Лопушок помолчал и продолжил.
– Боюсь, эти суждения по большей части покажутся вам умозрительными. Напрасно. Они основаны на рассказах тех немногих дикарей, которых нам удалось обнаружить. Недавно был открыт многосотлетней давности храм с настенной росписью, и пиктографические изображения оттуда дали нам дополнительные сведения. Поэтому мы полагаем, что принятая у нас реконструкция истории «лэйлит» в общих чертах соответствует истине. И, кстати, Жанетта совершенно напрасно совершила побег. По окончании обследования мы собирались вернуть ее в родную семью. Мы ей об этом говорили, но она не поверила.
Из операционной вышла жуча-медсестра и что-то шепотом сказала сострадалисту.
Макнефф навострил было уши, не скрывая интереса к их разговору. Но медсестра говорила по-сиддийски, а сиддийского архиуриелит на слух не воспринимал, поэтому отвернулся и снова заходил по комнате из угла в угол. Хэл никак не мог понять, почему до сих пор не схвачен и не выпровожен вон, почему сандальфон ждет окончания Лопушковой лекции. Наконец понял: Макнефф хочет, чтобы он, Хэл Ярроу, все это выслушал и осознал всю глубину своего падения.
Медсестра вернулась в операционную. И архиуриелит громко спросил:
– Не сдох еще зверь полевой?
Хэл вздрогнул, как от удара, услышав слово «сдох». Но Лопушок пропустил мимо ушей вопрос Макнеффа. Он обратился к Хэлу.
– Ваши личин… то есть дети, извлечены. Они помещены в инкубатор. Они-и… – он запнулся. – У них прекрасный аппетит. Будут жить.
По тону Лопушка Хэл понял, что спрашивать о матери нет смысла.
Крупные слезы покатились из круглых голубых глаз сострадалиста.
– Вам не понять случившегося, Хэл, до тех пор, пока вы не в курсе оригинальнейшего способа размножения «лэйлит». «Лэйлита» беременеет в результате сочетания трех событий. Первое должно предшествовать двум остальным. Это первое событие я бы назвал инфицированием «лэйлиты» – подростка со стороны любой другой взрослой «лэйлиты». Этим инфицированием осуществляется передача генов.
– Генов? – переспросил Хэл. Даже в таком состоянии в нем затеплился любознательный интерес к словам Лопушка.
– Да. Поскольку «лэйлита» не получает от самца-человека никакого генного материала. «Лэйлиты» получают таковой материал одна от другой. Самец-человек им нужен, но не как поставщик генов. Однако об этом позже. Разрешите и позвольте мне пояснить. У взрослой «лэйлиты» имеются три генных банка. Два из них являются дубликатами внутривидового хромосомного набора. О третьем речь впереди. Первый банк заключен в яйцеклетках, находящихся в матке «лэйлиты». Второй – в микроскопических живчиках, которые образуются в огромных слюнных железах, находящихся у нее в полости рта. Генный набор в яйцеклетках и живчиках совершенно одинаков. Взрослая «лэйлита» выделяет слюнных живчиков постоянно. И через их посредство инфицирует «лэйлиту» – подростка точно так же, как осуществляется передача обычной инфекции. Передача неизбежна: через поцелуи, через чихание, через прикосновение. До наступления половой зрелости «лэйлита» – подросток, по-видимому, защищена от такого инфицирования естественным иммунитетом. А созрев и будучи однажды инфицирована, слюнными живчиками от прочих взрослых «лэйлит» тоже не заражается. В ее организме вырабатываются соответствующие антитела. А вот первые слюнные живчики с током крови, через кишечно-желудочный тракт и кожный покров, в конце концов достигают матки. Происходит соединение внутриматочных яиц с полученными извне слюнными живчиками. Образуются зиготы. Но на этой стадии оплодотворение приостанавливается. Фактически весь генный материал для потомства уже обеспечен. Весь, за исключением той части, которая ответственна за передачу черт лица. Именно эту информацию должен поставить самец-человек, становящийся сексуальным партнером «лэйлиты». И поставляет в ходе двух одновременно протекающих событий. Первым таким событием является оргазм. Вторым – возбуждение фотокинетической нервной системы. Одного без другого в естественных условиях не бывает. Оба не могут насту пить, пока не произошло слияния приобретенных слюнных живчиков с маточными яйцами. Очевидно, такое слияние вызывает некие изменения в химизме «лэйлиты», делает ее способной к оргазму и полностью раскрывает возможности фотокинетической нервной системы.
Лопушок примолк, склонил голову набок, будто к чему-то прислушался. По опыту общения с жучами Хэл знал, что означает то или иное выражение у них на лицах, и понял, что Лопушок ждет не дождется какого-то важного события. Очень важного. Причем касающегося землян.
И содрогнулся при мысли, что находится на стороне жучи! Больше не чувствует себя землянином. По крайней мере, перестал быть, что называется, верным сыном Союза ВВЗ.
– Не сбил ли я вас с толку окончательно? – спросил Лопушок.
– Сбили, – ответил Хэл. – Я, например, в жизни не слышал о фотокинетической нервной системе.
