Я не выдержал, сунул руку в карман и пошевелил там свой пистолет. "Откровенный" заметил мое движение, побледнел, пожал плечами.
- Я не предатель, - сказал он. - Стрелять в меня не за что.
Тогда я чуть вытащил пистолет из кармана.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал "откровенный". - Вы меня, видно, не можете понять. Но все-таки подумайте над моими словами.
Тем наша беседа и окончилась. Агроном ушел. Я позднее справлялся о нем, мне говорили: "Так, безобидный. Ехал с семьей, эвакуировался и, как это с некоторыми случалось, отстал от обоза и застрял". Такие вот "безобидные" имели на первых порах кое-какой успех в своей пропаганде. Надо было противопоставить им наше, коммунистическое влияние.
Наступали последние дни перед собранием. Активисты разбрелись по селам с разными заданиями, связанными с подготовкой собрания. Наша обкомовская группа опять стала кочевать, собирать информацию. Да и пора было место менять. Если появились пропагандисты непротивления злу, то за ними, чего доброго, и немцы нагрянут.
Вася Зубко и Михаил Зинченко - начальник штаба Мало-Девицкого отряда - отправились в село Буды, где предполагалось провести собрание. Надя Белявская и я остановились в селе Грабове, чтобы подготовить проект приказа; Днепровский и Плевако направились в сторону Лисовых Сорочинц. Днепровский хорошо знал Егора Евтуховича Бодько, хотел его повидать да, кстати, и пригласить на собрание.
*
Днепровский вернулся с ужасной вестью: Бодько убили.
25 октября в Лисовые Сорочинцы приехала легковая машина. В хату Бодько вошли: староста, два эсэсовца и два полицая. Жене и всем домашним приказали покинуть дом. Через минуту раздалось несколько выстрелов. Немцы и староста уселись в машину, полицай выбросил труп председателя колхоза на огород. Хоронить запретили. Не собирая сходки, ничего не объясняя, палачи уехали. Немцы оставили трех огромных злых псов; подняв шерсть, они свирепо кидались на всех, кто пытался приблизиться к телу Бодько.
Вот, значит, как это бывает!
Жил человек, служил своему народу честью и правдой, все силы отдавал, а теперь лежит его тело, и собаки, привезенные из Германии, не подпускают к нему родных.
Днепровский рассказал так же коротко, как тут написано. Он не плакал, был молчаливее обычного: с юности, с комсомольского возраста знал он Егора Евтуховича, был другом ему.
Я тоже долго не мог слова сказать. А хозяйка упала на кровать и разрыдалась.
- Ой, лыхо нам, лыхо! - причитала она. - Що ж воны зробылы, каты, за що ж воны людыну таку добру згубыли...
Мне стало не по себе, я вышел на улицу - в хате показалось душно. На память мне пришел костромской кулачок, "баптист". Уж не его ли это рук дело?
Днепровский вышел вслед за мной. Некоторое время стоял молча. Потом, не глядя на меня, как-то монотонно, глухим голосом начал рассказывать. Да, собственно, это был не рассказ, он как бы думал вслух:
- Это какой человек? Особая формация. Мир, всякая там заграница, да и прошлая Россия таких людей никогда не видели. В гражданскую войну партизанил. Ну, это ладно, это не ново. Партизанили многие... А потом как-то привыкли мы замечать лишь тех наших товарищей, которые получали образование и двигались вверх. А Бодько - из других. Как поставила их революция на волостную да на уездную работу, так они и до сих пор на ней, то есть в масштабах района, да и то на вторых да на третьих ролях...
Я перебил Днепровского:
- Ты ведь хорошо его знал. Как случилось, что его из партии исключили?
- Подождите, Алексей Федорович. Я и об этом думал, я до этого дойду... Так вот, на вторых да на третьих ролях. То есть не первый, не второй секретарь райкома, а завкоммунхоза или председатель суда, или немного раньше председатель комнезама*, или в отделе социального обеспечения. А сколько, Алексей Федорович, у нас такого народа в председателях колхозов! Они, так сказать, без образования, но ведь не без знаний же. Копните такого Бодько, заденьте за живое. Сколько он передумал, сколько перевидел и сколько накопил в себе самых разнообразных знаний. Он, разумеется, передовой сельский хозяин, а что касается советского строя, его законов и обычаев, будьте уверены - Бодько так изучил, так познал душу этого нашего, нового строя, что его никто не собьет. Нет, ни один профессор... Революция застала его деревенским неграмотным мальчишкой, и революция, партия из него человека сделали. И не было у него ничего дороже партии, ничего, Алексей Федорович, то есть дела партии, строительного, созидательного духа нашей партии. Был он долгие годы председателем колхоза... Шел я сейчас, Алексей Федорович, оттуда, где Бодько жил и работал и где его в собственном доме убили... Шел я и думал. Председатель колхоза - это ведь не только должность. Новый тип деятеля. Никогда еще не виданный в истории тип общественного деятеля, поднятый из гущи народной. Но это так, вообще. Я на такую вышину забрался, может быть, потому, что убит мой друг. Признаться, до войны я полагал, что он и подобные ему люди маленькие. Люди же эти - опора и основа всего нашего советского строя.
_______________
* Комитет незаможников, т. е. комитет бедноты.
Этими ли точно словами говорил Днепровский - не поручусь. Я попытался возможно полнее передать его мысли и настроение. Пока он говорил, я вспоминал наши встречи, разговор с Бодько. Сильный, очень сильный, большой души человек! Представил я и себя на его месте. Вынужденная игра, которую он согласился вести: староста, а в душе коммунист. И все эти сволочи, приводившие к нему, будто к единомышленнику. Ой, нет, не способен был бы я на такое, я бы, верно, взорвался...
