Страница:
Прошло совсем немного времени, и Коллон сказал ему, что он является представителем Церкви Второго Шанса. Бартон в недоумении поднял брови. Он уже встречался с этой новой религией во многих местах вдоль Реки. Бартон, хотя сам не был верующим, завел обыкновение тщательно изучать каждую религию. Зная веру человека, ты знаешь его по меньшей мере наполовину! Познай его жену – и будешь знать его вторую половину!
Церковь Второго Шанса опиралась на несколько простых догм, иные из которых были основаны на фактах, но большинство на предположениях. В этом она не отличалась от религий грешной Земли. Но приверженцы Второго Шанса имели одно преимущество перед любой из земных религий. У них не было затруднений в доказательстве того, что мертвецы могут воскресать – и при этом не единожды, а постоянно!
– Так почему же человечеству предоставили эту Вторую Возможность? – Коллон говорил тихо и искренне. – Разве оно заслужило его?
Нет! За небольшим исключением люди нечестны, жалки, ничтожны, порочны, ограничены, в высшей степени эгоистичны, своенравны и омерзительны. Глядя на них, Богам – или Богу – хочется блевать. Но в этой божественной блевотине есть и сгусток жалости, надеюсь, вы меня извините за использование такого образа. Как бы ни был низок человек, в нем есть искорка божественности. Это не праздная фраза, что человек сотворен по образу божьему. Даже в самом худшем из нас есть что-то, что стоит спасать, и из этого чего-то может быть вылеплен новый человек.
Тем, кто дал нам новую возможность спасти свои души, известна эта истина. Нас поместили сюда, в Речную Долину – на этой чужой планете, под чужим солнцем – для того, чтобы мы заработали себе спасение! Сколько нам для этого отпущено времени, этого я не знаю, а руководители моей Церкви даже не удосуживаются размышлять об этом. Может быть, перед нами вечность… а может быть, только сто лет или тысяча… Но мы должны использовать любое отведенное нам время, друг мой!
– Разве вас не принесли в жертву, – пожал плечами Бартон, – на алтаре Одина норвежцы, придерживающиеся своей древней религии, несмотря даже на то, что мир этот вовсе не та Валгалла, обещанная им их жрецами? Не кажется ли вам, что вы зря потратили свое время и одну жизнь, проповедуя свою Церковь Второго Шанса среди них? Они же веруют в тех же самых богов, правда, с некоторым отличием от старой теологии, обусловленным необходимостью приспособить их к здешним условиям. Так же как и вы, они в общем-то цепляются за свою старую веру.
– У норвежцев нет объяснения этому новому окружению, – покачал головой Коллон, – а у меня есть разумное объяснение, которое с течением времени вынуждены будут принять норвежцы и которое позволяет мне так страстно верить. Они убили меня, но к ним придет другой миссионер, более красноречивый проповедник Новой Церкви и уговорит их, прежде чем они распнут его на деревянных коленях своего идола и проткнут его сердце. Если же и ему не удастся переубедить их, то это обязательно сделает следующий миссионер.
Святая истина на Земле заключалась в том, что кровь мучеников – это семена Церкви. И эта истина еще более оправдывается здесь. Если вы убьете человека, чтобы заткнуть ему рот, он восстанет в каком-нибудь другом месте вдоль Реки. И на место предыдущего мученика придет человек, замученный в сотнях тысячах миль от этого места. В конце концов, Церковь победит! И тогда люди прекратят бессмысленные, порождающие ненависть войны и примутся за настоящее, единственно достойное дело – спасение своей души.
– То, что вы сказали о мучениках, столь же приложимо и к любому человеку, одержимому какой-либо идеей, – возразил Бартон. – Порочный человек, которого убили, также восстанет, чтобы и дальше творить зло.
– Добро обязательно победит. Не забывайте, что Истина всегда торжествует, – горячо начал Коллон.
– Я не знаю, какая была у вас возможность путешествовать на Земле и сколько лет вы прожили, – прервал его Бартон, – но, очевидно, и то, и другое у вас было столь ограничено, что вы так и остались слепы.
– Церковь основывается не только на вере, – закричал Коллон. – У нее есть нечто фактическое, материальное, на чем основывается ее учение. Скажите мне, друг мой, вы когда-нибудь слышали о ком-нибудь, кто после Воскрешения оставался мертвым?
– Да это же парадокс! – воскликнул Бартон. – Что вы имеете в виду? Мертвый после Воскрешения???
– Имеется по крайней мере три случая, подлинность которых удостоверена, и еще четыре, о которых Церковь слышала, но не в состоянии проверить это. Это были мужчины и женщины, убитые в одном месте на Реке и перенесенные в другое. Странно то, что их тела были воссозданы, но в них не было искры жизни. Так вот вопрос. Почему же так случилось?
– Не представляю себе, – пожал плечами Бартон. – Если у вас есть мысли по этому поводу, то говорите. Я слушаю. Вы говорите с уверенностью истинного знания.
Он знал об этих случаях, так как еще год назад слышал подобный рассказ. И сейчас Бартон хотел сравнить с ним рассказ Коллона.
Но это была та же самая история. Даже вплоть до имен людей, воскрешенных мертвыми. Суть заключалась в том, что эти мужчины и женщины были опознаны хорошо знавшими их на Земле людьми. Все они были святыми или почти святыми. Один из них был на Земле даже причислен к лику святых официальной церковью. Существовала теория, что они приобрели такое состояние святости, уже более не требовавшее необходимости проходить через «чистилище» Речной Планеты. Их души навсегда отлетели… куда-то… оставив позади себя только излишний груз материальных тел.
Скоро, как утверждала Церковь, многие достигнут такого же состояния. И их тела также останутся позади. С течением времени, если только его будет достаточно, Речная Долина станет безлюдной. Все избавятся от своей порочности, ненависти и озарятся любовью к людям и Богу. Даже наиболее испорченные, те, кто, казалось, были полностью потеряны, станут способны покинуть свою материальную оболочку. А для достижения этой благодати нужна только любовь!
Бартон вздохнул, громко рассмеялся и сказал:
– Еще одна сказка, чтобы вселить в людей надежду. Старые религии оказались дискредитированы – хотя не все смогли честно признаться в этом – и приходится изобретать новые.
