается весьма характерная фраза: «Гулял по работам». То есть даже в свободное время он отдыхал на стройке. С таким же размахом возводились и другие дворцы и загородные резиденции – в Стрельне, в Дубках и в других местах.
План Санкт-Петербурга.
Если бы мы взглянули с высоты на молодой город «в профиль», рассмотрели его городской абрис, то Петербург можно было бы смело назвать «голландским». Это мы можем заметить, если вглядимся в задние планы гравюр А. Ф. Зубова с видами Петербурга, относящиеся к 1717 году. Там, вдали, за стоящими на переднем плане красивыми зданиями, повсюду виднеются типично голландские шпили – шпицы, на которых развеваются гюйсы и флаги, как это до сих пор можно видеть в Голландии. В Петербурге середины XVIII века было не менее 50 шпилей! На гравюрах можно также увидеть, что большинство разводных мостов сделаны с голландскими противовесами, напоминающими склонившихся аистов и выкрашенными белилами, как это делают в Голландии до сих пор. Это и неудивительно – почти все их построил голландский мастер Герман ван Болес. Эту «голландскую картину» дополнял звон голландских курантов на церквях, на Адмиралтействе, на колокольне Петропавловского собора. Припомним также и множество типично голландских мельниц, вращавших свои крылья не только на Стрелке Васильевского острова или на Охте, где было их целое скопление, но и в самых разных местах столицы, в том числе на бастионах Петропавловской крепости.
А. Ф. Зубов. Васильевский остров. 1714 год.
Множество иностранных мастеров самых разных специальностей жили в Петербурге в то время, и не только голландцы создавали наш город. Здесь приложили свои руки французы, итальянцы, немцы, как из собственно германских государств, так и из завоеванной Россией Прибалтики. Здесь работали также армянские мастера, шведские военнопленные и, конечно, во множестве – русские архитекторы, мастера, рабочие. Но при этом не будем забывать, что все эти мастера, от великого Леблона до последнего каменщика, работая под постоянным, въедливым присмотром самого Петра I, подстраивались под его вкусы. На облике раннего Петербурга эти вкусы отразились очень четко. В основе же их лежала безмерная любовь Петра к Голландии. И то, что позже было названо «петровским барокко», на самом деле было вариантом голландского барокко, приспособленного к условиям России.
В 1724 году, отправляя начинающего архитектора Ивана Коробова учиться за границу, царь предписывал ему ехать в Голландию и был убежден, что «строение здешнее сходнее с голландским. Надобно тебе жить в Голландии и выучить манир голландской архитектуры, а особливо фундаменты, которые мне здесь нужны: также низко, также много воды, такие нужны тонкие стены… Сады как их размерять, украсить леском, всякими фигурами, чего нигде на свете так хорошо не делают, как в Голландии». Он же говорил: «Дай Бог мне здоровья, и Петербург будет второй Амстердам!» И, надо сказать, царь многое для этого сделал.
Позже, когда столица расширялась и перестраивалась под влиянием других архитектурных стилей, «голландский Петербург» как бы утонул, растворился, ушел в фундаменты, скрылся за фасадами нового растреллиевского Петербурга, а потом – Петербурга эпохи классицизма. Но памятью о «голландском детстве» города могут служить золотые шпили Петропавловского собора и Адмиралтейства, форма которых сохранилась со времен Петра Великого, когда их возводил и украсил Ангелом и Корабликом Герман ван Болес, а также куранты Петропавловского собора, которым дал голос голландский «курантный мастер» Оортон. Этот собор с прекрасной высокой колокольней, увенчанной, как тогда писали, «летающим ангелом», стал с 1712 года возводить в камне Доменико Трезини на месте первоначального деревянного. Петр I торопил архитектора – требовал, чтобы в первую очередь построили колокольню. Царь хотел, чтобы сначала построена была именно эта башня. Он писал: «Колокольня, которая в Городе, как возможно скоряя отделать, дабы в будущем 1716-м году возможно на оной часы поставить, а церковь делать исподволь». Вероятно, царь хотел сразу же придать городу западноевропейский вид (именно шпили всегда были видны первыми при подъезде к западным городам), а также мощной, далеко видной с моря вертикалью обозначить на плоской невыразительной равнине новый город. К 1722 году покрытый золотом шпиль Петропавловского собора уже сиял над городом, сам же собор был закончен лишь в 1732 году.
План Санкт-Петербурга.
