Фарр Каролина. Дом на могиле

   Странно. Раньше он был открыт. В этом я была уверена. На «Лорелее» упакованная крышка лежала отдельно, а потом с момента доставки в музей все время стояла за каменным саркофагом у стены кабинета профессора. Она не могла сама точно лечь на то место, где находилась многие века, охраняя забальзамированное тело царя. Чтобы положить тяжеленную крышку на саркофаг, сначала ее нужно было поднять. А это мог сделать только кто-то, обладающий силой и точностью Джона.
   Конечно, это сделал Джон! Только зачем?
   Положив фонарь, я снова прислушалась. В музее стояла тишина. Я наклонилась и попыталась подцепить каменную крышку, но лишь сломала ноготь и оцарапала пальцы. Под рукой не было ничего, чем можно было бы ее приподнять. Я решила подойти к изголовью саркофага, ухватиться за углы крышки и попытаться хотя бы сдвинуть ее, опершись о стену кабинета! Мое любопытство пересиливало настойчивый, беспричинный страх, который я испытала при прикосновении к холодному камню.
   Каменная крышка была невероятно тяжелой, и все же мне удалось чуть-чуть приподнять ее и медленно сдвинуть к стене. Но я тут же резко остановилась и отпустила крышку, потому что в слабом свете, падающем из кабинета, вдруг увидела в саркофаге пропавший головной убор и парик. Теперь они были на модели, похожей на ту, что я раскрашивала в реставрационной комнате. Шпатлевка, щеки, выкрашенные погребальной зеленой краской, используемой в древности, зеленые тени под застывшими глазами... Джон, наверное, провел здесь немало времени, потому что не только перенес головной убор с той модели на эту, но и дополнил его золотыми листьями, золотой лентой и цветами из драгоценных камней.
   Мне захотелось подробнее рассмотреть его работу. Найдя фонарь, я направила луч прямо на лицо модели. Превосходная реставрация! Прекрасное лицо под черным париком, на котором сверкает головной убор! Мне показалось, что Джон воссоздал даже тело, которое было покрыто пеленой древнего холста, пахнущего землей.
   Белый холст доходил почти до подбородка, а поверх него, словно вокруг шеи, лежали пять рядов тяжелого золотого ожерелья, под которым сверкала красным камнем древняя брошь.
   Меня поразило, насколько правдоподобно выглядели лицо и кожа. Если бы не зеленая краска, можно было бы подумать, что это настоящая кожа и настоящие глаза, глядящие на меня неподвижным, невидящим взглядом. Впечатление было настолько сильным, что я невольно скользнула лучом фонаря по белому холсту. Под ним лежало обнаженное тело женщины со сложенными на груди руками! И вдруг сквозь небольшую прореху в холсте на одном пальце я заметила обручальное кольцо, а на другом — бриллиантовый перстень! Я сразу же его узнала. Передо мной в саркофаге лежало тело Карен Уайганд с синими странгуляционными бороздами на шее!
   Мертвая!
   Каменная крышка с грохотом упала с саркофага и разлетелась на тысячи кусочков.
   Я завопила и побежала прочь, забыв о фонаре, забыв вообще обо всем, кроме овладевшего мной страха. Схватившись за панель, я отодвинула ее и помчалась по ходу. Тревога несла меня как на крыльях! Быстро проскочив свою комнату, я промчалась к лестнице мимо закрытых дверей комнат профессора и Джона, на ходу споткнулась, упала, поднялась и снова побежала. Пролетев мимо столовой, я рывком открыла дверь и в отчаянии выскочила в ночь и бурю.
   Единственной моей мыслью было бежать к Дину и искать спасения у него. Повинуясь этому порыву, я повернула в сторону Бикон-Крэг. Раз уж мне суждено совершить это восхождение ночью, я должна его совершить! Вернуться я не могла, даже если там я окажусь в полном одиночестве.
