Страница:
Солнце озарило вершины восточного хребта. Воздух потеплел, костер потух, оставленный без присмотра. Настал второй день Воскрешения. А они все еще почти ничего не знали об этом мире, о том, какова их дальнейшая судьба, о том, кто эту судьбу определяет.
Из травы высунулся громадный нос Льва Руаха.
– Можно к вам присоединиться?
Бартон кивнул, а Фригейт сказал:
– Конечно же, а почему нет?
Руах вышел из травы, оставив вопрос без ответа. За ним шла невысокая бледнокожая женщина с большими карими глазами и прелестными тонкими чертами лица. Руах представил ее, как Таню Каувиц. Он повстречался с ней прошлым вечером, и они остались вместе, поскольку между ними, как оказалась, было много общего. Девушка происходила из русско-еврейской семьи, родилась в Бронксе в 1958 году, стала учительницей английского языка, вышла замуж за бизнесмена, который сколотил миллион и скончался в сорок пять лет, предоставив ей возможность выйти замуж за замечательного человека, любовницей которого она была уже пятнадцать лет. Вместе с любимым она прожила всего шесть месяцев. Смерть наступила от рака. Все эти сведения, притом на едином дыхании, выложила сама Таня.
– На равнине вчера вечером был сущий ад, – сказал Лев. – Нам пришлось убегать в лес. Поэтому я и решил разыскать вас и попроситься назад в группу. Я прошу прощения за свои опрометчивые вчерашние заявления, мистер Бартон. Думаю, что мои выводы обоснованы, но ваше отношение к теме, которую я вчера затронул, следует рассматривать в контексте с другими вашими высказываниями.
– Мы еще разберемся с этим как-нибудь, – кивнул Бартон. – В то время, когда я писал, ну… ту книгу, о которой вы так нелестно высказывались, я страдал от низкой и злобной клеветы заимодавцев из Дамаска, и они…
– Разумеется, разумеется, мистер Бартон, – поспешно проговорил Руах. – Как вы сказали? Позже? Чудесно! Я только хочу подчеркнуть, что считаю вас очень способным и сильным человеком и поэтому хочу присоединиться к вашей, именно к вашей, а не к какой-либо другой группе. Мы сейчас находимся в состоянии анархии, если только анархию можно назвать состоянием. И многие нуждаются в защите.
Бартон терпеть не мог, когда его перебивали. Он нахмурился и сказал:
– Позвольте, пожалуйста, мне самому объяснить. Я…
В это время Фригейт поднялся и произнес:
– Похоже, что к нам направляются сбежавшие итальянцы. Интересно, где они все это время были?
Однако пришли назад только четверо из девяти ушедших. Мария Туцци объяснила, что они ушли все вместе, нажевавшись резинки. Но прогулка вскоре оборвалась у одного из огромных костров, горевших на равнине. Затем произошло много всяких событий. Драки и нападения мужчин на женщин, мужчин на мужчин, женщин на женщин и даже нападения тех и других на детей. Группа растворилась в наступившем хаосе. Утром она, Мария, встретила троих других, когда искала среди холмов камень для чаш.
Лев добавил несколько подробностей:
– Последствия от употребления наркотической резинки были поистине трагичными… забавными… или упоительными… в зависимости, по-видимому, от индивидуальных особенностей организма. На многих резинка действовала возбуждающе, хотя были и другие реакции. Например – мужа и жены, умерших в одном из пригородов Триеста в 1889 году.
Они воскресли в двух ярдах друг от друга. Они плакали от радости воссоединения, ведь так много пар было разлучено. Они благодарили Бога за ниспосланную удачу, хотя и делали кое-какие замечания вслух, что этот мир не такой, как им было обещано. Но они провели пятьдесят лет в счастливом браке и теперь собирались не разлучаться веки вечные.
Всего лишь через несколько минут после принятия наркотиков муж задушил жену, сбросил ее тело в реку и, подхватив на руки другую, убежал с ней в темноту леса.
Другой мужчина взобрался на камень для чаш и произнес речь, которая длилась всю ночь. Тем немногим, кто мог его услышать или хотел слушать его, он изложил принципы совершенного общества и как эти принципы осуществить на практике. К утру он настолько охрип, что смог лишь прокаркать несколько слов. По словам знавших его на Земле, там он не удосуживался принимать участия даже в голосованиях.
Какие-то мужчина и женщина, разъяренные публичным удовлетворением похоти, хотели силой разъединить несколько пар. И как следствие: шрамы, окровавленные носы, разбитые губы и сотрясение мозга у обоих. Некоторые провели всю ночь на коленях, молясь и исповедуясь в своих грехах.
Руах описал также отчаяние и отвращение хорватского мусульманина и австрийского еврея, обнаруживших в своих чашах свинину. А индус выкрикивал ругательства, потому что его чаша предложила ему говядину. Один мужчина кричал, что они попали в пенаты дьявола, и выбрасывал в реку сигареты. Глядя на это, некоторые говорили:
– Почему же вы не отдали нам это курево, если сами не хотите насладиться им?
– Табак – выдумка дьявола! Это растение было взращено дьяволом в райском саду!!
– По крайней мере, вы обязаны были поделиться своим богатством с нами, разве не так? – заметил один мужчина. – Вам бы от этого не было никакого вреда.
– Я лучше выброшу это сатанинское зелье в реку! Ведь если я поделюсь этим дьявольским даром с ближним, то часть его греха падет и на меня! – крикнул святоша, брызгая слюной.
– Вы – фанатик и просто дурак, – засмеялось в толпе несколько мужчин.
Святоша, красный от религиозного усердия, подскочил было к ним, но был тут же встречен прямым в челюсть. И прежде чем он успел что-либо понять и подняться, на него набросились и жестоко избили ногами.
Позже табаконенавистник поднялся, сотрясаясь от плача и ярости, и принялся вопить:
– Что я такое сделал, о Господи, за что заслужил такое??? О Боже! Ведь я всегда был благонравным человеком! Я жертвовал тысячи фунтов на благотворительность. Всю жизнь я боролся против греха и коррупции… Трижды в неделю я поклонялся тебе, Боже, в твоем храме… я…
– А! Я вас узнала! – закричала какая-то женщина с голубыми глазами, красивым лицом и точеной фигурой. – Я узнала вас! Вы сэр Роберт Смитсон!
Мужчина замолчал и, моргая, уставился на женщину.
– Но я вас не знаю, мисс!
