Фаррер Клод. Корсар

   И Тома, обнажив голову, перекрестился, прежде чем благоговейно начал те немногие молитвы, которые помнил об усопших.
   Через час луна, стоявшая теперь высоко, ярко посеребрила все Доброе Море. И Тома Трюбле с городской стены, возвышавшейся над Старой Набережной, искал глазами среди всех этих мачт - целого леса - свой новый фрегат, "Горностай", стоянку которого указал ему Готье Даникан. Он нашел его.
   - Так! - сказал он тогда. - С моей стороны, полагаю, было очень умно, что я ударил по рукам с кавалером!
   В мощных руках Тома Трюбле бренные останки Винсента Кердонкюфа без особого труда перешли по ту сторону невысокой ограды Трех кладбищ. Теперь, значит, труп был там, где и следует быть трупам. А кусты, в которые Тома его положил, скроют его до поры до времени. Однако же ненадолго. Теперь было не так, как в старину: нынешний магистрат поднимал всякий раз много шума вокруг убитого, хотя бы и честным образом, в открытом бою.
   Для Тома Трюбле, оказавшегося, правда, при самозащите, убийцей, это не предвещало ничего хорошего.
   Но на темной воде, по которой луна разбросала свое новенькое серебро, четыре мачты "Горностая", перекрещенные десятью реями, покачивались весьма приветливо. И Тома Трюбле, взглянув на них, еще раз улыбнулся.
   - Нет, не в воскресенье, - прошептал он, - а завтра же... завтра же, да, с вечерним приливом... если угодно будет моему святому угоднику, я снимусь с якоря!
   В это время прозвонил колокол "Хоремма". И чае был очень поздний. На песчаном берегу, осушенном отливом, сторожевые псы Сен-Мало ответили колоколу протяжным завыванием. И Тома снова начал креститься, так как ему почудилось, что собаки воют об убитом Винсенте Кердонкюфе.
   Но собаки, вволю поскулив, замолчали. И Тома Трюбле вздохнул:
   - Не повезло парню, упокой его, Господи!
   Ибо Тома Трюбле, корсар, не был ни жесток, ни черств сердцем.
   КНИГА ВТОРАЯ - КОРСАРЫ
   I
   Сигнальщик, забравшийся в "воронье гнездо" ("Воронье гнездо" - из которого сигнальщик следил за горизонтом, а также за цветом воды, рифами и подводными скалами, - было простой бочкой, открытой сверху, которую крепили как можно выше на фок-мачте.) над форбрам-реями, обозрев горизонт, нагнулся к палубе фрегата и закричал, держа руки наподобие рупора.
   - Земля! На три румба впереди по левому борту! (На три румба впереди по левому борту означает точку горизонта, находящуюся влево от того места, куда направляется судно, и на 34 градуса в стороне от него. Моряки, для удобства глазомерной оценки, делят окружность (360 градусов) на 32 румба, из которых каждый, следовательно, равняется 11 градусам и 15 минутам. В общем это составляет четверть от полчетверти окружности, - четверть от половины прямого угла, - долю, легко определимую на глаз.)
   Услышав это, баковый, с топором в руке, бросился с бака к грот-люку, через который также со всей силы закричал, так чтобы всем было слышно - от батареи и до нижнего кубрика.
   - Земля впереди, по левому борту! Земля!..
   После чего все сбежались, и многие матросы взобрались на ванты, чтобы лучше видеть.
   Со времени ухода из Сен-Мало прошло ровно два месяца вдали от берегов. А два месяца на переход в полторы тысячи морских миль, отделяющих остров Тортуга от Сен-Мало, - срок небольшой. Это доказывало, что "Горностай" очень быстроходный парусник.