   Дин, наверное, мирно спит в своем доме, не подозревая об ужасе, который гонит меня по скользкой тропинке, размытой дождем. Ветер дул с ужасающей силой, я сгибалась под его ударами, пробиваясь к хребту, где он оказался еще сильнее. Но что бы ни ждало меня там, это не могло быть хуже того, от чего я бежала!
   Наконец, выбившись из сил, я остановилась и упала на колени. Тревожно оглянувшись назад, я увидела освещенные окна Уэруолда. Ветер донес до меня неистовый звук сирены.
   Но это еще не все! Машина с зажженными фарами неслась в сторону деревни! В холодном синеватом небе, нависшим над бурлящим морем, сверкнула молния, осветившая жутковатым светом джип с опущенным верхом и высокую фигуру, пригнувшуюся к рулю.
   Джон! Он ищет меня, думая, что я побежала в деревню за помощью! Если бы я бежала по дороге, мне не удалось бы скрыться, потому что дорога шла по берегу, зажатая между высокими скалами с одной стороны и крутым обрывом в несколько сотен футов — с другой.
   Дрожа, я припала к земле, глядя на эти удаляющиеся огни. Только необходимость найти Дина и обрести в его присутствии покой спасла меня, когда мои ноги инстинктивно повернули в сторону Бикон-Крэг.
   Но, доехав до деревни и не встретив меня по дороге, Джон должен вернуться, потому что я могла убежать только по двум тропинкам — ведущей вокруг утесов к разрушенному дому на ферме или по этой крутой на Бикон-Крэг. Поняв это, я зарыдала от страха и напряжения. Джон Уайганд знает Уэргилд-Айленд гораздо лучше меня!
   Я добралась до горного хребта и снова упала, выбившись из сил. Задыхаясь, испуганно оглянулась в темноте. Небо нависало надо мной темной пещерой. Я не видела даже острых гранитных скал, которые, знала, должны быть на расстоянии всего нескольких ярдов. Ветер в безумной ярости рвал мою одежду, промокшую от ледяного проливного дождя. Однако я не возражала против холода, потому что все еще обливалась потом от утомительного восхождения против ветра. Я повернула туда, где, как мне казалось, была дорога, боясь, как бы по ошибке не броситься обратно к морю.
   Споткнувшись, я упала в глубокую выбоину и с облегчением вздохнула, сообразив, что нашла дорогу. Выбравшись на нее, побежала к деревне. Усталость заставляла меня иногда переходить на шаг, но страх снова подгонял вперед.
   Дорога казалась бесконечной. Я с тревогой смотрела вперед, опасаясь увидеть машину, едущую мне навстречу. Но дорога была безмолвна и пуста.
   Должно быть, я находилась недалеко от деревни, хотя из-за кромешной тьмы не видела ее белых, обшитых вагонкой домов. Может быть, даже очень близко. И вдруг поняла: Джон, не найдя меня на горной дороге, будет ждать, что я побегу в деревню этим путем, чтобы постучать в первую же дверь, попросить помощи и защиты.
   От этой мысли я в ужасе остановилась. Он, наверное, ждет здесь, притаившись в темноте! Теперь это его единственный шанс меня остановить!
   Я внимательно вслушалась и огляделась, но не смогла различить никакого движения. Ни звука, кроме порывов ветра и шума дождя. Я робко вышла на обочину. Если удастся перебежать через поле к дому Дина, то, может быть, удастся спастись.
   Никаких изгородей. По обеим сторонам дороги лишь заросли дикого колючего шиповника с уже оголенными ветками. Шипы рвали мою одежду, когда я пробиралась сквозь заросли, и так сильно царапали тело, что я чувствовала, как из глубоких царапин течет теплая кровь.
   Однажды я крепко застряла и, представив, что руки Джона хватают меня, в ужасе рванулась, как попавшее в ловушку животное. Упав в густую траву, задыхаясь, я лежала и прислушивалась, несмотря на сдерживаемые рыдания и бешеное биение сердца. Со стороны дороги уловила какой-то шорох, в ужасе вскочила и ринулась через поле, производя больше шума, чем следовало. Вдруг позади послышалось тяжелое шуршанье, словно невдалеке кто-то, как и я, пробирался сквозь заросли шиповника. Я бежала, пока не начала задыхаться, тогда остановилась, чтобы снова прислушаться. И безошибочно узнала в темноте тяжелый топот бегущих ног, преследующих меня.
