Вскоре они пришли, но тут же стало ясно, что кто-то их опередил.
Камни, которыми Грибердсон загородил вход, лежали в стороне. Поэтому осторожность, с которой он вошел в пещеру, была не излишней. Неизвестные грабители поработали отлично: повсюду валялись медвежьи внутренности, а на камнях бурели кровавые пятна. Стараясь не смотреть на разочарованных туземцев, которые вошли следом, Грибердсон осмотрел земляной пол пещеры. В луже полузасохшей крови он обнаружил следы обуви, принадлежавшей, судя по размеру, людям огромного роста.
— Представляю, какими были эти туземцы, — сказал фон Биллман.
«Оба косолапых весили не менее двух тысяч фунтов, — думал Грибердсон. — Даже если разрезать их на куски, и двести человек было бы недостаточно, чтобы унести все мясо за один раз. Не понимаю, почему они на меня не напали. Наверняка они следили за мной, когда я загораживал вход».
В конце концов он решил, что грабителей смутила его странная одежда, а также звуки выстрелов.
Подошли шесть охотников — Гламуг, шаман, с ним Ангрогрим, Шивкет, Гульшеб, Дубхаб и вождь Таммаш. Они несли куски освежеванных оленьих туш. Между ними и остальными туземцами произошла горячая перебранка. Предметом спора, судя по сердитым взглядам и жестам в сторону чужаков, был поход за медвежьим мясом.
Практичные лингвисты успели за это время сделать вывод, что медведь — самец — на языке племени — «вотаба», а самка — «животами», или наоборот.
Грибердсон вмешался в спор, пытаясь знаками объяснить, что нужно пойти по следам грабителей и разыскать их стойбище. По его мнению с тяжелой ношей они не могли уйти далеко. Но вскоре перебранка надоела ученым.
Супруги всем своим видом давали понять, что решили полностью положиться на ход событий и ни во что не вмешиваться. Фон Биллман, похоже, согласен был выполнить любые распоряжения Грибердсона.
Тот посоветовал Силверстейнам возвращаться в стойбище, а сам решил вместе с лингвистом и несколькими охотниками идти по следу неведомых дикарей.
— Будьте осторожны, Джон, не вмешивайтесь в здешние распри, — предостерег его Драммонд. — Если мы сейчас встанем на сторону этого племени, может случиться так, что нам придется убивать его врагов.
— Не беспокойтесь, Драммонд, мы будем играть тоньше, — ответил Грибердсон. — Ведь именно это племя мы встретили первым, и нам не следует оставаться в стороне. Похоже, они к нам относятся неплохо.
— Вы не должны стрелять в их врагов!
— Боже мой, да кто вам сказал, что я собираюсь стрелять? — спросил Грибердсон. Он смотрел в лицо Драммонду тяжелым взглядом. — Вам не приходит в голову, что я совсем не обязан оправдывать ваши худшие опасения?
— Простите, — сказал Драммонд. — Наверное, я не прав. Но я, действительно, не могу понять, как вы собираетесь отнять у дикарей мясо, не перестреляв их.
— Объясняю второй раз, одного раза вам было недостаточно, Драммонд, я должен восстановить наш престиж — иначе мы потеряем это племя. — Он повернулся. — Пойдемте, Роберт. Четверо охотников, в том числе Таммаш и гигант Ангрогрим, пошли вслед за ними.
Грибердсон шел впереди, внимательно глядя под ноги. Пройдя милю, возле болота они обнаружили множество следов. Грибердсон подсчитал, что преследуемых было не менее четырнадцати человек.
Он вывел свою группу, и они шли теперь по равнине, поросшей низкорослыми деревьями.
Справа и слева паслись стада мамонтов. Несколько гиен загоняли оленя, рыжая лисица преследовала зайца, а впереди, довольно далеко, они увидели людей, согнувшихся под тяжестью украденной медвежатины.
Джон указал на них фон Биллману, и преследователи прибавили шагу. Лингвист тяжело дышал. Видно было, что путь ему дается нелегко, хотя он и занимался по утрам физическими упражнениями. Охотники же шли, как иноходцы, быстрым и размеренным шагом.
— Рано или поздно племена все равно бы столкнулись, — сказал Грибердсон. — Похоже, грабители вторглись на чужие земли. Я надеюсь, что мы сможем их напугать и заставить уйти.
— Но, Джон, ведь было бы неплохо изучить и способы ведения войны первобытных людей.
— Это можно будет сделать позже.
Грибердсон достал видеокамеру и, остановившись на бугре, заснял своих спутников, людей, за которыми они гнались, и местность вокруг.
Продираясь сквозь кусты, они потеряли преследуемых из виду — их скрыли невысокие холмы. На склонах не было почти никакой растительности — только сухая трава и пятна лишайника на камнях. Впереди холмы сближались, образуя небольшое ущелье шириной не более пяти футов. По дну его бежал ручей.
Грибердсон с ружьем наизготовку шел впереди, остальные двигались за ним по пятам.
Миновав ущелье, они оказались у небольшой речки, в которую превращался ручей, здесь расширяясь. На другом берегу на краю обрыва среди валунов виднелись конусы вигвамов, и к небу поднимался голубой дым костра. Видимо, появление преследователей не осталось незамеченным, и в чужом лагере пробили тревогу. Вил кожаный барабан и пронзительно свистели костяные флейты и свистки.
Косясь на ученых, четверо туземцев о чем-то переговаривались. Они были рады, когда Грибердсон дал знак остановиться.
— Не нравится мне наша позиция, — сказал фон Биллман. — Слишком мы на виду. Не удивлюсь, если наши ребята бросятся наутек.
— Они знают, что я убил двух медведей, — ответил Грибердсон. — Следовательно, должны верить в мое военное искусство. Но вы правы, будет вполне простительно, если они удерут.
Вдруг, словно по волшебству, край утеса ожил, ощетинившись копьями.
Ежесекундно подбегали все новые охотники и торопливо занимали оборону, причем, как считал Грибердсон, они могли в любую секунду напасть, слишком уж невзрачной боевой силой выглядели шесть человек, готовые сразиться с целым племенем. Но один из этих шестерых ассоциировался в памяти воинов со смертью двух медведей и страшным грохотом, а значит, обладал опасной и таинственной мощью. Все же к бою племя готовилось решительно. И Грибердсон подумал, что не следует спешить с выполнением задуманного плана. Четверо туземцев, сопровождавших его, не убежали. Они стояли на берегу и с тревогой смотрели на частокол из копий и боевых топоров.
Грибердсон вошел в реку и позвал их, но они остались на месте. Он вытащил из кобуры ракетницу, зарядил ее и выстрелил.
