Страница:
— Если не возражаете, я бы предпочла сама ухаживать за своими вещами.
Она пожала плечами:
— Решайте сами, мисс Стантон. Мне все равно. Однако, полагаю, мой муж так загрузит вас работой, что на стирку и глаженье у вас не останется ни времени, ни сил. Если передумаете, лишь поговорите с миссис Хадсон. — Она замолчала и посмотрела на меня уже жестче. — Вы раньше встречались с профессором Уайгандом, мисс Стантон?
— Нет, миссис Уайганд.
Она отвернулась и пробормотала:
— Мой муж — необычный человек. Эксцентричный. — Потом обвела рукой вокруг. — Такой же несокрушимый, как эти старые стены!
— И блестящий ученый, миссис Уайганд, — добавила я. — У меня в сумках две его книги, поэтому мне многое известно о его работе в Египте и Ираке.
Она кивнула:
— А с Рандолфом вы еще не познакомились?
— Нет. Мистер Джон Уайганд сказал мне, что он вчера вечером остался в деревне.
Миссис Уайганд нахмурилась и сжала довольно полные губы.
— Он часто это делает, миссис Стантон. Однако сегодня вечером за обедом вы, вероятно, познакомитесь со всей семьей. Надеюсь, для вас это не будет слишком мучительно. — В ее голосе послышался сарказм, но потом она вдруг улыбнулась. — Профессор Уайганд хотел бы увидеться с вами в библиотеке, когда вы закончите распаковывать вещи. Надеюсь, вы станете друзьями!
Я улыбнулась:
— Надеюсь, миссис Уайганд.
Она кивнула, улыбнулась, дружелюбно дотронулась до моей руки и вышла, закрыв за собой дверь.
Я продолжила распаковывать вещи. От знакомства с этой женщиной мне стало не по себе. Я не могла сказать, понравилась ли она мне. Как, впрочем, и весь Уэруолд-Хаус. От встречи с профессором будет зависеть, останусь ли я здесь!
Я поймала себя на том, что тороплюсь, расставляя книги на полках и развешивая немногочисленную одежду, не помявшуюся во время путешествия. Затем проверила макияж, пригладила волосы и как можно спокойнее спустилась вниз.
Массивная дверь библиотеки выглядела так, словно была построена для того, чтобы выдерживать осаду. Ее ручка представляла собой львиную голову, сделанную из кованого железа. Когда я дотронулась до нее, она глухо тренькнула.
— Входите! — воинственно взревел зычный голос, приглушенный этой толстой дверью.
По фотографиям на фронтисписах его книг я представляла себе крупного человека, но действительность превзошла все мои ожидания. Профессор Уайганд стоял за огромным письменным столом, что-то рассматривая в микроскоп. Ростом он был, как я потом узнала, в шесть футов и пять дюймов, широкоплеч. И весил, должно быть, больше двухсот фунтов, хотя излишней плоти на нем было не больше, чем на молодом спортсмене.
Мне было известно, что ему шестьдесят лет, иначе я в этом усомнилась бы, потому что выглядел он значительно моложе. Но знакомый седой локон слегка свисал на его умный лоб, разительно отличаясь от остальных густых, черных и блестящих волос, если не считать седины на висках.
Профессор мельком взглянул на меня, подкручивая винты микроскопа:
— Вы Дениз Стантон?
— Да, сэр, — нервно произнесла я.
— Гм! — произнес он, прижав глаза к окуляру. — Здравствуйте, Дениз Стантон! Картрайт рассказал мне большую часть того, что мне о вас надо знать. В основном все в вашу пользу. Хороший человек Картрайт, хотя ума не приложу, почему он похоронил себя на Западном побережье? Человек, зарывающий свой талант так, как это делает Картрайт, просто дурак!
— Профессор Картрайт — очень уважаемый в Калифорнии человек, сэр, — встала я на его защиту. — Он... был очень добр ко мне.
— Значит, вы верны, да? Он мне об этом говорил. Люблю верных людей. Я обнаружил, что верность — довольно редкая вещь на этом свете! И не называйте меня сэром, слышите?
— Да, сэр... профессор Уайганд!
— Фамилия Уайганд мне тоже не нравится, Дениз. Я с ней родился, пытался сделать ее известной, и, полагаю, успешно. Что вы об этом думаете?
Я неуверенно улыбнулась:
— Я знаю, что успешно... профессор!
— Но я не обязан ее любить! — заявил он, словно оправдываясь. Затем еще немного подрегулировал микроскоп, снова наклонился к нему и фыркнул. — Неплохо! Совсем неплохо, ведь ей почти четыре тысячи лет! Хотите посмотреть? Ну, давайте же! Я знаю, что вы любопытны. Никогда еще не встречал нелюбопытной женщины! Вот... — Он поймал меня за руку, когда я обходила стол, и почти бросил меня к микроскопу. — Вы раньше пользовались подобными приборами, не так ли? Поверните винт, чтобы приспособить микроскоп к вашим глазам. Вам это понадобится. У вас они моложе, чем у меня.
Я неуверенно наклонилась и четко увидела то, что он изучал. Это было похоже на кусок тонкой коричневой кожи, такой старой, что, казалось, от малейшего дуновения он распадется на атомы. Кусок лежал в замысловатой золотой коробочке в форме быка с головой человека. Крышка была снята, а коробочка прикрыта стеклом.
— Знаете, что это такое? Нет? Это печень царицы, которая правила в Египте после смерти мужа две тысячи лет назад, до Рождества Христова. После смерти ее печень забальзамировали и положили в эту коробочку. Ее имя означало «самая красивая», и мы полагаем, что это правда. При жизни царица обладала всеми традиционными титулами египетских фараонов. Однако это все, что нам удалось найти в ее огромной могиле.
Я содрогнулась, выпрямилась и быстро отошла на другую сторону стола.
— Могилу ограбили? — нервно спросила я.
— Нет, — ответил он. — Тут было нечто другое — ненависть живых, преследовавшая ее и после смерти. Кто-то намеренно уничтожил все ее портреты в порыве неудержимой ненависти. В этой гробнице можно было почти почувствовать ненависть, исходящую от накопившегося за столетия хлама. Разрушительные следы гнева ее врага остались на опоганенных стенах ее могилы. Надписи, барельефы, рассказывающие историю ее жизни, были разрушены, вырезаны, стерты! Следы непримиримой мести присутствовали везде и на всем, кроме того, что вы только что видели. Врагом царицы был ее второй муж и наследник. Пока царица жила и правила, она его подавляла и унижала, заставляла жить как обычного жреца в храме Амона. Вероятно, боялась его тщеславия. После ее смерти он стал фараоном и отомстил — уничтожил все ее изображения, которые только удалось найти, в страшных пытках убил ее дочь и всех ее дворцовых фаворитов, а потом извлек тело царицы из могилы и осквернил.
