Скажу честно, меня всегда интересовала личная жизнь Дункана. Я не мог вспомнить ни одного случая, когда он проявлял бы сексуальную заинтересованность. Я давно уже отказался от подозрения, что у него были виды на меня и что наша учеба – лишь предлог для осуществления его плана соблазнить меня, в то же время я так и не выяснил, какой он придерживается ориентации.
Вполне возможно, что он был тайным гомосексуалистом, скрывающим это из опасения погубить свою карьеру. А может, он просто равнодушен к сексу, бывают ведь и такие люди. Я ни разу не слышал, чтобы он, хотя бы косвенно, говорил о женщине, с которой у него были отношения, ни сейчас, ни в прошлом. Мне не однажды приходило в голову, что он, вероятно, решил жить аскетом для того, чтобы обрести мастерство. Обет безбрачия – не редкость среди людей, посвятивших себя магии. В книгах я нередко встречал пассажи, проповедующие воздержание ради достижения мастерства.
– Для одного человека это слишком большой дом, – заметил я. Девушка уже ушла, мы сидели в маленьком кабинете и пили кофе.
– Я здесь не один, – ответил Дункан. – Здесь есть мисс Мелроуз. До юной Дженни была другая девушка. Ее звали Колетт – француженка. Год назад она вышла замуж и уехала. У меня есть кухарка, миссис Дунбар, и еще человек, который смотрит за домом, и еще садовник. Они все спят здесь. Целая компания.
– Но не семья.
Он покачал головой:
– Нет, в Пеншил Хаус никогда не было семьи – с тех пор, как умерли мои родители.
В большом камине горел огонь, окрашивая стены в цвет меди. Дункан помолчал, глядя на пламя. Сосновое полено дрогнуло и, перевернувшись, разбросало искры, похожие на частицы холодного металла.
– Я был когда-то женат, – сказал он. – Как и вы. И жену я потерял – так же, как и вы. Звали ее Констанция. Здесь она со мной и жила. Мы были очень счастливы. Счастливее, чем я мог себе представить в мечтах. Иногда кажется, что это было очень давно, а иногда – как будто вчера. Если бы Констанция вошла сейчас сюда, я бы ничуть не удивился.
К моему смятению, я заметил на щеках его слезы. Впервые я был свидетелем его слабости, впервые увидел признак чувства. Отчего-то я почувствовал себя неловко, словно проявил ответную слабость.
Кофе мы допили в молчании. Огонь медленно догорал, и чувство неловкости постепенно уходило. Полумрак скрыл мое смущение. Дункан, как мне кажется, смущения не испытывал. Он плакал по своей жене, словно находился в комнате один. Наконец он посмотрел на меня и улыбнулся.
– Я становлюсь мрачным, – произнес он. – Извините. Позвольте, я провожу вас, пока не стемнело.
Дом был большой, со множеством извилистых переходов. Все этажи, казалось, находились на разных уровнях. Секция здесь и комната там могли отделяться от остальных помещений коротким лестничным маршем или коридором с покато опускающимся полом. Фасад дома был выдержан в том же стиле. К его башенкам можно было подняться по спиральным лестницам. Высокие окна выходили в сад с темными деревьями.
– Дом был построен для моего деда Джоном Чессером, – рассказывал Дункан. – Один из его первых проектов, до Саутфилда. Часть интерьера создал Уильям Берн, хотя тогда он был уже в преклонном возрасте. Дом ни разу не перестраивался. Ни отец, ни я не хотели изменять первоначальный замысел.
Честно говоря, мне показалось, что дом все же был слегка модернизирован. Были сделаны уступки современности: электричество, центральное отопление в главных комнатах, газовая плита в кухне, в холле стоял телефон, изготовленный в шестидесятых годах. Все же остальное относилось к другой эпохе – ковры, занавески, мебель, даже цветочные горшки, казалось, остались здесь с прошлого столетия.
– У меня такое чувство, – сказал я, – что если бы сюда пришел сейчас ваш дедушка, он бы решил, что он дома.
Дункан кивнул, оглянувшись по сторонам.
– Он и в самом деле нашел бы мало изменений, это верно. А вот мир вокруг совершенно другой.
В голосе его послышалась печаль. Казалось, он сожалел об ушедшем времени, как будто мир с тех пор потерял невинность.
Мы продолжили медленный обход дома. Когда мы закончили, в саду еще не стемнело, и можно было прогуляться. Только тогда, когда мы шли по саду, я вспомнил, что еще поразило меня в Пеншиел-Хаус. Я не видел ни одного портрета, ни одной семейной фотографии, ничего из того, что бы рассказало, кто жил и умер в этом доме. Я не хотел тревожить Дункана еще раз и не спросил его о причине этого. Но впоследствии я часто думал об этом.
К концу нашей прогулки пошел снег, сначала небольшой, а потом сильный. Крупные снежинки как бы проталкивались сквозь морозный воздух, желая прикрыть голую землю. Мы сразу же вошли в дом, и Дункан приказал принести чаю и булочки. Чай был японский, купленный в Харрогейте, булочки домашнего изготовления, сладкие и маслянистые, они так и таяли во рту. После угощения я расслабился. Было приятно находиться в такой уютной обстановке. Дункан снова стал самим собой, развлекая меня забавными историями о Пеншиел-Хаус и его обитателях.
Потом он повел меня в библиотеку, которой я пока не видел, и обвел вокруг шкафов, полки которых были тесно уставлены книгами. Здесь имелись книги, которых я никогда не видел, издания, слишком ценные, чтобы их можно было без опаски хранить дома или, тем более, выносить. В нишах между шкафами стояли белоглазые бюсты римских и греческих поэтов. В каждом углу и вдоль узкой балюстрады, обегавшей второй этаж библиотеки, притаились густые тени. Временами мне хотелось оглянуться. Мне все казалось, что на нас смотрят не только статуи. Невольно вздрогнув, я вспомнил библиотеку в Эйнсли-Плейс, где наткнулся на «Matrix Aeternitatis».
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Вполне возможно, что он был тайным гомосексуалистом, скрывающим это из опасения погубить свою карьеру. А может, он просто равнодушен к сексу, бывают ведь и такие люди. Я ни разу не слышал, чтобы он, хотя бы косвенно, говорил о женщине, с которой у него были отношения, ни сейчас, ни в прошлом. Мне не однажды приходило в голову, что он, вероятно, решил жить аскетом для того, чтобы обрести мастерство. Обет безбрачия – не редкость среди людей, посвятивших себя магии. В книгах я нередко встречал пассажи, проповедующие воздержание ради достижения мастерства.