– В этом есть смысл, – согласился Коллон. – И если у вас есть лучшее объяснение тому, что мы здесь находимся, то…
– Вероятно, я тоже могу сочинять сказки.
По сути дела, у Бартона было объяснение. Однако он не мог рассказать об этом Коллону. Из допроса Спрюса Бартон кое-что понял о том, что из себя представляют этики и каковы их цели. Многое из этого не противоречило теологии Коллона.
Спрюс покончил с собой, так и не успев объяснить, что такое «душа». Можно было только предполагать, что «душа» должна быть частью общей организации Воскрешения. В противном случае, если человек обретает «спасение» и больше не воскресает, то что будет продолжать нести в себе сущность человека. Поскольку послеземная жизнь могла быть объяснена законами физики, то «душа» тоже должна быть физической единицей, не связанной ярлыком сверхъестественности, как это было на Земле.
Многого Бартон не знал. Но у него перед глазами стояла подлинная картина того, как происходит Воскрешение на этой Речной Планете. Этой информацией никто из людей не располагал.
Это небольшое знание он планировал преумножить, из любопытства приоткрыть крышку и проникнуть в святая святых. Но для этого он должен достичь Темной Башни. И единственный способ быстро добраться туда – воспользоваться Экспрессом Самоубийств. Но сначала пусть его обнаружит кто-нибудь из этиков, и он должен будет одолеть его прежде, чем тот сможет убить себя, и каким-то образом извлечь из него дополнительную информацию.
А пока он продолжал играть роль Абдула ибн Гаруна, египетского врача, ныне гражданина государства Баргавдиза. К тому же, он решил присоединиться к Церкви Второго Шанса. Он объявил Коллону о своем разочаровании Магометом и его учением и о желании стать первым новообращенным в этой местности последователем Коллона.
– Тогда вы должны поклясться, что не подымете оружия против любого из людей и даже не будете защищаться от нападения, мой дорогой друг, – заметил в ответ Коллон.
Бартон взбесился и заявил, что он никогда никому не позволит ударить себя и тем более не простит обиды!
– Но я не требую ничего неестественного, – нежно заявил Коллон. – Хотя это и противоречит вашим прежним привычкам. Человек может стать в чем-то иным, в чем-то лучше, только если у него есть сила воли и желание.
Бартон ответил яростным отказом и ушел прочь. Коллон печально покачал головой, но продолжал так же дружелюбно относиться к Бартону, как и прежде. Не без чувства юмора он иногда называл Бартона своим «пятиминутным неофитом», имея в виду, разумеется, не время, в течение которого он обратил его в свою веру, а время, которое понадобилось Бартону, чтобы расстаться с ней.
К этому времени Коллон заполучил второго новообращенного – Геринга. Сначала немец только насмехался и глумился над миссионером. Но затем он вновь пристрастился к наркожвачке, и начались кошмары.
В течение двух ночей он не давал спать Коллону и Бартону своими стонами и криками. Вечером на третий день он спросил у Коллона, может ли тот принять его в свою Церковь. Однако наряду с согласием Коллон потребовал исповеди. Коллон утверждал, что он должен знать, что за человек вступает в лоно его Церкви.
Выслушав смесь самоунижения и самовозвеличивания, миссионер сказал:
– Мой друг, мне сейчас все равно, кем вы были там, на Земле. Для меня важно только то, кто вы сейчас и кем вы будете! Я слушал вашу исповедь только потому, что она была бальзамом для вашей души. Вам нужно было выговориться. Я понимаю, что вы до глубины души растревожены, что вы испытываете мучительное сожаление и печаль от того, что вы совершили. Однако вам доставляет определенное удовольствие мысль о том, что вы были некогда могущественной фигурой среди людей. Многое из того, что вы мне рассказали, я не в состоянии постичь, поскольку я ничего не знаю о вашей эпохе. Да это и не имеет никакого значения. Сейчас имеют смысл только сегодня и завтра. Каждый будущий день сам позаботится о себе!
Бартону показалось, что Коллону далеко не безразлично, кем был Геринг, но он просто не мог поверить истории о его земной славе и падении. Здесь было так много самозванцев, что подлинные герои и злодеи обесценились. Бартон, например, встречал трех Иисусов Христов, двух Авраамов, четырех королей Ричардов Львиное Сердце, шесть Аттил, добрую дюжину Иуд (только один из них мог говорить по-арамейски), нескольких Джорджей Вашингтонов, двух лордов Байронов, трех Джесси Джеймс, огромное количество Наполеонов, генералов Кастеров и и многих других, которые как могли, так и не могли быть теми, за кого они себя выдавали.
Кем бы человек ни был на Земле, ему нужно было приспособиться к здешней жизни. Это было не очень-то легко, поскольку условия коренным образом изменились. Великие и выдающиеся земляне здесь подвергались постоянным унижениям. И когда они заявляли о том, кем они были, им отказывали в возможности доказать свою подлинность.
Что касается Коллона, то он благословлял это унижение. «Сначала унижение, затем смирение, – частенько повторял он. – А затем, с течением времени, приходит и человечность!»
И Геринг попал в западню этого Великого Плана – как окрестил его Бартон – потому что ему было свойственно предаваться излишествам, особенно в отношении наркотиков. Понимая, что жвачка взывает к темным сторонам его души, вытаскивая их на свет божий, что он разрывается на куски, дробится на мелкие составляющие, Геринг все же при первой возможности продолжал жевать резинку. После очередного воскрешения он временно исцелялся и некоторое время был в состоянии противостоять соблазну наркотика. Но через несколько дней он не выдерживал, и вскоре опять ночь вспарывалась его пронзительными выкриками: «Герман Геринг, я ненавижу тебя!»
– Если это будет продолжаться, – сказал как-то Бартон Коллону, – он сойдет с ума. Или снова убьет себя, или вынудит кого-нибудь это сделать, чтобы бежать от самого себя. Но все это будет бессмысленно, он никогда не сможет уйти от себя, и все повторится снова! Скажите мне честно, разве это не Ад?
– Скорее Чистилище! – сказал Коллон. – Не забывайте, что Чистилище – это Ад, где еще есть надежда!