Днепровский продолжал говорить:
- У меня перед самой оккупацией так получилось, Алексей Федорович. Я был прикомандирован к политуправлению армии. Все время в движении, шагали по болотам, и скрутил меня жесточайший приступ ревматизма. Политуправление расположилось в Прилуках. Госпиталя рядом не было. Врачи посоветовали устроиться в каком-либо колхозе. Отвезли меня в Лисовые Сорочинцы и там после многих лет - встретился с Егором Евтуховичем. Он меня, конечно, к себе взял. Я тоже - малодевицкий. Мы вместе, чуть не в один день, в партию вступили... Три дня я у него прожил, и только на четвертый Егор сказал, что из партии исключен. Знаю, что трудно будет поверить, вы же его видели, - он рыдал. Плакал со слезами: "Что же мне, Павло, делать? Ведь я же, Павло, без партии не можу. Меня еще Ленин словом своим привлек к делу народному. И весь путь колхозный я с партией шел. А тут накрутили на меня такого... Была моя вина, не спорю я, так я ж человек коммунистический, я своей вины не чураюсь, накажите, но без партии нияк не можу!" Сказал я ему, что если произошла ошибка, восстановят. Время нужно, разобраться нужно. "Так что ж, Павло, разбираться сейчас? Нимець давит, ворог - вот он, а я беспартийный! И що мени робыть? До Червоной Армии не пускають, броню выпысують. В партизаны хочу, тоже не пускають, райрада колхоз не велить кидать. В райкоме был, Прядко говорит: "Надийся, не теряй веру, дело в обком ушло!" В Чернигов ездил к Федорову, там бомбы нимцы кидают, он заводы и государственные ценности спасает. Колы уж тут мою партийну справу шукать. Ох, Павло, тяжко мне без партии..."
Тут я перебил Днепровского:
- Мне Бодько сказал, что в старосты он попал по указанию райкома.
- Ну, конечно, Егор в райком пошел. Какой же он беспартийный? Он только временно лишился партийного билета. Куда же коммунист пойдет, если трудно ему? Ясно, к товарищам своим.
Подумав, я сказал Днепровскому:
- Да. Партийность, конечно, осталась при нем... С исключением его что-то не то. В обкоме мне его дело не попадалось. Не помню... - так сказал я тогда. Однако на память пришел тот случай, когда в коридоре обкома, во время бомбежки подошел ко мне человек и спросил насчет своего заявления. Фамилия короткая и тоже украинская. Может быть, это и был Бодько?
- Товарищ Днепровский, 25 октября в Лисовых Сорочинцах погиб коммунист, член партии большевиков. Будем навечно, как героя, считать его в списках нашей черниговской организации!
Мне хотелось, чтобы эти слова звучали поторжественнее.
Первоначально районное собрание коммунистов предполагалось провести в хате учительницы-комсомолки Зины Кавинской, в селе Буды. Но Вася Зубко, вернувшись оттуда с разведки, рассказал, что сын учительницы заболел скарлатиной. Кавинская, несмотря на болезнь сына, взялась было подыскать в селе другое помещение для собрания, но возвратилась встревоженная: в Будах появились чужие люди; о ней расспрашивают, по-видимому, взяли под наблюдение.
- Я это дело проверил, - сказал Вася. - Думал, может, Кавинская просто сдрейфила. Оказалось, что действительно шныряют по селу какие-то людишки с длинными носами, выспрашивают. Один даже ко мне на улице подошел. Противный такой, лет сорока пяти, вроде дьячок в отставке. Голосок сладенький, бородка реденькая...
- Баптист? - вырвалось у меня.
- А что такое баптист, Алексей Федорович?
- Хороший разведчик, Вася, и с религиозными вопросами должен быть знаком. Неважно, что такое баптист, а важно, Вася, тот ли это тип, о котором я думаю. Что он там делает?
- Он ко мне на выходе из села подошел. "Куда, - спрашивает, - хозяин, путь держите?"
- Так и сказал "хозяин"?
- Точно!
- Ах, Вася, Вася, это же ведь тот, костромской кулак. Это он, определенно он к Егору Евтуховичу немцев подослал. Ну, и что же ты? Он один там бродит?
- Он-то один, да еще два похожих на него, бедненьких таких, бродят по селу. Между собой будто не знакомы, а даже бабы и те говорят, что это одна шайка. Немцы должны приехать, власть оформлять, так этих заранее подослали общественное мнение готовить и разведать, нет ли партизан в округе. Боятся.
Мне так хотелось выловить этого предателя, что я чуть не предложил Днепровскому, Плевако и Зубко идти тотчас же втроем в Буды, поймать предателя и кончить. Но сдержался.
Тяжелая все-таки штука - осторожность. Не хотелось мне быть тогда осторожным. Знать, что в нескольких километрах от тебя безнаказанно бродит человек, погубивший Бодько, и ничего не предпринять... Сколько я ни думал, сколько планов ни строил, - нет, не можем мы в нашем положении охотиться за этим типом, не имеем права ставить под риск предстоящее собрание. Себя тоже не имеем права обнаруживать.
- Значит, Буда отпадает, - сказал я, тяжело вздохнув. - Собрание надо перенести в Пелюховку.
Но и в Пелюховке наша разведка обнаружила подозрительных людей. Пришлось опять менять место, и уже в день собрания, 29 октября, несколько наших товарищей (среди них и комсомольцы, и пионеры; была, впрочем, одна дряхлая старушка) разошлись по дорогам, ведущим к Пелюховке, стали на дозор. Им был дан пароль. Тем прохожим, которые отвечали правильно, наши дозорные говорили:
- В Пелюховку не ходите. В одиннадцать вечера в Каменское лесничество.
*
Впервые подпольный обком созывал такое обширное собрание коммунистов. Правда, масштабы пока районные, но значение этому первому собранию мы придавали очень большое. Оно должно было показать нам, каковы наши организационные силы, показать сплоченность большевистских рядов.
Лил дождь. Хоть и глубокая осень, а дождь сильный. Вообще в последние несколько дней дождь почти не переставал. Земля кругом набухла, дороги превратились в отвратительное месиво. Куртка из домотканной, крестьянской шерсти, что была на мне, давно не высыхала. Весила она, без преувеличений, пуда полтора. Кто-то из товарищей назвал ее влагомером. Я иногда ее снимал и выкручивал, - вода текла, как из губки.
Вспомнил я о куртке потому, что все так же вот мокли и, конечно, мерзли, даже в хатах не могли отогреться. Помню, я сделал чернильным карандашом заметки к собранию, что-то вроде тезисов. Засунул их как можно глубже, к самому телу. Идти мне надо было всего километров пять. Заметки эти насквозь промокли, буквы отпечатались на груди.
А многие товарищи шагали из дальних концов района, километров за тридцать. Ни один не ехал - все пешком и большинство без спутников. В те дни вероятность столкновения с немцами была меньшая, чем впоследствии, но страх был больше. Совсем недавно прошел здесь фронт.
Лесник, - может, и хороший человек, но не могли мы его заранее посвящать. Когда уже стемнело, несколько человек постучались, попросили, чтобы он открыл контору.
Переговоры с лесником вел Вася Зубко, ему было поручено подготовить "зал заседания". Он быстро уговорил лесника. Обнаружил у него две коптилки и поставил на стол. Нашел несколько листов фанеры, попросил у хозяина одеяла, завесил окна, тщательно замаскировал свет.
