Федоров Павел Ильич. Синий Шихан (Роман 1)

   - Ежели захотят приехать начальники, то мы еще дальше откочуем... Не сердись. Когда птицу прогнали из одного гнезда, она ищет себе другое. Значит, Марьямку посадили в плохое гнездо, раз она улетела. Поехали!
   Бодро вскидывая головы, кони рысью пошли сначала краем ерика, а потом степью. Под конскими ногами звонко шелестел сухой ковыль, в густой некоси пряталась едва заметная узенькая тропка. Пугая коней, стайками перелетали перепелки, ныряли в траву высокозадые, тонконогие тушканчики, наводившие на Петра тоску своим уродством и трусливо прижатыми ушками.
   Проскакав с полверсты галопом, Петр Николаевич пустил Ястреба шагом. Быстрая езда несколько успокоила его, но тревожные мысли не покидали ни на минуту. Как могло случиться, что его умная, гордая Маринка решилась на такой поступок? Петр Николаевич еще сам не знал, как встретит дочь, как заговорит с ней... Тяжело и страшновато было думать о предстоящей встрече...
   Старый Тулеген понимал его мысли и, не надоедая разговорами, трусил на своей гнедой кобылке и монотонно пел.
   Солнце уже село. Приблизились рябые, верблюжьи горы и размахнулись по краю степного горизонта синеватыми, тихими сумерками.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
   Месяц назад Суханов послал в Петербург два письма. Одно Авдею Доменову, другое Митьке Степанову.
   "Долго гуляешь, Митрий Александрыч, - писал Тарас Маркелович Митьке большими прыгающими буквами, - пора и совесть знать. Денежки ты тратить умеешь, а наживать еще не научился. Говорю тебе напрямик, хоть сердись, хоть гневайся. Дела наши плохи, поэтому прошу немедля приехать. Братец твой господина Шпака слушает, а меня считает вроде как для модели. Ежели не хочешь остаться нищим, то приезжай скорее, а то поздно будет..."
   Скрепя сердце написал Доменову, но совсем иначе. "Кряхчу по-стариковски, а все-таки пишу тебе, Авдей. Дело заставляет. А дело наше заходит в тупичок, зыбиться начинает, как хлипкий мостик. Присмотрелся я, по твоему совету, к господину и уразумел, что ты был прав. Может, с умыслом, а может и нет, но мостик он соорудил такой, что в пропасть полететь можем. Золотопромывательную фабрику выстроил на пустом месте... Выходит, породу туда надо на загорбке носить или все сооружение на другое место перетаскивать. Ты-то уж в этом деле собаку съел, понимаешь, чем это пахнет! Он, братец мой, кредитов нахватал, всяких машин накупил за границей, а они пока лежат мертвым капиталом. За все денежки уплачены, по векселям не успеваем рассчитываться, в других местах перехватываем... А Родниковская дача оборвала жилу и золота не дает... Закуплен хлеб, его надо перевозить, а платить нечем, ворох векселей пришел, кредиторы опротестовывать собираются. Хозяин пьет горькую и ничего в этом деле не смыслит. Сдается мне, паря, что спаивает его наш инженер вместе с госпожой Печенеговой. А муженек ее ворованное золото скупает. Ничего поделать нельзя. Полицейские начальники у них прикормлены жирным пирожком... Низко тебе кланяюсь, Авдей Иннокентьевич, пожалей зятя и дочь свою, приезжай. Подумаем вместе и не дадим делу погибнуть. Мне одному не под силу. Бросил бы все и ушел, да дело жалко и совесть не позволяет. Ты знаешь мой характер, попусту тревожить тебя не стал бы".
   Прошел месяц, но от Доменова и Дмитрия Степанова ответа не было. Два дня назад Суханов послал телеграмму и известил зятя и тестя о забастовке.
   События на прииске все развивались. В первый же день забастовки на работу не вышло свыше трехсот человек. Шпак немедленно распорядился, чтобы забастовщикам прекратили отпуск продуктов и подготовили расчет всем не вышедшим на работу. Тайные агенты, переодетые рабочими, всюду наушничали, что приказания эти исходят от управляющего Суханова, и подбивали рабочих идти громить продовольственные склады. Для охраны лабазов Шпак выставил стражников с шашками и револьверами. У продовольственных лавчонок с кошелками в руках толпились возбужденные жены золотоискателей...