Выстрел был удачным — ракета зашипела и рассыпалась на несколько частей, взорвавшись у обрыва, где стояли воины враждебного племени. Спутники Грибердсона подбежали к нему. Они были не меньше своих врагов бледны и напуганы, но наступали решительно.
Воины на обрыве начали ворочать большие валуны, собираясь сбросить их на головы нападавших. Грибердсон не стал дожидаться, когда камень превратит его в лепешку. Он поднял скорострельную винтовку и пять раз выстрелил в самый крупный валун, превращая его в щебень. Воины исчезли. Грибердсон перезарядил ружье разрывными пулями и стал подниматься по крутому склону. Прежде чем выйти на край утеса, он трижды выстрелил, отбивая от скал куски породы. Каждый выстрел сопровождался воплями в лагере. Перед оказавшимся наверху Грибердсоном предстала картина удирающего во всю прыть племени. Люди катились по склону холма, бежали, падали, поднимались и падали вновь, и крики ужаса и боли заглушались безумным визгом женщин.
— Хочу надеяться, что обошлось без увечий, — сказал Грибердсон.
Четверо охотников орали от восторга и лупили друг друга по спинам и ягодицам.
Ангрогрим вскинул копье, выкрикнул боевой клич и ринулся вдогонку за убегавшим врагом.
Грибердсон встревоженно окликнул его, но гигант не обратил внимания и продолжал мчаться вперед. Пришлось выстрелить. Ангрогрим остановился и оглянулся.
Грибердсон позвал его, махнув рукой. Ангрогрим не мог понять, зачем нужно возвращаться, вместо того чтобы догнать и добить деморализованного противника. Англичанин погрозил пальцем, словно стараясь пристыдить ребенка. Ангрогрим посмотрел на него, как на кретина, но вернулся.
Победители приступили к осмотру захваченного лагеря. Фон Биллман стрекотал камерой. Грибердсон обошел все шатры и в одном обнаружил старика и старуху с больным ребенком. Он заставил ребенка проглотить универсальную таблетку и взял кровь на анализ.
Старики были совершенно беззубы, старуха к тому же оказалась слепой.
Обоих так трясло от ужаса, что Таммаш не смог добиться от них толкового ответа.
Наконец женщина что-то произнесла.
Таммаш поднял брови, пожал плечами в недоумении и вышел. Этого языка он не знал. Фон Биллман бросился следом, пытаясь знаками упросить его продолжать допрос, но Таммаш полностью утратил интерес к пленным. Его и его сородичей привлекали копья, дубины, топоры, атлатлы и прочее нехитрое оружие, валявшееся в беспорядке на земле. Грибердсон озабоченно следил за ними. Когда Гульшеб вошел в шатер, где находилась семья, он бросился следом и успел вовремя — еще секунда и копье Гульшеба вонзилось бы в солнечное сплетение ребенка.
Гульшеб тупо уставился на ученого, но, видимо, сообразил, что ребенок зачем-то нужен живым чужеземному колдуну, и вышел. Но в следующую минуту в вигвам ворвался воинственный Ангрогрим. Если бы Грибердсон не вмешался, он расправился бы со стариками. Кончилось тем, что Ангрогрим удалился, яростно пнув ногой полог.
Грибердсон объяснил туземцам, что скоро стемнеет. Пора было погрузить медвежатину и возвращаться. Было ясно, что, по крайней мере, половину мяса придется оставить. Дикари решили загадить его нечистотами. Грибердсон запретил им это, и когда они не послушались, угрожающе поднял ружье.
Охотники отскочили от мяса, как от гремучей змеи.
— Я собираюсь оставить этому племени часть медвежатины, — сказал англичанин фон Биллману. — Может быть, тогда они поймут, что мы не хотим войны. Не понимаю, почему племена должны воевать.
Грибердсон взвалил на плечо тяжелую медвежью лапу и стал спускаться с обрыва.
Бывшие защитники лагеря, основательно вывалявшиеся в грязи, собрались на дне ущелья и с почтительного расстояния смотрели на шестерых путников, которые медленно удалялись, сгибаясь под тяжестью ноши и постоянно оглядываясь. Вскоре они услышали торжествующие крики жителей стойбища — похоже те уже вернулись к своим жилищам и обнаружили мясо.
Преследовать группу, возглавляемую Грибердсоном, побежденные не пытались.
Тьма сгущалась быстро. Ветра не было, но быстро холодало. Знакомые ночные звуки становились все отчетливей, слышались рычание льва, трубный рев мамонта, приглушенное ворчание неизвестного зверя. Туземцы негромко переговаривались довольными голосами.
Время от времени они обращались к Грибердсону и фон Биллману. Те их не понимали, но старались не подавать виду. Грибердсон включил фонарик, на что туземцы отозвались благоговейным стоном.
Они тут же отстали на несколько шагов и догнали его лишь, когда совсем рядом зарычал лев.
Вступление в стойбище напоминало триумфальное шествие. Еще на подступах к нему Грибердсон несколько раз мигнул фонариком, и все племя высыпало из жилищ. Под восторженные вопли их освободили от ноши. Через несколько минут четверо охотников стояли на возвышении посреди толпы и своими словами рассказывали о ходе операции, а их соплеменники с трепетным восхищением разглядывали Грибердсона. Джон, как человек практичный, не замедлил воспользоваться своим возросшим авторитетом, чтобы зайти в шатер Абинала и заставить его проглотить таблетку. Мальчик выглядел совсем больным, и Джон понял, что к утру он может умереть. Он с неодобрением посмотрел на шамана.
Гламуг пичкал ребенка снадобьями.
«Теперь, — думал Грибердсон, — если Абинал выздоровеет, шаман сошлется на свое врачевание, если же умрет, у него будет повод свалить вину на меня — чужака».
Гламуг в головном уборе из тетеревиных перьев, с сумкой, набитой волшебными снадобьями, с палкой, на конце которой гремел дутый олений пузырь, с горохом медленно плясал вокруг вигвама. Танец сопровождался пронзительными заклинаниями.
Амага стояла у входа с горящей сосновой веткой в руках и целеустремленно описывала ею круги над головой. Дубхаб, отец ребенка, в обряде участия не принимал. Но и он был занят важным делом — он обмазывал себя смесью из тертой коры и темной глины. Покончив с этой процедурой, он уселся возле очага и вцепился зубами в кусок жареной медвежатины. Чем-то он был похож на плюшевого паяца. Очень скоро Гламуг, утомленный дневными заботами и обильной едой, завалился спать у огня. Речел удалось снять всю процедуру кормления, и теперь она перезаряжала пленку. Драммонд присел у очага на корточки, отрезал кусочек мяса и стал жевать. Черные глаза его бегали по сторонам. Он выглядел очень усталым и уже несколько раз намекал, что пора бы и честь знать.
