Фёдоров Вадим Дмитриевич. Летящие к северу

   Выбора у мамы не оставалось, и она, оставив гагачат, бросилась за вороной. А той только того и надо было. В ту же секунду, перепрыгнув через нападавшую гагу, ворона оказалась среди гагачат, которые от ужаса закрыли глаза. Р-раз! Р-раз! — вороний клюв, точно железный отточенный наконечник, обрушился на голову одного из утят. Это был Большой Ляп. Бедный Ляп — он даже не пискнул! Схватив его за шею, ворона кинулась в сторону, увернувшись от нового нападения несчастной матери.
   Всё произошло так быстро, что никто не успел опомниться.
   На считанные доли секунды оставила мама своих малышей, и вот их уже четверо, а страшная ворона скрылась в кустах с мёртвым гагачонком в клюве.
   Гагачата были настолько ошеломлены, что выполняли приказания матери автоматически.
   — Бегите за мной, дети! Она может вернуться!
   Кубарем покатились гагачата за матерью… Казалось, их маленькие сердечки не выдержат и вот-вот разорвутся от напряжения.
   Чипу даже чудилось, что сердце всё время старается выпрыгнуть у него изо рта, а он, боясь потерять сердце, всё время глотает, глотает, глотает его назад.
   Никто не помнил, как добежали они до воды.
   Море мягко подхватило их, и гагачата маленькими поплавочками запрыгали на волне.
   Мама, почувствовав себя в родной стихии, быстро поплыла прочь от берега:
   — Плывите за мной, дети! Она может вернуться!
   Спустя несколько минут выводок находился на безопасном расстоянии от берега. И только тут мама-гага горько произнесла:
   — Бедный Ляп! Бедный маленький Ляп!
   — Он не вернётся, мама? — тихо спросил Чип.
   — Нет, Чипик. Он больше никогда не вернётся и не будет с вами играть. Его больше нет.
   — Совсем, совсем нет? — испуганно произнес Ябеда.
   — Да, его нет совсем. Лучше вам побыстрее его забыть. Считайте, что его просто не было.
   Притихшие гагачата плыли за матерью. Легко сказать — забыть Ляпа!
   — Он был очень славный, наш Ляп, — шепнул Тяп.
   — И такой огромный! — подхватил Чип.
   — Он был моим лучшим другом, — вздохнул Ябеда.
   — И нашим братом, — печально добавил Чап.
   — Но он был замечательным другом, — сказал Ябеда.
   — Он был таким сильным, наш Ляп! — это сказал Тяп.
   — И был он преогромный, как гора! — вспомнил Чип.
   — Ах, дети, дети! — вмешалась мама. — Наш Ляп был очень маленьким гагачонком, он был старше вас только на несколько часов. И он ещё ничего не успел совершить. Но ему сразу же не повезло. Не надо больше говорить о Ляпе, дети.
   Гагачата замолчали и дальше поплыли молча. Вдали исчезал чужой утиный выводок, который, увидев случившееся, спешил уплыть подальше от берега. И мама тоже спешила увести своих детей подальше от острова, от страшного острова, на котором осталась ужасная ворона с железным клювом.

Глава третья.
В заливе

   Когда остров, который дал им жизнь и отнял её у Большого Ляпа, скрылся вдали, Чап спросил:
   — А куда же мы плывём сейчас, мама?
   — Я присмотрела один залив, дети, — ответила утка. — Там очень спокойно, и там прекрасная литораль, где вы наконец сможете поесть.
   — А что такое литораль? — задал вопрос Тяп.
   — Литораль, дети, — это полоса суши, которая покрывается водой во время прилива.
   — А во время отлива? — спросил Ябеда.
   — А во время отлива, естественно, воды на литорали нет. Вода уходит, и обнажается полоска земли, которая была под водой во время прилива. Смотрите, вон показался наш залив. Там очень богатая литораль.
   — А что значит богатая литораль? — немедленно заинтересовался Тяп.
   — Ах, дети, вы столько задаете вопросов, что я не успеваю отвечать! Богатая литораль, Тяп, — это литораль, на которой много корма. А если корма мало, литораль называют бедной.
   Спустя некоторое время выводок оказался в заливе. Широкая песчаная полоса земли с многочисленными камнями и лужами, оставшимися в углублениях после ухода воды, была отделена от поросшего травой берега барьером из крупных валунов. Камни, лежащие на литорали, были покрыты буро-желтоватыми водорослями — фýкусом. На фукусе жило несметное число крошечных морских улиток — литторúн. Среди камней теснились двустворчатые моллюски — мидии, образуя огромные чёрные скопления из сотен отдельных раковин. В лужах двигались быстрые гамáрусы, маленькие, плавающие боком рачкú.

