Страница:
Мы уже полгода были вместе, и это было нашей единственной лаской. Когда мы ещё только познакомились с Детлефом, я уже знала, какими грубыми могут быть парни. И я ему сразу сказала: «Послушай, я – девственница. И я хотела бы дать себе ещё немного времени… Просто хочу постарше стать».
Он меня понял, и мне не пришлось терпеть от него никаких насмешек или, там, ёрничества. Я была для него не просто подругой, с которой можно поболтать о том, о сём, но ещё и ребёнком – в мои-то четырнадцать лет… Детлеф вообще удивительно хорошо чувствовал людей… И он чувствовал, чего я хотела, что могла, а что нет.
Как-то в октябре я попросила у мамы противозачаточные таблетки. Она выдала их мне сразу и без разговоров, потому что, конечно, думала, что мы уже давно спим с Детлефом, хотя я и говорила ей, что между нами ещё ничего не было, – но тут она была очень недоверчива.
Короче говоря, я взяла у неё эти пилюли, правда, не говоря ничего Детлефу. Как-то я ещё боялась, не знаю… В одну из суббот октября я пришла в квартиру Акселя, и увидела, что он застелил свежим бельём свою кровать. Я удивилась – раньше это ему в голову не приходило… Его кровать была чуть шире, чем та, в которой спали мы с Детлефом, и Аксель сказал, что это просто ерунда: он нежится и потягивается в своей огромной кровати, в то время как мы с Детлефом ютимся на каких-то нарах. Решено: мы должны спать на его кровати.
В тот день в квартире царила вообще какая-то необыкновенная атмосфера…
Детлеф вдруг сказал, что мы могли бы, собственно, и прибрать немного, и все с воодушевлением принялись за уборку. Я сразу же распахнула все окна, что нашлись в квартире, и когда свежий воздух заполнил комнату, стало ясно, в какой же вони мы жили до сих пор… Нормального человека, попади он к нам, моментально вынесло бы за дверь зверским букетом ароматов крови, сигаретных бычков, и гниющих консервов.
Теперь нас обуяла настоящая уборочная лихорадка. Все огромные кучи мусора были подняты с пола и погружены в мешки. Я пропылесосила всю квартиру и вычистила птичью клетку, о решётки которой всё время пачкался волнистый попугайчик. Попугайчика сослала в эту берлогу мать Акселя. Её друг, видите ли, не любил птиц, но Аксель-то вообще их ненавидел! Когда попугайчик с тоски начинал чирикать, Аксель бил кулаком по клетке, и бедная птица начинала метаться, как сумасшедшая. Мама Акселя иногда приносила корм, и я засыпала попугаю достаточно зерна на всю неделю. Я даже купила ему стеклянное блюдечко для воды…
Ну, в общем, всё было по-другому в этот вечер… Детлеф, поцеловав меня, не отвернулся. Мы лежали и смотрели друг на друга. Так прошел час, потом он спросил: «Хочешь в следующую субботу спать со мной?» Я сказала: «Окей!» Я всегда боялась этого вопроса. Теперь, когда Детлеф спросил, я была просто счастлива! Я сказала: «Окей. Но с одним условием. Никакого героина в следующую субботу… Вдруг мне это не понравится. Или наоборот, понравится, но только потому, что я буду под кайфом. Я хочу быть чистой… И ещё я хочу, чтобы ты тоже знал, как это со мной – без героина». Детлеф сказал: «Договорились». Он поцеловал меня на ночь, и мы заснули, отвернувшись друг от друга…
Мы долго лежали рядом, практически не шевелясь. Девочки из моего класса рассказывали мне, как это в первый раз. Как парни со всей силой втыкали в них свой член и не останавливались, пока не кончат. Девочки говорили, что в первый раз это просто зверски больно. С теми, кто лишил их девственности, многие абсолютно не хотели встречаться больше. Я сказала Детлефу, что я хочу пережить это совсем по-другому, чем мои одноклассницы.
Он сказал: «Окей, малышка».
Мы тихо ласкали друг друга. Детлеф вошёл в меня, и мы начали. Если мне становилось больно, Детлеф чувствовал это, и мне не приходилось орать.
Я подумала: «Кристина – всё-таки у него есть право сделать тебе чуть-чуть больно! Он же полгода ждёт!» Но Детлеф не хотел делать мне больно. Мы были одно целое с ним. Я так любила его в тот момент, лежа одеревеневшая на кровати… Детлеф тоже не двигался. Он понимал, что я просто ничего не соображаю, что я полностью готова от страха и счастья.
Детлеф вышел из меня, и мы обнялись. Это всё было просто чудесно. И я думала, как мне всё-таки повезло с ним! Нет, я просто не заслуживала такого парня! Такого, который думает только о тебе. Такого, который спит с тобой в первый раз и не старается кончить. Потому что в первый раз всё – только для тебя! Я вспомнила Кати, который просто полез мне между ног тогда в кино… Нет уж, я была рада, что дождалась Детлефа, и теперь принадлежала только ему. Я так его любила, что меня снова охватил страх. Страх перед смертью. Я повторяла себе только одно: «Не хочу, чтобы Детлеф умер, не хочу, чтобы Детлеф умер…» И я сказала ему, когда мы лежали, обнявшись: «Всё, Детлеф, мы прекращаем колоться!» Он сказал: «Да, да – ты не должна стать задвигой…» Он поцеловал меня. Потом мы медленно отвернулись, и заснули – спина к спине…
Я проснулась, почувствовав руки Детлефа. Было достаточно рано. Сквозь шторы проникал серый свет. Мы ласкали друг друга, а потом снова заснули. Теперь я знала, что спать с Детлефом – хорошо.
В понедельник из школы я понеслась прямо на вокзал. Детлеф был там. Я отдала ему свой бутерброд и яблоко – он был голоден, а меня чудовищно кумарило, после того, как я уже три дня не кололась. Я спросила Детлефа: «У тебя есть для меня?» Он сказал: «Нет, ничего ты от меня не получишь. Я просто не хочу… Ты мне нравишься. Я не хочу, чтобы ты была игловой».
Тут я вскипела! Меня кумарило, и я замычала: «Эй, старик, по-моему ты уже спятил! У тебя зрачки, как булавки! Посмотри на себя, ты же полностью обдолбан. И ты говоришь мне, что я должна оставаться чистой! Сначала слезь сам, а потом поговорим! И не говори мне больше такого говна, скажи просто, что тебе жалко, что ты сам всё хочешь продвигать».
Я его просто прибила. Порошок у него был – я знала это. Он сдался, наконец, и сказал: «Хорошо, малышка, мы съезжаем вместе». Последнего фраера он сделал для меня…
То, что мы спали вместе теперь, многое изменило для меня. Так хорошо на вокзале я себя не чувствовала больше. Теперь мне стало понятно, что же это такое – его работа. Теперь я точно знала, чего хотели все эти балбесы, болтая со мной. Трахаться!