   Я в отчаянии повернула в сторону деревни и помчалась изо всех сил, думая только о том, чтобы перебежать поле и попасть в дом к Дину. Но эти топочущие ноги тотчас же повернули в ту же сторону, что и я. Они бежали все быстрее, приближаясь ко мне, а шаги становились все громче, словно теперь Джон видел меня в темноте своими светлыми, хищными глазами. Он стремительно меня догонял.
   Я вскрикнула, попыталась увернуться, когда его руки ухватились за край моего свитера, и упала, вернее, он повалил меня, подмяв под себя. Рыдая и брыкаясь, перевернулась на спину. Большая, сильная рука зажала мне рот. Надо мной нависла уродливая тень, пригвоздившая меня к мягкой, мокрой траве.
   Он оторвал кусок моего платья. Я толкалась и брыкалась в неистовом ужасе, пытаясь укусить руку, душившую меня, и снова видя сквозь сгущающуюся красную дымку следы удушения на прекрасной шейке Карен Уайганд. Но его руки безжалостно перевернули меня. Мое лицо оказалось прижатым к траве и мягкой мокрой земле. Связав мне запястья, Джон держал меня, беспомощную и задыхающуюся. Мои легкие разрывались. Он поднял мне голову, чтобы я подышала, а потом завязал мне рот мокрой тканью, оторванной от моего платья.
   Мои прерывистые, слабые крики были резко заглушены.
   Тяжело дыша, Джон опустился возле меня на колени, хотя ему не пришлось бежать так же быстро и так же далеко, как мне. Он что-то бормотал себе под нос, словно стараясь успокоиться, в то время как я пыталась медленно восстановить дыхание.
   — Вам не следовало убегать, Дениз, — хриплым голосом пробормотал Джон. — Вы не жалкая рабыня, которую насильно тащат на похороны, чтобы убить, как овцу. Вы придете как человек, пользующийся почетом, в головном уборе и в одеянии, сверкающем бриллиантами! Вы должны прийти, как невеста на свадьбу, свободно и радостно, добровольно и без необходимости насилия!
   «Он сумасшедший, — в ужасе подумала я. — Сумасшедший...»
   — Идите, моя леди, — между тем продолжал он. — Могила готова! Царица ждет в саркофаге! Мы с вами должны сопровождать ее, и нам предстоит еще многое сделать прежде, чем мы выпьем из кубков и земля упадет на нас!
   Он нежно поднял меня и понес на руках по мокрой траве к дороге. Мои широко открытые, испуганные глаза увидели на востоке первые слабые проблески зарождающегося дня.

Глава 9

   Ледяное прикосновение воды вернуло меня из небытия, в которое я погрузилась, когда Джон Уайганд бросил меня на пол своего джипа.
   В полной темноте сильные руки куда-то меня несли, при этом мои ноги по колено были погружены в холодную воду. Голова болталась за плечом Джона, и я вопила, но из-за кляпа во рту мой голос был не громче кошачьего мяуканья.
   А Джон Уайганд тихо и монотонно бормотал: — Мир продажен. От него несет человеческим злом. Воровство и предательство, алчность, неверность женщин, их хитрые приемы соблазнения — все это паутина, которую они плетут вокруг нас, пользуясь нашей слепотой. Все есть грех, все есть зло, и только смерть может очистить и обновить веру.
   Вода поднималась все выше, я вскрикнула, и он, услышав меня, сжал крепче:
   — Вы не утонете, Дениз! Вам страшно? Я не хочу, чтобы вам было страшно! Вы единственная, с кем я сейчас могу поговорить. Все остальные молчат. Там, куда мы идем, вам не будет больно. Не бойтесь воды! Это только крыльцо, по которому мы должны пройти, как когда-то наши предки шли к погребальным кострам и камерам.