Я невольно содрогнулась:
— Какой ужас!
— Да, — подтвердил он. — Жизнь полна разочарований. Я надеялся обнаружить ее тело нетронутым, а могилу полной всякой похоронной утвари. Но нашел только это! — Профессор посмотрел на золотую коробочку и покачал головой. — Но мы говорили о моей фамилии. Я предпочел бы быть Стантоном, как моя мать в девичестве. Одно время я хотел ее изменить, да опоздал — стал уже слишком известным.
Я, нахмурившись, уставилась на него:
— Стантон, профессор?
Он кивнул:
— Были бы с вами однофамильцами. Думаете, совпадение, да, Дениз? Что ж, Стантон не такая уж редкая фамилия! Скажите мне, Дениз, когда вы решили изучать археологию, это была ваша идея или вашего отца?
— Это была... моя идея...
— Это вероятно! — грустно произнес он. — Роберт всегда был дураком!
— Вы знали папу? — удивилась я, покраснев от его слов, и с негодованием продолжила: — Если вы его знали, то должны знать, что он был... талантлив! Мама его обожала, и я тоже. Вы не имеете никакого права называть его дураком, профессор Уайганд!
Профессор сердито посмотрел на меня и, что-то пробормотав себе под нос, сказал:
— Хорошо! Вы имеете право на ваше мнение, как я на мое. Я хотел, чтобы Роберт поехал со мной в Ирак прежде, чем он познакомился с вашей матерью. Мы с Робертом Стантоном были кузенами. Его отец и моя мать были братом и сестрой. Роберт предпочитал тратить время на краски, палитру и полотна, пытаясь уловить нечто такое, чего никогда ясно не видел. Я был старше его, но он никогда меня не слушал. Роберт отправился в Калифорнию в какую-то колонию художников, и мы потеряли контакт.
Ошеломленно глядя на него, я забыла о своем негодовании.
— Так вы хотите сказать, что мы родственники?
— До некоторой степени, — грубовато произнес он. — И не смотрите на меня так, словно только что обнаружили в семье проказу! Вы моя родственница, вы осиротели, поэтому вы здесь. Хотя в Уэруолд-Хаус больше никто об этом не знает! Думаете, я нанял вас из-за вашей способности грамотно писать? Или из-за элементарного, поверхностного, школьного знания археологии? Ха! Ваш отец писал мне перед смертью. Я был в Ираке и не мог ответить, поскольку со мной происходили гораздо более важные вещи. Но он рассказал мне о вас. Написал, что не понимает почему, но вы интересуетесь археологией!
— Но отец никогда не упоминал о вас! — с подозрением проговорила я.
— Мы жили и работали в разных мирах, — проворчал профессор, сердито глядя на меня. — Зачем ему было упоминать обо мне? Я тоже никогда не говорил о Роберте. Но из одной калифорнийской газеты месячной давности узнал о его смерти. Я тогда был в Ираке. Хотел написать вашей маме, но так и не собрался. Однако, вернувшись через два года из Ирака, написал Картрайту, чтобы справиться о вас. Картрайт ответил, что ваша мама умерла и он полагает, что других родственников в Калифорнии у вас нет. Еще сообщил, что вам пришлось бросить колледж и поступить на работу. Узнав об этом, я решил, что здесь, на Уэргилде, вам будет лучше. Но сначала мне хотелось выяснить, есть ли у нас с вами какие-нибудь общие интересы. Поэтому я попросил Картрайта связаться с вами и предложить вам эту работу, если, конечно, она вас заинтересует.
Я вспомнила, как был добр ко мне профессор Картрайт и какое сильное желание и сомнения переполняли меня. На самом деле я и не надеялась, что займу эту должность. И помню, как удивилась и обрадовалась, получив официальное предложение от человека, который теперь свирепо смотрел на меня.
— Вот... вот уж не знала! — смущенно пробормотала я. — Думала...
— И что же вы думали?
Я тупо покачала головой, готовая вот-вот разреветься. Мне-то казалось, что я получила эту работу благодаря моим заслугам! Но оказалось вовсе не так! Я здесь только благодаря странному порыву страсти или чувству вины, которое испытывал глядящий на меня человек. И вдруг меня осенило: ведь когда профессор Уайганд писал профессору Картрайту и мне, он еще находился в психиатрической больнице!..
— Я говорю вам правду, девочка! — сердито произнес он. — Письмо вашего отца должно быть здесь, среди моих бумаг из Ирака. Нашу родственную связь легко доказать. — Он неприязненно фыркнул. — Вы что, собираетесь плакать?
— Разумеется, нет! — ответила я. — Плакать? Зачем мне плакать?
Но слезы все же тихо потекли из моих глаз. Сама не знаю почему... Я только что познакомилась с родственником, которого никогда не знала, с семьей, которой вовсе я не хотела, это уж точно... Однако слезы текли ручьем, и меня не волновало, что подумает или скажет об этом мой двоюродный дядя. Я не знала, чего от него можно ждать, но, когда дверь за мной закрылась, он разразился громоподобным смехом. Этот смех преследовал меня до самой моей комнаты, и, даже закрыв дверь, я все равно слышала насмешливые раскаты.
Глава 3
Она пожала плечами:
— Решайте сами, мисс Стантон. Мне все равно. Однако, полагаю, мой муж так загрузит вас работой, что на стирку и глаженье у вас не останется ни времени, ни сил. Если передумаете, лишь поговорите с миссис Хадсон. — Она замолчала и посмотрела на меня уже жестче. — Вы раньше встречались с профессором Уайгандом, мисс Стантон?
— Нет, миссис Уайганд.
Она отвернулась и пробормотала:
— Мой муж — необычный человек. Эксцентричный. — Потом обвела рукой вокруг. — Такой же несокрушимый, как эти старые стены!
— И блестящий ученый, миссис Уайганд, — добавила я. — У меня в сумках две его книги, поэтому мне многое известно о его работе в Египте и Ираке.
Она кивнула:
— А с Рандолфом вы еще не познакомились?
— Нет. Мистер Джон Уайганд сказал мне, что он вчера вечером остался в деревне.
Миссис Уайганд нахмурилась и сжала довольно полные губы.
— Он часто это делает, миссис Стантон. Однако сегодня вечером за обедом вы, вероятно, познакомитесь со всей семьей. Надеюсь, для вас это не будет слишком мучительно. — В ее голосе послышался сарказм, но потом она вдруг улыбнулась. — Профессор Уайганд хотел бы увидеться с вами в библиотеке, когда вы закончите распаковывать вещи. Надеюсь, вы станете друзьями!