Ну да – как мы с Детлефом! Конечно, я и до того представляла себе, о чём идет речь, но то были все такие абстрактные знания. А теперь это означало всё самое нежное и интимное между мной и Детлефом. От фраеров меня тошнило… То, что там творилось на вокзале, было просто уму непостижимо: идти в кровать с каким-то омерзительным, вонючим эмигрантом, пьяным и толстожопым, с потной лысиной – трахаться! И мне не доставляло уже никакого удовольствия, когда эти фраера пытались со мной заговаривать. Теперь я просто не находила для них ни одного приличного слова! С отвращением отворачивалась или по-настоящему нападала на них. Я пропиталась страшной ненавистью к голубым! Просто поубивала бы этих уродов! И я пыталась не думать о том, что Детлефу приходится быть с ними ласковым и вежливым.
И всё-таки каждый день после школы я приходила на вокзал, потому что там был мой Детлеф… После того, как он обслужит клиента, мы шли на галерею, сидели там, и я пила какао. Иногда дела на вокзале шли совсем из рук вон. Бывали такие слабые деньки, когда даже Детлефу с трудом удавалось заработать на нас двоих…
На вокзальных галереях через Детлефа я познакомилась и с другими «работничками», с ребятами, которых поначалу сторонилась. Многие из них были совершенно уже убиты героином, и им приходилось непросто в деле. Все – старые нарки, которыми я так восхищалась раньше…
Детлеф говорил, что это его друзья. И добавлял, что нужно быть повнимательнее с этими друзьями. Эти нарки шатались там, как потерянные, им позарез нужен был героин, и у них никогда не было денег. Этим друзьям и обмолвиться нельзя было, что у тебя есть деньги или порошок – не дай бог! Иначе ты рисковал быть избитым и ограбленным. Они кидали не только фраеров, но и друг друга при случае…
Ну, теперь мне было ясно, что же такое героиновая сцена, так пленившая меня раньше… Теперь я была практически в самом центре этой сцены.
Друзья Детлефа часто мне говорили: «Слушай, девушка, прыгай – ты ещё слишком молода. У тебя получиться! Тебе просто нужно расстаться с Детлефом. Он всё равно уже никогда не слезет. Не дурачься, брось Детлефа…» Нет, они явно были не в своем уме – бросить Детлефа! Я просто не могла себе этого представить. Если Детлеф уж так хотел сдохнуть, значит, и я хотела! Этого, правда, я им не говорила. Я говорила проще: «Кончай гнать! Мы же не сидим! Мы легко соскочим, если только захотим».
Так день за днем летело время. Наступила осень. Каждый день был похож на предыдущий. С двух до восьми я – на вокзале. Потом мы шли в «Теплицу» – дискотеку выше по Курфюрстендамм. Там была точка, где покупал Детлеф. Ещё более конченная, чем сцена в «Саунде». Я часто оставалась там до последнего автобуса – до двадцати минут первого. Я жила только теми субботами, когда мы спали с Детлефом… Эти ночи с ним с каждым разом нравились мне всё больше. Они были прекрасны – ну, если мы были не очень обколоты, конечно.
Пришёл декабрь. Становилось всё холоднее… Раньше я никогда не замерзала, любой мороз был мне нипочём. Теперь же я мёрзла постоянно. Я замечала, как силы покидают меня, я стала совсем слабенькой, меня шатало. В одну из суббот в начале декабря я, как обычно, проснулась в квартире Акселя, рядом с Детлефом. Было зверски холодно… Прямо перед моим носом стояла какая-то коробка. Вдруг надпись на коробке как дикая бросилась мне в глаза. Краски резко и пронзительно блеснули – глазам стало больно, да, там был красный, – цвет, который всегда пугал меня. От красного цвета меня бросало в холодный пот ещё под кислотой. Под героином красный был очень мягким цветом. Как и все другие цвета, красный под героином был мягок и нежен, словно под вуалью…
А теперь… Проклятье, теперь только агрессивный красный был на этой коробке.
Мой рот был полон слюны. Я постоянно сглатывала её, но она моментально появлялась всё снова и снова. Вдруг слюна исчезла, во рту стало очень клейко, горло пересохло. Я попробовала встать, чтобы выпить чего-нибудь. Встать не получилось…
Я тряслась от холода, но вдруг мне стало жарко и я стала обливаться потом. В панике я растолкала Детлефа и сказала: «Эй, эй – со мной тут что-то происходит!» Детлеф посмотрел мне в глаза и сказал: «Да у тебя зрачки, как блюдца…» Он помолчал и прошептал: «Ну вот и ты готова…» Я только дрожала и всё повторяла шёпотом: «Так что, что же это со мной?» Детлеф сказал: «Ничего – ломает тебя…» Я подумала: «Ага, ну вот – это ломка… Тебя ломает, ты, старая фиксерша! Ну, что, не так, в общем-то, и ужасна эта ломка! И что это другие носятся с этой ломкой, как с писаной торбой? В общем-то, ничего не болит, только трясёт немного, и цвета немного раздражают, и слюны полон рот, а так ничего, нормально…» Детлеф ничего не говорил. Он выковырял из своих карманов чек и аскорбиновую кислоту, достал ложку, приготовил на свече и дал мне готовую машину. Меня трясло, и я долго не могла попасть в вену… Наконец-то! Мне снова стало хорошо. Краски стали мягче, и слюна ушла. Со слюной ушли и проблемы, и я заснула рядом с Детлефом. Он тоже вмазался… Мы встали в полдень, и я спросила, сколько героина у нас ещё остаётся.
Он сказал: «Ясно, тебе ещё достанется сегодня до ухода».
Я сказала: «Хорошо, но мне же нужно ещё на завтрашнее утро».
Детлеф: «У меня столько нет. И у меня нет никакого желания тащиться на вокзал сегодня… Воскресенье – там нечего искать!» Меня обуяла паника и ярость одновременно, я аж взвизгнула: «Чувак, ты не понимаешь что ли?! Если я не смогу завтра утром вмазаться, меня закумарит, – как мне в школу-то идти?» Детлеф: «Так я тебе всегда говорил об этом! Ну а теперь всё – поздняк метаться!» Всё-таки мы поплелись на вокзал… У меня было много времени на подумать.
Первая ломка, смотри-ка! Теперь я полностью зависела от героина и от Детлефа. Я зависела от Детлефа… От Детлефа… Это неожиданно испугало меня. Ха, но это уже не любовь, если один полностью зависит от другого! Что будет, если Детлеф, скажем, не даст мне героина вечером? Я буду клянчить и унижаться?
Я знала, что фиксеры, как милостыню выпрашивали героин, если их ломало. На коленях выпрашивали… Они унижались и позволяли себя унижать. Полные ничтожества! Нет уж, я не стану унижаться! Даже перед Детлефом. Если он заставит меня попрошайничать – всё кончено между нами! Я ещё никогда ни о чём не просила!
Детлеф нашёл в конце концов какого-то фраера, и я терпеливо ждала, когда он там вернётся. Чего говорить – я ждала бы вечно, пока Детлеф не принесёт мне героина на утро!