Фон Биллман подсел с диктофоном к Дубхабу, чем очень обрадовал его — туземец не прочь был поболтать.
Жители стойбища, ходившие за Грибердсоном весь вечер по пятам, потихоньку разбрелись и занялись своими делами. Матери кормили завернутых в шкуры детей.
Женщины постарше, поглотив чудовищные порции мяса, принялись обрабатывать медвежьи шкуры. Через полтора часа все жители попрятались в шатры, улеглись на низкие ложа и заснули, громко выпуская газы. Огонь в очагах заботливо присыпали золой, чтобы жар сохранился до утра.
Амага, Ламинак и Дубхаб расселись вокруг больного ребенка. Отдохнувший Гламуг вновь плясал, подвывая, и тряс погремушкой. Иногда он подпрыгивал и выпрямлялся, чтобы резким движением испугать злого духа. В этом не было ничего примечательного — шаман демонстрировал ритуал, описанный во многих культовых справочниках, добавляя к нему, в силу своей гениальности, некоторые импровизации. Но один раз он все же невольно удивил ученых, сложив большой, средний и безымянный пальцы, оттопырив при этом указательный и мизинец — перед путешественниками из 21-го века была знакомая всем с детства «коза». Вскоре Гламуг вновь обессилел, но и на этот раз не отправился домой, хотя жена его уже несколько раз заглядывала в шатер Дубхаба.
Гламуг приволок откуда-то огромную бизонью шкуру, напялил ее на себя и сел возле ребенка. Из-под шкуры выглядывала только его рука с погремушкой.
Было очевидно, что колдун собирается просидеть так всю ночь, отгоняя оленьим пузырем духов болезни и смерти. Когда ученые уходили, все в стойбище уже спали. Тишина была абсолютной. Сторожа отсутствовали и даже Гламуг храпел под шкурой.
На следующее утро они хорошо позавтракали и обсудили события минувшего дня.
Грибердсон и Речел забрались в берлогу и поиграли с медвежатами. Речел выглядела счастливой, и Грибердсон начал опасаться, что не возня с детенышами тому причиной, а его присутствие.
Речел все время улыбалась, отвечала звонким смехом на каждое его слово и не упускала возможности прикоснуться к его плечу или руке. Англичанин подумал, что вчерашний удачный день слишком поднял его акции. И это его не радовало: с каждым днем, с каждым часом он замечал, как трещина между супругами ширится и превращается в пропасть. Он не верил, что является единственной причиной разрыва, и старался делать все от него зависящее, чтобы умалить собственную роль в семейной драме. Грибердсон решил, что нужно будет серьезно поговорить с Речел. Пожалуй, даже с ними обоими, вместе или по отдельности, и хотя бы пристыдить их, если не удастся помирить.
«Но сейчас не самое удобное время — думал он. — Успеется. И потом, кто знает, к чему может привести подобная беседа?»
Рисковать без надобности Грибердсон не хотел.
На участке, выбранном Грибердсоном для постройки лагеря, они поставили два больших, просторных купола. На подступах к лагерю, чтобы улучшить видимость, вырубили карликовые сосны и убрали камни. В одной хижине поселились Силверстейны, а в другой — лингвист и Грибердсон. К полудню они вернулись на корабль и перевезли другие строительные материалы. На глазах у изумленных туземцев вырос большой красивый дом — будущая лаборатория и склад образцов. Грибердсон двенадцать раз обошел вокруг купола, делая малопонятные жесты и читая нараспев «Охоту на Снарка» Кэррола. Он хотел успокоить туземцев, внушив им, что строительство дома — обыкновенное волшебство, не более.
Затем он вошел в шатер Абинала и увидел, что мальчик сидит и уплетает мясо прямо с вертела, разговаривая при этом с сестрой, но при появлении гостя ребенок замолчал. Ламинак сказала брату несколько слов, и он невнятно пробормотал что-то в ответ.
Грибердсон осмотрел мальчика. От его прикосновений тот пугливо сжимался, но Ламинак старалась развеселить его и даже пыталась говорить с ученым, хотя и знала, что тот ее не понимает. Выйдя в сопровождении девочки из шатра, Грибердсон стал указывать ей на различные предметы и людей, спрашивая их названия и имена.
Ламинак сразу поняла, что от нее требуется, и с энтузиазмом включилась в игру. Несмотря на грязную и неудобную одежду из шкур, девочка была миловидна. Ее широкое лицо с небольшим, довольно красивым носом и полными губами, сальными, как и у всех ее подруг, обрамляли длинные волнистые волосы каштанового цвета.
Грудь ее только-только начала оформляться.
Большие черные глаза девочки ни на секунду не переставали излучать веселье. Ламинак была довольно сообразительна. Показывая Грибердсону отдельные предметы, она ухитрялась объяснять их предназначение. С ее слов он понял наконец значение слова «воташимг» — человек Медведя. Вообще же в этом неудобном языке слова и звуки догоняли и перегоняли друг друга, как ядра в бетатроне. Позже Грибердсон и фон Биллман вынуждены будут признать, что язык племени Медведя имеет общие черты с языками эскимосов и шоуни.
Фон Биллман, знаток грузинского и баскского языков, будет искать и не найдет в этом языке ничего родственного им. Таким образом он докажет, что люди племени не являются предками иберов, заселявших эту территорию с незапамятных времен. Ему, специалисту по кельтским и индохеттским наречиям, не удастся встретить в среднем Мадлене ни одного диалекта, дожившего до двадцать первого века.
2
Камни, которыми Грибердсон загородил вход, лежали в стороне. Поэтому осторожность, с которой он вошел в пещеру, была не излишней. Неизвестные грабители поработали отлично: повсюду валялись медвежьи внутренности, а на камнях бурели кровавые пятна. Стараясь не смотреть на разочарованных туземцев, которые вошли следом, Грибердсон осмотрел земляной пол пещеры. В луже полузасохшей крови он обнаружил следы обуви, принадлежавшей, судя по размеру, людям огромного роста.
— Представляю, какими были эти туземцы, — сказал фон Биллман.
«Оба косолапых весили не менее двух тысяч фунтов, — думал Грибердсон. — Даже если разрезать их на куски, и двести человек было бы недостаточно, чтобы унести все мясо за один раз. Не понимаю, почему они на меня не напали. Наверняка они следили за мной, когда я загораживал вход».
В конце концов он решил, что грабителей смутила его странная одежда, а также звуки выстрелов.