– Фотокинетическая нервная система существует только у «лэйлит». Ее нервные пути начинаются на сетчатке глаз и проходят в мозг параллельно с глазными нервами. Оттуда следуют вдоль позвоночника и заканчиваются в матке. Матка у «лэйлит» ни в чем не похожа на человеческую. Даже не пытайтесь сравнивать. Уподобил бы матку «лэйлиты» фотолаборатории утробы, где биологическими средствами воспроизводится портрет «отца». И одновременно видоизменяется в женские лица его «дочерей». Это осуществляется посредством отбора фотогенов, которыми пополняются зиготы. Фотогенный банк – это тот самый третий банк, о котором я упомянул. Во время полового акта, а точнее, в момент оргазма, в фото кинетической нервной системе происходят некие изменения, вернее, последовательности изменений. На свету, который «лэйлите» совершенно необходим, если она хочет испытать оргазм, как бы фотографируется лицо партнера. Рефлекторная дуга в этот момент не дает «лэйлите» закрыть глаза. Более того, если она прикроет глаза рукой, оргазм не наступает. И она настаивает, чтобы и партнер в это время не закрывал глаз. Уверен, что она требовала этого от вас во время половых сношений, а вы, в свою очередь, заметили, как у нее при этом сужаются зрачки. Это безусловный рефлекс, приводящий к тому, что поле зрения «лэйлиты» ограничивается пределами вашего лица. Зачем? Затем, чтобы фотокинетические нервы получили данные исключительно о вашем лице. Таким образом, например, информация о цвете ваших волос передается в банк фотогенов. Каким именно образом это происходит, мы не знаем. Но знаем, что происходит. У вас каштановые волосы. И сведения об этом поступили в банк фотогенов. В банке производится подавление генов иного цвета волос. А ген каштановых волос удваивается и поступает в зиготы, в ту часть хромосомного набора, которая определяет внешний облик. То же происходит и с иными генами, в которых зафиксированы прочие черты соответствующего лица. Например, форма носа, модифицированного в женский, избирается путем подбора целой последовательности генов, имеющихся в фотобанке. Они редуплицируются, и копии поступают в зиготы. – Слышите! – торжествующе завопил Макнефф. – Вы наплодили личинок! Ублюдков от нечистого антиистинного союза! Насекомую нечисть! И она тысячи лет впредь будет свидетельствовать о вашей извращенной похоти…
– Я не знаток человеческой красоты, – вмешался Лопушок. – Но этот молодой человек выглядит здоровым и не лишенным приятности черт. Имею в виду, в вашем человеческом понимании.
Он обернулся к Хэлу.
– Теперь вам понятно, почему Жанетта так настаивала на том, чтобы половые сношения происходили при свете. И почему она симулировала алкоголизм. Употребление некой дозы спирта перед сношением приводит к анестезии фотокинетической нервной системы, весьма чувствительной к радикалам спиртов. Таким образом оргазм достигается, а зачатия не наступает. Смертоносная для «лэйлиты» новая жизнь продолжает дремать в ней. Но когда вы начали разводить таракановку «негоридушой» во все возрастающих дозах, разумеется, не зная, к чему это приведет…
Макнефф разразился злорадным хохотом.
– Какая ирония! Истинно сказано: всякое отступление от истиннизма означает смерть!
20
– Боюсь, эти суждения по большей части покажутся вам умозрительными. Напрасно. Они основаны на рассказах тех немногих дикарей, которых нам удалось обнаружить. Недавно был открыт многосотлетней давности храм с настенной росписью, и пиктографические изображения оттуда дали нам дополнительные сведения. Поэтому мы полагаем, что принятая у нас реконструкция истории «лэйлит» в общих чертах соответствует истине. И, кстати, Жанетта совершенно напрасно совершила побег. По окончании обследования мы собирались вернуть ее в родную семью. Мы ей об этом говорили, но она не поверила.
Из операционной вышла жуча-медсестра и что-то шепотом сказала сострадалисту.
Макнефф навострил было уши, не скрывая интереса к их разговору. Но медсестра говорила по-сиддийски, а сиддийского архиуриелит на слух не воспринимал, поэтому отвернулся и снова заходил по комнате из угла в угол. Хэл никак не мог понять, почему до сих пор не схвачен и не выпровожен вон, почему сандальфон ждет окончания Лопушковой лекции. Наконец понял: Макнефф хочет, чтобы он, Хэл Ярроу, все это выслушал и осознал всю глубину своего падения.
Медсестра вернулась в операционную. И архиуриелит громко спросил:
– Не сдох еще зверь полевой?
Хэл вздрогнул, как от удара, услышав слово «сдох». Но Лопушок пропустил мимо ушей вопрос Макнеффа. Он обратился к Хэлу.
– Ваши личин… то есть дети, извлечены. Они помещены в инкубатор. Они-и… – он запнулся. – У них прекрасный аппетит. Будут жить.
По тону Лопушка Хэл понял, что спрашивать о матери нет смысла.
Крупные слезы покатились из круглых голубых глаз сострадалиста.
– Вам не понять случившегося, Хэл, до тех пор, пока вы не в курсе оригинальнейшего способа размножения «лэйлит». «Лэйлита» беременеет в результате сочетания трех событий. Первое должно предшествовать двум остальным. Это первое событие я бы назвал инфицированием «лэйлиты» – подростка со стороны любой другой взрослой «лэйлиты». Этим инфицированием осуществляется передача генов.
– Генов? – переспросил Хэл. Даже в таком состоянии в нем затеплился любознательный интерес к словам Лопушка.
– Да. Поскольку «лэйлита» не получает от самца-человека никакого генного материала. «Лэйлиты» получают таковой материал одна от другой. Самец-человек им нужен, но не как поставщик генов. Однако об этом позже. Разрешите и позвольте мне пояснить. У взрослой «лэйлиты» имеются три генных банка. Два из них являются дубликатами внутривидового хромосомного набора. О третьем речь впереди. Первый банк заключен в яйцеклетках, находящихся в матке «лэйлиты». Второй – в микроскопических живчиках, которые образуются в огромных слюнных железах, находящихся у нее в полости рта. Генный набор в яйцеклетках и живчиках совершенно одинаков. Взрослая «лэйлита» выделяет слюнных живчиков постоянно. И через их посредство инфицирует «лэйлиту» – подростка точно так же, как осуществляется передача обычной инфекции. Передача неизбежна: через поцелуи, через чихание, через прикосновение. До наступления половой зрелости «лэйлита» – подросток, по-видимому, защищена от такого инфицирования естественным иммунитетом. А созрев и будучи однажды инфицирована, слюнными живчиками от прочих взрослых «лэйлит» тоже не заражается. В ее организме вырабатываются соответствующие антитела. А вот первые слюнные живчики с током крови, через кишечно-желудочный тракт и кожный покров, в конце концов достигают матки. Происходит соединение внутриматочных яиц с полученными извне слюнными живчиками. Образуются зиготы. Но на этой стадии оплодотворение приостанавливается. Фактически весь генный материал для потомства уже обеспечен. Весь, за исключением той части, которая ответственна за передачу черт лица. Именно эту информацию должен поставить самец-человек, становящийся сексуальным партнером «лэйлиты». И поставляет в ходе двух одновременно протекающих событий. Первым таким событием является оргазм. Вторым – возбуждение фотокинетической нервной системы. Одного без другого в естественных условиях не бывает. Оба не могут насту пить, пока не произошло слияния приобретенных слюнных живчиков с маточными яйцами. Очевидно, такое слияние вызывает некие изменения в химизме «лэйлиты», делает ее способной к оргазму и полностью раскрывает возможности фотокинетической нервной системы.