   Тем более, что Тома Трюбле, получивший от своего арматора и от некоторых старых малуанцев, ходивших в этих широтах, хорошие наставления, постарался выбрать лучший путь, который никоим образом не совпадал с кратчайшим. Обогнув Бретонские острова, он двинулся сразу на юг, миновал Испанию, Португалию и по очереди опознал все африканские острова: Мадеру, Канарские и архипелаг Зеленого Мыса. И только тогда, при попутном пассате, переменил он галсы, направил курс фрегата на запад и пересек океан с востока на запад, - оставляя далеко к северу ненавистное Саргассово море, и, наконец, на сорок пятые сутки пристал у одного из Наветренных островов. Какого? Это было безразлично. Еще пятнадцать дней "Горностай" подымался, при переменной погоде, вдоль островов Девы, мимо Пуэрто-Рико и, наконец, прошел Сан-Доминго. Но вот наступил шестидесятый день. И показавшаяся земля не могла быть ничем иным как Тортугой - конечной целью и завершением длинного перехода.
   В это время открылась дверь на ахтер-кастеле, и капитан Тома Трюбле с помощником Луи Геноле, вышли оттуда. Они прошли вдоль всей палубы и по трапу правого борта поднялись на бак. Там они оба приложили руку к глазам, чтобы как следует рассмотреть показавшуюся землю. Вокруг, насторожившись, ожидала команда. Трюбле и Геноле были из тех начальников, которых подчиненные уважают.
   - Это тот самый остров, - произнес Тома через минуту..
   - По-моему, да, - подтвердил Луи Геноле. - Совершенно так описал нам его вид старый Керсэн, который провел здесь четыре года.
   Представлявшийся же вид оказался очень отдаленной землей на фоне голубого горизонта; и сама она казалась голубой и почти прозрачной. Но несмотря на расстояние, глаза моряков уже различали зубчатые очертания горной цепи, обрывистой с северной стороны и отлого спускающейся к югу.
   - В этих водах, - заметил Луи Геноле, - глаз различает так далеко, что это прямо удивительно. Лопнуть мне на этом месте, если у наших берегов самый зоркий марсовый только бы догадался на таком расстоянии, что там земля!
   - Известное дело! - подтвердил Тома Трюбле.
   После этого он замолчал и молча продолжал смотреть.
   "Горностай" шел полный бакштаг, под всеми парусами кроме брамселей, которые иногда бывает трудно подобрать достаточно быстро, когда плаваешь в широтах, где часты неожиданные шквалы. С таким вооружением "Горностай" шел со скоростью не меньше восьми узлов, тщательно отмеченных по лагу, и Тортуга постепенно поднималась из воды.
   Голубоватая земля становилась зеленой, того зеленого цвета, полного оттенков и бархатистости, которого нигде в мире, кроме Антильских островов, не найти. И среди этой редкостной и прекрасной зелени, истинного очарования глаз, можно было теперь разглядеть много разбросанных белых точек. Вся гора была ими усеяна. И это создавало на бархатном фоне лесов и лугов впечатление тончайших кружев, какие носят знатные господа как нарядное украшение поверх своих шелковых кафтанов.
   - Ишь ты! - сказал тогда Луи Геноле, показывая пальцем на остров, видно, этот поселок - поселок богачей. То, что там виднеется, - это, очевидно, прекрасные дачи и загородные замки, удобно расположенные на вольном воздухе и приятные для жилья.
   - Да, - сказал Тома Трюбле. - А сам город находится ниже, совсем у моря. Вот он появляется, и гавань также.
   Видно было только полукруглую бухточку, вдавшуюся в берег, и выстроившихся по краю этой бухточки тридцать или сорок безобразных строений, больше похожих на сараи, чем на человеческое жилье. Но слева внушительно глядела прочно построенная батарея, и огонь четырех ее больших бронзовых пушек должен был хорошо перекрещиваться с огнем из высокой башни, видневшейся справа. Так что порту Тортуги нечего было опасаться вражеского нападения; хоть и слишком открытый с моря, он, при такой защите, готов был в любое время его отразить.
   Лучшего нам ничего и не надо, - решил Тома, все осмотрев. - Луи, изготовься к отдаче якоря и, прежде всего, поубавь парусов. Я вернусь в рубку, - ты знаешь, за чем.