Подошли шесть охотников — Гламуг, шаман, с ним Ангрогрим, Шивкет, Гульшеб, Дубхаб и вождь Таммаш. Они несли куски освежеванных оленьих туш. Между ними и остальными туземцами произошла горячая перебранка. Предметом спора, судя по сердитым взглядам и жестам в сторону чужаков, был поход за медвежьим мясом.
Практичные лингвисты успели за это время сделать вывод, что медведь — самец — на языке племени — «вотаба», а самка — «животами», или наоборот.
Грибердсон вмешался в спор, пытаясь знаками объяснить, что нужно пойти по следам грабителей и разыскать их стойбище. По его мнению с тяжелой ношей они не могли уйти далеко. Но вскоре перебранка надоела ученым.
Супруги всем своим видом давали понять, что решили полностью положиться на ход событий и ни во что не вмешиваться. Фон Биллман, похоже, согласен был выполнить любые распоряжения Грибердсона.
Тот посоветовал Силверстейнам возвращаться в стойбище, а сам решил вместе с лингвистом и несколькими охотниками идти по следу неведомых дикарей.
— Будьте осторожны, Джон, не вмешивайтесь в здешние распри, — предостерег его Драммонд. — Если мы сейчас встанем на сторону этого племени, может случиться так, что нам придется убивать его врагов.
— Не беспокойтесь, Драммонд, мы будем играть тоньше, — ответил Грибердсон. — Ведь именно это племя мы встретили первым, и нам не следует оставаться в стороне. Похоже, они к нам относятся неплохо.
— Вы не должны стрелять в их врагов!
— Боже мой, да кто вам сказал, что я собираюсь стрелять? — спросил Грибердсон. Он смотрел в лицо Драммонду тяжелым взглядом. — Вам не приходит в голову, что я совсем не обязан оправдывать ваши худшие опасения?
— Простите, — сказал Драммонд. — Наверное, я не прав. Но я, действительно, не могу понять, как вы собираетесь отнять у дикарей мясо, не перестреляв их.
— Объясняю второй раз, одного раза вам было недостаточно, Драммонд, я должен восстановить наш престиж — иначе мы потеряем это племя. — Он повернулся. — Пойдемте, Роберт. Четверо охотников, в том числе Таммаш и гигант Ангрогрим, пошли вслед за ними.
Грибердсон шел впереди, внимательно глядя под ноги. Пройдя милю, возле болота они обнаружили множество следов. Грибердсон подсчитал, что преследуемых было не менее четырнадцати человек.
Он вывел свою группу, и они шли теперь по равнине, поросшей низкорослыми деревьями.
Справа и слева паслись стада мамонтов. Несколько гиен загоняли оленя, рыжая лисица преследовала зайца, а впереди, довольно далеко, они увидели людей, согнувшихся под тяжестью украденной медвежатины.
Джон указал на них фон Биллману, и преследователи прибавили шагу. Лингвист тяжело дышал. Видно было, что путь ему дается нелегко, хотя он и занимался по утрам физическими упражнениями. Охотники же шли, как иноходцы, быстрым и размеренным шагом.
— Рано или поздно племена все равно бы столкнулись, — сказал Грибердсон. — Похоже, грабители вторглись на чужие земли. Я надеюсь, что мы сможем их напугать и заставить уйти.
— Но, Джон, ведь было бы неплохо изучить и способы ведения войны первобытных людей.
— Это можно будет сделать позже.
Грибердсон достал видеокамеру и, остановившись на бугре, заснял своих спутников, людей, за которыми они гнались, и местность вокруг.
Продираясь сквозь кусты, они потеряли преследуемых из виду — их скрыли невысокие холмы. На склонах не было почти никакой растительности — только сухая трава и пятна лишайника на камнях. Впереди холмы сближались, образуя небольшое ущелье шириной не более пяти футов. По дну его бежал ручей.
Грибердсон с ружьем наизготовку шел впереди, остальные двигались за ним по пятам.
Миновав ущелье, они оказались у небольшой речки, в которую превращался ручей, здесь расширяясь. На другом берегу на краю обрыва среди валунов виднелись конусы вигвамов, и к небу поднимался голубой дым костра. Видимо, появление преследователей не осталось незамеченным, и в чужом лагере пробили тревогу. Вил кожаный барабан и пронзительно свистели костяные флейты и свистки.
Косясь на ученых, четверо туземцев о чем-то переговаривались. Они были рады, когда Грибердсон дал знак остановиться.
— Не нравится мне наша позиция, — сказал фон Биллман. — Слишком мы на виду. Не удивлюсь, если наши ребята бросятся наутек.
— Они знают, что я убил двух медведей, — ответил Грибердсон. — Следовательно, должны верить в мое военное искусство. Но вы правы, будет вполне простительно, если они удерут.
Вдруг, словно по волшебству, край утеса ожил, ощетинившись копьями.
Ежесекундно подбегали все новые охотники и торопливо занимали оборону, причем, как считал Грибердсон, они могли в любую секунду напасть, слишком уж невзрачной боевой силой выглядели шесть человек, готовые сразиться с целым племенем. Но один из этих шестерых ассоциировался в памяти воинов со смертью двух медведей и страшным грохотом, а значит, обладал опасной и таинственной мощью. Все же к бою племя готовилось решительно. И Грибердсон подумал, что не следует спешить с выполнением задуманного плана. Четверо туземцев, сопровождавших его, не убежали. Они стояли на берегу и с тревогой смотрели на частокол из копий и боевых топоров.
Грибердсон вошел в реку и позвал их, но они остались на месте. Он вытащил из кобуры ракетницу, зарядил ее и выстрелил.
Выстрел был удачным — ракета зашипела и рассыпалась на несколько частей, взорвавшись у обрыва, где стояли воины враждебного племени. Спутники Грибердсона подбежали к нему. Они были не меньше своих врагов бледны и напуганы, но наступали решительно.
Воины на обрыве начали ворочать большие валуны, собираясь сбросить их на головы нападавших. Грибердсон не стал дожидаться, когда камень превратит его в лепешку. Он поднял скорострельную винтовку и пять раз выстрелил в самый крупный валун, превращая его в щебень. Воины исчезли. Грибердсон перезарядил ружье разрывными пулями и стал подниматься по крутому склону. Прежде чем выйти на край утеса, он трижды выстрелил, отбивая от скал куски породы. Каждый выстрел сопровождался воплями в лагере. Перед оказавшимся наверху Грибердсоном предстала картина удирающего во всю прыть племени. Люди катились по склону холма, бежали, падали, поднимались и падали вновь, и крики ужаса и боли заглушались безумным визгом женщин.