Я улыбнулась:
— Надеюсь, миссис Уайганд.
Она кивнула, улыбнулась, дружелюбно дотронулась до моей руки и вышла, закрыв за собой дверь.
Я продолжила распаковывать вещи. От знакомства с этой женщиной мне стало не по себе. Я не могла сказать, понравилась ли она мне. Как, впрочем, и весь Уэруолд-Хаус. От встречи с профессором будет зависеть, останусь ли я здесь!
Я поймала себя на том, что тороплюсь, расставляя книги на полках и развешивая немногочисленную одежду, не помявшуюся во время путешествия. Затем проверила макияж, пригладила волосы и как можно спокойнее спустилась вниз.
Массивная дверь библиотеки выглядела так, словно была построена для того, чтобы выдерживать осаду. Ее ручка представляла собой львиную голову, сделанную из кованого железа. Когда я дотронулась до нее, она глухо тренькнула.
— Входите! — воинственно взревел зычный голос, приглушенный этой толстой дверью.
По фотографиям на фронтисписах его книг я представляла себе крупного человека, но действительность превзошла все мои ожидания. Профессор Уайганд стоял за огромным письменным столом, что-то рассматривая в микроскоп. Ростом он был, как я потом узнала, в шесть футов и пять дюймов, широкоплеч. И весил, должно быть, больше двухсот фунтов, хотя излишней плоти на нем было не больше, чем на молодом спортсмене.
Мне было известно, что ему шестьдесят лет, иначе я в этом усомнилась бы, потому что выглядел он значительно моложе. Но знакомый седой локон слегка свисал на его умный лоб, разительно отличаясь от остальных густых, черных и блестящих волос, если не считать седины на висках.
Профессор мельком взглянул на меня, подкручивая винты микроскопа:
— Вы Дениз Стантон?
— Да, сэр, — нервно произнесла я.
— Гм! — произнес он, прижав глаза к окуляру. — Здравствуйте, Дениз Стантон! Картрайт рассказал мне большую часть того, что мне о вас надо знать. В основном все в вашу пользу. Хороший человек Картрайт, хотя ума не приложу, почему он похоронил себя на Западном побережье? Человек, зарывающий свой талант так, как это делает Картрайт, просто дурак!
— Профессор Картрайт — очень уважаемый в Калифорнии человек, сэр, — встала я на его защиту. — Он... был очень добр ко мне.
— Значит, вы верны, да? Он мне об этом говорил. Люблю верных людей. Я обнаружил, что верность — довольно редкая вещь на этом свете! И не называйте меня сэром, слышите?
— Да, сэр... профессор Уайганд!
— Фамилия Уайганд мне тоже не нравится, Дениз. Я с ней родился, пытался сделать ее известной, и, полагаю, успешно. Что вы об этом думаете?
Я неуверенно улыбнулась:
— Я знаю, что успешно... профессор!
— Но я не обязан ее любить! — заявил он, словно оправдываясь. Затем еще немного подрегулировал микроскоп, снова наклонился к нему и фыркнул. — Неплохо! Совсем неплохо, ведь ей почти четыре тысячи лет! Хотите посмотреть? Ну, давайте же! Я знаю, что вы любопытны. Никогда еще не встречал нелюбопытной женщины! Вот... — Он поймал меня за руку, когда я обходила стол, и почти бросил меня к микроскопу. — Вы раньше пользовались подобными приборами, не так ли? Поверните винт, чтобы приспособить микроскоп к вашим глазам. Вам это понадобится. У вас они моложе, чем у меня.
Я неуверенно наклонилась и четко увидела то, что он изучал. Это было похоже на кусок тонкой коричневой кожи, такой старой, что, казалось, от малейшего дуновения он распадется на атомы. Кусок лежал в замысловатой золотой коробочке в форме быка с головой человека. Крышка была снята, а коробочка прикрыта стеклом.
— Знаете, что это такое? Нет? Это печень царицы, которая правила в Египте после смерти мужа две тысячи лет назад, до Рождества Христова. После смерти ее печень забальзамировали и положили в эту коробочку. Ее имя означало «самая красивая», и мы полагаем, что это правда. При жизни царица обладала всеми традиционными титулами египетских фараонов. Однако это все, что нам удалось найти в ее огромной могиле.
Я содрогнулась, выпрямилась и быстро отошла на другую сторону стола.
— Могилу ограбили? — нервно спросила я.
— Нет, — ответил он. — Тут было нечто другое — ненависть живых, преследовавшая ее и после смерти. Кто-то намеренно уничтожил все ее портреты в порыве неудержимой ненависти. В этой гробнице можно было почти почувствовать ненависть, исходящую от накопившегося за столетия хлама. Разрушительные следы гнева ее врага остались на опоганенных стенах ее могилы. Надписи, барельефы, рассказывающие историю ее жизни, были разрушены, вырезаны, стерты! Следы непримиримой мести присутствовали везде и на всем, кроме того, что вы только что видели. Врагом царицы был ее второй муж и наследник. Пока царица жила и правила, она его подавляла и унижала, заставляла жить как обычного жреца в храме Амона. Вероятно, боялась его тщеславия. После ее смерти он стал фараоном и отомстил — уничтожил все ее изображения, которые только удалось найти, в страшных пытках убил ее дочь и всех ее дворцовых фаворитов, а потом извлек тело царицы из могилы и осквернил.
Я невольно содрогнулась:
— Какой ужас!
— Да, — подтвердил он. — Жизнь полна разочарований. Я надеялся обнаружить ее тело нетронутым, а могилу полной всякой похоронной утвари. Но нашел только это! — Профессор посмотрел на золотую коробочку и покачал головой. — Но мы говорили о моей фамилии. Я предпочел бы быть Стантоном, как моя мать в девичестве. Одно время я хотел ее изменить, да опоздал — стал уже слишком известным.
Я, нахмурившись, уставилась на него:
— Стантон, профессор?
Он кивнул:
— Были бы с вами однофамильцами. Думаете, совпадение, да, Дениз? Что ж, Стантон не такая уж редкая фамилия! Скажите мне, Дениз, когда вы решили изучать археологию, это была ваша идея или вашего отца?
— Это была... моя идея...
— Это вероятно! — грустно произнес он. — Роберт всегда был дураком!
— Вы знали папу? — удивилась я, покраснев от его слов, и с негодованием продолжила: — Если вы его знали, то должны знать, что он был... талантлив! Мама его обожала, и я тоже. Вы не имеете никакого права называть его дураком, профессор Уайганд!