Контора лесничества была в новом доме. Светлые бревенчатые стены, самодельная мебель, скамья и стол, еще не испачканный чернилами. Внесли несколько скамей с улицы и даже не стали вытирать.
А дождь все лил и лил, однообразно стучал по стеклам и по крыше. Народ собирался медленно. Я, помню, сидел довольно долго в конторе, но ничуть не согрелся и опять вышел наружу; дождя уже не боялся - одежда больше впитать не могла. Хоть и знал я, что вокруг лес, но темень такая непроглядная, что деревья угадывались только по легкому постукиванию мелких веток. Как находили люди этот дом, какое чутье им помогало? Нет-нет, да и услышишь чавканье глины, плеск лужи и приглушенную, досадливую брань.
Крикнешь в темноту:
- Сюда, сюда, товарищ! Держи на мой голос!
Лесник - чернобородый мужчина неопределенного Возраста - безучастно выполнял распоряжения Васи Зубко, шлепал из своей хаты в контору, шарил по саду (возле конторы был разбит садик), наощупь искал скамейки. Он ни о чем не расспрашивал, и ему ничего не объяснили.
Наконец, в комнату набилось человек пятьдесят. Расселись. Члены обкома и члены райкома заняли места за столом. А лесник стоял, опершись на косяк двери, и, казалось, дремал. Надо бы его, конечно, отсюда удалить.
Я поднял руку, призывая к тишине, хотя и без того люди говорили шепотом.
- Товарищи, собрание коммунистов Мало-Девицкого района разрешите считать открытым!
Взглянул на дверь: лесника нет, смылся. Ну, и хорошо. Я не закончил еще вступительного слова, как вдруг дверь отворилась и вошел лесник. В руке у него был длинный белый сверток. Лесник стал пробираться вдоль стенки... Он обогнул стол президиума и, на виду у всех, раскатал сверток. Это был большой красочный портрет товарища Сталина. Помните - тот, где Иосиф Виссарионович изображен за письменным столом: слева от него лампа с абажуром. А на фоне, за окном, кремлевская башня с часами.
Все мы поднялись, сняли шапки. Лесник воспользовался тем, что и я встал, влез на мой стул и повесил портрет на стену. Вероятно, на то самое место, где он находился до немецкой оккупации.
- Спасибо, товарищ! - пожал я леснику руку. - От всех нас спасибо!
- Нема за що.
- Вы коммунист?
- Та я зараз пиду. Мешать не буду. Прыкажу бабе. На всех не мае посуды, - сказал он извиняющимся тоном, - а уж президиуму чайку горяченького обязательно сварим.
Он опять протиснулся вдоль стенки и скрылся за дверью.
Незадолго перед тем пионеры в Малой Девице подняли над селением, как знамена, портреты Ленина и Сталина, теперь вот беспартийный лесник принес спрятанный им портрет товарища Сталина. Разве это - не свидетельство глубочайшей преданности народа коммунистическим идеям и советской власти?
Уже позднее мы узнали, что в каждом селе, даже почти в каждой хате хранились портреты вождей. Стоило партизанам занять какой-либо населенный пункт - люди сейчас же вытаскивали из заветных уголков портреты Ленина, Сталина, Хрущева и помещали на самом видном, почетном месте. Прятали не только портреты - и красные флаги, и плакаты, и кумачевые полосы с лозунгами. Все, что связано с представлением о советской власти, народ бережно прятал, берег.
Ушел лесник. Я зачитал директиву обкома, приказ областного штаба партизанского движения, тот самый, что был написан накануне в селе Грабово. Этот приказ сохранился. Вот он:
ПРИКАЗ No 1
п о о б л а с т н о м у ш т а б у р у к о в о д с т в а
п а р т и з а н с к и м д в и ж е н и е м
н а Ч е р н и г о в щ и н е
от 31 октября 1941 года.
Разбойничьи войска немецкого фашизма, вторгшиеся на
территорию нашей священной советской земли, оккупировавшие и
территорию нашей Черниговщины, при помощи продажной
националистической сволочи, проводят массовый террор
расстрелы, насилие, грабят наш народ.
1. 25 октября 1941 года в селе Лисовые Сорочинцы гестаповцы
и полиция из местного кулачества убили лучшего сына - патриота
советской Родины - председателя колхоза Бодько Егора Евтуховича.
2. В октябре 1941 года в м. Ичня гестаповцы подвергли
невиданным пыткам и зверским издевательствам товарища Царенко,
бывшего партизана, дважды орденоносца.
3. В с. Заудайка организованной из кулачества полицией 14
октября убит красноармеец, который укрывался от немецких
оккупантов, не желая сдаться в плен.
4. В октябре 1941 года, якобы за нежелание выдать партизан,
были зверски казнены советские работники в гор. Прилуки.
5. Под видом запрещения работать в воскресные дни и в
религиозные праздники немцы и их агенты убивают лучших
представителей советского народа.
6. Немецкие коменданты предлагают коммунистам и
комсомольцам являться на регистрацию с тем, чтобы их потом
уничтожить.
Штаб партизанского движения на Черниговщине назначает
руководство партизанским движением по Мало-Девицкому району:
командир отряда Страшенко Д., комиссар товарищ Прядко, начальник
штаба Зинченко М. И.
и п р и к а з ы в а е т:
1. Создать единый партизанский отряд в районе из
коммунистов, комсомольцев, советского актива, колхозников,
интеллигенции.
2. Задача отряда: немедленно вывести из строя железную
дорогу Прилуки - Нежин, для чего взорвать мост между станциями
Галка - Прилуки. Уничтожать немецкие поезда, автомашины, склады.
Развернуть всестороннюю борьбу против немецких оккупантов.
3. Для преследования и наказания изменников родины
утвердить чрезвычайную тройку в составе: Страшенко, Прядко,
Зинченко.
4. Утвердить созданные группы по уничтожению изменников
родины, ставших на службу немецким фашистам. С 3 по 10 ноября
провести в районе по уничтожению изменников родины такие
операции:
а) уничтожить районного старшину Неймеша, заместителя
старшины Лысенко;
б) Лисовые Сорочинцы - уничтожить старосту и помещика
Домантовича;
в) уничтожить старосту села Редьковка.
5. Для проведения повседневной политической работы среди
населения района оставить в каждом селе по одному коммунисту в
по два комсомольца, для этих же целей использовать оставшийся на
местах советско-колхозный актив.