В тот день я была угрюма и подозрительна. Я стояла на вокзале, в уголку, и тихо говорила сама с собой. Я говорила себе: «Итак, Кристина, ты добилась всего, чего собственно и хотела… Но разве ты так себе это представляла? Нет, нет! Но ты же хотела этого? Ты же всегда так восхищалась этими старыми игловыми! Ну вот – теперь ты одна из них! Поздравь себя! Теперь ты не салага и не пионер. И тебе уже не надо делать круглые глаза, когда кто-то говорит о ломках. Теперь уже никто не может тебя обосрать, мол – маленькая девочка… Ты сама обосралась – маленькая девочка!» Я всё никак не могла собраться с мозгами. Мысли о грядущей долботе не выходили из головы. Я вспомнила о том, как нравилось мне раньше доканывать переламывающихся фиксеров… Я же не знала, каково им приходится! Я только видела, что они были совершенно без сил, очень обидчивы и ранимы. Ломающийся игловой никогда не отваживался сопротивляться – в такие нули они превращались… И я часто утоляла свою жажду власти, обламывая их по-всякому. Когда у них это начиналось, их можно было ломать просто об колено. Нужно было только методично бить по их слабому месту, растравлять их раны, и нервы у них не выдерживали!
Только ломаясь, они отдавали себе отчёт в том, какие же они всё-таки убогие уроды.
Всему наркоманскому жеманству в один час приходил конец – выше других они себя уже не ставили… Но это только если их кумарило – а так нет!
Я сказала себе: ну вот теперь-то они тебе отомстят, они просто прикончат тебя. Они-то поймут, что ты попала, они поймут, что тебя ломает… Да ты всё это знала заранее! Смешно даже, что только сегодня тебя это так испугало…
Ну ладно, это самоедство ничего не давало, и мне надо было поговорить с кем-то…
Я могла бы подойти к любому из игловых на вокзале, но вместо этого забилась в какой-то угол около почты. Я же и без того знала всё, что они мне скажут, потому что часто слышала все эти разглагольствования, ещё когда меня это не касалось: «Да брось ты, не принимай так близко к сердцу, старик! Давай дальше! Всё будет нормально. Ерунда, но если хочешь, конечно, можешь и слезть! Есть же валерон на рынке…» Детлеф тоже выдавал весь этот бред, если речь шла о героине.
Единственным человеком, с кем я могла бы поговорить, была моя мама. Но, нет: я и представить себе этого не могла! Как я могу с ней так поступить, думала я, она любит тебя, да и ты любишь её на свой лад. Её просто удар хватит, если ты ей что-то подобное расскажешь! Да и чем она тебе поможет? Ну, запрёт в квартире, или сдаст, не дай бог, в клинику! Да и клиника ведь не поможет… Против своей воли никто ещё не слез, а ты-то уж тем более не слезешь. Ты заупрямишься, свалишь из клиники и пойдешь в разнос. Нет, это только навредит делу…
Я продолжала вполголоса говорить себе: всё, родная, ты просто завязываешь со всем этим! Немного поломает поначалу, но ты выдержишь это запросто. Сейчас придет Детлеф, скажи ему: «Детлеф, всё – я не хочу героина! Я завязываю! И одно из двух: или ты завязываешь, или мы расстаемся. Что, у тебя уже грамм в кармане? Да ты что?! Ну, ладно, старина… Сейчас мы вмажемся, и с завтрашнего дня – ни-ни!» Чёрт возьми – даже сейчас, разговаривая сама с собой, я постоянно возвращалась к мысли о дозе…
И я прошептала себе, как страшную тайну: Детлеф не слезет, ты же знаешь! И ты бросишь Детлефа? Чёрт, кончай переливать из пустого в порожнее! Соберись хоть на секунду и посмотри правде в глаза. Всё! Приехали! Конечная станция! Не так много ты успела в этой жизни… Но ты же так этого хотела, а?
Детлеф вернулся… Не проронив ни слова, мы двинулись вдвоём к Курфюрстенштрассе и взяли у нашего дилера. Я получила четверть грамма, села в метро, доехала до дома, и легла в кровать…
Мы обыскали всю квартиру в поисках хоть чего-нибудь, что можно было бы быстренько продать. Мы, правда, знали, что искать бесполезно – ничего такого в этой берлоге и быть не могло… Всё от кофеварки до радиоприёмника было давно уже вынесено, продано и проколото. Стоял только пылесос, но он был настолько древним, что за него мы не выручили бы ни одной марки.
Детлеф сказал: «Девушка, сейчас нам нужно очень быстро сделать деньги. Самое позднее через два часа нас заломает, а там уже искать будет нечего… Не знаю, что делать! Сейчас воскресенье, вечер, я ни за что не заработаю. Помоги мне! Лучше всего иди к „Саунду“ и стреляй там… Как угодно, но ты должна вытащить сорок марок! Ну, а если мне повезёт, и я сделаю кого-нибудь за сорок или пятьдесят, тогда у нас будет кой-чего и на утро. Ясно? Сделаешь? Сделай!» Я сказала: «Ну, естественно, сделаю. Ты же знаешь, стрелять – тут я профи». Мы договорились встретиться через два часа. Ну что ж – я часто стреляла у «Саунда».
Часто просто ради удовольствия. И всегда получалось. Но в этот вечер всё было против нас! Не вёлся ну просто никто! Деньги нужны были срочно, а при стрельбе нужно время – на прицел. Типа, к которому ты подходишь за деньгами, нужно видеть заранее, на него надо настроиться, немного поболтать с ним и вести себя при этом спокойно, а не дёргаться, как эпилептик. Да и вообще от этого нужно получать удовольствие…
Меня кумарило, и всё шло хуже некуда. Через полчаса у меня было шесть марок восемьдесят пфеннигов, а это явно не результат. Видимо, ничего не получится…
Подумала о Детлефе, который сейчас должен быть на вокзале, где воскресными вечерами только эти семьи с детьми, возвращающиеся от бабушек и дедушек. А его ещё и ломает… Нет, ему не найти фраера! Я запаниковала.
Совершенно потерянная, без какого-то определённого плана я вышла к дороге.
Как-то во мне ещё теплилась надежда, что стрельба пойдёт. Вдруг огромный «мерседес» остановился перед входом в клуб… Вообще, дорогие автомобили часто проплывали на малой скорости мимо «Саунда» или останавливались перед входом.
Потому что нигде нет девочек дешевле, чем у «Саунда». Там были девушки, у которых не было ни марки, чтобы заплатить за вход, и они все делали за билет и пару стаканов колы…
Тип в мерседесе подмигнул мне. Я тоже его узнала. Он частенько бывал в «Саунде», а точнее – перед ним, и мы даже поболтали как-то раз. Он спросил тогда, не хочу ли я заработать денег – стольник, например, и всё такое прочее. Я спросила, чего он хочет взамен. Но он как-то сдал назад, и я, помню, подняла его на смех…
Ну вот – второе свидание. Я точно не знаю, каким местом я тогда думала.
