Страница:
Я достаточно нагляделся, как война заглатывала людей, словно прожорливая акула. Сколько раз приходилось видеть сосредоточенные лица с хмуро нависшими бровями, когда над свежей могилой говорились последние, яростные слова и раздавался прощальный залп. Партизаны особенно тяжко переживают такие нелепые, как вчера, потери людей.
3
4
3
Ждать возвращения группы капитана Назарова пришлось долго. Я лежал в стареньком жиденьком шалашике и никак не мог избавиться от кошмарных событий прошедшей ночи. Снова был в нескольких шагах от немецкого сапога... Содрогался от одних мыслей, что опять мог угодить в лапы фашистов...
Холодно, знобко становилось на душе. Предстоящая ночь тоже ничего хорошего не сулила. Страшил переход через железную дорогу. На коне я проскакивал такие же дороги и большаки и забывал кланяться свистящим пулям. Теперь должен был надеяться лишь на свои ноги, а они еще были слабы и плохо слушались. Сегодня после перевязки с трудом натянул сапог: сильно ныла вспухшая от повреждения рука. Утешало одно: появление капитана Назарова. Я надеялся на его опыт и смелость.
Группа из Глиньи вернулась лишь после обеда.
— Вот и захоронили дружков своих. Тризну будем потом справлять,— стаскивая с плеч снаряжение, капитан глубоко вздохнул.— Чугунова увезли в район. Думал напасть и отбить, да сил маловато. У фрицев большой гарнизон. Есть там наши советские люди, может, что-нибудь сделают...
Я не удержался и спросил Назарова, как он думает переходить железную дорогу.
— Не беспокойся. Все будет в полном порядке. Самое тяжелое — переход до Заполья. Это примерно километров двадцать. Придется идти с короткими передышками. Там много всяких гарнизонов, и они имеют между собой связь. Прикрепим к тебе людей. Помогут... В Заполье возьмем подводу, а там уже поедешь прямо до Кроток.
Еще засветло к месту перехода ушли разведчики. Спустя час двинулись и остальные. Ко мне Головачев прикрепил Терентия, а капитан Назаров выделил Артема с фрицевским автоматом.
— Будь в надежде, возьму на загорбок и потащу, не велика туша.
Артем говорил протяжно и немного заикался. Когда же узнал, что осенью сорок первого года я дневал в его селе под Калинином, то стал относиться ко мне как к младшему брату.
— Не стесняйся, устанешь — скажи. Поддержим...
Капитан вел группу не спеша. Лес заполнился сумерками, над верхушками деревьев темного бора загорелись звезды. Мы остановились и залегли. Капитан Назаров и лейтенант Головачев ушли вперед и долго не возвращались. Тяжело пыхтя паровозом, совсем близко прошел состав.
— Товарняк,— прошептал Артем.
После стука вагонных колес и усталой паровозной одышки тишина ночи показалась застывшей, томительной. И вдруг команда, полушепотом:
— Вперед!
Поднялись безмолвно. Затрещали под ногами сучья, зашуршали встревоженные травы и листья неразличимого впотьмах кустарника. Идти легко. Даже самому удивительно, как хорошо слушаются ноги. Опираясь на палку, стараюсь не отстать. Правда, иду теперь налегке — за спиной один вещевой мешок с котелком. Чтобы он не гремел, я положил туда кусок хлеба, завернутый в полотенце.
Малый ночной ветерок обдувает ничем не прикрытую голову. Иду и думаю только об одном: скоро ли блеснут под ногами рельсы и когда начнется стрельба?.. Слышу и чувствую, как, ускоряя шаг, шумно дышат люди. Я тоже не выхожу из этого ритма. Вдруг лес кончился. Под ногами запылила наезженная дорога, а рельсов все нет и нет. Где же они? Эта проклятая железка! Так въелась за эти дни в думы.
Вдруг слева разлилась над верхушками сумрачных елей голубая светлынь, пыльная дорога начала проваливаться вниз, идти стало легче. Мы спустились в лощинку, за которой уже темнела гряда леса. Опять полыхнул голубой свет, да такой, что все камешки стали видны на дороге.
— Ракеты,— шепнул Терентий. Вслед за его словами дробно ударил фашистский пулемет. Высоко над головами тонко тявкнули пули.
— Ну все,— проговорил Артем и шумно выдохнул из легких воздух.
— Что все?
— Прошли. Орлами пролетели,— ответил он.
— Как пролетели? — спросил я, не замечая того, что и вся колонна умерила шаг, затопала смелее.
— Провел капитан по первому классу! Прямо через переезд перетащил. Лихой мужик, дьявол!
Я так заждался этих рельсов, что и не заметил, как и где их перешагнул. Позади еще раз брызнула короткая очередь. Над деревьями вспорхнули строчки трассирующих пуль, хлопнули ракеты и погасли.
Колонна втянулась в лес, упруго шагая по торной дороге. На обочине стоял капитан Назаров в кожанке. На груди автомат, сбоку парабеллум и видавшая виды полевая сумка. Сказал весело:
— Порядок, старший лейтенант! — и пошел рядом. Достал из пачки сигарету:— Держи, кавалерия. Свеженькие... Толкнулся с разведчиками в одно место, в другое, вижу — сторожат у амбразур. Уж больно не хотелось стрельбы. Решили осмотреть переезд. Сергей наш, Гришин, почему-то всегда людей водит через переезд, и удачно. Потому что фашисты обычно ждут нас в другом месте... Будочка у переезда оказалась пустой: то ли ушел куда страж, то ли сняли на ночь. Боятся, что украдем живьем... Да крали же, и не один раз! Мы их тоже кое-чему учим. Ну и решил по-гришински — прямиком по дороге. Сначала обшарили бункер. Спали там двое... Ребята мои сигарет у них позаимствовали. Царство небесное непроснувшимся!.. Потом заслоны выбросил и пошел вперед. Будь здоров, братуха!.. Вы, хлопцы, берегите Никифорова. Он ведь с того света! В Заполье, Артемушка, чтобы подвода была мигом. Слышишь?
— Слышу! Все справим как надо.
Капитан свернул на обочину и бегом устремился в голову колонны.
— Силен наш пограничный капитан в своей бывалости,— бросил ему вслед Артем не без гордости.
Проход железнодорожной линии Кричев — Орша представлял всегда большую опасность. Батальон Ивана Матяша периодически нарушал все движение. Потому гитлеровцы, боясь партизанских налетов, закупорившись в своих бункерах, часто открывали огонь. Дошли даже до того, что в ночное время выгоняли для охраны белорусских женщин.
