Кроме того, он не знал, что с ними собираются делать, и решил подождать.
Он стоял массируя и разминая затекшие руки. Дикари, хоть и привязали его за лодыжку к основанию центрального шеста прочным сухожилием, все же шли на риск. Точно так же привязали и Силверстейна. Сухожилие оказалось достаточно длинным, чтобы они могли присесть к огню, что ученые и сделали, не встретив возражений. Казалось, вождя и рослого воина забавлял жалкий вид дрожавших пленных.
— Как вы думаете, что они с нами сделают? — спросил Драммонд.
— Не знаю, — сказал Грибердсон. — Но мне кажется, что раз мы убили у них так много взрослых мужчин, они вправе требовать от нас ответа.
— Будут пытать?
— Не исключено, — сказал Грибердсон.
Воины вышли, оставив пленных под охраной подростка и женщин. Мальчик устроился на груде шкур и нацелил на чужаков копье. Женщины сидели в углу на корточках, поглядывая на них с опаской. Одна из девушек была довольно миловидной, если конечно не принимать во внимание ее грязные волосы и лицо. У нее были пышная грудь и довольно округлые бедра, скрываемые под повязкой из волчьей шкуры. Лицо ее было очень похоже на лицо отца, разве что привлекательнее. Она пристально смотрела Грибердсону в глаза.
Грибердсон вряд ли был способен влюбиться с первого взгляда, но подумал, что помощь девушки может пригодиться, если он решит бежать, поэтому ласково поглядел на нее, улыбнулся и даже разок подмигнул.
Это было ошибкой.
Она завизжала, вскочила и выбежала наружу.
Через минуту послышались гневные голоса, и в шатер ввалился вождь и человек, чья размалеванная физиономия и тело однозначно указывали на его профессию.
Подросток встал и указал копьем на Грибердсона. Колени у него при этом тряслись, и сам он был бледен. Женщины встревоженно переглядывались. Похоже, они не видели, как Грибердсон подмигнул девушке. Затем прибежали рослый воин и несколько других мужчин.
Грибердсон ничего не понял из их криков, но шаман приступил к пляске и песнопению, и через несколько минут англичанин догадался, что подмигивать не следовало, эти люди верили в дурной глаз.
Грибердсон не решался подмигнуть шаману, чтобы показать, что его магия сильнее — тот, не мудрствуя лукаво, мог выколоть ему глаза. Но и туземцы не могли понять: одолела ли зло магия племени, или волшебство чужеземцев победило в незримой схватке.
Но выяснить это было несложно. Грибердсона вывели наружу и вытолкнули в центр небольшой площадки, вытоптанной в снегу, затем к нему подошел рослый воин. По окружности возле снежного барьера выстроились мужчины, а за спинами у них толкались женщины и подростки. Воин был шести футов и пяти дюймов ростом, широкоплечий, с мощными ногами и руками. Он выглядел более могучим, чем Грибердсон, и даже складки жира на животе не портили этого впечатления. Он был обнажен, и с Грибердсона тоже сняли трусы. Без объяснений было понятно, что сейчас состоится поединок. Грибердсону стало интересно, зародился ли этот обычай в племени или пришел извне. Маловероятно, что одна маленькая группа была способна создать традицию.
Но вряд ли это было возможно выяснить. Слишком уж мало времени было отведено на изучение эпохи.
Он поприседал, потряс руками и ногами, восстанавливая кровообращение, и несколько раз сжал пальцы. Дрожь прекратилась.
Рослый воин расставил руки и пошел на него, добродушно улыбаясь.
Силверстейн дрожал в углу площадки, охраняемый подростком, и ждал победы Грибердсона. Туземец был сильнее, но Грибердсон в совершенстве владел приемами рукопашного боя двадцать первого века. Он мог в любую секунду уложить противника приемом каратэ или дзю-до.
Сначала англичанин не пытался применить что-либо, кроме силы. Он поймал руки воина и стал выжидать. Рослый мужчина, улыбаясь, стал напирать. Грибердсон уперся пятками в снег, они качнулись вместе, затем воин упал на бок и поднялся с немалым трудом.
Зрители охнули, вернее, произнесли что-то вроде «уху нга». Улыбка исчезла с лица воина. Грибердсон вновь схватил его за руки, качнулся назад и вперед и, когда его противник нагнулся, ударил того коленом в подбородок, заросший густой бородой.
Воин снова упал и неловко поднялся. Грибердсон схватил его за ногу и за шею и поднял над головой. Он начал медленно вращаться, улыбаясь оцепеневшим от ужаса зрителям, и перебросил человека, весившего двести восемьдесят фунтов, на край площадки через их головы. Воин тяжело упал на барьер, соскользнул вниз и остался лежать неподвижно. Тряся ва-оп и бормоча что-то ритмическое, шаман отделился от толпы. Он поднес ва-оп к носу Грибердсона, подержал так, затем провел из стороны в сторону.
Грибердсон схватил ва-оп, выдернул его из рук шамана и швырнул в снег.
Даже слой краски на лице шамана не смог скрыть, как он посерел.
Следующий ход должно было сделать племя. Грибердсон боялся, что им придет в голову поступить самым простым и логичным образом — метнуть в него все копья, которые были под рукой.
Но никто не шевелился, все смотрели на победителя.
Грибердсон улыбнулся и пошел к выходу.
Перед ним расступились. Он взял за руку Силверстейна вошел с ним в шатер вождя.
Они сели возле очага, и Грибердсон, не оборачиваясь, стал смотреть на огонь. Шаман плясал вокруг, делал пассы за спиной Грибердсона, и тряс ва-оп, который успел разыскать. Он сделал двенадцать кругов, встал напротив Грибердсона, поднес ва-оп к глазам и уставился на англичанина сквозь отверстие.
Грибердсон пристально посмотрел на шамана. Затем сложил большой и указательный пальцы буквой "о" и взглянул на шамана сквозь дырку.
Шаман побледнел.
— Будучи в Риме, поступай, как римлянин, — сказал Грибердсон Силверстейну.
Он поднялся, обогнул очаг, схватил старика за нос и выкрутил.
Шаман заорал от боли и отшвырнул ва-оп в сторону.
Грибердсон отпустил нос колдуна, подошел к стене шатра и подобрал ва-оп.
Он был вырезан из кости, и отверстие, сделанное в нем, было достаточно большим, чтобы проходил наконечник копья. В девятнадцатом веке ученые считали, что ва-оп-сомна-емп применялись лишь в колдовских обрядах.