— Хочу надеяться, что обошлось без увечий, — сказал Грибердсон.
Четверо охотников орали от восторга и лупили друг друга по спинам и ягодицам.
Ангрогрим вскинул копье, выкрикнул боевой клич и ринулся вдогонку за убегавшим врагом.
Грибердсон встревоженно окликнул его, но гигант не обратил внимания и продолжал мчаться вперед. Пришлось выстрелить. Ангрогрим остановился и оглянулся.
Грибердсон позвал его, махнув рукой. Ангрогрим не мог понять, зачем нужно возвращаться, вместо того чтобы догнать и добить деморализованного противника. Англичанин погрозил пальцем, словно стараясь пристыдить ребенка. Ангрогрим посмотрел на него, как на кретина, но вернулся.
Победители приступили к осмотру захваченного лагеря. Фон Биллман стрекотал камерой. Грибердсон обошел все шатры и в одном обнаружил старика и старуху с больным ребенком. Он заставил ребенка проглотить универсальную таблетку и взял кровь на анализ.
Старики были совершенно беззубы, старуха к тому же оказалась слепой.
Обоих так трясло от ужаса, что Таммаш не смог добиться от них толкового ответа.
Наконец женщина что-то произнесла.
Таммаш поднял брови, пожал плечами в недоумении и вышел. Этого языка он не знал. Фон Биллман бросился следом, пытаясь знаками упросить его продолжать допрос, но Таммаш полностью утратил интерес к пленным. Его и его сородичей привлекали копья, дубины, топоры, атлатлы и прочее нехитрое оружие, валявшееся в беспорядке на земле. Грибердсон озабоченно следил за ними. Когда Гульшеб вошел в шатер, где находилась семья, он бросился следом и успел вовремя — еще секунда и копье Гульшеба вонзилось бы в солнечное сплетение ребенка.
Гульшеб тупо уставился на ученого, но, видимо, сообразил, что ребенок зачем-то нужен живым чужеземному колдуну, и вышел. Но в следующую минуту в вигвам ворвался воинственный Ангрогрим. Если бы Грибердсон не вмешался, он расправился бы со стариками. Кончилось тем, что Ангрогрим удалился, яростно пнув ногой полог.
Грибердсон объяснил туземцам, что скоро стемнеет. Пора было погрузить медвежатину и возвращаться. Было ясно, что, по крайней мере, половину мяса придется оставить. Дикари решили загадить его нечистотами. Грибердсон запретил им это, и когда они не послушались, угрожающе поднял ружье.
Охотники отскочили от мяса, как от гремучей змеи.
— Я собираюсь оставить этому племени часть медвежатины, — сказал англичанин фон Биллману. — Может быть, тогда они поймут, что мы не хотим войны. Не понимаю, почему племена должны воевать.
Грибердсон взвалил на плечо тяжелую медвежью лапу и стал спускаться с обрыва.
Бывшие защитники лагеря, основательно вывалявшиеся в грязи, собрались на дне ущелья и с почтительного расстояния смотрели на шестерых путников, которые медленно удалялись, сгибаясь под тяжестью ноши и постоянно оглядываясь. Вскоре они услышали торжествующие крики жителей стойбища — похоже те уже вернулись к своим жилищам и обнаружили мясо.
Преследовать группу, возглавляемую Грибердсоном, побежденные не пытались.
Тьма сгущалась быстро. Ветра не было, но быстро холодало. Знакомые ночные звуки становились все отчетливей, слышались рычание льва, трубный рев мамонта, приглушенное ворчание неизвестного зверя. Туземцы негромко переговаривались довольными голосами.
Время от времени они обращались к Грибердсону и фон Биллману. Те их не понимали, но старались не подавать виду. Грибердсон включил фонарик, на что туземцы отозвались благоговейным стоном.
Они тут же отстали на несколько шагов и догнали его лишь, когда совсем рядом зарычал лев.
Вступление в стойбище напоминало триумфальное шествие. Еще на подступах к нему Грибердсон несколько раз мигнул фонариком, и все племя высыпало из жилищ. Под восторженные вопли их освободили от ноши. Через несколько минут четверо охотников стояли на возвышении посреди толпы и своими словами рассказывали о ходе операции, а их соплеменники с трепетным восхищением разглядывали Грибердсона. Джон, как человек практичный, не замедлил воспользоваться своим возросшим авторитетом, чтобы зайти в шатер Абинала и заставить его проглотить таблетку. Мальчик выглядел совсем больным, и Джон понял, что к утру он может умереть. Он с неодобрением посмотрел на шамана.
Гламуг пичкал ребенка снадобьями.
«Теперь, — думал Грибердсон, — если Абинал выздоровеет, шаман сошлется на свое врачевание, если же умрет, у него будет повод свалить вину на меня — чужака».
Гламуг в головном уборе из тетеревиных перьев, с сумкой, набитой волшебными снадобьями, с палкой, на конце которой гремел дутый олений пузырь, с горохом медленно плясал вокруг вигвама. Танец сопровождался пронзительными заклинаниями.
Амага стояла у входа с горящей сосновой веткой в руках и целеустремленно описывала ею круги над головой. Дубхаб, отец ребенка, в обряде участия не принимал. Но и он был занят важным делом — он обмазывал себя смесью из тертой коры и темной глины. Покончив с этой процедурой, он уселся возле очага и вцепился зубами в кусок жареной медвежатины. Чем-то он был похож на плюшевого паяца. Очень скоро Гламуг, утомленный дневными заботами и обильной едой, завалился спать у огня. Речел удалось снять всю процедуру кормления, и теперь она перезаряжала пленку. Драммонд присел у очага на корточки, отрезал кусочек мяса и стал жевать. Черные глаза его бегали по сторонам. Он выглядел очень усталым и уже несколько раз намекал, что пора бы и честь знать.
Фон Биллман подсел с диктофоном к Дубхабу, чем очень обрадовал его — туземец не прочь был поболтать.
Жители стойбища, ходившие за Грибердсоном весь вечер по пятам, потихоньку разбрелись и занялись своими делами. Матери кормили завернутых в шкуры детей.
Женщины постарше, поглотив чудовищные порции мяса, принялись обрабатывать медвежьи шкуры. Через полтора часа все жители попрятались в шатры, улеглись на низкие ложа и заснули, громко выпуская газы. Огонь в очагах заботливо присыпали золой, чтобы жар сохранился до утра.