Лопушок примолк, склонил голову набок, будто к чему-то прислушался. По опыту общения с жучами Хэл знал, что означает то или иное выражение у них на лицах, и понял, что Лопушок ждет не дождется какого-то важного события. Очень важного. Причем касающегося землян.
И содрогнулся при мысли, что находится на стороне жучи! Больше не чувствует себя землянином. По крайней мере, перестал быть, что называется, верным сыном Союза ВВЗ.
– Не сбил ли я вас с толку окончательно? – спросил Лопушок.
– Сбили, – ответил Хэл. – Я, например, в жизни не слышал о фотокинетической нервной системе.
– Фотокинетическая нервная система существует только у «лэйлит». Ее нервные пути начинаются на сетчатке глаз и проходят в мозг параллельно с глазными нервами. Оттуда следуют вдоль позвоночника и заканчиваются в матке. Матка у «лэйлит» ни в чем не похожа на человеческую. Даже не пытайтесь сравнивать. Уподобил бы матку «лэйлиты» фотолаборатории утробы, где биологическими средствами воспроизводится портрет «отца». И одновременно видоизменяется в женские лица его «дочерей». Это осуществляется посредством отбора фотогенов, которыми пополняются зиготы. Фотогенный банк – это тот самый третий банк, о котором я упомянул. Во время полового акта, а точнее, в момент оргазма, в фото кинетической нервной системе происходят некие изменения, вернее, последовательности изменений. На свету, который «лэйлите» совершенно необходим, если она хочет испытать оргазм, как бы фотографируется лицо партнера. Рефлекторная дуга в этот момент не дает «лэйлите» закрыть глаза. Более того, если она прикроет глаза рукой, оргазм не наступает. И она настаивает, чтобы и партнер в это время не закрывал глаз. Уверен, что она требовала этого от вас во время половых сношений, а вы, в свою очередь, заметили, как у нее при этом сужаются зрачки. Это безусловный рефлекс, приводящий к тому, что поле зрения «лэйлиты» ограничивается пределами вашего лица. Зачем? Затем, чтобы фотокинетические нервы получили данные исключительно о вашем лице. Таким образом, например, информация о цвете ваших волос передается в банк фотогенов. Каким именно образом это происходит, мы не знаем. Но знаем, что происходит. У вас каштановые волосы. И сведения об этом поступили в банк фотогенов. В банке производится подавление генов иного цвета волос. А ген каштановых волос удваивается и поступает в зиготы, в ту часть хромосомного набора, которая определяет внешний облик. То же происходит и с иными генами, в которых зафиксированы прочие черты соответствующего лица. Например, форма носа, модифицированного в женский, избирается путем подбора целой последовательности генов, имеющихся в фотобанке. Они редуплицируются, и копии поступают в зиготы. – Слышите! – торжествующе завопил Макнефф. – Вы наплодили личинок! Ублюдков от нечистого антиистинного союза! Насекомую нечисть! И она тысячи лет впредь будет свидетельствовать о вашей извращенной похоти…
– Я не знаток человеческой красоты, – вмешался Лопушок. – Но этот молодой человек выглядит здоровым и не лишенным приятности черт. Имею в виду, в вашем человеческом понимании.
Он обернулся к Хэлу.
– Теперь вам понятно, почему Жанетта так настаивала на том, чтобы половые сношения происходили при свете. И почему она симулировала алкоголизм. Употребление некой дозы спирта перед сношением приводит к анестезии фотокинетической нервной системы, весьма чувствительной к радикалам спиртов. Таким образом оргазм достигается, а зачатия не наступает. Смертоносная для «лэйлиты» новая жизнь продолжает дремать в ней. Но когда вы начали разводить таракановку «негоридушой» во все возрастающих дозах, разумеется, не зная, к чему это приведет…
Макнефф разразился злорадным хохотом.
– Какая ирония! Истинно сказано: всякое отступление от истиннизма означает смерть!
20
А Лопушок сказал:
– Не стесняйтесь, Хэл. Плачьте, если хочется плакать. Вам станет легче. Не можете? Сочувствую от обоих своих сердец.
Перевел дыхание и продолжил.