24
Церковь Второго Шанса опиралась на несколько простых догм, иные из которых были основаны на фактах, но большинство на предположениях. В этом она не отличалась от религий грешной Земли. Но приверженцы Второго Шанса имели одно преимущество перед любой из земных религий. У них не было затруднений в доказательстве того, что мертвецы могут воскресать – и при этом не единожды, а постоянно!
– Так почему же человечеству предоставили эту Вторую Возможность? – Коллон говорил тихо и искренне. – Разве оно заслужило его?
Нет! За небольшим исключением люди нечестны, жалки, ничтожны, порочны, ограничены, в высшей степени эгоистичны, своенравны и омерзительны. Глядя на них, Богам – или Богу – хочется блевать. Но в этой божественной блевотине есть и сгусток жалости, надеюсь, вы меня извините за использование такого образа. Как бы ни был низок человек, в нем есть искорка божественности. Это не праздная фраза, что человек сотворен по образу божьему. Даже в самом худшем из нас есть что-то, что стоит спасать, и из этого чего-то может быть вылеплен новый человек.
Тем, кто дал нам новую возможность спасти свои души, известна эта истина. Нас поместили сюда, в Речную Долину – на этой чужой планете, под чужим солнцем – для того, чтобы мы заработали себе спасение! Сколько нам для этого отпущено времени, этого я не знаю, а руководители моей Церкви даже не удосуживаются размышлять об этом. Может быть, перед нами вечность… а может быть, только сто лет или тысяча… Но мы должны использовать любое отведенное нам время, друг мой!
– Разве вас не принесли в жертву, – пожал плечами Бартон, – на алтаре Одина норвежцы, придерживающиеся своей древней религии, несмотря даже на то, что мир этот вовсе не та Валгалла, обещанная им их жрецами? Не кажется ли вам, что вы зря потратили свое время и одну жизнь, проповедуя свою Церковь Второго Шанса среди них? Они же веруют в тех же самых богов, правда, с некоторым отличием от старой теологии, обусловленным необходимостью приспособить их к здешним условиям. Так же как и вы, они в общем-то цепляются за свою старую веру.
– У норвежцев нет объяснения этому новому окружению, – покачал головой Коллон, – а у меня есть разумное объяснение, которое с течением времени вынуждены будут принять норвежцы и которое позволяет мне так страстно верить. Они убили меня, но к ним придет другой миссионер, более красноречивый проповедник Новой Церкви и уговорит их, прежде чем они распнут его на деревянных коленях своего идола и проткнут его сердце. Если же и ему не удастся переубедить их, то это обязательно сделает следующий миссионер.
Святая истина на Земле заключалась в том, что кровь мучеников – это семена Церкви. И эта истина еще более оправдывается здесь. Если вы убьете человека, чтобы заткнуть ему рот, он восстанет в каком-нибудь другом месте вдоль Реки. И на место предыдущего мученика придет человек, замученный в сотнях тысячах миль от этого места. В конце концов, Церковь победит! И тогда люди прекратят бессмысленные, порождающие ненависть войны и примутся за настоящее, единственно достойное дело – спасение своей души.
– То, что вы сказали о мучениках, столь же приложимо и к любому человеку, одержимому какой-либо идеей, – возразил Бартон. – Порочный человек, которого убили, также восстанет, чтобы и дальше творить зло.
– Добро обязательно победит. Не забывайте, что Истина всегда торжествует, – горячо начал Коллон.
– Я не знаю, какая была у вас возможность путешествовать на Земле и сколько лет вы прожили, – прервал его Бартон, – но, очевидно, и то, и другое у вас было столь ограничено, что вы так и остались слепы.
– Церковь основывается не только на вере, – закричал Коллон. – У нее есть нечто фактическое, материальное, на чем основывается ее учение. Скажите мне, друг мой, вы когда-нибудь слышали о ком-нибудь, кто после Воскрешения оставался мертвым?
– Да это же парадокс! – воскликнул Бартон. – Что вы имеете в виду? Мертвый после Воскрешения???
– Имеется по крайней мере три случая, подлинность которых удостоверена, и еще четыре, о которых Церковь слышала, но не в состоянии проверить это. Это были мужчины и женщины, убитые в одном месте на Реке и перенесенные в другое. Странно то, что их тела были воссозданы, но в них не было искры жизни. Так вот вопрос. Почему же так случилось?
– Не представляю себе, – пожал плечами Бартон. – Если у вас есть мысли по этому поводу, то говорите. Я слушаю. Вы говорите с уверенностью истинного знания.
Он знал об этих случаях, так как еще год назад слышал подобный рассказ. И сейчас Бартон хотел сравнить с ним рассказ Коллона.
Но это была та же самая история. Даже вплоть до имен людей, воскрешенных мертвыми. Суть заключалась в том, что эти мужчины и женщины были опознаны хорошо знавшими их на Земле людьми. Все они были святыми или почти святыми. Один из них был на Земле даже причислен к лику святых официальной церковью. Существовала теория, что они приобрели такое состояние святости, уже более не требовавшее необходимости проходить через «чистилище» Речной Планеты. Их души навсегда отлетели… куда-то… оставив позади себя только излишний груз материальных тел.
Скоро, как утверждала Церковь, многие достигнут такого же состояния. И их тела также останутся позади. С течением времени, если только его будет достаточно, Речная Долина станет безлюдной. Все избавятся от своей порочности, ненависти и озарятся любовью к людям и Богу. Даже наиболее испорченные, те, кто, казалось, были полностью потеряны, станут способны покинуть свою материальную оболочку. А для достижения этой благодати нужна только любовь!
Бартон вздохнул, громко рассмеялся и сказал:
– Еще одна сказка, чтобы вселить в людей надежду. Старые религии оказались дискредитированы – хотя не все смогли честно признаться в этом – и приходится изобретать новые.
– В этом есть смысл, – согласился Коллон. – И если у вас есть лучшее объяснение тому, что мы здесь находимся, то…
– Вероятно, я тоже могу сочинять сказки.
По сути дела, у Бартона было объяснение. Однако он не мог рассказать об этом Коллону. Из допроса Спрюса Бартон кое-что понял о том, что из себя представляют этики и каковы их цели. Многое из этого не противоречило теологии Коллона.