Амага, Ламинак и Дубхаб расселись вокруг больного ребенка. Отдохнувший Гламуг вновь плясал, подвывая, и тряс погремушкой. Иногда он подпрыгивал и выпрямлялся, чтобы резким движением испугать злого духа. В этом не было ничего примечательного — шаман демонстрировал ритуал, описанный во многих культовых справочниках, добавляя к нему, в силу своей гениальности, некоторые импровизации. Но один раз он все же невольно удивил ученых, сложив большой, средний и безымянный пальцы, оттопырив при этом указательный и мизинец — перед путешественниками из 21-го века была знакомая всем с детства «коза». Вскоре Гламуг вновь обессилел, но и на этот раз не отправился домой, хотя жена его уже несколько раз заглядывала в шатер Дубхаба.
Гламуг приволок откуда-то огромную бизонью шкуру, напялил ее на себя и сел возле ребенка. Из-под шкуры выглядывала только его рука с погремушкой.
Было очевидно, что колдун собирается просидеть так всю ночь, отгоняя оленьим пузырем духов болезни и смерти. Когда ученые уходили, все в стойбище уже спали. Тишина была абсолютной. Сторожа отсутствовали и даже Гламуг храпел под шкурой.
На следующее утро они хорошо позавтракали и обсудили события минувшего дня.
Грибердсон и Речел забрались в берлогу и поиграли с медвежатами. Речел выглядела счастливой, и Грибердсон начал опасаться, что не возня с детенышами тому причиной, а его присутствие.
Речел все время улыбалась, отвечала звонким смехом на каждое его слово и не упускала возможности прикоснуться к его плечу или руке. Англичанин подумал, что вчерашний удачный день слишком поднял его акции. И это его не радовало: с каждым днем, с каждым часом он замечал, как трещина между супругами ширится и превращается в пропасть. Он не верил, что является единственной причиной разрыва, и старался делать все от него зависящее, чтобы умалить собственную роль в семейной драме. Грибердсон решил, что нужно будет серьезно поговорить с Речел. Пожалуй, даже с ними обоими, вместе или по отдельности, и хотя бы пристыдить их, если не удастся помирить.
«Но сейчас не самое удобное время — думал он. — Успеется. И потом, кто знает, к чему может привести подобная беседа?»
Рисковать без надобности Грибердсон не хотел.
На участке, выбранном Грибердсоном для постройки лагеря, они поставили два больших, просторных купола. На подступах к лагерю, чтобы улучшить видимость, вырубили карликовые сосны и убрали камни. В одной хижине поселились Силверстейны, а в другой — лингвист и Грибердсон. К полудню они вернулись на корабль и перевезли другие строительные материалы. На глазах у изумленных туземцев вырос большой красивый дом — будущая лаборатория и склад образцов. Грибердсон двенадцать раз обошел вокруг купола, делая малопонятные жесты и читая нараспев «Охоту на Снарка» Кэррола. Он хотел успокоить туземцев, внушив им, что строительство дома — обыкновенное волшебство, не более.
Затем он вошел в шатер Абинала и увидел, что мальчик сидит и уплетает мясо прямо с вертела, разговаривая при этом с сестрой, но при появлении гостя ребенок замолчал. Ламинак сказала брату несколько слов, и он невнятно пробормотал что-то в ответ.
Грибердсон осмотрел мальчика. От его прикосновений тот пугливо сжимался, но Ламинак старалась развеселить его и даже пыталась говорить с ученым, хотя и знала, что тот ее не понимает. Выйдя в сопровождении девочки из шатра, Грибердсон стал указывать ей на различные предметы и людей, спрашивая их названия и имена.
Ламинак сразу поняла, что от нее требуется, и с энтузиазмом включилась в игру. Несмотря на грязную и неудобную одежду из шкур, девочка была миловидна. Ее широкое лицо с небольшим, довольно красивым носом и полными губами, сальными, как и у всех ее подруг, обрамляли длинные волнистые волосы каштанового цвета.
Грудь ее только-только начала оформляться.
Большие черные глаза девочки ни на секунду не переставали излучать веселье. Ламинак была довольно сообразительна. Показывая Грибердсону отдельные предметы, она ухитрялась объяснять их предназначение. С ее слов он понял наконец значение слова «воташимг» — человек Медведя. Вообще же в этом неудобном языке слова и звуки догоняли и перегоняли друг друга, как ядра в бетатроне. Позже Грибердсон и фон Биллман вынуждены будут признать, что язык племени Медведя имеет общие черты с языками эскимосов и шоуни.
Фон Биллман, знаток грузинского и баскского языков, будет искать и не найдет в этом языке ничего родственного им. Таким образом он докажет, что люди племени не являются предками иберов, заселявших эту территорию с незапамятных времен. Ему, специалисту по кельтским и индохеттским наречиям, не удастся встретить в среднем Мадлене ни одного диалекта, дожившего до двадцать первого века.
2
Быстро летели дни и ночи, с каждым днем солнце грело все сильнее, и земля расцветала. Женщины все чаще уходили на поиски трав и кореньев.
Из шкур, добытых мужчинами, они шили костяными иглами одежду. На выделку шкур времени не жалели, и одежда получалось мягкой и теплой. В шатрах вялили мясо, подвесив его над очагами. Трудиться людям приходилось с рассвета до темна.
У молодой женщины по имени Грагмирри родился ребенок. Грибердсон хотел присутствовать при родах хотя бы для того, чтобы обеспечить гигиену. Но роды принимались в специально отведенном шатре, и мужчины в него не допускались. Не был приглашен даже шаман. К счастью все обошлось благополучно, мать и ребенок выглядели здоровыми. Уже на следующий день Грагмирри включилась в работу.
Мужчины разглядывали ребенка, лежавшего на меховой подстилке, и обсуждали его физическое сложение. Гламуг принес медвежонка, налил ему молока, и медвежонок под рев ребенка и завывания шамана вылакал молоко. Ученые уже достаточно поднаторели в языке, чтобы понять суть этого нехитрого обряда.
Ребенок посвящался в члены племени Великого Медведя, и в случае его смерти Медведь должен был взять его под свою опеку в загробном мире.
К чести ученых нужно сказать, что работали они не меньше туземцев. Они собирали образцы, вели дневники, снимали фильмы. Речел и Драммонд уходили на целый день — изучали геологию района, животный и растительный мир. С наступлением теплых дней путешественники перешли на более легкую одежду. Мужчины теперь довольствовались шортами и обувью, но довольно скоро научились обходиться кожаным поясом и набедренной повязкой из шкур.
— Вас не отличишь от охотников племени, — сказала однажды Речел. Она с восхищением разглядывала атлетическую фигуру Грибердсона. — Вы могли бы сниматься в роли Тарзана, Джон.
— Где вы раздобыли такие мозоли, Грибердсон? — озабоченно спросил Драммонд, осторожно ступая босыми ногами по колючей траве.