Позднее, в двадцать первом веке, было решено, что с их помощью обтачивали древки копий. Как выяснилось теперь, обе теории отвечали истине — ва-оп использовались и в быту, и в магии.
Колдуны считали, что с помощью ва-оп можно выпрямлять или гнуть невидимые копья Вселенной. Эту тайну они хранили свято. Грибердсон просил Гламуга, чтобы тот раскрыл ему секрет своего труда, но шаман воспротивился. И тогда Грибердсон установил высокочувствительный микрофон направленного действия и подслушал, как Гламуг обучал двух своих сыновей. Ему удалось узнать, что самыми могущественными считались ва-оп, изготовленные из дерева или слоновой кости.
Но шаман, который пользуется собственными пальцами, поистине способен внушать страх.
Таких людей очень мало, и сам Гламуг не встречал ни одного. Но великий шаман Симаумг из легенд племени обходился исключительно своими пальцами.
Грибердсон предположил, что в этом племени знали собственного мифического Симаумга, а следовательно, шаман должен понимать, насколько опасно иметь дело с подобной персоной.
Он угадал.
Шаман капитулировал полностью.
Англичанин обошел вокруг огня, несколько раз сунул палец в отверстие ва-оп и вернул его шаману.
Силверстейн смотрел, ничего не понимая.
Грибердсон объяснил ему ситуацию, затем предложил одеться. «Вряд ли кто-нибудь теперь посмеет возразить», — решил он.
Некоторое время вождь и шаман совещались приглушенными голосами. В конце концов Грибердсону надоело ждать, когда они примут решение.
Он встал, оделся и вновь занял свое место у огня. Силверстейн достал карманную рацию и через несколько минут связался с Речел.
— Мы были их пленниками и остались ими до сих пор, как я полагаю, — сказал Драммонд. — Но порой Джон берет верх. Не знаю, как долго мы сможем продержаться. — Силверстейн предпочитал говорить о том, что происходило сейчас, хотя Речел пыталась выпытать у него обстоятельства его бегства и встречи с Грибердсоном.
Англичанин жестом попросил Силверстейна передать ему рацию.
— Не ходите за нами, — сказал он Речел. — Равновесие слишком неустойчиво, вы можете его нарушить. Мы будем держать вас в курсе. Через час выйду на связь.
— А если нет?
— Тогда идите на выручку. Но если это племя понесет новые потери, оно погибнет.
Вечером вождь, шаман, рослый воин и седой старик ужинали в шатре вместе с пленными. Объясняться пытались жестами. Вождь стремился навести чужаков на мысль, что они могут не считать себя пленниками, но племени нужна их помощь. Грибердсону возвратили оружие, и он жестами объяснил, что с этим оружием добудет людям мясо.
Он пытался выяснить, почему воины напали на Силверстейна, но ему это не удалось. Физик сказал, что его атаковали и ему пришлось отстреливаться. Грибердсон не стал напоминать о том, что одна пуля Драммонда чуть было не отправила его на тот свет.
Револьвер он Драммонду не вернул.
Впрочем, Драммонд и не протестовал, когда на его глазах Грибердсон разобрал пистолет и сложил детали в свой ранец.
Но слова англичанина о том, что им придется провести в стойбище ночь, а может быть, и следующий день напугали его.
— Они убьют нас спящими! — сказал он. — Наверное, они только и ждут, когда мы утратим бдительность. Боже, мы убили у них почти половину мужчин!
— Им этого вполне достаточно, — сказал Грибердсон. — Кроме того, они надеются, что мы как-то расплатимся с ними. Мне так кажется. В конце концов, мы у них в долгу.
— Но мы не можем позволить себе кормить и защищать каждого встречного, — возразил Драммонд. — И без того у вас на шее семья Дубхаба. С каждым днем племя все больше зависит от вас. Хотите и вторую орду взять под свое крылышко?
— Мы здесь чужие, — сказал Грибердсон. — Мы пришли, чтобы наблюдать и изучать. Но наше вторжение нарушило нормальный ход событий. В социальном ключе мы служим наглядным примером неопределенности Гейзенберга. Не воздействовать на то, что мы встречаем в естественном состоянии, мы не можем, поэтому наши наблюдения искажаются или видоизменяются.
— Я это знаю, — нервно произнес Драммонд.
— Если мы, придя к этим людям, принесли им гибель и катастрофу, мы обязаны помочь им. Если бы мы были идеальными наблюдателями, невидимыми и неслышимыми, тогда мы обязаны были бы не вмешиваться ни во что. Мы собирали бы только научные факты, и неважно, жили бы они в добром здравии или умирали, пытали бы кого-то или претерпевали пытки сами — мы оставались бы идеальными зрителями, так сказать, вели бы съемку скрытой камерой. Но мы не пошли на это. Для изучения их жизни нам пришлось непосредственно войти в нее, а это, считаю я, наложило на нас определенные обязательства.
— Не понимаю, чем мы обязаны дикарям, которые без всякой причины пытались нас убить.
— Я не уверен, что у них не было причин, — сказал Грибердсон.
Он поднял на Силверстейна большие серые глаза. Тот вспыхнул и стал с бешенством пережевывать кусок бизоньего мяса, который только что положил в рот.
— Свои обязанности я исполняю всегда, — сказал Грибердсон. — Но не думайте, что это идея-фикс. Всему есть предел.
— Вы имеете в виду меня, или этих людей?
— И то, и другое.
Вскоре они улеглись на кипы бизоньих шкур и почти мгновенно уснули. Грибердсон не стал, как дикари, укутываться шкурами — его собственный костюм хорошо защищал от холода. Он даже расстегнул застежки, чтобы было не так жарко, а потом, в шатре было много людей, и тепло их тел повысило температуру воздуха.
Силверстейн расстегнул все молнии и укрылся под тремя волчьими шкурами.
Но заснуть он боялся. Запах дыма, грязных тел, гнилых зубов, ночных посудин, оглушительный храп вождя и его жены помогли ему бодрствовать несколько часов.
В конце концов он заснул, но был разбужен шумом и увидел, как Грибердсон отдирает от себя юную блондинку. Видимо, она пришла и легла с ним рядом, что пришлось англичанину явно не по душе.
Наутро Драммонд осведомился о причине инцидента. Грибердсон ответил:
— У меня нет возражений против временного супружества. Возможно даже, что я глубоко оскорбил бедную девушку. Ведь она, наверное, хотела от меня ребенка, потому что я могущественный волшебник и воин, как здесь считают. Но тогда у меня появилась бы еще одна обязанность, а к этому я пока не готов.