6. После выполнения заданий 11 ноября всему отряду
собраться в назначенном месте для движения по назначенному
маршруту, который будет указан.
7. С настоящим приказом ознакомить всех командиров,
политработников, бойцов отряда, групп, коммунистов,
комсомольцев.
8. Проверку исполнения этого приказа возложить на
т. Павловского.
Начальник областного штаба руководства
партизанским движением на Черниговщине
ФЕДОР ОРЛОВ
Приказ есть приказ. Его не обсуждали. Его приняли к руководству. Но собрание продолжалось. Поговорить, конечно, было о чем. Наконец-то коммунистам района опять удалось сойтись вместе. Они попробовали некоторое время жить и работать врозь. И все теперь признавали, что тактика, избранная руководством района, была ошибочной.
- Вот если нас окружат, хоть сейчас, тут, в лесничестве, - говорил молодой комбайнер Ильченко, - так мы все вместе и прорваться можем. А що один, як Бодько...
За окном все так же шумел дождь. Вдруг я различил в шуме дождя какие-то посторонние звуки, - будто кто-то шевелится у окна. Все насторожились. Я, конечно, сразу подумал о "баптисте".
- А ну, давай! - скомандовал я оратору.
Тот вытащил из-за пазухи пистолет и выбежал.
Через минуту мы услышали такой разговор:
- Ах ты, дурень, що ж ты тут робишь. Я ж тебе застрелыты мог, - это говорил наш комбайнер-оратор.
- Так я ж тильки послухать. На дозори никого не мае.
Оказывается, один из наших постовых, которые охраняли подступы к лесничеству, не выдержал одиночества, да и послушать очень хотел - и покинул пост.
Этот случай с постовым послужил поводом, чтобы поговорить о дисциплине.
Сейчас трудно восстановить в памяти это собрание во всех подробностях, деталях. Помню, что оно отнюдь не было чинным, спокойным. Люди подчас перебивали друг друга, каждому не терпелось излить свою душу. Ведь за месяцы оккупации у людей накопилось много вопросов, наблюдений, мыслей, чувств, а такой большой сбор был созван впервые. Собрание, правильнее назвать его товарищеским собеседованием, продолжалось всю ночь. Лесник принес нам ведро кипятку; те, кто уж очень замерзли, получили по кружке.
Выяснилось, между прочим, что среди нас профессиональных военных нет и даже командиров запаса только трое. Остальные - люди сельских профессий: трактористы, комбайнеры, бригадиры-полеводы, животноводы, конюхи, секретари и председатели сельсоветов и уж, конечно, председатели колхозов. Хотя большинство и проходило военные сборы, но даже винтовку не все знали хорошо.
- Придется учиться. И помните, что пользоваться главным образом будем трофейным оружием.
Кто-то задал такой вопрос:
- Немецкие власти берут на учет специалистов: и агрономов, и финансовых работников, и механиков, - хотят, верно, использовать в своем аппарате, многих насильно заставят. Как к ним относиться?
Тема эта нашла горячий отклик, высказывались разные мнения. Вопрос был вскоре поставлен шире - товарищи рассказывали, как живут советские люди, какую политику проводят захватчики и т. д.
Немцы, конечно, постараются проникнуть во все стороны жизни народа, станут создавать аппарат по выкачиванию ценностей, будут и просто тащить, но будут и ушваривать, всячески отравлять сознание. Мы, коммунисты, ушли в подполье. Но ведь немцы захватили только территорию. Душу народа, его убеждения, его национальное достоинство и самосознание немцы захватить не смогли. Народ по-прежнему верит нам, коммунистам, идет за нами, ждет нашего слова. Партизаны - наша подпольная армия, армия в тылу врага. Коммунистам, оставшимся на захваченной немцами земле, не следует ограничиваться партизанскими делами. Мы обязаны видеть, знать все. Наши люди должны быть везде. Чтобы успешно бороться с врагом, нужно изучить его оружие.
В мирное время обком, райком, низовые организации коммунистов были тесно связаны с народом, возглавляли все участки социалистического строительства. Теперь, в оккупации, мы, коммунисты, также должны знать решительно обо всем, что происходит на территории наших действий. И тогда мы сможем повсеместно организовать противодействие немецким приказам, немецкой агитации и пропаганде. Немцы будут пытаться наладить сельскохозяйственное и промышленное производство, транспорт, связь. И вот тут-то наши мирные профессии очень и очень пригодятся. Врач, фармацевт, агроном, тракторист, секретарь-машинистка, актер, уборщица - все нам нужны, всех мы зовем на борьбу и с фашистами, и с фашистской идеологией, и с так называемым "новым порядком", который немцы будут внедрять. Саботаж, диверсия, нападения из-за угла - законное оружие народа, который хотят поработить. Мы можем не сомневаться: каждый подлинно советский человек внутренне ощетинился. Каждый советский человек хочет бороться с врагом. Мы, коммунисты, должны сделать так, чтобы люди не только хотели, но и могли бороться. Мы должны им показать, что они не одиноки, что существует мощная подпольная организация коммунистов; она ведет народ к освобождению.
Окончилось это первое большое собрание коммунистов, подпольщиков Черниговщины, в пятом часу утра. Стоя, пропели "Интернационал". Прощаясь, обнимались; некоторые товарищи и целовались. Каждый знал, что идет на смертельный риск. Но о риске, о смерти, об опасности не говорили.
Наша обкомовская группа - Днепровский, Зубко, Надя Белявская, Плевако и я - решила, как только рассветет, отправляться на поиски Ичнянского партизанского отряда.
До света мы позволили себе немного отдохнуть, в селе Пелюховка одинокая красноармейка предоставила нам свою хату. В хате было холодно, но сухо. Мы рядком улеглись на пол и проснулись только часов в девять утра.
И опять начались наши странствования. Наша задача: найти Ичнянский отряд, ближайший действующий партизанский отряд Черниговской области.
Вот как это выглядело.
Четверо мужчин и одна молодая женщина идут по осенней, очень грязной дороге. Сами они тоже весьма неприглядны. Один из мужчин коренастый, бородатый, с палкой в руке, на ногах огромные, с загнутыми носами, насквозь мокрые башмаки, оба на левую ногу. На нем куртка из домотканной грубой шерсти, опоясанная чересседельником; карманы куртки оттопырены. На голове старая толстая кепка; за пазуху что-то засунуто, поэтому живот выпирает острыми углами... По-моему, нетрудно догадаться, что за пазухой ручные гранаты. Но, странное дело, встречные не догадывались. Впрочем, кто их знает, встречных, что они думали. Коренастый человек - я, Федоров, в то время Федор Орлов, а по документам Алексей Костыря.