– Конечно же, не знаете! А следовало бы. Я одна из тех трех тысяч девушек, которые вынуждены были работать на вас по шестнадцать часов в день. Шесть с половиной дней в неделю ради того, чтобы вы могли жить в своем большом доме на холме. Чтобы вы могли одеваться в красивое платье, а ваши лошади и собаки питались гораздо лучше, чем я и мне подобные! Я была одной из ваших фабричных девушек! Мой отец гнул на вас спину, моя мать гнула на вас спину, мои братья и сестры – те, что могли работать и не умерли от недостатка пищи, от грязных кроватей и закопченных окон или от укусов крыс – все они были вашими рабами. Одна из ваших машин отрезала моему отцу руку, и вы вышвырнули его на улицу без единого гроша. Моя мать умерла от чахотки. Я тоже медленно выкашливала свою жизнь, мой милый баронет, пока вы объедались изысканной пищей и отдыхали на диванах… а может быть, беззаботно дремали на роскошной церковной скамье и швыряли тысячи для того, чтобы прокормить бедных азиатов или снарядить миссионеров для обращения в истинную веру африканских язычников. Я выкашливала свои легкие и вынуждена была ходить на панель, чтобы прокормить своих младших братишек и сестренок. И я подхватила сифилис, вы, гнусный, набожный ублюдок, и все потому, что вы хотели выжать последние капли пота и крови из меня и мне подобных несчастных! Я умерла в тюрьме, потому что вы требовали от полиции, чтобы она покончила с проституцией. Вы… Вы!..
Смитсон сначала покраснел, а затем побледнел. Потом приосанился, хмуро взглянул на женщину и произнес:
– Вы, распутницы, всегда найдете, кого обвинить в том, что вы начали предаваться похоти. Обвинить в том, что вы начали предаваться столь гнусным вожделениям! Бог знает, что я стойко следовал его заповедям!
Он повернулся и пошел прочь, но женщина побежала за ним и замахнулась на него своей чашей. Все произошло очень быстро. Кто-то вскрикнул. Смитсон повернулся и присел. Чаша едва задела его макушку.
Смитсон быстро шмыгнул мимо женщины и, прежде чем та опомнилась, затерялся в толпе. К несчастью, отметил Руах, мало кто понял, что происходит, потому что там не было никого, кто понимал бы по-английски.
– Сэр Роберт Смитсон, – задумчиво произнес Бартон. – Насколько мне помнится, он владел хлопкопрядильными фабриками и металлургическими заводами в Манчестере. Он был известен своей благотворительностью и добрыми делами среди язычников. Умер он, как я помню, в 1870 году в возрасте что-то около восьмидесяти лет.
– И вероятно, в твердом убеждении, что за свои дела будет вознагражден на небесах, – сказал Лев Руах. – Разумеется, ему и в голову никогда не приходило, что он убийца многих сотен людей.
– Если бы он не эксплуатировал рабочих, это делал бы кто-нибудь другой, уж будьте в этом уверены! – засмеялся Бартон.
– Вот! Вот! Именно этим оправдывались очень многие на протяжении всей истории человечества, – взорвался Руах. – Между прочим, в вашей стране были промышленники, которые следили за тем, чтобы зарплата и условия труда рабочих улучшались. Одним из таких идеалистов был… да, Роберт Оуэн.
10
Из травы высунулся громадный нос Льва Руаха.
– Можно к вам присоединиться?
Бартон кивнул, а Фригейт сказал:
– Конечно же, а почему нет?
Руах вышел из травы, оставив вопрос без ответа. За ним шла невысокая бледнокожая женщина с большими карими глазами и прелестными тонкими чертами лица. Руах представил ее, как Таню Каувиц. Он повстречался с ней прошлым вечером, и они остались вместе, поскольку между ними, как оказалась, было много общего. Девушка происходила из русско-еврейской семьи, родилась в Бронксе в 1958 году, стала учительницей английского языка, вышла замуж за бизнесмена, который сколотил миллион и скончался в сорок пять лет, предоставив ей возможность выйти замуж за замечательного человека, любовницей которого она была уже пятнадцать лет. Вместе с любимым она прожила всего шесть месяцев. Смерть наступила от рака. Все эти сведения, притом на едином дыхании, выложила сама Таня.
– На равнине вчера вечером был сущий ад, – сказал Лев. – Нам пришлось убегать в лес. Поэтому я и решил разыскать вас и попроситься назад в группу. Я прошу прощения за свои опрометчивые вчерашние заявления, мистер Бартон. Думаю, что мои выводы обоснованы, но ваше отношение к теме, которую я вчера затронул, следует рассматривать в контексте с другими вашими высказываниями.
– Мы еще разберемся с этим как-нибудь, – кивнул Бартон. – В то время, когда я писал, ну… ту книгу, о которой вы так нелестно высказывались, я страдал от низкой и злобной клеветы заимодавцев из Дамаска, и они…
– Разумеется, разумеется, мистер Бартон, – поспешно проговорил Руах. – Как вы сказали? Позже? Чудесно! Я только хочу подчеркнуть, что считаю вас очень способным и сильным человеком и поэтому хочу присоединиться к вашей, именно к вашей, а не к какой-либо другой группе. Мы сейчас находимся в состоянии анархии, если только анархию можно назвать состоянием. И многие нуждаются в защите.
Бартон терпеть не мог, когда его перебивали. Он нахмурился и сказал:
– Позвольте, пожалуйста, мне самому объяснить. Я…
В это время Фригейт поднялся и произнес:
– Похоже, что к нам направляются сбежавшие итальянцы. Интересно, где они все это время были?
Однако пришли назад только четверо из девяти ушедших. Мария Туцци объяснила, что они ушли все вместе, нажевавшись резинки. Но прогулка вскоре оборвалась у одного из огромных костров, горевших на равнине. Затем произошло много всяких событий. Драки и нападения мужчин на женщин, мужчин на мужчин, женщин на женщин и даже нападения тех и других на детей. Группа растворилась в наступившем хаосе. Утром она, Мария, встретила троих других, когда искала среди холмов камень для чаш.
Лев добавил несколько подробностей:
– Последствия от употребления наркотической резинки были поистине трагичными… забавными… или упоительными… в зависимости, по-видимому, от индивидуальных особенностей организма. На многих резинка действовала возбуждающе, хотя были и другие реакции. Например – мужа и жены, умерших в одном из пригородов Триеста в 1889 году.
Они воскресли в двух ярдах друг от друга. Они плакали от радости воссоединения, ведь так много пар было разлучено. Они благодарили Бога за ниспосланную удачу, хотя и делали кое-какие замечания вслух, что этот мир не такой, как им было обещано. Но они провели пятьдесят лет в счастливом браке и теперь собирались не разлучаться веки вечные.
Всего лишь через несколько минут после принятия наркотиков муж задушил жену, сбросил ее тело в реку и, подхватив на руки другую, убежал с ней в темноту леса.
Другой мужчина взобрался на камень для чаш и произнес речь, которая длилась всю ночь. Тем немногим, кто мог его услышать или хотел слушать его, он изложил принципы совершенного общества и как эти принципы осуществить на практике. К утру он настолько охрип, что смог лишь прокаркать несколько слов. По словам знавших его на Земле, там он не удосуживался принимать участия даже в голосованиях.
Какие-то мужчина и женщина, разъяренные публичным удовлетворением похоти, хотели силой разъединить несколько пар. И как следствие: шрамы, окровавленные носы, разбитые губы и сотрясение мозга у обоих. Некоторые провели всю ночь на коленях, молясь и исповедуясь в своих грехах.
Руах описал также отчаяние и отвращение хорватского мусульманина и австрийского еврея, обнаруживших в своих чашах свинину. А индус выкрикивал ругательства, потому что его чаша предложила ему говядину. Один мужчина кричал, что они попали в пенаты дьявола, и выбрасывал в реку сигареты. Глядя на это, некоторые говорили:
– Почему же вы не отдали нам это курево, если сами не хотите насладиться им?
– Табак – выдумка дьявола! Это растение было взращено дьяволом в райском саду!!
– По крайней мере, вы обязаны были поделиться своим богатством с нами, разве не так? – заметил один мужчина. – Вам бы от этого не было никакого вреда.
– Я лучше выброшу это сатанинское зелье в реку! Ведь если я поделюсь этим дьявольским даром с ближним, то часть его греха падет и на меня! – крикнул святоша, брызгая слюной.
– Вы – фанатик и просто дурак, – засмеялось в толпе несколько мужчин.
Святоша, красный от религиозного усердия, подскочил было к ним, но был тут же встречен прямым в челюсть. И прежде чем он успел что-либо понять и подняться, на него набросились и жестоко избили ногами.
Позже табаконенавистник поднялся, сотрясаясь от плача и ярости, и принялся вопить:
– Что я такое сделал, о Господи, за что заслужил такое??? О Боже! Ведь я всегда был благонравным человеком! Я жертвовал тысячи фунтов на благотворительность. Всю жизнь я боролся против греха и коррупции… Трижды в неделю я поклонялся тебе, Боже, в твоем храме… я…
– А! Я вас узнала! – закричала какая-то женщина с голубыми глазами, красивым лицом и точеной фигурой. – Я узнала вас! Вы сэр Роберт Смитсон!
Мужчина замолчал и, моргая, уставился на женщину.
– Но я вас не знаю, мисс!
– Конечно же, не знаете! А следовало бы. Я одна из тех трех тысяч девушек, которые вынуждены были работать на вас по шестнадцать часов в день. Шесть с половиной дней в неделю ради того, чтобы вы могли жить в своем большом доме на холме. Чтобы вы могли одеваться в красивое платье, а ваши лошади и собаки питались гораздо лучше, чем я и мне подобные! Я была одной из ваших фабричных девушек! Мой отец гнул на вас спину, моя мать гнула на вас спину, мои братья и сестры – те, что могли работать и не умерли от недостатка пищи, от грязных кроватей и закопченных окон или от укусов крыс – все они были вашими рабами. Одна из ваших машин отрезала моему отцу руку, и вы вышвырнули его на улицу без единого гроша. Моя мать умерла от чахотки. Я тоже медленно выкашливала свою жизнь, мой милый баронет, пока вы объедались изысканной пищей и отдыхали на диванах… а может быть, беззаботно дремали на роскошной церковной скамье и швыряли тысячи для того, чтобы прокормить бедных азиатов или снарядить миссионеров для обращения в истинную веру африканских язычников. Я выкашливала свои легкие и вынуждена была ходить на панель, чтобы прокормить своих младших братишек и сестренок. И я подхватила сифилис, вы, гнусный, набожный ублюдок, и все потому, что вы хотели выжать последние капли пота и крови из меня и мне подобных несчастных! Я умерла в тюрьме, потому что вы требовали от полиции, чтобы она покончила с проституцией. Вы… Вы!..
Смитсон сначала покраснел, а затем побледнел. Потом приосанился, хмуро взглянул на женщину и произнес:
– Вы, распутницы, всегда найдете, кого обвинить в том, что вы начали предаваться похоти. Обвинить в том, что вы начали предаваться столь гнусным вожделениям! Бог знает, что я стойко следовал его заповедям!
Он повернулся и пошел прочь, но женщина побежала за ним и замахнулась на него своей чашей. Все произошло очень быстро. Кто-то вскрикнул. Смитсон повернулся и присел. Чаша едва задела его макушку.
Смитсон быстро шмыгнул мимо женщины и, прежде чем та опомнилась, затерялся в толпе. К несчастью, отметил Руах, мало кто понял, что происходит, потому что там не было никого, кто понимал бы по-английски.
– Сэр Роберт Смитсон, – задумчиво произнес Бартон. – Насколько мне помнится, он владел хлопкопрядильными фабриками и металлургическими заводами в Манчестере. Он был известен своей благотворительностью и добрыми делами среди язычников. Умер он, как я помню, в 1870 году в возрасте что-то около восьмидесяти лет.
– И вероятно, в твердом убеждении, что за свои дела будет вознагражден на небесах, – сказал Лев Руах. – Разумеется, ему и в голову никогда не приходило, что он убийца многих сотен людей.
– Если бы он не эксплуатировал рабочих, это делал бы кто-нибудь другой, уж будьте в этом уверены! – засмеялся Бартон.
– Вот! Вот! Именно этим оправдывались очень многие на протяжении всей истории человечества, – взорвался Руах. – Между прочим, в вашей стране были промышленники, которые следили за тем, чтобы зарплата и условия труда рабочих улучшались. Одним из таких идеалистов был… да, Роберт Оуэн.
10
– Не вижу особого смысла спорить о прошлом, – примиряюще произнес Питер Фригейт. – Мне кажется, нам следовало бы заняться нашим нынешним положением.
Бартон поднялся.
– Вы как всегда правы, янки! Нам нужен кров над головой, орудия и Бог знает что еще! Но прежде всего, я думаю, нам стоит взглянуть на стойбища людей на равнине и посмотреть, чем занимаются их обитатели.
В это мгновение из-за деревьев на холме, возвышавшемся над ними, показалась Алиса. Фригейт первым заметил ее и разразился хохотом:
– Последний крик моды в одежде высокородных леди!