– Как бы человекоподобно ни выглядела «лэйлита», ей не избежать судьбы членистоногого. «Лэйлита» – мать обречена на гибель. Что миллионы лет назад, что теперь, когда во чреве этого биологически примитивного существа из яиц вылупляются личинки, одновременно в теле матери выделяется особый гормон. Он вызывает кальцификацию внешнего покрова и превращает мать как бы в продовольственный склад, замурованный в склепе. В подобие раковины. Личинки пожирают внутренние органы и скелет, размякший от дефицита кальция. Дело личинок – питаться и расти, и когда эта стадия завершается, они преображаются в детву. Детва быстро приобретает облик человеческих детенышей, но вид самих личинок показался бы вам отталкивающим. Впрочем, вряд ли они так уж безобразнее пятимесячного человеческого эмбриона. Разумеется, на мой взгляд. Детва покидает раковину, расколов ее изнутри в слабом месте. Таким слабым местом у «лэйлиты» является пупок. Область пупка не кальцифицируется, кожа там остается мягкой. Ко времени выхода детвы мягкая мышечная ткань в этой области разрушается. При этом выделяются вещества, вызывающие охрупчивание внешнего покрова почти всего живота. Детва, хотя она и слабее, чем новорожденный человеческий детеныш, и много меньше его по размерам, руководимая инстинктом, разбивает изнутри истончавшую хрупкую корку. Обратите внимание: в принципе, поскольку личинки не связаны с матерью посредством пуповины, никакого пупка у «лэйлит» нет. Есть просто тканевое образование того же внешнего вида, исполняющее двойственную роль: сперва мимикрическую, потом функциональную. То же самое можно сказать и о грудях взрослой «лэйлиты». Точно так же, как груди настоящих женщин, груди «лэйлиты» исполняют сексуальную и репродуктивную функции. Но производят они отнюдь не молоко. В момент, когда вылупляются личинки, грудные железы «лэйлиты» начинают работать как мощные насосы, поставляющие гормон кальцификации внешнего покрова. Ничто не должно пропасть даром, природа бережлива. Все те органы, которые помогают «лэйлите» прижиться в человеческом обществе, так или иначе потом участвуют в процессе «смерти-рождения», свойственном ей как зоологическому виду.
– Могу понять необходимость в фотогенах на стадии эволюции развитого гоминида, – отозвался Хэл. – Но когда «лэйлиты» находились еще на животной стадии эволюции, что за смысл был в воспроизводстве особенностей лицевой части «отцовского организма»? У обезьяноподобных разница в чертах лица самцов невелика и не играет роли в повседневной жизни, и то же самое можно сказать и о самках.
– Не знаю, – сказал Лопушок. – Возможно, в те времена фотокинетической нервной системы не су ществовало. Возможно, она развилась лишь на поздних стадиях эволюции как адаптация структуры, исполнявшей какую-то другую роль. А возможно, сама является рудиментарной. Предположительно, фотокинез был средством, которое позволило «палеолэйлитам» изменять форму тела целиком в соответствии с изменениями в пропорциях тела «человека оздвийского», поднимающегося по лестнице эволюции. Резонно предположить, что «лэйлиты» нуждались в таком биологическом аппарате. Мог сгодиться любой – сгодилась фотокинетическая нервная система. К сожалению, когда мы дозрели до научного изучения «лэйлит», на Оздве их практически не осталось. Поимка Жанетты – это было великое везение. Помимо всего прочего у нее обнаружилось несколько органов, функции которых нам так и остались неясны. Отловить бы еще десяток экземпляров – тогда дело пошло бы на лад.
– Еще вопрос, – сказал Хэл. – Что, если у «лэйлиты» будет несколько партнеров? Чьи черты воспроизведутся в потомстве?
– Если она подвергнется групповому изнасилованию, просто не наступит оргазм, он будет подавлен отрицательными эмоциями страха и отвращения. Но если у нее несколько любовников и перед сношениями с ними не употреблялся алкоголь, воспроизведены будут черты лица первого. К моменту, когда начнется сношение со вторым, даже если это наступит немедленно после сношения с первым, процесс развития зигот уже будет инициирован.
Лопушок печально покачал головой.
– Грустно, однако за миллионы лет в этом процессе изменений не произошло. Мать должна отдать жизнь своему потомству. Но взамен природа щедро одарила «лэйлит». Подобно тому, как пресмыкающиеся не перестают расти в течение всей жизни, «лэйлита» не знает смерти, пока не забеременеет. И… Хэл вскочил и истошно крикнул:
– Да кончайте вы!
– Увы, – мягко сказал Лопушок. – Я просто пытаюсь объяснить вам, почему Жанетта не хотела, чтобы вы узнали, кем она является в действительности. Видимо, она вас любила, Хэл. Всеми тремя началами любви она обладала: природным темпераментом, глубокой впечатлительностью и ощущением единения плоти с вами, единения существ разных полов, такого единения, когда трудно сказать, где начинается одно существо и кончается другое. Мне это ведомо, поверьте. Ведь мы, сострадалисты, способны глубоко проникать в духовную организацию других существ, думать и чувствовать так, как думают и чувствуют они. Но любовь Жанетты была горька. Ее отравляла вера в то, что, узнай вы о ее принадлежности к совершенно чуждой вам ветви животного царства, отделенной от вашей ветви миллионами лет эволюции, узнай вы о физиологической и анатомической невозможности завершения вашего союза рождением детей, – вы с ужасом отвернетесь от нее. Эта вера окутывала тьмой даже самые светлые минуты…
– Нет! Я все равно любил бы ее! Наверняка пережил бы шок. Но преодолел бы. Ведь она была так человечна! Намного более человечна, чем все женщины, которых я знал!
Макнефф издал странный звук, будто его вот-вот стошнит. Овладел собой и закричал:
– Вы, погрязшая особь! Как вы можете упорствовать теперь, когда знаете, с какой поганью предавались похоти? Выдавили бы себе глаза, кото рые любовались этой мерзостью мерзости! Вырезали бы себе губы, которые лобзали эту пасть насекомого! Руки поотрубали бы, которые с похотливой усладой ласкали это поддельное тело! С корнем вырвали бы сам развратный член…
– Послушайте, Макнефф, – прервал Лопушок этот ураган изуверства.
Длинное лицо сандальфона обратилось к состра-далисту. Глаза выкачены, губы растянуты будто в невероятно широкой усмешке – оскале беспредельной ярости.
– Что? – выдавил он, будто очнулся от глубокого сна. – Что?