- Я не предатель, - сказал он. - Стрелять в меня не за что.
Тогда я чуть вытащил пистолет из кармана.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал "откровенный". - Вы меня, видно, не можете понять. Но все-таки подумайте над моими словами.
Тем наша беседа и окончилась. Агроном ушел. Я позднее справлялся о нем, мне говорили: "Так, безобидный. Ехал с семьей, эвакуировался и, как это с некоторыми случалось, отстал от обоза и застрял". Такие вот "безобидные" имели на первых порах кое-какой успех в своей пропаганде. Надо было противопоставить им наше, коммунистическое влияние.
Наступали последние дни перед собранием. Активисты разбрелись по селам с разными заданиями, связанными с подготовкой собрания. Наша обкомовская группа опять стала кочевать, собирать информацию. Да и пора было место менять. Если появились пропагандисты непротивления злу, то за ними, чего доброго, и немцы нагрянут.
Вася Зубко и Михаил Зинченко - начальник штаба Мало-Девицкого отряда - отправились в село Буды, где предполагалось провести собрание. Надя Белявская и я остановились в селе Грабове, чтобы подготовить проект приказа; Днепровский и Плевако направились в сторону Лисовых Сорочинц. Днепровский хорошо знал Егора Евтуховича Бодько, хотел его повидать да, кстати, и пригласить на собрание.
*
Днепровский вернулся с ужасной вестью: Бодько убили.
25 октября в Лисовые Сорочинцы приехала легковая машина. В хату Бодько вошли: староста, два эсэсовца и два полицая. Жене и всем домашним приказали покинуть дом. Через минуту раздалось несколько выстрелов. Немцы и староста уселись в машину, полицай выбросил труп председателя колхоза на огород. Хоронить запретили. Не собирая сходки, ничего не объясняя, палачи уехали. Немцы оставили трех огромных злых псов; подняв шерсть, они свирепо кидались на всех, кто пытался приблизиться к телу Бодько.
Вот, значит, как это бывает!
Жил человек, служил своему народу честью и правдой, все силы отдавал, а теперь лежит его тело, и собаки, привезенные из Германии, не подпускают к нему родных.
Днепровский рассказал так же коротко, как тут написано. Он не плакал, был молчаливее обычного: с юности, с комсомольского возраста знал он Егора Евтуховича, был другом ему.
Я тоже долго не мог слова сказать. А хозяйка упала на кровать и разрыдалась.
- Ой, лыхо нам, лыхо! - причитала она. - Що ж воны зробылы, каты, за що ж воны людыну таку добру згубыли...
Мне стало не по себе, я вышел на улицу - в хате показалось душно. На память мне пришел костромской кулачок, "баптист". Уж не его ли это рук дело?
Днепровский вышел вслед за мной. Некоторое время стоял молча. Потом, не глядя на меня, как-то монотонно, глухим голосом начал рассказывать. Да, собственно, это был не рассказ, он как бы думал вслух:
- Это какой человек? Особая формация. Мир, всякая там заграница, да и прошлая Россия таких людей никогда не видели. В гражданскую войну партизанил. Ну, это ладно, это не ново. Партизанили многие... А потом как-то привыкли мы замечать лишь тех наших товарищей, которые получали образование и двигались вверх. А Бодько - из других. Как поставила их революция на волостную да на уездную работу, так они и до сих пор на ней, то есть в масштабах района, да и то на вторых да на третьих ролях...
Я перебил Днепровского:
- Ты ведь хорошо его знал. Как случилось, что его из партии исключили?
- Подождите, Алексей Федорович. Я и об этом думал, я до этого дойду... Так вот, на вторых да на третьих ролях. То есть не первый, не второй секретарь райкома, а завкоммунхоза или председатель суда, или немного раньше председатель комнезама*, или в отделе социального обеспечения. А сколько, Алексей Федорович, у нас такого народа в председателях колхозов! Они, так сказать, без образования, но ведь не без знаний же. Копните такого Бодько, заденьте за живое. Сколько он передумал, сколько перевидел и сколько накопил в себе самых разнообразных знаний. Он, разумеется, передовой сельский хозяин, а что касается советского строя, его законов и обычаев, будьте уверены - Бодько так изучил, так познал душу этого нашего, нового строя, что его никто не собьет. Нет, ни один профессор... Революция застала его деревенским неграмотным мальчишкой, и революция, партия из него человека сделали. И не было у него ничего дороже партии, ничего, Алексей Федорович, то есть дела партии, строительного, созидательного духа нашей партии. Был он долгие годы председателем колхоза... Шел я сейчас, Алексей Федорович, оттуда, где Бодько жил и работал и где его в собственном доме убили... Шел я и думал. Председатель колхоза - это ведь не только должность. Новый тип деятеля. Никогда еще не виданный в истории тип общественного деятеля, поднятый из гущи народной. Но это так, вообще. Я на такую вышину забрался, может быть, потому, что убит мой друг. Признаться, до войны я полагал, что он и подобные ему люди маленькие. Люди же эти - опора и основа всего нашего советского строя.
_______________
* Комитет незаможников, т. е. комитет бедноты.
Этими ли точно словами говорил Днепровский - не поручусь. Я попытался возможно полнее передать его мысли и настроение. Пока он говорил, я вспоминал наши встречи, разговор с Бодько. Сильный, очень сильный, большой души человек! Представил я и себя на его месте. Вынужденная игра, которую он согласился вести: староста, а в душе коммунист. И все эти сволочи, приводившие к нему, будто к единомышленнику. Ой, нет, не способен был бы я на такое, я бы, верно, взорвался...
Днепровский продолжал говорить:
- У меня перед самой оккупацией так получилось, Алексей Федорович. Я был прикомандирован к политуправлению армии. Все время в движении, шагали по болотам, и скрутил меня жесточайший приступ ревматизма. Политуправление расположилось в Прилуках. Госпиталя рядом не было. Врачи посоветовали устроиться в каком-либо колхозе. Отвезли меня в Лисовые Сорочинцы и там после многих лет - встретился с Егором Евтуховичем. Он меня, конечно, к себе взял. Я тоже - малодевицкий. Мы вместе, чуть не в один день, в партию вступили... Три дня я у него прожил, и только на четвертый Егор сказал, что из партии исключен. Знаю, что трудно будет поверить, вы же его видели, - он рыдал. Плакал со слезами: "Что же мне, Павло, делать? Ведь я же, Павло, без партии не можу. Меня еще Ленин словом своим привлек к делу народному. И весь путь колхозный я с партией шел. А тут накрутили на меня такого... Была моя вина, не спорю я, так я ж человек коммунистический, я своей вины не чураюсь, накажите, но без партии нияк не можу!" Сказал я ему, что если произошла ошибка, восстановят. Время нужно, разобраться нужно. "Так что ж, Павло, разбираться сейчас? Нимець давит, ворог - вот он, а я беспартийный! И що мени робыть? До Червоной Армии не пускають, броню выпысують. В партизаны хочу, тоже не пускають, райрада колхоз не велить кидать. В райкоме был, Прядко говорит: "Надийся, не теряй веру, дело в обком ушло!" В Чернигов ездил к Федорову, там бомбы нимцы кидают, он заводы и государственные ценности спасает. Колы уж тут мою партийну справу шукать. Ох, Павло, тяжко мне без партии..."