   Геноле кивнул.
   - Есть, - коротко ответил он.
   Они направились к корме. И капитан вернулся в свою кают-компанию, тогда как помощник взошел на ют у гакаборта, откуда удобнее распоряжаться работой и где надлежит быть, чтобы сразу охватить глазом все десять рей на четырех мачтах.
   Сидя в своей кают-компании и приподняв тяжелую крышку капитанского сундука с двойным запором, Тома Трюбле искал среди судовых бумаг самую важную, ту, которую он собирался вскоре представить господину д'Ожерону, губернатору. Так как по последним сведениям, полученным кавалером Даниканом из Версаля, все тот же господин д'Ожерон, что и в 1666 или даже в 1664 году, и до сей поры управлял Тортугой и побережьем Сан-Доминго, на службе у короля и у господ из Западной кампании.
   - Кажется, эта, - пробормотал, наконец, Тома.
   Он развернул грамоту. Она была написана на пергаменте и с государственной печатью зеленого воска на двух шнурах. Тома, хоть и плохо, но читать умел. Он начал по складам:
   "Каперское свидетельство
   От Людовика Бурбона, а также графа де Вермандуа, адмирала Франции, всем тем, кому сие предъявлено будет.
   Как данное нам королем повеление заботиться о защите верных моих подданных и о безопасности морской торговли..."
   Потом, пропустив несколько строк:
   "...А по сему, дали мы Томе Трюбле, капитану легкого фрегата, именуемого Горностай", в сто шестьдесят тонн, или около того, с такой командой, и столькими орудиями, снарядами, пороховыми и другими боевыми и жизненными припасами, какие для его снабжения понадобятся, власть и полномочия гоняться за пиратами, корсарами и другими бесписьменными людьми, а также за подданными Соединенных Провинций Нидерландов и другими врагами Королевства, их хватать и уводить в плен с их кораблями, оружием и прочим, что у них найдет, в каком бы месте их ни встретил..."
   Он остановился, вскинув голову.
   - Вот это хорошо!
   Снова пропустил целый раздел и прочел дальше.
   "...С тем, чтобы упомянутый Тома Трюбле поднимал в бою только свой малуанский флаг, голубой, пересеченный белым крестом, с серебряным шествующим горностаем на червленном поле в вольной части; а равно с тем, чтобы он исполнял сам и людей своих заставлял исполнять морские уставы и регламент его величества лета Господня 1669..."
   Сворачиваемый пергамент зашуршал.
   - Да, - сказал с довольным видом Тома, - мы по всем правилам корсары.
   Луи Геноле, стоя на юте вблизи румпеля, отдавал приказания:
   - Нижние паруса крепить! Марсовые наверх!
   Его бретонский голос, сухой и в то же время певучий, далеко разносился и ясно был слышен вплоть до верхних брамселей.
   - Изготовить якоря!
   Вахтенные канониры побежали снять найтовы с якорного каната, тогда как люди наверху носились по пертам под нижними реями.
   - Паруса на гитовы! Берегись концов!
   На "Горностае" все маневры исполнялись с той скоростью и точностью, которая так восхищает на судах королевского флота.
   - Вниз!
   Марсовые кубарем слетели по вантам. Нижние паруса были убраны. Командир прошел по палубе до трапа, ведущего на ахтер-кастель, и снял шапку чтобы доложить:
   - Изготовились к отдаче якоря.
   На что помощник ответил кивком головы. Его силуэт на юте, с правого борта вырисовывался неподвижно и властно. Он был невысок и не очень широк в плечах, а его белые и гладкие щеки и его длинные волосы, совсем черные, походили на щеки и волосы девушки. Но твердый и проницательный взгляд всегда пламенных глаз отнимал всякую нежность у этого молодого лица с чистыми очертаниями.