   — А что мы должны есть? — спросил Чип.
   — Очень вкусны, дети, мидии и литторины. Это любимая еда уток нашей породы. Но мидии несколько крупны для вас, и потом не знаю, хватит ли у вас сил отрывать раковины мидий от камней, — они очень крепко держатся. Другое дело — литторины: они мелки и их легко оторвать.
   — Хорошо, мы будем есть литторин. Но чтобы до них добраться, нам надо вылезти из воды…
   — И опять может прилететь ворона, — вставил Тяп.
   — А вот и нет, — сказала мама-гага, — у самого уреза воды, где вы плаваете, достаточно опустить голову в воду, чтобы получить сколько угодно пищи. А потом, когда вода начнёт прибывать, мы будем двигаться с ней по всей литорали до самого берега. Надо только всё время держаться у края воды и очень внимательно смотреть по сторонам. А теперь ешьте — вы голодны и давно просили есть.

   Первым опустил голову в воду Чип. В воде было всё видно замечательно. Он сразу увидел камень, поросший фукусом. Сначала он попытался оторвать небольшую, совсем небольшую, прикрепившуюся к нему мидию, но, дёрнув несколько раз, убедился, что держится она крепко-прекрепко. Тогда маленький клюв Чипа стал быстро-быстро соскабливать с фукуса тонкий слой слизи, содержащий крохотные раковинки литторин. Вместе со слизью в клюв попадались и мелкие кусочки водорослей, которые гагачонок тоже проглатывал. Когда Чип поднимал голову из воды, чтобы глотнуть воздуха, он видел, что Тяп, Ябеда и Чап не отстают от него и уплетают литторин за обе щеки. Только мама плавала вокруг гагачат, зорко поглядывая по сторонам. Изредка она опускала голову в воду, сильным движением отрывала мидию и проглатывала её. А затем снова долго и внимательно смотрела вокруг.

   Первым оторвался от еды Чап и громко заявил:
   — Ох и наелся же я!
   — Это что, — похвастался Тяп, — а я вот, например, даже больше чем наелся. У меня, например, даже живот болит.
   — Это хорошо, что у тебя болит живот, — подхватил Ябеда.
   — Почему же хорошо? — насторожился Тяп.
   — Потому что у меня живот не болит, — ответил Ябеда, — и у Чапа и Чипика тоже.
   — Ну и что? — подозрительно допытывался Тяп.
   — И поэтому нам сейчас очень плохо. Правда, Чап, тебе плохо?
   — Не очень, — сознался Чап.
   — А тебе, Чипик, плохо?
   — Нет, Ябеда, мне хорошо.
   — Вот видишь, Тяп, — обратился Ябеда к Тяпу, — они то же говорят.
   — Что-то они не то говорят, — недовольно буркнул Тяп и отплыл в сторону.
   — Но зато у тебя болит живот, — пискнул ему вдогонку Ябеда.
   — Зря ты, Ябеда, всё время пристаешь к нему, — сказал Чап.
   — Конечно, зря, — поддержал Чип. — Тяп хороший.
   — Но у него скверные привычки, — возразил Ябеда.
   — Какие? — в один голос спросили Чап и Чип.
   — Он много ест, — ответил Ябеда и добавил: — Но я его люблю.
   Чип и Чап посмотрели друг на друга и рассмеялись. А Чап сказал:
   — Смешной ты, Ябеда!
   — Очень смешной, — подтвердил Чип, — и большой задира.