– Макнефф, мне хорошо знаком ваш тип мышления. Скажите, вы уверены, что не замышляли использовать «лэйлиту» в своих личных целях, останься она жива? Не объясняется ли ваша ярость и показное отвращение неосуществленностью ваших вожделений? Как ни говорите, у вас уже год не была женщины и…
У сандальфона отвисла челюсть. Кровь бросилась в лицо, оно побагровело. А потом мертвенно побледнело.
Он ухнул, как сова:
– Хватит! Аззиты, взять этого… эту тварь, которая называет себя человеком! В гичку его!
Двое в черном разомкнулись, чтобы подойти к ШПАГ'у спереди и сзади. Не из особой осторожности – просто по привычке. Многолетний опыт научил их не ждать сопротивления. Перед представителями Госуцерквства арестуемый всегда стоит, оцепенев от страха. И несмотря на то, что Хэл был вооружен и они об этом знали, несмотря на всю необычность обстановки, они сочли, что он такой же, как и прочие.
Тем более, что он стоял, опустив голову, сгорбясь, руки по швам – типичный арестант.
Но это длилось не дольше секунды – Хэл тигром метнулся вперед.
Аззит, тот, что спереди, отлетел, всплеснув руками, кровь хлынула у него изо рта на черный мундир. С размаху ударившись затылком о стену, он сполз на пол и затих, выплевывая зубы.
А Ярроу уже успел развернуться и кулаком ударил в жирное брюхо аззита, того, что позади.
Тот издал рыгающий звук и согнулся. И тут же получил коленом в незащищенный подбородок. Хрустнула челюсть, аззит упал навзничь.
– Осторожно! – крикнул Макнефф. – У него оружие!
Аззит у стены сунул руку под китель, в кобуре под мышкой у него был пистолет. И в тот же миг тяжеленная бронзовая подставка для книг, пущенная рукой Лопушка, раскроила ему висок. Аззит скорчился и затих.
– Сопротивляться, Ярроу? Вы еще сопротивляться? – взвизгнул Макнефф.
– Буверняк, будь ты проклят! – рявкнул Хэл. И головой вперед ринулся на сандальфона.
А тот со всего размаха полоснул плетью. Семь хвостов обвились вокруг головы Хэла, но сбитый с ног излетом натиска поп в лиловой рясе растянулся на полу.
Встал на колени, но на колени встал и Хэл, обеими руками схватил Макнеффа за глотку и сдавил.
Лицо у Макнеффа посинело, он вцепился в запястья Хэла, силясь освободиться. Но Хэл сдавил еще сильнее.
– Не смей! – просипел Макнефф. – Как… сме…
– Еще как смею! – заорал Хэл. – Всю жизнь мечтал, ты, Порнсен! Ты, Макнефф!
И вдруг пол качнулся, задребезжали стекла. И чуть ли не сразу же громовой удар невероятной силы швырнул их, расшибая на лету, внутрь комнаты. Хэла покатило кувырком и ткнуло в угол.
Ночь за окнами засияла светом полдня. И тут же угасла.
Хэл кое-как встал на ноги. Макнефф лежал у его ног, закрыв руками горло.
– Что это? – спросил Хэл у Лопушка.
А тот был уже у окна, тянулся глянуть наружу. Из пореза на шее текла кровь, но сострадалист будто не замечал этого.
– То, чего я ждал, – сказал он. И обернулся к Хэлу.
– С той самой минуты, как «Гавриил» приземлился, мы повели подкоп и…
– У нас же звукоанализаторы!
– Да! Ловили шум поездов, проходящих под кораблем. Работа шла скрытно, только во время движения поездов. Обычно поезда ходили каждые десять минут. Мы уменьшили интервал до двух минут, увеличили длину составов. Несколько дней назад подкоп был закончен, и мы заложили под «Гавриил» взрывчатку. Верьте слову, дышать стало легче, а то мы боялись, что ваши все же расслышат, да и подкоп мог обвалиться под тяжестью корабля. И капитан мог по каким-нибудь другим причинам сменить место стоянки.
– Так вы его взорвали? – изумленно сказал Хэл. События опережали его способность к оценкам и действиям.
– Вряд ли. Взрывчатки заложили порядочно, но разрушить такой большой и так прочно построенный корабль, как «Гавриил», даже таким зарядом невозможно. К тому же мы и не хотели его разрушать, если уж так-то говорить. Мы хотели изучить конструкцию. Но рассчитали так, чтобы ударной волной, прошедшей сквозь металлическую обшивку, насмерть поразило всех, кто находится на корабле.
Хэл побрел к окну, выглянул наружу. В осиянное лунным светом небо воздвигался разбухающий дымный столб, вскоре он весь город накроет.
– Немедленно пошлите туда своих, – сказал Хэл. – Если взрыв только оглушил офицеров на мостике и они придут в себя, прежде чем будут взяты в плен, они нажмут кнопку и взорвется термоядерная бомба. На мили вокруг все будет уничтожено. По сравнению с этим взрывом ваш – это все равно что младенец пукнул. Мало того. Пойдет такая радиация, что полматерика прикончит, если ветер будет с моря.
Лопушок побледнел, криво улыбнулся.
– Думаю, наши десантники уже на борту. Сейчас позвоню, проверю.
Минуту спустя он вернулся. Уж теперь-то улыбался во все четыре губы.
– Все, кто был на борту «Гавриила», погибли мгновенно, включая персонал на мостике. Я сказал командиру десантной команды, чтобы ни к каким механизмам и приборам управления никто ни под каким видом не прикасался.
– Обо всем подумали, все учли, можете почивать на лаврах, – сказал Хэл.
Лопушок пожал плечами и ответил:
– Мы народ глубоко миролюбивый. Но в отличие от вас, от землян, мы действительно придерживаемся истиннизма в том смысле, что умеем смотреть правде в глаза. И если начинаем войну против хищников, то воюем до конца. На такой планете, как наша, когда кругом одни прожорливые насекомые, опыта борьбы с хищниками у нас больше чем достаточно. Вся наша история – это именно такая борьба.