Капитан вел группу спокойным, ровным шагом, за что я был ему всемерно благодарен. На полпути к Заполью сделал небольшой привал и все время справлялся через связных о моем самочувствии. Всякое внимание и забота неизмеримо прибавляют человеку сил. Вдыхая неистощимую свежесть августовской ночи, я старался превозмочь себя, чтобы не причинять Назарову лишних забот, которых у него было и без того предостаточно.
Над селом Заполье нависла золотая предутренняя дымка. При виде населенного пункта идущие позади партизаны обогнали нас и ушли вперед. Мы отстали и вошли в село последними. Оно было небольшим — дворов на двадцать. В центре, около хаты под черепичной крышей с густым вишневым палисадом, расположились увешанные оружием бойцы. Оживленно что-то обсуждая, с хрустом ели яблоки и огурцы. Артем сразу же от нас откололся и присоединился к ним. Узнав, что капитан с лейтенантом в доме, Терентий сказал:
— Надо добывать подводу. А то нам до Кроток еще топать и топать.
— Командир сказал же Артему.
— Что Артем! Яблоки пошел лопать,— возразил Терентий.— Надо к капитану.
— Назаров старосту в хате расспрашивает,— шепнул нам стоявший у калитки партизан в круглой кубанке, с автоматом ППШ.— Мы его на огороде споймали, в картошке ховался.
Капитан сидел на верхней ступеньке крыльца и аппетитно ел крупное яблоко.
Перед ним стоял босоногий мужичонка в самотканом исподнем, нечесаная борода тряслась на подбородке, как приклеенная, и казалось, вот-вот отвалится.
— Значит, ты здесь староста? — спросил капитан.— Зачем прятался?
— Испужался. Матка моя толкнула в бок, кажеть: идуть, бяги, ну я и дал деру...
— Партизан испугался?
— Так, товарищ начальник, издалека рази увидишь, что партизаны? Форма-то вся попутанная...— Староста покосился на автоматчика, одетого в китель неопределенного покроя.
— Ох ты и хитер, дядька! — Капитан откусил от яблока и пристально взглянул на старосту.
Увидев меня, капитан кивком пригласил присесть рядом. Оглядев близко стоявших бойцов, спросил:
— У кого яблоки? Дайте раненому, черти!
Артем подал мне два чудесных яблока. Капитан вновь повернулся к старосте:
— У нас вот раненый, идти ему трудно. Сможешь найти подводу? И сена побольше положи, дерюгой застели. Ясно?
— Это мы враз зробим.— Старик склонил голову, тряхнул всклокоченной бороденкой.
— Ступай оденься! — приказал капитан и тут же спросил насчет молока.
— Та осподи! Чаво там молоко! Я вчера меду накачал вона скольки! Эй! Кто тама! Матка! Груня!
Девчонка лет двенадцати вынесла из чулана на крыльцо ведро с янтарно-желтым медом. Из открытой кухонной двери выпорхнула целая стайка заспанных ребятишек. Староста шикнул на них, как на воробьев, и захлопнул дверь.
— Ваши? — спросил я.
— А то чьи же...— Мужичонка накинул на плечи пиджак, схватился за ведро.
Терентий разливал мед в котелки и кружки подошедших партизан.
Посреди двора староста запрягал в телегу лошадь. Ему помогал партизан в кубанке и что-то сердито выговаривал.
Капитан Назаров позвал к себе бойца в кубанке, отвел в сторону и, поставив по стойке «смирно», долго что-то ему объяснял, грозно водя перед его носом указательным пальцем.
...Едем вольно среди белого дня, потому что совсем рядом владения батальона Ивана Матяша. Помахивая веревочным кнутом, староста правит гнедой лошадью. Бойцы галдят, смеются и все реже подходят к телеге за медом.
Под размеренный стук колес и шелест трав на малоезженой дороге макаем огурцы в мед, заедаем их ржаным хлебом. Не заметил, как задремал на мягком сене.
Проснулся, когда телега загремела колесами по дощатому настилу моста. Внизу дрожали, шевелились камыши и, словно крадучись, текла неширокая речка. На той стороне, слева от моста, из-за деревянного наката торчал ствол станкового пулемета, около которого стояли и разговаривали с партизаном капитан Назаров и лейтенант Головачев. Обернувшись в нашу сторону, капитан сделал знак рукой остановиться, крикнул:
— Слезайте, орлы, приехали!
Холодно, знобко становилось на душе. Предстоящая ночь тоже ничего хорошего не сулила. Страшил переход через железную дорогу. На коне я проскакивал такие же дороги и большаки и забывал кланяться свистящим пулям. Теперь должен был надеяться лишь на свои ноги, а они еще были слабы и плохо слушались. Сегодня после перевязки с трудом натянул сапог: сильно ныла вспухшая от повреждения рука. Утешало одно: появление капитана Назарова. Я надеялся на его опыт и смелость.
Группа из Глиньи вернулась лишь после обеда.
— Вот и захоронили дружков своих. Тризну будем потом справлять,— стаскивая с плеч снаряжение, капитан глубоко вздохнул.— Чугунова увезли в район. Думал напасть и отбить, да сил маловато. У фрицев большой гарнизон. Есть там наши советские люди, может, что-нибудь сделают...
Я не удержался и спросил Назарова, как он думает переходить железную дорогу.
— Не беспокойся. Все будет в полном порядке. Самое тяжелое — переход до Заполья. Это примерно километров двадцать. Придется идти с короткими передышками. Там много всяких гарнизонов, и они имеют между собой связь. Прикрепим к тебе людей. Помогут... В Заполье возьмем подводу, а там уже поедешь прямо до Кроток.
Еще засветло к месту перехода ушли разведчики. Спустя час двинулись и остальные. Ко мне Головачев прикрепил Терентия, а капитан Назаров выделил Артема с фрицевским автоматом.
— Будь в надежде, возьму на загорбок и потащу, не велика туша.
Артем говорил протяжно и немного заикался. Когда же узнал, что осенью сорок первого года я дневал в его селе под Калинином, то стал относиться ко мне как к младшему брату.
— Не стесняйся, устанешь — скажи. Поддержим...
Капитан вел группу не спеша. Лес заполнился сумерками, над верхушками деревьев темного бора загорелись звезды. Мы остановились и залегли. Капитан Назаров и лейтенант Головачев ушли вперед и долго не возвращались. Тяжело пыхтя паровозом, совсем близко прошел состав.
— Товарняк,— прошептал Артем.
После стука вагонных колес и усталой паровозной одышки тишина ночи показалась застывшей, томительной. И вдруг команда, полушепотом:
— Вперед!