   Розовощекий, сытый приказчик брал у женщин заборные книжки, водя пальцем по лежащему на прилавке списку, находил нужную фамилию, прятал книжку под прилавок, коротко говорил:
   - Уволен, в контору...
   - Как так уволен? - спрашивали удивленные бабы.
   - Там скажут... Следующий!
   К полудню весть о прекращении выдачи продуктов облетела весь прииск. В мазанках, землянках и дощатых бараках появились листки стачечного комитета, призывающие к общей забастовке. Женщины с ребятишками на руках шли в контору, ругались под окнами, кому-то грозили, собираясь группами, поднимали крик. Ребятишки Архипа Буланова шныряли между обозленными хозяйками, появлялись то тут, то там, и как только они исчезали, люди находили около себя разбросанные листки.
   Несколько раз делегация рабочих приходила в контору, требовала управляющего. Но стражники загораживали дорогу и в помещение не допускали:
   - Управляющего и главного инженера нет. Уехали к хозяину. Вернутся тогда объявят окончательное решение.
   Но в действительности Шпак сидел у себя дома вместе с Печенеговым. Накануне он ездил к Ивану Степанову в Шиханскую, а сейчас ждал возвращения Тараса Маркеловича, который вторично поехал уговаривать Ивана, чтобы он отменил приказ об увольнении рабочих.
   Но Степанов и слушать не хотел, требовал прогнать всех зачинщиков и грозился привести казаков. Он пил каждый день и теперь почти не бывал в нормальном состоянии. Начинал пьянствовать с утра, а к вечеру уже не узнавал даже самых близких.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
   На другой день Тарас Маркелыч снова поехал к Ивану Степанову. К двенадцати часам пополудни он был уже в Шиханской.
   В это же утро к Степанову чуть свет приезжал Шпак. По словам Шпака, прииску грозила беда, рабочие собираются громить продовольственные склады. Петр Эммануилович посоветовал Ивану вызвать казаков и навести там порядок. После отъезда Шпака Аришка тотчас же велела Кунте, которого брат его Мурат пристроил в работники к Степанову, пожарче натопить баню и выгнать из гуляки весь хмель.
   Иван, вытянув ноги, сидел в предбаннике на скамье. Кунта стаскивал с хозяина сапоги. Уже несколько дней Иван не разувался. Засыпал он где попало, прямо в сапогах, и стащить их с пьяного не было никакой возможности. Сапоги были модные, платовские, со сборными голенищами, и очень тесные. Кунта что есть силы тянул за сапог, а Иван кряхтел и бранился.
   Взглянув на управляющего, Иван нахмурился. Ему было неприятно, что Суханов застал его в таком виде. Кивнув, угрюмо спросил:
   - Опять с каким-нибудь мерзавством приехали?
   - Да, утешить, Иван Александрыч, покамест нечем, приехал поговорить с тобой. Рабочие своего добиваются...
   - Они у меня добьются! - зло крикнул Иван. - Ты им скажи, что я сегодня же приеду с казаками, перепорю и разгоню всех зачинщиков! Так и передай! Я им кровь пущу!
   - Ты этого не сделаешь, - возразил Суханов.
   - Думаешь, церемониться буду? Хватит! А в общем, кончим об этом. Жди меня с войском...
   - Опомнись! Что ты задумал? - возмущенно заговорил Тарас Маркелович. - Кровь пролить хочешь...
   - Нужно будет, и шашки в ход пустим. Не уговаривай меня, дядя Тарас.
   Дальнейшие разговоры ни к чему не привели. Иван рывком сдернул сапоги, сбросил одежду и, схватив веник, вошел в баню.
   На прииск Тарас Маркелович возвратился мрачный, расстроенный. Встретив Василия, сказал:
   - Наш любезный хозяин решил вызвать сюда своих станичников. На усмирение...
   - А может, только грозит? - с тревогой в голосе спросил Василий.