Тут я перебил Днепровского:
- Мне Бодько сказал, что в старосты он попал по указанию райкома.
- Ну, конечно, Егор в райком пошел. Какой же он беспартийный? Он только временно лишился партийного билета. Куда же коммунист пойдет, если трудно ему? Ясно, к товарищам своим.
Подумав, я сказал Днепровскому:
- Да. Партийность, конечно, осталась при нем... С исключением его что-то не то. В обкоме мне его дело не попадалось. Не помню... - так сказал я тогда. Однако на память пришел тот случай, когда в коридоре обкома, во время бомбежки подошел ко мне человек и спросил насчет своего заявления. Фамилия короткая и тоже украинская. Может быть, это и был Бодько?
- Товарищ Днепровский, 25 октября в Лисовых Сорочинцах погиб коммунист, член партии большевиков. Будем навечно, как героя, считать его в списках нашей черниговской организации!
Мне хотелось, чтобы эти слова звучали поторжественнее.
Первоначально районное собрание коммунистов предполагалось провести в хате учительницы-комсомолки Зины Кавинской, в селе Буды. Но Вася Зубко, вернувшись оттуда с разведки, рассказал, что сын учительницы заболел скарлатиной. Кавинская, несмотря на болезнь сына, взялась было подыскать в селе другое помещение для собрания, но возвратилась встревоженная: в Будах появились чужие люди; о ней расспрашивают, по-видимому, взяли под наблюдение.
- Я это дело проверил, - сказал Вася. - Думал, может, Кавинская просто сдрейфила. Оказалось, что действительно шныряют по селу какие-то людишки с длинными носами, выспрашивают. Один даже ко мне на улице подошел. Противный такой, лет сорока пяти, вроде дьячок в отставке. Голосок сладенький, бородка реденькая...
- Баптист? - вырвалось у меня.
- А что такое баптист, Алексей Федорович?
- Хороший разведчик, Вася, и с религиозными вопросами должен быть знаком. Неважно, что такое баптист, а важно, Вася, тот ли это тип, о котором я думаю. Что он там делает?
- Он ко мне на выходе из села подошел. "Куда, - спрашивает, - хозяин, путь держите?"
- Так и сказал "хозяин"?
- Точно!
- Ах, Вася, Вася, это же ведь тот, костромской кулак. Это он, определенно он к Егору Евтуховичу немцев подослал. Ну, и что же ты? Он один там бродит?
- Он-то один, да еще два похожих на него, бедненьких таких, бродят по селу. Между собой будто не знакомы, а даже бабы и те говорят, что это одна шайка. Немцы должны приехать, власть оформлять, так этих заранее подослали общественное мнение готовить и разведать, нет ли партизан в округе. Боятся.
Мне так хотелось выловить этого предателя, что я чуть не предложил Днепровскому, Плевако и Зубко идти тотчас же втроем в Буды, поймать предателя и кончить. Но сдержался.
Тяжелая все-таки штука - осторожность. Не хотелось мне быть тогда осторожным. Знать, что в нескольких километрах от тебя безнаказанно бродит человек, погубивший Бодько, и ничего не предпринять... Сколько я ни думал, сколько планов ни строил, - нет, не можем мы в нашем положении охотиться за этим типом, не имеем права ставить под риск предстоящее собрание. Себя тоже не имеем права обнаруживать.
- Значит, Буда отпадает, - сказал я, тяжело вздохнув. - Собрание надо перенести в Пелюховку.
Но и в Пелюховке наша разведка обнаружила подозрительных людей. Пришлось опять менять место, и уже в день собрания, 29 октября, несколько наших товарищей (среди них и комсомольцы, и пионеры; была, впрочем, одна дряхлая старушка) разошлись по дорогам, ведущим к Пелюховке, стали на дозор. Им был дан пароль. Тем прохожим, которые отвечали правильно, наши дозорные говорили:
- В Пелюховку не ходите. В одиннадцать вечера в Каменское лесничество.
*
Впервые подпольный обком созывал такое обширное собрание коммунистов. Правда, масштабы пока районные, но значение этому первому собранию мы придавали очень большое. Оно должно было показать нам, каковы наши организационные силы, показать сплоченность большевистских рядов.
Лил дождь. Хоть и глубокая осень, а дождь сильный. Вообще в последние несколько дней дождь почти не переставал. Земля кругом набухла, дороги превратились в отвратительное месиво. Куртка из домотканной, крестьянской шерсти, что была на мне, давно не высыхала. Весила она, без преувеличений, пуда полтора. Кто-то из товарищей назвал ее влагомером. Я иногда ее снимал и выкручивал, - вода текла, как из губки.
Вспомнил я о куртке потому, что все так же вот мокли и, конечно, мерзли, даже в хатах не могли отогреться. Помню, я сделал чернильным карандашом заметки к собранию, что-то вроде тезисов. Засунул их как можно глубже, к самому телу. Идти мне надо было всего километров пять. Заметки эти насквозь промокли, буквы отпечатались на груди.
А многие товарищи шагали из дальних концов района, километров за тридцать. Ни один не ехал - все пешком и большинство без спутников. В те дни вероятность столкновения с немцами была меньшая, чем впоследствии, но страх был больше. Совсем недавно прошел здесь фронт.
Лесник, - может, и хороший человек, но не могли мы его заранее посвящать. Когда уже стемнело, несколько человек постучались, попросили, чтобы он открыл контору.
Переговоры с лесником вел Вася Зубко, ему было поручено подготовить "зал заседания". Он быстро уговорил лесника. Обнаружил у него две коптилки и поставил на стол. Нашел несколько листов фанеры, попросил у хозяина одеяла, завесил окна, тщательно замаскировал свет.