Поднялись безмолвно. Затрещали под ногами сучья, зашуршали встревоженные травы и листья неразличимого впотьмах кустарника. Идти легко. Даже самому удивительно, как хорошо слушаются ноги. Опираясь на палку, стараюсь не отстать. Правда, иду теперь налегке — за спиной один вещевой мешок с котелком. Чтобы он не гремел, я положил туда кусок хлеба, завернутый в полотенце.
Малый ночной ветерок обдувает ничем не прикрытую голову. Иду и думаю только об одном: скоро ли блеснут под ногами рельсы и когда начнется стрельба?.. Слышу и чувствую, как, ускоряя шаг, шумно дышат люди. Я тоже не выхожу из этого ритма. Вдруг лес кончился. Под ногами запылила наезженная дорога, а рельсов все нет и нет. Где же они? Эта проклятая железка! Так въелась за эти дни в думы.
Вдруг слева разлилась над верхушками сумрачных елей голубая светлынь, пыльная дорога начала проваливаться вниз, идти стало легче. Мы спустились в лощинку, за которой уже темнела гряда леса. Опять полыхнул голубой свет, да такой, что все камешки стали видны на дороге.
— Ракеты,— шепнул Терентий. Вслед за его словами дробно ударил фашистский пулемет. Высоко над головами тонко тявкнули пули.
— Ну все,— проговорил Артем и шумно выдохнул из легких воздух.
— Что все?
— Прошли. Орлами пролетели,— ответил он.
— Как пролетели? — спросил я, не замечая того, что и вся колонна умерила шаг, затопала смелее.
— Провел капитан по первому классу! Прямо через переезд перетащил. Лихой мужик, дьявол!
Я так заждался этих рельсов, что и не заметил, как и где их перешагнул. Позади еще раз брызнула короткая очередь. Над деревьями вспорхнули строчки трассирующих пуль, хлопнули ракеты и погасли.
Колонна втянулась в лес, упруго шагая по торной дороге. На обочине стоял капитан Назаров в кожанке. На груди автомат, сбоку парабеллум и видавшая виды полевая сумка. Сказал весело:
— Порядок, старший лейтенант! — и пошел рядом. Достал из пачки сигарету:— Держи, кавалерия. Свеженькие... Толкнулся с разведчиками в одно место, в другое, вижу — сторожат у амбразур. Уж больно не хотелось стрельбы. Решили осмотреть переезд. Сергей наш, Гришин, почему-то всегда людей водит через переезд, и удачно. Потому что фашисты обычно ждут нас в другом месте... Будочка у переезда оказалась пустой: то ли ушел куда страж, то ли сняли на ночь. Боятся, что украдем живьем... Да крали же, и не один раз! Мы их тоже кое-чему учим. Ну и решил по-гришински — прямиком по дороге. Сначала обшарили бункер. Спали там двое... Ребята мои сигарет у них позаимствовали. Царство небесное непроснувшимся!.. Потом заслоны выбросил и пошел вперед. Будь здоров, братуха!.. Вы, хлопцы, берегите Никифорова. Он ведь с того света! В Заполье, Артемушка, чтобы подвода была мигом. Слышишь?
— Слышу! Все справим как надо.
Капитан свернул на обочину и бегом устремился в голову колонны.
— Силен наш пограничный капитан в своей бывалости,— бросил ему вслед Артем не без гордости.
Проход железнодорожной линии Кричев — Орша представлял всегда большую опасность. Батальон Ивана Матяша периодически нарушал все движение. Потому гитлеровцы, боясь партизанских налетов, закупорившись в своих бункерах, часто открывали огонь. Дошли даже до того, что в ночное время выгоняли для охраны белорусских женщин.
Капитан вел группу спокойным, ровным шагом, за что я был ему всемерно благодарен. На полпути к Заполью сделал небольшой привал и все время справлялся через связных о моем самочувствии. Всякое внимание и забота неизмеримо прибавляют человеку сил. Вдыхая неистощимую свежесть августовской ночи, я старался превозмочь себя, чтобы не причинять Назарову лишних забот, которых у него было и без того предостаточно.
Над селом Заполье нависла золотая предутренняя дымка. При виде населенного пункта идущие позади партизаны обогнали нас и ушли вперед. Мы отстали и вошли в село последними. Оно было небольшим — дворов на двадцать. В центре, около хаты под черепичной крышей с густым вишневым палисадом, расположились увешанные оружием бойцы. Оживленно что-то обсуждая, с хрустом ели яблоки и огурцы. Артем сразу же от нас откололся и присоединился к ним. Узнав, что капитан с лейтенантом в доме, Терентий сказал:
— Надо добывать подводу. А то нам до Кроток еще топать и топать.
— Командир сказал же Артему.
— Что Артем! Яблоки пошел лопать,— возразил Терентий.— Надо к капитану.
— Назаров старосту в хате расспрашивает,— шепнул нам стоявший у калитки партизан в круглой кубанке, с автоматом ППШ.— Мы его на огороде споймали, в картошке ховался.
Капитан сидел на верхней ступеньке крыльца и аппетитно ел крупное яблоко.
Перед ним стоял босоногий мужичонка в самотканом исподнем, нечесаная борода тряслась на подбородке, как приклеенная, и казалось, вот-вот отвалится.
— Значит, ты здесь староста? — спросил капитан.— Зачем прятался?
— Испужался. Матка моя толкнула в бок, кажеть: идуть, бяги, ну я и дал деру...
— Партизан испугался?
— Так, товарищ начальник, издалека рази увидишь, что партизаны? Форма-то вся попутанная...— Староста покосился на автоматчика, одетого в китель неопределенного покроя.
— Ох ты и хитер, дядька! — Капитан откусил от яблока и пристально взглянул на старосту.
Увидев меня, капитан кивком пригласил присесть рядом. Оглядев близко стоявших бойцов, спросил:
— У кого яблоки? Дайте раненому, черти!
Артем подал мне два чудесных яблока. Капитан вновь повернулся к старосте:
— У нас вот раненый, идти ему трудно. Сможешь найти подводу? И сена побольше положи, дерюгой застели. Ясно?
— Это мы враз зробим.— Старик склонил голову, тряхнул всклокоченной бороденкой.
— Ступай оденься! — приказал капитан и тут же спросил насчет молока.
— Та осподи! Чаво там молоко! Я вчера меду накачал вона скольки! Эй! Кто тама! Матка! Груня!
Девчонка лет двенадцати вынесла из чулана на крыльцо ведро с янтарно-желтым медом. Из открытой кухонной двери выпорхнула целая стайка заспанных ребятишек. Староста шикнул на них, как на воробьев, и захлопнул дверь.