Определённо, не головой… И я сказала себе: а ну-ка, подойди к этому типу – узнай там у него, чего он хочет. Ну, может, удастся выпросить у него пару марок… По крайней мере, тип всё не переставал моргать мне, и неожиданно для себя самой я очутилась рядом с машиной. Он сказал, чтобы я залезала быстрее он не может тут долго стоять. И я залезла…
Собственно говоря, я знала, что сейчас будет. Просить денег, сидя в машине, было просто глупо – это ясно, как божий день! Фраера ведь уже давно не были для меня существа с далёкой и неведомой планеты. Я знала правила игры, той, что сейчас начиналась. Я много слышала от парней, да и сама видела на вокзале. Так, я знала, например, что условия диктует не клиент, а работник. Я постаралась напустить на себя крутой вид, и унять, наконец, эту дурацкую дрожь в коленях… Набрала в лёгкие побольше воздуха, и постаралась со свистом выдохнуть всю фразу до конца – ох, хоть бы не заикнуться!
Я спросила: «Чего тебе?» Тип удивился: «А чего по-твоему? Сто марок. Согласна?» Я ответила: «Ну так – трах или ещё что-то в этом роде со мной не пойдёт». Он спросил: «Почему это вдруг?» – и от волнения я не нашла ничего лучше, чем рассказать ему всю правду. Я сказала: «Слушай-ка! У меня есть друг. И он – единственный, с кем я сплю… И так оно и должно оставаться!» Он сказал: «Да, это хорошо… Ну, тогда отсоси!» Я сказала: «Не, не могу. Я сблюю от этого…» Хм, по-моему, я действительно была крута…
Его это почему-то не раздражало. Он сказал: «Окей – тогда рукой». Я сказала: «Легко, – сделаю. За сотню». Да уж – в тот момент я вообще ничего не соображала! Это же была просто нереальная цена! Позже стало ясно, что этот тип просто жёстко тащился от меня. Потому что сто марок за это, да ещё на самой дешевой детской панели на Курфюрстенштрассе, – такого раньше просто не бывало!
Скорее всего, этот мой страх сильно завёл его. Он же всё видел… Он видел, что мне по-настоящему страшно там, в машине. Я сидела, прижавшись к двери, готовая выскочить каждую секунду.
Когда мы тронулись, наконец, вперёд, я жутко испугалась. Я думала: он, конечно же, захочет большего, он силой возьмет всё, что ему причитается за сотню! Или вообще не заплатит… Он остановился у парка поблизости. Я нередко ходила через этот парк. Настоящее кладбище для потаскух… Повсюду презервативы и носовые платки. Я тряслась, как в лихорадке, и мне было очень плохо, но тип оставался вполне спокойным. Я набралась храбрости и сказала то, что должна была сказать по правилам бизнеса: «Деньги вперёд!» Он дал мне бумажку – сто марок! Но и это меня не могло успокоить. Я ведь наслушалась достаточно историй о клиентах, которые потом просто отнимали деньги… Но я знала, что делать. В нашей компании парни и так в последнее время лишь обменивались впечатлениями от работы, – других тем для разговора у нас-то и не было. Так что, я была хорошо подкована…
Я дождалась момента, когда он начал снимать штаны, то есть полностью занялся собой, и засунула бумажку в сапог. Клиент тем временем был готов. Я всё ещё сидела на краешке сиденья и старалась не шевелиться. Я не смотрела на него и левой рукой пыталась найти его член на ощупь. Всё-таки, мне пришлось подвинуться к нему поближе – рука-то была не такой длинной. Пришлось ещё разок открыть глаза, прежде чем я его поймала.
Меня тошнило, и я замерзала. Я смотрела в окно и пыталась переключить внимание на что-то другое. На свет фар, что мелькал сквозь кусты то тут, то там, и на огни рекламы над парком… Работа заняла не так много времени.
Парень опять вытащил свой бумажник. Открыл его так, чтобы я могла видеть. Пятисотенная купюра и еще сотня. Он явно старался произвести впечатление, закинуть удочку и на следующий раз. Подумав, он дал мне ещё двадцать марок. На чай…
Я спокойно вылезла из машины, абсолютно спокойно. Подвела что-то вроде итога. Сказала себе: так, Кристина, это был твой второй мужчина. Тебе четырнадцать. Только четыре недели назад тебя лишили девственности. И вот уже ты на панели…
Вот это темпы!
Впрочем, эта мысль занимала меня недолго. Я была просто рада… Сто двадцать марок в моём сапоге! Ещё никогда у меня не было такой кучи денег! Я не думала о Детлефе и о том, что он скажет. Меня дико ломало и нужно было быстренько ширнуться. Я думала только о дозе – быстрее, быстрее! Мне повезло – я сразу нашла нашего дилера. Тот увидал деньги и сразу спросил: «Откуда бабки? Сосала?» Я возмутилась: «Не выдумывай! Я – сосала, скажешь тоже! Да прежде чем я докачусь до этого, сто раз ещё соскочу! Серьёзно! Не – папаша чего-то вспомнил, что у него дочь есть, и подкинул мне на расходы».
На восемьдесят марок я купила полграмма в двух чеках. Четверти были новинкой на рынке. Раньше четверти нам хватало на троих. Со временем третьего вытеснили.
Нам не хватало…
Я зашла в туалет на Курфюрстенштрассе и втёрлась на скорую руку. Порошок был качественный. Остававшийся героин и сорок марок я спрятала в школьный проездной.
Отработать и найти героин – всё вместе заняло где-то полчаса. Только лишь три четверти часа я отсутствовала. Я была уверена, что Детлеф всё ещё на вокзале и погнала к нему. Детлеф был там. Не Детлеф – просто жалкая кучка мусора! Конечно, никого он так и не нашёл, и его ломало! Я сказала ему: «Пойдём, у меня есть…» Он не спрашивал, откуда. Он вообще ничего не говорил. Хотел только одного – быстрее добраться до Акселя. Мы сразу же ломанулись в ванну, и я достала карточку из сумки. Он открыл чек и высыпал порошок в ложку. Готовя дозу, Детлеф всё пялился на карточку, где была ещё четверть и две двадцатки. Потом спросил «Откуда деньги?» Я сказала: «Стрельба не прошла. Ничего не вышло бы… Но там был один тип с кучей денег, я ему подрочила. Честно, только подрочила. А что мне было делать? Я же это для тебя сделала!» Детлефа просто перекосило – я ещё не закончила говорить! На него было страшно смотреть. Он заорал на меня: «Да ты гонишь! Никто не даёт сотню за это!!! Ты мне лжёшь!!! Да что ты вообще называешь подрочить?!!» Больше он не мог говорить. Его круто долбило. Кости так и ходили ходуном – чуть в узел не завязывались, рубашка стала мокрой от пота, ноги сводили судороги.
Он меня понял, и мне не пришлось терпеть от него никаких насмешек или, там, ёрничества. Я была для него не просто подругой, с которой можно поболтать о том, о сём, но ещё и ребёнком – в мои-то четырнадцать лет… Детлеф вообще удивительно хорошо чувствовал людей… И он чувствовал, чего я хотела, что могла, а что нет.