— Вы хотите сказать, что когда-нибудь будете готовы? — спросил Драммонд. — И когда же именно?
— Если это случится, вы узнаете.
В этот день они больше не разговаривали о том, что не имело отношения к работе.
Силверстейн снимал дневную охоту. Им удалось обнаружить стадо бизонов, которое паслось, добывая траву из-под снега, в долине, окруженной холмами.
Грибердсон, чтобы напомнить людям о силе своего ружья, застрелил бизона. Затем они убили копьями еще нескольких, и он потребовал прекратить бойню, объясняя с помощью жестов, что не следует напрасно истреблять все стадо. Переправить туши засветло было все равно невозможно, а если оставить их здесь, сбегутся волки. Долина для бизонов все равно, что ловушка, вряд ли они выйдут отсюда, пока не съедят всю траву. Это было обычное явление.
На следующий день Силверстейн получил разрешение вернуться в лагерь. Он нерешительно посмотрел на Грибердсона, и затем произнес:
— Я не люблю ходить без оружия. Грибердсон вернул ему револьвер и подсумок с патронами.
— Не хватайтесь за него, если будете чувствовать себя плохо, — сказал он.
Драммонд покраснел и сказал:
— Порой я не совсем хорошо понимаю, что делаю. Но почти всегда мне удается держать себя в руках. Клянусь вам, я невиновен!
— Пока ваша вина не доказана, вы не будете считаться преступником, — ответил Грибердсон. — Но это не значит, что за вами не будут наблюдать. Вердикт будет зависеть от ваших поступков в будущем.
— Проклятое положение, — сказал Драммонд, ударив кулаком по колену.
— Кто бы мог подумать, отправляя нас в будущее, что меня будут подозревать в попытке убить человека? Или что мы с Речел поссоримся навсегда без малейшего шанса на примирение? Они думали, что мы будем заниматься здесь наукой! Но если все останется по-прежнему, нас ожидает провал. Мы вернемся, если вообще вернемся, имея на руках ничтожный минимум информации. А если наша экспедиция себя не оправдает, следующей просто не будет. Путешествия во времени стоят слишком дорого.
— В таком случае рекомендую вам придержать эмоции и побольше работать, — сказал Грибердсон. — Советую принять транквилизатор, но не раньше, чем вернетесь домой. В пути нужна быстрота реакции.
Драммонд согласился пройти курс лечения. Кроме того, он сказал, что каждые пять минут будет сообщать в лагерь о своем продвижении, попрощался и зашагал по глубокому снегу. В стойбище воташимгов Силверстейн не появился до сумерек. Фон Биллман обещал Грибердсону выйти на связь, как только тот покажется на горизонте, а десятью минутами позже, очень взволнованный, доложил англичанину, что Силверстейн, вернувшись подошел к Речел, выхватил револьвер и выстрелил. К счастью девушка услала броситься на землю, и пуля пролетела мимо.
Драммонд стрелял три раза и каждый раз неудачно — Речел успевала увернуться, барахтаясь в снегу. Затем фон Биллман выстрелил в него из ружья.
Пуля попала Драммонду в плечо, крутанула его, как волчок, и вырвала из плеча большой кусок мяса, затронув кость. В прошлом фон Биллману довелось окончить ускоренные курсы первой помощи, и теперь он должен был заменить Грибердсона. Он залепил рану псевдопротеином и влил Драммонду большое количество крови группы "Р" из корабельных запасов. В свое время у каждого воташимга был взят анализ крови. Грибердсон заверил людей, что никто не сможет установить над ними злую власть, воспользовавшись этим. У девяноста пяти процентов людей оказалась кровь группы "А", причем у сорока процентов был отрицательный резус.
Поздно вечером пришел Грибердсон. К тому времени кризис миновал, и Драммонду уже не грозила опасность. Наутро стало ясно, что болен он не только физически, но и психически. Драммонд никого не узнавал и считал, что ему вновь двенадцать лет, он живет в Будапеште и мать его умерла. Он бойко говорил на китайском, которому его обучила мать, бывшая наполовину китаянкой. Родилась она в Ли Шианго и прожила там тринадцать лет, после чего ее семья переехала в Будапешт. Это был один из частых в начале двадцать первого века обменов населением, впрочем, такие явления встречались и позже.
— Вот вам и новая обязанность, — сказала Речел, провожая Грибердсона в коническую хижину.
Грибердсону оставалось лишь осмотреть больного и похвалить фон Биллмана за правильно проведенное лечение.
Драммонду требовался только полный покой, и Грибердсон, воспользовавшись этим, решил на два дня вернуться в племя шлюангов, как они себя называли. Он периодически выходил на связь и советовал, как лечить Драммонда, а все остальное время был занят изучением языка шлюангов и разработкой способов общения с помощью жестов. Наконец, ему удалось изложить вождям свои намерения, разъяснить ситуацию, и, оставив их обдумывать положение, вернулся в стойбище воташимгов. Здесь он сделал Драммонду несколько операций и заменил разбитую кость пластиковой. С таким протезом плечо будет работать не хуже здорового, а когда они вернутся, пластиковую кость из плеча Драммонда извлекут и вживят настоящую.
Наступил день, когда племя шлюангов разбило лагерь по соседству с воташимгами. Люди Медведя были к этому подготовлены и встретили их пусть без особой радости, но и без явной вражды. Идею Грибердсона о слиянии обеих групп они не понимали, но и причин отказывать ему у них не было. Чтобы соседям можно было ужиться друг с другом, следовало выработать определенные правила поведения. Для взаимного изучения языков племена обменивались посланцами. Грибердсон повел охотников обоих племен на большую трехдневную охоту, добыча от которой была огромной.
Мясо разделили поровну и устроили пир, длившийся три дня. Драк было мало, да и те удалось пресечь в самом начале, пригрозив наказать обе стороны, не разбираясь в причинах ссор.
7
Он стоял массируя и разминая затекшие руки. Дикари, хоть и привязали его за лодыжку к основанию центрального шеста прочным сухожилием, все же шли на риск. Точно так же привязали и Силверстейна. Сухожилие оказалось достаточно длинным, чтобы они могли присесть к огню, что ученые и сделали, не встретив возражений. Казалось, вождя и рослого воина забавлял жалкий вид дрожавших пленных.
— Как вы думаете, что они с нами сделают? — спросил Драммонд.
— Не знаю, — сказал Грибердсон. — Но мне кажется, что раз мы убили у них так много взрослых мужчин, они вправе требовать от нас ответа.
— Будут пытать?
— Не исключено, — сказал Грибердсон.