Профессор сердито посмотрел на меня и, что-то пробормотав себе под нос, сказал:
— Хорошо! Вы имеете право на ваше мнение, как я на мое. Я хотел, чтобы Роберт поехал со мной в Ирак прежде, чем он познакомился с вашей матерью. Мы с Робертом Стантоном были кузенами. Его отец и моя мать были братом и сестрой. Роберт предпочитал тратить время на краски, палитру и полотна, пытаясь уловить нечто такое, чего никогда ясно не видел. Я был старше его, но он никогда меня не слушал. Роберт отправился в Калифорнию в какую-то колонию художников, и мы потеряли контакт.
Ошеломленно глядя на него, я забыла о своем негодовании.
— Так вы хотите сказать, что мы родственники?
— До некоторой степени, — грубовато произнес он. — И не смотрите на меня так, словно только что обнаружили в семье проказу! Вы моя родственница, вы осиротели, поэтому вы здесь. Хотя в Уэруолд-Хаус больше никто об этом не знает! Думаете, я нанял вас из-за вашей способности грамотно писать? Или из-за элементарного, поверхностного, школьного знания археологии? Ха! Ваш отец писал мне перед смертью. Я был в Ираке и не мог ответить, поскольку со мной происходили гораздо более важные вещи. Но он рассказал мне о вас. Написал, что не понимает почему, но вы интересуетесь археологией!
— Но отец никогда не упоминал о вас! — с подозрением проговорила я.
— Мы жили и работали в разных мирах, — проворчал профессор, сердито глядя на меня. — Зачем ему было упоминать обо мне? Я тоже никогда не говорил о Роберте. Но из одной калифорнийской газеты месячной давности узнал о его смерти. Я тогда был в Ираке. Хотел написать вашей маме, но так и не собрался. Однако, вернувшись через два года из Ирака, написал Картрайту, чтобы справиться о вас. Картрайт ответил, что ваша мама умерла и он полагает, что других родственников в Калифорнии у вас нет. Еще сообщил, что вам пришлось бросить колледж и поступить на работу. Узнав об этом, я решил, что здесь, на Уэргилде, вам будет лучше. Но сначала мне хотелось выяснить, есть ли у нас с вами какие-нибудь общие интересы. Поэтому я попросил Картрайта связаться с вами и предложить вам эту работу, если, конечно, она вас заинтересует.
Я вспомнила, как был добр ко мне профессор Картрайт и какое сильное желание и сомнения переполняли меня. На самом деле я и не надеялась, что займу эту должность. И помню, как удивилась и обрадовалась, получив официальное предложение от человека, который теперь свирепо смотрел на меня.
— Вот... вот уж не знала! — смущенно пробормотала я. — Думала...
— И что же вы думали?
Я тупо покачала головой, готовая вот-вот разреветься. Мне-то казалось, что я получила эту работу благодаря моим заслугам! Но оказалось вовсе не так! Я здесь только благодаря странному порыву страсти или чувству вины, которое испытывал глядящий на меня человек. И вдруг меня осенило: ведь когда профессор Уайганд писал профессору Картрайту и мне, он еще находился в психиатрической больнице!..
— Я говорю вам правду, девочка! — сердито произнес он. — Письмо вашего отца должно быть здесь, среди моих бумаг из Ирака. Нашу родственную связь легко доказать. — Он неприязненно фыркнул. — Вы что, собираетесь плакать?
— Разумеется, нет! — ответила я. — Плакать? Зачем мне плакать?
Но слезы все же тихо потекли из моих глаз. Сама не знаю почему... Я только что познакомилась с родственником, которого никогда не знала, с семьей, которой вовсе я не хотела, это уж точно... Однако слезы текли ручьем, и меня не волновало, что подумает или скажет об этом мой двоюродный дядя. Я не знала, чего от него можно ждать, но, когда дверь за мной закрылась, он разразился громоподобным смехом. Этот смех преследовал меня до самой моей комнаты, и, даже закрыв дверь, я все равно слышала насмешливые раскаты.
Глава 3
Я медленно спустилась в большую столовую.
Эхо гонга замолкло, и из столовой стал слышен веселый мужской голос. У подножия лестницы я встретила Хусейна, возвращающегося на кухню. На этом смуглом человеке неопределенного возраста был белый пиджак, темные брюки и черная бабочка, делающая его похожим скорее на официанта или стюарда, чем на обычного повара.
Хусейн молча прошел мимо меня, наклонив темную голову, но его глаза цвета обсидиана так пристально глянули на меня, что я покраснела и отвернулась.
В углу, возле камина, стройный мужчина в обеденном пиджаке смешивал коктейль для Карен Уайганд. Неподалеку, в глубоком кресле, сидел профессор Уайганд. Рядом с ним на маленьком резном столике стоял бокал с виски, но он, погрузившись в книгу, видимо, о нем забыл.
Джона Уайганда в столовой не было. Карен подняла взгляд и, заметив меня, улыбнулась. Сейчас она казалась необыкновенно оживленной, естественный румянец горел на ее щеках.
— А, Дениз! Придется начинать без Джона. Он задержался в деревне, потому что последний груз с «Лорелеей» еще не пришел!
Стоявший рядом с ней мужчина поднял глаза и с нескрываемым удивлением уставился на меня. Он слегка напоминал и Джона, и профессора Уайганда. Только у него были более темные карие глаза, но такие же темные и густые волосы и такой же прямой нос, как у отца и брата. А вот губы более красивой формы и, пожалуй, слишком чувственные для мужчины.
Он вопросительно посмотрел на Карен:
— Это мисс Стантон?
Увидев его удивление, она весело рассмеялась:
— Да! Я забыла, что вы еще не знакомы! Дениз, это Рандолф, младший сын моего мужа!
Я вежливо поздоровалась:
— Здравствуйте, мистер Уайганд!
Он взял мою руку и стал бесцеремонно меня разглядывать.
— Мисс Стантон! Повидав за последние двадцать лет большую часть помощниц моего отца, я просто не верю своим глазам!
Я покраснела и смущенно пролепетала:
— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мистер Уайганд.
— Эге! Если бы вы увидели хоть одну из них, то поняли бы! Последней была мисс Пруитт. Лет шестидесяти, как минимум. Она красила волосы в фиолетовый цвет, а морщин у нее было не меньше, чем у отцовских мумий! Когда здесь работала мисс Пруитт, я всегда попадал в неловкое положение. По ошибке называл ее Нефертити! До нее была мисс Аш...
— Нефертити была женой египетского фараона Эхнатона, — поучительно заметила я. — Ее могилу разграбили, а тела так и не нашли. Сохранилась только ее статуя, которая свидетельствует, что она была очень красивой молодой женщиной!
— Ха! — раздался глубокий голос профессора. — Значит, вы и это знаете? — Он внимательно посмотрел на меня поверх книги в кожаном переплете. — А я хотел сказать моему ленивому, беспутному сыну, что буду приятно удивлен, если вы окажетесь так же умны, как мисс Пруитт или мисс Аш! Но у вас есть надежда! Вы помните стихи, которые Эхнатон вырезал на золотой плите, прикрепленной к торцу его саркофага, в память о его любимой Нефертити?