Как-то в октябре я попросила у мамы противозачаточные таблетки. Она выдала их мне сразу и без разговоров, потому что, конечно, думала, что мы уже давно спим с Детлефом, хотя я и говорила ей, что между нами ещё ничего не было, – но тут она была очень недоверчива.
Короче говоря, я взяла у неё эти пилюли, правда, не говоря ничего Детлефу. Как-то я ещё боялась, не знаю… В одну из суббот октября я пришла в квартиру Акселя, и увидела, что он застелил свежим бельём свою кровать. Я удивилась – раньше это ему в голову не приходило… Его кровать была чуть шире, чем та, в которой спали мы с Детлефом, и Аксель сказал, что это просто ерунда: он нежится и потягивается в своей огромной кровати, в то время как мы с Детлефом ютимся на каких-то нарах. Решено: мы должны спать на его кровати.
В тот день в квартире царила вообще какая-то необыкновенная атмосфера…
Детлеф вдруг сказал, что мы могли бы, собственно, и прибрать немного, и все с воодушевлением принялись за уборку. Я сразу же распахнула все окна, что нашлись в квартире, и когда свежий воздух заполнил комнату, стало ясно, в какой же вони мы жили до сих пор… Нормального человека, попади он к нам, моментально вынесло бы за дверь зверским букетом ароматов крови, сигаретных бычков, и гниющих консервов.
Теперь нас обуяла настоящая уборочная лихорадка. Все огромные кучи мусора были подняты с пола и погружены в мешки. Я пропылесосила всю квартиру и вычистила птичью клетку, о решётки которой всё время пачкался волнистый попугайчик. Попугайчика сослала в эту берлогу мать Акселя. Её друг, видите ли, не любил птиц, но Аксель-то вообще их ненавидел! Когда попугайчик с тоски начинал чирикать, Аксель бил кулаком по клетке, и бедная птица начинала метаться, как сумасшедшая. Мама Акселя иногда приносила корм, и я засыпала попугаю достаточно зерна на всю неделю. Я даже купила ему стеклянное блюдечко для воды…
Ну, в общем, всё было по-другому в этот вечер… Детлеф, поцеловав меня, не отвернулся. Мы лежали и смотрели друг на друга. Так прошел час, потом он спросил: «Хочешь в следующую субботу спать со мной?» Я сказала: «Окей!» Я всегда боялась этого вопроса. Теперь, когда Детлеф спросил, я была просто счастлива! Я сказала: «Окей. Но с одним условием. Никакого героина в следующую субботу… Вдруг мне это не понравится. Или наоборот, понравится, но только потому, что я буду под кайфом. Я хочу быть чистой… И ещё я хочу, чтобы ты тоже знал, как это со мной – без героина». Детлеф сказал: «Договорились». Он поцеловал меня на ночь, и мы заснули, отвернувшись друг от друга…
* * *
В следующую субботу мы не прикасались к порошку. Квартиру к тому времени уже снова засрали, там воняло, как и прежде, но наша постель была застелена свежим бельём и просто сияла белизной. Когда мы разделись, у меня появился лёгкий страх.Мы долго лежали рядом, практически не шевелясь. Девочки из моего класса рассказывали мне, как это в первый раз. Как парни со всей силой втыкали в них свой член и не останавливались, пока не кончат. Девочки говорили, что в первый раз это просто зверски больно. С теми, кто лишил их девственности, многие абсолютно не хотели встречаться больше. Я сказала Детлефу, что я хочу пережить это совсем по-другому, чем мои одноклассницы.
Он сказал: «Окей, малышка».
Мы тихо ласкали друг друга. Детлеф вошёл в меня, и мы начали. Если мне становилось больно, Детлеф чувствовал это, и мне не приходилось орать.
Я подумала: «Кристина – всё-таки у него есть право сделать тебе чуть-чуть больно! Он же полгода ждёт!» Но Детлеф не хотел делать мне больно. Мы были одно целое с ним. Я так любила его в тот момент, лежа одеревеневшая на кровати… Детлеф тоже не двигался. Он понимал, что я просто ничего не соображаю, что я полностью готова от страха и счастья.
Детлеф вышел из меня, и мы обнялись. Это всё было просто чудесно. И я думала, как мне всё-таки повезло с ним! Нет, я просто не заслуживала такого парня! Такого, который думает только о тебе. Такого, который спит с тобой в первый раз и не старается кончить. Потому что в первый раз всё – только для тебя! Я вспомнила Кати, который просто полез мне между ног тогда в кино… Нет уж, я была рада, что дождалась Детлефа, и теперь принадлежала только ему. Я так его любила, что меня снова охватил страх. Страх перед смертью. Я повторяла себе только одно: «Не хочу, чтобы Детлеф умер, не хочу, чтобы Детлеф умер…» И я сказала ему, когда мы лежали, обнявшись: «Всё, Детлеф, мы прекращаем колоться!» Он сказал: «Да, да – ты не должна стать задвигой…» Он поцеловал меня. Потом мы медленно отвернулись, и заснули – спина к спине…
Я проснулась, почувствовав руки Детлефа. Было достаточно рано. Сквозь шторы проникал серый свет. Мы ласкали друг друга, а потом снова заснули. Теперь я знала, что спать с Детлефом – хорошо.
В понедельник из школы я понеслась прямо на вокзал. Детлеф был там. Я отдала ему свой бутерброд и яблоко – он был голоден, а меня чудовищно кумарило, после того, как я уже три дня не кололась. Я спросила Детлефа: «У тебя есть для меня?» Он сказал: «Нет, ничего ты от меня не получишь. Я просто не хочу… Ты мне нравишься. Я не хочу, чтобы ты была игловой».
Тут я вскипела! Меня кумарило, и я замычала: «Эй, старик, по-моему ты уже спятил! У тебя зрачки, как булавки! Посмотри на себя, ты же полностью обдолбан. И ты говоришь мне, что я должна оставаться чистой! Сначала слезь сам, а потом поговорим! И не говори мне больше такого говна, скажи просто, что тебе жалко, что ты сам всё хочешь продвигать».
Я его просто прибила. Порошок у него был – я знала это. Он сдался, наконец, и сказал: «Хорошо, малышка, мы съезжаем вместе». Последнего фраера он сделал для меня…
То, что мы спали вместе теперь, многое изменило для меня. Так хорошо на вокзале я себя не чувствовала больше. Теперь мне стало понятно, что же это такое – его работа. Теперь я точно знала, чего хотели все эти балбесы, болтая со мной. Трахаться!