Воины вышли, оставив пленных под охраной подростка и женщин. Мальчик устроился на груде шкур и нацелил на чужаков копье. Женщины сидели в углу на корточках, поглядывая на них с опаской. Одна из девушек была довольно миловидной, если конечно не принимать во внимание ее грязные волосы и лицо. У нее были пышная грудь и довольно округлые бедра, скрываемые под повязкой из волчьей шкуры. Лицо ее было очень похоже на лицо отца, разве что привлекательнее. Она пристально смотрела Грибердсону в глаза.
Грибердсон вряд ли был способен влюбиться с первого взгляда, но подумал, что помощь девушки может пригодиться, если он решит бежать, поэтому ласково поглядел на нее, улыбнулся и даже разок подмигнул.
Это было ошибкой.
Она завизжала, вскочила и выбежала наружу.
Через минуту послышались гневные голоса, и в шатер ввалился вождь и человек, чья размалеванная физиономия и тело однозначно указывали на его профессию.
Подросток встал и указал копьем на Грибердсона. Колени у него при этом тряслись, и сам он был бледен. Женщины встревоженно переглядывались. Похоже, они не видели, как Грибердсон подмигнул девушке. Затем прибежали рослый воин и несколько других мужчин.
Грибердсон ничего не понял из их криков, но шаман приступил к пляске и песнопению, и через несколько минут англичанин догадался, что подмигивать не следовало, эти люди верили в дурной глаз.
Грибердсон не решался подмигнуть шаману, чтобы показать, что его магия сильнее — тот, не мудрствуя лукаво, мог выколоть ему глаза. Но и туземцы не могли понять: одолела ли зло магия племени, или волшебство чужеземцев победило в незримой схватке.
Но выяснить это было несложно. Грибердсона вывели наружу и вытолкнули в центр небольшой площадки, вытоптанной в снегу, затем к нему подошел рослый воин. По окружности возле снежного барьера выстроились мужчины, а за спинами у них толкались женщины и подростки. Воин был шести футов и пяти дюймов ростом, широкоплечий, с мощными ногами и руками. Он выглядел более могучим, чем Грибердсон, и даже складки жира на животе не портили этого впечатления. Он был обнажен, и с Грибердсона тоже сняли трусы. Без объяснений было понятно, что сейчас состоится поединок. Грибердсону стало интересно, зародился ли этот обычай в племени или пришел извне. Маловероятно, что одна маленькая группа была способна создать традицию.
Но вряд ли это было возможно выяснить. Слишком уж мало времени было отведено на изучение эпохи.
Он поприседал, потряс руками и ногами, восстанавливая кровообращение, и несколько раз сжал пальцы. Дрожь прекратилась.
Рослый воин расставил руки и пошел на него, добродушно улыбаясь.
Силверстейн дрожал в углу площадки, охраняемый подростком, и ждал победы Грибердсона. Туземец был сильнее, но Грибердсон в совершенстве владел приемами рукопашного боя двадцать первого века. Он мог в любую секунду уложить противника приемом каратэ или дзю-до.
Сначала англичанин не пытался применить что-либо, кроме силы. Он поймал руки воина и стал выжидать. Рослый мужчина, улыбаясь, стал напирать. Грибердсон уперся пятками в снег, они качнулись вместе, затем воин упал на бок и поднялся с немалым трудом.
Зрители охнули, вернее, произнесли что-то вроде «уху нга». Улыбка исчезла с лица воина. Грибердсон вновь схватил его за руки, качнулся назад и вперед и, когда его противник нагнулся, ударил того коленом в подбородок, заросший густой бородой.
Воин снова упал и неловко поднялся. Грибердсон схватил его за ногу и за шею и поднял над головой. Он начал медленно вращаться, улыбаясь оцепеневшим от ужаса зрителям, и перебросил человека, весившего двести восемьдесят фунтов, на край площадки через их головы. Воин тяжело упал на барьер, соскользнул вниз и остался лежать неподвижно. Тряся ва-оп и бормоча что-то ритмическое, шаман отделился от толпы. Он поднес ва-оп к носу Грибердсона, подержал так, затем провел из стороны в сторону.
Грибердсон схватил ва-оп, выдернул его из рук шамана и швырнул в снег.
Даже слой краски на лице шамана не смог скрыть, как он посерел.
Следующий ход должно было сделать племя. Грибердсон боялся, что им придет в голову поступить самым простым и логичным образом — метнуть в него все копья, которые были под рукой.
Но никто не шевелился, все смотрели на победителя.
Грибердсон улыбнулся и пошел к выходу.
Перед ним расступились. Он взял за руку Силверстейна вошел с ним в шатер вождя.
Они сели возле очага, и Грибердсон, не оборачиваясь, стал смотреть на огонь. Шаман плясал вокруг, делал пассы за спиной Грибердсона, и тряс ва-оп, который успел разыскать. Он сделал двенадцать кругов, встал напротив Грибердсона, поднес ва-оп к глазам и уставился на англичанина сквозь отверстие.
Грибердсон пристально посмотрел на шамана. Затем сложил большой и указательный пальцы буквой "о" и взглянул на шамана сквозь дырку.
Шаман побледнел.
— Будучи в Риме, поступай, как римлянин, — сказал Грибердсон Силверстейну.
Он поднялся, обогнул очаг, схватил старика за нос и выкрутил.
Шаман заорал от боли и отшвырнул ва-оп в сторону.
Грибердсон отпустил нос колдуна, подошел к стене шатра и подобрал ва-оп.
Он был вырезан из кости, и отверстие, сделанное в нем, было достаточно большим, чтобы проходил наконечник копья. В девятнадцатом веке ученые считали, что ва-оп-сомна-емп применялись лишь в колдовских обрядах.
Позднее, в двадцать первом веке, было решено, что с их помощью обтачивали древки копий. Как выяснилось теперь, обе теории отвечали истине — ва-оп использовались и в быту, и в магии.
Колдуны считали, что с помощью ва-оп можно выпрямлять или гнуть невидимые копья Вселенной. Эту тайну они хранили свято. Грибердсон просил Гламуга, чтобы тот раскрыл ему секрет своего труда, но шаман воспротивился. И тогда Грибердсон установил высокочувствительный микрофон направленного действия и подслушал, как Гламуг обучал двух своих сыновей. Ему удалось узнать, что самыми могущественными считались ва-оп, изготовленные из дерева или слоновой кости.
Но шаман, который пользуется собственными пальцами, поистине способен внушать страх.
Таких людей очень мало, и сам Гламуг не встречал ни одного. Но великий шаман Симаумг из легенд племени обходился исключительно своими пальцами.
