Страница:
Бартон встал, вытащил копье и воткнул его в жирное брюхо немца. Геринг дернулся, приподнялся, но тут же опять рухнул на траву и затих. Алиса тяжело опустилась на землю и заплакала.
Заря возвестила об окончании сражения. К этому времени рабы вырвались на свободу уже из всех загонов. Воины Геринга и Тулла были зажаты между онондаго и рабами, как шелуха между мельничными жерновами. Индейцы, совершившие набег скорее всего только ради грабежа и захвата рабов с чашами, отступили.
Они забрались в свои челноки и пироги и налегли на весла, чтобы поскорее пересечь озеро. Никто не был склонен их преследовать.
17
18
Заря возвестила об окончании сражения. К этому времени рабы вырвались на свободу уже из всех загонов. Воины Геринга и Тулла были зажаты между онондаго и рабами, как шелуха между мельничными жерновами. Индейцы, совершившие набег скорее всего только ради грабежа и захвата рабов с чашами, отступили.
Они забрались в свои челноки и пироги и налегли на весла, чтобы поскорее пересечь озеро. Никто не был склонен их преследовать.
17
Последующие дни были до предела загружены. Приблизительные подсчеты показывали, что не менее половины из двадцати тысяч обитателей крохотного королевства Геринга были убиты, тяжело ранены, похищены онондаго или же попросту разбежались. Римлянин Тулл Гостилий, по-видимому, бежал. Оставшиеся в живых создали временное правительство. Таргофф, Бартон, Спрюс и еще двое вошли в Исполнительный Комитет, наделенный значительной, хотя и временной властью. Джон де Грейсток исчез. Его видели вначале сражения, а затем он выпал из поля зрения.
Алиса Харгривс, не сказав ни слова, перебралась в хижину Бартона.
Позже она рассказала:
– Фригейт говорил мне, что если вся планета устроена подобно тем местам, которые мы видели – а предполагать противное нет никаких причин – тогда Река должна иметь протяженность не менее двадцати миллионов миль. Это невероятно, но не более, чем наше Воскрешение и все остальное на этой планете. Кроме того, вдоль Реки живет, возможно, 36-37 миллиардов человек. Насколько же ничтожна вероятность того, что я хоть когда-нибудь найду своего земного мужа!
Кроме того, я люблю вас. Да, я понимаю, что я поступала не так, как должна была бы поступать любящая женщина. Но сейчас что-то изменилось во мне, по-видимому, из-за того, что случилось с нами. Не думаю, что на Земле у нас что-нибудь получилось бы. Может быть, я восхищалась бы вами, но многое в вас меня бы отталкивало и даже ужасало. Я не смогла бы на Земле стать вам хорошей женой. Здесь же, я уверена, смогу. Вернее, я буду вам хорошей подругой, потому что похоже, что здесь нет какой-либо власти или религиозного учреждения, которое могло бы соединить нас. Уже это само по себе показывает, насколько я изменилась. То, что я могу жить спокойно с человеком, с которым не связана узами брака!..
– Мы не в викторианской эпохе, милая! – засмеялся Бартон. – Кстати, как можно назвать время, в котором мы здесь живем? Эпоха Смешения? Смешанный Век? А может быть, уместнее назвать все это Речной Культурой, Прибрежным Миром… хотя, скорее, даже Речными Культурами…
– При условии, что все это скоро не закончится, – согласилась Алиса. – Не забывайте, что все началось внезапно, столь же быстро и неожиданно все может и кончиться.
«Конечно, – подумал Бартон, – зеленая Река и травянистая равнина, лесистые холмы и неприступные горы вовсе не кажутся иллюзорными шекспировскими видениями. Они основательны и реальны. Причем столь же реальны, как и люди, которые сейчас направляются к нам – Фригейт, Монат, Казз и Руах».
Он вышел из хижины и поздоровался с ними.
– Давным-давно, – первым заговорил Казз, – еще до того, как я научился хорошо говорить по-английски, я кое-что увидел. Я хотел было рассказать вам об этом, но вы меня так и не поняли. А увидел я человека, у которого на лбу не было вот этого.
Он указал на середину собственного лба и на это же место у остальных.
– Я знаю, – продолжал Казз, – что вы, люди, не можете видеть этого, так же как и Монат. Этого никто не видит. А я вижу. Это есть у всех, кроме того человека, которого я давно хочу поймать. Однажды я видел женщину, у которой тоже не было этого, но я ничего не сказал вам об этом. Теперь же я говорю вам, что сегодня видел человека, у которого нет этого.
– Он имеет в виду, – пояснил Монат, видя недоумение на лице Бартона, – что он способен различать определенные символы или фигуры на лбу каждого человека. Он их видит только при ярком солнечном свете и строго под определенным углом. У всех, кого ему приходилось встречать, эти символы были – кроме троих, о ком он сейчас сказал.
– Он, должно быть, видит в более широкой полосе спектра, чем мы, – заметил Фригейт. – Очевидно, Те, Кто Запихнул Нас Сюда, проштемпелевали на лбу каждого из нас клеймо зверя, или как там вам будет угодно его называть, не догадываясь об этой особенности неандертальцев. Видимо, и они не всеведущи!
– Согласен! – энергично кивнул Бартон. – Следовательно, они могут допускать ошибки. Иначе я бы не проснулся в том месте перед Воскрешением. Так кто же это, у кого на лбу нет человеческого клейма?
Сердце его учащенно забилось. Если только Казз прав, то он, возможно, обнаружил агента существ, давших человечеству жизнь на берегах этой величавой Реки. Не переодетые ли это боги? Хотя вряд ли. Боги непогрешимы.
– Роберт Спрюс! – тихо произнес Фригейт в ответ на вопрос Бартона.
– Прежде чем мы что-нибудь решим, – вставил Монат, – надо учесть, что отсутствие такого клейма может быть просто случайностью.
– Мы это очень скоро выясним, – зловеще произнес Бартон. – Но мне очень хочется знать – для чего эти символы? Почему нас нужно клеймить?
– Наверное, с целью идентификации и нумерации, – сказал Монат. – Заметьте, что я тоже заклеймен. Значит, это не врожденная особенность человеческого рода… Впрочем, о целях клеймения могут знать только Те, Кто Поместил Нас Сюда.
– Давайте сюда Спрюса, – приказал Бартон.