Ну да – как мы с Детлефом! Конечно, я и до того представляла себе, о чём идет речь, но то были все такие абстрактные знания. А теперь это означало всё самое нежное и интимное между мной и Детлефом. От фраеров меня тошнило… То, что там творилось на вокзале, было просто уму непостижимо: идти в кровать с каким-то омерзительным, вонючим эмигрантом, пьяным и толстожопым, с потной лысиной – трахаться! И мне не доставляло уже никакого удовольствия, когда эти фраера пытались со мной заговаривать. Теперь я просто не находила для них ни одного приличного слова! С отвращением отворачивалась или по-настоящему нападала на них. Я пропиталась страшной ненавистью к голубым! Просто поубивала бы этих уродов! И я пыталась не думать о том, что Детлефу приходится быть с ними ласковым и вежливым.
И всё-таки каждый день после школы я приходила на вокзал, потому что там был мой Детлеф… После того, как он обслужит клиента, мы шли на галерею, сидели там, и я пила какао. Иногда дела на вокзале шли совсем из рук вон. Бывали такие слабые деньки, когда даже Детлефу с трудом удавалось заработать на нас двоих…
На вокзальных галереях через Детлефа я познакомилась и с другими «работничками», с ребятами, которых поначалу сторонилась. Многие из них были совершенно уже убиты героином, и им приходилось непросто в деле. Все – старые нарки, которыми я так восхищалась раньше…
Детлеф говорил, что это его друзья. И добавлял, что нужно быть повнимательнее с этими друзьями. Эти нарки шатались там, как потерянные, им позарез нужен был героин, и у них никогда не было денег. Этим друзьям и обмолвиться нельзя было, что у тебя есть деньги или порошок – не дай бог! Иначе ты рисковал быть избитым и ограбленным. Они кидали не только фраеров, но и друг друга при случае…
Ну, теперь мне было ясно, что же такое героиновая сцена, так пленившая меня раньше… Теперь я была практически в самом центре этой сцены.
Друзья Детлефа часто мне говорили: «Слушай, девушка, прыгай – ты ещё слишком молода. У тебя получиться! Тебе просто нужно расстаться с Детлефом. Он всё равно уже никогда не слезет. Не дурачься, брось Детлефа…» Нет, они явно были не в своем уме – бросить Детлефа! Я просто не могла себе этого представить. Если Детлеф уж так хотел сдохнуть, значит, и я хотела! Этого, правда, я им не говорила. Я говорила проще: «Кончай гнать! Мы же не сидим! Мы легко соскочим, если только захотим».
Так день за днем летело время. Наступила осень. Каждый день был похож на предыдущий. С двух до восьми я – на вокзале. Потом мы шли в «Теплицу» – дискотеку выше по Курфюрстендамм. Там была точка, где покупал Детлеф. Ещё более конченная, чем сцена в «Саунде». Я часто оставалась там до последнего автобуса – до двадцати минут первого. Я жила только теми субботами, когда мы спали с Детлефом… Эти ночи с ним с каждым разом нравились мне всё больше. Они были прекрасны – ну, если мы были не очень обколоты, конечно.
Пришёл декабрь. Становилось всё холоднее… Раньше я никогда не замерзала, любой мороз был мне нипочём. Теперь же я мёрзла постоянно. Я замечала, как силы покидают меня, я стала совсем слабенькой, меня шатало. В одну из суббот в начале декабря я, как обычно, проснулась в квартире Акселя, рядом с Детлефом. Было зверски холодно… Прямо перед моим носом стояла какая-то коробка. Вдруг надпись на коробке как дикая бросилась мне в глаза. Краски резко и пронзительно блеснули – глазам стало больно, да, там был красный, – цвет, который всегда пугал меня. От красного цвета меня бросало в холодный пот ещё под кислотой. Под героином красный был очень мягким цветом. Как и все другие цвета, красный под героином был мягок и нежен, словно под вуалью…
А теперь… Проклятье, теперь только агрессивный красный был на этой коробке.
Мой рот был полон слюны. Я постоянно сглатывала её, но она моментально появлялась всё снова и снова. Вдруг слюна исчезла, во рту стало очень клейко, горло пересохло. Я попробовала встать, чтобы выпить чего-нибудь. Встать не получилось…
Я тряслась от холода, но вдруг мне стало жарко и я стала обливаться потом. В панике я растолкала Детлефа и сказала: «Эй, эй – со мной тут что-то происходит!» Детлеф посмотрел мне в глаза и сказал: «Да у тебя зрачки, как блюдца…» Он помолчал и прошептал: «Ну вот и ты готова…» Я только дрожала и всё повторяла шёпотом: «Так что, что же это со мной?» Детлеф сказал: «Ничего – ломает тебя…» Я подумала: «Ага, ну вот – это ломка… Тебя ломает, ты, старая фиксерша! Ну, что, не так, в общем-то, и ужасна эта ломка! И что это другие носятся с этой ломкой, как с писаной торбой? В общем-то, ничего не болит, только трясёт немного, и цвета немного раздражают, и слюны полон рот, а так ничего, нормально…» Детлеф ничего не говорил. Он выковырял из своих карманов чек и аскорбиновую кислоту, достал ложку, приготовил на свече и дал мне готовую машину. Меня трясло, и я долго не могла попасть в вену… Наконец-то! Мне снова стало хорошо. Краски стали мягче, и слюна ушла. Со слюной ушли и проблемы, и я заснула рядом с Детлефом. Он тоже вмазался… Мы встали в полдень, и я спросила, сколько героина у нас ещё остаётся.
Он сказал: «Ясно, тебе ещё достанется сегодня до ухода».
Я сказала: «Хорошо, но мне же нужно ещё на завтрашнее утро».
Детлеф: «У меня столько нет. И у меня нет никакого желания тащиться на вокзал сегодня… Воскресенье – там нечего искать!» Меня обуяла паника и ярость одновременно, я аж взвизгнула: «Чувак, ты не понимаешь что ли?! Если я не смогу завтра утром вмазаться, меня закумарит, – как мне в школу-то идти?» Детлеф: «Так я тебе всегда говорил об этом! Ну а теперь всё – поздняк метаться!» Всё-таки мы поплелись на вокзал… У меня было много времени на подумать.
Первая ломка, смотри-ка! Теперь я полностью зависела от героина и от Детлефа. Я зависела от Детлефа… От Детлефа… Это неожиданно испугало меня. Ха, но это уже не любовь, если один полностью зависит от другого! Что будет, если Детлеф, скажем, не даст мне героина вечером? Я буду клянчить и унижаться?
Я знала, что фиксеры, как милостыню выпрашивали героин, если их ломало. На коленях выпрашивали… Они унижались и позволяли себя унижать. Полные ничтожества! Нет уж, я не стану унижаться! Даже перед Детлефом. Если он заставит меня попрошайничать – всё кончено между нами! Я ещё никогда ни о чём не просила!
Детлеф нашёл в конце концов какого-то фраера, и я терпеливо ждала, когда он там вернётся. Чего говорить – я ждала бы вечно, пока Детлеф не принесёт мне героина на утро!