   Я брыкалась, задыхалась, охваченная ужасом от этого странного, невыразительного голоса безумца, а он держал меня все крепче, поднимая все выше, так как вода уже подбиралась к моим плечам. Я закинула голову и завыла сквозь кляп. Голова моя уже почти касалась потолка, с него на лицо и волосы тоже капала вода. Я ждала смерти от этой стоячей воды, щекочущей мне ноздри и попадающей в легкие. Джон нес меня по тоннелю, который затопил Ллойд Мередит! Я чувствовала холод мокрых каменных стен и потолка, с каждым шагом приближающегося к моей голове. Мой ужас был слишком велик, чтобы я могла рассуждать. Мной владел лишь животный страх в ожидании смерти.
   Однако вскоре вода начала отступать. Снова стала доходить мне только до талии, и я поняла, что могу разглядеть потолок тоннеля. Он был пробит в мягкой, пористой породе, а посмотрев через плечо Джона, я увидела затопленный участок, вода в котором рябилась при пашем продвижении. На ее поверхности блестел свет, падающий откуда-то сверху, яркий, чистый свет. Когда вода дошла мне до колен, я расслышала какое-то непонятное шипение.
   Мы медленно выходили из воды, и шаркающие шаги Джона говорили о его усталости. Стены и потолок тоннеля теперь были ярко освещены. Джон, слегка покачиваясь и тяжело дыша от усилий, потраченных на крутой подъем в тоннеле, остановился. Место, где кончилась вода, было сухим и ровным. На стенах и полу рос зеленоватый мох.
   Он с трудом поставил меня, мягко защищая мой затылок большой рукой, и прислонил к стене. Вздохнул, опустился рядом со мной, оперся локтями о колени и закрыл лицо руками. Посмотрев на него, я увидела, что руки его трясутся. Вдруг Джон зарыдал, и эти неожиданные рыдания, к моему ужасу, вызвали у меня жалость.
   Мне казалось, если бы я смогла, то пододвинулась бы к нему, чтобы его утешить. Но я была пригвождена к влажной стене, и с меня капала вода. Руки мои были связаны за спиной, запястья болели, а плотный кляп едва позволял дышать. Я с тревогой повернула голову и огляделась, прежде всего, в поисках источника сияющего здесь яркого света, слепящего мои уже привыкшие к темноте глаза.
   Он исходил от керосиновой лампы, стоявшей на длинном ящике на другой стороне тоннеля, почти прямо передо мной. Ее белый свет резал глаза, но я заметила буквы на ящике.
   «Экспедиция Уайганда, — прочла я. — Ирак, 1964». Внизу стоял один из серийных номеров, которые профессор Уайганд ставил на каждой из своих упаковок. Этот ящик еще не открывали, потому что на нем висели дощечки с нетронутыми печатями из красного воска, проштампованные одним и тем же серийным номером.
   Я заморгала от яркого света. Джон, сидевший рядом со мной, прекратил рыдать, замолчал и впал в задумчивость. За ящиком, на котором стояла шипящая лампа, я увидела и другой ящик, такой же, но уже пустой, так как печати были взломаны.
   Вдруг я в ужасе застыла и уставилась не на ящик, а на то, что в нем лежало, потому что ящик был приспособлен под гроб, в котором лежало тело Карен Уайганд!
   Она лежала так же, как там в музее, в саркофаге. Накрашенные красным лаком ногти сверкали на пышной груди. Холст покрывал ее до пояса, оставляя обнаженной поразительно симметричную верхнюю часть тела. Со своего места я видела глубокую синюю борозду на ее горле. Зеленая краска придавала ее щекам странный восточный вид, и я не сомневалась, что старинная погребальная краска на ее щеках и глазах скрывала синие следы удушения. Джон закрыл ей глаза, и сейчас казалось, что она спит.