Грибердсон предположил, что в этом племени знали собственного мифического Симаумга, а следовательно, шаман должен понимать, насколько опасно иметь дело с подобной персоной.
Он угадал.
Шаман капитулировал полностью.
Англичанин обошел вокруг огня, несколько раз сунул палец в отверстие ва-оп и вернул его шаману.
Силверстейн смотрел, ничего не понимая.
Грибердсон объяснил ему ситуацию, затем предложил одеться. «Вряд ли кто-нибудь теперь посмеет возразить», — решил он.
Некоторое время вождь и шаман совещались приглушенными голосами. В конце концов Грибердсону надоело ждать, когда они примут решение.
Он встал, оделся и вновь занял свое место у огня. Силверстейн достал карманную рацию и через несколько минут связался с Речел.
— Мы были их пленниками и остались ими до сих пор, как я полагаю, — сказал Драммонд. — Но порой Джон берет верх. Не знаю, как долго мы сможем продержаться. — Силверстейн предпочитал говорить о том, что происходило сейчас, хотя Речел пыталась выпытать у него обстоятельства его бегства и встречи с Грибердсоном.
Англичанин жестом попросил Силверстейна передать ему рацию.
— Не ходите за нами, — сказал он Речел. — Равновесие слишком неустойчиво, вы можете его нарушить. Мы будем держать вас в курсе. Через час выйду на связь.
— А если нет?
— Тогда идите на выручку. Но если это племя понесет новые потери, оно погибнет.
Вечером вождь, шаман, рослый воин и седой старик ужинали в шатре вместе с пленными. Объясняться пытались жестами. Вождь стремился навести чужаков на мысль, что они могут не считать себя пленниками, но племени нужна их помощь. Грибердсону возвратили оружие, и он жестами объяснил, что с этим оружием добудет людям мясо.
Он пытался выяснить, почему воины напали на Силверстейна, но ему это не удалось. Физик сказал, что его атаковали и ему пришлось отстреливаться. Грибердсон не стал напоминать о том, что одна пуля Драммонда чуть было не отправила его на тот свет.
Револьвер он Драммонду не вернул.
Впрочем, Драммонд и не протестовал, когда на его глазах Грибердсон разобрал пистолет и сложил детали в свой ранец.
Но слова англичанина о том, что им придется провести в стойбище ночь, а может быть, и следующий день напугали его.
— Они убьют нас спящими! — сказал он. — Наверное, они только и ждут, когда мы утратим бдительность. Боже, мы убили у них почти половину мужчин!
— Им этого вполне достаточно, — сказал Грибердсон. — Кроме того, они надеются, что мы как-то расплатимся с ними. Мне так кажется. В конце концов, мы у них в долгу.
— Но мы не можем позволить себе кормить и защищать каждого встречного, — возразил Драммонд. — И без того у вас на шее семья Дубхаба. С каждым днем племя все больше зависит от вас. Хотите и вторую орду взять под свое крылышко?
— Мы здесь чужие, — сказал Грибердсон. — Мы пришли, чтобы наблюдать и изучать. Но наше вторжение нарушило нормальный ход событий. В социальном ключе мы служим наглядным примером неопределенности Гейзенберга. Не воздействовать на то, что мы встречаем в естественном состоянии, мы не можем, поэтому наши наблюдения искажаются или видоизменяются.
— Я это знаю, — нервно произнес Драммонд.
— Если мы, придя к этим людям, принесли им гибель и катастрофу, мы обязаны помочь им. Если бы мы были идеальными наблюдателями, невидимыми и неслышимыми, тогда мы обязаны были бы не вмешиваться ни во что. Мы собирали бы только научные факты, и неважно, жили бы они в добром здравии или умирали, пытали бы кого-то или претерпевали пытки сами — мы оставались бы идеальными зрителями, так сказать, вели бы съемку скрытой камерой. Но мы не пошли на это. Для изучения их жизни нам пришлось непосредственно войти в нее, а это, считаю я, наложило на нас определенные обязательства.
— Не понимаю, чем мы обязаны дикарям, которые без всякой причины пытались нас убить.
— Я не уверен, что у них не было причин, — сказал Грибердсон.
Он поднял на Силверстейна большие серые глаза. Тот вспыхнул и стал с бешенством пережевывать кусок бизоньего мяса, который только что положил в рот.
— Свои обязанности я исполняю всегда, — сказал Грибердсон. — Но не думайте, что это идея-фикс. Всему есть предел.
— Вы имеете в виду меня, или этих людей?
— И то, и другое.
Вскоре они улеглись на кипы бизоньих шкур и почти мгновенно уснули. Грибердсон не стал, как дикари, укутываться шкурами — его собственный костюм хорошо защищал от холода. Он даже расстегнул застежки, чтобы было не так жарко, а потом, в шатре было много людей, и тепло их тел повысило температуру воздуха.
Силверстейн расстегнул все молнии и укрылся под тремя волчьими шкурами.
Но заснуть он боялся. Запах дыма, грязных тел, гнилых зубов, ночных посудин, оглушительный храп вождя и его жены помогли ему бодрствовать несколько часов.
В конце концов он заснул, но был разбужен шумом и увидел, как Грибердсон отдирает от себя юную блондинку. Видимо, она пришла и легла с ним рядом, что пришлось англичанину явно не по душе.
Наутро Драммонд осведомился о причине инцидента. Грибердсон ответил:
— У меня нет возражений против временного супружества. Возможно даже, что я глубоко оскорбил бедную девушку. Ведь она, наверное, хотела от меня ребенка, потому что я могущественный волшебник и воин, как здесь считают. Но тогда у меня появилась бы еще одна обязанность, а к этому я пока не готов.
— Вы хотите сказать, что когда-нибудь будете готовы? — спросил Драммонд. — И когда же именно?
— Если это случится, вы узнаете.
В этот день они больше не разговаривали о том, что не имело отношения к работе.
Силверстейн снимал дневную охоту. Им удалось обнаружить стадо бизонов, которое паслось, добывая траву из-под снега, в долине, окруженной холмами.
Грибердсон, чтобы напомнить людям о силе своего ружья, застрелил бизона. Затем они убили копьями еще нескольких, и он потребовал прекратить бойню, объясняя с помощью жестов, что не следует напрасно истреблять все стадо. Переправить туши засветло было все равно невозможно, а если оставить их здесь, сбегутся волки. Долина для бизонов все равно, что ловушка, вряд ли они выйдут отсюда, пока не съедят всю траву. Это было обычное явление.
