Страница:
В 1850 году вышеупомянутый "кит" получил от Поля Жерве имя, закрепленное за ним официально,- Mesoplodon bidens. С тех пор было обнаружено много разнообразных мезоплодонов, но их описания были основаны на таком скудном материале, что трудно сказать в настоящее время, сколько подвидов живут в океане десять или пятнадцать. Одним из самых редких является "кит" Жерве (Mesoplodon europaeus). Известно лишь шесть его экземпляров. Первый был найден плавающим в проливе-Ла-Манш в 1840 году; три другие были выброшены на побережье Нью-Джерси, в США, в 1889, 1933 и 1935 гг.; другие, мать и детеныш, были обнаружены на Ямайке в 1953 году, что кажется не совсем уместным для животного, названного "европейским".
Рамнезуб Бланвиля (M. densirostris) имеет еще более фантастическое географическое распространение. Было найдено всего семь его экземпляров, однако в различных и самых отдаленных точках земного шара: на Сейшельских островах, у острова Лорд-Хау, на юге Африки, вблизи Массачусетса, около островов Мадейра и у берегов штата Нью-Джерси. M. stejnegeri известен лишь благодаря двум экземплярам с северного побережья Тихого океана, M. hectori по двум экземплярам из Новой Зеландии. Описание M. bowdoini также было сделано на основании изучения двух новозеландских экземпляров, от которых, однако, не осталось ничего, кроме скелета, поэтому внешний вид животного пока неизвестен.
Можно даже и не упоминать о том, что полностью ведомо все, что касается нравов различных мезоплодонов, длина которых иногда превышает 5 метров.
Ничуть не более мы знаем о двух видах рода плавунов (Berardius), северном 'плавуне (В. bairdi) и южном плавуне (В. arnouxi), которые могут достигать 13 метров в длину. Зубы южного плавуна имеют такое строение, что, если бы их описание было сделано профаном, ему не поверил бы ни один специалист в области млекопитающих: эти зубы заключены в хрящевые сумки и, похоже, могут произвольно подниматься, действуя при этом наподобие крюков.
Время от времени обнаруживаются новые представители семейства клюворылых (Liphiidae). В 1937 году появился новый род, тасмановые киты (Tasmacetus), открытый Оливером на основании обследования последовательно выброшенных на побережье Новой Зеландии трех "китов" с клювом совершенно неизвестного прежде типа. Это были крупные животные, имевшие от 7 до 9 метров в длину. Все эти события происходили, подчеркиваю, незадолго до второй мировой войны, а не в Средние века или эпоху Возрождения. И это не мешает нам праздно утверждать, что море не способно больше скрывать неизвестных животных большего размера!
После знакомства со смутным положением, царящим в семействе клюворылых, нам не покажется удивительным, что среди дельфиновых и собственно дельфинов, то есть среди китообразных меньших размеров, многие виды известны нам лишь на основании отдельных, редких, часто единственных экземпляров.
Существует, например, несколько разновидностей рода Lagenorhynchus дельфина-сороки, как его иногда называют,- внешний вид которых изучен недостаточно. Некоторые из них кажутся неуловимыми, как, например, "дельфин с песочными часами" Вилсона (Lagenorhynchus wilsoni).
Эта разновидность, говорит Фрэнсис К. Фрезер в своей классической работе "О морских гигантах", написанной в соавторстве с ихтиологом Джоном Р. Норманом, часто встречалась на севере, у пакового льда, как в ходе экспедиции "Дискавери" в 1802 году, так и во время экспедиции "Терра нова" в Антарктике. Однако не был пойман ни один экземпляр этого животного.
Из дельфинов рода Prodelphinus пятнистый дельфин получил свое имя лишь в 1889 году, от Поля Жерве. Фрезер пишет также: "Было описано множество разновидностей, но без каких-либо сведений о их нравах. Большинство форм этих животных известны нам только по черепам".
Семейство кашалотов включает очень редкий и оригинальный род карликовых кашалотов (Kogia), описанный только в 1846 году. Это животное трехметровой длины, которое еще никто не видел живым. Если бы не несколько случайно выброшенных на берег экземпляров, мы бы ничего не знали о его существовании. Нам все еще не известно, сколько видов включает род Kogia, описано около полудюжины, но это ничего не доказывает ввиду редкости этих животных. Возможно, речь идет, по крайней мере в части случаев, об индивидуальных вариациях.
Самый маленький из семейства гладких, или настоящих, китов известен нам лишь с 1864 года. Это странное животное имеет настолько расширенные бока, что грудная клетка его напоминает бочку. И сейчас этот кит-пигмей (Neobaloena) встречается лишь в исключительных случаях. Необходимо заметить, что это "миниатюрное" животное может достигать 18 метров в длину.
Как было показано, число китообразных внушительного размера, с которыми мы едва знакомы, достаточно велико. Ряд других, как мы увидим в дальнейшем, известны ученым лишь по внешнему виду. А сколько еще осталось таких, о чьем существовании мы даже не подозреваем? Сколько еще имеется морских животных, принадлежащих к разным зоологическим отрядам, которые благодаря анатомическому строению, физиологии или особенностям образа жизни и географического распространения могут успешно противиться .случайному попаданию на берег? Большинство живых организмов теряют плавучесть после смерти, и, если они не живут вблизи берегов, у них нет шансов оказаться выброшенными на пляж или скалы.
Необходим рисунок
Несмотря на наш далеко не полный список представителей морской фауны, существование морских чудовищ вызывает обычно большое недоверие. Это случается из-за фантастичности описаний, которые обычно им даются. Но, может быть, прежде чем отнестись к таким описаниям резко отрицательно, надо спросить себя, не существует ли a priori каких-либо причин для появления таких описаний.
Прежде всего, морские существа всегда выглядят более или менее фантастически; будучи приспособленными к условиям жизни совершенно отличным от наших, они неизбежно должны казаться отклонением от нормы. Как подчеркивал Монтень, "те, кого мы называем чудовищами, не представляются таковыми Богу, видящему в необъятности своего творения бесконечное многообразие постижимых для него форм".