– Сначала его нужно поймать, – ответил Фригейт. – Сегодня утром за завтраком Казз допустил ошибку, сказав Роберту, что он знает об этих символах. Меня там не было, но говорят, что, услышав это, Спрюс страшно побледнел. Через несколько минут он извинился перед присутствующими и вышел. Больше его не видели. Мы выслали уже поисковые группы вверх и вниз по Реке, на противоположный берег, а также в леса на холмах.
– Бегство означает признание вины! – констатировал Бартон. Он был зол. – Разве люди – скот, на котором можно по каким бы то ни было причинам выжигать клейма?
В полдень барабаны возвестили о том, что Спрюс пойман. Через три часа он уже стоял перед столом совета в заново отстроенном зале для собраний. За столом находились члены Комитета. Заседание происходило при закрытых дверях, поскольку члены Комитета чувствовали, что допрос вести лучше без лишних свидетелей, однако Монат, Казз и Фригейт были приглашены на заседание.
– Я должен заранее вас предупредить, – начал Бартон, – что мы готовы пойти на все, чтобы добиться от вас полной правды. Использование пыток противоречит принципам любого из присутствующих здесь. Мы презираем тех, кто прибегает к подобного рода аргументам. Но мы чувствуем, что сейчас перед нами возник вопрос, при рассмотрении которого принципы могут быть отброшены.
– Принципы никогда нельзя отбрасывать! – спокойно произнес Спрюс. – Цель не оправдывает средства! Даже если это равносильно поражению, смерти или вашему неведению.
– Не забывайте, что на кон поставлено слишком много, – возразил Таргофф. – Все мы были жертвами беспринципных людей: я, Руах, многократно подвергавшийся пыткам, да и остальные, и все согласны. И если возникнет необходимость, мы прибегнем и к огню, и к мечу по отношению к вам. Нам обязательно нужно узнать правду! А теперь скажите нам, являетесь ли вы одним из тех, кто ответственен за Воскрешение?
– Вы будете ничуть не лучше Геринга и его приспешников, если станете меня пытать, – покачал головой Спрюс. Голос его дрогнул. – Фактически же вы будете даже хуже его, поскольку вы принуждаете себя, чтобы заполучить нечто, чего может вообще не быть. Или есть, но для вас может не представлять никакой ценности.
– Скажите нам правду, – твердо произнес Таргофф. – И не лгите. Мы знаем, что вы агент. Возможно, даже один из тех, кто непосредственно принимал участие в Воскрешении.
– Вот там, в углу, пылает огонь, – тихо сказал Бартон в ответ на молчание Спрюса. – Если вы немедленно не начнете говорить, вас… Ну, об этом пока не стоит. Хочу только заметить, что когда вас начнут поджаривать, это будет наименее мучительным по сравнению с тем, что у нас имеется в запасе. Я специалист по китайским и арабским методам пыток. И я вас заверяю, что среди них есть очень утонченные средства извлечения правды. А для того, чтобы вытянуть из вас правду – всю, я безо всяких угрызений совести применю все свои познания.
Спрюс, побледнев, прошептал:
– Вы лишите меня вечной жизни, если решитесь на это. Во всяком случае, это отбросит вас далеко назад в вашем путешествии и надолго отложит достижение конечной цели.
– Что такое? – удивился Бартон, но Спрюс не обратил внимание на это восклицание.
– Мы не можем переносить боль, – прошептал он. – Мы слишком чувствительны.
– Так вы будете говорить? – словно нехотя спросил Таргофф.
– Даже идея самоубийства мучительна для нас, и этого следует избегать, конечно, кроме тех случаев, когда это неизбежно необходимо, – промямлил Спрюс.
– Я не слышу вашего согласия? – нетерпеливо воскликнул Бартон.
– Мысль о смерти для нас мучительна, хотя мы знаем, что возродимся снова, – прошептал Спрюс.
– Поместите-ка его над огнем, – приказал Таргофф людям, державшим Спрюса.
– Подождите, – вмешался Монат, – одну минуту! Спрюс, наука моего народа намного опередила земную. Поэтому я более подготовлен к тому, чтобы делать научно обоснованные предположения. Возможно, мы сможем избавить вас от пытки огнем и от мучений совести, если вам не придется выдавать свои цели. Я буду говорить, а вы – подтверждать или отрицать мои предположения. Таким образом, вы не сможете себя упрекнуть в непосредственном предательстве.
– Я слушаю вас, – кивнул Спрюс.
– Согласно моей гипотезе, вы – землянин. Вы принадлежите времени, наступившему много позже 2008 года. Вы, должно быть, потомок тех немногих, кому удалось избежать воздействия моего сканирующего устройства. Судя по уровню технологии и энергетики, требуемой для переоборудования поверхности планеты в единую Речную Долину, ваша эпоха наступила через много столетий после двадцать первого века. Попробуем-ка сейчас угадать. Пятидесятое?
Спрюс посмотрел на огонь и медленно произнес:
– Добавьте еще две тысячи лет.
– Если эта планета таких же размеров, как Земля, то вместить она может не так уж много людей. А поэтому где все остальные – мертворожденные, дети, умершие до пяти лет, где слабоумные, сумасшедшие, где те, которые жили на Земле после двадцатого столетия?
– Где-нибудь в другом месте, – пожал плечами Спрюс. Он снова взглянул на огонь, губы его сжались.
– У моего народа, – заметил Монат, – существует гипотеза, что в будущем нам удастся заглянуть в прошлое. Я не буду вдаваться в подробности, но возможно, что прошедшие события можно будет обнаружить визуально, а затем записать. Путешествие во времени не такая уж фантастическая идея.
Но что, если ваша цивилизация способна совершить то, о чем мы сейчас теоретизируем? Что если вы записали каждое человеческое существо, когда-либо жившее? Отыскали эту планету и на ней создали Речную Долину? Где-то, может быть, под поверхностью планеты, вы установили преобразователи энергии, ну, скажем, энергии магмы планеты, и поместили какие-то устройства для воссоздания человеческих существ? Может быть, вы используете биотехнологию для омоложения тел, для восстановления конечностей, глаз и так далее, а также для исправления физических недостатков?
Затем, – Монат перевел дыхание, – вы делаете новые записи заново созданных тел и храните в каком-то огромном запоминающем устройстве. Позже вы уничтожаете старые воссозданные тела и снова воссоздаете их с помощью проводящего материала, используемого также и в чашных камнях. Все, о чем я говорю, вполне можно спрятать под землей. Насколько я понимаю, в нашем Воскрешении нет ничего сверхъестественного? Но нас всех мучает только один главный вопрос: Зачем???