На следующий день Силверстейн получил разрешение вернуться в лагерь. Он нерешительно посмотрел на Грибердсона, и затем произнес:
— Я не люблю ходить без оружия. Грибердсон вернул ему револьвер и подсумок с патронами.
— Не хватайтесь за него, если будете чувствовать себя плохо, — сказал он.
Драммонд покраснел и сказал:
— Порой я не совсем хорошо понимаю, что делаю. Но почти всегда мне удается держать себя в руках. Клянусь вам, я невиновен!
— Пока ваша вина не доказана, вы не будете считаться преступником, — ответил Грибердсон. — Но это не значит, что за вами не будут наблюдать. Вердикт будет зависеть от ваших поступков в будущем.
— Проклятое положение, — сказал Драммонд, ударив кулаком по колену.
— Кто бы мог подумать, отправляя нас в будущее, что меня будут подозревать в попытке убить человека? Или что мы с Речел поссоримся навсегда без малейшего шанса на примирение? Они думали, что мы будем заниматься здесь наукой! Но если все останется по-прежнему, нас ожидает провал. Мы вернемся, если вообще вернемся, имея на руках ничтожный минимум информации. А если наша экспедиция себя не оправдает, следующей просто не будет. Путешествия во времени стоят слишком дорого.
— В таком случае рекомендую вам придержать эмоции и побольше работать, — сказал Грибердсон. — Советую принять транквилизатор, но не раньше, чем вернетесь домой. В пути нужна быстрота реакции.
Драммонд согласился пройти курс лечения. Кроме того, он сказал, что каждые пять минут будет сообщать в лагерь о своем продвижении, попрощался и зашагал по глубокому снегу. В стойбище воташимгов Силверстейн не появился до сумерек. Фон Биллман обещал Грибердсону выйти на связь, как только тот покажется на горизонте, а десятью минутами позже, очень взволнованный, доложил англичанину, что Силверстейн, вернувшись подошел к Речел, выхватил револьвер и выстрелил. К счастью девушка услала броситься на землю, и пуля пролетела мимо.
Драммонд стрелял три раза и каждый раз неудачно — Речел успевала увернуться, барахтаясь в снегу. Затем фон Биллман выстрелил в него из ружья.
Пуля попала Драммонду в плечо, крутанула его, как волчок, и вырвала из плеча большой кусок мяса, затронув кость. В прошлом фон Биллману довелось окончить ускоренные курсы первой помощи, и теперь он должен был заменить Грибердсона. Он залепил рану псевдопротеином и влил Драммонду большое количество крови группы "Р" из корабельных запасов. В свое время у каждого воташимга был взят анализ крови. Грибердсон заверил людей, что никто не сможет установить над ними злую власть, воспользовавшись этим. У девяноста пяти процентов людей оказалась кровь группы "А", причем у сорока процентов был отрицательный резус.
Поздно вечером пришел Грибердсон. К тому времени кризис миновал, и Драммонду уже не грозила опасность. Наутро стало ясно, что болен он не только физически, но и психически. Драммонд никого не узнавал и считал, что ему вновь двенадцать лет, он живет в Будапеште и мать его умерла. Он бойко говорил на китайском, которому его обучила мать, бывшая наполовину китаянкой. Родилась она в Ли Шианго и прожила там тринадцать лет, после чего ее семья переехала в Будапешт. Это был один из частых в начале двадцать первого века обменов населением, впрочем, такие явления встречались и позже.
— Вот вам и новая обязанность, — сказала Речел, провожая Грибердсона в коническую хижину.
Грибердсону оставалось лишь осмотреть больного и похвалить фон Биллмана за правильно проведенное лечение.
Драммонду требовался только полный покой, и Грибердсон, воспользовавшись этим, решил на два дня вернуться в племя шлюангов, как они себя называли. Он периодически выходил на связь и советовал, как лечить Драммонда, а все остальное время был занят изучением языка шлюангов и разработкой способов общения с помощью жестов. Наконец, ему удалось изложить вождям свои намерения, разъяснить ситуацию, и, оставив их обдумывать положение, вернулся в стойбище воташимгов. Здесь он сделал Драммонду несколько операций и заменил разбитую кость пластиковой. С таким протезом плечо будет работать не хуже здорового, а когда они вернутся, пластиковую кость из плеча Драммонда извлекут и вживят настоящую.
Наступил день, когда племя шлюангов разбило лагерь по соседству с воташимгами. Люди Медведя были к этому подготовлены и встретили их пусть без особой радости, но и без явной вражды. Идею Грибердсона о слиянии обеих групп они не понимали, но и причин отказывать ему у них не было. Чтобы соседям можно было ужиться друг с другом, следовало выработать определенные правила поведения. Для взаимного изучения языков племена обменивались посланцами. Грибердсон повел охотников обоих племен на большую трехдневную охоту, добыча от которой была огромной.
Мясо разделили поровну и устроили пир, длившийся три дня. Драк было мало, да и те удалось пресечь в самом начале, пригрозив наказать обе стороны, не разбираясь в причинах ссор.
7
В один из ясных летних дней племена снялись и отправились на юг. Через три недели они дошли до Гибралтара. Здесь Грибердсон сделал привал, достаточно долгий, чтобы установить контакт с несколькими родственными кланами, жившими в этих местах. Удалось записать речь, сделать фотоснимки и взять анализы. Ожерелья, оружие и инструменты выменяли на мясо.
Кровь туземцев была группы "Б" и реже группы "А", лишь у четверых группа была нулевой. Причина этого явления была совершенно непонятной, и разгадку его можно будет найти не раньше, чем материалы будут отправлены в двадцать первый век.
Племена прошли по перешейку, достигавшему в ту эпоху шести миль в ширину и оказались в Северной Африке. Затем вдоль побережья направились на восток. Шли очень медленно, так как много времени уходило на измерения и сбор образцов. По мере увеличения коллекций к переноске клади приходилось привлекать все больше людей, поэтому Грибердсону приходилось все больше времени отдавать охоте с ружьем. Все же он ухитрялся заниматься и научной работой, причем чуть ли не за двоих, так как Силверстейн не мог работать.
Ему приходилось трудиться от зари до глубокой ночи, но, будучи отличным администратором, он сумел разделить нагрузку пропорционально на всех сотрудников.
— Я научился этому на службе Его Величества, — говорил Грибердсон.
— Его? Но…
— Разумеется, я имел в виду, Ее Величества.