Бартон повернулся и изумленно вытаращил глаза. Харгривс нарезала длинные травянистые прутики и сплела из них одежду из двух предметов, одним из которых было что-то вроде пончо, прикрывающее грудь, а другим – юбка, ниспадающая до икр.
Эффект был довольно странный, хотя именно его ей и следовало бы ожидать. Когда она была нагая, лысая голова не так уж сильно вредила ее женственности и красоте. Но в этом зеленом, бесформенном, оттопыривающемся одеянии ее лицо сразу же стало мужеподобным и некрасивым.
Остальные женщины столпились возле нее и стали ощупывать пряжу из стеблей и пояс из травы, поддерживающий юбку.
– Самое большое неудобство – трава сильно раздражает кожу, и она все время чешется, – сказала наконец Алиса. – Но зато так приличнее. Вот все, что я хотела сказать по этому поводу.
– По-видимому, вы изменили свое мнение. Помните, вы как-то говорили, будто вам безразлично, что вы обнажены, если остальные также голые, – съязвил Бартон.
Алиса холодно посмотрела на него и заявила:
– Надеюсь, что теперь все будут одеты, как и я. Все! Каждый порядочный мужчина и женщина!
– Да… теперь я вижу, что для некоторых условности превыше всего! – покачал головой Бартон.
– Я сам был ошарашен, очутившись среди множества голых людей, – рассмеялся Фригейт. – Даже несмотря на то, что нагота на пляжах и дома стала обыденной в конце восьмидесятых годов. Однако здесь все довольно быстро привыкли к нынешнему положению вещей, не так ли? Все, кроме, как мне кажется, безнадежных психопатов.
Бартон развернулся и обратился к другим женщинам:
– Ну, а как вы, дорогие дамы? Вы тоже оденете эти безобразные колючие копны сена только потому, что одна из представительниц женского пола вдруг решила, что у нее снова появились интимные части тела? Может ли то, что уже было публично обозреваемо, снова стать интимным?
Логу, Таня и Алиса ничего не поняли из его слов, поскольку он говорил по-итальянски. Но через мгновение он произнес те же самые слова на английском.
Алиса, вспыхнув, сказала:
– То, во что я одета – мое личное дело! Если кому-нибудь нравится ходить голым в то время, как я пристойно прикрыта – что ж!..
Логу опять не поняла ни слова, но, очевидно, сама сообразила, что происходит. Она рассмеялась, пожала плечами и отвернулась. Остальные женщины, казалось, старались предугадать, как намерены поступить другие. В этот момент их не интересовало ни уродство, ни неудобство этой новой одежды.
– Пока вы, женщины, определите, как вам поступить, – предложил Бартон, – было бы неплохо, если бы вы соизволили взять бамбуковые ведра и пройтись с ними к реке. Мы смогли бы выкупаться, наполнить ведра водой, посмотреть, каково положение на равнине, а затем вернуться сюда. До наступления ночи надо соорудить несколько домиков или хотя бы временных шалашей.
Они двинулись вниз, продираясь сквозь траву, волоча с собой чаши, оружие и ведра. Пройдя совсем немного, они повстречали довольно много людей. По-видимому, многие решили покинуть равнину. И кроме того, некоторые нашли сланцы и изготовили орудия и оружие. Возможно, они научились технике обработки камня у других первобытных людей, оказавшихся в этой местности. Пока Бартону повстречалось только два существа, не принадлежащих к виду «гомо сапиенс», и оба были в его группе. Но от кого бы люди ни научились технике обработки камня, она пошла им на пользу. Бартон с товарищами прошел мимо двух уже почти завершенных бамбуковых хижин. Они были круглые, с одной комнатой и конической крышей, покрытой листьями железных деревьев. Один мужчина, пользуясь кремневым топором и скребком, делал бамбуковое ложе на невысоких ножках.
За исключением нескольких высоких, довольно грубых хижин или навесов, сооруженных без применения каменных орудий, да немногих купающихся, на равнине было пустынно. Останки погибших во время вечернего безумия исчезли.
До сих пор никто не носил юбок из травы, и многие встречные удивленно смотрели на Алису и даже смеялись, бросая хриплые реплики. Алиса поминутно краснела, но не пошевелила и пальцем, чтобы избавиться от своих одеяний. Солнце начало припекать, и она беспрестанно чесалась.
То, что Алиса, воспитанная в строгих правилах викторианских высших кругов, чесалась при всех, показывало степень ее раздражения.
И все же когда они добрались до реки, то увидели добрую дюжину охапок, которые оказались травяными платьями, оставленными у самой воды мужчинами и женщинами, которые сейчас смеясь плескались и плавали в реке.
Это было полной противоположностью тем пляжам, которые он знал. Те же люди, ранее пользовавшиеся закрытыми кабинами, пляжными костюмами, прикрывавшими их от лодыжек до шеи, и всеми другими аксессуарами пристойности, столь абсолютно нравственными и жизненно необходимыми для сохранения благопристойного общества. И всего лишь на другой день, очутившись здесь, они уже плавали нагишом и наслаждались этим.
Отчасти они смирились с наготой благодаря потрясению, вызванному Воскрешением. Кроме того, в первый день они мало что могли с этим поделать. К тому же здесь перемешались люди цивилизованные с дикарями или, другими словами, цивилизованные обитатели городов с цивилизованными жителями тропиков, а южан, как известно, нагота не очень смущает.
Бартон помахал рукой и окликнул женщину, стоявшую по пояс в воде. У нее было вульгарно-красивое лицо и сверкающие голубые глаза.
– Это как раз та женщина, что напала на сэра Смитсона, – тихо заметил из-за плеча Бартона Лев Руах. – Ее зовут, кажется, Вильфреда Олнорт.
Бартон с любопытством посмотрел на нее, особенно оценив роскошный бюст. Он еще раз окликнул ее:
– Ну как вода?
– Очень хорошая! – ответила она, улыбаясь. Он отстегнул свою чашу, поставил на землю корзину, в которой нес кремневый нож и топор, и, взяв зеленое мыло, полученное вместе с едой, вошел в воду. Вода была градусов на пять ниже температуры человеческого тела. Намыливаясь, он возобновил разговор с Вильфредой. Если в ней и было еще какое-то чувство обиды на Смитсона, она его не выказывала. У нее был отчетливый акцент, характерный для уроженцев северных графств, скорее всего… Камберленда.
– Я слышал, как вы слегка отделали этого старого великого лицемера, – усмехаясь, произнес Бартон. – Но сейчас вы должны быть счастливы. Ведь вы теперь молоды, здоровы, красивы и вам не надо больше ишачить ради куска хлеба. И кроме того, вы теперь можете заниматься любовью ради любви, а не как раньше – ради денег.