   - Мне кажется, что его кто-то подбил на это, - в раздумье ответил Суханов. - Соберет кучку головорезов и устроит кутерьму. Как ты полагаешь?
   - Пожалуй, вы правы, найдутся сволочи, - согласился Кондрашов. - Об этом надо, Тарас Маркелович, крепко подумать. Рабочих предупредить, чтобы ни на какие провокации не поддавались.
   - Это ты верно говоришь, - кивнул Суханов. - Но надо подумать и о другом... Ты мне как-то говорил, что дружишь со станичным писарем, в гостях у него бываешь. Вот если тебе с ним потолковать? Поможет?
   - Поможет, - твердо ответил Василий.
   - Садись в мой тарантас и поезжай.
   - Нет, уж я лучше верхом, - отозвался Василий и спустя полчаса выехал в Шиханскую.
   Увидев через окошко, что Суханов уехал, Иван позвал Кунту. Подав ему веник, спросил:
   - Парить умеешь?
   - Немножко знаем, - ответил Кунта. За всю свою жизнь он мылся в русской бане не больше двух-трех раз, но видел, как голые люди яростно стегают себя пучком хвороста. Однажды даже сам решил попробовать, но не выдержал, спрыгнул с полка и выбежал на улицу.
   - А ну, валяй! - приказал Иван и растянулся на мокрых, скользких досках.
   Кунта старательно поплевал на руки, взял веник и принялся хлестать порозовевшую хозяйскую спину.
   - Крепче! Крепче! Да пару еще поддай! - крикнул Иван.
   Кунта неумело бухнул на каменку почти полное ведро холодной воды. Раскаленные кругляши зашипели и с оглушительным треском начали лопаться. Баня наполнилась паром. Бросив веник, Кунта выскочил в предбанник, следом за ним выбежал, тяжело дыша, Иван. Плюхнувшись на скамью, спросил хриплым голосом:
   - Ты чего убег?
   - Больна горячо, хозяин. Глаза чуть не лопнули. Так помирать можна, покачивая головой, ответил Кунта.
   - От этого не умирают, дурак. Не можешь парить, так и не берись. Ахнул воды черт те сколько, - ворчал Иван. - Иди лучше подседлай мне коня, а я уж тут сам...
   - Поедешь, хозяин? - пристально посматривая на Ивана, спросил Кунта.
   - Поеду. Ну и что?
   - Кровь пускать поедешь, да? - черные глазенки мальчика блестели, как два уголька, ярко, встревоженно.
   - А ты что, боишься? - усмехнувшись, спросил Иван.
   - Зачем будешь кровь пускать? Там мой старший брат. Ему тоже пускаешь?
   - Не-ет! Ну, иди, иди! Разговорился, - успокоительно сказал Иван и, подняв руку, дал ему по носу щелчка.
   Кунта зажал нос рукой, поспешно натянул штанишки и выбежал из предбанника.
   После его ухода Иван снова полез на полок. Парился он больше часу. Усталый, раскрасневшийся, пришел домой. Позвал жену.
   - Сейчас поеду. Ты мне того...
   - Куда собрался-то? - спросила Аришка.
   - На кудыкину гору... Принеси-ка лучше холодного кваса да приготовь мундир.
   Иван накинул на плечи пестрый бухарский халат, подойдя к стене, снял старенькую отцовскую шашку.
   - Это еще зачем?
   - Исполняй что тебе велено, - пробуя вытащить из ножен заржавевший клинок, грозно повторил Иван.
   После бани и холодного квасу он окончательно протрезвился и стал напыщенно суров.
   - Мундир-то зачем? Его уж небось моль источила, - не унималась Аришка.
   - Ты что же это, добро разучилась беречь? Нахлебницей живешь да барыню из себя корчишь! Не чуешь, что у мужа беда. Может, мы завтра нищие будем, по миру пойдем! Каким тогда голосом завоешь?
   - Окстись, чего мелешь-то? - затрепетала Аришка.
   - Не мелю, а правду говорю. Ты хоть когда-нибудь научишься с мужем по-людски разговаривать? Тащи, что тебе сказано, пока корзину не растрепал на твоей башке. Чтобы мундир сей минут тут у меня был!