Если бы мы взглянули с высоты на молодой город «в профиль», рассмотрели его городской абрис, то Петербург можно было бы смело назвать «голландским». Это мы можем заметить, если вглядимся в задние планы гравюр А. Ф. Зубова с видами Петербурга, относящиеся к 1717 году. Там, вдали, за стоящими на переднем плане красивыми зданиями, повсюду виднеются типично голландские шпили – шпицы, на которых развеваются гюйсы и флаги, как это до сих пор можно видеть в Голландии. В Петербурге середины XVIII века было не менее 50 шпилей! На гравюрах можно также увидеть, что большинство разводных мостов сделаны с голландскими противовесами, напоминающими склонившихся аистов и выкрашенными белилами, как это делают в Голландии до сих пор. Это и неудивительно – почти все их построил голландский мастер Герман ван Болес. Эту «голландскую картину» дополнял звон голландских курантов на церквях, на Адмиралтействе, на колокольне Петропавловского собора. Припомним также и множество типично голландских мельниц, вращавших свои крылья не только на Стрелке Васильевского острова или на Охте, где было их целое скопление, но и в самых разных местах столицы, в том числе на бастионах Петропавловской крепости.
А. Ф. Зубов. Васильевский остров. 1714 год.
Множество иностранных мастеров самых разных специальностей жили в Петербурге в то время, и не только голландцы создавали наш город. Здесь приложили свои руки французы, итальянцы, немцы, как из собственно германских государств, так и из завоеванной Россией Прибалтики. Здесь работали также армянские мастера, шведские военнопленные и, конечно, во множестве – русские архитекторы, мастера, рабочие. Но при этом не будем забывать, что все эти мастера, от великого Леблона до последнего каменщика, работая под постоянным, въедливым присмотром самого Петра I, подстраивались под его вкусы. На облике раннего Петербурга эти вкусы отразились очень четко. В основе же их лежала безмерная любовь Петра к Голландии. И то, что позже было названо «петровским барокко», на самом деле было вариантом голландского барокко, приспособленного к условиям России.
Заметки на поляхСамым выразительным примером этой страсти может служить знаменитый деревянный Домик Петра Великого, раскрашенный под красный голландский кирпич, промышленное производство которого позже также было налажено с помощью голландских мастеров.
Никто не знает ту цену, которую заплатила Россия за строительство Петербурга. С давних пор встречаются общие, приблизительные данные о потерях, гибели людей от болезней, голода и непосильных работ при возведении столицы. Речь идет о десятках тысяч трупов, положенных в основание города. Сведения о потерях идут преимущественно от иностранных путешественников и дипломатов, приезжавших в Петербург много позже его основания. Они считали, что при строительстве города погибло не менее 100 тыс. человек. Конечно, в их рассказах много преувеличений, но отмахнуться от многих данных, приводимых в мемуарах, нельзя. Считать, что большая смертность на стройке – это миф, пустые слухи, было бы неверно. В 1716 году, когда в городе была уже налажена более-менее сносная жизнь, А. Д. Меншиков писал кабинет-секретарю Петра I А. В. Макарову, что среди рабочих, занятых на строительстве Петергофа и Стрельны, «больных зело много и умирают непрестанно, из которых нынешним летом больше тысячи померло». При этом генерал-губернатор сделал специально для Макарова приписку, что об этом царю сообщать необязательно, «понеже чаю, что и так неисправления здешние Его царское величество не по малу утруждают». Если гибель целой тысячи людей в течение одного лета только на двух загородных стройках не кажется Меншикову достойной внимания царя, то при каком количестве умерших государя следовало «утруждать»?
Были и другие сведения о смертности строителей уже после первого, самого неблагоустроенного десятилетия в истории Петербурга. 28 ноября 1717 года, когда до Петра I дошли слухи о многих умерших на строительстве Кронштадта, он писал начальнику стройки сенатору М. М. Самарину: «Я слышал, что при гаванной работе посоха (т. е. крестьяне. – Е. А.) так бес призрения, а особливо больные, что по улицам мертвыя валялись, а от больных и ныне остаток вижу, милостыню просят». То, что не иностранцы-мемуаристы, а информаторы царя видели валявшихся по улицам мертвецов, говорило о явном неблагополучии на стройке даже в те времена, которые считались не самыми суровыми в истории города. А, как известно, Стрельной, Петергофом и Кронштадтом строительство в окрестностях тогдашнего Петербурга не ограничивалось.