И глянул на Макнеффа. Тот стоял на четвереньках, выпучив глаза, и тряс головой, как раненый медведь.
– Вас, Хэл, я в число хищников не включаю. Вы вольны идти, куда пожелаете, вольны делать все, что вам угодно, – сказал Лопушок.
Хэл сел на стул. Заговорил осипшим от скорби голосом:
– Всю жизнь, всю жизнь я к этому стремился. К свободе идти, куда хочется, и делать, что хочется. Но зачем теперь мне эта свобода? Никого у меня нет, ничего у меня нет…
– У вас есть очень многое, Хэл, – перебил Лопушок. Слезы катились у него по длинному носу и собирались на кончике в крупные дрожащие капли: – У вас есть дочери, которые нуждаются в вашей заботе и любви. Извлечение из тела матери они перенесли хорошо, в инкубаторе им быть недолго, малютки из них выйдут очаровательные. Они ваши точно так же, как будь они детьми от земной женщины. Даже похожи на вас, в женском облике, разумеется. Ваши гены – это их гены. Что за разница, каким путем это достигнуто: редупликацией хромосом или фотокинезом? И без подруг вы не останетесь: у Жанетты есть тетки, есть сестры, все юные, все красавицы. Уверен, что мы найдем, где они прячутся.
Хэл закрыл лицо руками и сказал:
– Спасибо, Лопушок, но это не по мне.
– Не сию минуту, – мягко сказал Лопушок. – Но не век же горевать. Жизнь снова предложит свои дары.
Кто-то вошел. Хэл оглянулся – это была медсестра.
– Доктор Лопушок, мы убираем после операции. Может, этот Безносый желает глянуть на прощанье?
Голова у Хэла затряслась. Лопушок подошел, взял за руку у плеча.
– Вид у вас, как перед обмороком, – сказал он. – Сестра, у вас далеко нюхательная соль?
– Не надо. Нужды нет, – сказал Хэл.
Появились две жучи-медсестры с каталкой. Укрытый белой простыней, там лежал взломанный панцирь, а в нем то, что прежде было Жанеттой Растиньяк. Из-под простыни во всю подушку роскошным веером рассыпались черные кудри.
Хэл не встал. Он сидел на стуле, всхлипывал и бормотал:
– Жанетта-Жанетта! Если бы ты любила меня по-настоящему, ты бы мне сказала…
– Не стесняйтесь, Хэл. Плачьте, если хочется плакать. Вам станет легче. Не можете? Сочувствую от обоих своих сердец.
Перевел дыхание и продолжил.
– Как бы человекоподобно ни выглядела «лэйлита», ей не избежать судьбы членистоногого. «Лэйлита» – мать обречена на гибель. Что миллионы лет назад, что теперь, когда во чреве этого биологически примитивного существа из яиц вылупляются личинки, одновременно в теле матери выделяется особый гормон. Он вызывает кальцификацию внешнего покрова и превращает мать как бы в продовольственный склад, замурованный в склепе. В подобие раковины. Личинки пожирают внутренние органы и скелет, размякший от дефицита кальция. Дело личинок – питаться и расти, и когда эта стадия завершается, они преображаются в детву. Детва быстро приобретает облик человеческих детенышей, но вид самих личинок показался бы вам отталкивающим. Впрочем, вряд ли они так уж безобразнее пятимесячного человеческого эмбриона. Разумеется, на мой взгляд. Детва покидает раковину, расколов ее изнутри в слабом месте. Таким слабым местом у «лэйлиты» является пупок. Область пупка не кальцифицируется, кожа там остается мягкой. Ко времени выхода детвы мягкая мышечная ткань в этой области разрушается. При этом выделяются вещества, вызывающие охрупчивание внешнего покрова почти всего живота. Детва, хотя она и слабее, чем новорожденный человеческий детеныш, и много меньше его по размерам, руководимая инстинктом, разбивает изнутри истончавшую хрупкую корку. Обратите внимание: в принципе, поскольку личинки не связаны с матерью посредством пуповины, никакого пупка у «лэйлит» нет. Есть просто тканевое образование того же внешнего вида, исполняющее двойственную роль: сперва мимикрическую, потом функциональную. То же самое можно сказать и о грудях взрослой «лэйлиты». Точно так же, как груди настоящих женщин, груди «лэйлиты» исполняют сексуальную и репродуктивную функции. Но производят они отнюдь не молоко. В момент, когда вылупляются личинки, грудные железы «лэйлиты» начинают работать как мощные насосы, поставляющие гормон кальцификации внешнего покрова. Ничто не должно пропасть даром, природа бережлива. Все те органы, которые помогают «лэйлите» прижиться в человеческом обществе, так или иначе потом участвуют в процессе «смерти-рождения», свойственном ей как зоологическому виду.
– Могу понять необходимость в фотогенах на стадии эволюции развитого гоминида, – отозвался Хэл. – Но когда «лэйлиты» находились еще на животной стадии эволюции, что за смысл был в воспроизводстве особенностей лицевой части «отцовского организма»? У обезьяноподобных разница в чертах лица самцов невелика и не играет роли в повседневной жизни, и то же самое можно сказать и о самках.
– Не знаю, – сказал Лопушок. – Возможно, в те времена фотокинетической нервной системы не су ществовало. Возможно, она развилась лишь на поздних стадиях эволюции как адаптация структуры, исполнявшей какую-то другую роль. А возможно, сама является рудиментарной. Предположительно, фотокинез был средством, которое позволило «палеолэйлитам» изменять форму тела целиком в соответствии с изменениями в пропорциях тела «человека оздвийского», поднимающегося по лестнице эволюции. Резонно предположить, что «лэйлиты» нуждались в таком биологическом аппарате. Мог сгодиться любой – сгодилась фотокинетическая нервная система. К сожалению, когда мы дозрели до научного изучения «лэйлит», на Оздве их практически не осталось. Поимка Жанетты – это было великое везение. Помимо всего прочего у нее обнаружилось несколько органов, функции которых нам так и остались неясны. Отловить бы еще десяток экземпляров – тогда дело пошло бы на лад.