   Мне понадобилось приложить усилие, чтобы оторвать взгляд от Карен, но, сделав это, я в ужасе еще сильнее вдавилась в стену, потому что она была здесь не одна. В нескольких футах от нее сидела другая фигура, прислоненная к другому ящику и склонившаяся вперед, как часовой, который заснул во время вахты. Голова фигуры согнулась к коленям, и лицо можно было разглядеть только в профиль. Рядом с ней лежали три пики с золотыми наконечниками, а в правую руку, небрежно лежавшую на земле ладонью вверх, была вложена рукоятка золотого кинжала так, что слегка изогнутые пальцы, казалось, сжимали его, как оружие, готовое к употреблению.
   Дрожа, я уставилась на эту мрачную фигуру. На ней был белый резиновый костюм для подводного плавания, который я видела раньше. В профиль лицо было смуглым, нос с горбинкой. В отличие от бедной Карен эта фигура не выглядела ни мирной, ни спящей. На лице мертвеца тоже присутствовали синие следы удушения, лишившие его губы цвета, а выражение ужаса и боли в момент смерти застыло в искривленном рте и остановившихся глазах.
   Мертвец в белом резиновом костюме был Хусейном!
   — Ее красота была злой, плоть — продажной, — бормотал рядом со мной Джон. — Она предала моего отца. Сначала с Ллойдом, моим другом, которого соблазнила, потом с Раволи. Со слугой моего отца Хусейном...
   Я вздрогнула и повернулась, чтобы взглянуть на него. Он, выпрямившись, смотрел на мертвую женщину, и в его странных глазах блестели слезы.
   Я что-то промяукала, но Джон даже не взглянул на меня. Господи, как же убежать отсюда, подальше от этой ужасной, зловонной воды?!
   Я повернула голову и снова посмотрела на Карен, а Джон, словно читая мои мысли, произнес:
   — Ее зло было похоже на болезнь, которую она распространяла вокруг, заражая людей жадностью и похотью. Я верил тому, что Ллойд рассказывал о затоплении тоннеля. Но по ее наущению он мне солгал. Он сделал так, чтобы оставить в нем место для тайника, предназначенного для хранения украденных сокровищ, защищенного с обеих сторон водой.
   Инстинктивно повернув голову в сторону Тайной пещеры, я ужаснулась. Вода там поднималась до самого потолка. Даже если бы Джон освободил меня, я не осмелилась бы туда сунуться.
   Он медленно повернул голову:
   — Она собиралась украсть античные сокровища и жить с Ллойдом во грехе! Однажды ночью, когда Карен планировала осуществить это, соблазнив Ллойда своим телом и обещаниями, я увидел ее выходящей из его комнаты. Я немедленно телеграфировал отцу о своих подозрениях и о том, что увидел. Отец вернулся, Ллойд погиб, и нам пришлось увезти отца. Тогда она попросила помощи у Раволи, дав ему те же обещания, и в то же время соблазнила Хусейна, полагая, что и он пригодится.
   С ужасом я поняла, что Джон ревнует! Это ясно выдавали его светло-янтарные глаза, теперь в упор глядевшие на меня. Не будь он так ревнив, всего этого могло и не произойти! Если бы Карен выбрала в любовники его, а не других мужчин!
   Глядя на него, я вздрогнула и что-то промяукала через кляп. Он медленно встал и подошел ко мне. Я инстинктивно отшатнулась, но Джон, придерживая меня одной рукой, стал развязывать на затылке узел кляпа. Его непослушные пальцы причиняли мне боль. Это уже не были те ловкие пальцы, которыми я восхищалась, наблюдая, как они нежно касались какого-нибудь мелкого и хрупкого предмета. Сейчас они были неуклюжими и небрежными. Из спокойного человека, которого я знала, Джон превратился в нечто невообразимое.
   — Потом приехали вы, — продолжал говорить он, развязывая узел. — Вы дали мне оружие, уничтожившее ее и Хусейна. Оно уничтожило бы и Раволи, если бы прошлой ночью он был на Уэргилде...