Проверить, систематизировать сведения о причинах гибели людей, как и вообще дать сводные данные о потерях работных, практически невозможно. Неизвестна и статистика причин убыли людей на стройке. У нас есть только отрывочные, краткие данные. Так, в 1704 году генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, сообщая о высокой смертности среди работных, меланхолически писал: «И отчего такой упадок учинился, не можем рассудить». Совершенно очевидно, что потери в начальный, самый трудный период строительства города должны быть выше, чем в последующие годы. По самым общим подсчетам за первые пятнадцать лет в Петербурге на работах побывало не менее полумиллиона человек. И наиболее распространенная в литературе цифра потерь строителей – 100 тыс. (т. е. каждый пятый) не кажется невероятной. Для гибели такого числа работных были «созданы условия»: людей гнали партиями со всей страны за сотни и даже тысячи верст по трудным дорогам. В Петербурге они селились под открытым небом, в шалашах, землянках, пища была скудной, медицинское обслуживание отсутствовало. Труд же работных людей был крайне тяжел и изнурителен. В основном это были земляные работы на болотистом грунте, в холодной воде. Почти все работы велись вручную, а масштабы их были грандиозны. Ни для кого не было секретом, что чиновники, заведовавшие строительством, воровали. Для них эти работы были настоящими «серебряными копями», возможностью сколотить состояние, оправдать свою нелегкую и дорогую жизнь в новопостроенном городе. Хотя каждому работному полагалось выдавать деньги, которые были ничтожным вознаграждением за тяжелейший труд, да и, вероятно, у распорядителей работ всегда была возможность «экономить» за счет людей. Известно и о повальных болезнях, косивших работных. Будущий канцлер Г. И. Головкин в 1703 году сообщал, что у солдат и рабочих «болезнь одна: понос и цинга». Иначе говоря, это могла быть дизентерия, от которой в те чуждые гигиене времена люди мерли, как мухи. Кроме дизентерии, тифа, в XVIII веке, как и ныне, в городе с таким тяжелым климатом часто свирепствовал грипп, уносивший немало человеческих жизней. Скорее всего, именно от гриппа умер в апреле 1719 года наследник Петра I царевич Петр Петрович. Словом, дороговато обошелся России этот город.
В 1724 году, отправляя начинающего архитектора Ивана Коробова учиться за границу, царь предписывал ему ехать в Голландию и был убежден, что «строение здешнее сходнее с голландским. Надобно тебе жить в Голландии и выучить манир голландской архитектуры, а особливо фундаменты, которые мне здесь нужны: также низко, также много воды, такие нужны тонкие стены… Сады как их размерять, украсить леском, всякими фигурами, чего нигде на свете так хорошо не делают, как в Голландии». Он же говорил: «Дай Бог мне здоровья, и Петербург будет второй Амстердам!» И, надо сказать, царь многое для этого сделал.
Позже, когда столица расширялась и перестраивалась под влиянием других архитектурных стилей, «голландский Петербург» как бы утонул, растворился, ушел в фундаменты, скрылся за фасадами нового растреллиевского Петербурга, а потом – Петербурга эпохи классицизма. Но памятью о «голландском детстве» города могут служить золотые шпили Петропавловского собора и Адмиралтейства, форма которых сохранилась со времен Петра Великого, когда их возводил и украсил Ангелом и Корабликом Герман ван Болес, а также куранты Петропавловского собора, которым дал голос голландский «курантный мастер» Оортон. Этот собор с прекрасной высокой колокольней, увенчанной, как тогда писали, «летающим ангелом», стал с 1712 года возводить в камне Доменико Трезини на месте первоначального деревянного. Петр I торопил архитектора – требовал, чтобы в первую очередь построили колокольню. Царь хотел, чтобы сначала построена была именно эта башня. Он писал: «Колокольня, которая в Городе, как возможно скоряя отделать, дабы в будущем 1716-м году возможно на оной часы поставить, а церковь делать исподволь». Вероятно, царь хотел сразу же придать городу западноевропейский вид (именно шпили всегда были видны первыми при подъезде к западным городам), а также мощной, далеко видной с моря вертикалью обозначить на плоской невыразительной равнине новый город. К 1722 году покрытый золотом шпиль Петропавловского собора уже сиял над городом, сам же собор был закончен лишь в 1732 году.