В тот день я была угрюма и подозрительна. Я стояла на вокзале, в уголку, и тихо говорила сама с собой. Я говорила себе: «Итак, Кристина, ты добилась всего, чего собственно и хотела… Но разве ты так себе это представляла? Нет, нет! Но ты же хотела этого? Ты же всегда так восхищалась этими старыми игловыми! Ну вот – теперь ты одна из них! Поздравь себя! Теперь ты не салага и не пионер. И тебе уже не надо делать круглые глаза, когда кто-то говорит о ломках. Теперь уже никто не может тебя обосрать, мол – маленькая девочка… Ты сама обосралась – маленькая девочка!» Я всё никак не могла собраться с мозгами. Мысли о грядущей долботе не выходили из головы. Я вспомнила о том, как нравилось мне раньше доканывать переламывающихся фиксеров… Я же не знала, каково им приходится! Я только видела, что они были совершенно без сил, очень обидчивы и ранимы. Ломающийся игловой никогда не отваживался сопротивляться – в такие нули они превращались… И я часто утоляла свою жажду власти, обламывая их по-всякому. Когда у них это начиналось, их можно было ломать просто об колено. Нужно было только методично бить по их слабому месту, растравлять их раны, и нервы у них не выдерживали!
Только ломаясь, они отдавали себе отчёт в том, какие же они всё-таки убогие уроды.
Всему наркоманскому жеманству в один час приходил конец – выше других они себя уже не ставили… Но это только если их кумарило – а так нет!
Я сказала себе: ну вот теперь-то они тебе отомстят, они просто прикончат тебя. Они-то поймут, что ты попала, они поймут, что тебя ломает… Да ты всё это знала заранее! Смешно даже, что только сегодня тебя это так испугало…
Ну ладно, это самоедство ничего не давало, и мне надо было поговорить с кем-то…
Я могла бы подойти к любому из игловых на вокзале, но вместо этого забилась в какой-то угол около почты. Я же и без того знала всё, что они мне скажут, потому что часто слышала все эти разглагольствования, ещё когда меня это не касалось: «Да брось ты, не принимай так близко к сердцу, старик! Давай дальше! Всё будет нормально. Ерунда, но если хочешь, конечно, можешь и слезть! Есть же валерон на рынке…» Детлеф тоже выдавал весь этот бред, если речь шла о героине.
Единственным человеком, с кем я могла бы поговорить, была моя мама. Но, нет: я и представить себе этого не могла! Как я могу с ней так поступить, думала я, она любит тебя, да и ты любишь её на свой лад. Её просто удар хватит, если ты ей что-то подобное расскажешь! Да и чем она тебе поможет? Ну, запрёт в квартире, или сдаст, не дай бог, в клинику! Да и клиника ведь не поможет… Против своей воли никто ещё не слез, а ты-то уж тем более не слезешь. Ты заупрямишься, свалишь из клиники и пойдешь в разнос. Нет, это только навредит делу…
Я продолжала вполголоса говорить себе: всё, родная, ты просто завязываешь со всем этим! Немного поломает поначалу, но ты выдержишь это запросто. Сейчас придет Детлеф, скажи ему: «Детлеф, всё – я не хочу героина! Я завязываю! И одно из двух: или ты завязываешь, или мы расстаемся. Что, у тебя уже грамм в кармане? Да ты что?! Ну, ладно, старина… Сейчас мы вмажемся, и с завтрашнего дня – ни-ни!» Чёрт возьми – даже сейчас, разговаривая сама с собой, я постоянно возвращалась к мысли о дозе…
И я прошептала себе, как страшную тайну: Детлеф не слезет, ты же знаешь! И ты бросишь Детлефа? Чёрт, кончай переливать из пустого в порожнее! Соберись хоть на секунду и посмотри правде в глаза. Всё! Приехали! Конечная станция! Не так много ты успела в этой жизни… Но ты же так этого хотела, а?
Детлеф вернулся… Не проронив ни слова, мы двинулись вдвоём к Курфюрстенштрассе и взяли у нашего дилера. Я получила четверть грамма, села в метро, доехала до дома, и легла в кровать…
* * *
Два воскресенья спустя мы с Детлефом были одни в квартире Акселя… Это было ближе к вечеру… Нам было очень нехорошо. Кумарило. В субботу какой-то дилер обул нас. Героин, что он нам продал, был так плох, что нам пришлось вдуть двойную дозу – всё, что у нас было, – чтобы хоть как-то зацепило. Детлеф уже начал потеть, да и я заметила, что моя ломка на подходе…Мы обыскали всю квартиру в поисках хоть чего-нибудь, что можно было бы быстренько продать. Мы, правда, знали, что искать бесполезно – ничего такого в этой берлоге и быть не могло… Всё от кофеварки до радиоприёмника было давно уже вынесено, продано и проколото. Стоял только пылесос, но он был настолько древним, что за него мы не выручили бы ни одной марки.
Детлеф сказал: «Девушка, сейчас нам нужно очень быстро сделать деньги. Самое позднее через два часа нас заломает, а там уже искать будет нечего… Не знаю, что делать! Сейчас воскресенье, вечер, я ни за что не заработаю. Помоги мне! Лучше всего иди к „Саунду“ и стреляй там… Как угодно, но ты должна вытащить сорок марок! Ну, а если мне повезёт, и я сделаю кого-нибудь за сорок или пятьдесят, тогда у нас будет кой-чего и на утро. Ясно? Сделаешь? Сделай!» Я сказала: «Ну, естественно, сделаю. Ты же знаешь, стрелять – тут я профи». Мы договорились встретиться через два часа. Ну что ж – я часто стреляла у «Саунда».
Часто просто ради удовольствия. И всегда получалось. Но в этот вечер всё было против нас! Не вёлся ну просто никто! Деньги нужны были срочно, а при стрельбе нужно время – на прицел. Типа, к которому ты подходишь за деньгами, нужно видеть заранее, на него надо настроиться, немного поболтать с ним и вести себя при этом спокойно, а не дёргаться, как эпилептик. Да и вообще от этого нужно получать удовольствие…
Меня кумарило, и всё шло хуже некуда. Через полчаса у меня было шесть марок восемьдесят пфеннигов, а это явно не результат. Видимо, ничего не получится…
Подумала о Детлефе, который сейчас должен быть на вокзале, где воскресными вечерами только эти семьи с детьми, возвращающиеся от бабушек и дедушек. А его ещё и ломает… Нет, ему не найти фраера! Я запаниковала.
Совершенно потерянная, без какого-то определённого плана я вышла к дороге.
Как-то во мне ещё теплилась надежда, что стрельба пойдёт. Вдруг огромный «мерседес» остановился перед входом в клуб… Вообще, дорогие автомобили часто проплывали на малой скорости мимо «Саунда» или останавливались перед входом.
Потому что нигде нет девочек дешевле, чем у «Саунда». Там были девушки, у которых не было ни марки, чтобы заплатить за вход, и они все делали за билет и пару стаканов колы…
Тип в мерседесе подмигнул мне. Я тоже его узнала. Он частенько бывал в «Саунде», а точнее – перед ним, и мы даже поболтали как-то раз. Он спросил тогда, не хочу ли я заработать денег – стольник, например, и всё такое прочее. Я спросила, чего он хочет взамен. Но он как-то сдал назад, и я, помню, подняла его на смех…
Ну вот – второе свидание. Я точно не знаю, каким местом я тогда думала.