– Еще вопрос, – сказал Хэл. – Что, если у «лэйлиты» будет несколько партнеров? Чьи черты воспроизведутся в потомстве?
– Если она подвергнется групповому изнасилованию, просто не наступит оргазм, он будет подавлен отрицательными эмоциями страха и отвращения. Но если у нее несколько любовников и перед сношениями с ними не употреблялся алкоголь, воспроизведены будут черты лица первого. К моменту, когда начнется сношение со вторым, даже если это наступит немедленно после сношения с первым, процесс развития зигот уже будет инициирован.
Лопушок печально покачал головой.
– Грустно, однако за миллионы лет в этом процессе изменений не произошло. Мать должна отдать жизнь своему потомству. Но взамен природа щедро одарила «лэйлит». Подобно тому, как пресмыкающиеся не перестают расти в течение всей жизни, «лэйлита» не знает смерти, пока не забеременеет. И… Хэл вскочил и истошно крикнул:
– Да кончайте вы!
– Увы, – мягко сказал Лопушок. – Я просто пытаюсь объяснить вам, почему Жанетта не хотела, чтобы вы узнали, кем она является в действительности. Видимо, она вас любила, Хэл. Всеми тремя началами любви она обладала: природным темпераментом, глубокой впечатлительностью и ощущением единения плоти с вами, единения существ разных полов, такого единения, когда трудно сказать, где начинается одно существо и кончается другое. Мне это ведомо, поверьте. Ведь мы, сострадалисты, способны глубоко проникать в духовную организацию других существ, думать и чувствовать так, как думают и чувствуют они. Но любовь Жанетты была горька. Ее отравляла вера в то, что, узнай вы о ее принадлежности к совершенно чуждой вам ветви животного царства, отделенной от вашей ветви миллионами лет эволюции, узнай вы о физиологической и анатомической невозможности завершения вашего союза рождением детей, – вы с ужасом отвернетесь от нее. Эта вера окутывала тьмой даже самые светлые минуты…
– Нет! Я все равно любил бы ее! Наверняка пережил бы шок. Но преодолел бы. Ведь она была так человечна! Намного более человечна, чем все женщины, которых я знал!
Макнефф издал странный звук, будто его вот-вот стошнит. Овладел собой и закричал:
– Вы, погрязшая особь! Как вы можете упорствовать теперь, когда знаете, с какой поганью предавались похоти? Выдавили бы себе глаза, кото рые любовались этой мерзостью мерзости! Вырезали бы себе губы, которые лобзали эту пасть насекомого! Руки поотрубали бы, которые с похотливой усладой ласкали это поддельное тело! С корнем вырвали бы сам развратный член…
– Послушайте, Макнефф, – прервал Лопушок этот ураган изуверства.
Длинное лицо сандальфона обратилось к состра-далисту. Глаза выкачены, губы растянуты будто в невероятно широкой усмешке – оскале беспредельной ярости.
– Что? – выдавил он, будто очнулся от глубокого сна. – Что?
– Макнефф, мне хорошо знаком ваш тип мышления. Скажите, вы уверены, что не замышляли использовать «лэйлиту» в своих личных целях, останься она жива? Не объясняется ли ваша ярость и показное отвращение неосуществленностью ваших вожделений? Как ни говорите, у вас уже год не была женщины и…
У сандальфона отвисла челюсть. Кровь бросилась в лицо, оно побагровело. А потом мертвенно побледнело.
Он ухнул, как сова:
– Хватит! Аззиты, взять этого… эту тварь, которая называет себя человеком! В гичку его!
Двое в черном разомкнулись, чтобы подойти к ШПАГ'у спереди и сзади. Не из особой осторожности – просто по привычке. Многолетний опыт научил их не ждать сопротивления. Перед представителями Госуцерквства арестуемый всегда стоит, оцепенев от страха. И несмотря на то, что Хэл был вооружен и они об этом знали, несмотря на всю необычность обстановки, они сочли, что он такой же, как и прочие.
Тем более, что он стоял, опустив голову, сгорбясь, руки по швам – типичный арестант.
Но это длилось не дольше секунды – Хэл тигром метнулся вперед.
Аззит, тот, что спереди, отлетел, всплеснув руками, кровь хлынула у него изо рта на черный мундир. С размаху ударившись затылком о стену, он сполз на пол и затих, выплевывая зубы.
А Ярроу уже успел развернуться и кулаком ударил в жирное брюхо аззита, того, что позади.
Тот издал рыгающий звук и согнулся. И тут же получил коленом в незащищенный подбородок. Хрустнула челюсть, аззит упал навзничь.
– Осторожно! – крикнул Макнефф. – У него оружие!
Аззит у стены сунул руку под китель, в кобуре под мышкой у него был пистолет. И в тот же миг тяжеленная бронзовая подставка для книг, пущенная рукой Лопушка, раскроила ему висок. Аззит скорчился и затих.
– Сопротивляться, Ярроу? Вы еще сопротивляться? – взвизгнул Макнефф.
– Буверняк, будь ты проклят! – рявкнул Хэл. И головой вперед ринулся на сандальфона.
А тот со всего размаха полоснул плетью. Семь хвостов обвились вокруг головы Хэла, но сбитый с ног излетом натиска поп в лиловой рясе растянулся на полу.
Встал на колени, но на колени встал и Хэл, обеими руками схватил Макнеффа за глотку и сдавил.
Лицо у Макнеффа посинело, он вцепился в запястья Хэла, силясь освободиться. Но Хэл сдавил еще сильнее.