   Аришка перечить больше не стала и побежала выполнять повеление мужа.
   Облачившись в пропахшую нафталином казачью форму, Иван сел на подведенного Кунтой коня и поскакал в станичное управление.
   Проводив хозяина, Кунта понял, что брату и друзьям его грозит опасность. Он осторожно пробрался на конюшню, взял припрятанный под сеном волосяной чумбур, перелез на заднем дворе через плетень и вышел на поляну. Там он поймал пасущегося верблюжонка, привязал чумбур за вздетое в ноздрю кольцо, обласкал любимца, уложил его на траву, сел и с тревожно колотившимся сердцем поехал к Синешиханским холмам.
   Подхлестывая верблюжонка концом волосяной веревки, он думал о том, что надо спешить, поскорее разыскать Василия, сказать ему, что хозяин казаков приведет, будут они камчами драться, шашками рубить. А там все-таки старший брат, может, заступиться придется...
   Из-за бугра показался всадник. Съехались. Высокий рыжий конь, косясь на верблюда, зафыркал.
   - Здравствуй, Василий! - помахивая потрепанным малахаем, радостно крикнул Кунта.
   - Здравствуй, Кунта, здравствуй! Ты куда едешь? - спросил Кондрашов.
   - К вам еду, хабар везу, - таинственно и торопливо заговорил Кунта. Хозяин военный бешмет надел, шашку на плечо вешал... Много казаков хочет взять, к вам хочет ехать и всем будет кровь пускать, камчами бить. Говорит, у него много денга украли. А там мой брат... - Кунта опустил голову и тихо добавил: - Мой брат, наверное, немножко брал... Дурак, зачем он брал чужие денга... А теперь его будут камчами бить... Нехорошо...
   - Погоди, погоди, Кунта, - остановил его Василий. - Твой брат никаких денег не взял, и никто его бить не будет. Мурат молодец, он нашел много золота и хозяину отдал.
   Василий коротко объяснил пастушонку, что произошло на прииске и зачем Степанов хочет привести казаков.
   - Значит, хозяин сам обижает работников? - с нарастающим любопытством посматривая на Василия, спросил Кунта. Покачав головой, сам же ответил: А работников везде обижают и камчами бьют. Значит, ты говоришь, что бояться не надо? Работников много, а хозяев мало? Значит, им тоже маленько можна кровь пускать?
   - Придет время, Кунта, так и будет, - подтвердил Василий.
   - Жумагулу и Мирзе тоже будут маклушки давать?
   - Обязательно, Кунта! - улыбнулся Василий.
   - Жумагул и Мирза злые. Всегда больно камчами дерутся, а Мирза за уши таскает... Новый хозяин тоже плохой, злой, сегодня я его в бане плохо парил, он в мой нос щелчок послал, кровь маленько пустил, гляди! - Кунта указал на свой припухший нос. - Водка много пьет, кричит: "Лошадь седлай, квас давай". Жена его тоже кричит, ругает: "Кунта сюда, Кунта туда". А у Кунты всего две ноги... Убегу, наверное. Верблюжонок подрастет, пахать буду, просо сеять. У них жить нет охоты...
   - Ладно, Кунта, поезжай на прииск, там меня дождись. Мы что-нибудь придумаем, - сказал Василий. - Грамоте будешь учиться?
   - А как же? Я уже две русские буквы знаю. Я видел, как хозяйская девчонка читала, запомнил...
   - Да ты, Кунта, совсем молодец! Ладно, научу тебя грамоте.
   Кунта скрылся за увалом.
   Василий задумался. Нравился ему этот смышленый пастушонок с цепкой памятью, с чистой душой. Растет, зреет молодая, свежая поросль. Может быть, поколение Кунты хлынет живой грозной волной, всколыхнет дикую, нетронутую степь!
   Степь, мертвая, осенняя, расстилалась, ограниченная на горизонте серыми, угрюмыми холмами. Среди сухого ковыля, пригретая еще не остывшим солнцем, пробивалась сочная зеленая трава.
   Василий, подтянув опущенные поводья, рысью поехал к станице.