Спрюс покончил с собой, так и не успев объяснить, что такое «душа». Можно было только предполагать, что «душа» должна быть частью общей организации Воскрешения. В противном случае, если человек обретает «спасение» и больше не воскресает, то что будет продолжать нести в себе сущность человека. Поскольку послеземная жизнь могла быть объяснена законами физики, то «душа» тоже должна быть физической единицей, не связанной ярлыком сверхъестественности, как это было на Земле.
Многого Бартон не знал. Но у него перед глазами стояла подлинная картина того, как происходит Воскрешение на этой Речной Планете. Этой информацией никто из людей не располагал.
Это небольшое знание он планировал преумножить, из любопытства приоткрыть крышку и проникнуть в святая святых. Но для этого он должен достичь Темной Башни. И единственный способ быстро добраться туда – воспользоваться Экспрессом Самоубийств. Но сначала пусть его обнаружит кто-нибудь из этиков, и он должен будет одолеть его прежде, чем тот сможет убить себя, и каким-то образом извлечь из него дополнительную информацию.
А пока он продолжал играть роль Абдула ибн Гаруна, египетского врача, ныне гражданина государства Баргавдиза. К тому же, он решил присоединиться к Церкви Второго Шанса. Он объявил Коллону о своем разочаровании Магометом и его учением и о желании стать первым новообращенным в этой местности последователем Коллона.
– Тогда вы должны поклясться, что не подымете оружия против любого из людей и даже не будете защищаться от нападения, мой дорогой друг, – заметил в ответ Коллон.
Бартон взбесился и заявил, что он никогда никому не позволит ударить себя и тем более не простит обиды!
– Но я не требую ничего неестественного, – нежно заявил Коллон. – Хотя это и противоречит вашим прежним привычкам. Человек может стать в чем-то иным, в чем-то лучше, только если у него есть сила воли и желание.
Бартон ответил яростным отказом и ушел прочь. Коллон печально покачал головой, но продолжал так же дружелюбно относиться к Бартону, как и прежде. Не без чувства юмора он иногда называл Бартона своим «пятиминутным неофитом», имея в виду, разумеется, не время, в течение которого он обратил его в свою веру, а время, которое понадобилось Бартону, чтобы расстаться с ней.
К этому времени Коллон заполучил второго новообращенного – Геринга. Сначала немец только насмехался и глумился над миссионером. Но затем он вновь пристрастился к наркожвачке, и начались кошмары.
В течение двух ночей он не давал спать Коллону и Бартону своими стонами и криками. Вечером на третий день он спросил у Коллона, может ли тот принять его в свою Церковь. Однако наряду с согласием Коллон потребовал исповеди. Коллон утверждал, что он должен знать, что за человек вступает в лоно его Церкви.
Выслушав смесь самоунижения и самовозвеличивания, миссионер сказал:
– Мой друг, мне сейчас все равно, кем вы были там, на Земле. Для меня важно только то, кто вы сейчас и кем вы будете! Я слушал вашу исповедь только потому, что она была бальзамом для вашей души. Вам нужно было выговориться. Я понимаю, что вы до глубины души растревожены, что вы испытываете мучительное сожаление и печаль от того, что вы совершили. Однако вам доставляет определенное удовольствие мысль о том, что вы были некогда могущественной фигурой среди людей. Многое из того, что вы мне рассказали, я не в состоянии постичь, поскольку я ничего не знаю о вашей эпохе. Да это и не имеет никакого значения. Сейчас имеют смысл только сегодня и завтра. Каждый будущий день сам позаботится о себе!
Бартону показалось, что Коллону далеко не безразлично, кем был Геринг, но он просто не мог поверить истории о его земной славе и падении. Здесь было так много самозванцев, что подлинные герои и злодеи обесценились. Бартон, например, встречал трех Иисусов Христов, двух Авраамов, четырех королей Ричардов Львиное Сердце, шесть Аттил, добрую дюжину Иуд (только один из них мог говорить по-арамейски), нескольких Джорджей Вашингтонов, двух лордов Байронов, трех Джесси Джеймс, огромное количество Наполеонов, генералов Кастеров и и многих других, которые как могли, так и не могли быть теми, за кого они себя выдавали.
Кем бы человек ни был на Земле, ему нужно было приспособиться к здешней жизни. Это было не очень-то легко, поскольку условия коренным образом изменились. Великие и выдающиеся земляне здесь подвергались постоянным унижениям. И когда они заявляли о том, кем они были, им отказывали в возможности доказать свою подлинность.
Что касается Коллона, то он благословлял это унижение. «Сначала унижение, затем смирение, – частенько повторял он. – А затем, с течением времени, приходит и человечность!»
И Геринг попал в западню этого Великого Плана – как окрестил его Бартон – потому что ему было свойственно предаваться излишествам, особенно в отношении наркотиков. Понимая, что жвачка взывает к темным сторонам его души, вытаскивая их на свет божий, что он разрывается на куски, дробится на мелкие составляющие, Геринг все же при первой возможности продолжал жевать резинку. После очередного воскрешения он временно исцелялся и некоторое время был в состоянии противостоять соблазну наркотика. Но через несколько дней он не выдерживал, и вскоре опять ночь вспарывалась его пронзительными выкриками: «Герман Геринг, я ненавижу тебя!»
– Если это будет продолжаться, – сказал как-то Бартон Коллону, – он сойдет с ума. Или снова убьет себя, или вынудит кого-нибудь это сделать, чтобы бежать от самого себя. Но все это будет бессмысленно, он никогда не сможет уйти от себя, и все повторится снова! Скажите мне честно, разве это не Ад?
– Скорее Чистилище! – сказал Коллон. – Не забывайте, что Чистилище – это Ад, где еще есть надежда!
24
Прошло два месяца – Бартон отмечал дни зарубками на сосновой палке. Это был четырнадцатый день седьмого месяца пятого года п.в. (после воскрешения). Бартон стремился поддерживать календарный счет, поскольку он, помимо всего прочего, еще и вел летопись. Но делать это было трудно. Время у Реки не имело особого значения. Ось планеты была наклонена к эклиптике ровно на девяносто градусов, поэтому здесь не было смены времен года, а звезды настолько близко располагались друг к другу, что не было возможности отличить одно светило от другого или хотя бы составить из них созвездия. Звезд было так много и они были такими яркими, что даже в полдень, когда солнце находилось в зените, оно не могло затмить самые яркие из них. Как призраки, не желающие отступать перед дневным светом, они ждали почти не таясь своего часа, ничуть не стесняясь пламенеющего дня.
Тем не менее, человеку нужно было время, как рыбе вода. Если бы у него не было его, то он бы его изобрел!
Так что для Бартона это было четырнадцатое июля пятого года п.в.
Но Коллон, подобно многим другим, вел отсчет времени как продолжение его земной жизни. Для него это был 1667 год н.э. Он не верил в то, что милый его сердцу Иисус навеки исчез. Скорее всего, эта Река была рекой Иордан! И эта долина была долиной по ту сторону смертной тени. Он признавал, что загробная жизнь оказалась не такой, как он ожидал. Однако во многих отношениях это более величественное место, чем можно было себе представить. И это свидетельствует о всеобъемлющей любви Бога к своему творению. Он дал всем людям, даже тем, кто этого не заслуживает, еще одну возможность! И если эта планета и не новый Иерусалим, то во всяком случае это было место, подготовленное для его возведения. Любовь к Богу и Любовь к человеку – вот те кирпичи, которые должны быть вылеплены и обожжены в этой печи, в этой мастерской, название которой – Речная Долина.
Бартон был абсолютно не согласен с такой концепцией, но не мог не полюбить этого человека, который так настойчиво пытался утвердить ее правоту. Коллон был искренен! Он не поддерживал огонь в своей печке красноречия цитатами из книг или страницами теологических догм. Он не действовал по чьему-либо принуждению. Он горел пламенем, которое питалось топливом его собственного существа, и сущностью этого была Любовь! Любовь даже к тому, что нельзя было любить – редчайшая и потому самая сложная разновидность любви.
Он рассказал Бартону кое-что из своей земной жизни. Он был врачом, фермером, либералом с непоколебимой верой в религию. И все же у него было полно вопросов. Вопросов в отношении веры и тогдашнего общества. Он написал воззвание, в котором призывал к веротерпимости, вызвавшее тогда и похвалы, и проклятия. Он был поэтом, хорошо известным своим современникам, но затем незаслуженно забытым.
Боже, пусть неверующие увидят,
что прекратившиеся чудеса ожили во мне.
Прокаженные и слепые исцелятся,
и мертвые воскреснут по воле твоей.
– Мои строчки, может быть, и умерли, но их правда не умерла, – сказал он Бартону. Он взмахнул рукой в сторону холмов, Реки, гор и людей. – Вы сможете увидеть ее, стоит только пошире открыть глаза и не упорствовать в своем мифе, что все это создали люди, подобные нам. Даже если допустить, что вы правы, то все равно эти этики действуют по воле Создателя.
– Мне больше нравятся вот эти ваши строки, – перебил его Бартон.
Да воспарят глухие души.
Ты – не Земля, здесь горы круче.
И небеса свое сверканье,
огонь свой возвращают им.
Коллону было приятно, что хоть один человек в Речной Долине все же помнит его, но он не предполагал, что Бартон совсем иначе, чем поэт, понимает смысл этих строк.
«Возвращают им огонь…»
Это означало, что нужно каким-то образом проникнуть в Темную Башню, раскрыть тайны этиков и повернуть их машинерию против них самих. Он не ощущал благодарности за то, что Они даровали ему вторую жизнь. Он был взбешен тем, что Они это сделали без его согласия. Если же Они хотят услышать от него спасибо, то почему Они не скажут, для чего нужна эта вторая возможность? Какова причина того, что Они вынуждены держать в тайне свои побуждения? Он обязательно должен отыскать эти «почему?». Искра, которую Они воскресили в нем, превратится в неистовый огонь, который сожжет их!
Он проклинал судьбу, которая забросила его так близко к истоку Реки и, следовательно, к Башне и через несколько минут унесла его назад, куда-то к середине Реки, за миллионы миль от его цели. И все же, если он там однажды побывал, он сможет попасть туда и еще раз без помощи лодки, поскольку такое путешествие займет очень много времени. Да и при этом его могут тысячу раз поймать и превратить в раба. А если его убьют где-то на середине пути, то, возможно, он окажется воскрешенным гораздо дальше от цели, и ему придется начинать все с начала.
С другой стороны, если полагаться на кажущийся случайным выбор места воскрешения, то он может опять очутиться у истоков Реки. Именно это побуждало его вновь отправиться на Экспрессе Самоубийств. Однако, несмотря на то, что он знал о своем последующем воскрешении, ему было очень трудно совершить этот необходимый шаг. Разум убеждал его, что это всего лишь билет на экспресс, но тело восставало против этого. Яростная борьба клеток за существование превозмогала его волю.
Некоторое время он оправдывался перед собою тем, что ему интересно изучить обычаи и язык доисторических людей, среди которых он сейчас жил. Затем честность к самому себе восторжествовала, и он понял, что яростно ищет предлог, чтобы отложить этот страшный момент. Но все же он продолжал бездействовать.
Бартон, Коллон и Геринг покинули свой холостяцкий барак, чтобы зажить нормальной жизнью граждан этого небольшого государства. Каждый из них стал жить в отдельной хижине и в течение недели нашел для себя женщину. Церковь Коллона вовсе не требовала безбрачия. Ее приверженец мог дать клятву целомудрия, если ему так нравилось. Но Церковь рассудила так: мужчины и женщины были воскрешены в телах, которые сохранили признаки своего первоначального пола (или, если на Земле они были утрачены, то здесь их восстановили). Было очевидно, что творцы намекали на то, что плотью можно пользоваться. Было хорошо известно, хотя некоторыми это и отрицалось, что плотская жизнь имеет и другие функции, кроме размножения. Поэтому «вперед юные, катайтесь в траве» – таков был негласный лозунг Церкви.
Другим выводом неумолимой логики этой новой религии, которая, между прочим, заявляла, что логики не следует доверять, было то, что разрешалась любая форма любви, но до тех пор, пока она была добровольной и не сопровождалась жестокостью и насилием. Использование детей в любви каралось рабством, ибо смертная казнь здесь ничего не значила. Правда, эта проблема со временем и сама исчезла бы, поскольку через несколько лет все дети вырастут.
Коллон отказывался иметь свою сожительницу только в качестве предмета для облегчения напряжения плоти. Он настаивал на необходимости любви к женщине, с которой живешь. Бартон смеялся над ним, говоря, что для Коллона это очень легко выполнимо. Ведь Коллон любил все человечество. Следовательно, теоретически он должен взять себе первую женщину, которая скажет ему «да».
– По сути, друг мой, – заметил в ответ на это Коллон, – именно это и случилось.
– Значит, это всего лишь совпадение, что она красивая, страстная и умная? – усмехнулся Бартон.
– Хотя я и стремлюсь стать лучшим человеком, я во многом еще просто человек, – серьезно ответил Коллон. – А вам бы больше понравилось, чтобы я преднамеренно мучил себя, выбрав в подруги уродливую каргу?
– Похоже, вы больший дурак, чем я думал раньше, – сказал Бартон. – Что же касается меня, то все, что мне требуется от женщины, это ее красота и привлекательность. Мне абсолютно все равно, какие у нее мозги. И я предпочитаю блондинок. Во мне есть какая-то струна, которая откликается только на прикосновение златокудрых женщин.
Геринг взял себе в хижину Валькирию, высокую широкоплечую шведку с огромным бюстом, жившую когда-то на Земле в восемнадцатом веке. Бартон подумал, что Геринг взял ее только из-за того, что она напоминала ему его первую жену, дочь шведского исследователя графа фон Розена. Немец как-то признался, что она не только внешне похожа на Корину, но и голос у нее почти такой же. Казалось, он был очень счастлив с ней, а она с ним…
Как-то ночью, во время неизменного предрассветного дождя, глубокий сон Бартона был неожиданно прерван.
Ему показалось, что он слышал крик, но все, что ему удалось услышать, когда он полностью проснулся, были раскаты грома и треск упавшей от удара молнии гигантской секвойи. Он только закрыл глаза, чтобы опять погрузиться в пучину сна, как тут же снова услышал крик. В одной из соседних хижин пронзительно кричала женщина.
Он вскочил, отодвинул в сторону дверь из бамбука и высунул голову наружу. В лицо ему брызнул холодный дождь. Вокруг стояла ночная мгла, и только горы на западе освещались вспышками молний. Внезапно очень близко прозвучал удар грома, и сердце Бартона на мгновение затрепетало. Он был оглушен. Однако ему удалось разглядеть мельком две призрачные фигуры возле хижины Геринга. В свете молний Бартон успел разглядеть Геринга, сомкнувшего пальцы на горле Валькирии, в то время как женщина держала его запястья, пытаясь вырваться.
Бартон выбежал, поскользнулся на мокрой траве и упал. Как только он поднялся, еще одна вспышка молнии высветила выгнувшуюся назад фигуру женщины, стоявшей на коленях, и искаженное яростью лицо Геринга, склонившегося над ней. В этот момент из своей хижины выскочил Коллон, обернутый вокруг пояса куском материи. Бартон бросился к хижине немца, но Геринг уже исчез. Бартон опустился на колени перед лежавшей на земле женщиной. Пульса не было. Еще одна вспышка молнии озарила лицо трупа – открытый рот с отвисшей нижней челюстью и глаза, выскочившие из орбит.
Он поднялся и закричал:
– Геринг, где вы?
Что-то ударило его по затылку. Он упал лицом вниз. Оглушенный, он все же сумел подняться на колени, упираясь руками в землю, но следующий тяжелый удар вновь поверг его на землю. Находясь в полубессознательном состоянии, он тем не менее перекатился на спину и, защищаясь, поднял руки и ноги. Молния осветила лицо Геринга, стоявшего над ним с дубиной в руках. Это было лицо безумца.
В наступившей тьме что-то белое и туманное налетело на немца. Два бледных тела покатились по земле. Они кричали, как дерущиеся на крыше коты. Очередная вспышка молнии позволила Бартону увидеть, что они вцепились ногтями друг другу в лицо.
Бартон, шатаясь, поднялся и бросился к ним, но был сбит телом Коллона, которого отшвырнул Геринг. Снова Бартону пришлось подниматься. Коллон быстрее его вскочил на ноги и через мгновение снова дрался с Герингом. Раздался громкий хруст, и внезапно Коллон согнулся вдвое. Бартон поспешил на помощь товарищу, но поскользнулся. Очередной удар молнии и грохот грома – и Бартон увидел, что Геринг, как на фотографии, застыл над ним, занеся дубину.
Бартон ощутил, как сразу же после удара дубиной онемела рука. Теперь не только ноги, но и левая рука отказалась ему служить. И все же он сжал в кулак правую руку и попытался замахнуться на Геринга. Опять раздался хруст, и ему показалось, что его ребра выбиты со своих мест и впились в легкие. Медленно теряя сознание, он катался от боли по мокрой траве.
Что-то упало на землю рядом с ним. Превозмогая боль, он протянул руку и нащупал дубину – должно быть, ее выронил Геринг. Вздрагивая от боли при каждом вздохе, он заставил себя приподняться на одно колено. Где этот безумец? Две тени плясали вокруг него, то соединяясь, то раздваиваясь. Хижина! Его глаза закрывались от мучительной боли, охватившей все его тело. Наверное, у него сотрясение мозга. Но тут же он забыл об этом, заметив Геринга в слабом свете далекой молнии. Вернее, двух Герингов! Один, казалось, сопровождал другого. Один стоял на земле одной ногой, другой Геринг шагал по воздуху.
У обоих руки были подняты к небу, как будто они пытались их вымыть. И когда эти двое повернулись и пошли к нему, он догадался о том, что они старались сделать. Они кричали по-немецки (одним голосом):
– Смой кровь с моих рук! О, Боже! Омой их!
Бартон заковылял с высоко поднятой дубиной к безумцу. Он намеревался сбить его с ног, но Геринг вдруг развернулся и побежал. Бартон с трудом последовал за ним. Вниз по холму, вверх по другому, затем на равнину. Дождь прекратился, уже не было ни грома, ни молний и в течение пяти минут тучи как всегда разошлись. Свет звезд омыл белую кожу Геринга.
Подобно призраку, он легко и бесшумно передвигался впереди своего преследователя, намереваясь, как казалось, выйти к Реке. Бартон не отставал, хотя и не понимал, зачем он это делает. Сила вернулась к его ногам, и в глазах больше не двоилось. Вскоре он настиг Геринга, который, сидя у самой воды, напряженно всматривался в испещренные звездами воды Реки.
Тем не менее, человеку нужно было время, как рыбе вода. Если бы у него не было его, то он бы его изобрел!
Так что для Бартона это было четырнадцатое июля пятого года п.в.
Но Коллон, подобно многим другим, вел отсчет времени как продолжение его земной жизни. Для него это был 1667 год н.э. Он не верил в то, что милый его сердцу Иисус навеки исчез. Скорее всего, эта Река была рекой Иордан! И эта долина была долиной по ту сторону смертной тени. Он признавал, что загробная жизнь оказалась не такой, как он ожидал. Однако во многих отношениях это более величественное место, чем можно было себе представить. И это свидетельствует о всеобъемлющей любви Бога к своему творению. Он дал всем людям, даже тем, кто этого не заслуживает, еще одну возможность! И если эта планета и не новый Иерусалим, то во всяком случае это было место, подготовленное для его возведения. Любовь к Богу и Любовь к человеку – вот те кирпичи, которые должны быть вылеплены и обожжены в этой печи, в этой мастерской, название которой – Речная Долина.
Бартон был абсолютно не согласен с такой концепцией, но не мог не полюбить этого человека, который так настойчиво пытался утвердить ее правоту. Коллон был искренен! Он не поддерживал огонь в своей печке красноречия цитатами из книг или страницами теологических догм. Он не действовал по чьему-либо принуждению. Он горел пламенем, которое питалось топливом его собственного существа, и сущностью этого была Любовь! Любовь даже к тому, что нельзя было любить – редчайшая и потому самая сложная разновидность любви.
Он рассказал Бартону кое-что из своей земной жизни. Он был врачом, фермером, либералом с непоколебимой верой в религию. И все же у него было полно вопросов. Вопросов в отношении веры и тогдашнего общества. Он написал воззвание, в котором призывал к веротерпимости, вызвавшее тогда и похвалы, и проклятия. Он был поэтом, хорошо известным своим современникам, но затем незаслуженно забытым.
Боже, пусть неверующие увидят,
что прекратившиеся чудеса ожили во мне.
Прокаженные и слепые исцелятся,
и мертвые воскреснут по воле твоей.
– Мои строчки, может быть, и умерли, но их правда не умерла, – сказал он Бартону. Он взмахнул рукой в сторону холмов, Реки, гор и людей. – Вы сможете увидеть ее, стоит только пошире открыть глаза и не упорствовать в своем мифе, что все это создали люди, подобные нам. Даже если допустить, что вы правы, то все равно эти этики действуют по воле Создателя.
– Мне больше нравятся вот эти ваши строки, – перебил его Бартон.
Да воспарят глухие души.
Ты – не Земля, здесь горы круче.
И небеса свое сверканье,
огонь свой возвращают им.
Коллону было приятно, что хоть один человек в Речной Долине все же помнит его, но он не предполагал, что Бартон совсем иначе, чем поэт, понимает смысл этих строк.
«Возвращают им огонь…»
Это означало, что нужно каким-то образом проникнуть в Темную Башню, раскрыть тайны этиков и повернуть их машинерию против них самих. Он не ощущал благодарности за то, что Они даровали ему вторую жизнь. Он был взбешен тем, что Они это сделали без его согласия. Если же Они хотят услышать от него спасибо, то почему Они не скажут, для чего нужна эта вторая возможность? Какова причина того, что Они вынуждены держать в тайне свои побуждения? Он обязательно должен отыскать эти «почему?». Искра, которую Они воскресили в нем, превратится в неистовый огонь, который сожжет их!
Он проклинал судьбу, которая забросила его так близко к истоку Реки и, следовательно, к Башне и через несколько минут унесла его назад, куда-то к середине Реки, за миллионы миль от его цели. И все же, если он там однажды побывал, он сможет попасть туда и еще раз без помощи лодки, поскольку такое путешествие займет очень много времени. Да и при этом его могут тысячу раз поймать и превратить в раба. А если его убьют где-то на середине пути, то, возможно, он окажется воскрешенным гораздо дальше от цели, и ему придется начинать все с начала.
С другой стороны, если полагаться на кажущийся случайным выбор места воскрешения, то он может опять очутиться у истоков Реки. Именно это побуждало его вновь отправиться на Экспрессе Самоубийств. Однако, несмотря на то, что он знал о своем последующем воскрешении, ему было очень трудно совершить этот необходимый шаг. Разум убеждал его, что это всего лишь билет на экспресс, но тело восставало против этого. Яростная борьба клеток за существование превозмогала его волю.
Некоторое время он оправдывался перед собою тем, что ему интересно изучить обычаи и язык доисторических людей, среди которых он сейчас жил. Затем честность к самому себе восторжествовала, и он понял, что яростно ищет предлог, чтобы отложить этот страшный момент. Но все же он продолжал бездействовать.
Бартон, Коллон и Геринг покинули свой холостяцкий барак, чтобы зажить нормальной жизнью граждан этого небольшого государства. Каждый из них стал жить в отдельной хижине и в течение недели нашел для себя женщину. Церковь Коллона вовсе не требовала безбрачия. Ее приверженец мог дать клятву целомудрия, если ему так нравилось. Но Церковь рассудила так: мужчины и женщины были воскрешены в телах, которые сохранили признаки своего первоначального пола (или, если на Земле они были утрачены, то здесь их восстановили). Было очевидно, что творцы намекали на то, что плотью можно пользоваться. Было хорошо известно, хотя некоторыми это и отрицалось, что плотская жизнь имеет и другие функции, кроме размножения. Поэтому «вперед юные, катайтесь в траве» – таков был негласный лозунг Церкви.
Другим выводом неумолимой логики этой новой религии, которая, между прочим, заявляла, что логики не следует доверять, было то, что разрешалась любая форма любви, но до тех пор, пока она была добровольной и не сопровождалась жестокостью и насилием. Использование детей в любви каралось рабством, ибо смертная казнь здесь ничего не значила. Правда, эта проблема со временем и сама исчезла бы, поскольку через несколько лет все дети вырастут.
Коллон отказывался иметь свою сожительницу только в качестве предмета для облегчения напряжения плоти. Он настаивал на необходимости любви к женщине, с которой живешь. Бартон смеялся над ним, говоря, что для Коллона это очень легко выполнимо. Ведь Коллон любил все человечество. Следовательно, теоретически он должен взять себе первую женщину, которая скажет ему «да».
– По сути, друг мой, – заметил в ответ на это Коллон, – именно это и случилось.
– Значит, это всего лишь совпадение, что она красивая, страстная и умная? – усмехнулся Бартон.
– Хотя я и стремлюсь стать лучшим человеком, я во многом еще просто человек, – серьезно ответил Коллон. – А вам бы больше понравилось, чтобы я преднамеренно мучил себя, выбрав в подруги уродливую каргу?
– Похоже, вы больший дурак, чем я думал раньше, – сказал Бартон. – Что же касается меня, то все, что мне требуется от женщины, это ее красота и привлекательность. Мне абсолютно все равно, какие у нее мозги. И я предпочитаю блондинок. Во мне есть какая-то струна, которая откликается только на прикосновение златокудрых женщин.
Геринг взял себе в хижину Валькирию, высокую широкоплечую шведку с огромным бюстом, жившую когда-то на Земле в восемнадцатом веке. Бартон подумал, что Геринг взял ее только из-за того, что она напоминала ему его первую жену, дочь шведского исследователя графа фон Розена. Немец как-то признался, что она не только внешне похожа на Корину, но и голос у нее почти такой же. Казалось, он был очень счастлив с ней, а она с ним…
Как-то ночью, во время неизменного предрассветного дождя, глубокий сон Бартона был неожиданно прерван.
Ему показалось, что он слышал крик, но все, что ему удалось услышать, когда он полностью проснулся, были раскаты грома и треск упавшей от удара молнии гигантской секвойи. Он только закрыл глаза, чтобы опять погрузиться в пучину сна, как тут же снова услышал крик. В одной из соседних хижин пронзительно кричала женщина.
Он вскочил, отодвинул в сторону дверь из бамбука и высунул голову наружу. В лицо ему брызнул холодный дождь. Вокруг стояла ночная мгла, и только горы на западе освещались вспышками молний. Внезапно очень близко прозвучал удар грома, и сердце Бартона на мгновение затрепетало. Он был оглушен. Однако ему удалось разглядеть мельком две призрачные фигуры возле хижины Геринга. В свете молний Бартон успел разглядеть Геринга, сомкнувшего пальцы на горле Валькирии, в то время как женщина держала его запястья, пытаясь вырваться.
Бартон выбежал, поскользнулся на мокрой траве и упал. Как только он поднялся, еще одна вспышка молнии высветила выгнувшуюся назад фигуру женщины, стоявшей на коленях, и искаженное яростью лицо Геринга, склонившегося над ней. В этот момент из своей хижины выскочил Коллон, обернутый вокруг пояса куском материи. Бартон бросился к хижине немца, но Геринг уже исчез. Бартон опустился на колени перед лежавшей на земле женщиной. Пульса не было. Еще одна вспышка молнии озарила лицо трупа – открытый рот с отвисшей нижней челюстью и глаза, выскочившие из орбит.
Он поднялся и закричал:
– Геринг, где вы?
Что-то ударило его по затылку. Он упал лицом вниз. Оглушенный, он все же сумел подняться на колени, упираясь руками в землю, но следующий тяжелый удар вновь поверг его на землю. Находясь в полубессознательном состоянии, он тем не менее перекатился на спину и, защищаясь, поднял руки и ноги. Молния осветила лицо Геринга, стоявшего над ним с дубиной в руках. Это было лицо безумца.
В наступившей тьме что-то белое и туманное налетело на немца. Два бледных тела покатились по земле. Они кричали, как дерущиеся на крыше коты. Очередная вспышка молнии позволила Бартону увидеть, что они вцепились ногтями друг другу в лицо.
Бартон, шатаясь, поднялся и бросился к ним, но был сбит телом Коллона, которого отшвырнул Геринг. Снова Бартону пришлось подниматься. Коллон быстрее его вскочил на ноги и через мгновение снова дрался с Герингом. Раздался громкий хруст, и внезапно Коллон согнулся вдвое. Бартон поспешил на помощь товарищу, но поскользнулся. Очередной удар молнии и грохот грома – и Бартон увидел, что Геринг, как на фотографии, застыл над ним, занеся дубину.
Бартон ощутил, как сразу же после удара дубиной онемела рука. Теперь не только ноги, но и левая рука отказалась ему служить. И все же он сжал в кулак правую руку и попытался замахнуться на Геринга. Опять раздался хруст, и ему показалось, что его ребра выбиты со своих мест и впились в легкие. Медленно теряя сознание, он катался от боли по мокрой траве.
Что-то упало на землю рядом с ним. Превозмогая боль, он протянул руку и нащупал дубину – должно быть, ее выронил Геринг. Вздрагивая от боли при каждом вздохе, он заставил себя приподняться на одно колено. Где этот безумец? Две тени плясали вокруг него, то соединяясь, то раздваиваясь. Хижина! Его глаза закрывались от мучительной боли, охватившей все его тело. Наверное, у него сотрясение мозга. Но тут же он забыл об этом, заметив Геринга в слабом свете далекой молнии. Вернее, двух Герингов! Один, казалось, сопровождал другого. Один стоял на земле одной ногой, другой Геринг шагал по воздуху.
У обоих руки были подняты к небу, как будто они пытались их вымыть. И когда эти двое повернулись и пошли к нему, он догадался о том, что они старались сделать. Они кричали по-немецки (одним голосом):
– Смой кровь с моих рук! О, Боже! Омой их!
Бартон заковылял с высоко поднятой дубиной к безумцу. Он намеревался сбить его с ног, но Геринг вдруг развернулся и побежал. Бартон с трудом последовал за ним. Вниз по холму, вверх по другому, затем на равнину. Дождь прекратился, уже не было ни грома, ни молний и в течение пяти минут тучи как всегда разошлись. Свет звезд омыл белую кожу Геринга.
Подобно призраку, он легко и бесшумно передвигался впереди своего преследователя, намереваясь, как казалось, выйти к Реке. Бартон не отставал, хотя и не понимал, зачем он это делает. Сила вернулась к его ногам, и в глазах больше не двоилось. Вскоре он настиг Геринга, который, сидя у самой воды, напряженно всматривался в испещренные звездами воды Реки.