Ходить вокруг да около фабричной девчонки было бесполезно. Вильфреда одарила его таким же холодным взглядом, как и любой из взглядов Алисы Харгривс.
– У вас что, с нервами не в порядке? Англичанин, не так ли? Что-то не могу понять, откуда. Судя по вашему акценту, из Лондона, не так ли? Или… что-то не наше…
– Вы очень близки к цели, – сказал он, смеясь. – Меня, между прочим, зовут Ричард Бартон. Вы бы не хотели присоединиться к нашей группе? Мы объединились вместе для защиты и взаимопомощи.
Там, среди холмов, мы обнаружили камень для чаш, которым пользуемся пока только мы. Сейчас мы возвращаемся туда, чтобы построить несколько домиков.
Вильфреда внимательно посмотрела на таукитянина и неандертальца.
– Они что, тоже входят в вашу группу? Я уже слышала о них. Говорят, что одно из этих чудищ – человек, прибывший со звезд в… двухтысячном году.
– Он не причинит вам зла, дорогая. Так же как и неандерталец. Так что вы скажете на мое предложение?
– Я всего лишь женщина, – пожала плечами Вильфреда. – Что я могла бы предложить в качестве вступительного взноса?
– Все, что может предложить женщина, – ухмыльнулся Бартон.
К его удивлению она расхохоталась. Женщина подошла к Бартону, ощупала его грудь и произнесла:
– Разве вы не молодец? В чем же дело? Разве сами вы не в состоянии раздобыть себе девушку по вкусу?
– Я уже имел одну и ту потерял, – скривился Бартон. Это было не совсем правдой. Он не знал, что намерена предпринять в дальнейшем Алиса. И не мог понять, почему она остается с группой, если чувствует к нему такой ужас и отвращение. Возможно, только потому, что предпочитает зло знакомое злу неизвестному. Сейчас его раздражала ее глупость, но все же ему не хотелось, чтобы она покинула группу. Любовь, которую он испытал ночью, возможно, и была обусловлена наркотиком, но все-таки безусловно что-то осталось в его сердце. Тогда почему же он просит эту женщину присоединиться к ним? Наверное, пытается вызвать ревность у Алисы. Наверное, хочет иметь в запасе женщину, если сегодня вечером Алиса ему откажет. Возможно… впрочем, он и сам не знает зачем…
Алиса стояла на берегу, почти касаясь воды пальцами ног. Берег здесь был всего лишь на дюйм выше кромки воды. Невысокая трава, та же, что и на равнине, росла и в воде. Он все время ощущал ее под ногами, пока ноги доставали до дна. Бросив мыло на берег, он отплыл ярдов на сорок и нырнул. Здесь неожиданно течение стало сильнее, а глубина – больше. Бартон погружался с открытыми глазами, пока не стало совсем темно и не заломило в ушах. Но все же он превозмог себя и, наконец, пальцы коснулись дна. Здесь также была трава.
Сделав это открытие, он поплыл назад, туда, где вода была ему по пояс, и увидел, что Алиса сбросила с себя одежду. Она недалеко вошла в воду, но, присев на корточки, окунулась по самую шею и намылила голову и лицо.
Бартон окликнул Фригейта:
– А вы почему не заходите?
– Я охраняю чаши!
– Очень хорошо!
Бартон выругался про себя. Он должен был сам подумать об этом и назначить кого-нибудь сторожить вещи. По сути дела, он не был хорошим руководителем, он, пожалуй, любил, чтобы в жизни все шло естественным ходом, образовывалось само собой. Не надо забывать об этом. На Земле он был руководителем многих экспедиций, и ни одна из них не отличалась подготовленностью или умелым руководством. Но все же во время Крымской войны, когда он был одним из командиров, обучавших необузданных турок-кавалеристов, этих башибузуков, у него получалось совсем не плохо. По крайней мере, гораздо лучше, чем у большинства. Поэтому ему не стоило особенно упрекать себя…
Лев Руах вылез из воды и стал обтирать руками свое тощее тело, стряхивая капли. Бартон тоже вышел на берег и присел на траву. Алиса повернулась к нему спиной, то ли нарочно, то ли нет, этого он, конечно, узнать не мог.
– Меня не так радует то, что я снова молод, – сказал Руах по-английски с сильным акцентом, – как то, что вот эта нога снова при мне.
Он похлопал по правому колену.
– Я потерял ее во время аварии на одной из магистралей в Нью-Джерси, когда мне было пятьдесят лет. – Он засмеялся и продолжил. – Была какая-то ирония в той ситуации, которую некоторые называют судьбой. За два года до этого меня схватили арабы во время геологической экспедиции в пустыне, как вы понимаете, в государстве Израиль…
– Вы имеете в виду Палестину? – удивился Бартон.
– В 1948 году евреи основали собственное государство, – гордо вымолвил Лев Руах. – Вам об этом, конечно, ничего не известно. Когда-нибудь я расскажу об этом. Итак, меня схватили и пытали арабские партизаны. Мне не хочется вдаваться в подробности. При воспоминании об этом мне до сих пор становится дурно. Но в ту же ночь я бежал, хорошо саданув камнем по голове часового и еще двоих застрелив из его винтовки. Так я ушел. Можно считать, что мне повезло. Через несколько часов меня подобрал армейский патруль. Однако через два года, когда я уже был в Штатах и ехал по автостраде, большой грузовик, я вам потом опишу его, в лоб врезался в мою машину. Я получил тяжелые повреждения, и мою правую ногу ниже колена пришлось ампутировать. Но весь фокус в этой истории в том, что водитель грузовика был родом из Сирии. Так что, как видите, арабы мне отомстили, хотя им и не удалось разделаться со мной. Эту работу за них сделал наш друг с Тау Кита. Хотя я не могу сказать, что он что-либо изменил в судьбе человечества. Он просто ускорил то, что было суждено.
– Что вы этим хотите сказать?
– Миллионы умирали от голода. Даже в Штатах была введена система рационирования, а загрязнение окружающей среды убивало тысячи и тысячи людей ежедневно! Ученые говорили, что половина атмосферного кислорода на Земле исчезнет за десять следующих лет, потому что из-за загрязнения безнадежно погибал фитопланктон океанов. А он обеспечивал, как вам известно, половину поступления кислорода.
– Океанов???
– Вы что, не верите? Ну да. Вы ведь умерли в 1890 году, поэтому вам так трудно поверить. Некоторые ученые еще в 1963 году предсказывали, что океаны превратятся в сточную канаву уже к 2008 году. И я этому верил, так как был биохимиком. Но большинство населения, особенно политиканы и те, с кем считаются массы, отказывались верить этому, пока это не стало очевидно, а затем и слишком поздно. Меры были приняты, когда положение стало еще хуже, но они были слабыми и к тому же слишком запоздалыми.