   Важенина он застал дома. Тот чинил висевшую под навесом сеть. Увидев въехавшего во двор Василия, Захар Федорович пошел к нему навстречу.
   - Здравствуй, человечище! Каким ветром занесло? Почему в праздник не был? - спрашивал Важенин.
   - Прости, дружище, не мог. У нас там такие развернулись дела... Слыхал поди?
   - Кое-что знаю, - кивнул Важенин и пригласил гостя в дом.
   Василий рассказал о событиях на прииске и о том, что задумал Иван Степанов.
   - Он у тебя не был?
   - Пока нет.
   - Может он вызвать казаков? - спросил Василий.
   - Не знаю. Все зависит, что предпримут ваши рабочие и как решит атаман, если к нему обратится Ивашка. На золотой песок все жадны... Дело нехитрое. Повелит сыграть на трубе, соберет казачков, произнесет какую-нибудь дурацкую речь. Думаю, что найдутся охотники. К тому же если перед носом золотом побренчать и водочкой подхлестнуть... Такие случаи бывали. Нанимал же Иван казаков брата догонять.
   - Там было дело семейное, а тут тысячи рабочих, - возразил Василий. Подумай и пойми, чем это может закончиться.
   - Понимаю. Как не понять!
   - Ты знаешь, как настроены рабочие? Силой тут не возьмешь. Народ сильнее группки казаков. Встретят их достойно. Да и времена сейчас другие.
   - Знаешь, Вася, ты мой друг. Я тебе многим обязан. Ты мне раскрыл на многое глаза. По-иному и на всю нашу казачью жизнь гляжу, и мне сердцем, признаюсь тебе, иногда стыдно становится... Хорошо, что ты приехал.
   - Что думаешь делать?
   - Прежде всего со своими полчанами поговорю. Они ведь в Маньчжурии были, видели, как донцы пики опустили, отказались солдат усмирять. Разве ты забыл?
   - Я-то, Захар, все помню...
   - Они уважают меня больше, чем Гордея. Не пойдут. И других утихомирят. А атаманишку я сейчас же на рыбалку отправлю, свои сети ему отдам, скажу, что подуст стеной пошел... В случае чего пригрожу наказным атаманом и всякими другими последствиями. Он дурковат и трусоват. Все, что в моих силах, сделаю. Можешь на меня положиться.
   На том и порешили. Василий поблагодарил друга, попрощался и уехал.
   Прежде чем ехать к атаману, Иван решил навестить Зинаиду Петровну. Она всегда давала ему дельные советы. В доме Печенеговой он попал к завтраку. Его усадили за стол. Но пить ему Печенегова не дала. Решение послать казаков на усмирение рабочих и Зинаида Петровна и Владимир поддержали.
   - Проучить надо эту шантрапу, - подогрел Степанова молодой Печенегов.
   Когда Иван Степанов приехал в станичное управление, Важенин был уже там.
   - А где господин атаман? - поздоровавшись с писарем, спросил Степанов.
   - Гордей Севастьяныч на рыбалку укатил... Рыбка, брат, косяками пошла... Не хочешь, Иван Александрыч, со мной поехать? Хорошо сейчас на Урале!
   - Некогда пустяками заниматься, - поглаживая рыжие усики, ответил Иван. - Мне бы господина Туркова увидать. Такое дело, невтерпеж.
   - Сейчас я за него. Ежели что надо, говори.
   - А может, за ним сотского послать? Я бы своего коня дал... - Иван присел на скамью, шашку поставил меж колен. Зорко посматривая на него, Важенин начал понимать, как правильно он сделал, что наведался к своим однополчанам, сообщил им о степановской затее.
   - Ты что парадную форму надел?
   - Надо, значит... - помявшись, ответил Иван. - Видишь ли, надо бы сходку собрать... У меня на прииске бунт...
   - Вот как! - покачал головой Важенин. - Да ты толком расскажи.