– Если бы у вас была такая возможность, не подумали бы вы о том, что это ваш этический долг? – спросил Спрюс.
– Да! Но я бы не воскрешал недостойных!
– А что если другие не согласятся с вашими критериями? – усмехнулся Спрюс. – Уж не думаете ли вы, что вы настолько мудры и добродетельны, чтобы судить? Не поставите ли вы себя в этом случае на один уровень с Богом? Нет, вторая возможность должна быть у всех, вне зависимости от таких качеств, как грубость, эгоизм, тупость или ничтожность. После этого это уже будет не их дело…
Он замолчал, будто раскаиваясь в своей вспышке и показывая своим видом, что он разговаривать больше не намерен.
– Кроме того, – сказал Монат, как бы не замечая реакции Спрюса, – вы, наверное, хотели провести изучение человечества с точки зрения его истории. Записать все земные языки, обычаи людей, их мировоззрение, жизненный путь. Для этого вам нужны агенты, которые, смешавшись с людьми, делали бы записи, наблюдения, проводили исследования. Вопрос: сколько времени может занять воплощение этого замысла? Тысячу лет? Две тысячи лет? Десять? Миллион?
И как насчет нашей будущей ликвидации? Или нам суждено оставаться здесь вечно?
– Вы здесь будете оставаться столько, сколько понадобится для вашего выздоровления, – выкрикнул Спрюс. – И только после этого…
Он закрыл рот, сверкнул глазами, а затем все же, очевидно, пересилив себя, заявил:
– После длительного контакта с вами даже самые крепкие заражаются чертами, характерными вашему роду. После возвращения приходится проходить реабилитацию, чтобы избавиться от них. Я уже давно ощущаю себя запятнанным…
– Поместите его над огнем, – приказал Таргофф. – Мы вытянем из него всю правду.
– Нет, нет! Вам этого не удастся! – закричал Спрюс. – Не удастся! Мне давным-давно следовало это сделать! Но кто знает, может быть…
Он упал на землю, и кожа его стала быстро голубеть. Доктор Стейнберг, один из членов Комитета, осмотрел его. Но и без этого всем давно стало ясно, что этот человек умер.
– Нужно убрать его отсюда, – сказал Таргофф. – Я бы посоветовал сделать вскрытие. Мы будем ждать ваш отчет, доктор.
– Каменным ножом, без необходимых препаратов, без микроскопа? Какого рода отчет вы ожидаете? – вскричал Стейнберг. – Впрочем, было бы очень интересно, в самом деле, взглянуть на внутренности этого существа.
«Спрюса» унесли.
– Я рад, что он не заставил нас признаться в блефе, – сказал Бартон. – Если бы он молчал, то нам ничего не оставалось бы делать, как признать себя побежденными.
– Значит, вы действительно не собирались подвергать его пыткам? – удивился Фригейт. – Хотя я надеялся, что вы запугивали его. Правда, черт вас знает. Голова идет кругом. От вас всего можно ожидать. По крайней мере, я бы сразу же ушел, скорее всего, навсегда бы ушел от вас.
– Ну, ну, Питер, – начал успокаивать американца Руах. – У нас никогда не было никаких кровожадных намерений относительно этого лже-Спрюса. Он прав, если бы мы применили пытки, то были бы ничуть не лучше Геринга и его приспешников. Но мы могли бы использовать против него другие средства. Например, гипноз. Если мне не изменяет память, вы, Бартон, на Земле были специалистом в этой области?
Бартон кивнул, но ничего не ответил.
– Но вот в чем неприятность, – начал Таргофф, – мы ведь так и не знаем, добрались ли мы до истины. Может быть, он нам все врал. Монат выдвигал предположения, и если они были неверны, Спрюс мог довольно легко увести нас в сторону, соглашаясь с этими выдумками. Я бы сказал, что сейчас ни в чем нельзя быть уверенным относительно этого дурацкого допроса. Надо было действовать как-то по другому.
Они согласились в одном. Теперь, когда Они, кем бы Они не были, знают о зрительных способностях Казза и его соплеменников, возможность обнаружить еще одного их агента отпадает. Они наверняка предпримут надлежащие меры для исправления своей ошибки.
Стейнберг вернулся ровно через два часа.
– Нет ничего, чем бы он отличался от любого другого представителя вида «гомо сапиенс». Кроме вот этого небольшого устройства. – Он протянул черный блестящий шарик, размером со спичечную головку. – Я обнаружил это на поверхности лобной доли мозга. Он подсоединялся с помощью проволочек к некоторым областям мозга и был заметен только под определенным углом зрения. Мне просто повезло, что я это обнаружил. Я думаю, что Спрюс убил себя с помощью этого устройства, буквально подумав, что надо умереть. Каким-то образом шарик преобразует желание умереть в соответствующее действие. Возможно, он реагирует на мысль выделением какого-нибудь яда, распознать который у меня сейчас нет никакой возможности. – С этими словами он передал шарик членам Комитета.
Алиса Харгривс, не сказав ни слова, перебралась в хижину Бартона.
Позже она рассказала:
– Фригейт говорил мне, что если вся планета устроена подобно тем местам, которые мы видели – а предполагать противное нет никаких причин – тогда Река должна иметь протяженность не менее двадцати миллионов миль. Это невероятно, но не более, чем наше Воскрешение и все остальное на этой планете. Кроме того, вдоль Реки живет, возможно, 36-37 миллиардов человек. Насколько же ничтожна вероятность того, что я хоть когда-нибудь найду своего земного мужа!
Кроме того, я люблю вас. Да, я понимаю, что я поступала не так, как должна была бы поступать любящая женщина. Но сейчас что-то изменилось во мне, по-видимому, из-за того, что случилось с нами. Не думаю, что на Земле у нас что-нибудь получилось бы. Может быть, я восхищалась бы вами, но многое в вас меня бы отталкивало и даже ужасало. Я не смогла бы на Земле стать вам хорошей женой. Здесь же, я уверена, смогу. Вернее, я буду вам хорошей подругой, потому что похоже, что здесь нет какой-либо власти или религиозного учреждения, которое могло бы соединить нас. Уже это само по себе показывает, насколько я изменилась. То, что я могу жить спокойно с человеком, с которым не связана узами брака!..
– Мы не в викторианской эпохе, милая! – засмеялся Бартон. – Кстати, как можно назвать время, в котором мы здесь живем? Эпоха Смешения? Смешанный Век? А может быть, уместнее назвать все это Речной Культурой, Прибрежным Миром… хотя, скорее, даже Речными Культурами…
– При условии, что все это скоро не закончится, – согласилась Алиса. – Не забывайте, что все началось внезапно, столь же быстро и неожиданно все может и кончиться.
«Конечно, – подумал Бартон, – зеленая Река и травянистая равнина, лесистые холмы и неприступные горы вовсе не кажутся иллюзорными шекспировскими видениями. Они основательны и реальны. Причем столь же реальны, как и люди, которые сейчас направляются к нам – Фригейт, Монат, Казз и Руах».
Он вышел из хижины и поздоровался с ними.
– Давным-давно, – первым заговорил Казз, – еще до того, как я научился хорошо говорить по-английски, я кое-что увидел. Я хотел было рассказать вам об этом, но вы меня так и не поняли. А увидел я человека, у которого на лбу не было вот этого.
Он указал на середину собственного лба и на это же место у остальных.
– Я знаю, – продолжал Казз, – что вы, люди, не можете видеть этого, так же как и Монат. Этого никто не видит. А я вижу. Это есть у всех, кроме того человека, которого я давно хочу поймать. Однажды я видел женщину, у которой тоже не было этого, но я ничего не сказал вам об этом. Теперь же я говорю вам, что сегодня видел человека, у которого нет этого.
– Он имеет в виду, – пояснил Монат, видя недоумение на лице Бартона, – что он способен различать определенные символы или фигуры на лбу каждого человека. Он их видит только при ярком солнечном свете и строго под определенным углом. У всех, кого ему приходилось встречать, эти символы были – кроме троих, о ком он сейчас сказал.
– Он, должно быть, видит в более широкой полосе спектра, чем мы, – заметил Фригейт. – Очевидно, Те, Кто Запихнул Нас Сюда, проштемпелевали на лбу каждого из нас клеймо зверя, или как там вам будет угодно его называть, не догадываясь об этой особенности неандертальцев. Видимо, и они не всеведущи!
– Согласен! – энергично кивнул Бартон. – Следовательно, они могут допускать ошибки. Иначе я бы не проснулся в том месте перед Воскрешением. Так кто же это, у кого на лбу нет человеческого клейма?
Сердце его учащенно забилось. Если только Казз прав, то он, возможно, обнаружил агента существ, давших человечеству жизнь на берегах этой величавой Реки. Не переодетые ли это боги? Хотя вряд ли. Боги непогрешимы.
– Роберт Спрюс! – тихо произнес Фригейт в ответ на вопрос Бартона.
– Прежде чем мы что-нибудь решим, – вставил Монат, – надо учесть, что отсутствие такого клейма может быть просто случайностью.
– Мы это очень скоро выясним, – зловеще произнес Бартон. – Но мне очень хочется знать – для чего эти символы? Почему нас нужно клеймить?
– Наверное, с целью идентификации и нумерации, – сказал Монат. – Заметьте, что я тоже заклеймен. Значит, это не врожденная особенность человеческого рода… Впрочем, о целях клеймения могут знать только Те, Кто Поместил Нас Сюда.
– Давайте сюда Спрюса, – приказал Бартон.
– Сначала его нужно поймать, – ответил Фригейт. – Сегодня утром за завтраком Казз допустил ошибку, сказав Роберту, что он знает об этих символах. Меня там не было, но говорят, что, услышав это, Спрюс страшно побледнел. Через несколько минут он извинился перед присутствующими и вышел. Больше его не видели. Мы выслали уже поисковые группы вверх и вниз по Реке, на противоположный берег, а также в леса на холмах.
– Бегство означает признание вины! – констатировал Бартон. Он был зол. – Разве люди – скот, на котором можно по каким бы то ни было причинам выжигать клейма?
В полдень барабаны возвестили о том, что Спрюс пойман. Через три часа он уже стоял перед столом совета в заново отстроенном зале для собраний. За столом находились члены Комитета. Заседание происходило при закрытых дверях, поскольку члены Комитета чувствовали, что допрос вести лучше без лишних свидетелей, однако Монат, Казз и Фригейт были приглашены на заседание.
– Я должен заранее вас предупредить, – начал Бартон, – что мы готовы пойти на все, чтобы добиться от вас полной правды. Использование пыток противоречит принципам любого из присутствующих здесь. Мы презираем тех, кто прибегает к подобного рода аргументам. Но мы чувствуем, что сейчас перед нами возник вопрос, при рассмотрении которого принципы могут быть отброшены.
– Принципы никогда нельзя отбрасывать! – спокойно произнес Спрюс. – Цель не оправдывает средства! Даже если это равносильно поражению, смерти или вашему неведению.
– Не забывайте, что на кон поставлено слишком много, – возразил Таргофф. – Все мы были жертвами беспринципных людей: я, Руах, многократно подвергавшийся пыткам, да и остальные, и все согласны. И если возникнет необходимость, мы прибегнем и к огню, и к мечу по отношению к вам. Нам обязательно нужно узнать правду! А теперь скажите нам, являетесь ли вы одним из тех, кто ответственен за Воскрешение?
– Вы будете ничуть не лучше Геринга и его приспешников, если станете меня пытать, – покачал головой Спрюс. Голос его дрогнул. – Фактически же вы будете даже хуже его, поскольку вы принуждаете себя, чтобы заполучить нечто, чего может вообще не быть. Или есть, но для вас может не представлять никакой ценности.
– Скажите нам правду, – твердо произнес Таргофф. – И не лгите. Мы знаем, что вы агент. Возможно, даже один из тех, кто непосредственно принимал участие в Воскрешении.
– Вот там, в углу, пылает огонь, – тихо сказал Бартон в ответ на молчание Спрюса. – Если вы немедленно не начнете говорить, вас… Ну, об этом пока не стоит. Хочу только заметить, что когда вас начнут поджаривать, это будет наименее мучительным по сравнению с тем, что у нас имеется в запасе. Я специалист по китайским и арабским методам пыток. И я вас заверяю, что среди них есть очень утонченные средства извлечения правды. А для того, чтобы вытянуть из вас правду – всю, я безо всяких угрызений совести применю все свои познания.
Спрюс, побледнев, прошептал:
– Вы лишите меня вечной жизни, если решитесь на это. Во всяком случае, это отбросит вас далеко назад в вашем путешествии и надолго отложит достижение конечной цели.
– Что такое? – удивился Бартон, но Спрюс не обратил внимание на это восклицание.
– Мы не можем переносить боль, – прошептал он. – Мы слишком чувствительны.
– Так вы будете говорить? – словно нехотя спросил Таргофф.
– Даже идея самоубийства мучительна для нас, и этого следует избегать, конечно, кроме тех случаев, когда это неизбежно необходимо, – промямлил Спрюс.
– Я не слышу вашего согласия? – нетерпеливо воскликнул Бартон.
– Мысль о смерти для нас мучительна, хотя мы знаем, что возродимся снова, – прошептал Спрюс.
– Поместите-ка его над огнем, – приказал Таргофф людям, державшим Спрюса.
– Подождите, – вмешался Монат, – одну минуту! Спрюс, наука моего народа намного опередила земную. Поэтому я более подготовлен к тому, чтобы делать научно обоснованные предположения. Возможно, мы сможем избавить вас от пытки огнем и от мучений совести, если вам не придется выдавать свои цели. Я буду говорить, а вы – подтверждать или отрицать мои предположения. Таким образом, вы не сможете себя упрекнуть в непосредственном предательстве.
– Я слушаю вас, – кивнул Спрюс.
– Согласно моей гипотезе, вы – землянин. Вы принадлежите времени, наступившему много позже 2008 года. Вы, должно быть, потомок тех немногих, кому удалось избежать воздействия моего сканирующего устройства. Судя по уровню технологии и энергетики, требуемой для переоборудования поверхности планеты в единую Речную Долину, ваша эпоха наступила через много столетий после двадцать первого века. Попробуем-ка сейчас угадать. Пятидесятое?
Спрюс посмотрел на огонь и медленно произнес:
– Добавьте еще две тысячи лет.
– Если эта планета таких же размеров, как Земля, то вместить она может не так уж много людей. А поэтому где все остальные – мертворожденные, дети, умершие до пяти лет, где слабоумные, сумасшедшие, где те, которые жили на Земле после двадцатого столетия?
– Где-нибудь в другом месте, – пожал плечами Спрюс. Он снова взглянул на огонь, губы его сжались.
– У моего народа, – заметил Монат, – существует гипотеза, что в будущем нам удастся заглянуть в прошлое. Я не буду вдаваться в подробности, но возможно, что прошедшие события можно будет обнаружить визуально, а затем записать. Путешествие во времени не такая уж фантастическая идея.
Но что, если ваша цивилизация способна совершить то, о чем мы сейчас теоретизируем? Что если вы записали каждое человеческое существо, когда-либо жившее? Отыскали эту планету и на ней создали Речную Долину? Где-то, может быть, под поверхностью планеты, вы установили преобразователи энергии, ну, скажем, энергии магмы планеты, и поместили какие-то устройства для воссоздания человеческих существ? Может быть, вы используете биотехнологию для омоложения тел, для восстановления конечностей, глаз и так далее, а также для исправления физических недостатков?
Затем, – Монат перевел дыхание, – вы делаете новые записи заново созданных тел и храните в каком-то огромном запоминающем устройстве. Позже вы уничтожаете старые воссозданные тела и снова воссоздаете их с помощью проводящего материала, используемого также и в чашных камнях. Все, о чем я говорю, вполне можно спрятать под землей. Насколько я понимаю, в нашем Воскрешении нет ничего сверхъестественного? Но нас всех мучает только один главный вопрос: Зачем???
– Если бы у вас была такая возможность, не подумали бы вы о том, что это ваш этический долг? – спросил Спрюс.
– Да! Но я бы не воскрешал недостойных!
– А что если другие не согласятся с вашими критериями? – усмехнулся Спрюс. – Уж не думаете ли вы, что вы настолько мудры и добродетельны, чтобы судить? Не поставите ли вы себя в этом случае на один уровень с Богом? Нет, вторая возможность должна быть у всех, вне зависимости от таких качеств, как грубость, эгоизм, тупость или ничтожность. После этого это уже будет не их дело…
Он замолчал, будто раскаиваясь в своей вспышке и показывая своим видом, что он разговаривать больше не намерен.
– Кроме того, – сказал Монат, как бы не замечая реакции Спрюса, – вы, наверное, хотели провести изучение человечества с точки зрения его истории. Записать все земные языки, обычаи людей, их мировоззрение, жизненный путь. Для этого вам нужны агенты, которые, смешавшись с людьми, делали бы записи, наблюдения, проводили исследования. Вопрос: сколько времени может занять воплощение этого замысла? Тысячу лет? Две тысячи лет? Десять? Миллион?
И как насчет нашей будущей ликвидации? Или нам суждено оставаться здесь вечно?
– Вы здесь будете оставаться столько, сколько понадобится для вашего выздоровления, – выкрикнул Спрюс. – И только после этого…
Он закрыл рот, сверкнул глазами, а затем все же, очевидно, пересилив себя, заявил:
– После длительного контакта с вами даже самые крепкие заражаются чертами, характерными вашему роду. После возвращения приходится проходить реабилитацию, чтобы избавиться от них. Я уже давно ощущаю себя запятнанным…
– Поместите его над огнем, – приказал Таргофф. – Мы вытянем из него всю правду.
– Нет, нет! Вам этого не удастся! – закричал Спрюс. – Не удастся! Мне давным-давно следовало это сделать! Но кто знает, может быть…
Он упал на землю, и кожа его стала быстро голубеть. Доктор Стейнберг, один из членов Комитета, осмотрел его. Но и без этого всем давно стало ясно, что этот человек умер.
– Нужно убрать его отсюда, – сказал Таргофф. – Я бы посоветовал сделать вскрытие. Мы будем ждать ваш отчет, доктор.
– Каменным ножом, без необходимых препаратов, без микроскопа? Какого рода отчет вы ожидаете? – вскричал Стейнберг. – Впрочем, было бы очень интересно, в самом деле, взглянуть на внутренности этого существа.
«Спрюса» унесли.
– Я рад, что он не заставил нас признаться в блефе, – сказал Бартон. – Если бы он молчал, то нам ничего не оставалось бы делать, как признать себя побежденными.
– Значит, вы действительно не собирались подвергать его пыткам? – удивился Фригейт. – Хотя я надеялся, что вы запугивали его. Правда, черт вас знает. Голова идет кругом. От вас всего можно ожидать. По крайней мере, я бы сразу же ушел, скорее всего, навсегда бы ушел от вас.
– Ну, ну, Питер, – начал успокаивать американца Руах. – У нас никогда не было никаких кровожадных намерений относительно этого лже-Спрюса. Он прав, если бы мы применили пытки, то были бы ничуть не лучше Геринга и его приспешников. Но мы могли бы использовать против него другие средства. Например, гипноз. Если мне не изменяет память, вы, Бартон, на Земле были специалистом в этой области?
Бартон кивнул, но ничего не ответил.
– Но вот в чем неприятность, – начал Таргофф, – мы ведь так и не знаем, добрались ли мы до истины. Может быть, он нам все врал. Монат выдвигал предположения, и если они были неверны, Спрюс мог довольно легко увести нас в сторону, соглашаясь с этими выдумками. Я бы сказал, что сейчас ни в чем нельзя быть уверенным относительно этого дурацкого допроса. Надо было действовать как-то по другому.
Они согласились в одном. Теперь, когда Они, кем бы Они не были, знают о зрительных способностях Казза и его соплеменников, возможность обнаружить еще одного их агента отпадает. Они наверняка предпримут надлежащие меры для исправления своей ошибки.
Стейнберг вернулся ровно через два часа.
– Нет ничего, чем бы он отличался от любого другого представителя вида «гомо сапиенс». Кроме вот этого небольшого устройства. – Он протянул черный блестящий шарик, размером со спичечную головку. – Я обнаружил это на поверхности лобной доли мозга. Он подсоединялся с помощью проволочек к некоторым областям мозга и был заметен только под определенным углом зрения. Мне просто повезло, что я это обнаружил. Я думаю, что Спрюс убил себя с помощью этого устройства, буквально подумав, что надо умереть. Каким-то образом шарик преобразует желание умереть в соответствующее действие. Возможно, он реагирует на мысль выделением какого-нибудь яда, распознать который у меня сейчас нет никакой возможности. – С этими словами он передал шарик членам Комитета.
18
Тридцатью днями позже, перед самым восходом солнца, Бартон, Фригейт, Руах и Казз возвращались из плавания вверх по Реке.
Вокруг них клубился густой холодный туман, поднимавшийся в эти последние часы ночи над Рекой на высоту до 5 – 8 футов. Ничего не было видно далее, чем на длину прыжка с места сильного мужчины. Бартон стоял на носу одномачтовой бамбуковой лодки. Он знал, что они находятся недалеко от западного берега, так как в относительно мелких местах течение заметно ослабевало, а они только что свернули с середины Реки к левому берегу.
Если его расчеты верны, они должны находиться поблизости от развалин «чертогов Геринга». В любое мгновение он ожидал увидеть полосу более интенсивной тьмы, возникающую из темных вод – берег земли, которую он теперь называл Домом. Дом для Бартона всегда был местом, из которого он отправлялся в очередное путешествие, местом отдыха, временной крепостью, где можно без помех писать книгу о своей последней экспедиции, берлогой, где зализывались раны, боевой рубкой, из которой он высматривал новые земли, подлежащие обследованию.
Всего лишь через две недели после смерти Спрюса Бартон ощутил необходимость податься в какое-нибудь другое место. Он прослышал, что на западном берегу, примерно в 100 милях вверх по Реке, обнаружили медь. Это был берег, заселенный на протяжении пятнадцати миль сарматами пятого века до н.э. и голландцами из тринадцатого века н.э.
Бартон не очень-то верил в правдивость этого слуха, но это давало ему долгожданный повод отправиться в путь. Он пустился в плавание, не обращая внимания на мольбы Алисы взять ее с собой.
Теперь, месяц спустя, после многих приключений – некоторые из них были даже весьма приятными – они были почти дома. Слух оказался вовсе не беспочвенным. Медь была, но в ничтожных количествах. Поэтому четверка забралась в свою лодку, предвкушая легкое плавание вниз по течению с наполненными непрекращающимся ветром парусами. Днем они плыли, приставая к берегу во время еды повсюду, где встречались дружелюбные люди, позволявшие странникам воспользоваться своими чашными камнями. Ночью они или спали среди дружественных аборигенов, или плыли в темноте мимо враждебных берегов.
Последним этапом их поездки стал проход опасного участка Реки после захода солнца. Прежде чем попасть домой, нужно было пройти мимо сектора долины, в котором на одной стороне жили охочие до рабов мохауки восемнадцатого века, а на другой столь же алчные карфагеняне третьего века до н.э. Проскользнув мимо них под покровом тумана, они почувствовали себя почти что дома.
Внезапно Бартон произнес:
– Вот и берег! Пит, спускай мачту. Казз, Лев, за весла!
Через несколько минут после достижения берега они вытащили свое легкое судно из воды и затащили на пологий берег. Теперь, когда они выбрались из тумана, стало видно, как светлеет небо над восточными горами.
– Считавшиеся мертвыми возвращаются живыми! – продекламировал Бартон. – Мы в десяти шагах от чашного камня у развалин.
Он окинул взглядом бамбуковые хижины. Нигде не виднелось ни одной живой души. Долина спала.
– Вам не кажется, – удивился он, – странным то, что до сих пор никто еще не поднялся? По крайней мере, нас должны были окликнуть часовые!
Фригейт указал в сторону смотровой башни справа от них.
Бартон выругался:
– Черт побери, эти негодяи или спят, или бросили свой пост!
Но он уже почувствовал, что дело было не этом. Он ничего не сказал остальным, но только ступив на берег, он уже был уверен, что здесь что-то неладно.
Высоко поднимая ноги в высокой траве, он побежал к хижине, в которой жил вместе с Алисой.
Алиса спала на ложе из бамбука и травы справа от входа, завернувшись в одеяло из полотнищ, скрепленных магнитными застежками, так что виднелась только одна голова. Бартон откинул одеяло, встал на колени перед свернувшимся на низком ложе в калачик телом и приподнял ее за плечи. У нее был здоровый цвет лица и нормальное дыхание.
Бартон трижды окликнул ее по имени. Женщина продолжала спать. Он резко ударил ее по щекам, отчего на них быстро проступили красные пятна. Веки ее дрогнули, но через мгновение она снова спала крепким сном.
К этому времени подоспели Фригейт и Руах.
– Мы заглянули в несколько хижин, – сказал Фригейт. – Все спят. Я попробовал разбудить одну пару, но безрезультатно. Что-то здесь неладно!
– Кто, как вы думаете, усыпил их? И кому это может понадобиться? – спросил Бартон. – Что? Да! Именно, Спрюс! Спрюс и его шайка!
– Зачем? – В голосе Фригейта зазвучал испуг.
– Они ищут меня! Они, должно быть, пришли под покровом тумана и каким-то образом усыпили всю эту местность!
– Это несложно сделать усыпляющим газом, – заметил Руах. – Хотя люди, обладающие таким могуществом, как Они, могут иметь устройства, которые нам и не снились.
– Они ищут меня, – тихо повторил Бартон.
– Если это так, то Они, возможно, вернутся сюда следующей ночью, – кивнул Фригейт. – Но зачем Им искать вас?
За Бартона ответил Руах.
– Потому что он, насколько нам известно, единственный человек, проснувшийся на стадии, предшествовавшей Воскрешению. Почему такое случилось – неизвестно. Очевидно, произошло что-то непредвиденное. Возможно, это тайна и для Них. Я склонен думать, что Они обсуждали этот случай и в конце концов решили похитить Бартона для наблюдений или какой-нибудь другой только им известной цели.
– Наверное, Они хотят стереть в моей памяти все, что я видел в той камере с плавающими телами, – пожал плечами Бартон. – И Они вполне могут сделать это. По крайней мере, мне кажется, что для их науки это не проблема.
– Но вы уже многим рассказали об этом, – удивился Фригейт. – Какой смысл Им ловить вас? Все равно Им не удастся выследить всех людей, с которыми вы поделились своими впечатлениями по этому поводу, а тем более убрать из их памяти ваш рассказ.
– Разве в этом есть необходимость? А кто поверил моему рассказу? Иногда я сам в нем сомневаюсь!
– Любые мудрствования сейчас бесплодны, – сказал Руах. – Нам следует что-то решительно предпринять!
– Ричард! – пронзительно вскрикнула Алиса, и все повернулись в ее сторону. Она сидела и с ужасом смотрела на них.
В течение нескольких минут они втолковывали ей, что же произошло. Наконец она сказала:
– Поэтому-то туман и покрыл землю! Мне тогда это показалось странным, но, разумеется, я никогда не смогла бы сообразить, что происходит на самом деле.
– Забирайте свои чаши. Все, что хотите взять, сложите в мешки. Мы уходим прямо сейчас. Я хочу убраться отсюда еще до того, как начнут просыпаться остальные, – решительно заявил Бартон.
Алиса еще шире раскрыла глаза:
– Но куда мы пойдем?
– Куда угодно! Нам нельзя здесь оставаться! Мне тоже не хочется уходить, поверьте мне, но оставаться здесь и бороться с Ними – пустая трата времени. Так я даю Им фору – Они ведь знают, где я нахожусь. Я уже говорил вам, что моя цель – найти истоки Реки. И даже если туда нет пути, я обязательно его найду – можете закладывать свои души!
Тем временем, я уверен, Они будут искать меня повсюду. Тот факт, что Они еще не нашли меня, позволяет предположить, что у Них нет средств для мгновенного обнаружения любого человеческого индивидуума. Они, может быть, и заклеймили нас как скотину, – он указал на незримый символ на своем лбу, – но даже среди скота есть бродяги. А мы, к тому же, скот с мозгами!
Он повернулся к остальным:
– Я вас всех приглашаю идти. Идти вместе со мной. И если вы согласитесь, я буду очень польщен.
– Я должен взять Моната, – сказал Казз. – Думаю, что он не захотел бы оставаться.
Бартон поморщился:
– Старый милый Монат! Мне ужасно не хочется этого делать, но я не могу иначе! Он не может идти вместе со мной! Он слишком выделяется. Их агентам не составит особого труда определить местонахождение любого, кто обладает такой запоминающейся внешностью! Мне очень жаль, но он должен остаться здесь!
В глазах Казза застыли слезы. Надтреснутым голосом он произнес:
– Бартон-нак, значит, я тоже не могу идти? Ведь я тоже сильно выделяюсь среди людей!
Бартон почувствовал, что слезы наполняют его собственные глаза.
– В твоем случае мы можем рискнуть. В конце концов, твоих соплеменников здесь должно быть довольно много. Во время нашего путешествия мы уже видели, если не ошибаюсь, человек тридцать или больше.
– Но до сих пор ни одной женщины, Бартон-нак, – печально покачал головой Казз. Но тут же улыбнулся. – Но может быть, мне все же повезет, если я пойду с вами, Бартон-нак, вверх по Реке?
Вокруг них клубился густой холодный туман, поднимавшийся в эти последние часы ночи над Рекой на высоту до 5 – 8 футов. Ничего не было видно далее, чем на длину прыжка с места сильного мужчины. Бартон стоял на носу одномачтовой бамбуковой лодки. Он знал, что они находятся недалеко от западного берега, так как в относительно мелких местах течение заметно ослабевало, а они только что свернули с середины Реки к левому берегу.
Если его расчеты верны, они должны находиться поблизости от развалин «чертогов Геринга». В любое мгновение он ожидал увидеть полосу более интенсивной тьмы, возникающую из темных вод – берег земли, которую он теперь называл Домом. Дом для Бартона всегда был местом, из которого он отправлялся в очередное путешествие, местом отдыха, временной крепостью, где можно без помех писать книгу о своей последней экспедиции, берлогой, где зализывались раны, боевой рубкой, из которой он высматривал новые земли, подлежащие обследованию.
Всего лишь через две недели после смерти Спрюса Бартон ощутил необходимость податься в какое-нибудь другое место. Он прослышал, что на западном берегу, примерно в 100 милях вверх по Реке, обнаружили медь. Это был берег, заселенный на протяжении пятнадцати миль сарматами пятого века до н.э. и голландцами из тринадцатого века н.э.
Бартон не очень-то верил в правдивость этого слуха, но это давало ему долгожданный повод отправиться в путь. Он пустился в плавание, не обращая внимания на мольбы Алисы взять ее с собой.
Теперь, месяц спустя, после многих приключений – некоторые из них были даже весьма приятными – они были почти дома. Слух оказался вовсе не беспочвенным. Медь была, но в ничтожных количествах. Поэтому четверка забралась в свою лодку, предвкушая легкое плавание вниз по течению с наполненными непрекращающимся ветром парусами. Днем они плыли, приставая к берегу во время еды повсюду, где встречались дружелюбные люди, позволявшие странникам воспользоваться своими чашными камнями. Ночью они или спали среди дружественных аборигенов, или плыли в темноте мимо враждебных берегов.
Последним этапом их поездки стал проход опасного участка Реки после захода солнца. Прежде чем попасть домой, нужно было пройти мимо сектора долины, в котором на одной стороне жили охочие до рабов мохауки восемнадцатого века, а на другой столь же алчные карфагеняне третьего века до н.э. Проскользнув мимо них под покровом тумана, они почувствовали себя почти что дома.
Внезапно Бартон произнес:
– Вот и берег! Пит, спускай мачту. Казз, Лев, за весла!
Через несколько минут после достижения берега они вытащили свое легкое судно из воды и затащили на пологий берег. Теперь, когда они выбрались из тумана, стало видно, как светлеет небо над восточными горами.
– Считавшиеся мертвыми возвращаются живыми! – продекламировал Бартон. – Мы в десяти шагах от чашного камня у развалин.
Он окинул взглядом бамбуковые хижины. Нигде не виднелось ни одной живой души. Долина спала.
– Вам не кажется, – удивился он, – странным то, что до сих пор никто еще не поднялся? По крайней мере, нас должны были окликнуть часовые!
Фригейт указал в сторону смотровой башни справа от них.
Бартон выругался:
– Черт побери, эти негодяи или спят, или бросили свой пост!
Но он уже почувствовал, что дело было не этом. Он ничего не сказал остальным, но только ступив на берег, он уже был уверен, что здесь что-то неладно.
Высоко поднимая ноги в высокой траве, он побежал к хижине, в которой жил вместе с Алисой.
Алиса спала на ложе из бамбука и травы справа от входа, завернувшись в одеяло из полотнищ, скрепленных магнитными застежками, так что виднелась только одна голова. Бартон откинул одеяло, встал на колени перед свернувшимся на низком ложе в калачик телом и приподнял ее за плечи. У нее был здоровый цвет лица и нормальное дыхание.
Бартон трижды окликнул ее по имени. Женщина продолжала спать. Он резко ударил ее по щекам, отчего на них быстро проступили красные пятна. Веки ее дрогнули, но через мгновение она снова спала крепким сном.
К этому времени подоспели Фригейт и Руах.
– Мы заглянули в несколько хижин, – сказал Фригейт. – Все спят. Я попробовал разбудить одну пару, но безрезультатно. Что-то здесь неладно!
– Кто, как вы думаете, усыпил их? И кому это может понадобиться? – спросил Бартон. – Что? Да! Именно, Спрюс! Спрюс и его шайка!
– Зачем? – В голосе Фригейта зазвучал испуг.
– Они ищут меня! Они, должно быть, пришли под покровом тумана и каким-то образом усыпили всю эту местность!
– Это несложно сделать усыпляющим газом, – заметил Руах. – Хотя люди, обладающие таким могуществом, как Они, могут иметь устройства, которые нам и не снились.
– Они ищут меня, – тихо повторил Бартон.
– Если это так, то Они, возможно, вернутся сюда следующей ночью, – кивнул Фригейт. – Но зачем Им искать вас?
За Бартона ответил Руах.
– Потому что он, насколько нам известно, единственный человек, проснувшийся на стадии, предшествовавшей Воскрешению. Почему такое случилось – неизвестно. Очевидно, произошло что-то непредвиденное. Возможно, это тайна и для Них. Я склонен думать, что Они обсуждали этот случай и в конце концов решили похитить Бартона для наблюдений или какой-нибудь другой только им известной цели.
– Наверное, Они хотят стереть в моей памяти все, что я видел в той камере с плавающими телами, – пожал плечами Бартон. – И Они вполне могут сделать это. По крайней мере, мне кажется, что для их науки это не проблема.
– Но вы уже многим рассказали об этом, – удивился Фригейт. – Какой смысл Им ловить вас? Все равно Им не удастся выследить всех людей, с которыми вы поделились своими впечатлениями по этому поводу, а тем более убрать из их памяти ваш рассказ.
– Разве в этом есть необходимость? А кто поверил моему рассказу? Иногда я сам в нем сомневаюсь!
– Любые мудрствования сейчас бесплодны, – сказал Руах. – Нам следует что-то решительно предпринять!
– Ричард! – пронзительно вскрикнула Алиса, и все повернулись в ее сторону. Она сидела и с ужасом смотрела на них.
В течение нескольких минут они втолковывали ей, что же произошло. Наконец она сказала:
– Поэтому-то туман и покрыл землю! Мне тогда это показалось странным, но, разумеется, я никогда не смогла бы сообразить, что происходит на самом деле.
– Забирайте свои чаши. Все, что хотите взять, сложите в мешки. Мы уходим прямо сейчас. Я хочу убраться отсюда еще до того, как начнут просыпаться остальные, – решительно заявил Бартон.
Алиса еще шире раскрыла глаза:
– Но куда мы пойдем?
– Куда угодно! Нам нельзя здесь оставаться! Мне тоже не хочется уходить, поверьте мне, но оставаться здесь и бороться с Ними – пустая трата времени. Так я даю Им фору – Они ведь знают, где я нахожусь. Я уже говорил вам, что моя цель – найти истоки Реки. И даже если туда нет пути, я обязательно его найду – можете закладывать свои души!
Тем временем, я уверен, Они будут искать меня повсюду. Тот факт, что Они еще не нашли меня, позволяет предположить, что у Них нет средств для мгновенного обнаружения любого человеческого индивидуума. Они, может быть, и заклеймили нас как скотину, – он указал на незримый символ на своем лбу, – но даже среди скота есть бродяги. А мы, к тому же, скот с мозгами!
Он повернулся к остальным:
– Я вас всех приглашаю идти. Идти вместе со мной. И если вы согласитесь, я буду очень польщен.
– Я должен взять Моната, – сказал Казз. – Думаю, что он не захотел бы оставаться.
Бартон поморщился:
– Старый милый Монат! Мне ужасно не хочется этого делать, но я не могу иначе! Он не может идти вместе со мной! Он слишком выделяется. Их агентам не составит особого труда определить местонахождение любого, кто обладает такой запоминающейся внешностью! Мне очень жаль, но он должен остаться здесь!
В глазах Казза застыли слезы. Надтреснутым голосом он произнес:
– Бартон-нак, значит, я тоже не могу идти? Ведь я тоже сильно выделяюсь среди людей!
Бартон почувствовал, что слезы наполняют его собственные глаза.
– В твоем случае мы можем рискнуть. В конце концов, твоих соплеменников здесь должно быть довольно много. Во время нашего путешествия мы уже видели, если не ошибаюсь, человек тридцать или больше.
– Но до сих пор ни одной женщины, Бартон-нак, – печально покачал головой Казз. Но тут же улыбнулся. – Но может быть, мне все же повезет, если я пойду с вами, Бартон-нак, вверх по Реке?