Контора лесничества была в новом доме. Светлые бревенчатые стены, самодельная мебель, скамья и стол, еще не испачканный чернилами. Внесли несколько скамей с улицы и даже не стали вытирать.
А дождь все лил и лил, однообразно стучал по стеклам и по крыше. Народ собирался медленно. Я, помню, сидел довольно долго в конторе, но ничуть не согрелся и опять вышел наружу; дождя уже не боялся - одежда больше впитать не могла. Хоть и знал я, что вокруг лес, но темень такая непроглядная, что деревья угадывались только по легкому постукиванию мелких веток. Как находили люди этот дом, какое чутье им помогало? Нет-нет, да и услышишь чавканье глины, плеск лужи и приглушенную, досадливую брань.
Крикнешь в темноту:
- Сюда, сюда, товарищ! Держи на мой голос!
Лесник - чернобородый мужчина неопределенного Возраста - безучастно выполнял распоряжения Васи Зубко, шлепал из своей хаты в контору, шарил по саду (возле конторы был разбит садик), наощупь искал скамейки. Он ни о чем не расспрашивал, и ему ничего не объяснили.
Наконец, в комнату набилось человек пятьдесят. Расселись. Члены обкома и члены райкома заняли места за столом. А лесник стоял, опершись на косяк двери, и, казалось, дремал. Надо бы его, конечно, отсюда удалить.
Я поднял руку, призывая к тишине, хотя и без того люди говорили шепотом.
- Товарищи, собрание коммунистов Мало-Девицкого района разрешите считать открытым!
Взглянул на дверь: лесника нет, смылся. Ну, и хорошо. Я не закончил еще вступительного слова, как вдруг дверь отворилась и вошел лесник. В руке у него был длинный белый сверток. Лесник стал пробираться вдоль стенки... Он обогнул стол президиума и, на виду у всех, раскатал сверток. Это был большой красочный портрет товарища Сталина. Помните - тот, где Иосиф Виссарионович изображен за письменным столом: слева от него лампа с абажуром. А на фоне, за окном, кремлевская башня с часами.
Все мы поднялись, сняли шапки. Лесник воспользовался тем, что и я встал, влез на мой стул и повесил портрет на стену. Вероятно, на то самое место, где он находился до немецкой оккупации.
- Спасибо, товарищ! - пожал я леснику руку. - От всех нас спасибо!
- Нема за що.
- Вы коммунист?
- Та я зараз пиду. Мешать не буду. Прыкажу бабе. На всех не мае посуды, - сказал он извиняющимся тоном, - а уж президиуму чайку горяченького обязательно сварим.
Он опять протиснулся вдоль стенки и скрылся за дверью.
Незадолго перед тем пионеры в Малой Девице подняли над селением, как знамена, портреты Ленина и Сталина, теперь вот беспартийный лесник принес спрятанный им портрет товарища Сталина. Разве это - не свидетельство глубочайшей преданности народа коммунистическим идеям и советской власти?
Уже позднее мы узнали, что в каждом селе, даже почти в каждой хате хранились портреты вождей. Стоило партизанам занять какой-либо населенный пункт - люди сейчас же вытаскивали из заветных уголков портреты Ленина, Сталина, Хрущева и помещали на самом видном, почетном месте. Прятали не только портреты - и красные флаги, и плакаты, и кумачевые полосы с лозунгами. Все, что связано с представлением о советской власти, народ бережно прятал, берег.
Ушел лесник. Я зачитал директиву обкома, приказ областного штаба партизанского движения, тот самый, что был написан накануне в селе Грабово. Этот приказ сохранился. Вот он:
ПРИКАЗ No 1
п о о б л а с т н о м у ш т а б у р у к о в о д с т в а
п а р т и з а н с к и м д в и ж е н и е м
н а Ч е р н и г о в щ и н е
от 31 октября 1941 года.
Разбойничьи войска немецкого фашизма, вторгшиеся на
территорию нашей священной советской земли, оккупировавшие и
территорию нашей Черниговщины, при помощи продажной
националистической сволочи, проводят массовый террор
расстрелы, насилие, грабят наш народ.
1. 25 октября 1941 года в селе Лисовые Сорочинцы гестаповцы
и полиция из местного кулачества убили лучшего сына - патриота
советской Родины - председателя колхоза Бодько Егора Евтуховича.
2. В октябре 1941 года в м. Ичня гестаповцы подвергли
невиданным пыткам и зверским издевательствам товарища Царенко,
бывшего партизана, дважды орденоносца.
3. В с. Заудайка организованной из кулачества полицией 14
октября убит красноармеец, который укрывался от немецких
оккупантов, не желая сдаться в плен.
4. В октябре 1941 года, якобы за нежелание выдать партизан,
были зверски казнены советские работники в гор. Прилуки.
5. Под видом запрещения работать в воскресные дни и в
религиозные праздники немцы и их агенты убивают лучших
представителей советского народа.
6. Немецкие коменданты предлагают коммунистам и
комсомольцам являться на регистрацию с тем, чтобы их потом
уничтожить.
Штаб партизанского движения на Черниговщине назначает
руководство партизанским движением по Мало-Девицкому району:
командир отряда Страшенко Д., комиссар товарищ Прядко, начальник
штаба Зинченко М. И.
и п р и к а з ы в а е т:
1. Создать единый партизанский отряд в районе из
коммунистов, комсомольцев, советского актива, колхозников,
интеллигенции.
2. Задача отряда: немедленно вывести из строя железную
дорогу Прилуки - Нежин, для чего взорвать мост между станциями
Галка - Прилуки. Уничтожать немецкие поезда, автомашины, склады.
Развернуть всестороннюю борьбу против немецких оккупантов.
3. Для преследования и наказания изменников родины
утвердить чрезвычайную тройку в составе: Страшенко, Прядко,
Зинченко.
4. Утвердить созданные группы по уничтожению изменников
родины, ставших на службу немецким фашистам. С 3 по 10 ноября
провести в районе по уничтожению изменников родины такие
операции:
а) уничтожить районного старшину Неймеша, заместителя
старшины Лысенко;
б) Лисовые Сорочинцы - уничтожить старосту и помещика
Домантовича;
в) уничтожить старосту села Редьковка.
5. Для проведения повседневной политической работы среди
населения района оставить в каждом селе по одному коммунисту в
по два комсомольца, для этих же целей использовать оставшийся на
местах советско-колхозный актив.
6. После выполнения заданий 11 ноября всему отряду
собраться в назначенном месте для движения по назначенному
маршруту, который будет указан.