   Первые дни гагачата быстро намокали в воде и мерзли. Поэтому мама часто выводила их из воды и обогревала. Для этого она облюбовала скалистый мысок, кончающийся небольшим «бараньим лбом» (так называют гладкую, отшлифованную ледником и водой скалу). Сбоку было легко забираться на камни и, притаившись, сидеть среди камней. В случае опасности можно было соскользнуть с камня прямо в море.
   Гагачата быстро освоились в заливе и целыми днями кормились на литорали, то приближаясь к берегу с приливной водой, то удаляясь с отливом. Они быстро усвоили, что дважды в сутки вода уходит и дважды возвращается обратно, и вели между собой нескончаемые споры о том, куда же девается вода во время отлива.
   — Я думаю, — делился своими соображениями Тяп, — что вода просто уменьшается в размерах.
   — Очень интересно, как это она просто взяла и уменьшилась? — сомневался Чип.
   — Ну, не очень, конечно, просто. Наверное, она сжимается.
   — А когда вода сжимается, на что она похожа? — допытывался Ябеда.
   — Известно, на что — на воду. Такая же, только сжатая, — не сдавался Тяп.
   — Не похоже что-то, — говорил Чап. — Мне кажется, что она сначала отливается куда-то, а потом приливается.
   — Интересно, во что может отлиться столько воды? Такой и посуды не может быть, — возражал Ябеда. — Вот я, например, представить такую посуду не могу. Чипик, а ты можешь?
   Чип молчал, силясь представить себе огромную-преогромную бутылку, а потом сокрушенно признавался:
   — Нет, Ябеда, я тоже не могу. У меня что-то не получается.
   — А ты, Чап, можешь? — приставал Ябеда.
   — Пожалуй, тоже не могу. Но куда же она всё-таки девается?
   Даже мама, которая, по мнению гагачат, была самой умной на свете, не могла им точно объяснить, куда девается вода. Она только сказала, что вода действительно куда-то уходит от берега и тогда здесь наступает отлив, но там, куда она приходит, её становится больше, и там наступает прилив. А затем вода возвращается обратно, и тогда здесь наступает прилив, но зато где-то там наступает отлив. «Вот когда вы подрастёте, вы сможете узнать об этом поподробней». На этом спор о приливах и отливах закончился. Но сколько было таких споров! Почему идет дождь, почему солнце ходит по кругу, отчего ветер, зачем уткам клюв, почему трава и деревья зелёные — и так без конца о вещах, с которыми встречались или о которых слышали любопытные гагачата. Всё им было интересно.
   Гагачата быстро росли. Спустя десять дней после появления на свет они удвоили свой вес, и каждый из них весил теперь около двухсот граммов. К этому времени у гагачат на плечах, спине и боках появились пеньки — крошечные кончики будущих перьев.
   — Смотрите, смотрите, у меня растут крылья, — обрадованно закричал Тяп, — и скоро я буду летать!
   — Действительно, перья, — подтвердил Чип. — Наверное, ты и впрямь скоро полетишь.
   — А ты попробуй сейчас, — посоветовал Ябеда. — Твои перья, я давно заметил, на-а-а-много длиннее наших. Я думаю, если ты очень сильно взмахнешь крыльями и совсем чуть-чуть подпрыгнешь, то сразу поднимешься в воздух.
   — Тебе так кажется? — недоверчиво спросил Тяп.
   — Он ещё спрашивает! Это почти наверняка.
   — Ну ладно, — сказал Тяп. — Я тоже так думаю. Попробую. — И он изо всей силы захлопал крыльями и подпрыгнул вверх.