Мы сами со своей стороны способствуем фантастическим представлениям о морских животных, наделяя их абсолютно неадекватными названиями. Располагая для сравнения лишь примерами из привычной для нас сферы жизни, мы видим в существах, живущих по ту сторону морской завесы, некоторое соответствие земным или небесным существам, доступным нашему воображению. Мы населили океан пауками и скорпионами, мышами и зайцами, телятами, коровами и свиньями; собаками, кошками, львами и тиграми; волками и медведями; слонами и лошадьми; мужчинами и женщинами; мы посадили в нем анемоны, лилии и крапиву; заставили расти виноград и огурцы; мы рассеяли по нему звезды, луны и солнца. И потом, оказавшись в плену у своих собственных понятий, с удивлением увидели, как анемоны и звезды пожирают друг друга, огурцы ползут по земле, а из винограда выходят демоны, снабженные щупальцами; мы увидели зайцев, передвигающихся медленнее черепах, и женщин и коров с рыбьими хвостами.
К тому же бедность нашего словаря и устройство нашего языка, посредством слов привносящего искусственную прерывность в единство мира, сами по себе способствовали невероятности наших представлений о морских жителях. Мы не можем описать новое животное, иначе как разбирая его деталь за деталью и последовательно сравнивая каждую из них со строением уже известного нам существа, и, таким образом, у нас неизбежно складывается представление о чужеродности и чудовищности вновь открытого животного. Подобное описание, возможно, поможет нам узнать животное, когда мы его встретим, но оставит лишь туманное представление о внешности неизвестного нам существа. Абстрактный, более или менее удаленный от реальности язык не может заменить нам данные наших чувств или хотя бы конкретное изображение, "рисунок" предмета. Увы, редко случается, что при внезапном появлении неизвестного животного рядом оказывается талантливый художник. Представление о незнакомце строится обычно на основании словесного портрета. Именно в этот момент червь неясности проникает в зоологическое яблоко. Ибо словесное описание неизвестного существа по природе своей трудно сделать. Оно приносит результат тем менее достоверный, чем более расплывчатым и неумелым оно оказывается.
Опишите моржа как своего рода тюленя, вооруженного слоновьими бивнями, и хороший художник сможет на основании одного лишь этого свидетельства нарисовать удовлетворительный или, во всяком случае, не лишенный сходства портрет этого животного. Но если случайно, по примеру натуралистов прошлого, вы станете описывать осьминога как рыбу с восемью лапами, то рискуете не узнать оригинал, глядя на его гравированное изображение. Действительно, мало кто подумает об осьминоге, когда увидит среди гравюр "Универсальной космографии" Себастьяна Мюнстера (1556), где собраны все чудовища северных морей, изображение чего-то вроде большой чешуйчатой рыбы с паучьими лапками. Этот рисунок странного по меньшей мере существа был позаимствован космографом из немецкого перевода, сделанного Раффом в 1545 году, сочинения Альберта Великого, в котором рисунок, без сомнения, относится к осьминогу.
Можно ли упрекать художника, иллюстрировавшего переведенное на разговорный язык и предназначенное для широкой публики издание этого сочинения, за такое изображение этого моллюска? Конечно, нет, поскольку автор сам говорил о нем как о "морской рыбе, имеющей восемь лап". И можно ли упрекать Альберта фон Больштедта, самого авторитетного ученого Средневековья, за то, что он описал осьминога таким образом? Ведь в его время "рыбой" называли всякое морское животное, кем бы оно ни оказалось - медузой, морской звездой или китом.
Морское чудовище, похожее на льва
Досадные искажения, привнесенные усердным иллюстратором, иной раз могут зайти очень далеко. Не надо удивляться, например, видя большинство морских чудовищ одетыми в чешуйчатую кольчугу. Ведь рыбы - самые характерные обитатели моря, а у рыб обычно имеется чешуя. И, если в описании упоминалось о морском происхождении животного, добросовестный иллюстратор не преминет подчеркнуть это, наделив его в своем портрете чешуйчатой кожей. Может быть, в некоторых случаях художник и сам сомневался в том, что это создание ею обладало, однако для него наличие чешуи было самым простым способом символически выразить морское происхождение животного. Не достаточно ли было бы, скажете вы, изобразить его плавающим в своей родной стихии? Да, конечно. Но дело в том, что вода - это вещество, дьявольски трудно поддающееся изображению. В этом суть проблемы. Именно в силу такой условности на рисунке первого ватерклозета, сделанном в XVI веке, резервуар с водой изображен полным рыб*. Можно быть уверенным в том, что никто и никогда не собирался использовать в виде аквариума сосуд, предназначенный для регулярного опорожнения нечистот в трубу для стока. Но можно ли было иначе и с большей ясностью продемонстрировать оригинальность этого новшества?
* Этот рисунок содержится в сочинении "A New Discours on a Stale Subject, Called the Metamorphosis of Ajax" (1556), принадлежащем перу изобретателя этого приспособления, сэра Джона Харрингтона, крестника королевы Елизаветы Английской.
Всякое изображение - продукт условности. Даже цветная фотография, в которой некоторые могут усмотреть предел достоверности изображения, предоставляет смотрящему полную свободу в оценке размеров, глубины и удаленности предметов. В любую эпоху, в каждой цивилизации люди умеют вносить в изображение поправки, требуемые существующими в их сознании условностями. Все заключается в том, чтобы знать об этих условностях.