— Стихи любимой? — нахмурилась я. — Да, кажется, помню. Но я не согласна, что эти стихи адресованы Нефертити и что саркофаг и мумия в нем принадлежали Эхнатону. Он пытался внедрить в Египте новую религию — поклонение Солнцу — и этим посеял вражду среди приверженцев ортодоксальной религии его времени, поклонявшихся Амону. — Взглянув на профессора, я увидела, что он смотрит на меня поверх очков, плотно сдвинув брови. Потому смутилась и замолчала.
— Продолжайте! — рявкнул он.
— Я не уверена, что точно помню стихи...
— Меня интересуют не стихи, а ваше мнение, девочка! — повысил он голос. — Стихи я и без вас хорошо знаю! Продолжайте! Почему вы считаете, что Теодор Дэвис нашел тело не Эхнатона?
— Я... — Мое сердце заколотилось, а щеки налились теплом. — Но разве то, что могила была открыта, не доказательство? И саркофаг? — защищаясь, пробормотала я.
Он продолжал сердито глядеть на меня.
— Да. Говорите!
Предчувствуя недоброе, я напрягла память:
— На табличке, прикрепленной к саркофагу, можно прочесть: «Прекрасный принц, единственный избранник Ра, царя Верхнего и Нижнего Египта, вечно живого правителя обеих Земель, прекрасное дитя живущего Атона». Атон был богом Солнца, поклонение которому Эхнатон прививал в Египте. По этим признакам профессор Дэвис сделал вывод, что тело принадлежало Эхнатону. Однако других упоминаний об Эхнатоне в могиле не осталось, и ученые предположили, что тело в саркофаге в момент смерти было моложе, чем мог быть Эхнатон. Приверженцы Амона были непреклонны. Сразу после смерти Эхнатона поклонение Солнцу опять заменили на поклонение Амону, а египтянам запретили произносить имя Эхнатона. — Я робко посмотрела на профессора и, к большому моему удивлению, увидела, что он одобрительно кивает.
Похоже, доверие завоевано! Поэтому продолжила уже спокойно:
— Мне кажется, что власти боялись Эхнатона даже после его смерти, как и власти его бога, которого они отвергли. Годы правления Эхнатона были вычеркнуты из анналов истории. Даже через шестьдесят лет после его смерти, составляя список египетских фараонов, его имя туда не внесли. Могли ли люди, так отчаянно пытавшиеся вычеркнуть Эхнатона из людской памяти, оставить его тело в саркофаге? Они же боялись мести магических сил! Так что я поддерживаю мнение немецких археологов, считавших, что мумию Эхнатона выбросили из саркофага и, может быть, уничтожили. А в саркофаг положили мумию его молодого зятя, умершего через много лет. Пустые саркофаги иногда использовали подобным образом.
Рандолф Уайганд удивленно смотрел на меня, а его отец кивал и довольно улыбался.
— Вы отняли у Картрайта не так уж много времени, как я думал, — неохотно признал он. — Я согласен с большей частью того, что вы сказали, Дениз! Я тоже не верю, что нашли мумию Эхнатона. Более того, убежден, что это не так! Когда Эхнатон с тропа возвестил о своем поклонении Солнцу, он до основания разрушил ортодоксальную религию своего народа. Этот человек во многих отношениях был реформатором. И поэтом. — Уайганд покачал головой. — Вероятно, мы никогда не узнаем, что же там произошло на самом деле! Попробуйте вспомнить стихи! Ну же! Давайте!
— "Я вдыхаю сладкое дыхание, слетающее с твоих губ. Я каждый день любуюсь твоей красотой. Я жажду услышать твой прекрасный голос, как шепот северного ветра, и почувствовать, как мое тело вновь наполняется жизнью через любовь к тебе. Дай мне твои руки, поддерживающие мой дух, чтобы я смог жить дальше. Назовись моей навеки, и я обрету вечный покой".
Профессор медленно, с одобрением кивнул:
— И враги, ненавидевшие его, решили навеки вычеркнуть его имя из человеческой памяти! — Он коротко засмеялся и взглянул на Карен. — Судьба проделывает странные шутки, Дениз! Ведь именно потому, что они постарались стереть всю память об Эхнатоне, его помнят и говорят о нем сегодня, через три тысячи триста лет! А они ушли, их тела превратились в прах, а имена навеки забыты!
Карен посмотрела на часы.
— Не думаю, что стоит ждать Джона дольше, — раздраженно пробормотала она. — Предлагаю начать обед.
Рандолф повернулся ко мне:
— Я собирался спросить Дениз, не выпьет ли она коктейль?
— Если бы ты помог брату, он вернулся бы еще днем, — громко произнес профессор Уайганд.
— Или если бы он разгружал «Лорелею» вместо того, чтобы исторгать в деревенской церкви религиозные банальности горстке сельских жителей, которые ходят туда только потому, что опаздывают с арендной платой, — отрезал Рандолф, бросив на меня хитрый, заговорщический взгляд.
Я отвернулась.
Он налил и подал мне мартини, отнес отцу шотландского виски и, отпив глоток из своего бокала, произнес:
— Ваше здоровье! Во всяком случае, Джон уже подъезжает. Я слышу его грузовик. Не успеем мы выпить, как он будет здесь. Хадсон может подавать обед. Она это и раньше делала.
— Все вы такие! — проворчал профессор. — С тех пор как возникла цивилизация, человек на протяжении веков все время чему-то поклонялся. Я скорее допущу, чтобы Джон бросил на полпути важную работу и отправился в церковь, чем поручу эту работу тебе. Потому что всегда уверен, что он оставил ее в целости и сохранности и вернется, чтобы закончить. Я могу зависеть от твоего брата, но от тебя — никогда! Ты, сдается мне, предпочитаешь проводить время в разврате и деревенских развлечениях!
Рандолф покраснел, но быстро взял себя в руки и весь обед шутил. Джон присоединился к нам в разгар обеда, обильно расточая извинения. Я радовалась, что он не завел разговора о подозрительной потайной двери в моей комнате, хотя и не знала, забыл ли о ней или просто не хотел ставить меня в затруднительное положение. Если так, то я была ему благодарна. Затруднительных положений с меня на сегодня хватит! А поскольку никто не упомянул о каких-либо родственных отношениях между нами, я решила, что профессор никому ничего не сказал.
После обеда мужчины курили и беседовали. Мы с Карен говорили только о тряпках и тому подобных женских штучках, что, казалось, ей было очень приятно. Поэтому я рассказывала о колледже в Калифорнии, походах по магазинам и ночной жизни.