— Но даже в этом случае, — сказала Речел. — Это значит, что вы родились…
— Это лишь образное выражение, — сказал он. — Одна из архаических форм, которые я так люблю. Я, конечно, говорил о правительственной службе. Но вам, Речел, следует разумнее распределять рабочее время, если вы не хотите убить себя трудом и заботами.
— Вы, вероятно, очень измучены, — сказала она. — Но выглядите свежим, как обычно. Я, например, еле стою на ногах от усталости и сплю на ходу. Но мой труд — ничто по сравнению с вашим.
— Вас изматывают заботы о Драммонде.
— Да. Пусть это останется между нами, Джон. Он, возможно, пытался — да нет, он точно пытался убить меня, и мне известно, что он хотел убить вас. Он душевнобольной и не в состоянии контролировать себя. Я презираю его. Просто не могу больше любить. Конечно, я испытываю к нему участие, даже жалость. Порой мне и самой становится не по себе. До сих пор ко мне не мотает вернуться ощущение реальности. Окружающее часто кажется мне сном, а еще чаще — ночным кошмаром, а иногда я чувствую, что закричу, если сейчас же не увижу что-нибудь привычное. Наверное, мне как ученому не следует так говорить, но у меня все время такое ощущение, что завтра мы сможем вернуться. Все, что мы здесь нашли и найдем, я с радостью отдала бы за возможность находиться на борту машины времени и знать, что через несколько минут мы окажемся в двадцать первом веке.
— Это реакция, темпоральный шок, сведения об этом тоже представляют собой научную ценность, как и все, с чем мы вернемся. Надеюсь, из-за этого не запретят путешествия во времени. Из нас четверых пострадал лишь один, и нельзя пока утверждать, что виной тому именно темпоральный шок. Но в любом случае, уже сейчас мы можем быть уверены, что состав новой экспедиции будет подобран более тщательно.
Он улыбнулся.
— Но, — добавил он, — кое для кого из нас будет поздно.
— Чему вы улыбаетесь?
— Когда-нибудь поясню.
Племена шли вдоль марокканского побережья.
Было холодно, зачастую даже ниже нуля, и шел снег, но все же климат здесь был мягче, чем в Иберии. Шли они быстро, но и останавливались надолго, потому что любая остановка обеспечивала работой троих ученых как минимум на полгода. Они делали тысячи фотоснимков, составляли карты прибрежных земель, брали пробы воды, вели датирование по углеродному и ксенокарбоновому методу, ловили рыбу и исследовали ее прежде чем бросить в котел.
Племена, встречавшиеся путешественникам, были в основном малочисленны и занимались охотой и рыбной ловлей. Сахара 12 тыс. до н.э. не могла пожаловаться на отсутствие рек, устья их кишели рыбой, а сушу населяли слоны, олени, носороги, косули, антилопы, лошади, зубры и даже бизоны. Были здесь также львы, медведи и леопарды. Во Франции и Иберии снежные леопарды встречались гораздо чаще, здесь же Грибердсон увидел их не сразу: первых он заметил лишь через неделю, да и то издали.
Местными туземцы были выше современных арабо-берберов, но ниже, тоньше в кости и смуглее современных европейцев. У них были продолговатые головы, и лица были похожи на орлиные. Негров путешественники не встречали, да и из аборигенов никто не слышал о черных людях.
— Выяснить происхождение негроидной расы слишком поздно даже для двенадцатитысячного года до нашей эры, — сказал Грибердсон. — Не думаю, что нам удастся узнать, насколько правдоподобно то, что они возникли где-то на юге Азии, а затем мигрировали в Африку и погибли, либо ассимилировались на азиатском материке, или родились в Африке и после заселили Новую Гвинею и Меланезию, не оставив на пути миграции почти никаких следов. Кое-что, впрочем, мы сможем узнать, побывав в Западной Африке. Я подозреваю, что там должны быть какие-то кавказоиды, а может быть, и негры.
— Не хотите ли вы сказать, что нам так и придется здесь остаться? — спросила Речел.
— Я буду возражать, — сказал фон Биллман. — Мы слишком далеко ушли от корабля. Это, в конечном счете, может сорвать экспедицию. Более того, если мы собираемся расширить район работ, нам следует отправиться к Эльбе и Висле. Может быть, там мы обнаружим поистине хеттские языки… Грибердсон улыбнулся и покачал головой.
— Вы величайший лингвист века, Роберт, и у вас высокий уровень интеллекта, но я обязан вам напомнить, что реки эти еще погребены под огромными толщами льда. Если вам удастся найти этих постиндохеттов, то разве что где-нибудь южнее, в Италии, может быть во Франции.
Фон Биллман покраснел и рассмеялся.
— Я знаю, — сказал он. — Но это мое слабое место. Каждый раз, когда я думаю о своей любимой теме, я забываю о препятствиях. Вот и сейчас совершенно вылетело из головы, что этот район покрыт ледником. Но я интуитивно чувствую, что мои постиндохетты находятся не слишком далеко к югу от ледников, может быть, где-нибудь в Чехословакии.
— На следующий год, если обстоятельства позволят, мы отправимся в Чехословакию, — сказал Грибердсон. — Обследовать окраины ледников так или иначе необходимо. И раз уж мы сумели попасть в Северную Африку, то тем более сумеем попасть в Центральную Европу.
Никогда еще фон Биллман не выглядел таким счастливым. Племена медленно продвигались к востоку. Они уже свободно общались с помощью жестов и смешанного общего языка. Структура речи племен не имела сходства, каждый язык содержал звуки сложные и непривычные для соседей. В результате возникло нечто вроде «пиджина». В него входили звуки, доступные для воташимгов, и для шлюангов, и слова, неосознанно принятые как теми, так и другими. По структуре «пиджин» более походил на язык воташимгов, так как это племя доминировало. Но он был значительно упрощен, и еще до того, как закончился год, его структура полностью определилась. Рождению нового языка фон Биллман был рад, как подарку. Он следил за его развитием и оказывал огромное влияние на его формирование, так как больше всех знал о языках искусственных, синтезированных. Он старался сделать «пиджин» идеальным языком.
Кровь туземцев была группы "Б" и реже группы "А", лишь у четверых группа была нулевой. Причина этого явления была совершенно непонятной, и разгадку его можно будет найти не раньше, чем материалы будут отправлены в двадцать первый век.
Племена прошли по перешейку, достигавшему в ту эпоху шести миль в ширину и оказались в Северной Африке. Затем вдоль побережья направились на восток. Шли очень медленно, так как много времени уходило на измерения и сбор образцов. По мере увеличения коллекций к переноске клади приходилось привлекать все больше людей, поэтому Грибердсону приходилось все больше времени отдавать охоте с ружьем. Все же он ухитрялся заниматься и научной работой, причем чуть ли не за двоих, так как Силверстейн не мог работать.