   - Что тут рассказывать... Нашли мы самородок больше пуда весом, а его один китаец скрыть хотел. Ну, урядник, конешно, кое-кого за жабры взял. Китайца запер. Есть приказ его благородия горного исправника - всех китайцев с прииска долой. Они народ бунтуют. Ну, а за него вся артель вступилась. Пришли и с боем освободили китайца. Я распорядился зачинщиков уволить. Тогда они всех подбили, работу бросили и бунтовать начали. Унять их надо и на работу поставить. Казаков бы туда, я бы с расходами не посчитался...
   - В чем же все-таки выражается их бунтарство? - начиная все больше волноваться, спросил Важенин.
   - Продукты прекратили давать. А они продовольственные лавки собираются громить.
   - Мне думается, до этого не дойдет. А выдавать продукты, по-моему, ты напрасно запретил.
   - А что их, задарма кормить? Работу бросили, прииск убытки терпит! Это из чьего карману? - запальчиво кричал Иван.
   - Но разве ты их даром кормишь? Они берут по заборным книжкам, а потом отрабатывают. Так ведь?
   - Пусть будет так...
   - Пока конфликт разбирается, продукты ты по закону обязан выдавать. У них же семьи, дети! Как ты этого понять не можешь!
   - А ты откуда законы знаешь? Мне инженер Петр Эммануилович совет дал. А он законы получше нас с тобой знает. Бунтовать я не позволю и церемониться с ними не буду.
   - Дурной совет тебе дал инженер... Ты меня извини...
   - А ты не извиняйся...
   - Это, пожалуй, верно, - спохватился Важенин. Перед кем извиняться-то? Он не любил этого краснолицего, располневшего человека с припухшими нагловатыми глазами. Давно ли вся станица считала его пустым горлохватом, а теперь миллионер. Дай ему волю, он все вокруг кровью зальет. "Хорошо, что казаки предупреждены, очень хорошо", - думал Важенин.
   - Мой совет такой, - помолчав, продолжал Захар Федорович. Немедленно поезжай на прииск и свой глупый приказ о запрещении выдавать продукты отмени. Это только озлобляет рабочих и ни к чему хорошему не приведет. Дурно тебе посоветовали, очень дурно. Еще хуже - научили казаков у схода просить. Сейчас, Иван Александрович, времена не те. Да и станица это не войсковая часть. На такое дело не только станичный, но и сам наказной атаман не согласится. Есть горная инспекция, полиция. Начальство само должно разобраться, без всяких крутых мер. А кроме всего прочего, я не верю, чтобы китаец решился украсть самородок весом в целый пуд... Не верю. Поезжай, там на месте все выясни, а казаков булгачить и не думай. После японской войны и казаки стали не те, зря шашками махать не станут.
   - Почему же это? - раздраженно спросил Иван. Из амбиции он решил идти напролом. - Почему казаки не те, разреши спросить? Что их, после японской войны бабьей юбкой опахнули, нежными мадамочками сделали? Они всегда защищали престол и отечество, и будут защищать от всяких бунтовщиков. Ты, Захар, какие-то туманные слова говоришь... Хоть растолковал бы мне, грешному, как и что... Ты ведь урядник и георгиевский кавалер...
   - Ты наград моих не трогай. Я их в бою своей кровью заслужил. А твое богатство оберегать не собираюсь. И казаков не тревожь, понял?
   - Как не понять! Только ты напрасно за всех казаков говоришь... Нужно мне будет, я в любой дом сам зайду, помощи попрошу, по душам покалякаю, чарочку разопью. Глядишь, и договоримся. Я ведь не куда-нибудь зову, а государственное дело защищать... У меня ведь на Шихане не черепушки добывают, а золото... Для его величества государя императора! Охранять надо прииск от всякой шантрапы.
   - Значит, самовольно хочешь казаков звать? - стараясь сдержать закипавший гнев, спросил Важенин.
   - На добровольных началах, на любка! - постукивая ножнами шашки о сапог, с издевкой проговорил Иван.
   - Ежели ты это попытаешься сделать, я наказному атаману срочно депешу пошлю, - садясь за стол, сказал Важенин решительным голосом.
   - Посылай, посылай... А мы самому царю-батюшке депешу ударим... Там как раз в Питере Митрий, брательник мой. Там же любезный сватушка, господин Доменов. Он к царю запросто в гости ходит.