Так, искушенный зоолог прошлого не позволил бы обмануть себя даже самым крайним искажениям и прикрасам, допущенным свидетелями или иллюстраторами. Об этом можно судить по тем тонким комментариям, которыми месье Гийом Рондоле сопроводил в своей "Всеобщей истории рыб" изображение некоего "морского чудовища, похожего на льва": "Помещенное здесь чудовище - это замечательное животное, не имеющее никаких органов, приспособленных для плавания. Поэтому я часто сомневался в том, что это животное - морское, но в Риме меня убедили в том, что это чудовище было выловлено в море незадолго до смерти папы Павла III*. У этого животного была внешность и размеры льва. Оно имело четыре достаточно хорошо развитые лапы, пальцы на которых не были соединены кожными перепонками, как у бобра или речной утки, но были полностью разделены и снабжены когтями. У него был длин ный хвост с кисточкой шерсти на конце, большие уши и чешуя, покрывавшая все тело. Он не смог долго прожить вне своей природной стихии.
Хотя этот портрет был мне предоставлен людьми учеными и достойными доверия, я предполагаю, что художник, возможно, добавил к нему от себя нечто такое, что показалось ему естественным: так, ноги чудовища кажутся слишком длинными для морского животного; художник также мог забыть и о кожных перепонках между пальцами ног. Морским животным не свойственно иметь большие уши. Чешуя могла занять место грубой кожи, подобной той, которая покрывает ноги морских черепах. Обычно животные, которые дышат легкими и опираются на костный скелет, не бывают покрыты чешуей. Но случается, что художники наделяют чешуей многих других, не имеющих ее животных и чудовищ, как, например, китов, изображенных на картах северных морей в "Космографии" Мюнстера. В этом также можно убедиться на примере, изображений морского теленка, касатки, сколопендры, китообразных и др.
* В "Приложении к книге о чудовищах" Амбруаза Паре содержатся самые полные сведения о вышеупомянутом животном: "В Тирренском море, вблизи города Кастра, было поймано чудовище, которое доставили тогда в Парсель епископу, наследовавшему папский престол после смерти папы Павла III. Оный лев имел голос, похожий на голос человека. Он был привезен в город, где вызвал всеобщее восхищение, и вскоре после этого умер из-за невозможности жить вне естественной для него среды; так сообщает нам Филипп Форестус в третьей книге своих хроник".
Трудно установить точно, кем было это "морское чудовище, похожее на льва". Но можно быть уверенным в том, что это был, скорее всего, какой-нибудь ушастый тюлень, имевший гриву, который действительно странным образом заблудился, оказавшись в Средиземном море. Животное, названное первоначально морским львом, было, очевидно, описано повторно не видавшим его комментатором, который представил его в виде настоящего морского льва. Но как, после того как он был лишен своих перепонок между пальцами и "недостаточно развитых ног", отличить морского льва от обычной кошки? Для того чтобы сохранить за ним репутацию чудовища и подчеркнуть его морское происхождение, необходимо было наделить его чешуей. Так это и случилось.
Манта с женскими руками
Если морских животных чаще все описывают в вызывающей недоверие фантастической манере, то это происходит от того, что обычно их удается увидеть лишь мельком и не полностью. Этих животных либо едва доводится заметить, когда они выныривают на поверхность воды и тут же исчезают с быстротой молнии, либо их находят на пляже покалеченными и уже разложившимися.
Часто смеются над наивностью и экстравагантностью некоторых зоологических представлений древности и даже недавнего прошлого. Не надо думать, что художники раньше были менее искусными, - разве рисовал кто-нибудь лучше, чем Дюрер, Пизанелло или некоторые восточные художники глубокой древности? Не стоит полагать также, что натуралисты прошлого были менее наблюдательны, чем в последующие века. В действительности знания тогда были еще более фрагментарными и воображение должно было прийти им на помощь.
И в наше время, когда умный и образованный человек замечает, особенно в открытом море, животное, которое ему неизвестно, он вполне способен составить о нем самое фантастическое представление. В 1866 году, в пору, когда манта уже была известна зоологам в течение почти сорока лет, знаменитый южноамериканский филолог дон Энрике Онффрой де Торон встретил одного из этих гигантских скатов в заливе Анкон-де-Сар динас, между городом Эсмеральдас и Рио-Мирой у экваториального побережья. Чтобы лучше понять его драматический рассказ об этом происшествии, надо вспомнить, что у ската передние части грудных плавников обособлены и образуют выступающие по обе стороны рта длинные, мягкие, несколько согнутые рога. Это послужило причиной различных его названий, таких, как головоногий гигантский рогатый скат, морской черт и, наконец, Manta birostris. У самых крупных экземпляров длина рогов не превышает обычно одного метра. Виконт Онффрой де Торон, ничего не знавший о существовании таких рогов у морских животных, увидел в море нечто более для него привычное: "Вдруг из глубины океана поднялось морское животное, замечательное своей странностью, и оказалось так близко к нашей китобойной шлюпке, что легко можно было бы ударить его веслом. Чтобы отдалиться от него, мне пришлось бы посадить на весла еще двух гребцов, так как люди мои устали от работы. При таких обстоятельствах я решил действовать осторожно; не зная, с смирными или с враждебными намерениями явился этот посетитель, я приказал поднять весла, чтобы его не беспокоить. Мы остановились. Увидев это, лоцман сказал мне: "Месье, это манта, возьмите ваш мачете и, если она попытается схватить лодку, отрубите ей руку". Я понял, что имею дело с амфибией. Вооруженный мачете, с поднятой рукой, я стоял, готовый ударить чудовище, которое остановилось рядом с нами. Однако, не желая принимать на себя инициативу атаки, я стал внимательно наблюдать за этим животным, с тем чтобы не дать ему нас опрокинуть.
У манты были настоящие человеческие руки, белые и длинные, длиной около полутора метров. Но по сравнению с их длиной и размером тела эти руки были очень тонкими. Вместе с тем они были сочленены так же, как и наши собственные руки, то есть в запястье, в середине (но более округло, чем наш локоть) и при начале плеча. Ее руки, маленькие, слегка скрюченные и далекие от белизны, по цвету напоминали старый пергамент и казались поэтому нечистыми. Обтрепанные и плохо выраженные пальцы представлялись расплющенными и, возможно, состояли из хряща, но у меня не было возможности выяснить это точнее, потому что в тот момент они словно слиплись между собой. Голова манты была сплющена в горизонтальном направлении, она имела треугольную форму и расширялась все больше и больше в направлении плеч, в основании имела более двух метров в ширину, и ее пасть, которую она держала закрытой, была такой же широкой, как и голова. Тело (очень тонкое, толщиной всего несколько сантиметров) имело тем не менее четыре фута в ширину по горизонтали. Спина была плоской повсюду и равно широкой. Видимая часть животного была примерно трехметровой длины и не имела плавников. Размеры части его тела, располагавшейся под водой, под углом примерно 20°, трудно было оценить. Ее тело или ее кожа были белого цвета, и посередине вдоль спины шли пятна, какие бывают на морском теленке или на леопарде.
Какова природа его кожного покрова? Был ли он похож на шкуру морского теленка или на кожу лягушки? Этого я не знаю. Однако ни на руках, ни на голове, ни на теле я не видел никаких признаков шерсти или чешуи. Пятна, которые у него имелись вдоль линии позвоночника, не могут быть признаком той или иной его принадлежности, так как и рыбы, и амфибии почти все имеют отметины на спине. В дополнение к этому лоцман убеждал меня в том, что видел совершенно белых мант. Однако желая ограничиться лишь тем, что видел я сам, и не оказаться введенным в заблуждение, я старался не расспрашивать его дальше, поэтому не могу сказать, была ли манта четверолапым животным, как лягушка, или ее тело заканчивалось плавниками".
После этой крайне романтической интерпретации внешности животного, небольшую часть которого он увидел под покровом воды, дон Энрике рискнул высказать смелую гипотезу о его природе и зоологической принадлежности: "...не нашел ли я в лице манты живого Chirotherium, лягушку длиной 12 или 15 футов, которую геологи открыли в виде ископаемого? Мне кажется, что оба они, несомненно, должны быть представителями одного и того же семейства земноводных".
В действительности для палеонтологов более чем сомнительно, что Chirotherium, обладавшее руками животное, было разновидностью амфибий. Известны лишь ископаемые отпечатки его лап, найденные в 1838 году около Хилбургхаузена, в Тюрингии. С другой стороны, недавно на основании палеонтологических открытий, сделанных в Северной Америке, было установлено, что это животное относится к рептилиям и является разновидностью динозавра. Этого не мог знать месье виконт Онффрой де Торон, но, прежде чем решительными шагами нарушать заповедные области зоологии, он должен был усвоить элементарные представления, в частности о том, что проницаемый, предназначенный для кожного дыхания покров земноводных не позволил бы животному плавать в соленой воде, не причиняя ему мучительных страданий.
Чтобы убедиться, что и в наши дни художники не менее наивны и не менее лживы, чем в далеком прошлом, достаточно взглянуть на гравюру, иллюстрирующую рассказ дона Энрике во французском издании 1870 года книги Б.Х. Ревуаля "Охота на рыб в Северной Америке". Манта представлена здесь в виде очаровательной молоденькой девушки с соблазнительно вытянутыми руками, достойной соперницей самых прелестных из легендарных сирен.
И это стоит рыб с восемью ногами, бронированных китов и львов, покрытых чешуей, из эпохи Возрождения.
Молочные братья - гигантский спрут и морской змей
Как мы уже видели, существует столько же объективных, сколько и субъективных причин для возникновения фантастических описаний неизвестных океанских животных. В этой области важно не отвергать заранее того, что при первой встрече может показаться невероятным. Важно сохранять сдержанность в ожидании новых сведений, которые изменят и уточнят наши данные. Со временем все встает на свои места - размеры, которые приписывали плохо рассмотренному животному, уменьшаются; искажения, внесенные иллюстраторами, исправляются, стираются прикрасы.
Прежде кита изображали закованным в броню, как турнирная лошадь, с воротником трицератопса и клыками, способными устрашить самых храбрых; его рост преувеличивали до неслыханных размеров, и тем не менее он существует. Промышленное использование превратило кита в животное не менее банальное, чем бык на скотобойне. Если о нем еще говорят как о чудовище, то это лишь из-за его огромного размера. Ореол необычности и страха, осенявший его прежде, потух навсегда.
Более двух тысяч лет назад Аристотель писал о животных, которые в его время, при тогдашнем состоянии знаний, не поддавались классификации: "Помимо животных, изученных к настоящему времени, в море обитают существа, которых нельзя отнести к какому-либо роду, потому что они слишком редки. Некоторые опытные рыбаки утверждают, что видели в море животных, напоминавших строительные балки,- черных, округлых, имевших повсюду равную толщину. Другие неизвестные животные походили на щиты, были красного цвета и имели многочисленные плавники".
На мой взгляд, здесь можно увидеть намек на двух главных героев настоящего труда - гигантского кальмара и морского змея. И если в приведенном выше высказывании Аристотеля о них упоминается лишь кратко, то в дальнейшем у датского епископа Понтоппидана, который был первым автором, посвятившим этим животным тщательное исследование, мы найдем более подробные комментарии.
И в самом деле, с глубокой древности судьба наших двух чудовищ была похожей. Вначале оба они были известны как откровенно сказочные персонажи - по слухам, героическим рассказам и суевериям. Впоследствии эти животные были описаны более трезво и тщательно, сначала в нескольких отдельных сообщениях, которые постепенно становились все многочисленнее и составили наконец целый букет убедительных свидетельств. Однако это не уменьшило количества возводимой на них хулы, насмешек и обвинений в малой правдоподобности, иначе говоря, невозможности их существования. Что касается огромного головоногого, то даже обретение не вызывавшего сомнений анатомического фрагмента долгое время не могло смягчить почти всеобщее недоверие. Удивляйтесь после этого тому, что проблема змея, о котором известно еще меньше, по-прежнему остается поводом для веселья. Фантастический характер этого животного сделался классической темой для шуток, и даже его имя стало синонимом грубой насмешки.
Один только случай пожелал, чтобы тайна гигантских головоногих рассеялась первой. Гигантский кальмар сегодня занял свое место в учебниках зоологии, у него есть латинское название, которое можно без улыбки и не краснея произносить в ученых собраниях. Быть может, если бы кости в игре природы упали иначе, именно морской змей обрел бы свое место в ученых трактатах под научным названием Megophias, а кракен по-прежнему остался бы персонажем фольклора.
Рамнезуб Бланвиля (M. densirostris) имеет еще более фантастическое географическое распространение. Было найдено всего семь его экземпляров, однако в различных и самых отдаленных точках земного шара: на Сейшельских островах, у острова Лорд-Хау, на юге Африки, вблизи Массачусетса, около островов Мадейра и у берегов штата Нью-Джерси. M. stejnegeri известен лишь благодаря двум экземплярам с северного побережья Тихого океана, M. hectori по двум экземплярам из Новой Зеландии. Описание M. bowdoini также было сделано на основании изучения двух новозеландских экземпляров, от которых, однако, не осталось ничего, кроме скелета, поэтому внешний вид животного пока неизвестен.
Можно даже и не упоминать о том, что полностью ведомо все, что касается нравов различных мезоплодонов, длина которых иногда превышает 5 метров.
Ничуть не более мы знаем о двух видах рода плавунов (Berardius), северном 'плавуне (В. bairdi) и южном плавуне (В. arnouxi), которые могут достигать 13 метров в длину. Зубы южного плавуна имеют такое строение, что, если бы их описание было сделано профаном, ему не поверил бы ни один специалист в области млекопитающих: эти зубы заключены в хрящевые сумки и, похоже, могут произвольно подниматься, действуя при этом наподобие крюков.
Время от времени обнаруживаются новые представители семейства клюворылых (Liphiidae). В 1937 году появился новый род, тасмановые киты (Tasmacetus), открытый Оливером на основании обследования последовательно выброшенных на побережье Новой Зеландии трех "китов" с клювом совершенно неизвестного прежде типа. Это были крупные животные, имевшие от 7 до 9 метров в длину. Все эти события происходили, подчеркиваю, незадолго до второй мировой войны, а не в Средние века или эпоху Возрождения. И это не мешает нам праздно утверждать, что море не способно больше скрывать неизвестных животных большего размера!
После знакомства со смутным положением, царящим в семействе клюворылых, нам не покажется удивительным, что среди дельфиновых и собственно дельфинов, то есть среди китообразных меньших размеров, многие виды известны нам лишь на основании отдельных, редких, часто единственных экземпляров.
Существует, например, несколько разновидностей рода Lagenorhynchus дельфина-сороки, как его иногда называют,- внешний вид которых изучен недостаточно. Некоторые из них кажутся неуловимыми, как, например, "дельфин с песочными часами" Вилсона (Lagenorhynchus wilsoni).
Эта разновидность, говорит Фрэнсис К. Фрезер в своей классической работе "О морских гигантах", написанной в соавторстве с ихтиологом Джоном Р. Норманом, часто встречалась на севере, у пакового льда, как в ходе экспедиции "Дискавери" в 1802 году, так и во время экспедиции "Терра нова" в Антарктике. Однако не был пойман ни один экземпляр этого животного.
Из дельфинов рода Prodelphinus пятнистый дельфин получил свое имя лишь в 1889 году, от Поля Жерве. Фрезер пишет также: "Было описано множество разновидностей, но без каких-либо сведений о их нравах. Большинство форм этих животных известны нам только по черепам".
Семейство кашалотов включает очень редкий и оригинальный род карликовых кашалотов (Kogia), описанный только в 1846 году. Это животное трехметровой длины, которое еще никто не видел живым. Если бы не несколько случайно выброшенных на берег экземпляров, мы бы ничего не знали о его существовании. Нам все еще не известно, сколько видов включает род Kogia, описано около полудюжины, но это ничего не доказывает ввиду редкости этих животных. Возможно, речь идет, по крайней мере в части случаев, об индивидуальных вариациях.
Самый маленький из семейства гладких, или настоящих, китов известен нам лишь с 1864 года. Это странное животное имеет настолько расширенные бока, что грудная клетка его напоминает бочку. И сейчас этот кит-пигмей (Neobaloena) встречается лишь в исключительных случаях. Необходимо заметить, что это "миниатюрное" животное может достигать 18 метров в длину.
Как было показано, число китообразных внушительного размера, с которыми мы едва знакомы, достаточно велико. Ряд других, как мы увидим в дальнейшем, известны ученым лишь по внешнему виду. А сколько еще осталось таких, о чьем существовании мы даже не подозреваем? Сколько еще имеется морских животных, принадлежащих к разным зоологическим отрядам, которые благодаря анатомическому строению, физиологии или особенностям образа жизни и географического распространения могут успешно противиться .случайному попаданию на берег? Большинство живых организмов теряют плавучесть после смерти, и, если они не живут вблизи берегов, у них нет шансов оказаться выброшенными на пляж или скалы.
Необходим рисунок
Несмотря на наш далеко не полный список представителей морской фауны, существование морских чудовищ вызывает обычно большое недоверие. Это случается из-за фантастичности описаний, которые обычно им даются. Но, может быть, прежде чем отнестись к таким описаниям резко отрицательно, надо спросить себя, не существует ли a priori каких-либо причин для появления таких описаний.
Прежде всего, морские существа всегда выглядят более или менее фантастически; будучи приспособленными к условиям жизни совершенно отличным от наших, они неизбежно должны казаться отклонением от нормы. Как подчеркивал Монтень, "те, кого мы называем чудовищами, не представляются таковыми Богу, видящему в необъятности своего творения бесконечное многообразие постижимых для него форм".
Мы сами со своей стороны способствуем фантастическим представлениям о морских животных, наделяя их абсолютно неадекватными названиями. Располагая для сравнения лишь примерами из привычной для нас сферы жизни, мы видим в существах, живущих по ту сторону морской завесы, некоторое соответствие земным или небесным существам, доступным нашему воображению. Мы населили океан пауками и скорпионами, мышами и зайцами, телятами, коровами и свиньями; собаками, кошками, львами и тиграми; волками и медведями; слонами и лошадьми; мужчинами и женщинами; мы посадили в нем анемоны, лилии и крапиву; заставили расти виноград и огурцы; мы рассеяли по нему звезды, луны и солнца. И потом, оказавшись в плену у своих собственных понятий, с удивлением увидели, как анемоны и звезды пожирают друг друга, огурцы ползут по земле, а из винограда выходят демоны, снабженные щупальцами; мы увидели зайцев, передвигающихся медленнее черепах, и женщин и коров с рыбьими хвостами.
К тому же бедность нашего словаря и устройство нашего языка, посредством слов привносящего искусственную прерывность в единство мира, сами по себе способствовали невероятности наших представлений о морских жителях. Мы не можем описать новое животное, иначе как разбирая его деталь за деталью и последовательно сравнивая каждую из них со строением уже известного нам существа, и, таким образом, у нас неизбежно складывается представление о чужеродности и чудовищности вновь открытого животного. Подобное описание, возможно, поможет нам узнать животное, когда мы его встретим, но оставит лишь туманное представление о внешности неизвестного нам существа. Абстрактный, более или менее удаленный от реальности язык не может заменить нам данные наших чувств или хотя бы конкретное изображение, "рисунок" предмета. Увы, редко случается, что при внезапном появлении неизвестного животного рядом оказывается талантливый художник. Представление о незнакомце строится обычно на основании словесного портрета. Именно в этот момент червь неясности проникает в зоологическое яблоко. Ибо словесное описание неизвестного существа по природе своей трудно сделать. Оно приносит результат тем менее достоверный, чем более расплывчатым и неумелым оно оказывается.
Опишите моржа как своего рода тюленя, вооруженного слоновьими бивнями, и хороший художник сможет на основании одного лишь этого свидетельства нарисовать удовлетворительный или, во всяком случае, не лишенный сходства портрет этого животного. Но если случайно, по примеру натуралистов прошлого, вы станете описывать осьминога как рыбу с восемью лапами, то рискуете не узнать оригинал, глядя на его гравированное изображение. Действительно, мало кто подумает об осьминоге, когда увидит среди гравюр "Универсальной космографии" Себастьяна Мюнстера (1556), где собраны все чудовища северных морей, изображение чего-то вроде большой чешуйчатой рыбы с паучьими лапками. Этот рисунок странного по меньшей мере существа был позаимствован космографом из немецкого перевода, сделанного Раффом в 1545 году, сочинения Альберта Великого, в котором рисунок, без сомнения, относится к осьминогу.
Можно ли упрекать художника, иллюстрировавшего переведенное на разговорный язык и предназначенное для широкой публики издание этого сочинения, за такое изображение этого моллюска? Конечно, нет, поскольку автор сам говорил о нем как о "морской рыбе, имеющей восемь лап". И можно ли упрекать Альберта фон Больштедта, самого авторитетного ученого Средневековья, за то, что он описал осьминога таким образом? Ведь в его время "рыбой" называли всякое морское животное, кем бы оно ни оказалось - медузой, морской звездой или китом.
Морское чудовище, похожее на льва
Досадные искажения, привнесенные усердным иллюстратором, иной раз могут зайти очень далеко. Не надо удивляться, например, видя большинство морских чудовищ одетыми в чешуйчатую кольчугу. Ведь рыбы - самые характерные обитатели моря, а у рыб обычно имеется чешуя. И, если в описании упоминалось о морском происхождении животного, добросовестный иллюстратор не преминет подчеркнуть это, наделив его в своем портрете чешуйчатой кожей. Может быть, в некоторых случаях художник и сам сомневался в том, что это создание ею обладало, однако для него наличие чешуи было самым простым способом символически выразить морское происхождение животного. Не достаточно ли было бы, скажете вы, изобразить его плавающим в своей родной стихии? Да, конечно. Но дело в том, что вода - это вещество, дьявольски трудно поддающееся изображению. В этом суть проблемы. Именно в силу такой условности на рисунке первого ватерклозета, сделанном в XVI веке, резервуар с водой изображен полным рыб*. Можно быть уверенным в том, что никто и никогда не собирался использовать в виде аквариума сосуд, предназначенный для регулярного опорожнения нечистот в трубу для стока. Но можно ли было иначе и с большей ясностью продемонстрировать оригинальность этого новшества?
* Этот рисунок содержится в сочинении "A New Discours on a Stale Subject, Called the Metamorphosis of Ajax" (1556), принадлежащем перу изобретателя этого приспособления, сэра Джона Харрингтона, крестника королевы Елизаветы Английской.
Всякое изображение - продукт условности. Даже цветная фотография, в которой некоторые могут усмотреть предел достоверности изображения, предоставляет смотрящему полную свободу в оценке размеров, глубины и удаленности предметов. В любую эпоху, в каждой цивилизации люди умеют вносить в изображение поправки, требуемые существующими в их сознании условностями. Все заключается в том, чтобы знать об этих условностях.
Так, искушенный зоолог прошлого не позволил бы обмануть себя даже самым крайним искажениям и прикрасам, допущенным свидетелями или иллюстраторами. Об этом можно судить по тем тонким комментариям, которыми месье Гийом Рондоле сопроводил в своей "Всеобщей истории рыб" изображение некоего "морского чудовища, похожего на льва": "Помещенное здесь чудовище - это замечательное животное, не имеющее никаких органов, приспособленных для плавания. Поэтому я часто сомневался в том, что это животное - морское, но в Риме меня убедили в том, что это чудовище было выловлено в море незадолго до смерти папы Павла III*. У этого животного была внешность и размеры льва. Оно имело четыре достаточно хорошо развитые лапы, пальцы на которых не были соединены кожными перепонками, как у бобра или речной утки, но были полностью разделены и снабжены когтями. У него был длин ный хвост с кисточкой шерсти на конце, большие уши и чешуя, покрывавшая все тело. Он не смог долго прожить вне своей природной стихии.
Хотя этот портрет был мне предоставлен людьми учеными и достойными доверия, я предполагаю, что художник, возможно, добавил к нему от себя нечто такое, что показалось ему естественным: так, ноги чудовища кажутся слишком длинными для морского животного; художник также мог забыть и о кожных перепонках между пальцами ног. Морским животным не свойственно иметь большие уши. Чешуя могла занять место грубой кожи, подобной той, которая покрывает ноги морских черепах. Обычно животные, которые дышат легкими и опираются на костный скелет, не бывают покрыты чешуей. Но случается, что художники наделяют чешуей многих других, не имеющих ее животных и чудовищ, как, например, китов, изображенных на картах северных морей в "Космографии" Мюнстера. В этом также можно убедиться на примере, изображений морского теленка, касатки, сколопендры, китообразных и др.
* В "Приложении к книге о чудовищах" Амбруаза Паре содержатся самые полные сведения о вышеупомянутом животном: "В Тирренском море, вблизи города Кастра, было поймано чудовище, которое доставили тогда в Парсель епископу, наследовавшему папский престол после смерти папы Павла III. Оный лев имел голос, похожий на голос человека. Он был привезен в город, где вызвал всеобщее восхищение, и вскоре после этого умер из-за невозможности жить вне естественной для него среды; так сообщает нам Филипп Форестус в третьей книге своих хроник".
Трудно установить точно, кем было это "морское чудовище, похожее на льва". Но можно быть уверенным в том, что это был, скорее всего, какой-нибудь ушастый тюлень, имевший гриву, который действительно странным образом заблудился, оказавшись в Средиземном море. Животное, названное первоначально морским львом, было, очевидно, описано повторно не видавшим его комментатором, который представил его в виде настоящего морского льва. Но как, после того как он был лишен своих перепонок между пальцами и "недостаточно развитых ног", отличить морского льва от обычной кошки? Для того чтобы сохранить за ним репутацию чудовища и подчеркнуть его морское происхождение, необходимо было наделить его чешуей. Так это и случилось.
Манта с женскими руками
Если морских животных чаще все описывают в вызывающей недоверие фантастической манере, то это происходит от того, что обычно их удается увидеть лишь мельком и не полностью. Этих животных либо едва доводится заметить, когда они выныривают на поверхность воды и тут же исчезают с быстротой молнии, либо их находят на пляже покалеченными и уже разложившимися.
Часто смеются над наивностью и экстравагантностью некоторых зоологических представлений древности и даже недавнего прошлого. Не надо думать, что художники раньше были менее искусными, - разве рисовал кто-нибудь лучше, чем Дюрер, Пизанелло или некоторые восточные художники глубокой древности? Не стоит полагать также, что натуралисты прошлого были менее наблюдательны, чем в последующие века. В действительности знания тогда были еще более фрагментарными и воображение должно было прийти им на помощь.
И в наше время, когда умный и образованный человек замечает, особенно в открытом море, животное, которое ему неизвестно, он вполне способен составить о нем самое фантастическое представление. В 1866 году, в пору, когда манта уже была известна зоологам в течение почти сорока лет, знаменитый южноамериканский филолог дон Энрике Онффрой де Торон встретил одного из этих гигантских скатов в заливе Анкон-де-Сар динас, между городом Эсмеральдас и Рио-Мирой у экваториального побережья. Чтобы лучше понять его драматический рассказ об этом происшествии, надо вспомнить, что у ската передние части грудных плавников обособлены и образуют выступающие по обе стороны рта длинные, мягкие, несколько согнутые рога. Это послужило причиной различных его названий, таких, как головоногий гигантский рогатый скат, морской черт и, наконец, Manta birostris. У самых крупных экземпляров длина рогов не превышает обычно одного метра. Виконт Онффрой де Торон, ничего не знавший о существовании таких рогов у морских животных, увидел в море нечто более для него привычное: "Вдруг из глубины океана поднялось морское животное, замечательное своей странностью, и оказалось так близко к нашей китобойной шлюпке, что легко можно было бы ударить его веслом. Чтобы отдалиться от него, мне пришлось бы посадить на весла еще двух гребцов, так как люди мои устали от работы. При таких обстоятельствах я решил действовать осторожно; не зная, с смирными или с враждебными намерениями явился этот посетитель, я приказал поднять весла, чтобы его не беспокоить. Мы остановились. Увидев это, лоцман сказал мне: "Месье, это манта, возьмите ваш мачете и, если она попытается схватить лодку, отрубите ей руку". Я понял, что имею дело с амфибией. Вооруженный мачете, с поднятой рукой, я стоял, готовый ударить чудовище, которое остановилось рядом с нами. Однако, не желая принимать на себя инициативу атаки, я стал внимательно наблюдать за этим животным, с тем чтобы не дать ему нас опрокинуть.
У манты были настоящие человеческие руки, белые и длинные, длиной около полутора метров. Но по сравнению с их длиной и размером тела эти руки были очень тонкими. Вместе с тем они были сочленены так же, как и наши собственные руки, то есть в запястье, в середине (но более округло, чем наш локоть) и при начале плеча. Ее руки, маленькие, слегка скрюченные и далекие от белизны, по цвету напоминали старый пергамент и казались поэтому нечистыми. Обтрепанные и плохо выраженные пальцы представлялись расплющенными и, возможно, состояли из хряща, но у меня не было возможности выяснить это точнее, потому что в тот момент они словно слиплись между собой. Голова манты была сплющена в горизонтальном направлении, она имела треугольную форму и расширялась все больше и больше в направлении плеч, в основании имела более двух метров в ширину, и ее пасть, которую она держала закрытой, была такой же широкой, как и голова. Тело (очень тонкое, толщиной всего несколько сантиметров) имело тем не менее четыре фута в ширину по горизонтали. Спина была плоской повсюду и равно широкой. Видимая часть животного была примерно трехметровой длины и не имела плавников. Размеры части его тела, располагавшейся под водой, под углом примерно 20°, трудно было оценить. Ее тело или ее кожа были белого цвета, и посередине вдоль спины шли пятна, какие бывают на морском теленке или на леопарде.
Какова природа его кожного покрова? Был ли он похож на шкуру морского теленка или на кожу лягушки? Этого я не знаю. Однако ни на руках, ни на голове, ни на теле я не видел никаких признаков шерсти или чешуи. Пятна, которые у него имелись вдоль линии позвоночника, не могут быть признаком той или иной его принадлежности, так как и рыбы, и амфибии почти все имеют отметины на спине. В дополнение к этому лоцман убеждал меня в том, что видел совершенно белых мант. Однако желая ограничиться лишь тем, что видел я сам, и не оказаться введенным в заблуждение, я старался не расспрашивать его дальше, поэтому не могу сказать, была ли манта четверолапым животным, как лягушка, или ее тело заканчивалось плавниками".
После этой крайне романтической интерпретации внешности животного, небольшую часть которого он увидел под покровом воды, дон Энрике рискнул высказать смелую гипотезу о его природе и зоологической принадлежности: "...не нашел ли я в лице манты живого Chirotherium, лягушку длиной 12 или 15 футов, которую геологи открыли в виде ископаемого? Мне кажется, что оба они, несомненно, должны быть представителями одного и того же семейства земноводных".
В действительности для палеонтологов более чем сомнительно, что Chirotherium, обладавшее руками животное, было разновидностью амфибий. Известны лишь ископаемые отпечатки его лап, найденные в 1838 году около Хилбургхаузена, в Тюрингии. С другой стороны, недавно на основании палеонтологических открытий, сделанных в Северной Америке, было установлено, что это животное относится к рептилиям и является разновидностью динозавра. Этого не мог знать месье виконт Онффрой де Торон, но, прежде чем решительными шагами нарушать заповедные области зоологии, он должен был усвоить элементарные представления, в частности о том, что проницаемый, предназначенный для кожного дыхания покров земноводных не позволил бы животному плавать в соленой воде, не причиняя ему мучительных страданий.
Чтобы убедиться, что и в наши дни художники не менее наивны и не менее лживы, чем в далеком прошлом, достаточно взглянуть на гравюру, иллюстрирующую рассказ дона Энрике во французском издании 1870 года книги Б.Х. Ревуаля "Охота на рыб в Северной Америке". Манта представлена здесь в виде очаровательной молоденькой девушки с соблазнительно вытянутыми руками, достойной соперницей самых прелестных из легендарных сирен.
И это стоит рыб с восемью ногами, бронированных китов и львов, покрытых чешуей, из эпохи Возрождения.
Молочные братья - гигантский спрут и морской змей
Как мы уже видели, существует столько же объективных, сколько и субъективных причин для возникновения фантастических описаний неизвестных океанских животных. В этой области важно не отвергать заранее того, что при первой встрече может показаться невероятным. Важно сохранять сдержанность в ожидании новых сведений, которые изменят и уточнят наши данные. Со временем все встает на свои места - размеры, которые приписывали плохо рассмотренному животному, уменьшаются; искажения, внесенные иллюстраторами, исправляются, стираются прикрасы.
Прежде кита изображали закованным в броню, как турнирная лошадь, с воротником трицератопса и клыками, способными устрашить самых храбрых; его рост преувеличивали до неслыханных размеров, и тем не менее он существует. Промышленное использование превратило кита в животное не менее банальное, чем бык на скотобойне. Если о нем еще говорят как о чудовище, то это лишь из-за его огромного размера. Ореол необычности и страха, осенявший его прежде, потух навсегда.
Более двух тысяч лет назад Аристотель писал о животных, которые в его время, при тогдашнем состоянии знаний, не поддавались классификации: "Помимо животных, изученных к настоящему времени, в море обитают существа, которых нельзя отнести к какому-либо роду, потому что они слишком редки. Некоторые опытные рыбаки утверждают, что видели в море животных, напоминавших строительные балки,- черных, округлых, имевших повсюду равную толщину. Другие неизвестные животные походили на щиты, были красного цвета и имели многочисленные плавники".
На мой взгляд, здесь можно увидеть намек на двух главных героев настоящего труда - гигантского кальмара и морского змея. И если в приведенном выше высказывании Аристотеля о них упоминается лишь кратко, то в дальнейшем у датского епископа Понтоппидана, который был первым автором, посвятившим этим животным тщательное исследование, мы найдем более подробные комментарии.
И в самом деле, с глубокой древности судьба наших двух чудовищ была похожей. Вначале оба они были известны как откровенно сказочные персонажи - по слухам, героическим рассказам и суевериям. Впоследствии эти животные были описаны более трезво и тщательно, сначала в нескольких отдельных сообщениях, которые постепенно становились все многочисленнее и составили наконец целый букет убедительных свидетельств. Однако это не уменьшило количества возводимой на них хулы, насмешек и обвинений в малой правдоподобности, иначе говоря, невозможности их существования. Что касается огромного головоногого, то даже обретение не вызывавшего сомнений анатомического фрагмента долгое время не могло смягчить почти всеобщее недоверие. Удивляйтесь после этого тому, что проблема змея, о котором известно еще меньше, по-прежнему остается поводом для веселья. Фантастический характер этого животного сделался классической темой для шуток, и даже его имя стало синонимом грубой насмешки.
Один только случай пожелал, чтобы тайна гигантских головоногих рассеялась первой. Гигантский кальмар сегодня занял свое место в учебниках зоологии, у него есть латинское название, которое можно без улыбки и не краснея произносить в ученых собраниях. Быть может, если бы кости в игре природы упали иначе, именно морской змей обрел бы свое место в ученых трактатах под научным названием Megophias, а кракен по-прежнему остался бы персонажем фольклора.