Страница:
– То есть?
– То есть, на Марсе, насколько мне известно, кислорода недостаточно для того, чтобы человек мог дышать. И давление атмосфетное совсем слабое. И холодно очень, если я правильно помню.
– Всё верно, – вздохнула Анюта. – Очень вы, люди, неприспособленные к жизни существа. Пришлось мне о тебе позаботиться.
– Сама себе противоречишь, – не унимался Егор. – Как же ты могла обо мне позаботиться, когда, как сама говоришь, попала на Марс в полном беспамятстве?
– Вероятно сработал чисто женский инстинкт, – предположила Анюта.
– Это какой? – подозрительно осведомился Егор.
– Оберегать ребёнка и… любимого.
Последнее слово было произнесено с чувством. Но твёрдо. «Приплыл! – вспыхнуло в Егоровом мозгу. – Этого мне только… Но ведь… О,Господи!»
– А почему ты считаешь, что это чисто женский инстинкт? – быстро спросил он, чтобы как-то скрыть охватившее его волнение пополам с самой настоящей паникой. – Мы, мужчины, тоже, знаешь ли, время от времени… это… оберегаем своих детей и любимых.
– Согласна. Но мужчины это делают не на уровне инстинкта, а на уровне разума.
– Это ещё почему?
– Не знаю, почему. Так уж вы устроены.
– А у тебя, значит, тоже есть инстинкты.
– Как и у любого живого существа.
Тем временем солнце, которое было здесь размером с чайное блюдце, а не с тарелку, как на Земле, поднялось довольно высоко, и Егор с восхищением и страхом разглядывал холмистую, цвета светлой охры равнину, раскинувшуюся под ним на километровой (а то и поболе!) глубине.
И иззубренную горную гряду на горизонте. И едва различимые, геометрически правильные остатки кварталов города слева. И чудовищных размеров каменное (?) женское лицо с застывшей на щеке слезой, смотрящее из земли прямо в тёмно-сиреневое небо справа.
Он тут же вспомнил снимки марсианской поверхности, сделанные какой-то американской автоматической станцией, и от волнения у него перехватило горло. На тех снимках, помнится, предположительно тоже была видна пирамида и невероятных размеров каменное женское лицо. И, вроде бы, остатки неких сооружений.
Получается, что он сейчас именно в этом месте?
Сразу, будто прорвав, возведённую временем и горьким опытом взрослой жизни незримую, но чертовски прочную плотину, хлынули в душу несбыточные детские мечты.
Чужие планеты. Погибшие цивилизации. Невообразимо древние, полные опасных и чудесных тайн, города.
– Значит, это правда… – полувопросительно прошептал Егор.
– Что? – с готовностью откликнулась Анюта.
– Что на Марсе была разумная жизнь?
– Да. Это правда. Мало того. Насколько я в курсе, ваша цивилизация – это то ли порождение, то ли продолжение цивилизации марсианской.
– Это как? – не понял Егор.
– Я сама не могу разобраться. Возможно, ваши далёкие предки могли в своё время колонизировать Марс, а потом колония вымерла. Или же колонисты вернулись на Землю. Впрочем, возможно и другое: Земля была заселена марсианами, которые позже полностью здесь ассимилировались, одичали и, в результате, забыли о своей родине. Правда, у этой последней гипотезы шансов на истинность меньше, чем у первой.
– Где-то я обо всём этом читал, – припомнил Егор.
– Не сомневаюсь. Любая, даже самая безумная гипотеза или идея, если она может быть высказана, будет высказана обязательно. И неоднократно. Это закон. Правда, я пользовалась иными, несколько более надёжными источниками информации, нежели ваши книги.
– Какими?
– Видишь ли, всякая, я повторяю – всякая! – информация, она… неуничтожима, понимаешь? Она как бы разлита в неком информационном поле, зачастую находится в нём в совершенно закодированном и недоступном виде, но если уметь этим самым полем пользоваться, если уметь по нему ходить и видеть то, что скрыто для обычного взгляда, то можно узнать многое из того, о чём ты хочешь узнать. Зачастую не всё. Но, повторяю, многое.
– А ты, значит, по этому самому информационному полю ходить умеешь?
– Скорее, ковылять.
– А мы? Мы, люди?
– Вы пока, в лучшем случае, по нему ползаете.
– Опять я тебя поймал! – торжественно заявил Егор.
– На чём это?
– На том, что ты не человек.
– А я никогда этого и не скрывала. Я действительно не гуманоид. И вообще, данный факт, по-моему, заметен невооружённым глазом.
– Как же, как же! Невооружённым… А с кем я тогда занимался самым, что ни на есть, гуманоидным сексом не далее, чем пару часов назад… О, чёрт!
– Что случилось?
– Блин с горохом! Я тут на Марсе, а дома мама, наверное, волнуется! Я же не позвонил ей утром!
– Так позвони. Подумаешь, проблема!
– Издеваешься, да? Вот все вы, инопланетяне-негуманоиды, такие. – Егор чувствовал, что его понесло. – Так и норовите при малейшей возможности показать нам, бедным и невежественным землянам своё интеллектуальное, научное и техническое превосходство.
– А нравственное? – поинтересовалась Анюта.
– Фиг вам! – радостно объявил Егор. – Фиг вам нравственное превосходство! Недаром нас называют гуманоидами, что означает гуманные разумные существа. Гуманные, понимаешь? Нет, куда там тебе, негуманоидке, это понять…
– Болтун, – фыркнула Анюта. – Звони уже маме… гуманоид!
– Погоди… Ты это серьёзно?
– Абсолютно. Диктуй номер, я соединю.
– Постой. Я, конечно, верю, что ты можешь нас соединить. Но ведь до Марса хрен знает сколько миллионов километров, а скорость электрического сигнала ограничена скоростью света. Как же мы будем разговаривать?
– Этой физики ты всё равно не поймёшь. И вообще странно, что ты меня об этом спрашиваешь.
– Почему?
– Потому что ты не спросил, например, о том, как мы попали на Марс.
– А что тут спрашивать? – небрежно пожал плечами Егор. – Обыкновенная телепортация, насколько я понимаю.
– Обыкновенная… Ах ты, поросёнок! По-твоему, значит, телепортация – это в порядке вещей? Ты что, каждый день телепортируешься? И когда, сэр, позвольте спросить, вы занимались этим последний раз?
– Эй, успокойся! Чего ты, в самом деле… Сама приучила меня к тому, что, практически, всесильна, а теперь обижаешься. Откуда мне знать, что ты можешь, а что нет? Ты же не рассказываешь…
– Не рассказываешь… Всего не расскажешь. А телепортация, чтобы ты знал, наиболее сложный способ перемещения в пространстве. Этому не просто нужно долго и трудно учиться. К этому ещё и талант нужно иметь. А я после… В общем, я боялась, что утратила эту способность. И сейчас боюсь.