   Я помотал головой, давая ему попять, что ничего не понимаю.
   Он потерял узел и снова нашел его.
   — Записка в портсигаре Ллойда, — пояснил Джон. — Ее написала Карен. Там она назвала Раволи и Хусейна. Написала, что я сошел с ума, назвала мои чувства нежелательными преследованиями.
   Наконец он справился с узлом и освободил мой рот. Я облегченно вздохнула, а затем, запинаясь, с трудом произнесла:
   — Она была злой, вы правильно сказали, Джон! Очень злой...
   — Да, — кивнул он.
   — Карен не стоила того, чтобы из-за нее жертвовать жизнью! Не стоила!
   Джон отрицательно покачал головой и, нахмурившись, посмотрел на нее:
   — Какая она красивая, Дениз! Даже мертвая красивая! Царица! Царица в царской могиле, окруженная своими сокровищами и своими людьми!
   — Нет! — вскричала я. — Нет, Джон, нет! Она не царица! Она злая женщина, толкнувшая вас на убийство ее и Хусейна. Ваш друг Ллойд погиб из-за нее!
   — Многие древние царицы были злыми, — возразил Джон. — Они тоже жили в грехе. Поклонялись не тем богам. Были прелюбодейками. Из-за них умирали мужчины, как умерли Хусейн и Ллойд. — Он замолчал, встал и подошел к Карен. Теперь его голос зазвучал спокойнее, без всяких эмоций. — Но в смерти они были так же прекрасны, как она. Их оплакивали, как и мы должны оплакать ее. Их придворные дамы, служанки, невинные девушки, одевавшие их и ухаживавшие за ними, солдаты, охранявшие их, конюхи — все эти люди радостно отправлялись в могилу вместе с ними и принимали вместе с ними смерть, готовые следовать за ними в новую жизнь.
   — Их верность была заблуждением, Джон! — с болью вскричала я.
   — Нет, их верность была чистым чувством, Дениз! Больше, чем плоть, жажда богатства, ревность или похоть, которую люди называют любовью. Она была чистой, искренней и доверчивой. Она была достаточно большой и сильной, чтобы прелюбодейка и неверная царица уходила с ними в возвышенную потустороннюю жизнь, а не обрекала их на вечное наказание. Это была вера, Дениз!
   — Нет!
   — Мы должны подготовиться, — заявил он, повернувшись ко мне. — Вы оденетесь уместно для того, чтобы сесть у ее ног.
   — Женщины, о которых вы говорите, уходили добровольно, Джон! — напомнила я. — Вы меня связали, я жертва! У меня нет никакой преданности Карен! Моя смерть ей не поможет!
   Он не ответил, словно не слышал меня. Отошел к ящику и вернулся с головным убором. Меньше того, что был на голове у Карен, наверное снятым с головы какого-нибудь давно умершего ребенка.
   — У меня нет для вас парика, — с сожалением проговорил Джон. — Но для этого головного убора его и не нужно. Ни одна женщина не могла носить головной убор придворной дамы без парика, поддерживающего его. Но этот...
   Он натянул его на мою сопротивляющуюся голову. Похоже, убор весил несколько фунтов. Когда я подняла голову, золотые кольца и украшения весело зазвенели. Джон одобрительно, без улыбки кивнул.
   — У меня волосы не в порядке, — слабо пробормотала я.
   Он опять согласно кивнул:
   — Сейчас принесу вам гребень и развяжу руки. На некоторое время. Но пытаться бежать глупо, Дениз! Бежать некуда. Вы боитесь, что, пока мы будем спать, могилу засыплют землей? Что мы можем проснуться живыми? Не надо! Посмотрите, откуда мы пришли!
   Я быстро повернула голову и в ужасе уставилась на бесшумно поднимающуюся по склону воду. Заметного движения я не видела, но обнаружила, что не вижу потолка тоннеля, потому что вода уже дошла до него.