— Я не носил обуви, когда работал в Африке. Вы знаете, что я много лет провел в кенийском заповеднике. Местные жители всегда ходили босиком, и я брал с них пример. Волосы у Грибердсона отросли до плеч, и, чтобы они не мешали, ему пришлось выстричь челку на лбу. Подобные метаморфозы во внешности в совокупности с густым загаром, сильно отличавшим его от здешних туземцев, у которых загорали лишь лица и руки, сделали Грибердсона гораздо первобытнее любого дикаря.
Несколько дней назад англичанин из дерева и травы соорудил мишень и теперь упорно тренировался в метании копья и дротиков. Он не мог заниматься этим более получаса в день, но регулярность упражнений быстро дала результаты. Вскоре он бросил копье на двенадцать ярдов дальше, чем Ангрогрим, явный чемпион племени в этом состязании.
Речел, разумеется, не могла не обратить на это внимание.
— Я всегда считала, что кроманьонцы, постоянно занимавшиеся физическими упражнениями, должны быть более сильными и спортивными, чем мы и наши современники, — сказала она.
— Это слишком поздние кроманьонцы, — ответил фон Биллман. — Кстати, Речел, вы заметили, что это очень рослые люди? Любой из них сильней и выносливей, чем я и Драммонд. Даже Дубхаб, самый низкорослый из них, — с нашей точки зрения, настоящий богатырь. В этом отношении герцог — исключение. Он — человек огромной физической силы, и мне кажется, что это атавизм.
Фон Биллман довольно часто без оттенка сарказма называл Грибердсона герцогом. Лингвист уважал его и не испытывал к нему неприязни.
Они находились на дне долины, у берега реки. Фон Биллман сидел на складном стуле и прослушивал ленту портативного диктофона. Драммонд разбивал молотком породу. Речел перестала собирать цветочную пыльцу и смотрела, как Грибердсон бросает копье с помощью атлатла.
— Джон сказал, что собирается принять участие в большой охоте, и он будет пользоваться только туземным оружием, — сказала она.
— Прекрасный шанс проверить на прочность собственную шкуру, — сказал Драммонд, подбрасывая на ладони яйцеобразный камень.
— Мне кажется, Грибердсон заходит слишком далеко. А вдруг он погибнет? Какая польза будет науке от его смерти?
— Мне кажется, тебя ничуть не расстроила бы… — начала Речел и замолчала.
— Ничуть не расстроила бы его смерть? — хриплым и злым голосом сказал Драммонд. — Чего ради? За что мне его ненавидеть?
— Не будь дураком! — воскликнула Речел. Она покраснела, отошла на несколько шагов и остановилась возле кресла фон Биллмана.
— Не знаю, что с ним случилось, — произнесла она словно про себя, но так, чтобы слышал лингвист. — Он начал барахлить еще за несколько недель до запуска корабля, а сейчас стал просто невыносим. Роберт, может быть, на него так действует этот мир? Или оторванность от мира, который мы покинули?
— Возможно, причиной является избыток или недостаток каких-то ионов в атмосфере.
— Я уже думала об этом. Это самое первое, о чем я подумала. Не знаю, Роберт, но мне кажется, что источник раздражения я сама или Джон.
— Не знаю, как Джон… — сказал лингвист. Он оторвался от диктофона.
— Знаете, Речел, в девятнадцатом веке открыли — или решили, что открыли — некую силу, которую назвали «животный магнетизм». Вы меня понимаете?
— Да, — сказала Речел, следившая за движениями Грибердсона.
— С ним происходит нечто странное, в нем просыпается что-то от дикого зверя. — Фон Биллман проследил за ее взглядом. — Я не хочу сказать, что он звереет или деградирует — он джентльмен до мозга костей, как говорили наши отцы, и я, слава Богу, знаю его уже двадцать лет. Но в движениях его определенно есть нечто жуткое и первобытное.
— Копье попало буйволу в глаз! — восхищенно воскликнула Речел. — Роберт, вас не удивляет, что эту жердь можно метать с такой точностью?
Вечером они сидели у очага в шатре Дубхаба и жарили на деревянных вертелах шипящие куски оленины. Сегодня они пришли с визитом, визит вежливости семьи Дубхаба был назначен назавтра.
Чтобы не оказывать кому-либо предпочтения, ученым приходилось пользоваться гостеприимством каждой семьи и платить в свою очередь тем же.
Подобные отношения с жителями стойбища прекрасно способствовали изучению быта мадленского общества. К примеру, Дубхаб, невысокий волосатый мужчина с голубыми глазами и тонкими губами, был природным торговцем и хитрецом — он все время старался что-то выменять у них, не давая взамен ничего или давая очень мало.
Кроме того, Дубхаб очень любил поговорить и имел собственные категорические суждения обо всем на свете. Благодаря этому замечательному качеству экспедиция получила огромное количество информации, причем ценность представлял не только фольклор, но и ошибочные данные. Все эти отдельные крупицы сведений при обобщении давали ясную картину мировоззрения племени. Амага была того же возраста, что и ее муж, — где-то от тридцати двух до тридцати восьми.
У нее было пять передних зубов и, возможно, несколько зубов в уголках рта.
Лицо ее, как и у половины туземцев, было обезображено оспой. Массивные вислые груди, никогда не прикрывавшиеся одеждой, говорили о том, что в молодости у Амаги была довольно стройная фигура. Женой Дубхаба она стала в то далекое время, когда за живость ума и эрудицию люди считали его подходящей фигурой для будущего вождя. Позже Дубхаб дискредитировал себя пустой болтовней и торгашескими замашками, и Амаге выпала сомнительная честь стать спутницей жизни посредственного охотника, отличительной чертой которого была способность переговорить любую женщину.
Из шкур, добытых мужчинами, они шили костяными иглами одежду. На выделку шкур времени не жалели, и одежда получалось мягкой и теплой. В шатрах вялили мясо, подвесив его над очагами. Трудиться людям приходилось с рассвета до темна.
У молодой женщины по имени Грагмирри родился ребенок. Грибердсон хотел присутствовать при родах хотя бы для того, чтобы обеспечить гигиену. Но роды принимались в специально отведенном шатре, и мужчины в него не допускались. Не был приглашен даже шаман. К счастью все обошлось благополучно, мать и ребенок выглядели здоровыми. Уже на следующий день Грагмирри включилась в работу.
Мужчины разглядывали ребенка, лежавшего на меховой подстилке, и обсуждали его физическое сложение. Гламуг принес медвежонка, налил ему молока, и медвежонок под рев ребенка и завывания шамана вылакал молоко. Ученые уже достаточно поднаторели в языке, чтобы понять суть этого нехитрого обряда.
Ребенок посвящался в члены племени Великого Медведя, и в случае его смерти Медведь должен был взять его под свою опеку в загробном мире.
К чести ученых нужно сказать, что работали они не меньше туземцев. Они собирали образцы, вели дневники, снимали фильмы. Речел и Драммонд уходили на целый день — изучали геологию района, животный и растительный мир. С наступлением теплых дней путешественники перешли на более легкую одежду. Мужчины теперь довольствовались шортами и обувью, но довольно скоро научились обходиться кожаным поясом и набедренной повязкой из шкур.
— Вас не отличишь от охотников племени, — сказала однажды Речел. Она с восхищением разглядывала атлетическую фигуру Грибердсона. — Вы могли бы сниматься в роли Тарзана, Джон.
— Где вы раздобыли такие мозоли, Грибердсон? — озабоченно спросил Драммонд, осторожно ступая босыми ногами по колючей траве.
— Я не носил обуви, когда работал в Африке. Вы знаете, что я много лет провел в кенийском заповеднике. Местные жители всегда ходили босиком, и я брал с них пример. Волосы у Грибердсона отросли до плеч, и, чтобы они не мешали, ему пришлось выстричь челку на лбу. Подобные метаморфозы во внешности в совокупности с густым загаром, сильно отличавшим его от здешних туземцев, у которых загорали лишь лица и руки, сделали Грибердсона гораздо первобытнее любого дикаря.
Несколько дней назад англичанин из дерева и травы соорудил мишень и теперь упорно тренировался в метании копья и дротиков. Он не мог заниматься этим более получаса в день, но регулярность упражнений быстро дала результаты. Вскоре он бросил копье на двенадцать ярдов дальше, чем Ангрогрим, явный чемпион племени в этом состязании.
Речел, разумеется, не могла не обратить на это внимание.
— Я всегда считала, что кроманьонцы, постоянно занимавшиеся физическими упражнениями, должны быть более сильными и спортивными, чем мы и наши современники, — сказала она.
— Это слишком поздние кроманьонцы, — ответил фон Биллман. — Кстати, Речел, вы заметили, что это очень рослые люди? Любой из них сильней и выносливей, чем я и Драммонд. Даже Дубхаб, самый низкорослый из них, — с нашей точки зрения, настоящий богатырь. В этом отношении герцог — исключение. Он — человек огромной физической силы, и мне кажется, что это атавизм.
Фон Биллман довольно часто без оттенка сарказма называл Грибердсона герцогом. Лингвист уважал его и не испытывал к нему неприязни.
Они находились на дне долины, у берега реки. Фон Биллман сидел на складном стуле и прослушивал ленту портативного диктофона. Драммонд разбивал молотком породу. Речел перестала собирать цветочную пыльцу и смотрела, как Грибердсон бросает копье с помощью атлатла.
— Джон сказал, что собирается принять участие в большой охоте, и он будет пользоваться только туземным оружием, — сказала она.
— Прекрасный шанс проверить на прочность собственную шкуру, — сказал Драммонд, подбрасывая на ладони яйцеобразный камень.
— Мне кажется, Грибердсон заходит слишком далеко. А вдруг он погибнет? Какая польза будет науке от его смерти?
— Мне кажется, тебя ничуть не расстроила бы… — начала Речел и замолчала.
— Ничуть не расстроила бы его смерть? — хриплым и злым голосом сказал Драммонд. — Чего ради? За что мне его ненавидеть?
— Не будь дураком! — воскликнула Речел. Она покраснела, отошла на несколько шагов и остановилась возле кресла фон Биллмана.
— Не знаю, что с ним случилось, — произнесла она словно про себя, но так, чтобы слышал лингвист. — Он начал барахлить еще за несколько недель до запуска корабля, а сейчас стал просто невыносим. Роберт, может быть, на него так действует этот мир? Или оторванность от мира, который мы покинули?
— Возможно, причиной является избыток или недостаток каких-то ионов в атмосфере.
— Я уже думала об этом. Это самое первое, о чем я подумала. Не знаю, Роберт, но мне кажется, что источник раздражения я сама или Джон.
— Не знаю, как Джон… — сказал лингвист. Он оторвался от диктофона.
— Знаете, Речел, в девятнадцатом веке открыли — или решили, что открыли — некую силу, которую назвали «животный магнетизм». Вы меня понимаете?
— Да, — сказала Речел, следившая за движениями Грибердсона.
— С ним происходит нечто странное, в нем просыпается что-то от дикого зверя. — Фон Биллман проследил за ее взглядом. — Я не хочу сказать, что он звереет или деградирует — он джентльмен до мозга костей, как говорили наши отцы, и я, слава Богу, знаю его уже двадцать лет. Но в движениях его определенно есть нечто жуткое и первобытное.
— Копье попало буйволу в глаз! — восхищенно воскликнула Речел. — Роберт, вас не удивляет, что эту жердь можно метать с такой точностью?
Вечером они сидели у очага в шатре Дубхаба и жарили на деревянных вертелах шипящие куски оленины. Сегодня они пришли с визитом, визит вежливости семьи Дубхаба был назначен назавтра.
Чтобы не оказывать кому-либо предпочтения, ученым приходилось пользоваться гостеприимством каждой семьи и платить в свою очередь тем же.
Подобные отношения с жителями стойбища прекрасно способствовали изучению быта мадленского общества. К примеру, Дубхаб, невысокий волосатый мужчина с голубыми глазами и тонкими губами, был природным торговцем и хитрецом — он все время старался что-то выменять у них, не давая взамен ничего или давая очень мало.
Кроме того, Дубхаб очень любил поговорить и имел собственные категорические суждения обо всем на свете. Благодаря этому замечательному качеству экспедиция получила огромное количество информации, причем ценность представлял не только фольклор, но и ошибочные данные. Все эти отдельные крупицы сведений при обобщении давали ясную картину мировоззрения племени. Амага была того же возраста, что и ее муж, — где-то от тридцати двух до тридцати восьми.
У нее было пять передних зубов и, возможно, несколько зубов в уголках рта.
Лицо ее, как и у половины туземцев, было обезображено оспой. Массивные вислые груди, никогда не прикрывавшиеся одеждой, говорили о том, что в молодости у Амаги была довольно стройная фигура. Женой Дубхаба она стала в то далекое время, когда за живость ума и эрудицию люди считали его подходящей фигурой для будущего вождя. Позже Дубхаб дискредитировал себя пустой болтовней и торгашескими замашками, и Амаге выпала сомнительная честь стать спутницей жизни посредственного охотника, отличительной чертой которого была способность переговорить любую женщину.