Действующие лицаРабота по плану Леблона шла и после смерти архитектора. Все дело вел Доменико Трезини под личным контролем самого царя. Планы Петра I по благоустройству Васильевского острова были велики. Историк XVIII века А. И. Богданов писал, что Васильевский остров царь хотел «наибогатейшим строением населить и украсить, как деревянным, так и каменным, и каналами устроить и фартецию укрепить, наподобие Амстердама, что всему тому обстоятельный план и модель зделанная имеется, по которому плану все строение на сем острове и производится». Однако осуществить планы из-за смерти Леблона, немыслимой грандиозности всей этой затеи, обычного для России недостатка времени, материалов, некачественного исполнения, наконец, из-за часто менявшихся взглядов самого Петра I, который нередко приказывал разрушать то, что было уже построено, и начинать заново, не удалось. К тому же в 1725 году царь умер. А жаль! Может быть, Васильевский остров со временем действительно стал бы похож на Амстердам.
Архитектор Леблон
Он родился в Париже в 1679 году в семье художника и скульптора, стал одним из лучших французских архитекторов, учеником создателя Версаля А. Ленотра. Книга Леблона о том, как создавать парки, прославила его. Это сочинение переиздавали многократно во многих странах мира. Словом, Леблон был славным архитектором, и Петр I, который в 1716 году побывал во Франции, решил нанять его для строительства Петербурга. Прельстившись на большие деньги, дармовую квартиру, необычайный чин «генерал-архитекта» и думая о грандиозных возможностях, которые перед ним открывались на берегах Невы, Леблон бросил все и поехал в Россию.
В Петербурге он сразу взял все дело строительства в свои руки, работал непрерывно, напряженно и плодотворно: составил генеральный план города, учил молодых архитекторов и мастеров, создавал проекты парков и дворцов. Решительный и резкий, он забраковал все, что делали до него другие архитекторы, иначе говоря – сразу же нажил себе массу врагов. Особенно невзлюбил блестящего Леблона Карло Бартоломео Растрелли, которого поддерживал А. Д. Меншиков. Леблон же, не замечая интриг, трудился не покладая рук. Неожиданно, как пишут во всех биографиях Леблона, гениальный архитектор в расцвете сил и таланта заболел и умер 27 февраля 1719 года. О причинах болезни прежде энергичного, здорового Леблона ничего не известно. Есть только темные, глухие слухи. Историки архитектуры обходят эти слухи стороной. Согласно одной из легенд, Меншиков, завидовавший таланту Леблона, как-то раз оболгал его перед царем. Он сказал, что Леблон якобы приказал вырубить с таким трудом взращенные Петром I в Петергофе деревья. Разъяренный царь, вспыльчивый и крутой, внезапно приехал в Петергоф, жестоко оскорбил Леблона и даже ударил его палкой. Леблон был так потрясен произошедшим, что в горячке слег. Спустя некоторое время Петр I разобрался, в чем дело, и страшно избил Меншикова за ложный донос. К Леблону же царь послал человека с извинениями и уверениями в своей неизменной к нему милости. Но потрясенный этими невиданными для свободного человека и дворянина оскорблениями, Леблон уже не поднялся с постели – он умер от унижения и позора. Другое дело – Меншиков: вытерев кровь и сопли кружевным брюссельским галстуком, он почесал бока да и пошел по делам. Эка невидаль, барин холопа побил, ведь не убил же!
Заметки на полях
Когда же Петербург стал столицей? Мысль о том, что здесь будет столица, царь высказал уже в письме 28 сентября 1704 года, объявив о своем скором намерении «быть в столицу (Петербурх)», хотя тогда, конечно, эти слова отражали лишь мечту, а не реальность. После Полтавской победы 1709 года Петербург, действительно, уже мог стать столицей России – позиции ее в Европе и на Балтике резко усилились. Петр писал тогда своему шутовскому «повелителю» – князь-кесарю Ф. Ю. Ромодановскому: «Ныне уже без сумнения желание Вашего величества резиденцию вам иметь в Питербурхе совершилось чрез сей упадок конечной неприятеля». Тот, кто знает шутовские отношения князя-кесаря Ромодановского с его царственным «подданным», поймет, о чьем желании иметь резиденцию говорится в письме.