Определённо, не головой… И я сказала себе: а ну-ка, подойди к этому типу – узнай там у него, чего он хочет. Ну, может, удастся выпросить у него пару марок… По крайней мере, тип всё не переставал моргать мне, и неожиданно для себя самой я очутилась рядом с машиной. Он сказал, чтобы я залезала быстрее он не может тут долго стоять. И я залезла…
Собственно говоря, я знала, что сейчас будет. Просить денег, сидя в машине, было просто глупо – это ясно, как божий день! Фраера ведь уже давно не были для меня существа с далёкой и неведомой планеты. Я знала правила игры, той, что сейчас начиналась. Я много слышала от парней, да и сама видела на вокзале. Так, я знала, например, что условия диктует не клиент, а работник. Я постаралась напустить на себя крутой вид, и унять, наконец, эту дурацкую дрожь в коленях… Набрала в лёгкие побольше воздуха, и постаралась со свистом выдохнуть всю фразу до конца – ох, хоть бы не заикнуться!
Я спросила: «Чего тебе?» Тип удивился: «А чего по-твоему? Сто марок. Согласна?» Я ответила: «Ну так – трах или ещё что-то в этом роде со мной не пойдёт». Он спросил: «Почему это вдруг?» – и от волнения я не нашла ничего лучше, чем рассказать ему всю правду. Я сказала: «Слушай-ка! У меня есть друг. И он – единственный, с кем я сплю… И так оно и должно оставаться!» Он сказал: «Да, это хорошо… Ну, тогда отсоси!» Я сказала: «Не, не могу. Я сблюю от этого…» Хм, по-моему, я действительно была крута…
Его это почему-то не раздражало. Он сказал: «Окей – тогда рукой». Я сказала: «Легко, – сделаю. За сотню». Да уж – в тот момент я вообще ничего не соображала! Это же была просто нереальная цена! Позже стало ясно, что этот тип просто жёстко тащился от меня. Потому что сто марок за это, да ещё на самой дешевой детской панели на Курфюрстенштрассе, – такого раньше просто не бывало!
Скорее всего, этот мой страх сильно завёл его. Он же всё видел… Он видел, что мне по-настоящему страшно там, в машине. Я сидела, прижавшись к двери, готовая выскочить каждую секунду.
Когда мы тронулись, наконец, вперёд, я жутко испугалась. Я думала: он, конечно же, захочет большего, он силой возьмет всё, что ему причитается за сотню! Или вообще не заплатит… Он остановился у парка поблизости. Я нередко ходила через этот парк. Настоящее кладбище для потаскух… Повсюду презервативы и носовые платки. Я тряслась, как в лихорадке, и мне было очень плохо, но тип оставался вполне спокойным. Я набралась храбрости и сказала то, что должна была сказать по правилам бизнеса: «Деньги вперёд!» Он дал мне бумажку – сто марок! Но и это меня не могло успокоить. Я ведь наслушалась достаточно историй о клиентах, которые потом просто отнимали деньги… Но я знала, что делать. В нашей компании парни и так в последнее время лишь обменивались впечатлениями от работы, – других тем для разговора у нас-то и не было. Так что, я была хорошо подкована…
Я дождалась момента, когда он начал снимать штаны, то есть полностью занялся собой, и засунула бумажку в сапог. Клиент тем временем был готов. Я всё ещё сидела на краешке сиденья и старалась не шевелиться. Я не смотрела на него и левой рукой пыталась найти его член на ощупь. Всё-таки, мне пришлось подвинуться к нему поближе – рука-то была не такой длинной. Пришлось ещё разок открыть глаза, прежде чем я его поймала.
Меня тошнило, и я замерзала. Я смотрела в окно и пыталась переключить внимание на что-то другое. На свет фар, что мелькал сквозь кусты то тут, то там, и на огни рекламы над парком… Работа заняла не так много времени.
Парень опять вытащил свой бумажник. Открыл его так, чтобы я могла видеть. Пятисотенная купюра и еще сотня. Он явно старался произвести впечатление, закинуть удочку и на следующий раз. Подумав, он дал мне ещё двадцать марок. На чай…
Я спокойно вылезла из машины, абсолютно спокойно. Подвела что-то вроде итога. Сказала себе: так, Кристина, это был твой второй мужчина. Тебе четырнадцать. Только четыре недели назад тебя лишили девственности. И вот уже ты на панели…
Вот это темпы!
Впрочем, эта мысль занимала меня недолго. Я была просто рада… Сто двадцать марок в моём сапоге! Ещё никогда у меня не было такой кучи денег! Я не думала о Детлефе и о том, что он скажет. Меня дико ломало и нужно было быстренько ширнуться. Я думала только о дозе – быстрее, быстрее! Мне повезло – я сразу нашла нашего дилера. Тот увидал деньги и сразу спросил: «Откуда бабки? Сосала?» Я возмутилась: «Не выдумывай! Я – сосала, скажешь тоже! Да прежде чем я докачусь до этого, сто раз ещё соскочу! Серьёзно! Не – папаша чего-то вспомнил, что у него дочь есть, и подкинул мне на расходы».
На восемьдесят марок я купила полграмма в двух чеках. Четверти были новинкой на рынке. Раньше четверти нам хватало на троих. Со временем третьего вытеснили.
Нам не хватало…
Я зашла в туалет на Курфюрстенштрассе и втёрлась на скорую руку. Порошок был качественный. Остававшийся героин и сорок марок я спрятала в школьный проездной.
Отработать и найти героин – всё вместе заняло где-то полчаса. Только лишь три четверти часа я отсутствовала. Я была уверена, что Детлеф всё ещё на вокзале и погнала к нему. Детлеф был там. Не Детлеф – просто жалкая кучка мусора! Конечно, никого он так и не нашёл, и его ломало! Я сказала ему: «Пойдём, у меня есть…» Он не спрашивал, откуда. Он вообще ничего не говорил. Хотел только одного – быстрее добраться до Акселя. Мы сразу же ломанулись в ванну, и я достала карточку из сумки. Он открыл чек и высыпал порошок в ложку. Готовя дозу, Детлеф всё пялился на карточку, где была ещё четверть и две двадцатки. Потом спросил «Откуда деньги?» Я сказала: «Стрельба не прошла. Ничего не вышло бы… Но там был один тип с кучей денег, я ему подрочила. Честно, только подрочила. А что мне было делать? Я же это для тебя сделала!» Детлефа просто перекосило – я ещё не закончила говорить! На него было страшно смотреть. Он заорал на меня: «Да ты гонишь! Никто не даёт сотню за это!!! Ты мне лжёшь!!! Да что ты вообще называешь подрочить?!!» Больше он не мог говорить. Его круто долбило. Кости так и ходили ходуном – чуть в узел не завязывались, рубашка стала мокрой от пота, ноги сводили судороги.