   Несколько позже, в то время, как "Горностай" огибал восточную оконечность Большого Порта, Тома Трюбле присоединился к своему помощнику на юте. И они казались рядом: один - тщедушным ребенком, другой - большим и сильным бойцом. На самом деле один стоил другого, и баковые - все очень послушные, почти робкие, - хорошо это знали.
   - По-моему, - сказал Трюбле, - здесь будет якорная стоянка. Луи, вели взять глубину.
   Один из рулевых вытравил двенадцать сажень лот-линя и закричал:
   - Пронесло!
   - Не беда, - сказал Трюбле. - Вот недалеко стоит бриг на якоре. Луи, придержись немного.
   Сейчас же Геноле привел к ветру.
   - Брасонь назади! Полегоньку, под ветер руля!
   Фрегат послушно повернул к земле. И лотовый, продолжавший с размаху кидать свой лот, закричал на этот раз:
   - Достал дно! Десять сажень по левому борту, десять!
   - На якорях, "товсь"! - скомандовал Тома Трюбле и повернулся к помощнику.
   - Ступай на бак, я сейчас прикажу отдать якорь, - приказал он ему.
   Таков порядок, что помощник должен находиться на носу, когда бросается якорь. Этот момент наступил.
   Трюбле, оставшийся один, посмотрел на паруса. Фрегат шел под одними марселями и бизанью, делая уже малый ход. Трюбле решился.
   - Взять на гитовы все паруса! - закричал он.
   Снова бросились молодцы. По светлой еловой палубе затопали босые ноги.
   - "Товсь"! Убирай!
   Все три марселя разом сложились, словно три пары крыльев.
   - Пошел брасы! Спускайся!
   Быстро вытянутые брасы и топенанты заставили реи упасть на свои места над марсами. Тома, довольный, посмотрел на мачты, освобожденные от парусов, и, напрягая голос, чтобы слышнее было канонирам, столпившимся у якорного каната на носу, закричал:
   - Хорошо ли изготовились к отдаче якоря? По правому борту! Отдать якорь!
   И якорь плюхнулся в воду с шумным всплеском.
   Минуту спустя рулевой крикнул Томе Трюбле:
   - Капитан! А, капитан! С того вон брига нам вроде как бы вельбот шлют...
   II
   - На шлюпке!..
   Вахтенный, с короткой пикой в руке, встретил положенным возгласом подходивший вельбот. Но с вельбота, длинного четырехвесельного яла, никто не ответил; только один человек встал и в знак мирных намерений помахал шапкой с развевающимися лентами.
   Ял уже подошел к борту фрегата. Человек, махавший шапкой, принялся кричать:
   - На фрегате!.. Подайте конец!
   Хриплый голос звучал чуждо.
   Команда, которая оставалась еще на своих местах, оглянулась на капитана, стоявшего на трапе, ведущем на ют.
   Тома наклонил голову, и пока молодцы, скорые в выполнении команды, подавали конец, сам спустился на палубу и пошел встретить ял. Приехавший, ухватившись за конец, карабкался по нему, ловкий, как обезьяна. Тома сердечно, как должно, подошел к нему, едва тот ступил на судно, и протянул ему правую руку, не забывая, впрочем, держаться левой за рукоять одного из пистолетов, заложенных за поясом.
   - С прибытием! - крикнул иностранец.
   У него тоже за поясом торчало два пистолета: он взял их оба за стволы и протянул Томе Трюбле в знак дружбы и союза. Потом он повторил:
   - С прибытием!
   После чего началось объяснение.
   Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый из-за длинной бороды, которую он красил в ярко-красный цвет на манер некоторых краснокожих, из какого-то дикого и варварского кокетства, был капитаном и владельцем брига, стоявшего вблизи "Горностая"; этот бриг, довольно жалкий, носил название "Летучий Король" и вооружен был всего лишь восемью маленькими пушками. Слабость эта мало смущала Краснобородого, который привык твердить своей команде, что пятьдесят лет тому назад весьма знаменитый Петр Легран, с четырьмя всего пушками и двадцатью восемью флибустьерами, взял на абордаж вице-президентский испанский галион, на котором было триста девяносто шесть человек и пятьдесят четыре бронзовых орудия. Чем крупнее неприятель, тем крупнее добыча; чем меньше команда, тем больше доля каждого. Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, уроженец Бристоля и флибустьер, часто изрекал эти истины и еще следующую: что умирают только раз, живут только раз, и что надо быть круглым дураком, чтобы отказаться от хорошей жизни, боясь худого конца.
   Довольно высокий и толстый, хотя в обоих отношениях значительно уступая громадному Томе Трюбле, он никому не уступил бы в храбрости, решимости и мужественной гордости. И двадцать сражений, превосходно выдержанных им на суше и на море, показали всем американским землям, каков человек был Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый.
   Тома Трюбле, который обо всем этом ничего пока не знал, не ошибся, однако же, и оценил флибустьера по достоинству. Чтобы почтить его, отыскали в камбузе самое старое вино и подали его в чистом виде в самых больших кружках. Четверти часа не прошло, как уже оба капитана были лучшими друзьями и хлопали друг друга по ляжкам.
   - Алло! - вскричал, наконец, Эдуард Бонни, вперяя в Тома Трюбле острый взгляд своих глаз, которые у него были так же черны, как борода красна.
   - Алло! Старый товарищ! Такой парень, как ты, да с такой бородой, не приходит к здешним берегам, чтобы собирать какао, табак или кампешевое дерево, разве только чтобы снять их с испанских судов, идущих из Новой Испании. Или я ошибаюсь? Пропади я пропадом, если ты не такой же корсар, как я флибустьер! А корсар и флибустьер могут столковаться и спеться. Ударим по рукам, матрос, и я тебе расскажу, какую штуку мы с тобой выкинем, как честные Береговые Братья.
   - Посмотрим! - ответил предусмотрительный Тома Трюбле. - Все это хорошо, мой друг! Но что ты толкуешь про испанцев и про Новую Испанию? Ну да, я корсар, и готов с тобой плавать вместе; но только против одних голландцев, врагов короля Франции, а не против других народов, нейтральных, союзных или дружественных В доказательство, вот тебе мое каперское свидетельство. Я был бы пиратом, если бы ослушался. Прочитай пергамент.
   - Алло! - закричал Краснобородый. - Что же ты думаешь, я читать умею? Дудки! Но, наплевать! Голландец, испанец, дурак папист, дурак кальвинист, телячья шерсть, бычий волос, да где тут разница? Ты с ума не сошел, приятель? Что же, ты один, один среда всех здешних французов и англичан, будешь показывать спину шайке кастильских обезьян, которые без милости и пощады жгут наши хижины и вешают наших людей, пока не настанет наша очередь вешать их людей и жечь их жилища?.. Клянусь их окаянной Божьей Матерью! Тома Трюбле, малуанский капитан, или ты с нами, или против нас. Если с нами - давай руку. Против, - черт меня подери! - я тут же отправляюсь на свое судно, чтобы драться с тобой сейчас же и насмерть!
   Не отвечая, Тома отступил на шаг. Краснобородый, переведя дух, начал снова, уже значительно понизив голое
   - Да что там! Тебя смущает этот кусок ослиной кожи? Матрос, когда ты немного поживешь среда нас, ты перестанешь интересоваться друзьями и врагами твоего простака-короля. Тебе хватит собственных врагов и друзей. Но оставим это пока что. Все это можно устроить. Господин д'Ожерон, губернатор, - ловкий человек, и я не сомневаюсь, что он быстро достанет тебе другое свидетельство, получше твоего, в котором тебе будет дан приказ гоняться не только за голландцами, но и за испанцами. Если так случится, пойдешь ты со мной?
   Тома внимательно осмотрел его с ног до головы и смерил долгим взглядом.