Парадокс заключается в том, что мы не знаем точно, когда же Петербург стал столицей. Не было издано никакого особого указа об объявлении города второй столицей (Москва никогда статуса столичного города не теряла и всегда называлась «царствующим градом»), резиденцией. При отсутствии такого указа совершенно непонятно, на каких же основаниях, собственно говоря, нам следует Петербург считать столицей, резиденцией: то ли потому, что на берега Невы переехала царская семья и двор, то ли потому, что сюда перебрался дипломатический корпус или государственные учреждения? Как известно, семья царя появилась в Петербурге в 1708 году, но потом ее члены уезжали оттуда и подолгу жили в Москве. Людей, которые окружали Петра I и Екатерину, трудно назвать двором – скорее это была прислуга, сопровождавшая царя в беспрерывных походах. В 1710 году в Петербурге торжественно отпраздновали свадьбу племянницы Петра Анны Иоанновны и Курляндского герцога Фридриха Вильгельма. Это как будто подчеркивало значение новой резиденции. Но когда через два года, в 1712 году, Петр I и Екатерина венчались в Петербурге, вся церемония была устроена не как традиционное пышное брачное торжество русского самодержца в новой столице, а как скромная свадьба шаутбейнахта Петра Михайлова и его боевой подруги, на которую пригласили узкий круг гостей – преимущественно моряков и кораблестроителей.
Когда Петербург стал официальной резиденцией для иностранных дипломатических представителей? Двадцать четвертого ноября 1704 года в «Посольском доме» на Петербургском острове Петр устроил прием турецкому послу. Эту дату считать началом превращения Петербурга в официальную столицу, резиденцию монарха не хватает духа. Первым же из европейских послов в 1709 году приехал на берега Невы датский посланник Ю. Юль, в 1710 году – саксонский посланник Ф. Фицрум. Но другие посланники появились в Петербурге не раньше 1718 года. Однако нужно иметь в виду, что дипломатический корпус, точнее, те несколько дипломатов, которые были аккредитованы в России, кочевали за неугомонным царем по всей стране и жили в Петербурге временно, на съемных квартирах.
Нет ясности и с переездом в Петербург государственных учреждений. С основанием Петербурга многие приказы образовали на берегах Невы свои «походные» отделения – канцелярии, которые постепенно перетянули к себе власть головных учреждений. Руководители этих приказов – ближайшие сподвижники Петра – были зачастую возле него, т. е. в Петербурге, и московские приказы (которые в 1710-е годы стали чаще называть канцеляриями) превратились в московские отделения петербургских «походных канцелярий». Происходило это переселение, «переливание» власти не вдруг, с каждым учреждением нужно разбираться отдельно. Известно точно, что высший орган государственной власти – Правительствующий Сенат – переехал в новую столицу в 1712 году. Пожалуй, именно этот год можно назвать датой превращения Петербурга в столицу. До этого пребывание Петра на берегах Невы в официальных документах именовалось «походом». Так назывался любой выезд царя из Кремля еще в допетровскую эпоху. «Поход» затянулся на многие годы, и только с 1712 года упоминание о «походе» исчезает из официальных документов. С тех пор Петербург стал второй столицей, точнее – резиденцией монарха.
Победа в войне. Ништадт. 1721
Несмотря на почти непрерывные поражения армии и флота и на потерю большей части своих владений, шведский король Карл XII упорствовал и отказывался вступать с противниками в переговоры. Он долго жил в Бендерах, серьезно поссорился с турками, которые уже не знали, как избавиться от строптивого гостя. Наконец, в декабре 1714 года, верхом, всего с несколькими спутниками, он проскакал из Молдавии через всю Европу и появился в Померании.
Когда в декабре 1715 года одна из последних опорных крепостей шведского господства в Германии – крепость Штральзунд, не выдержав осады датчан и саксонцев, пала, Карл XII из нее бежал в Швецию. Так, пятнадцать лет спустя после начала Северной войны, он появился в родной столице, но уже ничего не мог поправить. Швеция, истощенная долгой войной, была разорена, ее лучшие сыновья лежали в земле Польши, Украины, России или работали на рудниках Урала и стройках Петербурга. Деревни и города некогда процветавшей страны опустели, ее материальные ресурсы были исчерпаны, народ устал от войны и бедности.
Когда в декабре 1715 года одна из последних опорных крепостей шведского господства в Германии – крепость Штральзунд, не выдержав осады датчан и саксонцев, пала, Карл XII из нее бежал в Швецию. Так, пятнадцать лет спустя после начала Северной войны, он появился в родной столице, но уже ничего не мог поправить. Швеция, истощенная долгой войной, была разорена, ее лучшие сыновья лежали в земле Польши, Украины, России или работали на рудниках Урала и стройках Петербурга. Деревни и города некогда процветавшей страны опустели, ее материальные ресурсы были исчерпаны, народ устал от войны и бедности.