– Чего?
– Что утратила.
– Способность к телепортации?
– Ага.
– Но… мы ведь попали на Марс именно этим способом?
– Этим. Ну и что? Я ведь тебе говорила, что была в бессознательном состоянии. А нынче моё состояние вполне сознательное, и я не знаю, смогу ли вернуться обратно тем же способом. То есть, я надеюсь, что смогу, но…
– Что «но»? – с нехорошим замиранием сердца осведомился Егор.
– Боюсь пробовать, – вздохнула Анюта. – А вдруг не получится? – и, помолчав, добавила ворчливо. – Ты будешь звонить матери или нет?
– Блин с горохом! – Егор нашарил на полу коньяк и торопливо отхлебнул из горлышка. – Ну и дела… Звонить! А может и звонить не стоит? Может, мы сначала попробуем вернуться, а уж потом я позвоню? А то позвоню, обнадёжу, а сам… Э, Анюта, ты давай меня не пугай!
– Я и не пугаю. Просто стараюсь быть искренней. Ты всё-таки позвони. Если мне удастся вас соединить, то это уже кое-что, понимаешь? Я буду знать, что хотя бы связь могу осуществлять мгновенно. А если могу связь, то, возможно, могу и всё остальное. Да ты не волнуйся. Сюда же мы попали? Попали. Значит, на самом деле я это могу. Надо только окончательно в это поверить.
– Слушай! – Егора вдруг осенило. – А что если нам попробовать… это… ну…
– Смелее! – засмеялась Анюта.
– Ну, ты поняла, да?
– Ты хочешь повторить?
– А почему бы и нет? Тебе разве не понравилось?
– Это было замечательно, – промурлыкала Анюта. – Но здесь повторение невозможно.
– Почему?
– Потому что это Марс, и у меня слишком много энергии уходит на поддержание твоей жизнедеятельности. Я не могу здесь опять принять облик человеческого существа.
– А жаль, – вздохнул Егор.
– И мне. Но не переживай, вот вернёмся на Землю… Ты будешь, блин с горохом, звонить или нет?!
– Давай, барышня, – беспечно махнул рукой Егор и допил коньяк. – Соединяй!
Глава двадцать первая
Глава двадцать вторая
– То есть, на Марсе, насколько мне известно, кислорода недостаточно для того, чтобы человек мог дышать. И давление атмосфетное совсем слабое. И холодно очень, если я правильно помню.
– Всё верно, – вздохнула Анюта. – Очень вы, люди, неприспособленные к жизни существа. Пришлось мне о тебе позаботиться.
– Сама себе противоречишь, – не унимался Егор. – Как же ты могла обо мне позаботиться, когда, как сама говоришь, попала на Марс в полном беспамятстве?
– Вероятно сработал чисто женский инстинкт, – предположила Анюта.
– Это какой? – подозрительно осведомился Егор.
– Оберегать ребёнка и… любимого.
Последнее слово было произнесено с чувством. Но твёрдо. «Приплыл! – вспыхнуло в Егоровом мозгу. – Этого мне только… Но ведь… О,Господи!»
– А почему ты считаешь, что это чисто женский инстинкт? – быстро спросил он, чтобы как-то скрыть охватившее его волнение пополам с самой настоящей паникой. – Мы, мужчины, тоже, знаешь ли, время от времени… это… оберегаем своих детей и любимых.
– Согласна. Но мужчины это делают не на уровне инстинкта, а на уровне разума.
– Это ещё почему?
– Не знаю, почему. Так уж вы устроены.
– А у тебя, значит, тоже есть инстинкты.
– Как и у любого живого существа.
Тем временем солнце, которое было здесь размером с чайное блюдце, а не с тарелку, как на Земле, поднялось довольно высоко, и Егор с восхищением и страхом разглядывал холмистую, цвета светлой охры равнину, раскинувшуюся под ним на километровой (а то и поболе!) глубине.
И иззубренную горную гряду на горизонте. И едва различимые, геометрически правильные остатки кварталов города слева. И чудовищных размеров каменное (?) женское лицо с застывшей на щеке слезой, смотрящее из земли прямо в тёмно-сиреневое небо справа.
Он тут же вспомнил снимки марсианской поверхности, сделанные какой-то американской автоматической станцией, и от волнения у него перехватило горло. На тех снимках, помнится, предположительно тоже была видна пирамида и невероятных размеров каменное женское лицо. И, вроде бы, остатки неких сооружений.
Получается, что он сейчас именно в этом месте?
Сразу, будто прорвав, возведённую временем и горьким опытом взрослой жизни незримую, но чертовски прочную плотину, хлынули в душу несбыточные детские мечты.
Чужие планеты. Погибшие цивилизации. Невообразимо древние, полные опасных и чудесных тайн, города.
– Значит, это правда… – полувопросительно прошептал Егор.
– Что? – с готовностью откликнулась Анюта.
– Что на Марсе была разумная жизнь?
– Да. Это правда. Мало того. Насколько я в курсе, ваша цивилизация – это то ли порождение, то ли продолжение цивилизации марсианской.
– Это как? – не понял Егор.
– Я сама не могу разобраться. Возможно, ваши далёкие предки могли в своё время колонизировать Марс, а потом колония вымерла. Или же колонисты вернулись на Землю. Впрочем, возможно и другое: Земля была заселена марсианами, которые позже полностью здесь ассимилировались, одичали и, в результате, забыли о своей родине. Правда, у этой последней гипотезы шансов на истинность меньше, чем у первой.
– Где-то я обо всём этом читал, – припомнил Егор.
– Не сомневаюсь. Любая, даже самая безумная гипотеза или идея, если она может быть высказана, будет высказана обязательно. И неоднократно. Это закон. Правда, я пользовалась иными, несколько более надёжными источниками информации, нежели ваши книги.
– Какими?
– Видишь ли, всякая, я повторяю – всякая! – информация, она… неуничтожима, понимаешь? Она как бы разлита в неком информационном поле, зачастую находится в нём в совершенно закодированном и недоступном виде, но если уметь этим самым полем пользоваться, если уметь по нему ходить и видеть то, что скрыто для обычного взгляда, то можно узнать многое из того, о чём ты хочешь узнать. Зачастую не всё. Но, повторяю, многое.
– А ты, значит, по этому самому информационному полю ходить умеешь?
– Скорее, ковылять.
– А мы? Мы, люди?
– Вы пока, в лучшем случае, по нему ползаете.