– Для одного человека это слишком большой дом, – заметил я. Девушка уже ушла, мы сидели в маленьком кабинете и пили кофе.
– Я здесь не один, – ответил Дункан. – Здесь есть мисс Мелроуз. До юной Дженни была другая девушка. Ее звали Колетт – француженка. Год назад она вышла замуж и уехала. У меня есть кухарка, миссис Дунбар, и еще человек, который смотрит за домом, и еще садовник. Они все спят здесь. Целая компания.
– Но не семья.
Он покачал головой:
– Нет, в Пеншил Хаус никогда не было семьи – с тех пор, как умерли мои родители.
В большом камине горел огонь, окрашивая стены в цвет меди. Дункан помолчал, глядя на пламя. Сосновое полено дрогнуло и, перевернувшись, разбросало искры, похожие на частицы холодного металла.
– Я был когда-то женат, – сказал он. – Как и вы. И жену я потерял – так же, как и вы. Звали ее Констанция. Здесь она со мной и жила. Мы были очень счастливы. Счастливее, чем я мог себе представить в мечтах. Иногда кажется, что это было очень давно, а иногда – как будто вчера. Если бы Констанция вошла сейчас сюда, я бы ничуть не удивился.
К моему смятению, я заметил на щеках его слезы. Впервые я был свидетелем его слабости, впервые увидел признак чувства. Отчего-то я почувствовал себя неловко, словно проявил ответную слабость.
Кофе мы допили в молчании. Огонь медленно догорал, и чувство неловкости постепенно уходило. Полумрак скрыл мое смущение. Дункан, как мне кажется, смущения не испытывал. Он плакал по своей жене, словно находился в комнате один. Наконец он посмотрел на меня и улыбнулся.
– Я становлюсь мрачным, – произнес он. – Извините. Позвольте, я провожу вас, пока не стемнело.
Дом был большой, со множеством извилистых переходов. Все этажи, казалось, находились на разных уровнях. Секция здесь и комната там могли отделяться от остальных помещений коротким лестничным маршем или коридором с покато опускающимся полом. Фасад дома был выдержан в том же стиле. К его башенкам можно было подняться по спиральным лестницам. Высокие окна выходили в сад с темными деревьями.
– Дом был построен для моего деда Джоном Чессером, – рассказывал Дункан. – Один из его первых проектов, до Саутфилда. Часть интерьера создал Уильям Берн, хотя тогда он был уже в преклонном возрасте. Дом ни разу не перестраивался. Ни отец, ни я не хотели изменять первоначальный замысел.
Честно говоря, мне показалось, что дом все же был слегка модернизирован. Были сделаны уступки современности: электричество, центральное отопление в главных комнатах, газовая плита в кухне, в холле стоял телефон, изготовленный в шестидесятых годах. Все же остальное относилось к другой эпохе – ковры, занавески, мебель, даже цветочные горшки, казалось, остались здесь с прошлого столетия.
– У меня такое чувство, – сказал я, – что если бы сюда пришел сейчас ваш дедушка, он бы решил, что он дома.
Дункан кивнул, оглянувшись по сторонам.
– Он и в самом деле нашел бы мало изменений, это верно. А вот мир вокруг совершенно другой.
В голосе его послышалась печаль. Казалось, он сожалел об ушедшем времени, как будто мир с тех пор потерял невинность.
Мы продолжили медленный обход дома. Когда мы закончили, в саду еще не стемнело, и можно было прогуляться. Только тогда, когда мы шли по саду, я вспомнил, что еще поразило меня в Пеншиел-Хаус. Я не видел ни одного портрета, ни одной семейной фотографии, ничего из того, что бы рассказало, кто жил и умер в этом доме. Я не хотел тревожить Дункана еще раз и не спросил его о причине этого. Но впоследствии я часто думал об этом.
К концу нашей прогулки пошел снег, сначала небольшой, а потом сильный. Крупные снежинки как бы проталкивались сквозь морозный воздух, желая прикрыть голую землю. Мы сразу же вошли в дом, и Дункан приказал принести чаю и булочки. Чай был японский, купленный в Харрогейте, булочки домашнего изготовления, сладкие и маслянистые, они так и таяли во рту. После угощения я расслабился. Было приятно находиться в такой уютной обстановке. Дункан снова стал самим собой, развлекая меня забавными историями о Пеншиел-Хаус и его обитателях.
Потом он повел меня в библиотеку, которой я пока не видел, и обвел вокруг шкафов, полки которых были тесно уставлены книгами. Здесь имелись книги, которых я никогда не видел, издания, слишком ценные, чтобы их можно было без опаски хранить дома или, тем более, выносить. В нишах между шкафами стояли белоглазые бюсты римских и греческих поэтов. В каждом углу и вдоль узкой балюстрады, обегавшей второй этаж библиотеки, притаились густые тени. Временами мне хотелось оглянуться. Мне все казалось, что на нас смотрят не только статуи. Невольно вздрогнув, я вспомнил библиотеку в Эйнсли-Плейс, где наткнулся на «Matrix Aeternitatis».
Глава 15
Когда мы закончили осмотр библиотеки, было уже поздно. Дженни сервировала нам легкий ужин, мы съели его прямо с подносов на кухне.
– Лучше я отвезу вас домой, пока ветер не усилился, – предложил Дункан и пошел за нашими пальто. Дженни и мисс Мелроуз уже легли спать. Я надел пальто и последовал за ним к двери.
Ветер значительно усилился. Пока мы сидели в библиотеке, на улице разыгралась снежная буря. На дороге лежал толстый слой снега, а в некоторых местах уже образовались сугробы.
– Если вы действительно хотите попасть домой, я вас довезу, – сказал Дункан. – Но, думаю, лучше бы вам остаться ночевать у меня.
Выбора у меня не оставалось. До города было не так уж далеко, да и в таком хорошем автомобиле, как у Дункана, мы наверняка сумели бы добраться до моего дома. Но при такой погоде, не говоря уже о том, что на обратном пути вполне можно было застрять, и я не имел права подвергать его риску. Я согласился, и мы вернулись.