— Ваши? — спросил я.
— А то чьи же...— Мужичонка накинул на плечи пиджак, схватился за ведро.
Терентий разливал мед в котелки и кружки подошедших партизан.
Посреди двора староста запрягал в телегу лошадь. Ему помогал партизан в кубанке и что-то сердито выговаривал.
Капитан Назаров позвал к себе бойца в кубанке, отвел в сторону и, поставив по стойке «смирно», долго что-то ему объяснял, грозно водя перед его носом указательным пальцем.
...Едем вольно среди белого дня, потому что совсем рядом владения батальона Ивана Матяша. Помахивая веревочным кнутом, староста правит гнедой лошадью. Бойцы галдят, смеются и все реже подходят к телеге за медом.
Под размеренный стук колес и шелест трав на малоезженой дороге макаем огурцы в мед, заедаем их ржаным хлебом. Не заметил, как задремал на мягком сене.
Проснулся, когда телега загремела колесами по дощатому настилу моста. Внизу дрожали, шевелились камыши и, словно крадучись, текла неширокая речка. На той стороне, слева от моста, из-за деревянного наката торчал ствол станкового пулемета, около которого стояли и разговаривали с партизаном капитан Назаров и лейтенант Головачев. Обернувшись в нашу сторону, капитан сделал знак рукой остановиться, крикнул:
— Слезайте, орлы, приехали!
4
Вот они, знаменитые Кротки! Село расположено на двух высотках, пересеченных по центру небольшой речушкой Кощанкой. С запада и с юга его опоясывал Красный бор; с юго-востока прикрывала обширная топь знаменитого Горелого болота. Через Кротки пролегал большак Мстиславль — Заречье, где скрещивались и разбегались по всем направлениям шесть шоссейных дорог с активным движением. Не зря Сергей Гришин сосредоточил здесь целый батальон Ивана Матяша, который контролировал две железнодорожные магистрали и всю эту паутинную сеть шоссеек. Каратели много раз пытались взять Кротки, чтобы уничтожить партизан, которые безраздельно властвовали в этом обширном районе. Иван Матяш смело маневрировал и, уходя в лес, громил карателей. Понеся потери, те в конце концов убирались восвояси. А батальон, имеющий свыше сотни ручных и станковых пулеметов, возвращался на свое место.
Много было разных, несхожих биографий у партизанских командиров. У командира же 5-го батальона она была особенная. О ней мне поведал капитан Назаров во время стоянки в урочище Темного леса.
— Заходит однажды в штаб к Сергею Гришину совсем молоденький паренек, светловолосый, ясноглазый, в штатском пиджачке, в брючках дудочкой, кепочка козырьком назад. С виду ничего командирского — так просто, цивильный парубок. Его долго не пускали в избу, настырный оказался такой, прорвался. Руку под козырек, рапортует. «Вы лейтенант? Не вижу...» — Гришин покачал головой и расхохотался. Паренек так вспыхнул, что даже ясные глаза помутнели. Не говоря ни слова, повернулся волчком и пулей выскочил из хаты. «Смотри какой бойкий!» — удивился Гришин.
Через некоторое время в хату четким командирским шагом вошел тот же самый паренек, но теперь в полной комсоставской форме, в сапогах, с наганом в кобуре. «Вот теперь вижу, что лейтенант»,— проговорил Гришин.
В этом молодом лейтенанте Иване Матяше Сергей Владимирович угадал боевого, способного командира. Потолковав с ним, он назначил его в 1-й батальон командиром взвода. В самые тяжелые дни, когда полк преследовали два гитлеровских генерала — Полле и Гофгартен, Иван Матяш был уже командиром роты, да еще каким! Громил карателей под Дымничами, в Грабалово. И когда встал вопрос, кого послать с боевой группой для глубокой разведки под Смоленском и проведения боевой операции, выбор пал на Ивана Матяша. Пригласил его Гришин к себе и сказал: «Решили мы выпустить тебя, Иван, на широкий простор. После нашего ухода из моей родной Смоленщины уж очень там спокойно зажили разные гарнизоны и гарнизончики.
Пошевели-ка их хорошенько. В деревнях и селах наверняка найдешь раненых бойцов и командиров Красной Армии, подобранных жителями... Давай, браток, сделай этакий глубокий рейд, выясни, что там делается. Действуй по обстановке, в большую драку не лезь, береги людей».
Матяш разгромил и разогнал большое количество фашистских и полицейских гарнизонов, уничтожил несколько волостных управ и за счет разгромленных гарнизонов сумел собрать и вооружить двести девяносто человек. В июле сорок третьего года он вернулся в полк. «Молодец, лейтенант Матяш,— похвалил Гришин.— Целый батальон сформировал. Станет он у нас пятым. А раз так, вот и будешь им командовать».
После разгрома гарнизонов в Пытьках, Знамеричах, а особенно в Сухарях, где батальон начисто уничтожил карателей, забрал у них все пушки и минометы, несколько сот голов рогатого скота, комбат стал ездить на белом коне, надел набекрень папаху, как у Чапаева. Начальником штаба у Ивана Матяша стал Герой Советского Союза майор Терешкин, кадровый командир, пограничник, которого выходили местные жители. Иван разыскал его и привел к партизанам. С тех пор и воюют вместе.
...Едва мы с Терентием вошли в село, на улице нас встретил сержант Семенов и сообщил, что комендант батальона отвел хорошую хату.
— Лейтенант приказал встретить вас. Отдыхайте. А мы будем топить баню.
— Попарит нас Гришин за Глинью,— заметил Терентий.
Сержант испепелил его взглядом, но промолчал. Я поблагодарил Семенова и сказал, что мне надо сначала побывать в санчасти.
Когда я отыскал нужную хату, Терентий поманил меня пальцем и повел на задний двор, где под скирдой соломы, на разостланной плащ-палатке, лежала хозяйская подушка и стеганое одеяло из синего сатина. Потом Терентий принес мне горшок кислого молока. Несмотря на теплый солнечный день, меня знобило, хотелось лечь и заснуть. Обе последние ночи я провел почти без сна. Не успел я согреться под одеялом, как пришел лейтенант Головачев и опустился рядом на солому.
— Места себе не найду! — он сцепил руки на коленях.— Я знал, что вы не одобряете мой заход в эту чертову Глинью.
— Почему знал? — спросил я.
— По вашему молчаливому виду было ясно...
— Почему же уступил в самую последнюю минуту?
— Рядом стоял Бахман, полубосой... Просить начали...— В глазах лейтенанта сверкнуло ожесточение и боль, которая разбередила мне душу. Ничего уже поправить было нельзя, но командиру хотелось выговориться.