– Опять я тебя поймал! – торжественно заявил Егор.
– На чём это?
– На том, что ты не человек.
– А я никогда этого и не скрывала. Я действительно не гуманоид. И вообще, данный факт, по-моему, заметен невооружённым глазом.
– Как же, как же! Невооружённым… А с кем я тогда занимался самым, что ни на есть, гуманоидным сексом не далее, чем пару часов назад… О, чёрт!
– Что случилось?
– Блин с горохом! Я тут на Марсе, а дома мама, наверное, волнуется! Я же не позвонил ей утром!
– Так позвони. Подумаешь, проблема!
– Издеваешься, да? Вот все вы, инопланетяне-негуманоиды, такие. – Егор чувствовал, что его понесло. – Так и норовите при малейшей возможности показать нам, бедным и невежественным землянам своё интеллектуальное, научное и техническое превосходство.
– А нравственное? – поинтересовалась Анюта.
– Фиг вам! – радостно объявил Егор. – Фиг вам нравственное превосходство! Недаром нас называют гуманоидами, что означает гуманные разумные существа. Гуманные, понимаешь? Нет, куда там тебе, негуманоидке, это понять…
– Болтун, – фыркнула Анюта. – Звони уже маме… гуманоид!
– Погоди… Ты это серьёзно?
– Абсолютно. Диктуй номер, я соединю.
– Постой. Я, конечно, верю, что ты можешь нас соединить. Но ведь до Марса хрен знает сколько миллионов километров, а скорость электрического сигнала ограничена скоростью света. Как же мы будем разговаривать?
– Этой физики ты всё равно не поймёшь. И вообще странно, что ты меня об этом спрашиваешь.
– Почему?
– Потому что ты не спросил, например, о том, как мы попали на Марс.
– А что тут спрашивать? – небрежно пожал плечами Егор. – Обыкновенная телепортация, насколько я понимаю.
– Обыкновенная… Ах ты, поросёнок! По-твоему, значит, телепортация – это в порядке вещей? Ты что, каждый день телепортируешься? И когда, сэр, позвольте спросить, вы занимались этим последний раз?
– Эй, успокойся! Чего ты, в самом деле… Сама приучила меня к тому, что, практически, всесильна, а теперь обижаешься. Откуда мне знать, что ты можешь, а что нет? Ты же не рассказываешь…
– Не рассказываешь… Всего не расскажешь. А телепортация, чтобы ты знал, наиболее сложный способ перемещения в пространстве. Этому не просто нужно долго и трудно учиться. К этому ещё и талант нужно иметь. А я после… В общем, я боялась, что утратила эту способность. И сейчас боюсь.
– Чего?
– Что утратила.
– Способность к телепортации?
– Ага.
– Но… мы ведь попали на Марс именно этим способом?
– Этим. Ну и что? Я ведь тебе говорила, что была в бессознательном состоянии. А нынче моё состояние вполне сознательное, и я не знаю, смогу ли вернуться обратно тем же способом. То есть, я надеюсь, что смогу, но…
– Что «но»? – с нехорошим замиранием сердца осведомился Егор.
– Боюсь пробовать, – вздохнула Анюта. – А вдруг не получится? – и, помолчав, добавила ворчливо. – Ты будешь звонить матери или нет?
– Блин с горохом! – Егор нашарил на полу коньяк и торопливо отхлебнул из горлышка. – Ну и дела… Звонить! А может и звонить не стоит? Может, мы сначала попробуем вернуться, а уж потом я позвоню? А то позвоню, обнадёжу, а сам… Э, Анюта, ты давай меня не пугай!
– Я и не пугаю. Просто стараюсь быть искренней. Ты всё-таки позвони. Если мне удастся вас соединить, то это уже кое-что, понимаешь? Я буду знать, что хотя бы связь могу осуществлять мгновенно. А если могу связь, то, возможно, могу и всё остальное. Да ты не волнуйся. Сюда же мы попали? Попали. Значит, на самом деле я это могу. Надо только окончательно в это поверить.
– Слушай! – Егора вдруг осенило. – А что если нам попробовать… это… ну…
– Смелее! – засмеялась Анюта.
– Ну, ты поняла, да?
– Ты хочешь повторить?
– А почему бы и нет? Тебе разве не понравилось?
– Это было замечательно, – промурлыкала Анюта. – Но здесь повторение невозможно.
– Почему?
– Потому что это Марс, и у меня слишком много энергии уходит на поддержание твоей жизнедеятельности. Я не могу здесь опять принять облик человеческого существа.
– А жаль, – вздохнул Егор.
– И мне. Но не переживай, вот вернёмся на Землю… Ты будешь, блин с горохом, звонить или нет?!
– Давай, барышня, – беспечно махнул рукой Егор и допил коньяк. – Соединяй!
Глава двадцать первая
Связь была замечательная, и Егор, вальяжно развалившись на сиденье (сказывалось действие коньяка), заверил маму в том, что он жив и здоров, что пусть она не волнуется, а сейчас он пока ещё задерживается с друзьями, но скоро обязательно будет дома и, когда совсем соберётся, ещё позвонит. Откуда во Львове друзья? Ты не поверишь, но встретился с ростовчанами прямо на улице. Точнее, с одной ростовчанкой… Выпил? Да, он выпил, но не очень много. Мам, ну что ты в самом деле, я взрослый человек! Нет, не за рулём. Машина на стоянке, не волнуйся. Как только освобожусь, сразу приду. Всё. Целую. Целую. Да. Всё. Пока-пока.
– Уф-ф! – выдохнул Егор, когда мама положила трубку. – Оказывается, материнская забота бывает иногда довольно утомительной. Но вообще-то она права, – пора бы и возвращаться. Хотелось бы, конечно…
– Что?
– Ну… полетать тут, посмотреть поближе на город. Вон, видишь там, внизу?
– Вижу, но, во-первых, это только отсюда, с высоты видно, что там был когда-то город и, если спуститься, то кроме обычной слегка всхолмлённой песчаной равнины, мы ничего не обнаружим, а во-вторых… Понимаешь, я ведь не случайно оказалась именно здесь, на вершине этой пирамиды. Тут место силы. Узел. Точка перехода. В общем, это особое место. Так что лучше нам не рисковать, а прямо сейчас попробовать вернуться.
– Тогда поехали, – согласился Егор. – Чего резину тянуть?
– Пристегнись только, – сказала Анюта. – На всякий случай.
Мир свернулся в чёрную точку бесконечно малой величины и снова возник, как ни в чём не бывало. Это мгновенное сворачивание и разворачивание мира (как окружающего, так и внутреннего) сопровождалось слабым приступом тошноты с последующим лёгким головокружением.