7. С настоящим приказом ознакомить всех командиров,
политработников, бойцов отряда, групп, коммунистов,
комсомольцев.
8. Проверку исполнения этого приказа возложить на
т. Павловского.
Начальник областного штаба руководства
партизанским движением на Черниговщине
ФЕДОР ОРЛОВ
Приказ есть приказ. Его не обсуждали. Его приняли к руководству. Но собрание продолжалось. Поговорить, конечно, было о чем. Наконец-то коммунистам района опять удалось сойтись вместе. Они попробовали некоторое время жить и работать врозь. И все теперь признавали, что тактика, избранная руководством района, была ошибочной.
- Вот если нас окружат, хоть сейчас, тут, в лесничестве, - говорил молодой комбайнер Ильченко, - так мы все вместе и прорваться можем. А що один, як Бодько...
За окном все так же шумел дождь. Вдруг я различил в шуме дождя какие-то посторонние звуки, - будто кто-то шевелится у окна. Все насторожились. Я, конечно, сразу подумал о "баптисте".
- А ну, давай! - скомандовал я оратору.
Тот вытащил из-за пазухи пистолет и выбежал.
Через минуту мы услышали такой разговор:
- Ах ты, дурень, що ж ты тут робишь. Я ж тебе застрелыты мог, - это говорил наш комбайнер-оратор.
- Так я ж тильки послухать. На дозори никого не мае.
Оказывается, один из наших постовых, которые охраняли подступы к лесничеству, не выдержал одиночества, да и послушать очень хотел - и покинул пост.
Этот случай с постовым послужил поводом, чтобы поговорить о дисциплине.
Сейчас трудно восстановить в памяти это собрание во всех подробностях, деталях. Помню, что оно отнюдь не было чинным, спокойным. Люди подчас перебивали друг друга, каждому не терпелось излить свою душу. Ведь за месяцы оккупации у людей накопилось много вопросов, наблюдений, мыслей, чувств, а такой большой сбор был созван впервые. Собрание, правильнее назвать его товарищеским собеседованием, продолжалось всю ночь. Лесник принес нам ведро кипятку; те, кто уж очень замерзли, получили по кружке.
Выяснилось, между прочим, что среди нас профессиональных военных нет и даже командиров запаса только трое. Остальные - люди сельских профессий: трактористы, комбайнеры, бригадиры-полеводы, животноводы, конюхи, секретари и председатели сельсоветов и уж, конечно, председатели колхозов. Хотя большинство и проходило военные сборы, но даже винтовку не все знали хорошо.
- Придется учиться. И помните, что пользоваться главным образом будем трофейным оружием.
Кто-то задал такой вопрос:
- Немецкие власти берут на учет специалистов: и агрономов, и финансовых работников, и механиков, - хотят, верно, использовать в своем аппарате, многих насильно заставят. Как к ним относиться?
Тема эта нашла горячий отклик, высказывались разные мнения. Вопрос был вскоре поставлен шире - товарищи рассказывали, как живут советские люди, какую политику проводят захватчики и т. д.
Немцы, конечно, постараются проникнуть во все стороны жизни народа, станут создавать аппарат по выкачиванию ценностей, будут и просто тащить, но будут и ушваривать, всячески отравлять сознание. Мы, коммунисты, ушли в подполье. Но ведь немцы захватили только территорию. Душу народа, его убеждения, его национальное достоинство и самосознание немцы захватить не смогли. Народ по-прежнему верит нам, коммунистам, идет за нами, ждет нашего слова. Партизаны - наша подпольная армия, армия в тылу врага. Коммунистам, оставшимся на захваченной немцами земле, не следует ограничиваться партизанскими делами. Мы обязаны видеть, знать все. Наши люди должны быть везде. Чтобы успешно бороться с врагом, нужно изучить его оружие.
В мирное время обком, райком, низовые организации коммунистов были тесно связаны с народом, возглавляли все участки социалистического строительства. Теперь, в оккупации, мы, коммунисты, также должны знать решительно обо всем, что происходит на территории наших действий. И тогда мы сможем повсеместно организовать противодействие немецким приказам, немецкой агитации и пропаганде. Немцы будут пытаться наладить сельскохозяйственное и промышленное производство, транспорт, связь. И вот тут-то наши мирные профессии очень и очень пригодятся. Врач, фармацевт, агроном, тракторист, секретарь-машинистка, актер, уборщица - все нам нужны, всех мы зовем на борьбу и с фашистами, и с фашистской идеологией, и с так называемым "новым порядком", который немцы будут внедрять. Саботаж, диверсия, нападения из-за угла - законное оружие народа, который хотят поработить. Мы можем не сомневаться: каждый подлинно советский человек внутренне ощетинился. Каждый советский человек хочет бороться с врагом. Мы, коммунисты, должны сделать так, чтобы люди не только хотели, но и могли бороться. Мы должны им показать, что они не одиноки, что существует мощная подпольная организация коммунистов; она ведет народ к освобождению.
Окончилось это первое большое собрание коммунистов, подпольщиков Черниговщины, в пятом часу утра. Стоя, пропели "Интернационал". Прощаясь, обнимались; некоторые товарищи и целовались. Каждый знал, что идет на смертельный риск. Но о риске, о смерти, об опасности не говорили.
Наша обкомовская группа - Днепровский, Зубко, Надя Белявская, Плевако и я - решила, как только рассветет, отправляться на поиски Ичнянского партизанского отряда.
До света мы позволили себе немного отдохнуть, в селе Пелюховка одинокая красноармейка предоставила нам свою хату. В хате было холодно, но сухо. Мы рядком улеглись на пол и проснулись только часов в девять утра.
И опять начались наши странствования. Наша задача: найти Ичнянский отряд, ближайший действующий партизанский отряд Черниговской области.
Вот как это выглядело.
Четверо мужчин и одна молодая женщина идут по осенней, очень грязной дороге. Сами они тоже весьма неприглядны. Один из мужчин коренастый, бородатый, с палкой в руке, на ногах огромные, с загнутыми носами, насквозь мокрые башмаки, оба на левую ногу. На нем куртка из домотканной грубой шерсти, опоясанная чересседельником; карманы куртки оттопырены. На голове старая толстая кепка; за пазуху что-то засунуто, поэтому живот выпирает острыми углами... По-моему, нетрудно догадаться, что за пазухой ручные гранаты. Но, странное дело, встречные не догадывались. Впрочем, кто их знает, встречных, что они думали. Коренастый человек - я, Федоров, в то время Федор Орлов, а по документам Алексей Костыря.