   Я закричала от ужаса, а он ободряюще улыбнулся:
   — Ллойд мне лгал. Он затопил только часть тоннеля, идущую от дома. Другая часть, по которой мы пришли сюда от Тайной пещеры, годами была затоплена не полностью. Я поправил это, Дениз! На этот раз будет затоплен весь тоннель, вместе с тем местом, где мы сейчас находимся. Но мы с вами этого не заметим: мы будем спать!
   Я отодвинулась. Он принес гребень, старинный золотой гребень, в виде человеческой руки с пятью пальцами, и сиял с меня головной убор. Мягко повернул меня от стены и наклонился, чтобы осмотреть мои связанные запястья. Сочувственно вздохнул сквозь поджатые губы.
   — Боюсь, я причинил боль вашим запястьям, Дениз, — с сожалением произнес он. — Они распухли. — Некоторое время он тщетно старался развязать мне руки. — Мне понадобится нож.
   Он поискал, но не смог найти ничего, кроме золотого кинжала с тупым лезвием, лежавшего в мертвой руке Хусейна. Я обрадовалась, что он не воспользовался им, а вместо этого подобрал острый камень и начал пилить им обрывок юбки, которым связал мне запястья.
   Я медленно пошевелила сведенными судорогой руками. Из царапин снова потекла кровь. Джон наклонился, чтобы вытереть ее, и я застонала от боли. Ончто-то сочувственно бормотал, массируя мне запястья. Они медленно приобретали нормальный цвет. Боль прошла. Джон молча откинулся, чтобы проследить, как я буду причесывать волосы тяжелым старинным гребнем, но я постаралась быстрее закончить эту процедуру. Не знаю почему, только я вдруг почувствовала себя лучше, чище. Я поняла, что мой страх достиг той точки, когда уже ничто не имеет значения. Бегство казалось невозможным, и, как ни странно, от неотвратимости смерти страх стал меньше. Именно это, наверное, испытывали придворные дамы три тысячи лет назад, готовясь к своей последней церемонии.
   Джон нахмурился и встал. Прошел по тоннелю и начал собирать драгоценности и украшения. Я украдкой посмотрела на воду и перевела взгляд на свои связанные лодыжки. Дин полагал, что между тем местом, где я сейчас сидела, и разрушенным домом над Тайной пещерой проходит тридцать ярдов затопленного водой тоннеля. Теперь там уже значительно глубже, чем тогда, когда Джон нес меня сюда. Я содрогнулась от мысли, что мне суждено утонуть в стоячей воде этого темного тоннеля.
   Выбора у меня не было. Другой выход был лучше. Заснуть...
   Джон вернулся с браслетами в руке, опустился возле меня на колени и пристально уставился на меня:
   — Вы должны снять свитер и юбку. Эти украшения нужно надевать на голое тело, как это делала она.
   — Нет! — в ужасе воскликнула я.
   — Вы должны, Дениз, — твердо произнес он. — Сегодня я ее жрец! Для меня вы всего лишь красивый ребенок, не больше, я не хочу вас... как женщину. Если вы не сделаете этого добровольно, мне придется применить силу. Не вынуждайте меня, Дениз! Я больше не отвечаю за себя. Я убийца! Я полон странных, неистовых порывов ярости, страха и жажды. Это все ее дела! Ее!..
   — Тогда отвернитесь, — пробормотала я. — Оставьте мне украшения. Если уж так надо, я их надену!
   Дрожащими пальцами я с трудом стянула свитер, оторвав при этом пуговицу с белой блузки под ним. Мне стало холодно. Тяжелые браслеты были ледяными, огромное ожерелье из сверкающего голубого ляписа холодило грудь, а тройной ряд золотых бус оттягивал шею. Порванная юбка едва прикрывала меня, и в этих тяжелых, сверкающих украшениях я чувствовала себя обнаженной рабыней из давно ушедшего мира. Я медленно надела головной убор и поправила его. Затем дрожащим, не своим голосом произнесла:
   — Я готова!