Впрочем, вполне вероятно, что данные симптомы были вызваны вовсе не манипуляциями Анюты с пространством и временем, а излишним количеством выпитого – пусть даже хорошего и французского – коньяка.
Что ж, подумал Егор, спасибо хоть на Земле…
По правую от него руку, за парапетом, сверкала на солнце серо-голубая шкура Атлантического океана.
Он сразу сообразил, что океан именно Атлантический, потому что отсюда, с набережной, ему отлично был виден остров Эллис со знаменитой на весь мир статуей Свободы. Свобода привычным жестом вздымала свой факел к затянутому облаками нью-йоркскому небу и, повернув голову, Егор увидел именно то, что и должен был увидеть: знакомые до оскомины по картинкам и фильмам громады небоскрёбов Большого Яблока.
– Надо же, – смущённо обрадовалась Анюта, – получилось!
– Почти, дорогая. Почти получилось, – не преминул поправить Егор. – Но вообще-то я тебе страшно благодарен, – когда бы ещё довелось побывать в Нью-Йорке?
– Так это Нью-Йорк?
– Ты будешь смеяться, но это таки Нью-Йорк.
– Красиво, – задумчиво констатировала Анюта. – Но меня тревожит мой промах. Это означает, что я ещё отнюдь не в форме. Но почему Нью-Йорк?
– А почему Марс?
– Это я как раз могу объяснить.
– Ну-ка, ну-ка… – Егор опустил стекло, с наслаждением вдохнул пахнущий морем и отработанным бензином воздух и закурил.
Ему было хорошо. Машина стояла у бордюра в разрешённом для стоянке месте (спереди и сзади он видел другие, точно также приткнувшиеся к обочине автомобили, чьи хозяева, облокотившись о парапет, любовались заливом), а вокруг бесчисленными стёклами небоскрёбов сверкала самая настоящая Америка, которая для русского человека всегда казалась не менее загадочной и притягательной, чем тот же Марс.
– Я ведь говорила уже, что твои далёкие предки были, по– видимому, родом с Марса. Так что в самый кульминационный момент нашего…э-э… соединения сработала твоя генная память. А я девушка восприимчивая.
– Слушай, восприимчивая девушка, а мы домой сегодня попадём?
– Сильно хочешь домой?
– А ты что, боишься, что опять промажешь?
– Я вообще мало чего боюсь в этой жизни. Просто ты же сам признался, что никогда не был в Нью-Йорке.
– Точно. Не был. Хочешь сказать, что можешь устроить мне экскурсию?
– Теоретически ничего сложного в этом нет. Правила движения тут такие же, как в России?
– Насколько я знаю, если и отличаются, то не сильно.
– Так в чём проблема? Поехали? Карта у меня уже есть.
– Не вижу препятствий, как говаривал начальник тюрьмы в хорошем польском фильме «Ва-банк-2». О, слушай, раз пошла такая пьянка, то грех не заехать в гости к моему другу Сене! Давай, а?
– Давай. А у тебя адрес есть?
– Где-то он в Бруклине живёт, по-моему… Погоди-ка, – Егор полез в бардачок и после недолгих поисков выудил из его захламлённых недр старую, изрядно потрёпанную записную книжку. – Та-ак, посмотрим… Сеня. Семён Ивашевский. Вот. Адрес и телефон. Давай сначала позвоним, а то вдруг его дома не окажется.
– Какой номер?
Егор продиктовал.
С Сеней Ивашевским Егор познакомился лет десять назад, в те далёкие времена, когда только начинал свою многотрудную деятельность художника-керамиста. Сеня не был ростовчанином. В славный город Ростов-на-Дону его занесло из Москвы в начале девяностых в поисках лучшей доли и в связи с пошатнувшимся здоровьем. Впрочем, и москвичом, по большому счёту, Семён тоже не был. В Москву он в своё время попал из Ленинграда, в Ленинград из Харькова, а в Харьков… откуда Сеня попал в Харьков, Егор уже не помнил. В общем, был Сеня свободным тридцатилетним шалопаем-художником (художником – в широком смысле этого слова), каких тогда довольно много бродило по просторам только что распавшейся великой державы, гражданином мира, человеком талантливым и непоседливым. Талант его проявлялся в том, что Семён замечательно исполнял под гитару песни чужого сочинения и хорошо умел фотографировать. И даже не просто хорошо, а хорошо настолько, что простенький «Зенит» в его руках становился подлинным инструментом художника, Мастера с большой буквы. Снимал Сеня на любую плёнку, любой камерой и любые сюжеты, но больше всего любил работать древней, но безотказной «Москвой» на чёрно-белой широкой плёнке и делать крупнозернистые, как бы подёрнутые патиной времени фотографии старых подъездов, двускатных крыш с высокими кирпичными дымовыми трубами, бродячих собак на пустынных улицах, одиноких камней и деревьев посреди поля. При этом был Семён человеком очень общительным, дружелюбным, бескорыстным и любвеобильным. Природная живость характера, неуёмная энергия и темперамент быстро снискали ему в Танаисе, куда он очень быстро попал по приезде в Ростов, славу записного донжуана, весёлого собутыльника и хорошего товарища.
Именно там, в Танаисе, где вечно собирались художники, поэты и прочие не от мира сего люди, летом 92-го года Егор с Сеней и познакомился.
Как уже было сказано, Сеня попал в Ростов-на-Дону и по причине пошатнувшегося здоровья тоже. А его молодое здоровье (был Сеня Ивашевский маленький и рыжий, но телосложение имел крепкое и здоровье хорошее) пошатнулось из-за многолетнего им, Сеней, употребления внутривенно самопальных наркотиков, приготовляемых из высушенных и размолотых маковых головок. Пристрастился он к этому гиблому делу, как он сам говорил, ещё в Харькове, потом, в мёртвых 80-х, продолжил в Ленинграде и уж совсем вошёл во вкус в Москве.
Крепкий от природы Сенин организм сопротивлялся губительному воздействию этой опиатной гадости долго и очень упорно. То есть настолько упорно, что Семён, в отличие от подавляющего большинства наркоманов, мог много лет вести практически нормальную жизнь: работать, любить женщин, дружить с мужчинами и радоваться окружающему миру. Но всё кончается, и настал момент, когда Сеня понял, что пора завязывать. Совсем и навсегда. Однако в Москве или в Питере, где его со всех сторон окружали такие же конченые любители «кайфа по вене», что и он, сделать ему это не удавалось. Да и не могло бы удаться по определению. Оставалось одно – уехать. И Сеня, чей природный инстинкт самосохранения оказался, к счастью, сильнее его пагубной привычки, уехал. Уехал в Ростов-на-Дону, где у него были старые, ещё по Питеру знакомые друзья-художники. Конечно, алкоголики. Но отнюдь не наркоманы.