   Тучи брызг полетели во все стороны, и Тяп смешно шлёпнулся на прежнее место. Ябеда, Чап и Чип покатились от смеха.
   — Не очень что-то получается. Подпрыгни ещё разок, — сказал Чип.
   — Да повыше, — посоветовал Ябеда.
   — Может быть, тебе нужна помощь? — предложил Чап. — Не стесняйся!
   Но Тяп уже понял, что над ним подшутили. Поэтому он надулся и буркнул:
   — И совсем не смешно! И даже глупо!
   — Кому не смешно и что глупо? — уточнил Чип.
   — Не смешно Тяпу, а глупо он себя ведёт! — немедленно пискнул Ябеда.
   Этого Тяп, конечно, стерпеть уже не мог.
   — Ну, знаешь ли, Ябеда!.. Я тебя сейчас вздую! — крикнул Тяп и бросился на Ябеду.

   Ябеда со всех ног кинулся к маме, которая плавала неподалеку, посматривая на малышей.
   — Мама, мама! А Тяп опять дерётся!
   — Что случилось, Тяп? Это правда?
   — Я его обязательно должен клюнуть, мама.
   — За что? — спросила, подплывая, мама.
   — За то, что Тяп глупый! — снова пискнул Ябеда.
   — Вот видишь, он опять! — кипятился Тяп.
   — И за то, что Тяп не понимает шуток, — вставил Чап, — он тоже должен клюнуть Ябеду. Ведь и ты так думаешь, Чипик?
   — Я думаю, — сказал Чип, — что Тяп обижается зря. А если тебе, Тяп, непременно хочется кого-нибудь клюнуть, то клюнь меня. А я потерплю.
   Тяп молчал. Ему было горько: весь мир, казалось, ополчился против него. И даже Чипик. Может быть, он действительно погорячился…
   Но Ябеду клюнуть разок всё-таки не мешало. В этом Тяп был абсолютно уверен.
   — Ну, вот вы, кажется, и успокоились. — Мама-гага с нежностью посмотрела на взъерошенного Тяпа. — Вы так часто ссоритесь, наверное, из-за того, что у вас слишком много сил. Пора нам двигаться дальше.
   — Зачем, мама? Здесь совсем не плохо, — сказал Чип.
   — Во-первых, потому, что мы уже сильно истощили литораль нашего залива и с каждым днём добывать еду будет труднее. Во-вторых, мы должны встретить другие семьи гаг — мало ли что может случиться со мной. А если вы останетесь одни, кто защитит вас и обучит?
   — А что может случиться с тобой, мама? — со страхом спросил Чап.
   — Всё может случиться. Вдруг меня утащит орел или убьёт человек.
   — А зачем человек убивает гаг?
   — Не знаю, дети. Этого я никогда, никогда не могла понять и раньше. Не понимаю и сейчас. Мы ведь нужны человеку, чтобы давать пух. А пух он собирает с гнёзд. Но гнёзда делаем мы. И всё-таки он нас убивает!
   — Наверное, он очень глупый, этот человек, — заключил Чип.
   — И жестокий, — убежденно сказал Тяп.
   — Нет, дети, просто человек — разный. Тот, который собирает пух, не убивает нас. Но есть люди, которым нет дела до пуха. Зато им нужно мясо. А все гаги — большие утки. И хотя мясо гаг жестко и невкусно, но его много.
   — Что же нам делать тогда? — растерянно спросил Чип.
   — Нужно бояться человека и улетать, уплывать, убегать от него прочь всюду, где вы с ним встретитесь.
   — Значит, он такой же враг нам, как ворона?
   — Хуже, дети. Он опасней. Он хитрей. И он убивает издалека. Запомните об этом, дети.
   — Хорошо, мама, мы крепко запомним, что человека надо бояться, — ответил за всех Чап.

   Долго ещё потом утята вспоминали о человеке и рассуждали, почему всё-таки он уничтожает то, что приносит ему пользу. А Чипу однажды даже приснился человек. Он был страшен: косматый, с горящими глазами, острым клювом, преогромными когтями и хриплым голосом. И человек, увидев Чипа, громко закричал:
   «Гы-ыыы!!»