Потом мы с ней поднялись в ее комнату, и она показала мне свои платья и меха, которыми я восхищалась с искренней завистью. Большая часть их была из Парижа.
Медленно возвращаясь к себе в комнату, я думала о том, какое удовольствие получает Карен, надевая эти красивые вещи в такой глуши, как Уэргилд-Айленд? Они казались здесь не более уместными, чем окаменевшая печень египетской царицы в любопытной золотой коробочке!
Услышав в моей комнате чье-то хриплое бормотание, я резко остановилась у двери. В комнате горел свет. Рассердившись, я распахнула дверь и встретилась с застенчивой улыбкой Джона Уайганда, стоявшего за моей отодвинутой кроватью.
Он смущенно произнес:
— Надеюсь, вы не думаете, что это вторжение? Я сказал отцу, что вы нервничаете при мысли о потайной двери в этой комнате, и он настоял, чтобы мы тотчас же пришли сюда.
— Почему же нет, если девушка нервничает? — раздался приглушенный рокот профессора. Довольно взъерошенный, он вылез из-за кровати и обратился к Джону: — Ничего! Я тебе говорил, если дверь и есть, то она рядом с камином!
Джон выглядел немного взволнованным. Он покачал головой:
— Нет, я, кажется, припоминаю, что дверь была на этой стороне. Но это было так давно! Может быть, Рандолф помнит?
— Пусть Рандолф остается внизу! — проворчал профессор. — Ты хочешь, чтобы он и сюда сунул свой нос? Рандолф найдет на свою голову достаточно приключений в этой проклятой деревне! Входите, девочка! Не стойте на пороге. — Он задвинул кровать на место и подошел к камину.
Я присоединилась к нему.
Наклонившись, профессор рассмотрел сначала одну сторону камина, потом другую. Я заметила, что на протяжении трех футов с каждой стороны камина панели деревянной обшивки были ниже и по высоте почти доходили до старомодной каминной доски. А внимательно рассмотрев их, заметила на темно-красном дереве барельефы, вырезанные в форме розовых гирлянд.
Профессор Уайганд тщательно изучал каждый цветок, что-то бормоча себе под нос и сосредоточенно нахмурившись. Наверное, решила я, он выглядит так же, отыскивая разгадку какого-нибудь лабиринта или потайную дверь на месте последнего успокоения фараона.
— Кажется, я нашел ее, отец! — тревожно произнес Джон. — Это, должно быть, центральная панель, как в других комнатах внизу! — Он всем телом налег на центральную панель боковой стены, пытаясь оттащить ее в сторону. — Совершенно неподвижна! Ее даже незачем забивать! Теперь мисс Стантон нечего бояться неприятностей!
— Чушь! — бросил его отец, не отрывая взгляда от барельефа. — Ты не единственный, кто в детстве исследовал эти ходы! Я тоже проделывал это! А у меня память лучше твоей.
— Но я уверен, что она именно здесь! Я вижу паз! — с негодованием возразил Джон. — Иди и посмотри сам!
— Зачем? Ее там нет, — проворчал профессор. — Она здесь. Я ищу первоначальную обшивку стен, а панель, которую ты пытаешься сдвинуть, была поставлена в 1801 году при ремонте. Красное дерево привезли по морю из Калифорнии. Это восточный красный кедр, взятый из наших собственных лесов. Ты должен это знать не хуже меня.
— Но не все ходы проходят во внешних стенах! — Джон, красный и сердитый, повернулся к отцу. — Они все ведут к подземному ходу в Тайную пещеру.
— Есть и другие ходы, — возразил профессор Уайганд, пристально глядя на одну из резных роз и крутя ее пальцами. — Был один ход, соединявший эту комнату с оружейным складом, в котором сейчас находится музей. Панель в музей отодвигается при повороте в сторону одной из резных роз. А панель там находится на том же месте, что и эта. Розы совершенно идентичны. А это значит, что именно эта роза и является нужной нам ручкой...
Он наклонился, опустив плечи, и напрягся всем телом. Я заметила, как натянулся его пиджак и побелели суставы рук. Раздался какой-то тихий стон. Из расширяющейся щели полетела пыль. Я посмотрела за его склоненную голову, туда, где неохотно отодвигалась вбок панельная обшивка. Он ухватился большими руками за край панели. Вдруг что-то щелкнуло, и профессор чуть не упал, когда эта панель легко исчезла за соседней, оставив прямоугольное отверстие примерно в четыре фута высотой и три фута шириной.
— Ты нашел ее! — как безумный, воскликнул Джон. — Я думал...
Старший Уайганд не соизволил ответить. Глядя в темное образовавшееся пространство, откуда веяло влажным, спертым воздухом, он бормотал:
— Интересно. Очень интересно! У вас есть фонарик, Дениз?
— Да, — ответила я, бросившись к выдвижному ящику стола, куда засунула его, распаковывая вещи.
Фонарик был маленьким и не очень мощным. Я включила его и протянула профессору:
— Что-нибудь не так?
— Этой дверью, очевидно, недавно пользовались, — ответил профессор, улыбаясь Джону. — Здесь почти нет пыли и паутины!
— Но это невозможно, отец! — Джон быстро подошел и заглянул внутрь.
Эхо гонга замолкло, и из столовой стал слышен веселый мужской голос. У подножия лестницы я встретила Хусейна, возвращающегося на кухню. На этом смуглом человеке неопределенного возраста был белый пиджак, темные брюки и черная бабочка, делающая его похожим скорее на официанта или стюарда, чем на обычного повара.
Хусейн молча прошел мимо меня, наклонив темную голову, но его глаза цвета обсидиана так пристально глянули на меня, что я покраснела и отвернулась.
В углу, возле камина, стройный мужчина в обеденном пиджаке смешивал коктейль для Карен Уайганд. Неподалеку, в глубоком кресле, сидел профессор Уайганд. Рядом с ним на маленьком резном столике стоял бокал с виски, но он, погрузившись в книгу, видимо, о нем забыл.
Джона Уайганда в столовой не было. Карен подняла взгляд и, заметив меня, улыбнулась. Сейчас она казалась необыкновенно оживленной, естественный румянец горел на ее щеках.
— А, Дениз! Придется начинать без Джона. Он задержался в деревне, потому что последний груз с «Лорелеей» еще не пришел!
Стоявший рядом с ней мужчина поднял глаза и с нескрываемым удивлением уставился на меня. Он слегка напоминал и Джона, и профессора Уайганда. Только у него были более темные карие глаза, но такие же темные и густые волосы и такой же прямой нос, как у отца и брата. А вот губы более красивой формы и, пожалуй, слишком чувственные для мужчины.
Он вопросительно посмотрел на Карен:
— Это мисс Стантон?
Увидев его удивление, она весело рассмеялась:
— Да! Я забыла, что вы еще не знакомы! Дениз, это Рандолф, младший сын моего мужа!
Я вежливо поздоровалась:
— Здравствуйте, мистер Уайганд!
Он взял мою руку и стал бесцеремонно меня разглядывать.
— Мисс Стантон! Повидав за последние двадцать лет большую часть помощниц моего отца, я просто не верю своим глазам!
Я покраснела и смущенно пролепетала:
— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мистер Уайганд.
— Эге! Если бы вы увидели хоть одну из них, то поняли бы! Последней была мисс Пруитт. Лет шестидесяти, как минимум. Она красила волосы в фиолетовый цвет, а морщин у нее было не меньше, чем у отцовских мумий! Когда здесь работала мисс Пруитт, я всегда попадал в неловкое положение. По ошибке называл ее Нефертити! До нее была мисс Аш...
— Нефертити была женой египетского фараона Эхнатона, — поучительно заметила я. — Ее могилу разграбили, а тела так и не нашли. Сохранилась только ее статуя, которая свидетельствует, что она была очень красивой молодой женщиной!
— Ха! — раздался глубокий голос профессора. — Значит, вы и это знаете? — Он внимательно посмотрел на меня поверх книги в кожаном переплете. — А я хотел сказать моему ленивому, беспутному сыну, что буду приятно удивлен, если вы окажетесь так же умны, как мисс Пруитт или мисс Аш! Но у вас есть надежда! Вы помните стихи, которые Эхнатон вырезал на золотой плите, прикрепленной к торцу его саркофага, в память о его любимой Нефертити?
— Стихи любимой? — нахмурилась я. — Да, кажется, помню. Но я не согласна, что эти стихи адресованы Нефертити и что саркофаг и мумия в нем принадлежали Эхнатону. Он пытался внедрить в Египте новую религию — поклонение Солнцу — и этим посеял вражду среди приверженцев ортодоксальной религии его времени, поклонявшихся Амону. — Взглянув на профессора, я увидела, что он смотрит на меня поверх очков, плотно сдвинув брови. Потому смутилась и замолчала.
— Продолжайте! — рявкнул он.
— Я не уверена, что точно помню стихи...
— Меня интересуют не стихи, а ваше мнение, девочка! — повысил он голос. — Стихи я и без вас хорошо знаю! Продолжайте! Почему вы считаете, что Теодор Дэвис нашел тело не Эхнатона?
— Я... — Мое сердце заколотилось, а щеки налились теплом. — Но разве то, что могила была открыта, не доказательство? И саркофаг? — защищаясь, пробормотала я.
Он продолжал сердито глядеть на меня.
— Да. Говорите!
Предчувствуя недоброе, я напрягла память:
— На табличке, прикрепленной к саркофагу, можно прочесть: «Прекрасный принц, единственный избранник Ра, царя Верхнего и Нижнего Египта, вечно живого правителя обеих Земель, прекрасное дитя живущего Атона». Атон был богом Солнца, поклонение которому Эхнатон прививал в Египте. По этим признакам профессор Дэвис сделал вывод, что тело принадлежало Эхнатону. Однако других упоминаний об Эхнатоне в могиле не осталось, и ученые предположили, что тело в саркофаге в момент смерти было моложе, чем мог быть Эхнатон. Приверженцы Амона были непреклонны. Сразу после смерти Эхнатона поклонение Солнцу опять заменили на поклонение Амону, а египтянам запретили произносить имя Эхнатона. — Я робко посмотрела на профессора и, к большому моему удивлению, увидела, что он одобрительно кивает.
Похоже, доверие завоевано! Поэтому продолжила уже спокойно:
— Мне кажется, что власти боялись Эхнатона даже после его смерти, как и власти его бога, которого они отвергли. Годы правления Эхнатона были вычеркнуты из анналов истории. Даже через шестьдесят лет после его смерти, составляя список египетских фараонов, его имя туда не внесли. Могли ли люди, так отчаянно пытавшиеся вычеркнуть Эхнатона из людской памяти, оставить его тело в саркофаге? Они же боялись мести магических сил! Так что я поддерживаю мнение немецких археологов, считавших, что мумию Эхнатона выбросили из саркофага и, может быть, уничтожили. А в саркофаг положили мумию его молодого зятя, умершего через много лет. Пустые саркофаги иногда использовали подобным образом.
Рандолф Уайганд удивленно смотрел на меня, а его отец кивал и довольно улыбался.
— Вы отняли у Картрайта не так уж много времени, как я думал, — неохотно признал он. — Я согласен с большей частью того, что вы сказали, Дениз! Я тоже не верю, что нашли мумию Эхнатона. Более того, убежден, что это не так! Когда Эхнатон с тропа возвестил о своем поклонении Солнцу, он до основания разрушил ортодоксальную религию своего народа. Этот человек во многих отношениях был реформатором. И поэтом. — Уайганд покачал головой. — Вероятно, мы никогда не узнаем, что же там произошло на самом деле! Попробуйте вспомнить стихи! Ну же! Давайте!
— "Я вдыхаю сладкое дыхание, слетающее с твоих губ. Я каждый день любуюсь твоей красотой. Я жажду услышать твой прекрасный голос, как шепот северного ветра, и почувствовать, как мое тело вновь наполняется жизнью через любовь к тебе. Дай мне твои руки, поддерживающие мой дух, чтобы я смог жить дальше. Назовись моей навеки, и я обрету вечный покой".
Профессор медленно, с одобрением кивнул:
— И враги, ненавидевшие его, решили навеки вычеркнуть его имя из человеческой памяти! — Он коротко засмеялся и взглянул на Карен. — Судьба проделывает странные шутки, Дениз! Ведь именно потому, что они постарались стереть всю память об Эхнатоне, его помнят и говорят о нем сегодня, через три тысячи триста лет! А они ушли, их тела превратились в прах, а имена навеки забыты!
Карен посмотрела на часы.
— Не думаю, что стоит ждать Джона дольше, — раздраженно пробормотала она. — Предлагаю начать обед.
Рандолф повернулся ко мне:
— Я собирался спросить Дениз, не выпьет ли она коктейль?
— Если бы ты помог брату, он вернулся бы еще днем, — громко произнес профессор Уайганд.
— Или если бы он разгружал «Лорелею» вместо того, чтобы исторгать в деревенской церкви религиозные банальности горстке сельских жителей, которые ходят туда только потому, что опаздывают с арендной платой, — отрезал Рандолф, бросив на меня хитрый, заговорщический взгляд.
Я отвернулась.