   - Тогда и незачем было сюда приходить, - отрезал Важенин.
   - А я не к тебе приехал, а к атаману. Прощевай пока. Я чую, Захар Федорыч, у нас с тобою разные котелки и разная в них каша варится...
   - Это ты верно сказал. Прощай. Только запомни, что у тебя ничего не выйдет, прокутишь, профанаберишь ты свой прииск со всеми потрохами... Больно уж у тебя советчики-то худые, - откровенно проговорил Важенин.
   - Там видно будет...
   Иван вышел на улицу, вскочил в седло и помчался к Полубояровым. Там, как ему казалось, можно было легко добиться толку.
   Но, выслушав его, Панкрат хмуро сказал:
   - Поезжай и проспись...
   - Да я трезвый! Ты что, ослеп? - ошарашенный его словами, попробовал возразить Иван.
   - Раз такое задумал, где там трезвый, - махнул рукой Панкрат.
   Не повезло и у Спиридона Лучевникова. Трусоватому Спиридону уже успел пригрозить сосед. Выслушав Ивана, Спиридон замахал руками:
   - Уволь, ваше степенство. Тут дело смертоубийственное, а у меня хозяйство. Прости, мне надо быкам корм готовить, на продажу готовлю.
   В другие дома Иван не решился заезжать, да и устал порядочно, поесть и выпить захотелось. Замотал поводья коню, шлепнул его по заду и направил домой: умный конь дорогу найдет. А сам завернул в дом Япишкиной и прображничал до утра.
   С горьким чувством Тарас Маркелович возвращался на прииск. Каждый день забастовки приносил тысячные убытки, а денег в кассе почти не было.
   Смеркалось. Лошади трусили по пыльному шляху. Микешка не подгонял их. Тарас Маркелович, поглядывая на рыжие верхушки холмов, сумрачно молчал. Выехали на последний перед прииском бугор. Лошади зафыркали и вскинули головами. Приподняв фуражку, Микешка вгляделся вперед. В лощине, между Заовражной и Родниковской дачами, горели яркие огни. Они мелькали в воздухе и, передвигаясь с места на место, плыли в мутной темноте.
   - Поглядите, что это такое? - спросил Микешка.
   - Вроде как факелами кто-то балуется, - глядя на освещенную степь, сказал Суханов. - Еще пожара наделают... Кажется, на поселок идут... Гони побыстрей!
   Микешка натянул вожжи и взмахнул кнутом. Тарантас, подпрыгивая на кочках, покатился под изволок. Миновали барачную улицу, расположенную вдоль Марфина ручья, подкатили к конторе. Кряхтя, Тарас Маркелович вылез из кузова; прислушиваясь к гулу человеческих голосов, спросил у сторожа:
   - Что это значит? Кто там огни палит?
   - Золотишники будто бы склады громить собираются, - перекидывая на плечо ружьишко, ответил стражник. - Господин инженер туда, кажись, побежали.
   - Господин инженер, господин... - проворчал Суханов и, повернувшись, пошел на крик. Пройдя по узкому темному переулку, он опустился к артезианскому колодцу и вышел на ближайший от ручья пригорок. Мимо него от колодца пробежали две какие-то фигуры и скрылись в кустах. Вскоре в ольшанике раздался озорной пронзительный свист. Тарас Маркелович остановился на бугорке. За кустами мелькали огни факелов, доносились крики, перемешанные с матерной руганью. "Неужели Фарсков и Буланов не сдержали слова?" - подумал старик. Но на них это было не похоже. Уезжая в станицу, Суханов договорился с рабочей делегацией дать ей окончательный ответ не позднее завтрашнего утра. Шум голосов и факелы приближались.
   Пламя освещало черные сучья ольшаника и высокую фигуру Суханова. Слышно было, как факельщики через речку переругивались со стражниками.
   - Уйдите с мостика, эй, усачи! - орали факельщики. - А то колья возьмем и селедки ваши поломаем и шпалеры отымем!
   - Прекратить безобразие! А то стрелять начнем, - грозились стражники.
   - Ребята! Выламывай дрючки! Кругляши хватай и по башкам этих урядничков с бляхами.