Глава четвёртая.
Слирри

   Случилось так, как предсказывала мама-гага, — литораль беднела, и с каждым днём гагачатам всё труднее становилось добывать себе пищу. Но гага всё оттягивала уход — уж очень спокойное попалось местечко. Наконец она собрала своих малышей и решительно повела за собой. Гагачата беспокойно оглядывались назад и, казалось, боялись потерять из виду полюбившийся берег. Только мама, не оглядываясь, продолжала плыть вперёд: она знала, что назад вернуться не придётся.
   Вот впереди проступила полоска земли, острым клином уходящая в море. Исчезли острова, покрытые шапкой лесов, их сменили луды — голые каменные островки. Одни, сложенные из мелких камней, были совсем маленькие — несколько метров в поперечнике; другие — побольше, плоские, покрытые на макушке изумрудным ковром зелени. На этих островках часто попадались вышки — это люди поставили свои особые, геодезические, знаки; наверное, чтобы видели их моряки издалека и не могли в темноте наскочить на камни. Наконец, третьи, сложенные из огромных каменных глыб, иногда странной формы, поросшие можжевельником и скальной растительностью, давали приют всевозможной морской птице. Берега таких луд часто отвесно уходили вниз, тяжёлыми карнизами повисали над водой, уступами сбегали к морю. С шумом разбивалась морская волна, ударяя в крутые берега луд, и, сердито шипя, скатывалась с отполированной поверхности камней.
   Такие луды были опасны для маленьких гагачат: сильной волной их могло разбить о камни. И, кроме того, на таких лудах жили морские чайки. Это были любимые места их гнездовий. Целыми днями над лудами стоял их хриплый, недовольный крик.
   Чайки редко пропускают случай напасть на гагачат, поэтому они преследуют выводки гаг на суше и воде. Они хватают даже крупных гагачат и пожирают не только сами, но даже кормят ими своих птенцов. Надо ли удивляться, что мама-гага старалась подальше держаться от луд, населенных морскими разбойницами.
   Всё ближе и ближе подступала земля, и скоро стало слышно, как, разбежавшись, волна грудью бросается на берег и, чем-то возмущаясь, бессильно откатывается назад. Но море было спокойным — это был простой прибой, и он разговаривал с землею. Весь берег оказался изрезанным небольшими бухтами, в которых укрывались многочисленные утиные выводки. С интересом рассматривали они издали пришельцев. Мама долго плыла вдоль берега, отыскивая незанятую бухту. Наконец она обнаружила небольшой залив и, круто свернув, направилась прямо к берегу.
   — Теперь, дети, мы будем жить здесь, — сказала она. — Пищи здесь много, гораздо больше, чем на прежней литорали. Только опасайтесь, чтобы волна не ударила вас о камни.
   Новая литораль состояла сплошь из россыпи валунов, поросших фукусом. Гагачата немедленно опустили головы в воду и были поражены обилием еды. Чего только здесь не было среди камней! Мидий и литторин было видимо-невидимо, а между камнями шныряли превосходные по вкусу гамарусы. Гагачата уже могли отрывать самые мелкие из мидий от камней, но гамарусов на старой их литорали было мало.
   В качестве приправы недурными оказались балянусы, жесткими панцирями которых были покрыты почти все окружающие камни. Их можно было вытащить из панцирей и отправить в рот, если удавалось ухватить покрепче клювом за ножки.
   Голова Тяпа показалась из воды:
   — Послушай, Чипик, здесь совсем не так плохо, как могло показаться вначале.
   — Действительно, — вставил Ябеда, — хорошо, что тебе это не показалось в конце.
   Тяп промолчал, а потом шепнул подплывшему Чипу:
   — Как ты думаешь, Ябеда опять ко мне пристает или мне это только кажется?
   — Определенно кажется, — шёпотом ответил Чип.