Он налил и подал мне мартини, отнес отцу шотландского виски и, отпив глоток из своего бокала, произнес:
— Ваше здоровье! Во всяком случае, Джон уже подъезжает. Я слышу его грузовик. Не успеем мы выпить, как он будет здесь. Хадсон может подавать обед. Она это и раньше делала.
— Все вы такие! — проворчал профессор. — С тех пор как возникла цивилизация, человек на протяжении веков все время чему-то поклонялся. Я скорее допущу, чтобы Джон бросил на полпути важную работу и отправился в церковь, чем поручу эту работу тебе. Потому что всегда уверен, что он оставил ее в целости и сохранности и вернется, чтобы закончить. Я могу зависеть от твоего брата, но от тебя — никогда! Ты, сдается мне, предпочитаешь проводить время в разврате и деревенских развлечениях!
Рандолф покраснел, но быстро взял себя в руки и весь обед шутил. Джон присоединился к нам в разгар обеда, обильно расточая извинения. Я радовалась, что он не завел разговора о подозрительной потайной двери в моей комнате, хотя и не знала, забыл ли о ней или просто не хотел ставить меня в затруднительное положение. Если так, то я была ему благодарна. Затруднительных положений с меня на сегодня хватит! А поскольку никто не упомянул о каких-либо родственных отношениях между нами, я решила, что профессор никому ничего не сказал.
После обеда мужчины курили и беседовали. Мы с Карен говорили только о тряпках и тому подобных женских штучках, что, казалось, ей было очень приятно. Поэтому я рассказывала о колледже в Калифорнии, походах по магазинам и ночной жизни.
Потом мы с ней поднялись в ее комнату, и она показала мне свои платья и меха, которыми я восхищалась с искренней завистью. Большая часть их была из Парижа.
Медленно возвращаясь к себе в комнату, я думала о том, какое удовольствие получает Карен, надевая эти красивые вещи в такой глуши, как Уэргилд-Айленд? Они казались здесь не более уместными, чем окаменевшая печень египетской царицы в любопытной золотой коробочке!
Услышав в моей комнате чье-то хриплое бормотание, я резко остановилась у двери. В комнате горел свет. Рассердившись, я распахнула дверь и встретилась с застенчивой улыбкой Джона Уайганда, стоявшего за моей отодвинутой кроватью.
Он смущенно произнес:
— Надеюсь, вы не думаете, что это вторжение? Я сказал отцу, что вы нервничаете при мысли о потайной двери в этой комнате, и он настоял, чтобы мы тотчас же пришли сюда.
— Почему же нет, если девушка нервничает? — раздался приглушенный рокот профессора. Довольно взъерошенный, он вылез из-за кровати и обратился к Джону: — Ничего! Я тебе говорил, если дверь и есть, то она рядом с камином!
Джон выглядел немного взволнованным. Он покачал головой:
— Нет, я, кажется, припоминаю, что дверь была на этой стороне. Но это было так давно! Может быть, Рандолф помнит?
— Пусть Рандолф остается внизу! — проворчал профессор. — Ты хочешь, чтобы он и сюда сунул свой нос? Рандолф найдет на свою голову достаточно приключений в этой проклятой деревне! Входите, девочка! Не стойте на пороге. — Он задвинул кровать на место и подошел к камину.
Я присоединилась к нему.
Наклонившись, профессор рассмотрел сначала одну сторону камина, потом другую. Я заметила, что на протяжении трех футов с каждой стороны камина панели деревянной обшивки были ниже и по высоте почти доходили до старомодной каминной доски. А внимательно рассмотрев их, заметила на темно-красном дереве барельефы, вырезанные в форме розовых гирлянд.
Профессор Уайганд тщательно изучал каждый цветок, что-то бормоча себе под нос и сосредоточенно нахмурившись. Наверное, решила я, он выглядит так же, отыскивая разгадку какого-нибудь лабиринта или потайную дверь на месте последнего успокоения фараона.
— Кажется, я нашел ее, отец! — тревожно произнес Джон. — Это, должно быть, центральная панель, как в других комнатах внизу! — Он всем телом налег на центральную панель боковой стены, пытаясь оттащить ее в сторону. — Совершенно неподвижна! Ее даже незачем забивать! Теперь мисс Стантон нечего бояться неприятностей!
— Чушь! — бросил его отец, не отрывая взгляда от барельефа. — Ты не единственный, кто в детстве исследовал эти ходы! Я тоже проделывал это! А у меня память лучше твоей.
— Но я уверен, что она именно здесь! Я вижу паз! — с негодованием возразил Джон. — Иди и посмотри сам!
— Зачем? Ее там нет, — проворчал профессор. — Она здесь. Я ищу первоначальную обшивку стен, а панель, которую ты пытаешься сдвинуть, была поставлена в 1801 году при ремонте. Красное дерево привезли по морю из Калифорнии. Это восточный красный кедр, взятый из наших собственных лесов. Ты должен это знать не хуже меня.
— Но не все ходы проходят во внешних стенах! — Джон, красный и сердитый, повернулся к отцу. — Они все ведут к подземному ходу в Тайную пещеру.
— Есть и другие ходы, — возразил профессор Уайганд, пристально глядя на одну из резных роз и крутя ее пальцами. — Был один ход, соединявший эту комнату с оружейным складом, в котором сейчас находится музей. Панель в музей отодвигается при повороте в сторону одной из резных роз. А панель там находится на том же месте, что и эта. Розы совершенно идентичны. А это значит, что именно эта роза и является нужной нам ручкой...
Он наклонился, опустив плечи, и напрягся всем телом. Я заметила, как натянулся его пиджак и побелели суставы рук. Раздался какой-то тихий стон. Из расширяющейся щели полетела пыль. Я посмотрела за его склоненную голову, туда, где неохотно отодвигалась вбок панельная обшивка. Он ухватился большими руками за край панели. Вдруг что-то щелкнуло, и профессор чуть не упал, когда эта панель легко исчезла за соседней, оставив прямоугольное отверстие примерно в четыре фута высотой и три фута шириной.
— Ты нашел ее! — как безумный, воскликнул Джон. — Я думал...
Старший Уайганд не соизволил ответить. Глядя в темное образовавшееся пространство, откуда веяло влажным, спертым воздухом, он бормотал:
— Интересно. Очень интересно! У вас есть фонарик, Дениз?
— Да, — ответила я, бросившись к выдвижному ящику стола, куда засунула его, распаковывая вещи.
Фонарик был маленьким и не очень мощным. Я включила его и протянула профессору:
— Что-нибудь не так?
— Этой дверью, очевидно, недавно пользовались, — ответил профессор, улыбаясь Джону. — Здесь почти нет пыли и паутины!
— Но это невозможно, отец! — Джон быстро подошел и заглянул внутрь.