— Ведь принял решение идти сразу к месту перехода и вдруг на тебе! — сокрушался Головачев.
— Никогда нельзя менять своих решений, если считаешь, что они разумны. Тем более что большинство было настроено идти прямиком,— проговорил я и натянул одеяло до подбородка. Жалко было лейтенанта, а утешить нечем, но и молчать становилось тягостно.
— Ничего, всякое бывало...— слова мои прозвучали слабо и тут же увяли.
— Да, всякое,— согласился Головачев.— Виноват один я, мне и ответ держать. Так хорошо сходили, эшелон сработали чисто! Тут летчики встретились, как на грех...
Это были слова, полные горечи и сострадания. Что я мог ему ответить?
— Я перед вами исповедуюсь, а вы молчите, старший лейтенант...
Головачев поднял глаза, в них была глубокая печаль. Он терзал себя и меня в придачу. Я приподнялся с подушки и сел.
— Ты хочешь сказать, лейтенант, что я мог удержать тебя?
— Возможно...— тихо ответил он.
— Но ты мог послать меня подальше...
— Этого я бы себе не позволил...
— Наверняка, не послушался бы, тем более после истории с кочубеевцами. Я ведь знаю, что не все тогда одобрили мой поступок.
Теперь молчал он.
— Когда выступаем?
— Завтра ночью.
— Снова будем форсировать железку?
— Да. Кричев — Могилев. Там еще опаснее, чем в Темном бору.
— Почему?
— Совсем недавно люди Ивана Матяша взорвали несколько километров рельсов и спилили телеграфные столбы. Злые как собаки фашисты несколько дней потратили на восстановление. Мертвой была железка, а на шоссейках партизаны хозяйничали. Знаете, как теперь охраняют, с боем переходить придется.
Головачев ушел.
Снова эта проклятущая железка. Как перейду? На чем поеду? Одного коня потерял, а кто даст другого?
Наверно, проспал бы я не только день, но и всю ночь, да хозяйка разбудила под вечер.
В сумерки меня навестил капитан Назаров, принес узкоплечую, коротенькую серую шинелишку и мягкую фетровую шляпу.
— Ничего другого не нашлось, а ночи прохладные стали. Зато шляпа какая! — восторженно проговорил мой новый друг.
Ну что ж, шляпа так шляпа... Надел первый раз в жизни. Фуражки, кепки разные, пилотки, папахи носил, а вот шляпы — никогда. Брюки с леями, куцая, до колен, солдатская шинель, модная шляпа с загнутыми полями — ну и вид у меня! Прошелся по горнице и первый раз за эти два последних дня вызвал у товарищей смех, не подозревая, какие огорчения и невзгоды ожидают меня впереди в этом нелепом наряде...
На следующий день мы стриглись и брились у доморощенного парикмахера Терентия, мылись в бане.
Намазав хозяйским дегтем сапоги, почистив ваксой свои кавалерийские леи, разгладил щегольскую шляпу и в таком виде отправился представиться командованию батальона, а заодно попросить верховую лошадь, зайти в санитарную часть и поблагодарить медика.
Штаб батальона находился за речушкой. Не дойдя нескольких шагов до деревянной кладки, нос к носу встретился на тропинке с кочубеевцем, младшим лейтенантом Солдатовым.
— Ого! Мое вам нижайшее, товарищ гвардии старший лейтенант! Убей меня бог, не узнал бы! Живой и в шляпе! — Озорной нос Солдатова сморщился от смеха.— Здравствуйте!
— Здравствуй! — Мы пожали друг другу руки.
— Ну как, наломали вам бока-то? А то не поехал с нами... ускакал...— корил меня он.— Плохо ребят своих вел...
— Да уж хуже некуда...
— А вот мы прошли за милую душу, без единого выстрела. Чего взбеленился? Столько пережил всякого, башку мог потерять ни за грош. Где буланый конь твой? Молчишь? Такого буланка загубили, даже проехаться не дал...
Солдатов был возбужден, доволен не только собой, но и всем белым светом, голубые глаза искрились, широкие ноздри раздувались.
Радуясь этой неожиданной встрече, я спросил:
— А почему вы здесь задержались?
— Как почему? Вас поджидали! Эту железку одному запросто не проскочить. Назаров пришел со своими орлами. Вечером демидовцы подойдут. Большой-то группой легче, а фрицы тоже побаиваются нашего перца. Ну, привет! Ты на нас не серчай. Будем друзьями. Я к тебе в госпиталь приду. Бывай!
Солдатов помахал мне рукой и, придерживая болтающийся на боку пистолет в матерчатой кобуре, побежал по тропинке.
Я остался на берегу заросшей осокой речушки...
Все эти дни я мечтал лишь об одном: скорее бы попасть в полк Гришина, а там на Большую землю, чтобы врачи стационарного госпиталя смогли наконец вылечить мою руку, извлечь сидящие в ней осколки, от которых пальцы стали тонкими и скрючились в беспомощную горсточку. Все приходилось делать теперь левой рукой, а я ею даже есть по-настоящему еще не научился. Сейчас вместо госпиталя, в силу какой-то роковой обреченности, я должен переходить опасные магистрали и большаки, сгибаться от свиста пуль и осколков, снова ждать, когда укусит та единственная, тебе одному припасенная...
И все-таки, несмотря на все удары судьбы, я шел к партизанской Железенке, где размещался штаб полка Сергея Гришина...
Перейдя по бревенчатой кладке на ту сторону речушки, прошел мимо палочных изгородей, за которыми блестели на солнце кочаны капусты, желтела увядающая картофельная ботва. Неподалеку от ворот ближнего дома меня обогнал всадник на белом тонконогом коне, уверенно сидевший в седле. Командир был молодой, светловолосый, в черной, сдвинутой на затылок папахе, в ладно сидевшей черной кожаной куртке. Нетрудно было догадаться, что это и есть Иван Матяш. Спрыгнув с коня, он передал повод подскочившему бойцу и, видя, что я подхожу к нему, крикнул скороговоркой:
— Комбат Пять, Матяш!
Когда я тоже отрекомендовался, он сказал:
— О вас я уже все знаю. Мне врач говорил. Как себя чувствуете?
— Спасибо. Хорошо.
— У нас отдохнете или двинетесь дальше? Если хотите, поживите несколько дней в санчасти.
Я поблагодарил:
— Поеду к Гришину, но мне...