   Но Ябеда всё подслушал и немедленно вступил в разговор :
   — Вот видишь, Тяп, ты всегда говоришь, что я к тебе пристаю! А ведь это не так. Что бы я ни сказал, ты сейчас норовишь в драку. Признайся сейчас, что, когда я сказал тебе что-то, ты хотел меня клюнуть.
   — Н-ну, — неуверенно протянул Тяп.
   — Да нет, это я ведь тебя так спрашиваю. Ты не бойся. Ты говори прямо и честно: хотел ведь клюнуть, а?
   — Н-ну, хотел, — выдавил Тяп.
   — И, наверное, хотел больно клюнуть? — не унимался Ябеда. — Признайся, больно, да?
   — Н-ну, больно, — отвечал сбитый с толку Тяп.
   — Чипик, — повернулся Ябеда к Чипу, — ты слышал, что Тяп хотел меня клюнуть?
   — Да, Ябеда, я это слышал, — подтвердил Чип.
   — И ты хорошо слышал, что он хотел меня больно клюнуть!
   — Да, слышал.
   — И ты даже слышал, что он хотел меня клюнуть ни за что ни про что, просто так, да, Чип?
   — Да, — подтвердил Чип, которого Ябеда тоже порядком сбил с толку.
   — Хорошо, — вдруг с удовольствием произнес Ябеда, — а теперь я отправлюсь к маме и скажу, что Тяп хотел меня больно клюнуть просто так. И ты это подтвердишь, Чип, потому что ты честный и порядочный гагачонок. — И, повернувшись к маме, он громко пожаловался плаксивым голосом: — Мама! А Тяп хочет меня больно клюнуть!
   — За что? — спросила мама-гага.
   — Тяп сказал, что ни за что. И Чипик это слышал.
   — Это правда, Тяп? — строго спросила мама.
   — Правда, — растерянно признался Тяп. — Это правда, — повторил он совсем тихо, — потому что я это сказал и Чипик слышал это. Но вообще это ужасная неправда, и Ябеда знает это сам. Но почему это так у него получается, я объяснить не могу.
   — Потому, — вдруг вмешался Чап, — что Ябеда ведёт себя прескверно, мама. Он всегда как-то влезает в хорошее и потом делает из этого плохое. Стыдно тебе, Ябеда!
   — Да я ничего… — захныкал Ябеда. — Это я так.
   Мама с удивлением посмотрела на обычно сдержанного, рассудительного Чапа и, помолчав, сказала:
   — Я, кажется, догадываюсь, что хотел сказать Чап. Но я думаю, что вы сами должны отучить от этого Ябеду. Пусть он поймёт, что это плохо.
   — Хорошо, мама, — пообещал Чап. — Мы попробуем.
   — Мы это здорово сделаем, — подтвердил Чип.
   Только Тяп молчал, всё ещё подавленный несправедливостью. А Ябеда в первый раз в жизни по-настоящему испугался своих братьев.

   Неприятное происшествие было прервано появлением незнакомого выводка. В бухту приплыла небольшая стайка уток — три взрослые гаги и три гагачонка примерно одного возраста с нашими утятами. Мама дружелюбно поплыла им навстречу, и рядом с нею плыли Тяп, Чип и Чап. А Ябеда плыл поодаль. Конечно, взрослые утки заговорили о делах совсем неинтересных — о погоде, кормах и детях. Зато гагачата, быстро перемешавшись друг с другом, затеяли веселую игру в отнималку. Новеньких звали Спай, Ник и Дэн-лилипут. Дэн действительно был поменьше братьев, но держался независимо и здорово играл. Игра была простая. Кто-нибудь из гагачат нырял в воду и схватывал в клюв веточку фукуса. Другой, нырнув следом, старался отнять эту веточку. Если ему удавалось схватить эту веточку, оба гагачонка начинали её тянуть к себе изо всех сил. Чаще всего дело кончалось тем, что веточка рвалась, и гагачата отлетали в разные стороны, довольные друг другом. Гагачата вообще хорошо ныряют и, нырнув, гребут под водой лапами и машут крыльями, как будто летают; так они могут проплыть под водой метров сорок — пятьдесят.