   - Да, сказал он затем своим громким и решительным голосом. - Я охотно войду с тобой в компанию, если получу на то разрешение от господина д'Ожерона, которого я сегодня же хочу посетить. Но что это за комбинацию ты мне предлагаешь, и какое еще свидетельство мне мог дать кроме этого?
   Тогда Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, залился звонким смехом и пустился в подробные объяснения.
   Не с сегодняшнего дня началась эта бесконечная война между Флибустой и испанскими колониями в Новой Индии. Давно уже, лет пятьдесят назад, если не больше, никого уже нет в живых, кто бы мог вспомнить, когда именно, буканьеры, то есть охотники за буйволами, сами подвергшиеся жестокой охоте со стороны испанцев на собственной охотничьей территории, впервые отомстили за себя, в свою очередь напав на испанцев и учинив страшную резню. В те времена, предшествовавшие настоящей Флибусте, буканьеры - люди дикие и простые, принужденные к войне грубым нашествием, - не заботились еще ни о политике, ни о дипломатии. Им мало было дела до того, что их враги подданные католического короля. Они не задумывались над тем, что сами они подданные христианского короля. Их притеснениям они отвечали тем же: око за око, зуб за зуб; их били, они убивали, остальное их не касалось.
   Но однажды положение вещей несколько изменилось. Повоевав достаточно долго и на суше и на воде и привыкнув иметь дело все с одним и тем же противником - испанцами, флибустьеры, преемники и последователи буканьеров, неоднократно испрашивали и получали помощь и одобрение различных народов Европы, последовательно враждовавших с Испанией. То были, в разное время, народы: португальский, зеландский, английский, но особенно часто, и почти неизменно, французский, ибо французы много лет подряд оставались самыми упорными врагами испанцев. К тому же флибустьеры не забывали, что они сами большей частью были французами, пока не сделались флибустьерами. И некоторые из них надеялись вернуться на старую родину, как только составят себе состояние Так что, после множества приключений всякого рода, они все решились просить себе для убежища Тортугу у французского губернатора, господина кавалера де-Пуанс, который начальствовал в то время над островом Святого Христофора в качестве генерала Мальтийского Ордена.
   Так теперь обстояли дела во Флибусте. Более зависимая, чем раньше, полностью подчиненная воле короля Франции, она все же пользовалась многими вольностями. И среди последних самой ценной для нее было право сражаться во всякое время с собственными врагами, даже если они уже переставали считаться врагами короля Франции в силу какого-нибудь мирного договора, подписанного где-то там в Европе.
   В подобных случаях обязанность губернаторов Тортуги состояла в том, чтобы каким-нибудь образом сохранить видимость законности.
   Господин д'Ожерон довел до совершенства необходимые для этой цели приемы, которые у разных его предшественников уже были достаточно изощренными В текущем тысяча шестьсот семьдесят втором году он применял следующее: выдавал корсарам каперские свидетельства, написанные от имени короля Португалии, в то время воевавшего с Испанией, - безусловно подлинные, которых у него был неисчерпаемый запас. Бог его знает, откуда.
   - То же самое он сделает и для тебя, Тома Трюбле, - сказал в заключение своего объяснения англичанин - флибустьер Краснобородый. - Не сомневайся в этом и отправляйся к нему поскорее. Для начала тебе надлежит отсалютовать ему семью пушечными выстрелами, как полагается. Я же вернусь на своего "Летучего Короля", а с тобой давай сговоримся сняться послезавтра, с восходом солнца. К чему терять время? Одного дня тебе хватит на приемку воды и провианта, потому что наш поход продлится не больше двух недель.
   В то время, как вельбот англичанина отваливал от борта "Горностая", загремел первый салют.
   И Краснобородый, сидевший на руле, весело мотнул красной бородой, - на борту этого окаянного малуанца не мешкали, чтобы притащить все, что нужно для выстрела.
   Между тем Тома Трюбле и рядом с ним Луи Геноле смотрели в сторону порта. При звуке выстрелов жители, выйдя из домов, собрались на берегу. Вскоре один из них, лучше одетый и в шляпе, украшенной перьями, отделился от других и подошел к самому морю.