– Не смей! – просипел Макнефф. – Как… сме…
– Еще как смею! – заорал Хэл. – Всю жизнь мечтал, ты, Порнсен! Ты, Макнефф!
И вдруг пол качнулся, задребезжали стекла. И чуть ли не сразу же громовой удар невероятной силы швырнул их, расшибая на лету, внутрь комнаты. Хэла покатило кувырком и ткнуло в угол.
Ночь за окнами засияла светом полдня. И тут же угасла.
Хэл кое-как встал на ноги. Макнефф лежал у его ног, закрыв руками горло.
– Что это? – спросил Хэл у Лопушка.
А тот был уже у окна, тянулся глянуть наружу. Из пореза на шее текла кровь, но сострадалист будто не замечал этого.
– То, чего я ждал, – сказал он. И обернулся к Хэлу.
– С той самой минуты, как «Гавриил» приземлился, мы повели подкоп и…
– У нас же звукоанализаторы!
– Да! Ловили шум поездов, проходящих под кораблем. Работа шла скрытно, только во время движения поездов. Обычно поезда ходили каждые десять минут. Мы уменьшили интервал до двух минут, увеличили длину составов. Несколько дней назад подкоп был закончен, и мы заложили под «Гавриил» взрывчатку. Верьте слову, дышать стало легче, а то мы боялись, что ваши все же расслышат, да и подкоп мог обвалиться под тяжестью корабля. И капитан мог по каким-нибудь другим причинам сменить место стоянки.
– Так вы его взорвали? – изумленно сказал Хэл. События опережали его способность к оценкам и действиям.
– Вряд ли. Взрывчатки заложили порядочно, но разрушить такой большой и так прочно построенный корабль, как «Гавриил», даже таким зарядом невозможно. К тому же мы и не хотели его разрушать, если уж так-то говорить. Мы хотели изучить конструкцию. Но рассчитали так, чтобы ударной волной, прошедшей сквозь металлическую обшивку, насмерть поразило всех, кто находится на корабле.
Хэл побрел к окну, выглянул наружу. В осиянное лунным светом небо воздвигался разбухающий дымный столб, вскоре он весь город накроет.
– Немедленно пошлите туда своих, – сказал Хэл. – Если взрыв только оглушил офицеров на мостике и они придут в себя, прежде чем будут взяты в плен, они нажмут кнопку и взорвется термоядерная бомба. На мили вокруг все будет уничтожено. По сравнению с этим взрывом ваш – это все равно что младенец пукнул. Мало того. Пойдет такая радиация, что полматерика прикончит, если ветер будет с моря.
Лопушок побледнел, криво улыбнулся.
– Думаю, наши десантники уже на борту. Сейчас позвоню, проверю.
Минуту спустя он вернулся. Уж теперь-то улыбался во все четыре губы.
– Все, кто был на борту «Гавриила», погибли мгновенно, включая персонал на мостике. Я сказал командиру десантной команды, чтобы ни к каким механизмам и приборам управления никто ни под каким видом не прикасался.
– Обо всем подумали, все учли, можете почивать на лаврах, – сказал Хэл.
Лопушок пожал плечами и ответил:
– Мы народ глубоко миролюбивый. Но в отличие от вас, от землян, мы действительно придерживаемся истиннизма в том смысле, что умеем смотреть правде в глаза. И если начинаем войну против хищников, то воюем до конца. На такой планете, как наша, когда кругом одни прожорливые насекомые, опыта борьбы с хищниками у нас больше чем достаточно. Вся наша история – это именно такая борьба.
И глянул на Макнеффа. Тот стоял на четвереньках, выпучив глаза, и тряс головой, как раненый медведь.
– Вас, Хэл, я в число хищников не включаю. Вы вольны идти, куда пожелаете, вольны делать все, что вам угодно, – сказал Лопушок.
Хэл сел на стул. Заговорил осипшим от скорби голосом:
– Всю жизнь, всю жизнь я к этому стремился. К свободе идти, куда хочется, и делать, что хочется. Но зачем теперь мне эта свобода? Никого у меня нет, ничего у меня нет…
– У вас есть очень многое, Хэл, – перебил Лопушок. Слезы катились у него по длинному носу и собирались на кончике в крупные дрожащие капли: – У вас есть дочери, которые нуждаются в вашей заботе и любви. Извлечение из тела матери они перенесли хорошо, в инкубаторе им быть недолго, малютки из них выйдут очаровательные. Они ваши точно так же, как будь они детьми от земной женщины. Даже похожи на вас, в женском облике, разумеется. Ваши гены – это их гены. Что за разница, каким путем это достигнуто: редупликацией хромосом или фотокинезом? И без подруг вы не останетесь: у Жанетты есть тетки, есть сестры, все юные, все красавицы. Уверен, что мы найдем, где они прячутся.
Хэл закрыл лицо руками и сказал:
– Спасибо, Лопушок, но это не по мне.
– Не сию минуту, – мягко сказал Лопушок. – Но не век же горевать. Жизнь снова предложит свои дары.
Кто-то вошел. Хэл оглянулся – это была медсестра.
– Доктор Лопушок, мы убираем после операции. Может, этот Безносый желает глянуть на прощанье?
Голова у Хэла затряслась. Лопушок подошел, взял за руку у плеча.
– Вид у вас, как перед обмороком, – сказал он. – Сестра, у вас далеко нюхательная соль?
– Не надо. Нужды нет, – сказал Хэл.
Появились две жучи-медсестры с каталкой. Укрытый белой простыней, там лежал взломанный панцирь, а в нем то, что прежде было Жанеттой Растиньяк. Из-под простыни во всю подушку роскошным веером рассыпались черные кудри.
Хэл не встал. Он сидел на стуле, всхлипывал и бормотал:
– Жанетта-Жанетта! Если бы ты любила меня по-настоящему, ты бы мне сказала…