— Нужен конь. Знаю. Идите к начальнику штаба майору Терешкину. Он все сделает как надо.— Комбат говорил мягко, уважительно. Из деликатности, видно, не стал расспрашивать, как напоролись на засаду, как я потерял коня...
Начальника штаба я застал во дворе соседнего дома. Он стоял у крыльца, держась рукой за перильца, что-то объяснял двум партизанам в серых коротких пиджаках, с автоматами на груди, с вещевыми мешками за плечами, с гранатами, подвешенными к ремням.
Дождавшись, когда партизаны ушли, я подошел к начштаба и назвал себя.
— Чем могу служить? — спросил он спокойным суховатым голосом, неторопливо свертывая цигарку.
Я объяснил...
Майор Терешкин позвал коменданта и приказал привести для меня коня.
Это был не конь, а кобыленка гнедой масти, на редкость маленького росточка, которую было чуть видно под старым драгунским седлом. Сам я не ахти какой великан, но ноги мои в стременах вполне могли сшибать верхушки придорожных трав.
— Со всей душой дал бы другого, но нет. Все кони при деле. Доедешь, не в атаку скакать. Ехать до Железенки всего один переход. Брод через Проню мелкий. Приедешь, оставишь эту красотку при штабе. И не гляди, что она замухрышка,— еще какая бойкая!
Начштаба оказался прав. Кобылка по кличке Пчелка (и в самом деле похожа на косматую пчелку с шелковистой, бархатной шерстью) оказалась боевитой, шустрой. И если бы не те курьезы, которые происходили с ней во время ночного похода, мне бы не пришло в голову сравнивать себя с Дон-Кихотом, восседающим на своем любимом Росинанте...
До Железенки, где дислоцировался штаб и госпиталь особого партизанского полка, переход занимал менее суток. Но на пути нам предстояло преодолеть последнюю опасную зону — железную дорогу Кричев — Могилев и форсировать вброд реку Проню. Насколько этот переход был опасным, можно судить по тому, как к нему готовились. Кроме гришинцев, группы капитана Назарова и кочубеевцев под командованием Солдатова подошли партизаны из отряда Демидова — почти целая рота. Помимо этих сил командир 5-го батальона Иван Матяш выделил роту сопровождения, усиленную станковыми и ручными пулеметами для обеспечения прикрытия с флангов.
Все было заранее рассчитано, разумно и дельно продумано самим командиром полка Гришиным во избежание напрасных потерь: возвращающиеся с заданий подразделения партизан из разных отрядов и соединений скапливались в Кротках и вместе проходили опасную зону. Таким образом, потери были всегда малые, а иногда и вовсе их не было.
На этот раз из Кроток вышла колонна свыше двухсот человек. Среди этой пестро одетой массы людей оказалось двое конных — командир сопровождающей роты, старший лейтенант на крупном коне чалой масти и я на Пчелке, в обрезанной шинели и в своей коричневой шляпе.
Увлеченный подготовкой к предстоящему походу, я не заметил, как партизаны, которые, как известно, любят крепкое словцо, начали подшучивать над моей бархатной Пчелкой.
— Это еще что за Пьер Безухов на каблук давит? — бросил кто-то из колонны веселую фразу. А дальше уже пошло-поехало...
— Ну и качает граф! Го-го-го!
— А коняка! Коняка! Где ты раздобыл такое сокровище?
— Ты, шляпа, из какой мэрии?
Какой-то чудак незаметно стегнул Пчелку хворостинкой. Пчелка — в порядке самозащиты — вскинула задом и влепила обидчику копытом.
В мой адрес полетели разные весомые слова. Особенно прохаживались насчет шляпы, но больше всего, пожалуй, доставалось кобыленке, которая, не желая давать себя в обиду, даже пустила в ход свои молодые, острые зубы.
— Кусается, чертовка, надо же!
— Слушай, Пьер Безухов, откуда такого мустанга припер?
— Да ты что, граф, поводья держать не можешь?
Я не обижался на шутки. Облик мой и в самом деле был комичен...
Переход через железнодорожную магистраль Кричев — Могилев прошел благополучно, если не считать короткой пятиминутной перестрелки на флангах. Поскольку мне было дозволено ехать по обочине, на переезде бойцы пропустили «графа» вперед, и моя Пчелка легко перемахнула через сваленный пестрый шлагбаум.
Часам к двенадцати ребята перешли вброд, а я переехал мелководную Проню в районе деревни Красная слобода, откуда начинался партизанский край. Давно я ждал этой минуты. Опустив поводья, расслабился, позволяя Пчелке щипать придорожную лошадиную кислятку.
Много было разных, несхожих биографий у партизанских командиров. У командира же 5-го батальона она была особенная. О ней мне поведал капитан Назаров во время стоянки в урочище Темного леса.
— Заходит однажды в штаб к Сергею Гришину совсем молоденький паренек, светловолосый, ясноглазый, в штатском пиджачке, в брючках дудочкой, кепочка козырьком назад. С виду ничего командирского — так просто, цивильный парубок. Его долго не пускали в избу, настырный оказался такой, прорвался. Руку под козырек, рапортует. «Вы лейтенант? Не вижу...» — Гришин покачал головой и расхохотался. Паренек так вспыхнул, что даже ясные глаза помутнели. Не говоря ни слова, повернулся волчком и пулей выскочил из хаты. «Смотри какой бойкий!» — удивился Гришин.
Через некоторое время в хату четким командирским шагом вошел тот же самый паренек, но теперь в полной комсоставской форме, в сапогах, с наганом в кобуре. «Вот теперь вижу, что лейтенант»,— проговорил Гришин.
В этом молодом лейтенанте Иване Матяше Сергей Владимирович угадал боевого, способного командира. Потолковав с ним, он назначил его в 1-й батальон командиром взвода. В самые тяжелые дни, когда полк преследовали два гитлеровских генерала — Полле и Гофгартен, Иван Матяш был уже командиром роты, да еще каким! Громил карателей под Дымничами, в Грабалово. И когда встал вопрос, кого послать с боевой группой для глубокой разведки под Смоленском и проведения боевой операции, выбор пал на Ивана Матяша. Пригласил его Гришин к себе и сказал: «Решили мы выпустить тебя, Иван, на широкий простор. После нашего ухода из моей родной Смоленщины уж очень там спокойно зажили разные гарнизоны и гарнизончики.
Пошевели-ка их хорошенько. В деревнях и селах наверняка найдешь раненых бойцов и командиров Красной Армии, подобранных жителями... Давай, браток, сделай этакий глубокий рейд, выясни, что там делается. Действуй по обстановке, в большую драку не лезь, береги людей».