   При последнем выстреле он поклонился, сняв шляпу. И ребята с "Горностая" больше не сомневались в том, что это, как и было на самом деле, господин д'Ожерон, губернатор короля и господ из Вест-Индской Компании над островом Тортуга и побережьем Сан-Доминго.
   III
   - Знайте же оба, - объяснил капитан Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, обращаясь к Тома Трюбле и его помощнику Луи Геноле, знайте, что меньше чем в четырехстах милях отсюда на вест-зюйд-вест, если пройти Ундуэрденским проливом и миновать остров Ямайку, открывается и врезается в материк залив, весь покрытый островами и называемый Гондурасским заливом. Неподалеку оттуда находится страна Кампече, которая составляет часть богатейшего королевства в Новой Испании, полного золота, серебра, кошенили, драгоценных деревьев, превосходного табаку и того самого какао, из которого делают шоколад, целебный напиток.
   Здесь находятся цветущие города и укрепленные порты, из которых главным является Веракрус. И, конечно, нам в таком виде, каковы мы сейчас, имея всего два судна с едва ста шестьюдесятью матросами, было бы опасным и тяжелым предприятием атаковать один из мощных городов. Я все-таки предложил бы вам это, не будь ничего лучшего, и я уверен, что вы бы согласились, зная, что вы люди, достойные Флибусты. Но, слава Богу, нам незачем подвергаться такому риску, чтобы как следует обогатиться. Так вот, слушайте меня оба: в глубине этого Гондурасского залива находится устье реки, которую мы, авантюристы (Флибустьеры сами себя называли авантюристами, и оба термина сохранены летописцами, как синонимы.), называем рекой Москитов. Так вот, в этой самой реке, которая вполне судоходна, испанцы каждый год вооружают и экипируют гукар в семьсот или восемьсот тонн, годный для всякого рода транспорта, и паташу для защиты гукара и для самостоятельной перевозки более ценных и менее громоздких товаров, которые предпочитают не грузить на гукар, например, драгоценных металлов. Вам, конечно, известно, что гукары - это большие суда с тупым носом и кормой, впрочем довольно хорошо вооруженные, когда это нужно, а паташа, - это просто дозорный или сторожевой фрегат. Что касается случая, который нас интересует, то мне известно, что в этом году гондурасский гукар несет пятьдесят шесть орудий, а паташа всего сорок, но большого калибра. Всего девяносто шесть пушек против наших двадцати восьми. Стороны, можно сказать, почти равны. На нашей будет перевес, если, как я надеюсь, мы захватим сначала гукар, а потом паташу, напав на них порознь и не разъединяясь сами. Таков мой план.
   - Он нас устраивает, - ответил без колебания Тома Трюбле, говоря за себя и за Луи Геноле.
   После чего Краснобородый, покинув "Горностай", возвратился на своего "Летучего Короля". Затем оба судна, снявшись с якоря, вместе отошли от острова Тортуга.
   Теперь они стояли у острова Роатана, одного из островов Байя, чтобы пополнить запас воды и не пропустить выхода паташи и гукара, которые должны были, выйдя из устья, приблизиться к Роатану, прежде чем подняться к северу, чтобы обогнуть мыс Коточе, что является самым коротким путем в Европу. И Тома Трюбле вместе с Луи, - в своей кают-компании, с глазу на глаз, - кончали свой полуденный обед, состоявший из солонины, очень жесткой, сушеных турецких орехов, которые моряки называют фасолью, и сухарей, еще тверже мяса. Закончив есть, Тома, добрый католик, запел хваление Захарии, потом Magnificat. А Луи, ему подпевавший, добавил еще Miserere. Они поступали так, как принято поступать на всех христианских корсарских судах, чтобы освятить всякую трапезу. Помолившись оба таким манером, они дружелюбно взглянули друг на друга.