Собственно, друзья были на самом деле коренными ростовчанами, а в Питере они просто учились на художников и скульпторов в знаменитой Мухинке, где Сеня как раз тогда подрабатывал натурщиком (телосложением он, как уже было сказано, отличался отменным).
Приняли Сеню радушно. Отпоили хересом, портвейном и водкой с пивом, познакомили с кучей разного полезного народа и в конечном итоге пристроили на лето в Танаис, где директору музея-заповедника Валерию Фёдоровичу Черемше давно был нужен хороший фотограф за небольшие деньги.
Зимой в Ростове, летом в Танаисе – так Семён прожил три с лишним года. За это время он полностью излечился от наркомании (среди ростовской художническо-писательской богемы, с которой Сеня по преимуществу общался, употреблять наркотики было не принято), окреп и стал, что называется, настоящим ростовчанином, чему, впрочем, успешно способствовал его от природы бойкий характер.
Наверное, так бы Семён Ивашевский и остался в Ростове-на-Дону ещё на несколько лет, а, может быть, и на всю жизнь, если бы его мама, родная тётка и двоюродная сестра с мужем не эмигрировали неожиданно из города Харькова в Америку и не позвали его за собой.
Сеня купил пятнадцать бутылок хереса производства Новочеркасского экспериментального винзавода и задумался. Думал он долго – две недели. За это время общее количество купленного и выпитого хереса возросло до сорока бутылок (не считая других горячительных напитков), а весь прогрессивный Ростов успел в подробностях и не единожды обсудить тему эмиграции вообще и Сениной эмиграции в частности.
То ли донской херес так подействовал, то ли неизбывная Сенина тяга к перемене мест и пример родственников, а, скорее всего, все вместе, но кончилось дело тем, что на шестнадцатый день раздумий Семён Ивашевский похмелился крепким чаем, заваренным с добавлением чабреца в родниковой воде, расцеловался с друзьями и любимыми женщинами, сунул в рюкзак свой «Никон», смену белья и чистую рубашку, купил билет и уехал в город Харьков.
А ещё через три с половиной месяца раздался звонок из Нью-Йорка…
Егор курил, смотрел на Статую Свободы и слушал длинные гудки, доносящиеся из динамика радиоприёмника.
Никого нет дома, думал он. Скорее всего, именно так и должно быть. С какой стати ему сидеть дома? А с другой стороны, с какой стати ему дома не сидеть?
И тут гудки прервались, – на другом конце линии кто-то снял трубку.
– Алло, – осторожно сказал Егор и машинально повернул регулятор звука в радиоприёмнике вправо.
В трубку молчали, но Егор отчётливо слышал чьё-то трудное дыхание.
– Сеня, это ты?
– А это кто? – подозрительно осведомился невидимый собеседник Сениным голосом.
– А ты угадай, – весело посоветовал Егор.
В трубке встревожено засопели.
– Слушай, – в голосе Семена зазвучала какая-то совсем не понравившаяся Егору усталая обречённость. – Я же сказал, что не хочу этим заниматься. Отстаньте вы от меня, а? В городе Нью-Йорке полно фотографов и…
– Стоп, – перебил Егор. – Сеня, тормози. Ты с кем говоришь?
– О, господи… Егор?!
– Ну, наконец-то.
– Старик, ты откуда звонишь?!
– Ты не поверишь, – во всю улыбаясь, сообщил Егор, – но я нахожусь на берегу Гудзонова залива. Так что одесную наблюдаю я статую Свободы инженера Эйфеля, ошую же – непосредственно город Нью-Йорк. Впечатляющее зрелище, старик, должен тебе сказать!
– Обалдеть… Между прочим, Эйфель сделал только каркас для статуи Свободы, а скульптор был другой.
– И кто же?
– Не помню, блин! – радостно признался Сеня. – Но это сейчас не важно. Ты на колёсах?
– Ну не на игле же… Шучу. На колёсах, Рыжий, на колёсах. Ещё на каких!
– Охренеть… Приехать сам сможешь или лучше мне подскочить?
– Доберусь, – усмехнулся Егор. – Ты только дорогу до своего Бруклина объясни, а я по карте доеду. Сам же дуй в ближайшую винную лавку и готовься к встрече друзей. Я бы и сам взял да местной географии не знаю.
– Сейчас состоится встреча друзей! – с готовностью процитировал фразу из давней пьесы Л. Петрушевской Семён. – Значит, слушай внимательно… Погоди, ты ведь первый раз в Нью-Йорке. Ты точно уверен, что доберёшься? Видишь ли, этот город…
– Да доберусь я! – засмеялся Егор. – У меня, Сенечка, есть бортовой компьютер и в нём – карта улиц Нью-Йорка. Я введу необходимые данные, и он проложит оптимальный маршрут. И все дела. Но ты все равно расскажи дорогу, потому что машина есть машина, сам понимаешь.
– Фантастика. Ты – и на машине с компьютером… Пока сам не увижу, не поверю. Все, слушай и я действительно побегу в винную лавку, а то в холодильнике и баре пусто, как в осенних гнёздах…
Егор ехал по Нью-Йорку, держа руки на руле только для проформы, – Анюта сама выбирала маршрут и режим передвижения.
Машина двигалась в общем потоке нью-йоркского транспорта, ни чем особенным не выделяясь, – за пять минут Егору на глаза попались три или четыре автомобиля марки «Фольксваген Гольф», отличающихся от теперешнего облика Анюты только цветом кузова.
– Кстати, – поинтересовался Егор, глядя на карту города, светящееся изображение которой Анюта вывела прямо на ветровое стекло, где себя обозначила движущейся ярко-оранжевой точкой. – Я не спрашиваю, каким образом ты выводишь прямо на стекло карту, – говорят, на современных истребителях тоже вся информация выводится прямо на стекло кабины. Но скажи мне, пожалуйста, откуда ты черпаешь такое сумасшедшее количество энергии?
– – Кто, я?!
– Ну не я же. Один нуль-переход с Марса на Землю чего стоит. А все эти твои трансформации? Откуда огонь и дровишки, подруга?
– Какие ещё дровишки? – с подозрением спросила Анюта.
– Ну как же… «Фольксваген Гольф», как мне доподлинно известно, будет побольше «копейки» размером. И наверняка тяжелее. А нас ещё великий дядя Ломоносов научил, что если где-то чего-нибудь убавится, то в другом месте обязательно прибавится. И наоборот. Колись, где взяла материал, чтобы стать «Фольксвагеном»?