Матяш разгромил и разогнал большое количество фашистских и полицейских гарнизонов, уничтожил несколько волостных управ и за счет разгромленных гарнизонов сумел собрать и вооружить двести девяносто человек. В июле сорок третьего года он вернулся в полк. «Молодец, лейтенант Матяш,— похвалил Гришин.— Целый батальон сформировал. Станет он у нас пятым. А раз так, вот и будешь им командовать».
После разгрома гарнизонов в Пытьках, Знамеричах, а особенно в Сухарях, где батальон начисто уничтожил карателей, забрал у них все пушки и минометы, несколько сот голов рогатого скота, комбат стал ездить на белом коне, надел набекрень папаху, как у Чапаева. Начальником штаба у Ивана Матяша стал Герой Советского Союза майор Терешкин, кадровый командир, пограничник, которого выходили местные жители. Иван разыскал его и привел к партизанам. С тех пор и воюют вместе.
...Едва мы с Терентием вошли в село, на улице нас встретил сержант Семенов и сообщил, что комендант батальона отвел хорошую хату.
— Лейтенант приказал встретить вас. Отдыхайте. А мы будем топить баню.
— Попарит нас Гришин за Глинью,— заметил Терентий.
Сержант испепелил его взглядом, но промолчал. Я поблагодарил Семенова и сказал, что мне надо сначала побывать в санчасти.
Когда я отыскал нужную хату, Терентий поманил меня пальцем и повел на задний двор, где под скирдой соломы, на разостланной плащ-палатке, лежала хозяйская подушка и стеганое одеяло из синего сатина. Потом Терентий принес мне горшок кислого молока. Несмотря на теплый солнечный день, меня знобило, хотелось лечь и заснуть. Обе последние ночи я провел почти без сна. Не успел я согреться под одеялом, как пришел лейтенант Головачев и опустился рядом на солому.
— Места себе не найду! — он сцепил руки на коленях.— Я знал, что вы не одобряете мой заход в эту чертову Глинью.
— Почему знал? — спросил я.
— По вашему молчаливому виду было ясно...
— Почему же уступил в самую последнюю минуту?
— Рядом стоял Бахман, полубосой... Просить начали...— В глазах лейтенанта сверкнуло ожесточение и боль, которая разбередила мне душу. Ничего уже поправить было нельзя, но командиру хотелось выговориться.
— Ведь принял решение идти сразу к месту перехода и вдруг на тебе! — сокрушался Головачев.
— Никогда нельзя менять своих решений, если считаешь, что они разумны. Тем более что большинство было настроено идти прямиком,— проговорил я и натянул одеяло до подбородка. Жалко было лейтенанта, а утешить нечем, но и молчать становилось тягостно.
— Ничего, всякое бывало...— слова мои прозвучали слабо и тут же увяли.
— Да, всякое,— согласился Головачев.— Виноват один я, мне и ответ держать. Так хорошо сходили, эшелон сработали чисто! Тут летчики встретились, как на грех...
Это были слова, полные горечи и сострадания. Что я мог ему ответить?
— Я перед вами исповедуюсь, а вы молчите, старший лейтенант...
Головачев поднял глаза, в них была глубокая печаль. Он терзал себя и меня в придачу. Я приподнялся с подушки и сел.
— Ты хочешь сказать, лейтенант, что я мог удержать тебя?
— Возможно...— тихо ответил он.
— Но ты мог послать меня подальше...
— Этого я бы себе не позволил...
— Наверняка, не послушался бы, тем более после истории с кочубеевцами. Я ведь знаю, что не все тогда одобрили мой поступок.
Теперь молчал он.
— Когда выступаем?
— Завтра ночью.
— Снова будем форсировать железку?
— Да. Кричев — Могилев. Там еще опаснее, чем в Темном бору.
— Почему?
— Совсем недавно люди Ивана Матяша взорвали несколько километров рельсов и спилили телеграфные столбы. Злые как собаки фашисты несколько дней потратили на восстановление. Мертвой была железка, а на шоссейках партизаны хозяйничали. Знаете, как теперь охраняют, с боем переходить придется.
Головачев ушел.
Снова эта проклятущая железка. Как перейду? На чем поеду? Одного коня потерял, а кто даст другого?
Наверно, проспал бы я не только день, но и всю ночь, да хозяйка разбудила под вечер.
В сумерки меня навестил капитан Назаров, принес узкоплечую, коротенькую серую шинелишку и мягкую фетровую шляпу.
— Ничего другого не нашлось, а ночи прохладные стали. Зато шляпа какая! — восторженно проговорил мой новый друг.
Ну что ж, шляпа так шляпа... Надел первый раз в жизни. Фуражки, кепки разные, пилотки, папахи носил, а вот шляпы — никогда. Брюки с леями, куцая, до колен, солдатская шинель, модная шляпа с загнутыми полями — ну и вид у меня! Прошелся по горнице и первый раз за эти два последних дня вызвал у товарищей смех, не подозревая, какие огорчения и невзгоды ожидают меня впереди в этом нелепом наряде...
На следующий день мы стриглись и брились у доморощенного парикмахера Терентия, мылись в бане.
Намазав хозяйским дегтем сапоги, почистив ваксой свои кавалерийские леи, разгладил щегольскую шляпу и в таком виде отправился представиться командованию батальона, а заодно попросить верховую лошадь, зайти в санитарную часть и поблагодарить медика.
Штаб батальона находился за речушкой. Не дойдя нескольких шагов до деревянной кладки, нос к носу встретился на тропинке с кочубеевцем, младшим лейтенантом Солдатовым.
— Ого! Мое вам нижайшее, товарищ гвардии старший лейтенант! Убей меня бог, не узнал бы! Живой и в шляпе! — Озорной нос Солдатова сморщился от смеха.— Здравствуйте!
— Здравствуй! — Мы пожали друг другу руки.
— Ну как, наломали вам бока-то? А то не поехал с нами... ускакал...— корил меня он.— Плохо ребят своих вел...
— Да уж хуже некуда...
— А вот мы прошли за милую душу, без единого выстрела. Чего взбеленился? Столько пережил всякого, башку мог потерять ни за грош. Где буланый конь твой? Молчишь? Такого буланка загубили, даже проехаться не дал...
Солдатов был возбужден, доволен не только собой, но и всем белым светом, голубые глаза искрились, широкие ноздри раздувались.
Радуясь этой неожиданной встрече, я спросил:
— А почему вы здесь задержались?
— Как почему? Вас поджидали! Эту железку одному запросто не проскочить. Назаров пришел со своими орлами. Вечером демидовцы подойдут. Большой-то группой легче, а фрицы тоже побаиваются нашего перца. Ну, привет! Ты на нас не серчай. Будем друзьями. Я к тебе в госпиталь приду. Бывай!