   И вдруг в самый разгар игры прозвучал сигнал тревоги. Громко и тревожно крякнула мама, громко крякнула мама Спая, Ника и Дэна, призывая утят к себе. Со всех ног, вспенивая за собой воду, бросились малыши под защиту взрослых. Одно мгновение — и вот уже все семь гагачат оказались в окружении взрослых гаг. Те, высоко вытянув шеи и грозно покрякивая, посматривали на непрошеных гостей. Только сейчас испуганные гагачата заметили двух больших серебристых чаек, которые, высоко задрав хвосты, покачивались на волнах. Злые, немигающие глаза в упор разглядывали сбившуюся стайку уток. Чайки казались маленькими кораблями, которыми играет волна и будто случайно прижимает всё ближе и ближе к гагам. Когда расстояние между чайками и гагами сократилось до нескольких метров, мама, обернувшись на своих малышей и убедившись, что их плотно окружили взрослые, кинулась, шипя, к ближней чайке. Чайка медленно взмахнула крыльями и, легко поднявшись, отлетела чуть дальше. Но мама, храбрая и решительная мама, сейчас же вернулась на своё место. Когда чайки приблизились снова, вперёд, грозно шипя, бросилась молодая утка и отогнала на почтительное расстояние сначала одну чайку, а затем и другую.
   Вернувшись, она заняла место в боевом кольце обороны.
   Целый час маневрировали чайки вокруг стаи гаг, стараясь ослабить их внимание. Целый час взрослые гаги не спускали глаз с чаек, временами отгоняя их дальше. И целый час испуганные гагачата молча рассматривали своих врагов, длиннокрылых, лёгких и хищных. Чайки так и не рискнули напасть на утят — слишком решительно и осторожно вели себя взрослые гаги и слишком много их было. Когда чайкам надоело дразнить уток и они окончательно поняли, что полакомиться гагачатами им не удастся, они, пронзительно и недовольно крича, улетели прочь.
   — Как вовремя мы встретились с вами! Одной мне было бы трудно защитить моих малышей от двух разбойниц, — сказала мама-гага, с благодарностью обращаясь к соплеменницам.
   — Если вы не возражаете, — голос молодой утки прозвучал мягко и спокойно, — я могла бы с вами остаться и дальше, пока подрастут ваши дети.
   Мама внимательно взглянула на молодую гагу, которой шёл второй год, и ничего не сказала в ответ. В этом возрасте у молодых гаг ещё не бывает птенцов, и они часто присоединяются к чужим выводкам, а иногда даже пытаются насиживать чужие кладки и утеплять чужие гнёзда, добавляя свой пух. Такие гаги через год делаются прекрасными матерями, так как приобретённый опыт оказывает им немалую услугу. Мама-гага сама когда-то, в годы своей молодости, была столь же нетерпеливой, оказывая услуги чужим семьям, и поэтому предложение молодой гаги встретила благосклонно. Правда, до этого сезона она всегда воспитывала детей одна и совершенно не представляла, как примут её малыши чужую, незнакомую гагу. Но мама была уже стара — ей шёл девятый год, — и чужая помощь не могла показаться излишней. «В конце концов, когда-то на всё приходится решаться первый раз», — рассудила она. Но ещё долго и пытливо украдкой рассматривала она молодую гагу даже тогда, когда где-то в глубинах утиной души положительное решение было принято.
   Оба выводка целый день провели вместе, но к вечеру гости собрались в обратный путь. Тогда только мама подплыла к молодой гаге и сказала:
   — Вы можете остаться с нами.
   — Хорошо, — просто согласилась молодая гага. — Меня зовут Слирри.
   Гагачата не знали о прибавлении в их семье и поэтому с недоумением поглядывали на тёмно-коричневую гагу, которая кормилась с ними на литорали после того, как гости удалились. Солнце спускалось всё ниже и ниже к горизонту, наступили серые июльские сумерки, и мама-гага повела свою семью на излюбленное место ночлега. Этим местом был небольшой каменный мысок с молодой порослью осины, подступившей к самой воде. Каково же было изумление гагачат, когда они увидели, что незнакомая гага отправилась вместе с ними! Малыши вопросительно поглядывали на мать, которая держалась так, как будто ничего особенного не происходило. Наконец Тяп не выдержал и, близко подплыв к маме-гаге, тихо спросил: