Страница:
Он перетянул руку. Я сидела на краю ванны и всхлипывала. Я думала, что Детлеф, конечно, вправе вот так орать на меня! Я ныла и ждала, пока доза подействует. Я была уверена, что потом он меня грохнет по роже. Честное слово, я бы не сопротивлялась…
Детлеф вытащил иглу, но разговор не продолжился – он просто молча вышел из ванной. Я позади него. Наконец он сказал: «Я отведу тебя к автобусу…» Я отсыпала немного порошка из второй половины и сунула ему. Ни слова не говоря, он положил чек в карман. Мы пошли к остановке, а Детлеф просто как умер. Ноль эмоций…
Кошмар! Не хочет говорить, так хоть бы ударил меня. Нет… Наконец, я тихо сказала: «Эй, старик, скажи же чего-нибудь».
Но он молчал…
Мы стояли на остановке. Наконец подошёл мой автобус. Я не стала садиться.
Автобус постоял и ушёл, а я сказала: «Эй, ты, всё, что я тебе рассказала, было чистой правдой. Я действительно только подрочила ему, и это не так ужасно. Ты должен мне верить! Или ты мне вообще не веришь?» Детлеф сказал: «Хорошо, я верю…» Я сказала: «Детлеф, я же для тебя всё это сделала!» Детлеф заговорил громче: «Э, да ты не выдумывай – ты это для себя сделала, только для себя! Тебя ломало, и тебе нужен был героин. Потрясающе! Уверяю тебя, ты сделала бы это, даже если бы меня вообще не было. Чёрт, пойми же! Ты – наркоманка. Ты полностью влипла. Теперь всё, что ты делаешь, ты делаешь только для себя! Пойми же это, наконец!» Я сказала: «Ты прав… Но – послушай. Нам нужно что-то делать. Ты ведь не можешь один доставать деньги. Нам нужно слишком много… Я просто не хочу, чтобы ты там стоял один и отсасывал с утра до ночи. Мы сделаем всё иначе. В первое время я наверняка смогу зашибать немерянные бабки. Без траха и всего такого прочего. Я тебе клянусь, что никогда не буду трахаться с фраерами!» Детлеф не говорил ничего. Он обнял меня за плечи. Начинался дождь, и я не знала, то ли это капли дождя стекают по моему лицу, то ли слёзы. Снова подошёл автобус. Я сказала: «Детлеф – у нас нет выхода. Помнишь то время, когда мы сидели только на хэше и на колёсах? Тогда мы были совершенно свободны! Никто и ничто не было нам нужно, ты помнишь? А теперь мы на говне, и нам никуда от этого не деться…» Мы пропустили ещё три или четыре автобуса. Мы говорили о достаточно траурных вещах, я плакала, и Детлеф обнимал меня. В конце концов он сказал: «Кристина, всё образуется как-нибудь, я знаю, всё будет хорошо. Скоро мы просто слезем… У нас получится – у обоих получится! Я найду валерон. Я прямо завтра повыспрашиваю всё о валероне. Отколемся вместе».
Снова подошёл автобус, и Детлеф подсадил меня на ступеньку.
Дома я повела себя чисто механически, как это обычно и бывало каждый вечер.
Зашла на кухню, достала себе йогурт из холодильника. Йогурт я обычно брала в постель, чтобы не заметно было, как я прихватываю с собой и ложку. Ложка ведь нужна была мне на следующее утро – чтобы готовить. Стакан с водой я захватила из ванны, чтобы можно было и шприц почистить с утра.
Следующее утро было, как и все остальные. Моя мама разбудила меня около половины седьмого. Я не вылезала из постели – притворялась что сплю. Но мама всё не оставляла свои попытки поднять меня с кровати, каждые пять минут раздражала меня истошными криками, а я огрызалась: «Да встаю же!» – и считала минуты до без четверти семь. Больше времени у неё не было – ей надо было поторапливаться на электричку, если она не хотела опоздать на работу. Она никогда не пропускала свою электричку. Собственно, и мне следовало бы выйти вместе с ней, чтобы успеть к первому уроку…
Когда, наконец, дверь за ней закрылась, весь процесс пошёл по накатанной.
Джинсы валялись перед кроватью: я вытащила чек из кармана. Пластиковый пакет с косметичкой, пачкой табака, бутылочка с лимонной кислотой, завёрнутый в туалетную бумагу шприц – всё было рядом. Вот только игла, как и почти всегда, оказалась насмерть забитой. Проклятый табак, высыпаясь из пачки, постоянно засорял её… Я вычистила иглу в стакане с водой, насыпала немного порошка в ложку из-под йогурта, прыснула лимонной кислоты, размешала и приготовила всё это, перетянула руку. И так далее. Для меня ширнуться поутру было как первая сигарета в постели для многих… Вмазавшись, я обычно засыпала и шла в школу только ко второму или третьему уроку. Я всегда опаздывала, если вмазывалась дома…
Иногда моей маме удавалось вырвать меня из кровати и дотащить-таки до метро. Тогда мне приходилось колоться в общественном туалете на метро Морицплатц.
Было достаточно неприятно, этот сортир был особенно тёмным и вонючим. Повсюду в его стенах зияли дыры. Вокруг туалета постоянно зависали черножопые и какие-то извращенцы, которые тащились от того, чтоб смотреть, как девушка писает. Я всегда боялась, как бы они, разочарованные, что я не писаю, а просто ширяюсь там, не притащили бы мусоров…
Машину я почти всегда брала с собой в школу. На всякий случай. Если мне придётся по каким-то причинам задержаться в школе, на какое-нибудь мероприятие в актовом зале, например, или если я не успею заехать после школы домой. Тогда придётся колоться ещё в школе… Двери школьного туалета были кем-то вынесены ещё года два назад, и моя подруга Рената стояла на стрёме, заслоняя меня, пока я вливала. Рената знала, что со мной. Большинство ребят в классе, я думаю, знали, но никто не делал из этого проблемы… По крайней мере, в Гропиусштадте давно уже не было сенсацией, если кто-то сидел на игле.
Время уроков, которые я ещё изредка посещала, использовалось мной для того, чтобы отдохнуть. Совершенно апатично я дрыхла все сорок пять минут, часто достаточно глубоко – глаза закрыты, голова на парте. Если я достаточно много вгоняла в себя с утра, из меня было и двух слов не вытащить… Учителя, конечно, замечали, что со мной что-то не в порядке, но только один из них пытался заговорить со мной о наркотиках и даже поинтересовался как-то моими проблемами. Остальным казалось, что я просто обленившаяся, хронически заспанная ученица, и они с удовольствием лепили мне колы… Ну и ладно – ерунда, у нас было так много педагогов, что большинство из них были просто рады, если им удавалось выучить наши имена. Каких-то личных отношений между учителями и учениками не было и в помине. Они как бы не замечали, что я не сдала, наверное, ни одной домашней работы за последнее время, и вытаскивали свой журнал, только когда на контрольных я, получив задание, писала в тетради «не могу», быстро сдавала её и сидела рисовала какую-то чепуху на листочках. Большинство преподавателей, я думаю, интересовались школой никак уж не больше моего. Они понимали, что фактически бессильны здесь что-либо сделать, и были ужасно довольны, если ещё один урок проходил без бардака…
После моего дебюта на панели всё шло поначалу, как и прежде. За это время я все уши прожужжала Детлефу, что мне тоже надо как-то доставать деньги, причём намного больше, чем те несколько марок, которые мне удавалось настрелять по дороге из школы на вокзал. Что мог сказать Детлеф? Он же был моим парнем… Он ревновал. Но и ему было ясно, что он один столько не заработает… И в конце концов он предложил работать вместе.
Ему уже хорошо был известен весь широкий круг берлинских фраеров, и он знал, в частности, что среди них много бисексуалов и даже таких голубых, которым было бы интересно попробовать с девушкой, – если, конечно, под рукой был и мальчик на всякий случай! Он сказал, что постарается разыскать фраера, который не будет дотрагиваться до меня, и уж, конечно, не захочет трахаться. Такого фраера, который бы только хотел, чтобы с ними там что-нибудь такое проделывали. Таких клиентов Детлеф и раньше ценил больше всего. Он сказал, что мы вдвоём легко могли бы за раз зарабатывать сотню и больше… Первым фраером, которого он разыскал для нас, был Заика-Макс. Один из постоянных клиентов Детлефа – они были уже хорошо знакомы. Мы называли его Заика-Макс. Детлеф сказал, что Заика хочет только одного – чтобы его избили как следует. Мне придётся только раздеться до пояса… Я была не против, мне это подходило. Идею с избиениями я нашла просто замечательной, я думала, что смогу выместить всю свою злость на этом бедном Заике. Сам Заика-Макс пришёл в неописуемый восторг, когда Детлеф предложил ему вариант взять меня в компанию. Конечно, за двойную цену… Мы договорились встретиться в понедельник в три на Цоо.
Я, как всегда, опоздала. Заика был уже на месте. Не было, конечно, только Детлефа. О…, я-то знала, как дико ненадёжны все эти нарки! Я подозревала, что он, наверное, нашёл фраера за хорошую цену и должен провести с ним немного больше времени. Я прождала его на вокзале ещё почти полчаса, стоя рядом с этим дурацким Заикой-Максом. Детлеф всё не являлся, и я начинала дрейфить, но Заика-Макс стремался, судя по всему, ещё больше моего. Он всё пытался объяснить мне, он ничего не имел с девушками уже больше десяти лет. Он не мог ни одного слова произнести нормально, заикался страшно… Понять его было невозможно.
Ну всё, я уже не могла испытывать свои нервы в компании с этим придурком и хотела побыстрее развязаться с этим делом! Кроме того, у меня не было героина, и я боялась, что ломка начнётся ещё прежде, чем я разделаюсь с Максом. Чем больше я чувствовала его страх, тем самоуверенней становилась сама. Что делать – я была покруче его! В конце концов я сказала ему: «Пойдём, старина… Детлефа мы не дождёмся сегодня, я думаю, но тебе и так понравиться, без него. Но – как вы с ним договаривались! Сто пятьдесят марок». Он выдавил своё «д-да», но всё никак не двигался с места. Совершенно безвольный тип! Я прицепила его к себе и буквально за ручку повела домой – к нему домой, конечно!
От Детлефа я знала грустную историю Заики-Макса. Выходец из Гамбурга, он работал подмастерьем где-то здесь, в Берлине, хотя ему было уже к сорока. Его мать была проституткой, и в детстве его били смертным боем. Била мать, её сутенёры, потом няньки в приютах, где он жил. Они постоянно били и избивали его; от страха он так и не выучился говорить нормально. Ну а теперь ему нужны были побои, чтобы достичь сексуального удовлетворения…
Вдвоём мы зашли к нему в квартиру. Я затребовала деньги вперёд, хотя Заика-Макс и был постоянным фраером, которого можно было не опасаться. Он дал мне ровно сто пятьдесят, и я была очень горда, что вытянула с него столько.
Я сняла футболку, и он дал мне плеть. Это было как в кино… Я была не я и сама не своя. Сначала била не сильно. Но он начал жаловаться и сказал, что я должна сделать ему больно. Я врезала тогда со всей силы. Он заорал «мамочка» и я не знаю, что там ещё… Я не прислушивалась. Также старалась и не приглядываться. Но видела, как вздуваются рубцы на его теле, и кожа лопается в разных местах. По-моему, я всё-таки хорошо всыпала ему! Вся это дикость продолжалась где-то с час…
Когда он был готов, я надела футболку и со всех ног дёрнула прочь. Совершенно потрясённая выскочила на улицу. На свежем воздухе я уже не могла сдерживать свой проклятый желудок, и меня стошнило. Проблевалась, стало лучше. Намного лучше. Я не плакала, не испытывала и тени жалости к самой себе. Мне же было совершенно понятно, что никто, кроме меня, не виноват в том, что я влипла по уши в это дерьмо.
Пошла к вокзалу… Детлеф был там. Я не стала много распространяться о деле.
Сказала только, что сделала всю работу с Заикой сама. Показала сто пятьдесят марок.
Он вынул из джинсов сотню, которую сделал со своим фраером. Мы рука об руку пошли к точке и купили себе кучу героина! Того отличного порошка у нашего дилера! Замечательный был день…
Отныне я сама зарабатывала себе на дозу. У вокзальных фраеров я пользовалась огромной популярностью. Могла сама выбирать себе клиентов и ставить условия.
Определила себе правило не ходить с черножопыми – с турками, то есть. Они были последними клиентами для каждой девки на вокзале. Черножопые, – как говорили девушки, – совершенно левые козлы, у них никогда нет денег, платят только двадцать или тридцать марок, всегда хотят трахаться и обязательно без резины. Ну, трахаться с фраерами – об этом я и единого слова не хотела слышать! Это была последняя интимная вещь, что оставалась только для Детлефа. Я работала рукой и потом ещё по-французски. Это было не так страшно, когда я манипулировала с клиентом, а не они со мной. Нет, нет – им не позволялось даже касаться меня, а когда они пытались это сделать, я закатывала скандал…
На вокзале я торговалась до последнего, а с типами, которые мне были изначально противны, даже не разговаривала. Это спасение остатков гордости стоило мне времени… Часто поиски подходящего клиента длились целый день… Да и конечно, столько денег, как в первый день с Заикой-Максом, получала я редко.
Заика-Макс был теперь нашим постоянным клиентом. Иногда мы вместе с Детлефом ходили к нему, иногда только кто-то из нас. Заика-Макс был классным парнем. Он любил нас обоих, но, конечно, не мог платить каждый раз по сто пятьдесят марок из своей жалкой зарплаты. Но сорок марок – сумму на дозу – ему как-то всегда удавалось наскрести… Однажды, правда, ему даже пришлось разбить копилку и повытаскивать все гроши из карманов, но он – вот молодец – всё-таки отдал мне ровно сорок марок. Если я спешила, и у меня не было времени заниматься им, то я могла, проходя мимо, снять с него двадцатник авансом. Говорила ему просто, что завтра во столько-то зайду и сделаю всё за двадцать, но если на завтра у него в кошельке оказывалось сорок марок – я забирала их все.
Заика-Макс всегда ждал нас… Мой любимый напиток – персиковый сок, и любимое блюдо Детлефа – манный пудинг, всегда стояли в холодильнике. Пудинг Заика-Макс готовил собственноручно. Кроме того, мне он всегда предлагал полный ассортимент йогуртов и шоколадок, потому что знал, что я люблю перекусить после работы. Пытки и избиения стали для меня рутинным делом, и после них я охотно сидела с Заикой-Максом, ела, и мы весело болтали.
Заика худел с каждым днём… Последние свои марки он вкладывал в нас – ему не хватало даже на пожрать. Он привык к нам и почти не заикался, разговаривая с нами.
Думаю, он был счастлив! Каждое утро он покупал газеты. Только для того, чтобы увидеть, нет ли там каких сообщений об «очередных жертвах героина». Помню, – как-то раз я зашла к нему, чтобы вытрясти очередную двадцатку, и он, страшно заикаясь, сунул мне под нос газету. В газете было написано, что «некий Детлеф В. – такая-то по счёту жертва героина в этом году, ля-ля-ля…» Макс был белее мела и почти заплакал от радости, когда я ему сказала, что только что видела Детлефа весьма оживлённым и полным сил. В который раз он завёл старую шарманку, что мы должны держаться от героина подальше, или иначе мы тоже скоро умрём, и так далее и тому подобное.
Тогда я ледяным тоном ему заявила, что держись мы подальше от героина, вряд ля нам удалось бы познакомиться с Заикой-Максом… Это его заткнуло.
У нас с Детлефом было такое забавное отношение к Максу. Мы ненавидели всех фраеров. Мы ненавидели и Заику. Тем не менее, он казался нам вполне нормальным, стоящим парнем. Большей частью, наверное, оттого, что слупить с него сорок марок никогда не было проблемой, но всё-таки и мы испытывали нечто вроде сочувствия к нему, наверное… Он был, пожалуй, единственным фраером, которому, в принципе, было ещё хуже, чем нам. Он был совершенно одинок – у него были только мы. Ради нас он разбился бы в лепешку – мы знали это… Впрочем, потом мы даже и не думали ни о каком сочувствии – и сломали так не одного фраера…
Иногда мы очень уютно сидели у Заики-Макса, смотрели телевизор, потом спали.
Он уступал нам свою кровать – сам спал на полу… Как-то ночью у нас было действительное классное настроение. Заика-Макс поставил музыку, одел длинный парик и зверское меховое пальто. Он плясал перед нами, как сумасшедший, а мы смеялись до полусмерти. Вдруг он споткнулся, упал и ударился головой о швейную машину. Пару минут он лежал трупом, едва дыша. Мы переполошились, вызвали скорую. Оказалось – сотрясение, и две недели ему пришлось провести в постели…
Вскоре после этого он бросил свою работу… Смешно – Заика полностью опустился, ни разу в жизни не попробовав героина. Одно только общение с игловыми доконало его… При встрече он назойливо просил нас хоть разок заглянуть к нему, но такие дружеские посещения не в ходу у нарков, нет, не в ходу! Потому что каких-то особых чувств по отношению к кому-нибудь нарки не могут испытывать, и потому что им всё время приходится бегать целый день в поисках денег и героина, и просто нет времени на что-либо подобное. Заика повторял нам, что заплатит, отдаст нам все деньги, как только они у него появятся. Но Детлеф объяснил ему, как дважды два, что наркоман, как бизнесмен, каждый день должен думать о кассе. Ни о каком кредите из симпатии или дружбы и речи тут быть не может…
Вскоре после того, как я стала проституткой, случилась радостная встреча. Это было на вокзале. Я стояла, караулила клиентов, как вдруг передо мной возникла Бабси. Бабси – та маленькая девочка, которая ещё пару месяцев назад стреляла у меня ЛСД в «Саунде»! Бабси, – тогда ей было двенадцать, – ушла в бомжи из-за проблем в школе, и успела-таки подсесть на героин, прежде чем её схватили и отправили обратно к бабушке…
Мы посмотрели друг на друга, быстро поняли, что к чему, обнялись и поцеловались. Мы были так рады видеть друг друга! Бабси стала совсем тоненькой…
Ни груди, ни задницы. Но выглядела просто прекрасно… Её светлые, до плеч волосы были отлично ухожены, сама она была модно прикинута. И с первого взгляда мне стало понятно, что она на системе, и было неприятно смотреть ей в глаза – булавочные зрачки просто пугали меня. Но я думаю, что тот, кто не имел никакого понятия о наркоманах, тот ни за что не подумал бы, что этот прелестный ребёнок – злостный нарк. Бабси была невероятно спокойна. Ничего от этой обычной лихорадки других нарков, которым, как и мне, приходилось днями напролёт охотиться за деньгами и героином. Бабси сразу же сказала, что, мол, хватит мне тут унижаться, торчать на вокзале: она и порошком поделится и накормит меня!
Пошли наверх на галереи. О том, что мы обе сидели на гере и работали на панели, нам не надо было говорить – это было ясно и так, что тут говорить… Бабси, правда, всё никак не хотела колоться, откуда у неё столько героина и эти деньги. Сказала только, что дома её держат в ежовых рукавицах, с тех пор как понесло всё это. Ей нужно было каждый вечер являться домой не позже восьми и регулярно навещать школу. Её бабуля – старая карга – строго следила за этим…
Наконец я прямо спросила у неё, откуда героинчик-то, и она сказала: «А у меня постоянный клиент… Такой пожилой достаточно тип, но совершенно отпадный. Каждый день езжу к нему на такси. Денег он мне не даёт: платит чисто героином. Зарабатываю полтора грамма в день… Там у него есть и другие подруги, они тоже получают героином, но сейчас я в фаворитках. Справляюсь за час. Без траха, конечно! Только раздеться, пофоткаться немножко, поболтать, ну, и, да – по-французски… Повторяю, без траха, это даже не обсуждается!»
Постоянного клиента звали Хайнц… У него был канцелярский магазин. Я уже слышала о нём, что вот, мол, такой классный клиент, расплачивается сразу героином, и можно сэкономить на всей этой беготне. Я завидовала Бабси, потому что она, хотя ей и приходилось являться домой к восьми, могла хоть выспаться нормально и не знала всей этой безумной суеты: вокзал – клиент – деньги – дилер – сортир – снова вокзал…
У Бабси было всё, и даже лишний шприц. Эти одноразовые шприцы были в то время большой редкостью. Моя игла была уже настолько тупой, что приходилось затачивать её чиркалом спичечного коробка, чтобы вообще как-то пробить вену. У Бабси было полно новеньких машин. Она пообещала мне тут же три насоса и три канюли.
Пару дней спустя я встретила на вокзале и Стеллу – подругу Бабси, которая ещё раньше Бабси подсела. Объятия, поцелуи, дикая радость и восторг! Стелла, конечно, тоже сидела по полной… Дела у неё шли, правда, не так хорошо, как у Бабси. За два года до этого её отец погиб на пожаре, мать вместе со своим итальянским приятелем открыла кабачок и ушла в запой. Стелла постоянно прихватывала деньги из их пивной, и когда она свистнула пятьдесят марок прямо из бумажника мамкиного приятеля, это обнаружилось. С тех пор она не решалась вернуться домой и бомжевала, ночуя, где придется…
Мы сели на галерее и сразу заговорили о фраерах… Сначала Стелла рассказала мне всё о Бабси. Оказывается, та полностью опустилась. Её Хайнц – законченный придурок. Отвратительный, старый, жирный, потный мудак, с которым Бабси, конечно же трахается… Стелла говорила: «Ну нет, я бы так не смогла! Трахаться с таким типом?! Вообще с клиентом трахаться – нет, спасибо, это не для меня! Тут уж можно сразу начинать с черножопыми. Ну, отсосать – это я понимаю. Но трахаться – нет, никогда!» Меня потрясло, что с Бабси это так далеко зашло… В первый момент мне как-то не пришло в голову, с чего вдруг Стелла рассказывает мне всё это, но позднее я узнала от самой Бабси, что Хайнц раньше был постоянным папиком Стеллы. И Стелла точно знала, чего стоят эти полтора грамма! Впрочем, позже я узнала это и сама…
Мы сидели на галерее, болтали, и Стелла сказала мне, что она просто не представляет себе, как это я работаю здесь, на Цоо: «Да здесь же только самые опущенные шлюхи да их черножопенькие клиенты! Даже не знаю, как это ты на них смотришь вообще!» – сказала она мне.
Сама Стелла ходила на автопанель, точнее, на так называемую детскую панельку на Курфюрстенштрассе. Там работали почти сплошь одни наркоманки – девочки преимущественно тринадцати, четырнадцати лет. Я трепетала от ужаса перед автопанелью, потому что там и догадаться было невозможно, к кому же ты влезаешь в машину. И я сказала: «Нет, не знаю, автопанель – для меня это последняя тема… Вы же работаете там за двадцать марок. Отстой… Два фраера на одну дозу – нет, я сойду с ума!» Начали спорить… Мы спорили около часа, кто же из нас всё-таки больше опустился: я – на детской панели на Цоо или она – на детской панели на Курфюрстенштрассе. Сошлись мы в том, что Бабси, наверно уж, полный кусок говна, если трахается с этим своим старикашкой…
Вот таким вот разговором о нашей шлюхаческой чести началось это свидание.
Этот спор Стелла, Бабси и я продолжали вести каждый день в течение последующих нескольких месяцев. Речь шла о том, кто же из нас глубже увяз в дерьме, и каждая старалась доказать, что она ещё не так опустилась, как её подруги. А если мы встречались вдвоём, то третья заочно оказывалась самой мерзкой шлюхой во всём Берлине…
Конечно, мы постоянно размышляли о том, как бы приловчиться зарабатывать чем-нибудь другим… Мы со Стеллой настойчиво убеждали друг друга, что вполне можем обойтись и без этих грязных фраеров. Мы думали, что вполне реально настричь капусты, стреляя и приворовывая. В этом у Стеллы была куча полезных ноу-хау.
Так мы отправились в КаДеВе, чтобы опробовать на деле один их этих её супертрюков. Трюк применялся в женском сортире… Нужно было просто дождаться, пока паре бабушек не приспичит пописать. Как правило, они вешали свои ридикюли внутри на ручку двери, и когда они, через полчаса распутав свои корсеты, садились, наконец, на очко, нужно было просто резко дернуть ручку двери снаружи. Сумка падала на пол, и сквозь большой просвет внизу вытащить её было несложно. Бабуля, естественно, не решались выскочить в погоню с голой задницей, и пока они там зашнуровывали свои корсеты, мы были бы уже за всеми горами и морями…
Итак, мы окопались в дамском туалете КаДеВе, но всякий раз, когда Стелла командовала «на старт», меня брала измена, а ей одной не хотелось проворачивать такое дело. Тут нужно по меньшей мере четыре руки, чтобы быстрее прооперировать сумочку. Нет, я так не могла! Короче говоря, дамский сортир в Клондайк превратить нам так и не удалось… Мои нервы никогда не были достаточно крепкими для воровства, а тут я просто с ума сходила от волнения…
После нескольких неудачных попыток реализовать Стеллины разработки, мы решили вместе отсасывать, и я настояла на том, чтобы делать это на вокзале. Теперь мы занимались клиентом вдвоём. У этого метода была масса преимуществ. Одно преимущество по обоюдному согласию мы не обсуждали – каждая контролировала другую, то есть знала, как далеко та заходит с фраером. Кроме того, вдвоём мы чувствовали себя в большей безопасности, нас было сложнее задинамить при оплате, и мы могли себя хоть как-то защитить, в случае если фраер не хотел придерживаться обговоренных условий… Да и дело шло значительно быстрее вдвоём! Одна занималась фраером сверху, другая снизу – раз-два и готово!
С другой стороны, найти клиента, который мог бы оплатить двух девушек, было сложнее. А были и просто опытные клиенты, которые уже боялись связываться с нами двумя. Ведь вдвоём мы и сами могли запросто кинуть кого хочешь. Одна занималась, например, клиентом, а другая его бумажником… Стелле нравилось работать в паре. Она ходила то со мной, то с Бабси, потому что одной ей было не так просто склеить клиента, ведь она выглядела уже почти взрослой…
Больше всех на автопанели зарабатывала Бабси… Она работала там, ещё когда у неё был этот Хайнц, – просто чтобы помочь нам с героином… Она никогда не пользовалась макияжем, чтобы не старить своё «невинное детское личико». Без зада и без грудей, она в свои тринадцать лет, была именно той, кого клиенты ищут на детской панельке… Иногда она приносила в час с пяти фраеров до двухсот марок.
Детлеф вытащил иглу, но разговор не продолжился – он просто молча вышел из ванной. Я позади него. Наконец он сказал: «Я отведу тебя к автобусу…» Я отсыпала немного порошка из второй половины и сунула ему. Ни слова не говоря, он положил чек в карман. Мы пошли к остановке, а Детлеф просто как умер. Ноль эмоций…
Кошмар! Не хочет говорить, так хоть бы ударил меня. Нет… Наконец, я тихо сказала: «Эй, старик, скажи же чего-нибудь».
Но он молчал…
Мы стояли на остановке. Наконец подошёл мой автобус. Я не стала садиться.
Автобус постоял и ушёл, а я сказала: «Эй, ты, всё, что я тебе рассказала, было чистой правдой. Я действительно только подрочила ему, и это не так ужасно. Ты должен мне верить! Или ты мне вообще не веришь?» Детлеф сказал: «Хорошо, я верю…» Я сказала: «Детлеф, я же для тебя всё это сделала!» Детлеф заговорил громче: «Э, да ты не выдумывай – ты это для себя сделала, только для себя! Тебя ломало, и тебе нужен был героин. Потрясающе! Уверяю тебя, ты сделала бы это, даже если бы меня вообще не было. Чёрт, пойми же! Ты – наркоманка. Ты полностью влипла. Теперь всё, что ты делаешь, ты делаешь только для себя! Пойми же это, наконец!» Я сказала: «Ты прав… Но – послушай. Нам нужно что-то делать. Ты ведь не можешь один доставать деньги. Нам нужно слишком много… Я просто не хочу, чтобы ты там стоял один и отсасывал с утра до ночи. Мы сделаем всё иначе. В первое время я наверняка смогу зашибать немерянные бабки. Без траха и всего такого прочего. Я тебе клянусь, что никогда не буду трахаться с фраерами!» Детлеф не говорил ничего. Он обнял меня за плечи. Начинался дождь, и я не знала, то ли это капли дождя стекают по моему лицу, то ли слёзы. Снова подошёл автобус. Я сказала: «Детлеф – у нас нет выхода. Помнишь то время, когда мы сидели только на хэше и на колёсах? Тогда мы были совершенно свободны! Никто и ничто не было нам нужно, ты помнишь? А теперь мы на говне, и нам никуда от этого не деться…» Мы пропустили ещё три или четыре автобуса. Мы говорили о достаточно траурных вещах, я плакала, и Детлеф обнимал меня. В конце концов он сказал: «Кристина, всё образуется как-нибудь, я знаю, всё будет хорошо. Скоро мы просто слезем… У нас получится – у обоих получится! Я найду валерон. Я прямо завтра повыспрашиваю всё о валероне. Отколемся вместе».
Снова подошёл автобус, и Детлеф подсадил меня на ступеньку.
Дома я повела себя чисто механически, как это обычно и бывало каждый вечер.
Зашла на кухню, достала себе йогурт из холодильника. Йогурт я обычно брала в постель, чтобы не заметно было, как я прихватываю с собой и ложку. Ложка ведь нужна была мне на следующее утро – чтобы готовить. Стакан с водой я захватила из ванны, чтобы можно было и шприц почистить с утра.
Следующее утро было, как и все остальные. Моя мама разбудила меня около половины седьмого. Я не вылезала из постели – притворялась что сплю. Но мама всё не оставляла свои попытки поднять меня с кровати, каждые пять минут раздражала меня истошными криками, а я огрызалась: «Да встаю же!» – и считала минуты до без четверти семь. Больше времени у неё не было – ей надо было поторапливаться на электричку, если она не хотела опоздать на работу. Она никогда не пропускала свою электричку. Собственно, и мне следовало бы выйти вместе с ней, чтобы успеть к первому уроку…
Когда, наконец, дверь за ней закрылась, весь процесс пошёл по накатанной.
Джинсы валялись перед кроватью: я вытащила чек из кармана. Пластиковый пакет с косметичкой, пачкой табака, бутылочка с лимонной кислотой, завёрнутый в туалетную бумагу шприц – всё было рядом. Вот только игла, как и почти всегда, оказалась насмерть забитой. Проклятый табак, высыпаясь из пачки, постоянно засорял её… Я вычистила иглу в стакане с водой, насыпала немного порошка в ложку из-под йогурта, прыснула лимонной кислоты, размешала и приготовила всё это, перетянула руку. И так далее. Для меня ширнуться поутру было как первая сигарета в постели для многих… Вмазавшись, я обычно засыпала и шла в школу только ко второму или третьему уроку. Я всегда опаздывала, если вмазывалась дома…
Иногда моей маме удавалось вырвать меня из кровати и дотащить-таки до метро. Тогда мне приходилось колоться в общественном туалете на метро Морицплатц.
Было достаточно неприятно, этот сортир был особенно тёмным и вонючим. Повсюду в его стенах зияли дыры. Вокруг туалета постоянно зависали черножопые и какие-то извращенцы, которые тащились от того, чтоб смотреть, как девушка писает. Я всегда боялась, как бы они, разочарованные, что я не писаю, а просто ширяюсь там, не притащили бы мусоров…
Машину я почти всегда брала с собой в школу. На всякий случай. Если мне придётся по каким-то причинам задержаться в школе, на какое-нибудь мероприятие в актовом зале, например, или если я не успею заехать после школы домой. Тогда придётся колоться ещё в школе… Двери школьного туалета были кем-то вынесены ещё года два назад, и моя подруга Рената стояла на стрёме, заслоняя меня, пока я вливала. Рената знала, что со мной. Большинство ребят в классе, я думаю, знали, но никто не делал из этого проблемы… По крайней мере, в Гропиусштадте давно уже не было сенсацией, если кто-то сидел на игле.
Время уроков, которые я ещё изредка посещала, использовалось мной для того, чтобы отдохнуть. Совершенно апатично я дрыхла все сорок пять минут, часто достаточно глубоко – глаза закрыты, голова на парте. Если я достаточно много вгоняла в себя с утра, из меня было и двух слов не вытащить… Учителя, конечно, замечали, что со мной что-то не в порядке, но только один из них пытался заговорить со мной о наркотиках и даже поинтересовался как-то моими проблемами. Остальным казалось, что я просто обленившаяся, хронически заспанная ученица, и они с удовольствием лепили мне колы… Ну и ладно – ерунда, у нас было так много педагогов, что большинство из них были просто рады, если им удавалось выучить наши имена. Каких-то личных отношений между учителями и учениками не было и в помине. Они как бы не замечали, что я не сдала, наверное, ни одной домашней работы за последнее время, и вытаскивали свой журнал, только когда на контрольных я, получив задание, писала в тетради «не могу», быстро сдавала её и сидела рисовала какую-то чепуху на листочках. Большинство преподавателей, я думаю, интересовались школой никак уж не больше моего. Они понимали, что фактически бессильны здесь что-либо сделать, и были ужасно довольны, если ещё один урок проходил без бардака…
После моего дебюта на панели всё шло поначалу, как и прежде. За это время я все уши прожужжала Детлефу, что мне тоже надо как-то доставать деньги, причём намного больше, чем те несколько марок, которые мне удавалось настрелять по дороге из школы на вокзал. Что мог сказать Детлеф? Он же был моим парнем… Он ревновал. Но и ему было ясно, что он один столько не заработает… И в конце концов он предложил работать вместе.
Ему уже хорошо был известен весь широкий круг берлинских фраеров, и он знал, в частности, что среди них много бисексуалов и даже таких голубых, которым было бы интересно попробовать с девушкой, – если, конечно, под рукой был и мальчик на всякий случай! Он сказал, что постарается разыскать фраера, который не будет дотрагиваться до меня, и уж, конечно, не захочет трахаться. Такого фраера, который бы только хотел, чтобы с ними там что-нибудь такое проделывали. Таких клиентов Детлеф и раньше ценил больше всего. Он сказал, что мы вдвоём легко могли бы за раз зарабатывать сотню и больше… Первым фраером, которого он разыскал для нас, был Заика-Макс. Один из постоянных клиентов Детлефа – они были уже хорошо знакомы. Мы называли его Заика-Макс. Детлеф сказал, что Заика хочет только одного – чтобы его избили как следует. Мне придётся только раздеться до пояса… Я была не против, мне это подходило. Идею с избиениями я нашла просто замечательной, я думала, что смогу выместить всю свою злость на этом бедном Заике. Сам Заика-Макс пришёл в неописуемый восторг, когда Детлеф предложил ему вариант взять меня в компанию. Конечно, за двойную цену… Мы договорились встретиться в понедельник в три на Цоо.
Я, как всегда, опоздала. Заика был уже на месте. Не было, конечно, только Детлефа. О…, я-то знала, как дико ненадёжны все эти нарки! Я подозревала, что он, наверное, нашёл фраера за хорошую цену и должен провести с ним немного больше времени. Я прождала его на вокзале ещё почти полчаса, стоя рядом с этим дурацким Заикой-Максом. Детлеф всё не являлся, и я начинала дрейфить, но Заика-Макс стремался, судя по всему, ещё больше моего. Он всё пытался объяснить мне, он ничего не имел с девушками уже больше десяти лет. Он не мог ни одного слова произнести нормально, заикался страшно… Понять его было невозможно.
Ну всё, я уже не могла испытывать свои нервы в компании с этим придурком и хотела побыстрее развязаться с этим делом! Кроме того, у меня не было героина, и я боялась, что ломка начнётся ещё прежде, чем я разделаюсь с Максом. Чем больше я чувствовала его страх, тем самоуверенней становилась сама. Что делать – я была покруче его! В конце концов я сказала ему: «Пойдём, старина… Детлефа мы не дождёмся сегодня, я думаю, но тебе и так понравиться, без него. Но – как вы с ним договаривались! Сто пятьдесят марок». Он выдавил своё «д-да», но всё никак не двигался с места. Совершенно безвольный тип! Я прицепила его к себе и буквально за ручку повела домой – к нему домой, конечно!
От Детлефа я знала грустную историю Заики-Макса. Выходец из Гамбурга, он работал подмастерьем где-то здесь, в Берлине, хотя ему было уже к сорока. Его мать была проституткой, и в детстве его били смертным боем. Била мать, её сутенёры, потом няньки в приютах, где он жил. Они постоянно били и избивали его; от страха он так и не выучился говорить нормально. Ну а теперь ему нужны были побои, чтобы достичь сексуального удовлетворения…
Вдвоём мы зашли к нему в квартиру. Я затребовала деньги вперёд, хотя Заика-Макс и был постоянным фраером, которого можно было не опасаться. Он дал мне ровно сто пятьдесят, и я была очень горда, что вытянула с него столько.
Я сняла футболку, и он дал мне плеть. Это было как в кино… Я была не я и сама не своя. Сначала била не сильно. Но он начал жаловаться и сказал, что я должна сделать ему больно. Я врезала тогда со всей силы. Он заорал «мамочка» и я не знаю, что там ещё… Я не прислушивалась. Также старалась и не приглядываться. Но видела, как вздуваются рубцы на его теле, и кожа лопается в разных местах. По-моему, я всё-таки хорошо всыпала ему! Вся это дикость продолжалась где-то с час…
Когда он был готов, я надела футболку и со всех ног дёрнула прочь. Совершенно потрясённая выскочила на улицу. На свежем воздухе я уже не могла сдерживать свой проклятый желудок, и меня стошнило. Проблевалась, стало лучше. Намного лучше. Я не плакала, не испытывала и тени жалости к самой себе. Мне же было совершенно понятно, что никто, кроме меня, не виноват в том, что я влипла по уши в это дерьмо.
Пошла к вокзалу… Детлеф был там. Я не стала много распространяться о деле.
Сказала только, что сделала всю работу с Заикой сама. Показала сто пятьдесят марок.
Он вынул из джинсов сотню, которую сделал со своим фраером. Мы рука об руку пошли к точке и купили себе кучу героина! Того отличного порошка у нашего дилера! Замечательный был день…
Отныне я сама зарабатывала себе на дозу. У вокзальных фраеров я пользовалась огромной популярностью. Могла сама выбирать себе клиентов и ставить условия.
Определила себе правило не ходить с черножопыми – с турками, то есть. Они были последними клиентами для каждой девки на вокзале. Черножопые, – как говорили девушки, – совершенно левые козлы, у них никогда нет денег, платят только двадцать или тридцать марок, всегда хотят трахаться и обязательно без резины. Ну, трахаться с фраерами – об этом я и единого слова не хотела слышать! Это была последняя интимная вещь, что оставалась только для Детлефа. Я работала рукой и потом ещё по-французски. Это было не так страшно, когда я манипулировала с клиентом, а не они со мной. Нет, нет – им не позволялось даже касаться меня, а когда они пытались это сделать, я закатывала скандал…
На вокзале я торговалась до последнего, а с типами, которые мне были изначально противны, даже не разговаривала. Это спасение остатков гордости стоило мне времени… Часто поиски подходящего клиента длились целый день… Да и конечно, столько денег, как в первый день с Заикой-Максом, получала я редко.
Заика-Макс был теперь нашим постоянным клиентом. Иногда мы вместе с Детлефом ходили к нему, иногда только кто-то из нас. Заика-Макс был классным парнем. Он любил нас обоих, но, конечно, не мог платить каждый раз по сто пятьдесят марок из своей жалкой зарплаты. Но сорок марок – сумму на дозу – ему как-то всегда удавалось наскрести… Однажды, правда, ему даже пришлось разбить копилку и повытаскивать все гроши из карманов, но он – вот молодец – всё-таки отдал мне ровно сорок марок. Если я спешила, и у меня не было времени заниматься им, то я могла, проходя мимо, снять с него двадцатник авансом. Говорила ему просто, что завтра во столько-то зайду и сделаю всё за двадцать, но если на завтра у него в кошельке оказывалось сорок марок – я забирала их все.
Заика-Макс всегда ждал нас… Мой любимый напиток – персиковый сок, и любимое блюдо Детлефа – манный пудинг, всегда стояли в холодильнике. Пудинг Заика-Макс готовил собственноручно. Кроме того, мне он всегда предлагал полный ассортимент йогуртов и шоколадок, потому что знал, что я люблю перекусить после работы. Пытки и избиения стали для меня рутинным делом, и после них я охотно сидела с Заикой-Максом, ела, и мы весело болтали.
Заика худел с каждым днём… Последние свои марки он вкладывал в нас – ему не хватало даже на пожрать. Он привык к нам и почти не заикался, разговаривая с нами.
Думаю, он был счастлив! Каждое утро он покупал газеты. Только для того, чтобы увидеть, нет ли там каких сообщений об «очередных жертвах героина». Помню, – как-то раз я зашла к нему, чтобы вытрясти очередную двадцатку, и он, страшно заикаясь, сунул мне под нос газету. В газете было написано, что «некий Детлеф В. – такая-то по счёту жертва героина в этом году, ля-ля-ля…» Макс был белее мела и почти заплакал от радости, когда я ему сказала, что только что видела Детлефа весьма оживлённым и полным сил. В который раз он завёл старую шарманку, что мы должны держаться от героина подальше, или иначе мы тоже скоро умрём, и так далее и тому подобное.
Тогда я ледяным тоном ему заявила, что держись мы подальше от героина, вряд ля нам удалось бы познакомиться с Заикой-Максом… Это его заткнуло.
У нас с Детлефом было такое забавное отношение к Максу. Мы ненавидели всех фраеров. Мы ненавидели и Заику. Тем не менее, он казался нам вполне нормальным, стоящим парнем. Большей частью, наверное, оттого, что слупить с него сорок марок никогда не было проблемой, но всё-таки и мы испытывали нечто вроде сочувствия к нему, наверное… Он был, пожалуй, единственным фраером, которому, в принципе, было ещё хуже, чем нам. Он был совершенно одинок – у него были только мы. Ради нас он разбился бы в лепешку – мы знали это… Впрочем, потом мы даже и не думали ни о каком сочувствии – и сломали так не одного фраера…
Иногда мы очень уютно сидели у Заики-Макса, смотрели телевизор, потом спали.
Он уступал нам свою кровать – сам спал на полу… Как-то ночью у нас было действительное классное настроение. Заика-Макс поставил музыку, одел длинный парик и зверское меховое пальто. Он плясал перед нами, как сумасшедший, а мы смеялись до полусмерти. Вдруг он споткнулся, упал и ударился головой о швейную машину. Пару минут он лежал трупом, едва дыша. Мы переполошились, вызвали скорую. Оказалось – сотрясение, и две недели ему пришлось провести в постели…
Вскоре после этого он бросил свою работу… Смешно – Заика полностью опустился, ни разу в жизни не попробовав героина. Одно только общение с игловыми доконало его… При встрече он назойливо просил нас хоть разок заглянуть к нему, но такие дружеские посещения не в ходу у нарков, нет, не в ходу! Потому что каких-то особых чувств по отношению к кому-нибудь нарки не могут испытывать, и потому что им всё время приходится бегать целый день в поисках денег и героина, и просто нет времени на что-либо подобное. Заика повторял нам, что заплатит, отдаст нам все деньги, как только они у него появятся. Но Детлеф объяснил ему, как дважды два, что наркоман, как бизнесмен, каждый день должен думать о кассе. Ни о каком кредите из симпатии или дружбы и речи тут быть не может…
Вскоре после того, как я стала проституткой, случилась радостная встреча. Это было на вокзале. Я стояла, караулила клиентов, как вдруг передо мной возникла Бабси. Бабси – та маленькая девочка, которая ещё пару месяцев назад стреляла у меня ЛСД в «Саунде»! Бабси, – тогда ей было двенадцать, – ушла в бомжи из-за проблем в школе, и успела-таки подсесть на героин, прежде чем её схватили и отправили обратно к бабушке…
Мы посмотрели друг на друга, быстро поняли, что к чему, обнялись и поцеловались. Мы были так рады видеть друг друга! Бабси стала совсем тоненькой…
Ни груди, ни задницы. Но выглядела просто прекрасно… Её светлые, до плеч волосы были отлично ухожены, сама она была модно прикинута. И с первого взгляда мне стало понятно, что она на системе, и было неприятно смотреть ей в глаза – булавочные зрачки просто пугали меня. Но я думаю, что тот, кто не имел никакого понятия о наркоманах, тот ни за что не подумал бы, что этот прелестный ребёнок – злостный нарк. Бабси была невероятно спокойна. Ничего от этой обычной лихорадки других нарков, которым, как и мне, приходилось днями напролёт охотиться за деньгами и героином. Бабси сразу же сказала, что, мол, хватит мне тут унижаться, торчать на вокзале: она и порошком поделится и накормит меня!
Пошли наверх на галереи. О том, что мы обе сидели на гере и работали на панели, нам не надо было говорить – это было ясно и так, что тут говорить… Бабси, правда, всё никак не хотела колоться, откуда у неё столько героина и эти деньги. Сказала только, что дома её держат в ежовых рукавицах, с тех пор как понесло всё это. Ей нужно было каждый вечер являться домой не позже восьми и регулярно навещать школу. Её бабуля – старая карга – строго следила за этим…
Наконец я прямо спросила у неё, откуда героинчик-то, и она сказала: «А у меня постоянный клиент… Такой пожилой достаточно тип, но совершенно отпадный. Каждый день езжу к нему на такси. Денег он мне не даёт: платит чисто героином. Зарабатываю полтора грамма в день… Там у него есть и другие подруги, они тоже получают героином, но сейчас я в фаворитках. Справляюсь за час. Без траха, конечно! Только раздеться, пофоткаться немножко, поболтать, ну, и, да – по-французски… Повторяю, без траха, это даже не обсуждается!»
Постоянного клиента звали Хайнц… У него был канцелярский магазин. Я уже слышала о нём, что вот, мол, такой классный клиент, расплачивается сразу героином, и можно сэкономить на всей этой беготне. Я завидовала Бабси, потому что она, хотя ей и приходилось являться домой к восьми, могла хоть выспаться нормально и не знала всей этой безумной суеты: вокзал – клиент – деньги – дилер – сортир – снова вокзал…
У Бабси было всё, и даже лишний шприц. Эти одноразовые шприцы были в то время большой редкостью. Моя игла была уже настолько тупой, что приходилось затачивать её чиркалом спичечного коробка, чтобы вообще как-то пробить вену. У Бабси было полно новеньких машин. Она пообещала мне тут же три насоса и три канюли.
Пару дней спустя я встретила на вокзале и Стеллу – подругу Бабси, которая ещё раньше Бабси подсела. Объятия, поцелуи, дикая радость и восторг! Стелла, конечно, тоже сидела по полной… Дела у неё шли, правда, не так хорошо, как у Бабси. За два года до этого её отец погиб на пожаре, мать вместе со своим итальянским приятелем открыла кабачок и ушла в запой. Стелла постоянно прихватывала деньги из их пивной, и когда она свистнула пятьдесят марок прямо из бумажника мамкиного приятеля, это обнаружилось. С тех пор она не решалась вернуться домой и бомжевала, ночуя, где придется…
Мы сели на галерее и сразу заговорили о фраерах… Сначала Стелла рассказала мне всё о Бабси. Оказывается, та полностью опустилась. Её Хайнц – законченный придурок. Отвратительный, старый, жирный, потный мудак, с которым Бабси, конечно же трахается… Стелла говорила: «Ну нет, я бы так не смогла! Трахаться с таким типом?! Вообще с клиентом трахаться – нет, спасибо, это не для меня! Тут уж можно сразу начинать с черножопыми. Ну, отсосать – это я понимаю. Но трахаться – нет, никогда!» Меня потрясло, что с Бабси это так далеко зашло… В первый момент мне как-то не пришло в голову, с чего вдруг Стелла рассказывает мне всё это, но позднее я узнала от самой Бабси, что Хайнц раньше был постоянным папиком Стеллы. И Стелла точно знала, чего стоят эти полтора грамма! Впрочем, позже я узнала это и сама…
Мы сидели на галерее, болтали, и Стелла сказала мне, что она просто не представляет себе, как это я работаю здесь, на Цоо: «Да здесь же только самые опущенные шлюхи да их черножопенькие клиенты! Даже не знаю, как это ты на них смотришь вообще!» – сказала она мне.
Сама Стелла ходила на автопанель, точнее, на так называемую детскую панельку на Курфюрстенштрассе. Там работали почти сплошь одни наркоманки – девочки преимущественно тринадцати, четырнадцати лет. Я трепетала от ужаса перед автопанелью, потому что там и догадаться было невозможно, к кому же ты влезаешь в машину. И я сказала: «Нет, не знаю, автопанель – для меня это последняя тема… Вы же работаете там за двадцать марок. Отстой… Два фраера на одну дозу – нет, я сойду с ума!» Начали спорить… Мы спорили около часа, кто же из нас всё-таки больше опустился: я – на детской панели на Цоо или она – на детской панели на Курфюрстенштрассе. Сошлись мы в том, что Бабси, наверно уж, полный кусок говна, если трахается с этим своим старикашкой…
Вот таким вот разговором о нашей шлюхаческой чести началось это свидание.
Этот спор Стелла, Бабси и я продолжали вести каждый день в течение последующих нескольких месяцев. Речь шла о том, кто же из нас глубже увяз в дерьме, и каждая старалась доказать, что она ещё не так опустилась, как её подруги. А если мы встречались вдвоём, то третья заочно оказывалась самой мерзкой шлюхой во всём Берлине…
Конечно, мы постоянно размышляли о том, как бы приловчиться зарабатывать чем-нибудь другим… Мы со Стеллой настойчиво убеждали друг друга, что вполне можем обойтись и без этих грязных фраеров. Мы думали, что вполне реально настричь капусты, стреляя и приворовывая. В этом у Стеллы была куча полезных ноу-хау.
Так мы отправились в КаДеВе, чтобы опробовать на деле один их этих её супертрюков. Трюк применялся в женском сортире… Нужно было просто дождаться, пока паре бабушек не приспичит пописать. Как правило, они вешали свои ридикюли внутри на ручку двери, и когда они, через полчаса распутав свои корсеты, садились, наконец, на очко, нужно было просто резко дернуть ручку двери снаружи. Сумка падала на пол, и сквозь большой просвет внизу вытащить её было несложно. Бабуля, естественно, не решались выскочить в погоню с голой задницей, и пока они там зашнуровывали свои корсеты, мы были бы уже за всеми горами и морями…
Итак, мы окопались в дамском туалете КаДеВе, но всякий раз, когда Стелла командовала «на старт», меня брала измена, а ей одной не хотелось проворачивать такое дело. Тут нужно по меньшей мере четыре руки, чтобы быстрее прооперировать сумочку. Нет, я так не могла! Короче говоря, дамский сортир в Клондайк превратить нам так и не удалось… Мои нервы никогда не были достаточно крепкими для воровства, а тут я просто с ума сходила от волнения…
После нескольких неудачных попыток реализовать Стеллины разработки, мы решили вместе отсасывать, и я настояла на том, чтобы делать это на вокзале. Теперь мы занимались клиентом вдвоём. У этого метода была масса преимуществ. Одно преимущество по обоюдному согласию мы не обсуждали – каждая контролировала другую, то есть знала, как далеко та заходит с фраером. Кроме того, вдвоём мы чувствовали себя в большей безопасности, нас было сложнее задинамить при оплате, и мы могли себя хоть как-то защитить, в случае если фраер не хотел придерживаться обговоренных условий… Да и дело шло значительно быстрее вдвоём! Одна занималась фраером сверху, другая снизу – раз-два и готово!
С другой стороны, найти клиента, который мог бы оплатить двух девушек, было сложнее. А были и просто опытные клиенты, которые уже боялись связываться с нами двумя. Ведь вдвоём мы и сами могли запросто кинуть кого хочешь. Одна занималась, например, клиентом, а другая его бумажником… Стелле нравилось работать в паре. Она ходила то со мной, то с Бабси, потому что одной ей было не так просто склеить клиента, ведь она выглядела уже почти взрослой…
Больше всех на автопанели зарабатывала Бабси… Она работала там, ещё когда у неё был этот Хайнц, – просто чтобы помочь нам с героином… Она никогда не пользовалась макияжем, чтобы не старить своё «невинное детское личико». Без зада и без грудей, она в свои тринадцать лет, была именно той, кого клиенты ищут на детской панельке… Иногда она приносила в час с пяти фраеров до двухсот марок.