Да еще им противостояли некоторые группировки, которые могли потерять прибыль, будь приняты эффективные меры. Впрочем, это длинная и печальная история, и если мы будем строить хижины, то лучше начать сейчас же после обеда.
Алиса вышла из воды и стала стряхивать с себя воду. Солнце и ветер быстро высушили ее кожу. Она подобрала свои одежды из травы, но не стала одевать их. Вильфреда спросила, почему? Алиса ответила, что одежда вызывает очень сильный зуд. Но она сохранит ее, чтобы одеть вечером, если станет чересчур холодно. Алиса была вежлива с Вильфредой, но открыто сторонилась ее. Она знала, кем была девушка в земной жизни. Вильфреда очевидно это поняла, потому что с улыбкой на лице принялась рассказывать о том, как стала продажной девкой и умерла от сифилиса. По крайней мере, она думала, что умерла от этой болезни. Так как она совершенно не помнила момента смерти.
– Несомненно одно, – сказала она, широко улыбаясь и глядя на Алису, – сначала я сошла с ума, а уже потом умерла.
Слушая все это, Алиса Харгривс отодвигалась еще дальше. Бартон усмехнулся, размышляя о том, как бы она повела себя, узнав, что он сам мучился от этой болезни, которую подцепил от девушки-рабыни в Каире во время своего паломничества в Мекку в 1853 году под видом мусульманина. Его «излечили», и мозг его физически не пострадал, хотя нравственные мучения были очень сильны. Но ведь главное состояло в том, что Воскрешение снабдило каждого свежим, молодым и здоровым телом, и то, что с кем-либо происходило на Земле, не должно влиять на их отношения здесь.
Но «не должно», однако, вовсе не означало «не будет».
Он, по сути, не мог ни в чем упрекнуть Алису Харгривс. Она была продуктом своего общества и, подобно всем женщинам, являлась тем, чем сделали ее мужчины, и у нее был сильный характер и гибкость ума, позволявшие подняться над некоторыми предрассудками своего времени и своего класса. Она достаточно хорошо приспособилась к наготе, она не была открыто враждебна или высокомерна к несчастной девушке. Ночью она вела себя с Бартоном так, будто в ней не было никаких ограничений, ни явно, ни тайно внушенных за всю прожитую жизнь на Земле. И это случилось в первую ночь ее жизни после Воскрешения, когда она просто обязана была стоять на коленях и петь Осанну, потому что она «грешила», и обещать, что никогда больше не будет «грешить», и таким образом пытаться спастись от Геенны Огненной.
Все время, пока они шли по равнине, он думал о ней, время от времени поглядывая в ее сторону. Отсутствие волос на голове делало ее лицо гораздо старше, но отсутствие волос в области паха – похожей на ребенка. В них всех заложено это противоречие: старики и старухи выше шеи, дети – ниже пояса!
Бартон поднялся.
– Вы как всегда правы, янки! Нам нужен кров над головой, орудия и Бог знает что еще! Но прежде всего, я думаю, нам стоит взглянуть на стойбища людей на равнине и посмотреть, чем занимаются их обитатели.
В это мгновение из-за деревьев на холме, возвышавшемся над ними, показалась Алиса. Фригейт первым заметил ее и разразился хохотом:
– Последний крик моды в одежде высокородных леди!
Бартон повернулся и изумленно вытаращил глаза. Харгривс нарезала длинные травянистые прутики и сплела из них одежду из двух предметов, одним из которых было что-то вроде пончо, прикрывающее грудь, а другим – юбка, ниспадающая до икр.
Эффект был довольно странный, хотя именно его ей и следовало бы ожидать. Когда она была нагая, лысая голова не так уж сильно вредила ее женственности и красоте. Но в этом зеленом, бесформенном, оттопыривающемся одеянии ее лицо сразу же стало мужеподобным и некрасивым.
Остальные женщины столпились возле нее и стали ощупывать пряжу из стеблей и пояс из травы, поддерживающий юбку.
– Самое большое неудобство – трава сильно раздражает кожу, и она все время чешется, – сказала наконец Алиса. – Но зато так приличнее. Вот все, что я хотела сказать по этому поводу.
– По-видимому, вы изменили свое мнение. Помните, вы как-то говорили, будто вам безразлично, что вы обнажены, если остальные также голые, – съязвил Бартон.
Алиса холодно посмотрела на него и заявила:
– Надеюсь, что теперь все будут одеты, как и я. Все! Каждый порядочный мужчина и женщина!
– Да… теперь я вижу, что для некоторых условности превыше всего! – покачал головой Бартон.
– Я сам был ошарашен, очутившись среди множества голых людей, – рассмеялся Фригейт. – Даже несмотря на то, что нагота на пляжах и дома стала обыденной в конце восьмидесятых годов. Однако здесь все довольно быстро привыкли к нынешнему положению вещей, не так ли? Все, кроме, как мне кажется, безнадежных психопатов.
Бартон развернулся и обратился к другим женщинам:
– Ну, а как вы, дорогие дамы? Вы тоже оденете эти безобразные колючие копны сена только потому, что одна из представительниц женского пола вдруг решила, что у нее снова появились интимные части тела? Может ли то, что уже было публично обозреваемо, снова стать интимным?
Логу, Таня и Алиса ничего не поняли из его слов, поскольку он говорил по-итальянски. Но через мгновение он произнес те же самые слова на английском.
Алиса, вспыхнув, сказала:
– То, во что я одета – мое личное дело! Если кому-нибудь нравится ходить голым в то время, как я пристойно прикрыта – что ж!..
Логу опять не поняла ни слова, но, очевидно, сама сообразила, что происходит. Она рассмеялась, пожала плечами и отвернулась. Остальные женщины, казалось, старались предугадать, как намерены поступить другие. В этот момент их не интересовало ни уродство, ни неудобство этой новой одежды.
– Пока вы, женщины, определите, как вам поступить, – предложил Бартон, – было бы неплохо, если бы вы соизволили взять бамбуковые ведра и пройтись с ними к реке. Мы смогли бы выкупаться, наполнить ведра водой, посмотреть, каково положение на равнине, а затем вернуться сюда. До наступления ночи надо соорудить несколько домиков или хотя бы временных шалашей.
Они двинулись вниз, продираясь сквозь траву, волоча с собой чаши, оружие и ведра. Пройдя совсем немного, они повстречали довольно много людей. По-видимому, многие решили покинуть равнину. И кроме того, некоторые нашли сланцы и изготовили орудия и оружие. Возможно, они научились технике обработки камня у других первобытных людей, оказавшихся в этой местности. Пока Бартону повстречалось только два существа, не принадлежащих к виду «гомо сапиенс», и оба были в его группе. Но от кого бы люди ни научились технике обработки камня, она пошла им на пользу. Бартон с товарищами прошел мимо двух уже почти завершенных бамбуковых хижин. Они были круглые, с одной комнатой и конической крышей, покрытой листьями железных деревьев. Один мужчина, пользуясь кремневым топором и скребком, делал бамбуковое ложе на невысоких ножках.
За исключением нескольких высоких, довольно грубых хижин или навесов, сооруженных без применения каменных орудий, да немногих купающихся, на равнине было пустынно. Останки погибших во время вечернего безумия исчезли.
До сих пор никто не носил юбок из травы, и многие встречные удивленно смотрели на Алису и даже смеялись, бросая хриплые реплики. Алиса поминутно краснела, но не пошевелила и пальцем, чтобы избавиться от своих одеяний. Солнце начало припекать, и она беспрестанно чесалась.
То, что Алиса, воспитанная в строгих правилах викторианских высших кругов, чесалась при всех, показывало степень ее раздражения.
И все же когда они добрались до реки, то увидели добрую дюжину охапок, которые оказались травяными платьями, оставленными у самой воды мужчинами и женщинами, которые сейчас смеясь плескались и плавали в реке.
Это было полной противоположностью тем пляжам, которые он знал. Те же люди, ранее пользовавшиеся закрытыми кабинами, пляжными костюмами, прикрывавшими их от лодыжек до шеи, и всеми другими аксессуарами пристойности, столь абсолютно нравственными и жизненно необходимыми для сохранения благопристойного общества. И всего лишь на другой день, очутившись здесь, они уже плавали нагишом и наслаждались этим.
Отчасти они смирились с наготой благодаря потрясению, вызванному Воскрешением. Кроме того, в первый день они мало что могли с этим поделать. К тому же здесь перемешались люди цивилизованные с дикарями или, другими словами, цивилизованные обитатели городов с цивилизованными жителями тропиков, а южан, как известно, нагота не очень смущает.
Бартон помахал рукой и окликнул женщину, стоявшую по пояс в воде. У нее было вульгарно-красивое лицо и сверкающие голубые глаза.
– Это как раз та женщина, что напала на сэра Смитсона, – тихо заметил из-за плеча Бартона Лев Руах. – Ее зовут, кажется, Вильфреда Олнорт.
Бартон с любопытством посмотрел на нее, особенно оценив роскошный бюст. Он еще раз окликнул ее:
– Ну как вода?
– Очень хорошая! – ответила она, улыбаясь. Он отстегнул свою чашу, поставил на землю корзину, в которой нес кремневый нож и топор, и, взяв зеленое мыло, полученное вместе с едой, вошел в воду. Вода была градусов на пять ниже температуры человеческого тела. Намыливаясь, он возобновил разговор с Вильфредой. Если в ней и было еще какое-то чувство обиды на Смитсона, она его не выказывала. У нее был отчетливый акцент, характерный для уроженцев северных графств, скорее всего… Камберленда.
– Я слышал, как вы слегка отделали этого старого великого лицемера, – усмехаясь, произнес Бартон. – Но сейчас вы должны быть счастливы. Ведь вы теперь молоды, здоровы, красивы и вам не надо больше ишачить ради куска хлеба. И кроме того, вы теперь можете заниматься любовью ради любви, а не как раньше – ради денег.
Ходить вокруг да около фабричной девчонки было бесполезно. Вильфреда одарила его таким же холодным взглядом, как и любой из взглядов Алисы Харгривс.
– У вас что, с нервами не в порядке? Англичанин, не так ли? Что-то не могу понять, откуда. Судя по вашему акценту, из Лондона, не так ли? Или… что-то не наше…
– Вы очень близки к цели, – сказал он, смеясь. – Меня, между прочим, зовут Ричард Бартон. Вы бы не хотели присоединиться к нашей группе? Мы объединились вместе для защиты и взаимопомощи.
Там, среди холмов, мы обнаружили камень для чаш, которым пользуемся пока только мы. Сейчас мы возвращаемся туда, чтобы построить несколько домиков.
Вильфреда внимательно посмотрела на таукитянина и неандертальца.
– Они что, тоже входят в вашу группу? Я уже слышала о них. Говорят, что одно из этих чудищ – человек, прибывший со звезд в… двухтысячном году.
– Он не причинит вам зла, дорогая. Так же как и неандерталец. Так что вы скажете на мое предложение?
– Я всего лишь женщина, – пожала плечами Вильфреда. – Что я могла бы предложить в качестве вступительного взноса?
– Все, что может предложить женщина, – ухмыльнулся Бартон.
К его удивлению она расхохоталась. Женщина подошла к Бартону, ощупала его грудь и произнесла:
– Разве вы не молодец? В чем же дело? Разве сами вы не в состоянии раздобыть себе девушку по вкусу?
– Я уже имел одну и ту потерял, – скривился Бартон. Это было не совсем правдой. Он не знал, что намерена предпринять в дальнейшем Алиса. И не мог понять, почему она остается с группой, если чувствует к нему такой ужас и отвращение. Возможно, только потому, что предпочитает зло знакомое злу неизвестному. Сейчас его раздражала ее глупость, но все же ему не хотелось, чтобы она покинула группу. Любовь, которую он испытал ночью, возможно, и была обусловлена наркотиком, но все-таки безусловно что-то осталось в его сердце. Тогда почему же он просит эту женщину присоединиться к ним? Наверное, пытается вызвать ревность у Алисы. Наверное, хочет иметь в запасе женщину, если сегодня вечером Алиса ему откажет. Возможно… впрочем, он и сам не знает зачем…
Алиса стояла на берегу, почти касаясь воды пальцами ног. Берег здесь был всего лишь на дюйм выше кромки воды. Невысокая трава, та же, что и на равнине, росла и в воде. Он все время ощущал ее под ногами, пока ноги доставали до дна. Бросив мыло на берег, он отплыл ярдов на сорок и нырнул. Здесь неожиданно течение стало сильнее, а глубина – больше. Бартон погружался с открытыми глазами, пока не стало совсем темно и не заломило в ушах. Но все же он превозмог себя и, наконец, пальцы коснулись дна. Здесь также была трава.
Сделав это открытие, он поплыл назад, туда, где вода была ему по пояс, и увидел, что Алиса сбросила с себя одежду. Она недалеко вошла в воду, но, присев на корточки, окунулась по самую шею и намылила голову и лицо.
Бартон окликнул Фригейта:
– А вы почему не заходите?
– Я охраняю чаши!
– Очень хорошо!
Бартон выругался про себя. Он должен был сам подумать об этом и назначить кого-нибудь сторожить вещи. По сути дела, он не был хорошим руководителем, он, пожалуй, любил, чтобы в жизни все шло естественным ходом, образовывалось само собой. Не надо забывать об этом. На Земле он был руководителем многих экспедиций, и ни одна из них не отличалась подготовленностью или умелым руководством. Но все же во время Крымской войны, когда он был одним из командиров, обучавших необузданных турок-кавалеристов, этих башибузуков, у него получалось совсем не плохо. По крайней мере, гораздо лучше, чем у большинства. Поэтому ему не стоило особенно упрекать себя…
Лев Руах вылез из воды и стал обтирать руками свое тощее тело, стряхивая капли. Бартон тоже вышел на берег и присел на траву. Алиса повернулась к нему спиной, то ли нарочно, то ли нет, этого он, конечно, узнать не мог.
– Меня не так радует то, что я снова молод, – сказал Руах по-английски с сильным акцентом, – как то, что вот эта нога снова при мне.
Он похлопал по правому колену.
– Я потерял ее во время аварии на одной из магистралей в Нью-Джерси, когда мне было пятьдесят лет. – Он засмеялся и продолжил. – Была какая-то ирония в той ситуации, которую некоторые называют судьбой. За два года до этого меня схватили арабы во время геологической экспедиции в пустыне, как вы понимаете, в государстве Израиль…
– Вы имеете в виду Палестину? – удивился Бартон.
– В 1948 году евреи основали собственное государство, – гордо вымолвил Лев Руах. – Вам об этом, конечно, ничего не известно. Когда-нибудь я расскажу об этом. Итак, меня схватили и пытали арабские партизаны. Мне не хочется вдаваться в подробности. При воспоминании об этом мне до сих пор становится дурно. Но в ту же ночь я бежал, хорошо саданув камнем по голове часового и еще двоих застрелив из его винтовки. Так я ушел. Можно считать, что мне повезло. Через несколько часов меня подобрал армейский патруль. Однако через два года, когда я уже был в Штатах и ехал по автостраде, большой грузовик, я вам потом опишу его, в лоб врезался в мою машину. Я получил тяжелые повреждения, и мою правую ногу ниже колена пришлось ампутировать. Но весь фокус в этой истории в том, что водитель грузовика был родом из Сирии. Так что, как видите, арабы мне отомстили, хотя им и не удалось разделаться со мной. Эту работу за них сделал наш друг с Тау Кита. Хотя я не могу сказать, что он что-либо изменил в судьбе человечества. Он просто ускорил то, что было суждено.
– Что вы этим хотите сказать?
– Миллионы умирали от голода. Даже в Штатах была введена система рационирования, а загрязнение окружающей среды убивало тысячи и тысячи людей ежедневно! Ученые говорили, что половина атмосферного кислорода на Земле исчезнет за десять следующих лет, потому что из-за загрязнения безнадежно погибал фитопланктон океанов. А он обеспечивал, как вам известно, половину поступления кислорода.
– Океанов???
– Вы что, не верите? Ну да. Вы ведь умерли в 1890 году, поэтому вам так трудно поверить. Некоторые ученые еще в 1963 году предсказывали, что океаны превратятся в сточную канаву уже к 2008 году. И я этому верил, так как был биохимиком. Но большинство населения, особенно политиканы и те, с кем считаются массы, отказывались верить этому, пока это не стало очевидно, а затем и слишком поздно. Меры были приняты, когда положение стало еще хуже, но они были слабыми и к тому же слишком запоздалыми.
Да еще им противостояли некоторые группировки, которые могли потерять прибыль, будь приняты эффективные меры. Впрочем, это длинная и печальная история, и если мы будем строить хижины, то лучше начать сейчас же после обеда.
Алиса вышла из воды и стала стряхивать с себя воду. Солнце и ветер быстро высушили ее кожу. Она подобрала свои одежды из травы, но не стала одевать их. Вильфреда спросила, почему? Алиса ответила, что одежда вызывает очень сильный зуд. Но она сохранит ее, чтобы одеть вечером, если станет чересчур холодно. Алиса была вежлива с Вильфредой, но открыто сторонилась ее. Она знала, кем была девушка в земной жизни. Вильфреда очевидно это поняла, потому что с улыбкой на лице принялась рассказывать о том, как стала продажной девкой и умерла от сифилиса. По крайней мере, она думала, что умерла от этой болезни. Так как она совершенно не помнила момента смерти.
– Несомненно одно, – сказала она, широко улыбаясь и глядя на Алису, – сначала я сошла с ума, а уже потом умерла.
Слушая все это, Алиса Харгривс отодвигалась еще дальше. Бартон усмехнулся, размышляя о том, как бы она повела себя, узнав, что он сам мучился от этой болезни, которую подцепил от девушки-рабыни в Каире во время своего паломничества в Мекку в 1853 году под видом мусульманина. Его «излечили», и мозг его физически не пострадал, хотя нравственные мучения были очень сильны. Но ведь главное состояло в том, что Воскрешение снабдило каждого свежим, молодым и здоровым телом, и то, что с кем-либо происходило на Земле, не должно влиять на их отношения здесь.
Но «не должно», однако, вовсе не означало «не будет».
Он, по сути, не мог ни в чем упрекнуть Алису Харгривс. Она была продуктом своего общества и, подобно всем женщинам, являлась тем, чем сделали ее мужчины, и у нее был сильный характер и гибкость ума, позволявшие подняться над некоторыми предрассудками своего времени и своего класса. Она достаточно хорошо приспособилась к наготе, она не была открыто враждебна или высокомерна к несчастной девушке. Ночью она вела себя с Бартоном так, будто в ней не было никаких ограничений, ни явно, ни тайно внушенных за всю прожитую жизнь на Земле. И это случилось в первую ночь ее жизни после Воскрешения, когда она просто обязана была стоять на коленях и петь Осанну, потому что она «грешила», и обещать, что никогда больше не будет «грешить», и таким образом пытаться спастись от Геенны Огненной.
Все время, пока они шли по равнине, он думал о ней, время от времени поглядывая в ее сторону. Отсутствие волос на голове делало ее лицо гораздо старше, но отсутствие волос в области паха – похожей на ребенка. В них всех заложено это противоречие: старики и старухи выше шеи, дети – ниже пояса!