Ему приходилось трудиться от зари до глубокой ночи, но, будучи отличным администратором, он сумел разделить нагрузку пропорционально на всех сотрудников.
— Я научился этому на службе Его Величества, — говорил Грибердсон.
— Его? Но…
— Разумеется, я имел в виду, Ее Величества.
— Но даже в этом случае, — сказала Речел. — Это значит, что вы родились…
— Это лишь образное выражение, — сказал он. — Одна из архаических форм, которые я так люблю. Я, конечно, говорил о правительственной службе. Но вам, Речел, следует разумнее распределять рабочее время, если вы не хотите убить себя трудом и заботами.
— Вы, вероятно, очень измучены, — сказала она. — Но выглядите свежим, как обычно. Я, например, еле стою на ногах от усталости и сплю на ходу. Но мой труд — ничто по сравнению с вашим.
— Вас изматывают заботы о Драммонде.
— Да. Пусть это останется между нами, Джон. Он, возможно, пытался — да нет, он точно пытался убить меня, и мне известно, что он хотел убить вас. Он душевнобольной и не в состоянии контролировать себя. Я презираю его. Просто не могу больше любить. Конечно, я испытываю к нему участие, даже жалость. Порой мне и самой становится не по себе. До сих пор ко мне не мотает вернуться ощущение реальности. Окружающее часто кажется мне сном, а еще чаще — ночным кошмаром, а иногда я чувствую, что закричу, если сейчас же не увижу что-нибудь привычное. Наверное, мне как ученому не следует так говорить, но у меня все время такое ощущение, что завтра мы сможем вернуться. Все, что мы здесь нашли и найдем, я с радостью отдала бы за возможность находиться на борту машины времени и знать, что через несколько минут мы окажемся в двадцать первом веке.
— Это реакция, темпоральный шок, сведения об этом тоже представляют собой научную ценность, как и все, с чем мы вернемся. Надеюсь, из-за этого не запретят путешествия во времени. Из нас четверых пострадал лишь один, и нельзя пока утверждать, что виной тому именно темпоральный шок. Но в любом случае, уже сейчас мы можем быть уверены, что состав новой экспедиции будет подобран более тщательно.
Он улыбнулся.
— Но, — добавил он, — кое для кого из нас будет поздно.
— Чему вы улыбаетесь?
— Когда-нибудь поясню.
Племена шли вдоль марокканского побережья.
Было холодно, зачастую даже ниже нуля, и шел снег, но все же климат здесь был мягче, чем в Иберии. Шли они быстро, но и останавливались надолго, потому что любая остановка обеспечивала работой троих ученых как минимум на полгода. Они делали тысячи фотоснимков, составляли карты прибрежных земель, брали пробы воды, вели датирование по углеродному и ксенокарбоновому методу, ловили рыбу и исследовали ее прежде чем бросить в котел.
Племена, встречавшиеся путешественникам, были в основном малочисленны и занимались охотой и рыбной ловлей. Сахара 12 тыс. до н.э. не могла пожаловаться на отсутствие рек, устья их кишели рыбой, а сушу населяли слоны, олени, носороги, косули, антилопы, лошади, зубры и даже бизоны. Были здесь также львы, медведи и леопарды. Во Франции и Иберии снежные леопарды встречались гораздо чаще, здесь же Грибердсон увидел их не сразу: первых он заметил лишь через неделю, да и то издали.
Местными туземцы были выше современных арабо-берберов, но ниже, тоньше в кости и смуглее современных европейцев. У них были продолговатые головы, и лица были похожи на орлиные. Негров путешественники не встречали, да и из аборигенов никто не слышал о черных людях.
— Выяснить происхождение негроидной расы слишком поздно даже для двенадцатитысячного года до нашей эры, — сказал Грибердсон. — Не думаю, что нам удастся узнать, насколько правдоподобно то, что они возникли где-то на юге Азии, а затем мигрировали в Африку и погибли, либо ассимилировались на азиатском материке, или родились в Африке и после заселили Новую Гвинею и Меланезию, не оставив на пути миграции почти никаких следов. Кое-что, впрочем, мы сможем узнать, побывав в Западной Африке. Я подозреваю, что там должны быть какие-то кавказоиды, а может быть, и негры.
— Не хотите ли вы сказать, что нам так и придется здесь остаться? — спросила Речел.
— Я буду возражать, — сказал фон Биллман. — Мы слишком далеко ушли от корабля. Это, в конечном счете, может сорвать экспедицию. Более того, если мы собираемся расширить район работ, нам следует отправиться к Эльбе и Висле. Может быть, там мы обнаружим поистине хеттские языки… Грибердсон улыбнулся и покачал головой.
— Вы величайший лингвист века, Роберт, и у вас высокий уровень интеллекта, но я обязан вам напомнить, что реки эти еще погребены под огромными толщами льда. Если вам удастся найти этих постиндохеттов, то разве что где-нибудь южнее, в Италии, может быть во Франции.
Фон Биллман покраснел и рассмеялся.
— Я знаю, — сказал он. — Но это мое слабое место. Каждый раз, когда я думаю о своей любимой теме, я забываю о препятствиях. Вот и сейчас совершенно вылетело из головы, что этот район покрыт ледником. Но я интуитивно чувствую, что мои постиндохетты находятся не слишком далеко к югу от ледников, может быть, где-нибудь в Чехословакии.
— На следующий год, если обстоятельства позволят, мы отправимся в Чехословакию, — сказал Грибердсон. — Обследовать окраины ледников так или иначе необходимо. И раз уж мы сумели попасть в Северную Африку, то тем более сумеем попасть в Центральную Европу.
Никогда еще фон Биллман не выглядел таким счастливым. Племена медленно продвигались к востоку. Они уже свободно общались с помощью жестов и смешанного общего языка. Структура речи племен не имела сходства, каждый язык содержал звуки сложные и непривычные для соседей. В результате возникло нечто вроде «пиджина». В него входили звуки, доступные для воташимгов, и для шлюангов, и слова, неосознанно принятые как теми, так и другими. По структуре «пиджин» более походил на язык воташимгов, так как это племя доминировало. Но он был значительно упрощен, и еще до того, как закончился год, его структура полностью определилась. Рождению нового языка фон Биллман был рад, как подарку. Он следил за его развитием и оказывал огромное влияние на его формирование, так как больше всех знал о языках искусственных, синтезированных. Он старался сделать «пиджин» идеальным языком.