– А-а, вот ты о чём… – несколько разочарованно протянула Анюта. – Я уж думала действительно что-то важное. Нет, ниоткуда я дополнительно никакого материала не брала. Просто более рационально использовала тот, что есть.
– А когда в человека превращалась? – не отставал Егор.
– Что, похоже было?
– На самом деле не очень.
– Но ведь тебе понравилось! – возмутилась Анюта.
– Ну и что? Одно другому не мешает. И вообще, может, я в душе извращенец. Ты, давай, не увиливай от ответа.
– Было бы что скрывать… Ну взяла немного прямо из воздуха. Тебе что, воздуха жалко?
– Погоди, погоди… – Егор даже перестал глазеть по сторонам на Нью-Йорк и ньюйоркцев, хотя они как раз ехали по знаменитому Бруклинскому мосту. – Ты хочешь сказать, что можешь взять любое вещество и преобразовать его в то, которое тебе нужно? Грубо говоря, можешь превратить воду в вино, а свинец в золото?
– В общем, да. Э-э… понимаешь, мне трудно объяснять это неподготовленному человеку… хороший физик бы меня понял…
– Ты давай объясняй, а уж я постараюсь понять, – заверил Егор.
– Ну ладно. Видишь ли, материи в вашем традиционном понимании этого слова вообще не существует.
– Подумаешь, удивила, – небрежно заметил Егор. – Сейчас ты скажешь, что существуют лишь различные виды энергии. Я прав?
– Если ты такой умный, то почему строем не ходишь? – спросила в ответ Анюта.
– Уела! – засмеялся Егор
– Ты прав, конечно. Но эту истину мало кто из людей понимает до конца. А ведь если её окончательно осознать, то очень многое становится понятным без всяких сложных объяснений. Саму технологию, которую я использую, при переводе одного вида энергии в другой, я тебе все равно рассказать не могу, – это действительно слишком сложно. Но суть ты понял правильно. Все и всегда сводится просто к преобразованию энергии. Между прочим, мы приехали. Вон того маленького медно-рыжего человека у обочины не Сеня случайно зовут?
– Уф-ф! – выдохнул Егор, когда мама положила трубку. – Оказывается, материнская забота бывает иногда довольно утомительной. Но вообще-то она права, – пора бы и возвращаться. Хотелось бы, конечно…
– Что?
– Ну… полетать тут, посмотреть поближе на город. Вон, видишь там, внизу?
– Вижу, но, во-первых, это только отсюда, с высоты видно, что там был когда-то город и, если спуститься, то кроме обычной слегка всхолмлённой песчаной равнины, мы ничего не обнаружим, а во-вторых… Понимаешь, я ведь не случайно оказалась именно здесь, на вершине этой пирамиды. Тут место силы. Узел. Точка перехода. В общем, это особое место. Так что лучше нам не рисковать, а прямо сейчас попробовать вернуться.
– Тогда поехали, – согласился Егор. – Чего резину тянуть?
– Пристегнись только, – сказала Анюта. – На всякий случай.
Мир свернулся в чёрную точку бесконечно малой величины и снова возник, как ни в чём не бывало. Это мгновенное сворачивание и разворачивание мира (как окружающего, так и внутреннего) сопровождалось слабым приступом тошноты с последующим лёгким головокружением.
Впрочем, вполне вероятно, что данные симптомы были вызваны вовсе не манипуляциями Анюты с пространством и временем, а излишним количеством выпитого – пусть даже хорошего и французского – коньяка.
Что ж, подумал Егор, спасибо хоть на Земле…
По правую от него руку, за парапетом, сверкала на солнце серо-голубая шкура Атлантического океана.
Он сразу сообразил, что океан именно Атлантический, потому что отсюда, с набережной, ему отлично был виден остров Эллис со знаменитой на весь мир статуей Свободы. Свобода привычным жестом вздымала свой факел к затянутому облаками нью-йоркскому небу и, повернув голову, Егор увидел именно то, что и должен был увидеть: знакомые до оскомины по картинкам и фильмам громады небоскрёбов Большого Яблока.
– Надо же, – смущённо обрадовалась Анюта, – получилось!
– Почти, дорогая. Почти получилось, – не преминул поправить Егор. – Но вообще-то я тебе страшно благодарен, – когда бы ещё довелось побывать в Нью-Йорке?
– Так это Нью-Йорк?
– Ты будешь смеяться, но это таки Нью-Йорк.
– Красиво, – задумчиво констатировала Анюта. – Но меня тревожит мой промах. Это означает, что я ещё отнюдь не в форме. Но почему Нью-Йорк?
– А почему Марс?
– Это я как раз могу объяснить.
– Ну-ка, ну-ка… – Егор опустил стекло, с наслаждением вдохнул пахнущий морем и отработанным бензином воздух и закурил.
Ему было хорошо. Машина стояла у бордюра в разрешённом для стоянке месте (спереди и сзади он видел другие, точно также приткнувшиеся к обочине автомобили, чьи хозяева, облокотившись о парапет, любовались заливом), а вокруг бесчисленными стёклами небоскрёбов сверкала самая настоящая Америка, которая для русского человека всегда казалась не менее загадочной и притягательной, чем тот же Марс.
– Я ведь говорила уже, что твои далёкие предки были, по– видимому, родом с Марса. Так что в самый кульминационный момент нашего…э-э… соединения сработала твоя генная память. А я девушка восприимчивая.
– Слушай, восприимчивая девушка, а мы домой сегодня попадём?
– Сильно хочешь домой?
– А ты что, боишься, что опять промажешь?
– Я вообще мало чего боюсь в этой жизни. Просто ты же сам признался, что никогда не был в Нью-Йорке.
– Точно. Не был. Хочешь сказать, что можешь устроить мне экскурсию?
– Теоретически ничего сложного в этом нет. Правила движения тут такие же, как в России?
– Насколько я знаю, если и отличаются, то не сильно.
– Так в чём проблема? Поехали? Карта у меня уже есть.
– Не вижу препятствий, как говаривал начальник тюрьмы в хорошем польском фильме «Ва-банк-2». О, слушай, раз пошла такая пьянка, то грех не заехать в гости к моему другу Сене! Давай, а?
– Давай. А у тебя адрес есть?
– Где-то он в Бруклине живёт, по-моему… Погоди-ка, – Егор полез в бардачок и после недолгих поисков выудил из его захламлённых недр старую, изрядно потрёпанную записную книжку. – Та-ак, посмотрим… Сеня. Семён Ивашевский. Вот. Адрес и телефон. Давай сначала позвоним, а то вдруг его дома не окажется.
– Какой номер?
Егор продиктовал.