Пришлось разбудить мисс Мелроуз, чтобы она приготовила постель. Мне отвели комфортабельную комнату, окна которой выходили на поляну, окаймленную высокими елями. Зажгли камин, подали грелки, чтобы согреть кровать. Это было настоящим приключением: будучи застигнутым непогодой, оказаться в загородном доме, с камином и слугами и с перспективой завтрака в старинной столовой. Я поблагодарил Дункана за любезность и удалился к себе с романом Скотта «Ламмермурская невеста», действие которого происходит недалеко от Пеншиел-Хаус.
Читал я недолго. Камин быстро согрел комнату до приятной температуры, а кровать с тяжелым одеялом и грелками представляла соблазн, по сравнению с которым все злоключения Равенсвуда и Люси Эштон были лишь милыми пустяками. Раздевшись, я нырнул в постель. Свет я выключил уже в полусне, а вскоре и глубоко заснул.
Когда я проснулся, было, должно быть, три часа ночи. Ветер затих. Огонь в камине давно погас, но в комнате, тем не менее, было слишком тепло и даже душно. Под теплым одеялом я сильно вспотел, по-видимому, от этого и проснулся. А может, меня разбудило что-то другое – быть может, шум? Я прислушался внимательнее, но ничего не услышал – ни внутри, ни снаружи дома.
Не знаю, почему, но сердце мое билось быстрее обыкновенного.
Маленький фонарь, работающий от батарейки, был оставлен на тумбочке возле моей кровати. Я включил его – в комнате стало чуть светлее. Откинув одеяло, я спустил ноги на пол. Прохладный воздух приятно освежал тело. Мне вдруг срочно понадобилось пройти в ванную комнату, и я отчаянно пытался вспомнить, где она находится.
Надев брюки и свитер, я прихватил фонарик и открыл дверь. Мне помнилось, что ближайшая ванная находится за коротким коридором, из которого к ней ведут вниз шесть или семь ступенек. Дункан показывал мне ее, когда мы направлялись в спальню.
Оставив дверь приоткрытой, я пошел по страшно холодному коридору, желая как можно быстрее осуществить задуманное и вернуться в свою комнату. Я с тоской вспомнил о теплой спальне: та жара, от которой я страдал лишь несколько минут назад, показалась мне в высшей степени желанной. Мне было не по себе в молчаливых темных коридорах незнакомого дома.
Ванная оказалась там, где я и предполагал. Это было старинное помещение с потрескавшимся белым фаянсом и деревянными панелями. Когда я спустил воду в туалете, вибрирующий звук, казалось, разнесся по всему дому. Бачок медленно вновь наполнился водой. Где-то вдали в водопроводной трубе громко стукнуло, потревожив ночную тишину.
Когда я пробрался в спальню, я уже пожалел, что остался здесь, а не уехал в Эдинбург до того, как испортилась погода. В доме было тихо, и в тишине этой ощущалась злая тоска. Ничто здесь не было тем, чем казалось. Среди завитков и гирлянд на тяжелых обоях прятались злобные лица и выглядывали любопытные глаза.
После холодного коридора комната моя опять показалась слишком жаркой и душной. Оставив фонарь на тумбочке, я подошел к окну и отодвинул занавески.
Небо очистилось, ярко светили звезды, и луна была полностью открыта. На земле лежал снег. Серебристый ландшафт, расстилавшийся перед моими глазами, заканчивался темной полосой деревьев, почти упирающихся в луну. Никогда еще я не видел такой яркой белизны, не ощущал такой полной тишины. Открыв шпингалет, я потянул вверх раму. Окно открылось беззвучно, и я высунулся наружу, хватая ртом холодный воздух.
Зачарованный, я сидел, не в силах пошевелиться. Фонарик погас, а я все не отходил от окна и не включал в комнате света. Луна двигалась по своей орбите над деревьями, огромная и дрожащая, похожая на ночное чудище, разгуливающее по небу. С тех пор, как уехал из Льюиса, я не встречал такого спокойствия, такой тишины. Мои предположения о Пеншиел-Хаус были в корне неверны. В месте, где царствовала красота, зла не могло быть по определению.
Я начал мерзнуть. Поднявшись, чтобы опустить раму, я вдруг краем глаза что-то заметил. Это, по всей видимости, уже было там некоторое время, просто я его не замечал, так как находилось оно чуть ниже линии деревьев, где поляна вплотную к ним подходила. А когда я стал закрывать окно, взгляд мой невольно упал вниз, и я смог рассмотреть эту часть ландшафта.
Думаю, внимание мое привлекло какое-то движение. Задержав дыхание, я подумал, что спугнул лису или белку, двигавшуюся по снегу. Но это существо было крупнее и белки, и лисы. Возможно, волк. Правда, сейчас в Шотландии волки не водятся.
Я смотрел, а существо двигалось по направлению к дому, по спускавшейся плавно поляне. У него были длинные ноги, и двигалось оно неуклюже, напоминая скорее паука или краба, чем привыкшее передвигаться на четырех лапах лесное животное. Я смотрел, а оно двигалось в мою сторону. Мне стало холодно – уже по другой причине. В этом столь неестественном существе было нечто от человека. Несмотря на ужас, меня охвативший, я не мог оторваться от окна. Существо двигалось медленно, но целеустремленно, волоча ноги через снег и оставляя за собой узкую борозду.
Время от времени оно останавливалось и поднимало голову, как бы принюхиваясь. Может быть, оно за кем-то охотится? Может, оно слепое и ищет пищу? Когда оно одолело половину пути, я смог разглядеть его получше, хотя, слава Богу, не во всех подробностях. Оно опять остановилось и оторвало от снега передние конечности, затем подняло голову, и я увидел длинные спутанные волосы, похожие на женские.
Существо, хоть и с остановками, продолжало двигаться к дому. Я почувствовал такое отвращение, что мне хотелось закрыть окно и залезть под одеяло. Но теперь снаружи было светло, а в комнате темно, а мне вовсе не улыбалось лежать в темноте. Существо продвигалось все ближе, конечности его шевелились, как у мерзкого насекомого.
Вдруг я увидел, что появился еще кто-то. Он шел из дома. Человек в длиннополой одежде шагал по направлению к существу. Через минуту я узнал в нем Дункана. Я чуть было не окликнул его, желая предупредить о пришлом существе, но тут я заметил, что он целенаправленно идет ему навстречу. Пробираться по глубокому снегу было довольно трудно. Подойдя, Дункан наклонился и помог существу встать на ноги. Сначала спина Дункана закрывала мне обзор, но потом он сделал шаг в сторону, и я увидел, что существо стоит прямо на двух ногах. И хотя оно было еще далеко от меня, я разглядел, что одето оно в длинное платье, а волосы его почти касаются земли.
Я опустил раму и занавесил окно. В темноте я слышал свое учащенное дыхание.
Спать я уже не мог. Утром, перед завтраком, я опять выглянул из окна. Небо было закрыто тяжелыми облаками, и снова валил снег. Если на поляне и оставались следы, то теперь они были завалены свежевыпавшим снегом.
– Лучше я отвезу вас домой, пока ветер не усилился, – предложил Дункан и пошел за нашими пальто. Дженни и мисс Мелроуз уже легли спать. Я надел пальто и последовал за ним к двери.
Ветер значительно усилился. Пока мы сидели в библиотеке, на улице разыгралась снежная буря. На дороге лежал толстый слой снега, а в некоторых местах уже образовались сугробы.
– Если вы действительно хотите попасть домой, я вас довезу, – сказал Дункан. – Но, думаю, лучше бы вам остаться ночевать у меня.
Выбора у меня не оставалось. До города было не так уж далеко, да и в таком хорошем автомобиле, как у Дункана, мы наверняка сумели бы добраться до моего дома. Но при такой погоде, не говоря уже о том, что на обратном пути вполне можно было застрять, и я не имел права подвергать его риску. Я согласился, и мы вернулись.
Пришлось разбудить мисс Мелроуз, чтобы она приготовила постель. Мне отвели комфортабельную комнату, окна которой выходили на поляну, окаймленную высокими елями. Зажгли камин, подали грелки, чтобы согреть кровать. Это было настоящим приключением: будучи застигнутым непогодой, оказаться в загородном доме, с камином и слугами и с перспективой завтрака в старинной столовой. Я поблагодарил Дункана за любезность и удалился к себе с романом Скотта «Ламмермурская невеста», действие которого происходит недалеко от Пеншиел-Хаус.
Читал я недолго. Камин быстро согрел комнату до приятной температуры, а кровать с тяжелым одеялом и грелками представляла соблазн, по сравнению с которым все злоключения Равенсвуда и Люси Эштон были лишь милыми пустяками. Раздевшись, я нырнул в постель. Свет я выключил уже в полусне, а вскоре и глубоко заснул.
Когда я проснулся, было, должно быть, три часа ночи. Ветер затих. Огонь в камине давно погас, но в комнате, тем не менее, было слишком тепло и даже душно. Под теплым одеялом я сильно вспотел, по-видимому, от этого и проснулся. А может, меня разбудило что-то другое – быть может, шум? Я прислушался внимательнее, но ничего не услышал – ни внутри, ни снаружи дома.
Не знаю, почему, но сердце мое билось быстрее обыкновенного.
Маленький фонарь, работающий от батарейки, был оставлен на тумбочке возле моей кровати. Я включил его – в комнате стало чуть светлее. Откинув одеяло, я спустил ноги на пол. Прохладный воздух приятно освежал тело. Мне вдруг срочно понадобилось пройти в ванную комнату, и я отчаянно пытался вспомнить, где она находится.
Надев брюки и свитер, я прихватил фонарик и открыл дверь. Мне помнилось, что ближайшая ванная находится за коротким коридором, из которого к ней ведут вниз шесть или семь ступенек. Дункан показывал мне ее, когда мы направлялись в спальню.
Оставив дверь приоткрытой, я пошел по страшно холодному коридору, желая как можно быстрее осуществить задуманное и вернуться в свою комнату. Я с тоской вспомнил о теплой спальне: та жара, от которой я страдал лишь несколько минут назад, показалась мне в высшей степени желанной. Мне было не по себе в молчаливых темных коридорах незнакомого дома.
Ванная оказалась там, где я и предполагал. Это было старинное помещение с потрескавшимся белым фаянсом и деревянными панелями. Когда я спустил воду в туалете, вибрирующий звук, казалось, разнесся по всему дому. Бачок медленно вновь наполнился водой. Где-то вдали в водопроводной трубе громко стукнуло, потревожив ночную тишину.
Когда я пробрался в спальню, я уже пожалел, что остался здесь, а не уехал в Эдинбург до того, как испортилась погода. В доме было тихо, и в тишине этой ощущалась злая тоска. Ничто здесь не было тем, чем казалось. Среди завитков и гирлянд на тяжелых обоях прятались злобные лица и выглядывали любопытные глаза.
После холодного коридора комната моя опять показалась слишком жаркой и душной. Оставив фонарь на тумбочке, я подошел к окну и отодвинул занавески.
Небо очистилось, ярко светили звезды, и луна была полностью открыта. На земле лежал снег. Серебристый ландшафт, расстилавшийся перед моими глазами, заканчивался темной полосой деревьев, почти упирающихся в луну. Никогда еще я не видел такой яркой белизны, не ощущал такой полной тишины. Открыв шпингалет, я потянул вверх раму. Окно открылось беззвучно, и я высунулся наружу, хватая ртом холодный воздух.
Зачарованный, я сидел, не в силах пошевелиться. Фонарик погас, а я все не отходил от окна и не включал в комнате света. Луна двигалась по своей орбите над деревьями, огромная и дрожащая, похожая на ночное чудище, разгуливающее по небу. С тех пор, как уехал из Льюиса, я не встречал такого спокойствия, такой тишины. Мои предположения о Пеншиел-Хаус были в корне неверны. В месте, где царствовала красота, зла не могло быть по определению.
Я начал мерзнуть. Поднявшись, чтобы опустить раму, я вдруг краем глаза что-то заметил. Это, по всей видимости, уже было там некоторое время, просто я его не замечал, так как находилось оно чуть ниже линии деревьев, где поляна вплотную к ним подходила. А когда я стал закрывать окно, взгляд мой невольно упал вниз, и я смог рассмотреть эту часть ландшафта.
Думаю, внимание мое привлекло какое-то движение. Задержав дыхание, я подумал, что спугнул лису или белку, двигавшуюся по снегу. Но это существо было крупнее и белки, и лисы. Возможно, волк. Правда, сейчас в Шотландии волки не водятся.
Я смотрел, а существо двигалось по направлению к дому, по спускавшейся плавно поляне. У него были длинные ноги, и двигалось оно неуклюже, напоминая скорее паука или краба, чем привыкшее передвигаться на четырех лапах лесное животное. Я смотрел, а оно двигалось в мою сторону. Мне стало холодно – уже по другой причине. В этом столь неестественном существе было нечто от человека. Несмотря на ужас, меня охвативший, я не мог оторваться от окна. Существо двигалось медленно, но целеустремленно, волоча ноги через снег и оставляя за собой узкую борозду.
Время от времени оно останавливалось и поднимало голову, как бы принюхиваясь. Может быть, оно за кем-то охотится? Может, оно слепое и ищет пищу? Когда оно одолело половину пути, я смог разглядеть его получше, хотя, слава Богу, не во всех подробностях. Оно опять остановилось и оторвало от снега передние конечности, затем подняло голову, и я увидел длинные спутанные волосы, похожие на женские.
Существо, хоть и с остановками, продолжало двигаться к дому. Я почувствовал такое отвращение, что мне хотелось закрыть окно и залезть под одеяло. Но теперь снаружи было светло, а в комнате темно, а мне вовсе не улыбалось лежать в темноте. Существо продвигалось все ближе, конечности его шевелились, как у мерзкого насекомого.
Вдруг я увидел, что появился еще кто-то. Он шел из дома. Человек в длиннополой одежде шагал по направлению к существу. Через минуту я узнал в нем Дункана. Я чуть было не окликнул его, желая предупредить о пришлом существе, но тут я заметил, что он целенаправленно идет ему навстречу. Пробираться по глубокому снегу было довольно трудно. Подойдя, Дункан наклонился и помог существу встать на ноги. Сначала спина Дункана закрывала мне обзор, но потом он сделал шаг в сторону, и я увидел, что существо стоит прямо на двух ногах. И хотя оно было еще далеко от меня, я разглядел, что одето оно в длинное платье, а волосы его почти касаются земли.
Я опустил раму и занавесил окно. В темноте я слышал свое учащенное дыхание.
Спать я уже не мог. Утром, перед завтраком, я опять выглянул из окна. Небо было закрыто тяжелыми облаками, и снова валил снег. Если на поляне и оставались следы, то теперь они были завалены свежевыпавшим снегом.
Глава 16
После завтрака Дункан доставил меня домой. Как только мы выехали на шоссе, машина пошла легко. Сугробов уже не было, а солнце растопило верхний слой снега. Мы распрощались, Дункана ждала работа в суде, а я сказал, что мне надо привести в порядок свои записи, прежде чем идти в библиотеку.
В действительности я собирался лечь спать, чтобы добрать часы, проведенные без сна. Я все еще находился в смятении от того, что видел. Перед глазами постоянно маячило странное, бесформенное существо, барахтающееся в снегу. Я старался убедить себя, что это был лишь сон или галлюцинация. И снег ничьих следов не засыпал, так как и засыпать-то было нечего. Так я себя утешал.
Я уснул, но сон мой был тяжел. Полностью отгородиться от дневного света я не смог, поскольку занавески в моей комнате были недостаточно плотные. К тому же время от времени до меня доносился шум уличного движения. А иногда, просыпаясь, я слышал какой-то шум в пустом пространстве над квартирой.
Я совершал длительные прогулки, поднимался на Лористонские скалы, на «Трон короля Артура». Под ногами лежал снег, и холодный ветер дул в лицо, но уж лучше это, чем сидеть дома, мрачно размышляя об одном и том же, или дожидаться по ночам шума за дверью. Я много думал о Катрионе. Мне казалось, она бы не одобрила моих теперешних занятий, назвала бы их пустой тратой времени или чем-то похуже. Мое разумное Я тоже их не одобряло, но тогда я не был разумен, я вел себя как фанатик, для которого решение отказаться до сих пор представляется совершенно невозможным.
В конце концов, я устал. Привыкший в своей научной работе к прямым ответам на прямые вопросы, я считал теперешние свои размышления бессмысленными и запутанными. Я не мог найти оправдания своему поведению по отношению к Дункану. Разве он не относился ко мне с исключительной добротой? Он заплатил за мое путешествие в Марокко, снимал мне квартиру, а сколько часов своего драгоценного времени потратил он просто на то, чтобы обучать меня, помогать приобрести необходимые мне знания! Я пошел домой и позвонил ему в офис.
Он не спрашивал, где я был, и не стал говорить, пытался ли до меня дозвониться. Между нами никогда и слова не было сказано, будто я в чем-то зависим от него или подотчетен. Я поблагодарил его за гостеприимство.
– Ерунда, – ответил он. – Мне это было только в радость. Вы должны опять навестить меня. В сельской местности временами ужасно скучно.
Наступила пауза. Я выжидал. Момент был неловкий, так как я чувствовал, что между нами прежних отношений уже не будет.
– Во всяком случае, я рад вашему звонку, – произнес Дункан. – Сегодня вечером вы свободны?
Я ответил утвердительно. Ему незачем было и спрашивать.
– Отлично. Быть может, вы помните, когда мы только начинали наши занятия, я обещал представить вас своим друзьям, людям, которые знают намного больше вашего. Думаю, такое время наступило. Будьте готовы к семи часам. Я заеду за вами.
Он повез меня в Клермонт-Плейс, что находится на границе между Пилригом и Нью Тауном. Вечер был светлый, луна не такая полная, как в Пеншиел-Хаус, но все же яркая, лениво висела в безоблачном небе. Дункан не сказал, куда мы направляемся. Я ожидал увидеть дом с террасами или маленький клуб, или, по крайней мере, дом, как в Эйнсли-Плейс, построенный в георгианском стиле. Я совсем не был готов к реальности.
Не доехав еще до места назначения, я заметил башню, высокую и черную, возвышающуюся над крышами домов. Казалось, на нее никогда не падал свет. Лунные лучи как бы соскальзывали с нее, а может быть, свет поглощался камнем. Сомнений – никаких, даже на расстоянии. Это была церковь моих кошмарных снов.
Дункан припарковался на противоположной стороне улицы. Мы вышли из машины. Высокая дверь молча ожидала, когда я войду (точно так же, как это было во сне). Я сделал над собой усилие и двинулся к ней. Мне же хотелось не просто повернуться и бежать, а мчаться и мчаться без остановки, пока я не покину это проклятое место навсегда. В глубине души, однако, я сознавал, что от моего бегства наяву будет столько же пользы, сколько от бегства во сне. Я также понимал, что никогда не избавлюсь от ночного кошмара, если просто повернусь к нему спиной.
На первый взгляд казалось, что церковь заброшена, что там уже долгое время не служат литургий.
Повсюду были видны следы запустения – от заколоченных досками окон до осыпающейся кладки. С одной стороны были установлены леса. Вероятно, собирались делать ремонт, однако сразу было видно, что здесь уже многие годы никто не работал. Часть стены удерживалась деревянными подпорками.
И все же, несмотря на запущенность, здание ничуть не утратило своей власти. Оно и задумано было с целью внушения религиозного ужаса. Впечатление это сохранилось в полной мере. Кроме того, она обладала еще чем-то – тем, что я почувствовал, когда впервые увидел ее во сне. Это было ощущение зла, такого всемогущего, что захватывало дыхание. В самом камне, из которого была построена церковь, ощущалась сила – сила намерения, как будто сами эти камни насыщены злобой. Даже не войдя еще в помещение, я ощутил те же страх, отвращение и жестокость, что и в подземном храме дома д'Эрвиля в Танжере.
– Что-то не так, Эндрю? – спросил Дункан, когда мы стали подниматься по короткому лестничному пролету к главному входу.
Мне хотелось сказать: «Нет, что вы, все в порядке», но я не мог уже заставить себя это сделать. Я был испуган, испуган по-настоящему, и никакое притворство не смогло бы скрыть этого.
– Да, – ответил я. – Я бывал здесь. В своих снах.
– Ну, конечно же, вы там бывали, – проговорил Дункан без колебаний. – Не вы первый, не вы последний. Нам всем снилось, будто мы были здесь. Это место – маяк, фокус, свет, притяжение.
– Но ведь это были ужасные сны, кошмары...
Он кивнул:
– Вероятно. Потом вы мне о них расскажете. Я же вам сказал: это место – фокус. Оно действует как призма наших эмоций. Она усиливает их, изменяет. Некоторые видят во сне то, на что надеются, другие – то, чего боятся. Пусть вас это не тревожит. Теперь, когда вы здесь, сны ваши изменятся. Вы узнаете, как превозмочь ваши страхи, как использовать их себе на пользу и другим во благо. Пойдемте, Эндрю. Ничего страшного не случится. Со мной вы в полной безопасности.
Наружу, через заколоченные досками окна, не пробивался ни один луч света. Войдя, я увидел зажженные свечи. Они горели в высоких подсвечниках, установленных через равное расстояние вдоль приделов и перед алтарем. Подрагивающий свет их не разгонял густые тени, скопившиеся возле стен и наверху под куполом. Сердце мое будто покрылось льдом, как поверхность пруда, по которой прошелся зимний ветер. Во всех подробностях передо мной предстал собор моих кошмарных снов, не хватало лишь поющих голосов.
Перед нами, возле алтаря, стояла группа из шести человек с капюшонами на головах. Я боялся, что они вдруг запоют жуткими голосами, повернутся и явят безглазые, бледные лица. Они повернулись, скинули капюшоны, и я увидел, что выглядят они как обыкновенные люди.
Дункан им меня представил. Колин Бэйнс, банковский менеджер; Алан Несбит, владелец венчурного предприятия с конторой в Шарлот-сквер; Джеймс Партридж, сотрудник шотландского Би Би Си; Тревор Макиван, председатель фармацевтической компании; Поль Аскью, консультант по связям с общественностью; Питер Ламберт, один из ведущих брокеров Эдинбурга.
Я сразу заметил, что между ними есть много общего. Все они были мужчинами, все сделали успешную карьеру, все довольно богаты и принадлежат к одному с Дунканом классу. Ни у одного из них не было шотландского выговора. Я вспомнил людей, с которыми общался в Танжере, и снова спросил себя, отчего Дункан проявил ко мне такой интерес.
– Эндрю, я хочу, чтобы вы сегодня просто посидели и посмотрели. Не возражаете?
Я покачал головой.
– Очень скоро вы будете готовы и сами принять участие, – сказал он. – Но мне бы хотелось, чтобы сначала вы освоились.
Возле места для хора стоял стул. Я сел, нервно оглядываясь на колеблющиеся тени. Справа от меня была тяжелая дверь. Каким-то чутьем я угадал, что она ведет к подземному склепу. Дверь была не полностью закрыта.
Дункан посмотрел на часы:
– Джентльмены, думаю, пора начинать.
Он вынул из шкафа мантию и облачился в нее. Алтарь был сдвинут, и на освободившемся месте я увидел большой пятиугольник, в центре которого был нарисован красный круг. Дункан ступил в центр этого круга. Остальные надели капюшоны и встали по периметру.
Дункан начал петь по-арабски. Я узнал язык литургии, который слышал во сне. Друзья его подхватили пение на том же языке. Какие-то отрывки текста были мне знакомы: этому обучал меня шейх Ахмад в Фесе. Слушая накатывающее волнами пение, я старался заглушить растущую панику. Я знал, что стоит мне закрыть глаза, и я подумаю, что опять вижу кошмарный сон.
Пение продолжалось. Ничего нелепого или абсурдного не было в том, что респектабельные граждане Эдинбурга, одетые в мантии, распевали магические гимны в заброшенной церкви. Напротив – чем дольше они пели, тем звучнее становились их голоса, тем слаженнее и целеустремленнее были их легкие покачивающиеся движения. От каменных стен отражалось эхо их гармоничного пения, арабские слова катились по церкви, призывали, взывали, молили... «Приди, – пели они, – приди. Поспеши и приди к нам. Приди. Мы ждем, мы ждем. Приди».
И что-то пришло. Движения певчих становились медленнее, дыхание спокойнее, голоса глубже. Они знали, что услышаны. Я сидел, оцепенев, ощущая чье-то присутствие. Голос Дункана рвался ввысь, в нем теперь звучало торжество. Позади себя я услышал скользящий звук. Не в силах совладать с собой, я оглянулся. Дверь склепа двинулась. Звук исходил оттуда. Я и увидел, как что-то тонкое и белое появилось в проеме.
В действительности я собирался лечь спать, чтобы добрать часы, проведенные без сна. Я все еще находился в смятении от того, что видел. Перед глазами постоянно маячило странное, бесформенное существо, барахтающееся в снегу. Я старался убедить себя, что это был лишь сон или галлюцинация. И снег ничьих следов не засыпал, так как и засыпать-то было нечего. Так я себя утешал.
Я уснул, но сон мой был тяжел. Полностью отгородиться от дневного света я не смог, поскольку занавески в моей комнате были недостаточно плотные. К тому же время от времени до меня доносился шум уличного движения. А иногда, просыпаясь, я слышал какой-то шум в пустом пространстве над квартирой.
* * *
Следующие дни я старался по возможности проводить вне дома. Не отвечал на телефонные звонки. Мне хотелось побыть одному, обдумать положение и решить, что делать дальше. Сейчас не поздно было еще поискать работу, даже если придется для этого уехать из Эдинбурга. Вера моя в Дункана была поколеблена. Все же одна лишь мысль о разрыве с ним чрезвычайно меня пугала. Дело в том, что я стал от него зависим психологически. Вы его никогда не видели и не можете судить о силе его личности. Он стал моим наркотиком, и мне регулярно требовалась доза.Я совершал длительные прогулки, поднимался на Лористонские скалы, на «Трон короля Артура». Под ногами лежал снег, и холодный ветер дул в лицо, но уж лучше это, чем сидеть дома, мрачно размышляя об одном и том же, или дожидаться по ночам шума за дверью. Я много думал о Катрионе. Мне казалось, она бы не одобрила моих теперешних занятий, назвала бы их пустой тратой времени или чем-то похуже. Мое разумное Я тоже их не одобряло, но тогда я не был разумен, я вел себя как фанатик, для которого решение отказаться до сих пор представляется совершенно невозможным.
В конце концов, я устал. Привыкший в своей научной работе к прямым ответам на прямые вопросы, я считал теперешние свои размышления бессмысленными и запутанными. Я не мог найти оправдания своему поведению по отношению к Дункану. Разве он не относился ко мне с исключительной добротой? Он заплатил за мое путешествие в Марокко, снимал мне квартиру, а сколько часов своего драгоценного времени потратил он просто на то, чтобы обучать меня, помогать приобрести необходимые мне знания! Я пошел домой и позвонил ему в офис.
Он не спрашивал, где я был, и не стал говорить, пытался ли до меня дозвониться. Между нами никогда и слова не было сказано, будто я в чем-то зависим от него или подотчетен. Я поблагодарил его за гостеприимство.
– Ерунда, – ответил он. – Мне это было только в радость. Вы должны опять навестить меня. В сельской местности временами ужасно скучно.
Наступила пауза. Я выжидал. Момент был неловкий, так как я чувствовал, что между нами прежних отношений уже не будет.
– Во всяком случае, я рад вашему звонку, – произнес Дункан. – Сегодня вечером вы свободны?
Я ответил утвердительно. Ему незачем было и спрашивать.
– Отлично. Быть может, вы помните, когда мы только начинали наши занятия, я обещал представить вас своим друзьям, людям, которые знают намного больше вашего. Думаю, такое время наступило. Будьте готовы к семи часам. Я заеду за вами.
Он повез меня в Клермонт-Плейс, что находится на границе между Пилригом и Нью Тауном. Вечер был светлый, луна не такая полная, как в Пеншиел-Хаус, но все же яркая, лениво висела в безоблачном небе. Дункан не сказал, куда мы направляемся. Я ожидал увидеть дом с террасами или маленький клуб, или, по крайней мере, дом, как в Эйнсли-Плейс, построенный в георгианском стиле. Я совсем не был готов к реальности.
Не доехав еще до места назначения, я заметил башню, высокую и черную, возвышающуюся над крышами домов. Казалось, на нее никогда не падал свет. Лунные лучи как бы соскальзывали с нее, а может быть, свет поглощался камнем. Сомнений – никаких, даже на расстоянии. Это была церковь моих кошмарных снов.
Дункан припарковался на противоположной стороне улицы. Мы вышли из машины. Высокая дверь молча ожидала, когда я войду (точно так же, как это было во сне). Я сделал над собой усилие и двинулся к ней. Мне же хотелось не просто повернуться и бежать, а мчаться и мчаться без остановки, пока я не покину это проклятое место навсегда. В глубине души, однако, я сознавал, что от моего бегства наяву будет столько же пользы, сколько от бегства во сне. Я также понимал, что никогда не избавлюсь от ночного кошмара, если просто повернусь к нему спиной.
На первый взгляд казалось, что церковь заброшена, что там уже долгое время не служат литургий.
Повсюду были видны следы запустения – от заколоченных досками окон до осыпающейся кладки. С одной стороны были установлены леса. Вероятно, собирались делать ремонт, однако сразу было видно, что здесь уже многие годы никто не работал. Часть стены удерживалась деревянными подпорками.
И все же, несмотря на запущенность, здание ничуть не утратило своей власти. Оно и задумано было с целью внушения религиозного ужаса. Впечатление это сохранилось в полной мере. Кроме того, она обладала еще чем-то – тем, что я почувствовал, когда впервые увидел ее во сне. Это было ощущение зла, такого всемогущего, что захватывало дыхание. В самом камне, из которого была построена церковь, ощущалась сила – сила намерения, как будто сами эти камни насыщены злобой. Даже не войдя еще в помещение, я ощутил те же страх, отвращение и жестокость, что и в подземном храме дома д'Эрвиля в Танжере.
– Что-то не так, Эндрю? – спросил Дункан, когда мы стали подниматься по короткому лестничному пролету к главному входу.
Мне хотелось сказать: «Нет, что вы, все в порядке», но я не мог уже заставить себя это сделать. Я был испуган, испуган по-настоящему, и никакое притворство не смогло бы скрыть этого.
– Да, – ответил я. – Я бывал здесь. В своих снах.
– Ну, конечно же, вы там бывали, – проговорил Дункан без колебаний. – Не вы первый, не вы последний. Нам всем снилось, будто мы были здесь. Это место – маяк, фокус, свет, притяжение.
– Но ведь это были ужасные сны, кошмары...
Он кивнул:
– Вероятно. Потом вы мне о них расскажете. Я же вам сказал: это место – фокус. Оно действует как призма наших эмоций. Она усиливает их, изменяет. Некоторые видят во сне то, на что надеются, другие – то, чего боятся. Пусть вас это не тревожит. Теперь, когда вы здесь, сны ваши изменятся. Вы узнаете, как превозмочь ваши страхи, как использовать их себе на пользу и другим во благо. Пойдемте, Эндрю. Ничего страшного не случится. Со мной вы в полной безопасности.
Наружу, через заколоченные досками окна, не пробивался ни один луч света. Войдя, я увидел зажженные свечи. Они горели в высоких подсвечниках, установленных через равное расстояние вдоль приделов и перед алтарем. Подрагивающий свет их не разгонял густые тени, скопившиеся возле стен и наверху под куполом. Сердце мое будто покрылось льдом, как поверхность пруда, по которой прошелся зимний ветер. Во всех подробностях передо мной предстал собор моих кошмарных снов, не хватало лишь поющих голосов.
Перед нами, возле алтаря, стояла группа из шести человек с капюшонами на головах. Я боялся, что они вдруг запоют жуткими голосами, повернутся и явят безглазые, бледные лица. Они повернулись, скинули капюшоны, и я увидел, что выглядят они как обыкновенные люди.
Дункан им меня представил. Колин Бэйнс, банковский менеджер; Алан Несбит, владелец венчурного предприятия с конторой в Шарлот-сквер; Джеймс Партридж, сотрудник шотландского Би Би Си; Тревор Макиван, председатель фармацевтической компании; Поль Аскью, консультант по связям с общественностью; Питер Ламберт, один из ведущих брокеров Эдинбурга.
Я сразу заметил, что между ними есть много общего. Все они были мужчинами, все сделали успешную карьеру, все довольно богаты и принадлежат к одному с Дунканом классу. Ни у одного из них не было шотландского выговора. Я вспомнил людей, с которыми общался в Танжере, и снова спросил себя, отчего Дункан проявил ко мне такой интерес.
– Эндрю, я хочу, чтобы вы сегодня просто посидели и посмотрели. Не возражаете?
Я покачал головой.
– Очень скоро вы будете готовы и сами принять участие, – сказал он. – Но мне бы хотелось, чтобы сначала вы освоились.
Возле места для хора стоял стул. Я сел, нервно оглядываясь на колеблющиеся тени. Справа от меня была тяжелая дверь. Каким-то чутьем я угадал, что она ведет к подземному склепу. Дверь была не полностью закрыта.
Дункан посмотрел на часы:
– Джентльмены, думаю, пора начинать.
Он вынул из шкафа мантию и облачился в нее. Алтарь был сдвинут, и на освободившемся месте я увидел большой пятиугольник, в центре которого был нарисован красный круг. Дункан ступил в центр этого круга. Остальные надели капюшоны и встали по периметру.
Дункан начал петь по-арабски. Я узнал язык литургии, который слышал во сне. Друзья его подхватили пение на том же языке. Какие-то отрывки текста были мне знакомы: этому обучал меня шейх Ахмад в Фесе. Слушая накатывающее волнами пение, я старался заглушить растущую панику. Я знал, что стоит мне закрыть глаза, и я подумаю, что опять вижу кошмарный сон.
Пение продолжалось. Ничего нелепого или абсурдного не было в том, что респектабельные граждане Эдинбурга, одетые в мантии, распевали магические гимны в заброшенной церкви. Напротив – чем дольше они пели, тем звучнее становились их голоса, тем слаженнее и целеустремленнее были их легкие покачивающиеся движения. От каменных стен отражалось эхо их гармоничного пения, арабские слова катились по церкви, призывали, взывали, молили... «Приди, – пели они, – приди. Поспеши и приди к нам. Приди. Мы ждем, мы ждем. Приди».
И что-то пришло. Движения певчих становились медленнее, дыхание спокойнее, голоса глубже. Они знали, что услышаны. Я сидел, оцепенев, ощущая чье-то присутствие. Голос Дункана рвался ввысь, в нем теперь звучало торжество. Позади себя я услышал скользящий звук. Не в силах совладать с собой, я оглянулся. Дверь склепа двинулась. Звук исходил оттуда. Я и увидел, как что-то тонкое и белое появилось в проеме.
* * *
Больше выдержать я не мог. До смерти перепуганный, я соскочил со стула и бросился по нефу. Никто меня не останавливал. Позади меня голоса продолжали безостановочно призывать: «Приди». Они пели: «Приди». Я добежал до двери и выскочил на улицу. Я бежал и бежал, а голоса все звучали в моих ушах.
Глава 17
Дункан позвонил мне на следующее утро, извиняясь.
– Видно, мне не следовало брать вас, – сказал он. – Я думал, что вы уже готовы, но, по всей видимости, вам нужна дополнительная подготовка. Не волнуйтесь из-за того, что произошло. Вам нужно наращивать мастерство. Вы должны научиться управлять своими страхами, не давать им над собой власти.
Мы поговорили еще немного. Дункан разъяснял мне свою теорию о власти разума над местом. Но я ему уже не верил. То, что случилось в Марокко, то, что я видел в Пеншиел-Хаус, и то, чему я был свидетелем накануне в церкви, не оставляло альтернативы. Я больше не верил в благородство Дункана. Я не хотел делать ни одного шага по пути, которым он меня вел. Но я не знал, как порвать наши отношения.
Случилось так, что Дункан сам предоставил мне такую возможность.
– Эндрю, мне нужно уехать примерно на неделю. У меня в Лондоне важное дело. Оно не может ждать, а вместо себя мне послать некого. Мы с вами как следует поговорим после того, как вернусь. Я позвоню вам.
Я уже решил, что делать. Когда он вернется, меня здесь уже не будет.
– Видно, мне не следовало брать вас, – сказал он. – Я думал, что вы уже готовы, но, по всей видимости, вам нужна дополнительная подготовка. Не волнуйтесь из-за того, что произошло. Вам нужно наращивать мастерство. Вы должны научиться управлять своими страхами, не давать им над собой власти.
Мы поговорили еще немного. Дункан разъяснял мне свою теорию о власти разума над местом. Но я ему уже не верил. То, что случилось в Марокко, то, что я видел в Пеншиел-Хаус, и то, чему я был свидетелем накануне в церкви, не оставляло альтернативы. Я больше не верил в благородство Дункана. Я не хотел делать ни одного шага по пути, которым он меня вел. Но я не знал, как порвать наши отношения.
Случилось так, что Дункан сам предоставил мне такую возможность.
– Эндрю, мне нужно уехать примерно на неделю. У меня в Лондоне важное дело. Оно не может ждать, а вместо себя мне послать некого. Мы с вами как следует поговорим после того, как вернусь. Я позвоню вам.
Я уже решил, что делать. Когда он вернется, меня здесь уже не будет.