Солдатов помахал мне рукой и, придерживая болтающийся на боку пистолет в матерчатой кобуре, побежал по тропинке.
Я остался на берегу заросшей осокой речушки...
Все эти дни я мечтал лишь об одном: скорее бы попасть в полк Гришина, а там на Большую землю, чтобы врачи стационарного госпиталя смогли наконец вылечить мою руку, извлечь сидящие в ней осколки, от которых пальцы стали тонкими и скрючились в беспомощную горсточку. Все приходилось делать теперь левой рукой, а я ею даже есть по-настоящему еще не научился. Сейчас вместо госпиталя, в силу какой-то роковой обреченности, я должен переходить опасные магистрали и большаки, сгибаться от свиста пуль и осколков, снова ждать, когда укусит та единственная, тебе одному припасенная...
И все-таки, несмотря на все удары судьбы, я шел к партизанской Железенке, где размещался штаб полка Сергея Гришина...
Перейдя по бревенчатой кладке на ту сторону речушки, прошел мимо палочных изгородей, за которыми блестели на солнце кочаны капусты, желтела увядающая картофельная ботва. Неподалеку от ворот ближнего дома меня обогнал всадник на белом тонконогом коне, уверенно сидевший в седле. Командир был молодой, светловолосый, в черной, сдвинутой на затылок папахе, в ладно сидевшей черной кожаной куртке. Нетрудно было догадаться, что это и есть Иван Матяш. Спрыгнув с коня, он передал повод подскочившему бойцу и, видя, что я подхожу к нему, крикнул скороговоркой:
— Комбат Пять, Матяш!
Когда я тоже отрекомендовался, он сказал:
— О вас я уже все знаю. Мне врач говорил. Как себя чувствуете?
— Спасибо. Хорошо.
— У нас отдохнете или двинетесь дальше? Если хотите, поживите несколько дней в санчасти.
Я поблагодарил:
— Поеду к Гришину, но мне...
— Нужен конь. Знаю. Идите к начальнику штаба майору Терешкину. Он все сделает как надо.— Комбат говорил мягко, уважительно. Из деликатности, видно, не стал расспрашивать, как напоролись на засаду, как я потерял коня...
Начальника штаба я застал во дворе соседнего дома. Он стоял у крыльца, держась рукой за перильца, что-то объяснял двум партизанам в серых коротких пиджаках, с автоматами на груди, с вещевыми мешками за плечами, с гранатами, подвешенными к ремням.
Дождавшись, когда партизаны ушли, я подошел к начштаба и назвал себя.
— Чем могу служить? — спросил он спокойным суховатым голосом, неторопливо свертывая цигарку.
Я объяснил...
Майор Терешкин позвал коменданта и приказал привести для меня коня.
Это был не конь, а кобыленка гнедой масти, на редкость маленького росточка, которую было чуть видно под старым драгунским седлом. Сам я не ахти какой великан, но ноги мои в стременах вполне могли сшибать верхушки придорожных трав.
— Со всей душой дал бы другого, но нет. Все кони при деле. Доедешь, не в атаку скакать. Ехать до Железенки всего один переход. Брод через Проню мелкий. Приедешь, оставишь эту красотку при штабе. И не гляди, что она замухрышка,— еще какая бойкая!
Начштаба оказался прав. Кобылка по кличке Пчелка (и в самом деле похожа на косматую пчелку с шелковистой, бархатной шерстью) оказалась боевитой, шустрой. И если бы не те курьезы, которые происходили с ней во время ночного похода, мне бы не пришло в голову сравнивать себя с Дон-Кихотом, восседающим на своем любимом Росинанте...
До Железенки, где дислоцировался штаб и госпиталь особого партизанского полка, переход занимал менее суток. Но на пути нам предстояло преодолеть последнюю опасную зону — железную дорогу Кричев — Могилев и форсировать вброд реку Проню. Насколько этот переход был опасным, можно судить по тому, как к нему готовились. Кроме гришинцев, группы капитана Назарова и кочубеевцев под командованием Солдатова подошли партизаны из отряда Демидова — почти целая рота. Помимо этих сил командир 5-го батальона Иван Матяш выделил роту сопровождения, усиленную станковыми и ручными пулеметами для обеспечения прикрытия с флангов.
Все было заранее рассчитано, разумно и дельно продумано самим командиром полка Гришиным во избежание напрасных потерь: возвращающиеся с заданий подразделения партизан из разных отрядов и соединений скапливались в Кротках и вместе проходили опасную зону. Таким образом, потери были всегда малые, а иногда и вовсе их не было.
На этот раз из Кроток вышла колонна свыше двухсот человек. Среди этой пестро одетой массы людей оказалось двое конных — командир сопровождающей роты, старший лейтенант на крупном коне чалой масти и я на Пчелке, в обрезанной шинели и в своей коричневой шляпе.
Увлеченный подготовкой к предстоящему походу, я не заметил, как партизаны, которые, как известно, любят крепкое словцо, начали подшучивать над моей бархатной Пчелкой.
— Это еще что за Пьер Безухов на каблук давит? — бросил кто-то из колонны веселую фразу. А дальше уже пошло-поехало...
— Ну и качает граф! Го-го-го!
— А коняка! Коняка! Где ты раздобыл такое сокровище?
— Ты, шляпа, из какой мэрии?
Какой-то чудак незаметно стегнул Пчелку хворостинкой. Пчелка — в порядке самозащиты — вскинула задом и влепила обидчику копытом.
В мой адрес полетели разные весомые слова. Особенно прохаживались насчет шляпы, но больше всего, пожалуй, доставалось кобыленке, которая, не желая давать себя в обиду, даже пустила в ход свои молодые, острые зубы.
— Кусается, чертовка, надо же!
— Слушай, Пьер Безухов, откуда такого мустанга припер?
— Да ты что, граф, поводья держать не можешь?
Я не обижался на шутки. Облик мой и в самом деле был комичен...
Переход через железнодорожную магистраль Кричев — Могилев прошел благополучно, если не считать короткой пятиминутной перестрелки на флангах. Поскольку мне было дозволено ехать по обочине, на переезде бойцы пропустили «графа» вперед, и моя Пчелка легко перемахнула через сваленный пестрый шлагбаум.
Часам к двенадцати ребята перешли вброд, а я переехал мелководную Проню в районе деревни Красная слобода, откуда начинался партизанский край. Давно я ждал этой минуты. Опустив поводья, расслабился, позволяя Пчелке щипать придорожную лошадиную кислятку.