С Сеней Ивашевским Егор познакомился лет десять назад, в те далёкие времена, когда только начинал свою многотрудную деятельность художника-керамиста. Сеня не был ростовчанином. В славный город Ростов-на-Дону его занесло из Москвы в начале девяностых в поисках лучшей доли и в связи с пошатнувшимся здоровьем. Впрочем, и москвичом, по большому счёту, Семён тоже не был. В Москву он в своё время попал из Ленинграда, в Ленинград из Харькова, а в Харьков… откуда Сеня попал в Харьков, Егор уже не помнил. В общем, был Сеня свободным тридцатилетним шалопаем-художником (художником – в широком смысле этого слова), каких тогда довольно много бродило по просторам только что распавшейся великой державы, гражданином мира, человеком талантливым и непоседливым. Талант его проявлялся в том, что Семён замечательно исполнял под гитару песни чужого сочинения и хорошо умел фотографировать. И даже не просто хорошо, а хорошо настолько, что простенький «Зенит» в его руках становился подлинным инструментом художника, Мастера с большой буквы. Снимал Сеня на любую плёнку, любой камерой и любые сюжеты, но больше всего любил работать древней, но безотказной «Москвой» на чёрно-белой широкой плёнке и делать крупнозернистые, как бы подёрнутые патиной времени фотографии старых подъездов, двускатных крыш с высокими кирпичными дымовыми трубами, бродячих собак на пустынных улицах, одиноких камней и деревьев посреди поля. При этом был Семён человеком очень общительным, дружелюбным, бескорыстным и любвеобильным. Природная живость характера, неуёмная энергия и темперамент быстро снискали ему в Танаисе, куда он очень быстро попал по приезде в Ростов, славу записного донжуана, весёлого собутыльника и хорошего товарища.
Именно там, в Танаисе, где вечно собирались художники, поэты и прочие не от мира сего люди, летом 92-го года Егор с Сеней и познакомился.
Как уже было сказано, Сеня попал в Ростов-на-Дону и по причине пошатнувшегося здоровья тоже. А его молодое здоровье (был Сеня Ивашевский маленький и рыжий, но телосложение имел крепкое и здоровье хорошее) пошатнулось из-за многолетнего им, Сеней, употребления внутривенно самопальных наркотиков, приготовляемых из высушенных и размолотых маковых головок. Пристрастился он к этому гиблому делу, как он сам говорил, ещё в Харькове, потом, в мёртвых 80-х, продолжил в Ленинграде и уж совсем вошёл во вкус в Москве.
Крепкий от природы Сенин организм сопротивлялся губительному воздействию этой опиатной гадости долго и очень упорно. То есть настолько упорно, что Семён, в отличие от подавляющего большинства наркоманов, мог много лет вести практически нормальную жизнь: работать, любить женщин, дружить с мужчинами и радоваться окружающему миру. Но всё кончается, и настал момент, когда Сеня понял, что пора завязывать. Совсем и навсегда. Однако в Москве или в Питере, где его со всех сторон окружали такие же конченые любители «кайфа по вене», что и он, сделать ему это не удавалось. Да и не могло бы удаться по определению. Оставалось одно – уехать. И Сеня, чей природный инстинкт самосохранения оказался, к счастью, сильнее его пагубной привычки, уехал. Уехал в Ростов-на-Дону, где у него были старые, ещё по Питеру знакомые друзья-художники. Конечно, алкоголики. Но отнюдь не наркоманы.
Собственно, друзья были на самом деле коренными ростовчанами, а в Питере они просто учились на художников и скульпторов в знаменитой Мухинке, где Сеня как раз тогда подрабатывал натурщиком (телосложением он, как уже было сказано, отличался отменным).
Приняли Сеню радушно. Отпоили хересом, портвейном и водкой с пивом, познакомили с кучей разного полезного народа и в конечном итоге пристроили на лето в Танаис, где директору музея-заповедника Валерию Фёдоровичу Черемше давно был нужен хороший фотограф за небольшие деньги.
Зимой в Ростове, летом в Танаисе – так Семён прожил три с лишним года. За это время он полностью излечился от наркомании (среди ростовской художническо-писательской богемы, с которой Сеня по преимуществу общался, употреблять наркотики было не принято), окреп и стал, что называется, настоящим ростовчанином, чему, впрочем, успешно способствовал его от природы бойкий характер.
Наверное, так бы Семён Ивашевский и остался в Ростове-на-Дону ещё на несколько лет, а, может быть, и на всю жизнь, если бы его мама, родная тётка и двоюродная сестра с мужем не эмигрировали неожиданно из города Харькова в Америку и не позвали его за собой.
Сеня купил пятнадцать бутылок хереса производства Новочеркасского экспериментального винзавода и задумался. Думал он долго – две недели. За это время общее количество купленного и выпитого хереса возросло до сорока бутылок (не считая других горячительных напитков), а весь прогрессивный Ростов успел в подробностях и не единожды обсудить тему эмиграции вообще и Сениной эмиграции в частности.
То ли донской херес так подействовал, то ли неизбывная Сенина тяга к перемене мест и пример родственников, а, скорее всего, все вместе, но кончилось дело тем, что на шестнадцатый день раздумий Семён Ивашевский похмелился крепким чаем, заваренным с добавлением чабреца в родниковой воде, расцеловался с друзьями и любимыми женщинами, сунул в рюкзак свой «Никон», смену белья и чистую рубашку, купил билет и уехал в город Харьков.
А ещё через три с половиной месяца раздался звонок из Нью-Йорка…
Егор курил, смотрел на Статую Свободы и слушал длинные гудки, доносящиеся из динамика радиоприёмника.
Никого нет дома, думал он. Скорее всего, именно так и должно быть. С какой стати ему сидеть дома? А с другой стороны, с какой стати ему дома не сидеть?
И тут гудки прервались, – на другом конце линии кто-то снял трубку.
– Алло, – осторожно сказал Егор и машинально повернул регулятор звука в радиоприёмнике вправо.
В трубку молчали, но Егор отчётливо слышал чьё-то трудное дыхание.
– Сеня, это ты?
– А это кто? – подозрительно осведомился невидимый собеседник Сениным голосом.
– А ты угадай, – весело посоветовал Егор.
В трубке встревожено засопели.
– Слушай, – в голосе Семена зазвучала какая-то совсем не понравившаяся Егору усталая обречённость. – Я же сказал, что не хочу этим заниматься. Отстаньте вы от меня, а? В городе Нью-Йорке полно фотографов и…
– Стоп, – перебил Егор. – Сеня, тормози. Ты с кем говоришь?
– О, господи… Егор?!
– Ну, наконец-то.
– Старик, ты откуда звонишь?!
– Ты не поверишь, – во всю улыбаясь, сообщил Егор, – но я нахожусь на берегу Гудзонова залива. Так что одесную наблюдаю я статую Свободы инженера Эйфеля, ошую же – непосредственно город Нью-Йорк. Впечатляющее зрелище, старик, должен тебе сказать!
– Обалдеть… Между прочим, Эйфель сделал только каркас для статуи Свободы, а скульптор был другой.
– И кто же?
– Не помню, блин! – радостно признался Сеня. – Но это сейчас не важно. Ты на колёсах?
– Ну не на игле же… Шучу. На колёсах, Рыжий, на колёсах. Ещё на каких!
– Охренеть… Приехать сам сможешь или лучше мне подскочить?
– Доберусь, – усмехнулся Егор. – Ты только дорогу до своего Бруклина объясни, а я по карте доеду. Сам же дуй в ближайшую винную лавку и готовься к встрече друзей. Я бы и сам взял да местной географии не знаю.
– Сейчас состоится встреча друзей! – с готовностью процитировал фразу из давней пьесы Л. Петрушевской Семён. – Значит, слушай внимательно… Погоди, ты ведь первый раз в Нью-Йорке. Ты точно уверен, что доберёшься? Видишь ли, этот город…
– Да доберусь я! – засмеялся Егор. – У меня, Сенечка, есть бортовой компьютер и в нём – карта улиц Нью-Йорка. Я введу необходимые данные, и он проложит оптимальный маршрут. И все дела. Но ты все равно расскажи дорогу, потому что машина есть машина, сам понимаешь.
– Фантастика. Ты – и на машине с компьютером… Пока сам не увижу, не поверю. Все, слушай и я действительно побегу в винную лавку, а то в холодильнике и баре пусто, как в осенних гнёздах…
Егор ехал по Нью-Йорку, держа руки на руле только для проформы, – Анюта сама выбирала маршрут и режим передвижения.
Машина двигалась в общем потоке нью-йоркского транспорта, ни чем особенным не выделяясь, – за пять минут Егору на глаза попались три или четыре автомобиля марки «Фольксваген Гольф», отличающихся от теперешнего облика Анюты только цветом кузова.
– Кстати, – поинтересовался Егор, глядя на карту города, светящееся изображение которой Анюта вывела прямо на ветровое стекло, где себя обозначила движущейся ярко-оранжевой точкой. – Я не спрашиваю, каким образом ты выводишь прямо на стекло карту, – говорят, на современных истребителях тоже вся информация выводится прямо на стекло кабины. Но скажи мне, пожалуйста, откуда ты черпаешь такое сумасшедшее количество энергии?
– – Кто, я?!
– Ну не я же. Один нуль-переход с Марса на Землю чего стоит. А все эти твои трансформации? Откуда огонь и дровишки, подруга?
– Какие ещё дровишки? – с подозрением спросила Анюта.
– Ну как же… «Фольксваген Гольф», как мне доподлинно известно, будет побольше «копейки» размером. И наверняка тяжелее. А нас ещё великий дядя Ломоносов научил, что если где-то чего-нибудь убавится, то в другом месте обязательно прибавится. И наоборот. Колись, где взяла материал, чтобы стать «Фольксвагеном»?
– А-а, вот ты о чём… – несколько разочарованно протянула Анюта. – Я уж думала действительно что-то важное. Нет, ниоткуда я дополнительно никакого материала не брала. Просто более рационально использовала тот, что есть.
– А когда в человека превращалась? – не отставал Егор.
– Что, похоже было?
– На самом деле не очень.
– Но ведь тебе понравилось! – возмутилась Анюта.
– Ну и что? Одно другому не мешает. И вообще, может, я в душе извращенец. Ты, давай, не увиливай от ответа.
– Было бы что скрывать… Ну взяла немного прямо из воздуха. Тебе что, воздуха жалко?
– Погоди, погоди… – Егор даже перестал глазеть по сторонам на Нью-Йорк и ньюйоркцев, хотя они как раз ехали по знаменитому Бруклинскому мосту. – Ты хочешь сказать, что можешь взять любое вещество и преобразовать его в то, которое тебе нужно? Грубо говоря, можешь превратить воду в вино, а свинец в золото?
– В общем, да. Э-э… понимаешь, мне трудно объяснять это неподготовленному человеку… хороший физик бы меня понял…
– Ты давай объясняй, а уж я постараюсь понять, – заверил Егор.
– Ну ладно. Видишь ли, материи в вашем традиционном понимании этого слова вообще не существует.
– Подумаешь, удивила, – небрежно заметил Егор. – Сейчас ты скажешь, что существуют лишь различные виды энергии. Я прав?
– Если ты такой умный, то почему строем не ходишь? – спросила в ответ Анюта.
– Уела! – засмеялся Егор
– Ты прав, конечно. Но эту истину мало кто из людей понимает до конца. А ведь если её окончательно осознать, то очень многое становится понятным без всяких сложных объяснений. Саму технологию, которую я использую, при переводе одного вида энергии в другой, я тебе все равно рассказать не могу, – это действительно слишком сложно. Но суть ты понял правильно. Все и всегда сводится просто к преобразованию энергии. Между прочим, мы приехали. Вон того маленького медно-рыжего человека у обочины не Сеня случайно зовут?
Глава двадцать вторая
Нет ничего волнительнее в этой жизни для русского человека, чем встречи со старыми друзьями после долгой разлуки. А уж когда такие встречи происходят на далёкой и чужой земле, то даже едва знакомые на родине люди часто кажутся друг другу чуть ли не близкими родственниками. Особенно, если они находятся в равном материальном положении.
– Тормози, моя умница, – сказал Егор. – Это и вправду Сеня.
– Когда тебя ждать? – осведомилась Анюта, останавливаясь напротив старого коричневого четырёхэтажного дома, метрах в двадцати от поджидающего на тротуаре Ивашевского.
– Не знаю, – честно признался Егор. – Как получится. А что, будешь скучать?
– Я никогда не скучаю.
– Вот и отлично… Слушай, забыл спросить. Я же выпил почти бутылку коньяка, а чувствую себя совершенно трезвым. Твоя забота?
– Тормози, моя умница, – сказал Егор. – Это и вправду Сеня.
– Когда тебя ждать? – осведомилась Анюта, останавливаясь напротив старого коричневого четырёхэтажного дома, метрах в двадцати от поджидающего на тротуаре Ивашевского.
– Не знаю, – честно признался Егор. – Как получится. А что, будешь скучать?
– Я никогда не скучаю.
– Вот и отлично… Слушай, забыл спросить. Я же выпил почти бутылку коньяка, а чувствую себя совершенно трезвым. Твоя забота?